Замок Менфрея

Глава 9

Бевил вернулся из Лондона и провел с нами все Рождество. В день праздника я проснулась рано. Меня разбудила суета в доме — слуги носились туда-сюда, чтобы приготовить пироги, дичь и домашнюю птицу. Они пребывали в таком радостном воодушевлении, что просто не могли соблюдать тишину, да в день Рождества никто от них этого и не требовал.

Бевил подарил мне бриллиантовый браслет, а Бенедикт ворвался в нашу спальню, чтобы показать, что он обнаружил в своем чулке, который Джессика велела ему повесить над кроватью.

— Посмотри, дядя Бевил! Посмотри, тетя Хэрриет!

Мы осмотрели подарки и повосхищались ими, и я подумала, как обрадовалась бы Гвеннан, если б могла сейчас его видеть; хотя и опечалилась бы тоже, потому что, именно исполняя ее волю, я вынуждена была ввести в дом Джессику.

Услышав, что Джессика зовет его обратно, я взяла Бенедикта за руку и отвела к ней; она стояла в коридоре в голубом платье, казавшемся элегантным только потому, что было на ней, и с подобранными волосами. С каждым днем она становилась все красивее.

Позже Бевил и сэр Энделион отправились на охоту; и звук их рогов эхом отдавался в доме, а когда они вернулись, во дворе по обычаю развели костры из вяза и дуба, обложенные ароматным дерном.

Явились певцы, чтобы исполнить рождественские гимны: пели они не слишком благозвучно, по вдохновенно.

На теплой отмели я сижу,

На теплой отмели, на теплой отмели,

На теплой отмели я сижу

В рождественский денек.

Солнечный свет заливал дом, а в открытое окно залетал юго-западный ветер. Было похоже, что к вечеру пойдет дождь. Обычная рождественская погода в Корнуолле — никакого снега. Если в Новый год нам удавалось увидеть несколько снежинок, они быстро таяли. На Рождество у нас бывало тепло и сыро.

Потом все собрались в зале, украшенном плющом и остролистом. На стол поставили чашу с приправленным специями элем, и сэр Эпделион выпил из нее за здоровье всех, живущих в доме; а потом чашу пустили по кругу, чтобы мы все могли из нее отхлебнуть.

Передавая мне чашу, Бевил весело расширил глаза.

— Счастливого Рождества, Хэрриет, — прошептал он, и я подумала: «Как я могла быть настолько безумна, чтобы усомниться в нем?»

В тот вечер я надела свое топазовое платье; по случаю праздника мы ужинали в большом зале, как повелось каждое Рождество — с тех пор, как сэр Эиделиои и Бевил себя помнили.

Пришли ряженые, и мы потанцевали с ними; а потом раздавали жителям деревни, явившимся поглазеть на представление ряженых, приправленный эль и пунш, шафранный пирог, картофельный пудинг, пирожки и имбирные пряники, как делали Менфреи на протяжении многих поколений.

Это был замечательный праздник.

А через несколько дней в Менфрее поднялась тревога.

Фанни сообщила мне новость, когда принесла поднос с завтраком. По ее лицу я сразу поняла, что она расстроена.

— Что такое, Фанни? — спросила я.

— Часы остановились, — коротко сказала она. — Часы на башне.

— Быть не может.

— И все же это случилось. Они показывают двадцать минут третьего. Внизу — настоящий скандал, я вам скажу. Дауни только что явился в дом на беседу с сэром Энделионом и с его сыном. Уж его ждет нагоняй, не сомневайтесь.Говорят, такого не случалось лет сто или больше.

— Сколько шума вокруг старых часов! — отвечала я.

Фанни посмотрела на меня странным взглядом и поставила поднос на постель. Вареные яйца, тонко нарезанный хлеб и масло, кофе и мармелад. Мое обычное меню с тех пор, как после своей простуды я стала завтракать в постели, но сегодня утром у меня не было аппетита.

Фанни стояла у края моей кровати.

— Вы знаете, что болтают люди. Они говорят, что это предвещает смерть в семье.

— Бабушкины сказки, — сказала я.

— Но они все еще остаются в силе.

Когда Фанни ушла, я заставила себя немного поесть, ибо не хотела никому показывать, как я расстроена. Как часы могли остановиться? Первой обязанностью Дауни было следить за тем, чтобы с ними этого не случилось. Их вовремя смазывали, чистили, за ними следили — только чтобы быть совершенно уверенными, что они не сломаются.

Как ни глупо казалось потворствовать суевериям, но мы жили в Корнуолле, и Менфреи были корнуолльцами.

Наверное, новость уже передается из уст в уста. Часы остановились! Одному из Менфреев грозит опасность.

Теперь все соседи станут следить за нами: они уже видят, как вокруг нас бродит смерть. Готовится нечто ужасное. У нас на острове поселился призрак; а теперь еще часы остановились. Разумеется, люди сочтут это дурными знаками.

Когда за тобой наблюдают с затаенным ожиданием, это действует на нервы. Если я или Бевил выезжали верхом во двор, все конюхи выбегали из конюшни, чтобы убедиться, что мы и вправду вернулись целы и невредимы. Они явно ждали, что нас принесут домой на носилках. Кроме того, меня не оставляло странное чувство, что роль жертвы отводилась именно мне. От этого становилось не по себе. Что, если они знают что-то, о чем я только догадываюсь? Говорят, когда мужчина предпочитает своей жене другую женщину, об этом обычно знают все, кроме его жены, до которой новость доходит в последнюю очередь.

Хорошо смеяться над суевериями, но в глубине души большинство людей к ним весьма склонны. Я тревожилась все больше. Мне вспомнились те два случая с ячменным отваром, о которых знали только мы с Фанни. Но может быть, не только мы? Был еще тот, кто пытался нас отравить? Но ведь это — нелепость. Глупые бредни Фанни! Она заразила меня своими страхами. Но только ли в этом дело? Я не могла сказать наверняка.

От Фанни толку не было никакого. Она упорно следила за мной, и, если я являлась домой позже, чем предполагалось, я находила ее в страшной тревоге. Один раз я слышала, как она молилась… Билли. Теперь она всякий раз обращалась к Билли.

Порой мне хотелось выбраться из дому, и я отправлялась по тропе, ведущей в Менфрейстоу. Отойдя немного, я садилась и, глядя на море, думала о прошлом — обо мне и Бевиле; как он нашел меня на острове, когда я сбежала из дома; как я встретила его на балу леди Меллингфорт. Но чаще всего мне вспоминался тот день, когда Бевил пришел в дом тети Клариссы повидать меня, а я задержалась, чтобы сменить платье. Это было еще до смерти Дженни, до того как я унаследовала огромное состояние. Если бы он тогда сделал мне предложение! Мне так хотелось верить, что именно это он и намеревался сказать мне.

Подозрения пропитывали все мои мысли, все воспоминания о прошлом.

Однажды, когда я сидела так на деревянной скамье, которую поставили здесь на утесе для усталых путников, на тропинке появился А'Ли.

Он поприветствовал меня, и я заметила, что его подбородок непроизвольно дрогнул, выдав его изумление.

— Я не я, если передо мной не миссис Менфрей!

— Как поживаете, А'Ли? — спросила я.

— О, мы в «Вороньих башнях» готовимся к бою, миссис Менфрей.

Готовятся к бою! Старый дворецкий напомнил мне о соперничестве, которое возникло между нами, и о том, на чьей он стороне.

— Не будете возражать, если я немного передохну здесь, миссис Менфрей? — спросил он. — Много времени прошло с тех пор, как мы болтали с вами в последний раз. А ведь когда-то мы были друзьями.

— Почему же нам не оставаться ими и теперь? — спросила я.

Его подбородок дрогнул.

— Теперь вы одна из них, а я на другой стороне, словно…

— Но мистер Хэрри и мой муж — добрые приятели, — заметила я.

Подбородок задрожал сильнее. Дворецкий поспешил перевести разговор на другую тему и кивнул в сторону поднимавшегося из моря острова:

— Говорят, на острове бродят души людей, которые приняли там жестокую смерть.

— Нескольких людей?

— Я слыхал, что раньше это было обычное дело: человек отправлялся на остров, и больше о нем ничего не слышали — если только его тело не прибивало волной к берегу.

— Как такое могло быть?

— Говорят, этот дом использовали в качестве перевалочного пункта контрабандисты, и ни одного из таможенников, которые отправлялись в Малую Менфрею искать контрабанду, больше в живых не видели.

— Это — одна из ваших корнуолльских легенд?

— Похоже что нет. Хотя их у нас множество. А теперь еще эти часы остановились. Мне это не нравится, миссис Менфрей.

— Ну, как видите, мы пока все живы.

— Не смейтесь. Нельзя смеяться над такими вещами. Эти часы не останавливались много лет. Менфреи, говорят, очень о них заботились. И на памяти живущих они никогда не останавливались. У нас достаточно рассказывают всяких историй. Не выходите из дому в плохую погоду, мисс Хэрриет. — Он назвал меня прежним именем, и я почувствовала, что его отношение ко мне не изменилось. Я снова стала для него ребенком, которого он всегда жалел, а не лазутчиком из вражеского лагеря. — Я помню, как мой дед рассказывал мне о Менфреях. Был такой случай. Джентльмен, который гостил здесь, поехал кататься на лодке вместе с сэром Бевилом, а этот благородный джентльмен не умел плавать. Ну а сэр Бевил, как и все Менфреи, был превосходным пловцом. Я видел несколько раз молодого сэра Бевила… нашего сэра Бевила, моя дорогая… который плавает словно рыба.

— Да, и что же случилось с тем, другим Бевилом?

— Он вывез благородного джентльмена на веслах в море, а лодка возьми и перевернись. Благородный джентльмен утонул, а сэр Бевил доплыл до берега.

— И он не пытался спасти друга?

— Море штормило, и ничего нельзя было сделать… так он сказал. Хотя, по его словам, он пытался. Но это была ложь. Прошли годы, и он стал очень набожным. Обхохотаться можно. Он ловил мальчишек и девчонок, которые, что называется, любезничали, и наказывал. Мальчишек пороли, а девушек выставляли на позор в церкви. Так его разбирало на почве благочестия, хотя некоторые из этих детишек могли быть его плоть и кровь, потому что он отличался обычной для Менфреев любвеобильностью — в грешные дни молодости. Ну, в общем, когда пришел его смертный час, и он сам об этом знал, он перепугался, что все его праведные дела в старости не смогут искупить главного греха, и на смертном одре исповедался. Он проиграл тому благородному джентльмену все свои владения, включая и саму Менфрею. Кроме того, он вожделел очаровательную жену благородного джентльмена. Поэтому он решил, что единственный выход — убрать благородного джентльмена с дороги. Он проделал в лодке дыру и забил ее чем-то…он уже не входил в детали, потому что дышать ему становилось все труднее и времени у него оставалось совсем немного…и он вывез джентльмена в море, а лодка начала заполняться водой. Благородный джентльмен ударился в панику, лодка перевернулась. Сэру Бевилу оставалось только доплыть до земли и надеяться, что джентльмена спасти уже не удастся. И правда, не удалось — и это сочли несчастным случаем… вот и все.

— Разве можно проделать в лодке дырку так, чтобы какое-то время вода в нее не набиралась?

— Можно. Если заткнуть дыру чем-то вроде затычки — как бочку, — разве нет?

— Да, но в таком случае вода будет сочиться очень медленно…

А'Ли пожал плечами:

— Говорили, что сэр Бевил сделал затычку, которая постепенно растворялась.

— Как это?

— Например, из соли или из сахара. Это — еще лучше. Кусок сахара в холодной соленой воде растворится не сразу.

— Хитро!

— Да уж.

— Но все это, — сказала я, — было давным-давно. Если вообще было.

— Я всегда рассказывал вам всякие истории, мисс Хэрриет, помните? Когда вы были маленькая и приезжали в «Башни»… я всегда думал: «Бедняжка, у ее папы никогда нет времени заниматься с ней»… я всегда себя спрашивал: «Чем бы мне развлечь мисс Хэрриет?»

— Вы заботились обо мне, А'Ли.

— Да.

— И ваша история — замечательная. Это вправду было?

— Что именно, мисс Хэрриет? Привидения на острове или случай с сэром Бевилом и лодкой?

— И то и другое.

— Ну, знаете, вам давно пора понять, что мы, корнуолльцы, любим всякие сказки, а чем больше в них привидений, тем больше они нам нравятся. В те дни, когда мы были друзьями…

— Но мы и теперь друзья, А'Ли.

— Да, — согласился он. — И никто ничего не сможет с этим поделать.

Он говорил искренне, ибо правда был встревожен, и я знала, что он думает о тех остановившихся часах.

В мою дверь постучали. Было одиннадцать утра. Бевил в тот день отправился в Плимут по своим делам.

— Войдите, — сказала я, и в комнату вошла Джессика, как всегда холодная и прекрасная — в своем льняном сиреневом платье с белым кружевным воротничком и манжетами. Я не могла видеть ее без того, чтобы представлять Бевила в роли ее любовника, и в подобных обстоятельствах мне было нелегко сохранять спокойствие.

— Тут один человек спрашивает мистера Менфрея. — Теперь я заметила, что она бледней обычного и очень сильно встревожена. — Это просто немыслимо.

Она протянула мне карточку, и я прочла:

«Дж. Хэмфорт и сыновья, гробовщики Фотстрит . Ланселла»

— Я ничего не понимаю, — продолжала гувернантка. — Я подумала, может быть, вы…

— Хорошо, я спущусь вниз и узнаю, что ему нужно.

Посетитель ожидал меня внизу, в библиотеке. Он был одет в черное и торжественно-мрачен, а когда я вошла в комнату, встал и побледнел. Мы немного знали друг друга, поскольку его контора на Фот-стрит располагалась недалеко от штаб-квартиры Бевила, и, разумеется, нас с Бевилом хорошо знали в том районе.

— Мистер Хэмфорт… что вам угодно?

— Простите меня, мадам… Я… Это был такой удар, мы просто не могли поверить, когда получили письмо.

— Письмо, — повторила я. — Что за письмо?

— Письмо, в котором меня вызывают, чтобы… э-э… распорядиться насчет… приготовлений.

— Каких приготовлений?

Он поджал губы и опустил глаза, словно не находил сил на меня смотреть. Мне почудилось, что, когда я вошла в комнату, он принял меня за привидение. Здесь происходило что-то странное.

— Вы приехали, чтобы распорядиться насчет похорон? — резко спросила я.

— Э… да, мадам, миссис Менфрей.

— Чьих?

Он ничего не ответил, но я и так все поняла.

— Вы приехали организовать мои похороны?

— Ну, мадам, там было сказано…

— Что там было сказано?

— Что я должен немедленно приехать в Менфрею, чтобы приготовить все необходимое.

— Для меня?

Он страшно растерялся, бедняга. Ему никогда не приходилось хоронить живых.

— Я очень расстроился, — сообщил он, — и моя жена, и все служащие. Они бывали на предвыборных митингах и видели вас там.

Да, все знают. В Ланселле станут судачить о моей смерти. Слухи разнесутся по всей округе. Такие вести распространяются быстро. И нет сомнений, все уже видели, как двуколка мистера Хэмфорта въезжает в Менфрею. Смерть в Менфрее! Часы, которые исправно шли сотню лет, недавно остановились. А теперь в Менфрею вызвали гробовщика.

— Это просто немыслимо, — сказала я.

— Я никогда не сталкивался ни с чем подобным — за всю мою жизнь, мадам.

— Еще бы. Но я хотела бы узнать подробности.

— Сегодня утром нам пришло письмо. Оно было странное. Но тогда мне это в голову не пришло.

— Странное? Где оно?

— Я взял его с собой и показал молодой леди.

— Мисс Треларкен?

— Да. Она была очень озадачена и попросила меня дать ей его посмотреть. Понимаете, я сказал ей, что приехал по вызову, а она не могла понять, о чем я говорю, поэтому я показал ей письмо, и она сказала, что отведет меня к вам, поскольку мистера Менфрея нет дома.

Я даже обрадовалась. Было письмо. Это чья-то злая шутка, и при наличии улики мы можем выяснить, кто за всем этим стоит.

— Пожалуйста, дайте его мне, мистер Хэмфорт.

Он раскрыл свой портфель и начал в нем копаться. Он, казалось, был озадачен, потом на его лице выразилось облегчение, и он произнес:

— Ну, конечно, его взяла молодая леди и не вернула.

Я направилась к звонку и, когда появилась горничная, сказала:

— Пусть мисс Треларкен немедленно явится сюда.

Видимо, она была неподалеку, потому что появилась почти тотчас же.

— Мне нужно письмо, — сказала я.

— Письмо? — повторила она.

— Письмо, которое дал вам мистер Хэмфорт. То самое, из-за которого он сюда приехал.

— О да. Но… я вернула его вам, мистер Хэмфорт.

— Нет, мисс.

— Но я точно помню.

Они в растерянности посмотрели друг на друга, и я почувствовала, как меня охватывает какой-то болезненный страх.

— Но оно должно где-то быть, — бросила я Джессике. — Посмотрите у себя в карманах.

Джессика вывернула оба кармана своего платья и покачала головой. Она выглядела очень расстроенной — или просто была хорошей актрисой? Именно тогда мне в голову пришла эта мысль: она играет.

Но что это значило? Или они с Бевилом устроили все это, состроив против меня этот дьявольский заговор? Если меня здесь не будет, на ее пути не останется препятствий… а может быть, и на его пути тоже.

— Надо его найти, — сказала я. — Я очень хочу видеть это письмо и знать, кто написал мистеру Хэмфорту с просьбой приехать и похоронить меня.

Мы обыскали библиотеку, и Джессика сказала:

— Наверное, письмо осталось в вестибюле. Я собиралась выйти в сад, когда вы приехали, мистер Хэмфорт, и мы сначала постояли в вестибюле. Мы пошли в библиотеку уже после.

Я первая двинулась в вестибюль, и мы обшарили его весь, но ничего не нашли.

— Это очень странно, — проговорила я почти в панике. — В конце концов, вы видели это письмо. Кто его написал?

Они посмотрели друг на друга.

— Я не узнала почерка, — сказала Джессика. — В нем было сказано, чтобы мистер Хэмфорт приехал и подготовил все к похоронам миссис Менфрей.

— Но там должна была стоять подпись, — настаивала я.

— Я подумал, что оно написано секретарем мистера Менфрея, — сказал мистер Хэмфорт.

— Мистером Листером?

— Нет, его написал не мистер Листер, — вмешалась Джессика. — Я хорошо знаю его почерк. Но подписано оно было «Б. Менфрей».

Я переводила взгляд с мистера Хэмфорта па Джессику.

Кто сделал это и почему? Может быть, этот кто-то избрал такой мрачный способ предостеречь меня?

Бевил вернулся из Лондона в тот же вечер. Я уже лежала в постели, но не спала, перебирая в памяти события дня. Я все еще видела перед собой перепуганного и озадаченного мистера Хэмфорта и Джессику — на сей раз она не улыбалась, но была столь же загадочна, как и всегда.

Бевил вошел в спальню:

— Проснись, Хэрриет. У меня для тебя потрясающие новости. Бэлфур пригласил меня на вечер в конце недели. Там будут и несколько других политиков.

— Это замечательно. Но…ты слышал о Хэмфорте?

— Хэмфорт? Какого черта премьер-министру приглашать Хэмфорта?

— Конечно, он этого не делал. Но Хэмфорт сегодня приезжал сюда, чтобы снять с меня мерки для гроба.

— Что?!

Я объяснила.

— Господи боже! Кто мог это сделать?

— И мне бы хотелось это знать. Было письмо, но Джессика Треларкен куда-то его задевала… и оно потерялось.

— Но какой смысл?

— Сначала остановились часы… а теперь еще это. Очевидно, что меня избрали жертвой.

— Хэрриет, ради бога, не смей думать о таких вещах.

— Похоже на то, что кто-то меня предостерегает.

— Знаешь, мы должны разобраться во всей этой нелепице. Завтра я поеду к Хэмфорту.

— Он не скажет тебе ничего нового. Если бы у нас было письмо…но его взяла Джессика…и потеряла. Очень глупо.

— Должно быть, она разволновалась не меньше тебя.

— Во всяком случае, не для нее собирались делать гроб.

— Что за мрачный розыгрыш. Моя бедная Хэрриет…

Он нежно обнял меня. Как же мне хотелось уткнуться ему в плечо и выплакаться.

Он выключил свет, и мы еще долго говорили о происшествии с Хэмфортом и о том, что может означать приглашение премьер-министра.

На следующий день Бевил отправился в Ласеллу. Я не поехала. У меня не хватало духу предстать перед всеми, кто сейчас наверняка обсуждал мою смерть. Я решила подождать какое-то время — пока разговоры не стихнут.

Фанни внесла поднос с завтраком и сказала, чтобы я не торопилась подниматься с постели.

Вид у нее был очень удрученный. Я не сомневалась, что приезд Хэмфорта напугал ее не меньше, чем меня.

— Фанни, — сказала я, — не волнуйся.

— «Не волнуйся»! — вскричала она. — Я последнего ума лишилась, думая, что делать.

— По-твоему, нам следует рассказать о ячменном отваре? Теперь все предстает в ином свете.

— Об этом вам не нужно беспокоиться, — сказала Фанни, кивая на мой поднос. — Я спустилась в кухню и сама все приготовила.

— О, Фанни, пока ты со мной, я — в безопасности.

— Я не позволю никому причинить вам зло.

— Подумай, Фанни. Меня предупреждают. Кто может это делать?

Ее лицо скривилось, словно она собиралась заплакать.

— Кто-то остановил часы, чтобы предостеречь меня. И он же послал письмо Хэмфорту, чтобы я знала, что мне грозит опасность. Похоже, тот, кто все это делает, хочет, чтобы я была настороже, и это не тот человек, который хочет моей смерти, так?

Фанни вытянула вперед руки и принялась разглядывать их, качая головой.

Неожиданно она замерла и бросила на меня зоркий взгляд:

— Я должна вам кое-что сказать. О мисс Треларкен. Вы можете не сомневаться. Я это вижу в ее лице. Женщины от этого меняются. Я-то знаю, говорю вам.

— Знаешь — что?

— Сегодня утром я вошла в ее комнату. Мальчишка забежал в кухню, когда она еще не встала. Я отвела его назад, и она была без платья. В нижней рубашке. Она носит широкие юбки, но в нижней рубашке уже видно.

Я уставилась на Фанни.

— Клянусь, это правда, — сказала она, — мисс Треларкен ожидает ребенка.

— Фанни, это невозможно.

— Говорю вам, это так.

— Нет, — сказала я. И повторила: — Нет. — Меня охватил такой ужас, что я чуть не лишилась чувств. Я не могла заставить себя посмотреть на Фанни, боясь прочесть в ее глазах страшный приговор.

Это так походило на ту старую историю, что уже превращалось в ночной кошмар. Беременная гувернантка. Жена у нее на пути. Что тогда сказала Джессика: «Они, должно быть, ненавидели друг друга. И хотели убить одна другую».

Но это невозможно. Я просто приняла слишком близко к сердцу ту историю. И тут я неожиданно вспомнила, как Джессика стояла рядом со мной у парапета — перед тем, как упасть в обморок.

Да, конечно же. Джессика Треларкен, подобно гувернантке из старой легенды, ждала ребенка.

Страшные мысли теснились в моей голове. Был ли призрак на острове, увиденный девочками, Бевилом — который тайком отправлялся на свидания со своей любовницей? Он ведь всегда использовал остров для своих юношеских приключений. Я могла себе представить отчаяние любовников, разговоры шепотом, надежды, страхи. А потом… отравленный ячменный отвар. Дженни умерла оттого, что принимала мышьяк, который добывала у своих театральных друзей. И Джессика? Я знала, что кожа на ее лице, такая безупречно гладкая, такая свежая, все же слегка просвечивала — как у Дженни. Может, у Джессики тоже был мышьяк? Откуда ей его взять? Ну, это просто. Ее отец наверняка использовал мышьяк при составлении лекарств, и какое-то количество яда могло оставаться в его аптечке после смерти. Джессика, несомненно, знала, что это такое. Или прочла в газетах о Дженни и решила попробовать это средство на себе. Естественно для женщины, которая видит, как ее красота очаровывает окружающих, попытаться стать еще прекрасней.

Но если у Джессики имелся мышьяк, разумно предположить, что какое-то его количество попало в мой ячменный отвар.

С тех самых пор, как она оказалась в Менфрее, она страстно желала запять мое место — а теперь, возможно, если Фанни права, отчаянно в этом нуждается. Но я стою на ее пути.

Неужели Джессика пыталась убить меня?

Но тогда кто меня предостерегает? Этот человек, без сомнения, знает, что она задумала.

Но тогда почему он не придет ко мне и просто не расскажет? Для чего пускаться в такие хитрости — останавливать часы и присылать гробовщика, чтобы спять с меня мерку для гроба?

Ответ был только один. Кто бы ни пытался меня предостеречь, он или она не хотели открывать себя.

У меня перед глазами встало озорное лицо А'Ли. Может, это он? Он всегда был моим другом. Возможно, он видел их на острове. В конце концов, именно он перевез их через пролив, когда они попали на острове в ловушку.

Мысли мои кружились, а Фанни присела, нахмурившись, на краешек кровати, теребя уголки своего фартука.

Обедали мы в тот день очень тихо. Кроме меня, за столом сидели сэр Энделион и леди Менфрей; они были расстроены и встревожены, как и все в замке, после истории с Хэмфортом. Джессика обедала в детской вместе с Бенедиктом — и я обрадовалась; мне казалось, стоит мне ее увидеть, и мой взгляд помимо воли выдаст те подозрения, которые заронила мне в душу Фанни. Уильям Листер тоже не присоединился к нам, а работал в кабинете. Бевил еще не вернулся из Ланселлы; я предположила, что они обсуждали в штаб-квартире приглашение премьер-министра.

После обеда я вернулась в свою комнату. В Менфрее царила тишина. Слуги были на своей половине; хозяева отдыхали. Джессика оставалась с Бенедиктом, а Уильям погрузился в свою работу.

Раздался стук в дверь, и вошла Фанни.

— Я собираюсь поехать на остров, — сказала она. — Поедете со мной? Я бы хотела поговорить с вами о том, что еще нужно там сделать. Кроме того…

Я много говорила Фанни о своих планах касательно дома на острове, и она горячо их поддерживала. По моим расчетам, ее помощь была бы неоценима, когда я начну привозить сюда детей на каникулы. Возможно, подумала я, она правда хочет обсудить что-то со мной, но, скорее всего, просто не желает меня оставлять.

— Наденьте теплое пальто, — сказала она. — Ветер ледяной. Вот так. Укутайтесь хорошенько. Идите вперед. Я за вами.

Она догнала меня прежде, чем я спустилась к берегу. Мы столкнули лодку и погребли к острову.

Я печально улыбнулась ей и сказала:

— Ты не хочешь оставлять меня без присмотра, да, Фанни?

— Вроде того, — отвечала она. — Но помимо этого я еще кое-что хочу вам показать.

Я постаралась прогнать свои страхи и стала думать о лете, когда в дом на острове приедут дети. Но будущее казалось невообразимо далеким.

— В большой спальне с окнами на море можно поставить шесть кроваток, — сказала я, — а ведь есть еще другие спальни. Остров станет для детишек настоящим раем. Только нужно строго запретить им самим переправляться на берег — только с кем-нибудь из взрослых.

Фанни кивнула, довольная, что мои мысли потекли в новом направлении.

Когда мы вошли в дом, она сказала:

— Когда я как-то была здесь в кухне, я нашла погреб. Можно его открыть — надо только поднять одну каменную плиту. Ее трудно отыскать, если не знаешь, — она почти ничем не отличается от остальных… Хитрая штука. Пойдемте, и я покажу вам. — Фанни остановилась в дверях дома, глядя на море и на Менфрею, словно ей не хотелось уходить. Но это продлилось одно мгновение. — Красиво, — пробормотала она.

Да, вид и в этот январский день, когда по темно-зеленым волнам носились клочья пены, был восхитительным. Я оглянулась на Менфрею — серую, почти грозную в послеполуденном уходящем свете.

Глаза Фанни сияли, но их выражение я не вполне понимала.

— Пойдемте. Я хочу, чтобы вы взглянули на этот погреб.

Я последовала за ней на кухню, где — не без некоторых усилий — она приподняла плиту.

— Видите, — проговорила она, — открыть ее совсем не просто.

Фанни повернулась к полкам, взяла железный подсвечник, вставила в него свечу и зажгла ее.

— Туда ведут каменные ступени, — заявила она. — Я пойду посмотрю.

— Осторожней, Фанни.

— Я буду осторожна, не сомневайтесь. Они здесь прятали фляги с виски, как сказал Джем Томрит.

— Он тебе сказал?

— Да. Помните, как он встревожился, когда пошли разговоры о привидении. Он видел тут человека… ясно, как меня теперь, так он сказал. Он решил, что это призрак одного из тех, кого утопили в море. Подержите минутку свечу. Дадите мне ее, когда я спущусь.

Фанни спустилась в погреб и протянула руку за свечой.

— О, вот это да!

— Я сейчас тоже спущусь.

— Осторожно. Тут много ступенек. Дайте мне руку.

Я спустилась на несколько ступеней и увидела, что Фанни была права. Мы оказались в просторном погребе. Лестница уходила вниз, в темноту.

Я сделала еще несколько шагов, вглядываясь в темноту, расстилавшуюся у нас под ногами, когда неожиданно послышался глухой удар и луч света, падавший из кухни, исчез.

Я оглянулась.

— Крышка упала и заперла нас! — воскликнула я.

— Да, мисс Хэрриет, — ласково и успокаивающе проговорила Фанни. — Не тревожьтесь. Все будет хорошо.

— Здесь так темно.

— Сейчас ваши глаза привыкнут к полумраку.

Я спустилась еще на несколько ступеней, и мне показалось, что мою ногу схватила чья-то ледяная рука. Вода!

— Фанни, — предупредила я. — Будь осторожна! Тут, внизу, — вода.

— Ее нагоняет сюда во время высокого прилива.

— Ладно, давай откроем дверцу и впустим сюда немного света. При свече много не увидишь.

— Поглядите, — сказала Фанни. — Тут есть свет.

— О, правда. Он падает через решетки.

— Это люк в саду. Он зарос ежевикой, но я его расчистила.

— Зачем?

— Я подумала, так будет лучше.

— Так ты знала обо всем этом, Фанни?

— О да, я знала. Говорю вам, я иногда навещала Джема Томрита. Я сидела с ним и заставляла его говорить. Он боялся. Понимаете, он думал, что призраки вернулись на остров… призраки умерших людей… и что они вернулись за ним.

— Но почему?

— Потому что он — убийца. Он когда-то был контрабандистом, и кто-то из таможенников напал на их след, они заманили его сюда. Ему давали возможность обыскать дом, а дверь в погреб оставляли не то чтобы совсем открытой, но приоткрытой, так чтобы ее можно было заметить. Таможенник спускался… и уже не выходил отсюда живым.

— Ужасное место. Я уже на него насмотрелась.

— Знаете, в высокий прилив вода попадает сюда. Она заливается через люки, видите… Для того они здесь и сделаны. Этот погреб построили с определенной целью — так мне сказал Джем Томрит. Знаете, что сегодня будет?

— Сегодня, Фанни?

— Ну, Джем Томрит много чего мне рассказал. По временам прилив поднимается выше, чем обычно. Это называется высокая вода и происходит из-за Луны или Солнца или что-то вроде того. Не спрашивайте меня. Так вот, сегодня такое случится в половине девятого.

Меня начала бить дрожь — не столько от холодной сырости этого места, сколько от странных речей Фанни.

— Во время высокой воды этот подвал заливает доверху.

— Фанни, — попросила я, — давай уйдем отсюда. Здесь холодно и мокро. Мы осмотрим его как-нибудь потом.

— Как же мы выйдем? — спросила она.

— Так же, как пришли, конечно.

— Ловушка захлопнулась. Дверцу можно открыть только снаружи. Контрабандисты на то и рассчитывали.

— Но это нелепость.

— Я лишь повторяю то, что рассказал мне Джем Томрит.

— В таком случае кто-то нас закрыл.

— Да, — медленно согласилась Фанни, — кто-то нас закрыл. — Она присела на ступеньку и закрыла лицо той рукой, в которой не было свечи. — Я должна быть с вами. Я не могу оставить вас одну.

— Фанни, — сказала я, — ты знаешь что-то, о чем мне не говоришь.

— Да, мисс Хэрриет.

— Ты знаешь, что кто-то пытается меня убить?

— Да.

— И ты пытаешься им помешать. Но что мы делаем здесь? Ты хочешь сказать, что кто-то запер нас в этой ловушке?

Она покачивалась взад-вперед.

— Ты уронишь свечу, — сказала я. Я не очень боялась, потому что рядом была Фанни. Это походило на страшный сон из моего детства, от которого я вот-вот с криком проснусь. И тогда Фанни придет и успокоит меня: в ее присутствии я всегда чувствовала себя в безопасности. И сейчас было так же. — Ты узнала об этом подвале, — сказала я, — от Джема Томрита. Ты говоришь, что во время высоких приливов его затапливает целиком, а сегодня — высокая вода. Она придет в восемь тридцать. Сейчас нет еще четырех. Мы выберемся раньше. Нас хватятся.

— Кому придет в голову искать вас здесь?

— Я вот еще что подумала. Если вода заливается сюда во время прилива, куда она уходит потом? Конечно, какое-то количество впитывается в песчаный пол, но вряд ли песок может вобрать много — он и так мокрый.

— Обычно над решеткой лежит большой камень. Джем Томрит сказал мне, что они обычно отваливали его, когда в подвал попадали узники. А потом вычерпывали воду.

— Но теперь над решеткой нет камня, — сказала я.

— Он прятался в ежевике… теперь его убрали. Теперь все так, как в те времена…

— Фанни, — проговорила я, — я тебя не понимаю. Ты сказала, что расчистила решетки от ежевики. Тогда кто убрал камень? Кто опустил плиту? Фанни! Выходит, в доме сейчас кто-то есть. Он слышал, как мы вошли в кухню, понял, что мы спустились сюда, и запер нас здесь!

— Он тут, — отвечала Фанни. — Именно он испугал до безумия Джема Томрита. Он его увидел и решил, что это — призрак убитого таможенника, но это не так. Это мой Билли.

— Билли! Но Билли умер много лет назад… еще до моего рождения.

— Билли по-настоящему меня любил, но была та, кого он любил больше. Она называлась море. Морская пучина стала его любовницей, и он оставил меня ради нее. Надо было слышать, как он говорил о море. Вы бы тогда поняли, что он любит больше всего на свете. Когда он уходил, он сказал: «Не бойся, Фанни. Я вернусь за тобой… Однажды я вернусь и заберу тебя с собой в море. Жди, Фанни… и будь готова, когда время придет». Потом я вдруг поняла, что он имел в виду. Должен был быть знак. И теперь он явился.

— Фанни, — сказала я, — что с тобой? Давай выбираться отсюда.

— Мы выберемся отсюда, когда придет наш час. Он будет ждать нас. Мы будем с ним вместе… вдвоем… в безопасности и навек.

— Не глупи, Фанни. Помнишь, как ты всегда говорила мне, чтобы я не глупила? Сейчас я попытаюсь открыть эту дверь.

— Вы только поранитесь, милочка. Я же сказала: ее можно открыть только снаружи.

— Я не думаю, что ты права, Фанни.

— Я права. Я в этом убеждена. Я не хотела, чтобы что-то пошло не так.

— Фанни! Фанни! Что ты говоришь? — Я присела на холодную ступеньку рядом с нею. Подруга моего детства, няня, которую я так сильно любила, к которой всегда приходила за утешением, неожиданно показалась мне совсем чужой. — Фанни, — ласково проговорила я. — Давай попытаемся попять, что здесь происходит. Давай разберемся, ладно?

— Тут не в чем разбираться, моя куколка.

Я смотрела во тьму и думала о том, сколько уже здесь воды и сколько правды в истории о контрабандистах и пропадавших таможенниках. Я думала о Менфрее — о своих свекрови и свекре, отдыхающих до чая, который им, вероятно, подадут в комнаты. Когда вернется Бевил? Вероятно, к ужину? А может, и позже. Но до ужина меня точно искать не будут! Когда я не выйду в столовую, они пошлют горничную в мою комнату, чтобы выяснить, не хочу ли я, чтобы мне подали ужин туда. Меня там не окажется, тогда они забеспокоятся. Ужин в восемь, а высокая вода — в половине девятого. Им ни за что не успеть.

Но я не могла поверить, что умру. И как — от руки Фанни! У меня не укладывалось в голове, что все это происходит со мной на самом деле. Это походило скорее на один из кошмаров, которые отравляли мое детство.

Я поднялась на верхнюю ступеньку и попыталась открыть дверь. Она не поддалась. Разумеется, ее не открывали долгие годы. Поднять ее, конечно, очень трудно. И я не верила этим россказням о ловушках.

Я не представляла себе Фанни в роли убийцы. Я присела рядом с ней. «Сейчас, наверное, около четырех, — думала я. — Скоро вода начнет прибывать. Сначала медленно… а потом, потом — настоящее наводнение. Четыре часа… в ожидании смерти».

Я не хотела с этим смириться.

— Фанни, — сказала я, — я хочу понять, что все это значит. Я хочу поговорить с тобой.

— Вы испугались, да? — проговорила она.

— Я не хочу умирать, Фанни.

— Благослови вас господь, тут не о чем беспокоиться. Билли все рассказал мне о смерти, которая приходит к тем, кто утонул. Он сказал, что это — самое легкое. И Билли будет там, он будет ждать меня… а я не могу оставить вас, правда? Со всеми этими людьми, которые норовят вас обидеть. Я не хочу, чтобы вы умерли как ваша мачеха. Утонуть лучше. И я сказала себе: «Так проще». Понимаете, они хотят избавиться от вас, те двое. Но им меня не одурачить. Он — не тот человек, который вам нужен. Я предостерегала вас против него. Он слишком любит женщин… так же как Билли любил море. Я просила, чтобы Билли нашел нормальную, спокойную работу на берегу. Но он не хотел. Ни за что. Он просто не мог оставить море. И здесь — то же самое. Только у Билли было море, а у этого… женщины. А с тех пор как появилась она… эта злыдня… я поняла, что не вправе вас бросить… я ее вижу насквозь. Она вознамерилась заполучить его; а теперь, когда она носит ребенка, — тем более. Она раздобыла эту штуку, для цвета лица, так же как ваша мачеха… но та бедная леди довела себя этим до смерти… а эта собирается убить вас.

— О, Фанни, ты уверена?

— Я верю своим глазам, и я боюсь за вас. Я, бывало, все лежала ночью без сна, и у меня голова шла кругом… от тревоги за вас. А потом ко мне пришел Билли, и я сказала себе: я не могу ее бросить. Все случилось бы иначе, будь он другим и если бы здесь не оказалась она. Как же я уйду и брошу мою девочку? Когда я потеряла свою малышку, вы стали моей дочкой. Я не могу оставить вас, ведь правда? Я заберу вас с собой к Билли, и мы все и навсегда будем вместе.

— Фанни, это ты остановила часы.

— Я хотела вас предупредить. Помните, как вы расстраивались, когда умерла ваша мачеха? Вы сказали: «Ее никто не предостерег». Так я вас предостерегла. Я остановила часы.

— А потом ты послала то письмо Хэмфорту.

— Да. Я хотела, чтобы вы были готовы. Чтобы вас не застали врасплох.

— И ты спрятала письмо, которое сама же отослала.

— Я решила, что так лучше. Она положила его на столик — там, в вестибюле, и я его забрала.

Я молчала. Я думала: «Она помешалась. Моя дорогая Фанни сошла с ума. Она собирается покончить с собой и убить меня из любви».

Я почувствовала, что со мной вот-вот начнется истерика. Какое-то время я яростно колотила в запертую дверь.

— Без толку, — вздохнула Фанни. — Вы ничего не добьетесь. Отсюда дверь открыть невозможно. Они так специально устроили, когда заманивали сюда таможенников, которые потом пропадали. Джем мне об этом рассказал. Вы только пораните свои бедные ручки. Не беспокойтесь. Не надо ничего делать — только ждать. Надвигается шторм. Шторм, да еще высокая вода. Тем легче.

Я была напугана. И все же рядом с Фанни я ощущала себя так спокойно и уютно, что не могла до конца поверить во всю эту дикость.

А Фанни спокойно сидела и терпеливо ждала конца. Я попыталась представить себе, как это случится. Вода хлынет через решетки, и что будет с нами? Неужели она дойдет до самой верхней ступеньки? Я припомнила, как часто люди жаловались на то, что вода во время высоких приливов заливает их кухни и сады. Высокая вода, волны — а мы под землей.

По моим расчетам, было около шести часов вечера. До сих пор никто нас не хватился. Прилив придет и уйдет, прежде чем о нас начнут беспокоиться.

Я заперта в погребе с сумасшедшей.

Приходилось признать правду, как бы горька она ни была. До этого момента она была просто Фанни — любимая, знакомая, уютная Фанни. Теперь она превратилась в убийцу.

— Выпустите меня! — Я с удивлением услышала свой собственный крик. — Выпустите меня!

Я вскочила и всем телом навалилась на дверь ловушки. Бесполезно. Она даже не двинулась. Неужели Фанни права — со всеми этими историями об убийствах?

«Люк, — подумала я. — Что, если попробовать выбраться через него? Попробовать вскарабкаться по стенам подвала к решетке и вытащить ее».

Я бросилась вниз по ступеням и оказалась по колено в воде.

Фанни очнулась от своего мечтательного забытья:

— Что вы делаете, глупая девчонка! Теперь вы промокли. Вы подхватите хорошенькую простуду, если будете сидеть здесь в мокрой одежде.

— Фанни! — закричала я в истерике. — Какая теперь разница?

— А то еще, чего доброго, начнется воспаление легких.

— Давай выбираться отсюда. Мне нужно переодеться.

— Вы дрожите, моя дорогая. Не беспокойтесь. Скоро мы будем с ним, и все беды кончатся.

— Фанни, пожалуйста, послушай меня. Мы должны выбраться отсюда. Мы должны выбраться…

— Не тревожьтесь, уточка моя, — отвечала она. — Фанни — с вами.

Я беспомощно присела рядом с ней, и она обняла меня одной рукой.

— Не нужно бояться. Это просто ветер. Ей-богу, сегодня ночью разыграется настоящая буря!

Свеча упала в воду. Я слышала всплеск, когда она падала, и слабое пламя погасло.

Я утратила всякое представление о времени. Мне чудилось, что я провела в этом темном подземелье вечность.

Потом я начала осознавать, что и в самом деле сейчас умру: женщина, сидящая рядом со мной, намерена убить меня; мы погибнем вместе, и последнее, что я от нее услышу, будут слова сердечной ласки.

«Я сошла с ума, — говорила я себе. — Это невозможно».

Я слышала, как волны бьются о скалы. Поднимался прилив… высокая вода.

«Высшая точка прилива в половине девятого, — подумала я. — А сколько сейчас? Семь? Или больше?»

Я встала. Надо попробовать еще раз. Я принялась кричать, звать на помощь и колотить руками по каменной глыбе, которая закрывала от нас путь к спасению.

— Фанни, это — не пещера. Это погреб, и он расположен ниже уровня моря, а идет прилив.

— Для Аладдина все кончилось хорошо. И с вами будет так же.

— Нас хватятся дома, Фанни. Нас будут искать.

— Они не станут искать здесь.

Я молчала. Она была права. В самом деле, с чего бы им пришло в голову?

— И даже если бы они знали, где мы, — продолжала Фанни, — им не удастся переправиться на остров, потому что море, кажется, разбушевалось не на шутку — судя по тому, как оно шумит.

— Я не хочу умирать! Не хочу!

Я начала звать на помощь. Это было глупо. Кто мог меня услышать?

Зато я услышала, как вода хлынула через люк в погреб.

Прилив пришел.

Я перетащила Фанни на верхнюю ступеньку и сама стояла там, без толку барабаня в дверь ловушки.

Фанни сидела неподвижно.

В любой момент нас могло смыть.

Это была смерть. И только теперь, очутившись с ней лицом к лицу, я поняла, как отчаянно хочу жить. Я начала звать кого-то, даже не понимая кого. Потом поняла, что кричу:

— Бевил! Бевил!

Я была в ловушке, вода все поднималась. Перед моими глазами возникла картина с изображением мученицы. Я помнила ее спокойное лицо; руки связаны, ладони сложены в молитве — вода доходила ей до пояса, и женщина ждала, пока она поднимется выше.

С таким же смирением встречала смерть и моя бедная Фанни.

Накатила очередная волна, вода с шумом полила через решетку. Я закрыла глаза и стала ждать. Вода доходила мне уже до лодыжек. Через несколько минут море накроет решетку, и тогда… тогда наступит конец.

Я закрыла лицо руками.

— Теперь скоро, любовь моя, — прошептала Фанни.

— Нет! — закричала я и принялась бить кулаками в дверь ловушки. — Бевил! — кричала я. — Бевил!

И тут произошло чудо — руки Бевила подхватили меня. Забрезжил слабый свет.

— Господи боже!

Дальше я ничего не помнила.

Я лежала в постели, рядом со мной был Бевил.

— Привет, — улыбаясь, сказал он. Я была озадачена. Только что я стояла в затопленном погребе, а теперь — в кровати.

— Ты выглядишь так, словно… рад меня видеть, — сказала я.

— Так оно и есть, — отвечал он.

Я была в доме на острове. Снаружи бушевал шторм; прилив спал, но кухня была затоплена. Снизу доносились голоса.

Бевил все еще сидел рядом.

Я позвала его, и он взял меня за руку.

— Ну вот, — сказал он. — Теперь все в порядке.

— Что случилось?

— Ты была в погребе. Похоже, его не открывали много лет. Но пока — отдыхай. Тебе сильно досталось.

— Я хочу знать, Бевил. Прилив поднялся, да?

— Еще несколько минут, и погреб залило бы под самый потолок. Благодарение Богу, мы успели вовремя.

— Это — высокая вода.

— Тебе не стоит говорить.

— Я не смогу отдыхать, пока не узнаю. Как ты оказался здесь, Бевил?

— Я искал тебя.

— Но почему… почему?

— Господи боже, не думала же ты, что я позволю тебе пропасть?

— Но откуда ты узнал?

— Пока это не важно. Я здесь. Я тебя нашел. И тебе нечего бояться.

— Бевил, ты рад?

Он взял меня за руку, поднес ее к своим губам и с нежностью поцеловал. Никакие слова не сказали бы мне больше, чем этот быстрый жест. Я закрыла глаза.

Тело Фанни нашли несколько часов спустя. Ее пытались спасти, но безуспешно.

Когда открыли дверь ловушки, Фанни была со мной. Говорили, что ее смыло и она ушла под воду, но я-то знала, что она просто не желала выходить из этого погреба.

Моя бедная, любящая Фанни! Когда именно безумие стало разъедать ее душу? Крылась ли его причина в тех давних трагедиях — потере ребенка и мужа? Бедняжка Фанни, нежная убийца, которая хотела убить меня из любви. Мне доводилось слышать об убийствах ради денег или из ревности, но о таком — никогда.

Но как все же Бевил оказался на острове? Все дело в том, что он не захотел оставлять эту историю с письмом просто так. Он твердо решил выяснить, кто его послал и зачем. Он расспросил Хэмфорта и понял, что надо искать письмо, — имея такое вещественное доказательство, легче отыскать виновника.

Джессика вспомнила, что, когда она говорила с Хэмфортом, в вестибюль заходила Фанни, и Бевил послал за моей няней, которую нигде не смогли найти.

А где я? Вскоре выяснилось, что и меня тоже нет.

Бевил, Джессика и Уильям Листер уселись в библиотеке и стали обсуждать происшествие с гробовщиком.

Зачем, спрашивали они, Фанни делать такое? К тому моменту они уже не сомневались, что это была Фанни, ибо письмо могла взять только она. А для чего оно ей понадобилось, если не имело к ней никакого отношения?

Джессика обмолвилась, что Фанни навещала Джема Томрита и что миссис Хенникер, его дочь, была очень этим недовольна. Старик только и говорит, что о прошлых делах, с тех самых пор, как увидел этих призраков на острове, и ему это совсем не на пользу. Его дочь по-прежиему верила, что Джем может прожить до ста лет, ибо телесно он был достаточно крепок; но ее тревожило состояние его рассудка. И старика это тоже тревожило, ибо он не мог спать по ночам. Он говорил сам с собой — и рассказывал, как он и его товарищи в молодости убили нескольких таможенников, заперев их в погребе, который заливала вода.

— Надо поехать к Джему Томриту, — заявил Бевил.

Так они и сделали, и Бевил заставил старика разговориться. Фанни расспрашивала насчет дома на острове, и он снова и снова рассказывал ей о том убийстве.

— Поплыли на остров… шторм не шторм — не важно, — потребовал Бевил.

Он, конечно, не знал, что у Фанни на уме, но подумал, что мы могли отправиться обследовать погреб, а дверь ловушки случайно захлопнулась.

Вернувшись в Менфрею, он обнаружил, что одной лодки нет на месте. К тому времени на море уже разыгрался шторм, шел прилив. Но они чудом умудрились доплыть до острова. Бевил, Уильям Листер и Джессика.

Они успели как раз вовремя.

Я лежала в постели, в доме на острове, и думала обо всем этом. Говорят, когда тонешь, вся твоя жизнь встает у тебя перед глазами — в ярких картинах. Ну что ж, я была на волосок от подобной смерти и теперь лежала, вспоминая сцены из прошлого.

Гвеннан умерла, и вместе с ней ушла часть прошлой жизни. То же самое произойдет и теперь, со смертью Фанни.

Но Бевила мне судьба оставила. Я была обязана ему жизнью — его решимости, его энергии, его горячему желанию спасти меня.

Хотя… спасая меня, он терял Джессику.

Эта мысль поддерживала меня, словно спасательный круг среди океана сомнений.

Если он желал от меня избавиться, какая восхитительная возможность ему предоставилась!

Нам пришлось заночевать на острове, потому что шторм стал еще неистовей. Никогда я не слышала такого ветра, никогда не видела моря в такой ярости.

Бевил зашел ко мне, чтобы сказать, что у нас нет надежды добраться до Менфреи раньше следующего утра.

— В любом случае, — проговорил он, — тебе не стоит вставать.

— Я уже однажды ночевала здесь, — заявила я, — много-много лет назад… когда сбежала из дома.

Он улыбнулся мне. Я видела, насколько рад он, что я спасена.

— Похоже, у тебя талант к сумасшедшим выходкам.

— А наследующий вечер, — продолжала я, — сюда приплыл ты. Помнишь? Ты нашел меня под пыльным чехлом как раз в этой комнате.

Он прищурился, стараясь вспомнить.

— Ты привез с собой девушку. Я так переживала, что помешала вашему романтическому свиданию.

Он рассмеялся:

— Что за память у тебя!

— Прости меня.

— За что?

— За то, что я помешала тебе тогда… и теперь.

— Что еще, господи боже? — Он нахмурился, словно никак не мог взять в толк, о чем речь.

— Джессика очень красива, и она бы стала превосходной женой для члена парламента.

— Надеюсь, не станет. В крайних ситуациях люди выбалтывают о себе самое сокровенное. Когда мы плыли сюда на лодке… и я думал, нам никогда сюда не добраться, а море бушевало… она рассказала, что собирается замуж за Леверета. Свадьбу сыграют в ближайшее время — и без лишней огласки.

— Ты хочешь сказать…

— Именно. Они использовали остров для своих рандеву: вот и разгадка таинственных огней и фигур.

— Так это был Хэрри!

— Да. И она практически призналась, что несколько месяцев помогала ему. Была вроде шпиона во вражеском лагере. В тот раз, когда лодка уплыла, это было сделано по совету Хэрри, с помощью старого А'Ли… чтобы я оказался замешан в скандал… Если Хэрри когда-нибудь удастся заняться политикой, ему следует избирать более разумные методы.

— Если удастся… — весело согласилась я.

— Но только не в Ланселле, а, Хэрриет Менфрей?

Я видела, что он безумно рад моему спасению. В тот момент я позабыла обо всем — об ужасной смерти моей любимой Фанни, о пережитом кошмаре… обо всем, что еще предстояло объяснить.

— Господи, — выдохнул Бевил, — ты думала, что я на самом деле…

— Ты и Джессика, — подтвердила я. — Ну, знаешь ли, это был не такой уж нелепый вывод, учитывая прошлые обстоятельства…

Он посерьезнел, а потом сказал:

— Бедная Хэрриет! Боюсь, у тебя возникнет еще много проблем. Я далеко не ангел.

— Я — тоже, — сообщила я.

— Но я принимаю тебя такой, какая ты есть. А ты, Хэрриет, принимаешь меня?

— Ты говоришь как священник во время венчания.

— Ничего удивительного. Ведь мы говорим о том, чтобы… быть мужем и женой.

Он наклонился и поцеловал меня, словно мы скрепили некий негласный договор.

Прошло еще какое-то время, прежде чем картина прояснилась и все стало на свои места. Я долго оплакивала Фанни — и оплакиваю до сих пор. Как бы я желала, чтобы ее рассудок не помутился. Я так хотела, чтобы она стала няней для моих детей, и всегда представляла ее в этой роли. Да, если бы ее удалось спасти, я своей заботой сумела бы ее исцелить. Ведь в безумие ее толкнул страх за меня. Я полагала, яд, который оказался в отваре, отравил и ее душу. Это было несомненное доказательство того, что кто-то в доме пытался меня убить, и именно поэтому Фанни решила забрать меня с собой, когда Билли позвал ее.

Добравшись до истины, я поразилась тому, с каким искусством я сама сплела сеть подозрений, душившую меня. Нелюбимый ребенок, я всегда относилась ко всему хорошему с некоторым подозрением; мой отец не любил меня, и я заставила себя поверить, что никто никогда меня не полюбит. До последнего времени я не осознавала, что человек во многом сам строит свою жизнь. Это было поразительное открытие, и будущее предстало передо мной полным самых потрясающих возможностей. Кроме того, поняв себя, я стала терпима к другим. Мне стали понятней печали и надежды Джессики. Да, ее можно было назвать авантюристкой за то, что она приехала в Менфрею в надежде устроить жизнь; возможно, она рассчитывала увести у меня Бевила или хотя бы выйти замуж за Уильяма Листера — пока перед ней не замаячила более заманчивая перспектива в виде Хэрри Леверета. Я не до конца в этом уверена, но, по крайней мере, новая Хэрриет, какой я стала, понимает ее лучше, чем прежняя. Джессика боролась за свое счастье, так же как и я за свое; и я надеюсь, что она нашла в Хэрри то, к чему стремилась.

Разгадку той истории с отваром я узнала совершенно случайно. Вскоре после того, как Джессика от нас съехала, я пила в детской чай с Бенедиктом, и он радостно бросил в мой чай ложку сахару.

— У тебя — сахарный зубок, — хихикал он. А потом добавил: — Этот сахар тебе нравится больше, чем Джессики?

И он рассказал мне, что «Джессин сахар» стоял в бутылке на полке и, встав на стул, он мог до него дотянуться. Он положил его в мой ячменный отвар, когда я болела, чтобы я побыстрее поправилась.

Когда у Джессики родился ребенок, я навестила их в «Вороньих башнях». Материнство изменило ее. Тогда я сама была беременна и понимала эти перемены; мы говорили почти по-дружески. Джессика призналась, что прочитала о мышьяке в газетах — когда умерла Дженни, — и сама время от времени его пробовала. Она пришла в ужас, узнав, как мы с Фанни чуть не отравились.

Да, все это было давно, но я часто думаю о той ночи, когда, спасенная своим мужем, я лежала в постели в доме на острове, слушая рев шторма, который неистовствовал всю ночь; только волнение стало стихать.

Когда за окном начало светать, я поднялась и подошла к окну. Бевил спал на стуле около моей кровати, и я не хотела его будить.

Море было спокойно, и лишь коричневая кайма его широкой юбки напоминала о промчавшемся шторме.

Передо мной была Менфрея, тронутая нежным розовым рассветом, и, глядя на нее, я припомнила другое утро — много лет назад, когда я так же смотрела на нее и думала, что самое прекрасное, что есть в мире, — это Менфрея в утреннем свете.

Я думала обо всем, что случилось здесь за долгие века и за краткое время моей жизни, и о том, что еще случится.

Гвеннан больше не было; Фанни — тоже; но у меня остался Бевил, и мы вместе пойдем по жизни дальше.

Бевил проснулся и подошел ко мне. Так мы и стояли рядом у окна, глядя на море.

— Кто бы мог поверить, что оно так бушевало прошлой ночью? — сказал он.

А потом посмотрел на меня, и я поняла, что он прочел по моему лицу все, о чем я думала.

Беда подошла близко-близко, но нам повезло.

Бевил все еще вздрагивал, сознавая, что я спаслась чудом.

— Похоже, нам дали шанс, — произнес он.

— День начинается хорошо, — отозвалась я. — Посмотри на небо. И посмотри на Менфрею… Она так прекрасна в утреннем свете!