Замок Шамбла

III

Арзак был молодым человеком лет двадцати трех, подвижное лицо которого, тонкие сжатые губы и бегающие черные глазки свидетельствовали о лукавстве, дерзости и жадности. Его черные густые жесткие волосы ниспадали прямо на лоб и отчасти скрывали его хитрый и угрюмый взгляд. На нем были камзол без пояса и круглая шляпа, которую обычно носили крестьяне, жившие в горах. Вертя в руках свою шляпу, он поклонился графине де Шамбла со смешанным выражением неловкости и цинизма на лице и ждал, пока она заговорит с ним.

– Здравствуй, мой добрый Арзак, – по-дружески обратилась к нему графиня. – У тебя благородное сердце, а преданность – выше всяких похвал.

– О! Ваше сиятельство, не стоит об этом говорить, – ответил пастух с видом смирения и замешательства, прекрасно разыгранного, потому что он не чувствовал ни малейшего смущения. – Притом что же я сделал до сих пор? Не бог весть что. От Лардероля, где я теперь пастухом, до Шамбла совсем недалеко, а мне все равно, в какую сторону водить своих баранов. Я вижусь со старыми товарищами, разговариваю с ними, узнаю новости и прочие безделицы, невинно повторяю их вам, вот и все.

– Итак, – резко оборвала его графиня, – господин Марселанж уезжает из Шамбла?

– Да, это так.

– Кто тебе это сказал?

– Мой хозяин, Берже.

– Мэр Лардероля?

– Именно он. Это очень добрый человек, который за вас готов дать себя изрубить на куски.

– А он как это узнал?

– Сначала он услышал это от того, кто берет Шамбла в аренду, а потом и от самого господина Марселанжа.

– Значит, в этом нет ни малейшего сомнения?

– Ни малейшего.

– И ты знаешь, когда господин Марселанж уезжает?

– Знаю, ваше сиятельство.

– Ага!.. И когда же?

– Первого сентября.

– Через три дня! – вскрикнула графиня, вскочив со своего места.

– То есть, – поправился Арзак, – первого числа он подписывает договор, а уезжает второго.

Графиня опять села, опустила голову на руки и оставалась несколько минут в этом положении. Она пребывала в сильном недоумении, которого не пыталась скрыть, то ли потому, что полностью доверяла Арзаку, то ли оттого, что с надменностью знатной дамы видела в нем скота, не способного ни что-либо понимать, ни делать выводы. Через несколько минут она прошептала глухим голосом:

– Жак Бессон! – Казалось, в этом слове сосредоточились все мысли, кипевшие в ее голове. – Невозможно! – тотчас добавила она, качая головой. – Он болен.

– Тем лучше, – прошептал Арзак.

Графиня вдруг подняла голову, удивленная и оскорбленная этим ответом на свои тайные и недосказанные мысли. Молодой пастух, уставившись в потолок, все вертел в руках шляпу. Судя по его бесстрастной остроносой физиономии, можно было поклясться, что он ничего не говорил, ничего не слышал и ничего не понял.

– Что ты сказал? – спросила его графиня.

– Ничего, если это не нравится вашему сиятельству, – ответил лукавый крестьянин.

– Напротив, я прошу тебя повторить то, что ты сказал.

– Я сказал: «тем лучше».

– Что ты имеешь в виду?

– Положим, что случится несчастье с кем-нибудь там… в Шамбла… Станут подозревать кого угодно, только не несчастного больного, лежащего в постели, лихорадочного, бледного, слабого, как ребенок, с израненными ногами.

– Что значит это предположение и с кем, по-твоему, может случиться несчастье? – спросила графиня де Шамбла, устремив на Арзака пронзительный взгляд.

– Не знаю, – ответил он с притворной глупостью, которая никак не вязалась с его хитрым лицом. – Я говорю простодушно, как бедный крестьянин, несведущий и незлобивый.

– Перестань ломать комедию, – возразила графиня. – Ты гораздо умнее, чем хочешь казаться.

– Я знаю достаточно, чтобы отличить траву от пшеницы, а больше ничего и не нужно для бедного пастуха, у которого нет других забот, кроме как хорошенько охранять свое стадо.

Графиня рассматривала Арзака так, будто старалась разгадать какую-то загадку.

– Послушайте, сударыня! – воскликнула вдруг Мари Будон. – Арзак – хитрая штучка, с ним не надо скрытничать, а прямо высказать ему ваши намерения. Тогда он станет слепо служить вам и поможет возвратить поместье Шамбла, которое у вас украл этот…

Арзак обернулся к графине, по-видимому ожидая, что после страстной тирады горничной та станет доверять ему гораздо больше, чем до этого.

– Арзак, – обратилась к нему горничная, – видел ли ты когда-нибудь три тысячи монет по двад– цать су?

– Три тысячи монет по двадцать су! – вскрикнул крестьянин с таким восторгом, что графиня едва не испугалась.

– Ну, если ты поможешь дамам вернуться в Шамбла, то в твоем кармане окажутся эти три тысячи, – пояснила Мари.

Графиня поняла ее и добавила:

– Да, Арзак, если ты останешься предан мне до конца, ты можешь надеяться получить эту сумму в тот же день, когда я займу свое место в поместье Шамбла, то место, которое у меня отнял господин Марселанж, и моя благосклонность к тебе этим не ограничится.

– Почему же не сказать всего, пока вы здесь? – тотчас же предложила горничная с присущим ей нетерпением. – Пусть тот, другой, навсегда исчезнет из Шамбла, все равно каким образом, а дамы обеспечат тебя на всю жизнь.

От этих слов угрюмое лицо молодого пастуха просияло, а графиня не могла не восхититься той прозорливостью, с какой ее служанка умела угадать тайные желания этого человека.

– Правда ли это, сударыня? – спросил Арзак, обернувшись к графине с видом человека, едва верящего своим ушам.

– Мари Будон верно выразила тебе мои намерения, – согласилась графиня.

– О! Если так, ваше сиятельство, – обрадовался Арзак, – вы можете рассчитывать на меня в любое время дня и ночи, и я всегда к вашим услугам!

– Теперь объясни-ка мне, что значит сказанное тобой относительно Жака Бессона и господина Марселанжа?

– Все очень просто, ваше сиятельство. Жак Бессон не любит своего бывшего хозяина, и ему может прийти в голову мысль рассчитаться с ним до второго сентября. Если вдруг это плохо кончится для… кого-нибудь, то полиция не станет его подозревать, потому что он лежит в постели бледнее утопленника. Это знают все соседи, которые в случае чего смогут засвидетельствовать это в суде. Вот почему я сказал: «Если он болен, тем лучше».

Графиня молча смотрела на него, а Арзак тем временем продолжал:

– При всем этом никто в горах не осмелится дать показания против Жака – ведь у него семеро братьев, которых все боятся. И еще: разве судьи осмелятся осудить человека, который находится в услужении у графинь де Шамбла?

Эти слова, произнесенные с глубоким убеждением, очень точно характеризовали то влияние и уважение, которым пользовались в этом краю имя и состояние графинь де Шамбла. Они также в полной мере отражали всеобщее мнение о правосудии, которое считали способным, как мы увидим позже, преклоняться перед титулами. Графиня, помолчав с минуту, сказала молодому крестьянину:

– Заканчивай свой ужин, Арзак, и приходи сюда завтра.

Арзак смиренно поклонился и вернулся в кухню, бормоча:

– Три тысячи монет по двадцать су! Я обеспечен на всю жизнь!

После его ухода графиня о чем-то мрачно и напряженно раздумывала.

– Ты уверена в этом человеке, Мари? – спросила она наконец свою служанку.

– Уверена ли?! О! Вы не знаете Арзака: после того, что ему обещано, он ваш и телом и душой, и пусть сам Сатана попытается вырвать у него хоть слово. Он хитер и упрям, словно мул.

– Три дня! – прошептала графиня, раздираемая внутренней борьбой, которая явственно читалась на ее лице. – На что решиться?

Она вдруг встала, сделала несколько шагов, произнесла какую-то невнятную фразу, потом остановилась, опустила голову на руки и осталась неподвижна, время от времени бормоча что-то себе под нос.

– Он очень слаб? – спросила она, вдруг обернувшись к горничной.

– Кто это он? – не поняла Мари.

– Он – то есть Жак, – пояснила графиня.

– Очень.

– Вот ведь беда! – воскликнула графиня, гневно сверкнув глазами.

– Это беда только для того, кто сейчас сидит в Шамбла.

– О чем это ты?

– О том же, о чем и Арзак: чем он слабее, тем лучше.

– Но если он не может ходить?

– О! – сказала Мари Будон, понизив голос. – Я знаю способ заставить его ходить, даже если бы он хрипел на смертном одре.

– И что же это за способ? – поинтересовалась графиня с некоторой нерешимостью в голосе.

– Тот, который вы уже испытали на Жаке и который так вам удался.

Графиня вздрогнула, лицо ее чуть заметно покраснело.

– Да, – сказала она тихим и взволнованным голосом, приблизившись к служанке, – мы много сделали, чтобы привязать к себе этого человека, однако он не может ожидать… ничего более.

– Не может, если вы не потребуете от него чего-нибудь другого, – возразила Мари со свойственной ей грубой и прямолинейной логикой. – Но зачем же вы тогда льстили его жадности и честолюбию? Зачем вы вселили в него надежду на легкую наживу? Для того, чтобы когда-нибудь в случае необходимости сказать ему: «Вот преграда на нашем пути, надо уничтожить ее во что бы то ни стало, даже… ценою твоей крови».

– Мари! – вскрикнула графиня, отступая на шаг.

– О! Давайте не будем цепляться к словам, ваше сиятельство, этак, пожалуй, мы не поймем друг друга. А сейчас мне время уходить.