Заноза

СВАДЕБНЫЙ ПОДАРОК

В цехе многие замечали, что Леша Струнников неравнодушен к Даше Карпенко. Это бросалось в глаза.

На вечерах в заводском клубе, когда после киносеанса или лекции в нижнем фойе начинались танцы под духовой оркестр, Леша приглашал только Дашу.

В обеденный перерыв, когда молодежь собиралась на заводском дворе в жидкой тени юных тополей у фонтана, всегда получалось так, что Леша оказывался рядом с Дашей, а маленькая Дашина рука, прохладная и твердая, — в Лешиной, большой и жаркой.

Сама собой разгоралась песня.

запевала Даша высоким и чистым, радостным сопрано.

вторил ей Леша солидным басом и так выразительно смотрел при этом на нежную смуглоту Дашиной загорелой щеки, что каждому было ясно, какую именно девушку имеет в виду Леша Струнников.

Клава Прошина, всезнайка и хохотунья, Дашина приятельница, толкала соседей локтями и, показывая глазами на Лешу и Дашу, жарко шептала:

— Вот увидите — поженятся они. Через неделю, ну от силы через две. А что? Ребята хорошие!

Этот прогноз был близок к истине. Но для того чтобы он осуществился, Леша Струнников должен был объясниться с Дашей и сказать ей о своем чувстве.

А ему было очень трудно и даже страшно сказать девушке эти несколько магических слов и потом ждать ответа, от которого, как кажется в ту роковую минуту, зависит вся твоя жизнь.

Провожая Дашу после работы домой по узкой зеленой тропинке вдоль железнодорожной насыпи (завод стоял за городом), Леша Струнников не раз загадывал: «Вот дойду до той козы и… скажу все!» Но, поравнявшись с козой, привязанной на длинной веревке к колышку, Леша почему-то произносил другие слова.

— Посмотри, Даша, — говорил Леша, — какая смешная коза! Она смотрит с таким удивлением, как будто видит людей впервые в жизни.

И Даша отвечала:

— Действительно, эта коза смотрит на нас, как баран на новые ворота.

Они смеялись и шли дальше. И Леша, мысленно ругая себя за несвойственную ему нерешительность, думал: «Ладно! Вот у следующей козы обязательно скажу!»

Они приближались к следующей козе, и опять Леша говорил не то, что хотел сказать.

Так, от козы до козы, они подходили к белому уютному домику, в котором жила Даша с матерью, и здесь долго стояли, прощаясь, глядя, как крупные розовые мальвы в палисаднике клонят под ветром свои нарядные головки.

Потом Леша той же тропинкой шел к себе домой, и ему казалось, что те же самые козы с явной насмешкой пялят на него узкие, почти вертикально прорезанные глаза.

«Ничего! — утешал себя Леша Струнников. — Завтра обязательно окажу».

В цехе, где работали Леша и Даша, выходила стенная газета. Но это была особая газета. Она называлась «Поршень» и представляла собой большую красочную карикатуру с короткой хлесткой подписью под ней. Ох, и крепко же доставалось от «Поршня» бракоделам и лодырям, лентяям и растяпам!

Когда свежий номер «Поршня» появлялся на щите, вокруг него в перерыв сразу же собиралась толпа, и если карикатура была удачной, от дружного хохота рабочих, казалось, трясутся стены цеха. А очень часто бывало и так, что тот, над кем смеялся «Поршень», стоял здесь же у щита. В зависимости от характера и темперамента, он или почесывал в затылке и, криво улыбаясь, говорил: «Здорово прохватили, черти!» — или сердился: «Чего смеешься? Гляди как бы сам в следующий номер не попал»; — или с жаром утверждал, что «Поршень» не прав и он это докажет «где надо».

А кончалось у всех одинаково. Потерпевший шел к редактору «Поршня», члену партийного бюро цеха, старому кадровику машиностроителю Ивану Спиридоновичу Голубину и говорил, опустив грешную голову:

— Спиридоныч, ты… того… распорядись, пусть снимут с «Поршня». Я даю слово — больше этого не будет.

— У нас норма: три дня тебе висеть, — отвечал неумолимый Иван Спиридонович.

— Уж больно он жжет крепко, твой «Поршень». Будто, извини, в крапиву голым сел.

— Ничего, посидишь, тебе такая припарка полезна! — усмехался строгий редактор.

Карикатуры для «Поршня» рисовал Леша Струнников. Он любил сложное и странное искусство карикатуры за его активное, прямое, наглядно ощутимое воздействие на жизнь.

Темы и подписи к карикатурам «Поршня» делал третий член редакционной коллегии, Лешин приятель, комсомолец Миша Заикин — стройный, с аккуратным пробором на голове паренек.

Шло заседание редколлегии «Поршня». Обсуждались темы очередных карикатур.

— Я предлагаю по растратчикам рабочего времени ударить! — решительно заявил Миша Заикин. — У нас некоторые девчата этим болеют. Еще гудка нет на перерыв, а они уже в душевой сидят. И после перерыва многие полощутся в воде, как утки. Минут по пять, а то и по десять вырывают из рабочего дня. Даша Карпенко особенно этим болеет. По ней и надо ударить, по Дашеньке!

— Почему же именно по Дашеньке? — сказал Леша Струнников, бледнея.

— Я же тебе говорю: она главная, конкретная носительница зла. У меня материал на нее есть.

— Но, с другой стороны, чистота — залог здоровья! — неуверенно сказал Леша Струнников.

— Пускай она свою чистоплотность не за счет рабочего времени доказывает. И почему ты вообще ее защищаешь?!

Леша густо покраснел.

— Ты, брат, ее не защищай, не защищай! — продолжал наседать на приятеля безжалостный Миша Заикин. — Мало ли какие у тебя могут быть к ней личные чувства. Раз она конкретная носительница — кончено! Никаких личных чувств не может быть! Бери свой быстрый карандаш — рисуй ее в анфас и в профиль. Все! Правильно я говорю, Иван Спиридонович?

Голубин посмотрел на растерянного карикатуриста и, скрывая улыбку, сказал:

— Я считаю, Миша тему правильно наметил. Мы за быструю оборачиваемость средств боремся, за всяческую экономию, а они, сороки, — ну-ка посчитай! — сколько народных рубликов прополаскивают, если эти душевые минуты в деньги перевести?! Давай рисуй Дашу, всыпь ей, гладкой, как следует, чтоб другим неповадно было.

В этот день Леша не пошел провожать Дашу. Прямо из цеха он отправился в клуб, где для него была отведена маленькая комнатка, которую Леша гордо называл «моя мастерская».

Через три часа карикатура на Дашу Карпенко была готова. На рисунке Даша, скрытая перегородкой так, что видны были только голова и ступни ног, стояла под душем с банным веником и поднятой, как бы для приветствия, правой рукой. Милый вздернутый Дашин носик превратился на рисунке в нахальный курносый носище, рот был растянут до ушей, прелестные карие Дашины очи на рисунке напоминали автомобильные фары. И все-таки это чудище с веником было Дашей. Недаром Леша Струнников часами просиживал в библиотеке над работами мастеров карикатуры!

Вошел Миша Заикин, посмотрел на рисунок и захохотал.

— Похоже? — мрачно спросил Леша Струнников и тяжело вздохнул.

— Вылитая Дашка! — пылко воскликнул Миша. — Это лучшая твоя карикатура! Обожди, я сейчас к ней стишки припаяю.

…На следующий день к началу обеденного перерыва свежий номер «Поршня» с карикатурой уже висел на щите.

Сейчас же вокруг него собрались рабочие. Подошла и Даша. Улыбаясь хохочущим товарищам, вытирая на ходу руки (она уже успела побывать в душе), ничего не подозревая, она спросила:

— Кого прохватили, ребята?

— Тебя! — ответило ей сразу несколько голосов. — С легким паром, Даша!

Толпа расступилась. Даша подошла вплотную к щиту и увидела улыбающееся чудище с веником.

— Совсем не похожа! — сердито сказала Даша, продолжая от растерянности улыбаться.

Но, увы, красная, с бегающими глазами и с этой нелепой улыбкой на губах, она стала так походить на свой шарж, что зрителей потряс новый взрыв хохота.

Даша выбежала из цеха.

Было совсем поздно, когда Леша Струнников подошел к Дашиному домику. Он тихо отворил калитку, вошел в палисадник. Даша сидела на скамейке под вишней.

— Можно к тебе? — робко спросил Леша.

Даша пожала плечами и ничего не ответила. Некоторое время они сидели молча. Потом Леша сказал:

— Даша, ты пойми, что я только…

Но Даша не дала ему закончить фразу. Она вдруг бурно всхлипнула, заговорила бессвязно и страстно:

— Я думала… ты меня любишь… И все так думали… Клава Прошина меня так уверяла: «Вот увидишь, он с тобой на днях объяснится!» Объяснился!.. Спасибо!..

— Обожди, Дашенька, дай сказать! — умолял ее Леша, но Даша его не слушала.

— Если ты меня разлюбил, должен был прямо сказать, а не через «Поршень».

— Дашенька, но ведь это же общественное дело!

— Я понимаю, что общественное… И понимаю, что я виновата… Но зачем ты меня такой уродливой намалевал?

— Это же карикатура, Даша!

— Я знаю, что такое карикатура, я не дурочка… Карикатуры разные бывают… У меня нос классический, даже древнеклассический — все знают! А ты что с ним сделал?

— Дашенька, но ведь он у тебя только до половины древнеклассический, а потом он неожиданно загибается кверху и становится древнерусским.

— Нечего смеяться! Нарисовал ведьму, каких свет не видал! Смотрите, мол, люди добрые, разве можно такую уродину любить?

— Можно! — сказал Леша, привлекая к себе Дашу. — Можно, Дашенька!

…А утром Даша Карпенко и Леша вместе подошли к Ивану Спиридоновичу, и Даша жалобно сказала:

— Иван Спиридонович, снимите меня с «Поршня». Я даю честное слово, что этого больше не будет.

— У нас норма — три дня тебе висеть! — ответил, как обычно, сурово Иван Спиридонович.

— Я за нее ручаюсь, — сказал Леша, краснея.

— Это почему же так?

— Потому что я… в общем, женюсь на ней… Ну, и ручаюсь как за жену… что никогда ничего такого с ней больше не повторится.

Строгий редактор посмотрел на смущенного художника, потом на сияющую Дашу и тоже почему-то смутился. Он подумал, что ему, старику, познавшему всю горечь и уродство старой жизни, нужно сейчас сказать что-то важное и значительное стоявшим перед ним молодым людям. Но надо было приступать к работе, и он сказал просто:

— Ну, что же, в добрый час, как говорится! Ладно, так и быть, снимем тебя, Дарья, раньше срока со щита. Пусть это будет тебе свадебным подарком от «Поршня».