Западная Европа XI—XIII веков. Эпоха, быт, костюм

Глава 3. Враги и друзья

Французский трубадур XII века писал:

"Мужики, что злы и грубы,

На дворянство точат зубы,

Только нищими мне любы!

Любо видеть мне народ

Голодающим, раздетым,

Страждущим, необогретым!

Пусть мне милая солжет,

Ежели солгал я в этом!"

Разумеется, противоречия между общественными классами были присущи не только средневековому обществу, но не часто их выражают с такой прямолинейной безжалостной определенностью, как в этой песне. И это не случайно: вопреки демократической фразеологии христианства, возвещавшего об уничтожении всех этнических и социальных различий перед лицом вечности и спасительной миссии Христа, общество классического средневековья было предельно иерархизированным, разделенным на ряд социальных слоев с довольно четкими границами между ними. Это, конечно, не значит, что социальные слои были стабильными и что передвижение с одной социальной ступени на другую было немыслимым, — на практике такое движение совершалось постоянно (в одних странах более, в других менее активно), и все же идеалом средневековой социологии была общественная неподвижность, застылость, наследственность статуса. И к богатству и к образованности идеологи феодального порядка относились настороженно, и одной из причин подобной настороженности было как раз то обстоятельство, что богатство и образованность давали возможность преодолеть грани и перегородки, воздвигнутые между разными социальными слоями. Чем влиятельнее становились зажиточные горожане и крестьяне, тем больше угрозы видели в них феодалы, тем энергичнее были их попытки защитить себя от натиска новых сил. В 1391 году английская палата общин обратилась к королю Ричарду II (1377—1399) с петицией — запретить крестьянам отдавать своих сыновей в школу. На континенте подобная тенденция к социальному и юридическому замыканию господствующего класса была еще более сильной, что, однако, не смогло предотвратить довольно быстрое и сильное изменение его состава уже в XIII—XIV веках.

Согласно учению, разработанному идеологами церкви в XI—XII веках, "богоустановленное" общество, составлявшее в известном смысле "единое тело" — христианскую церковь, разделялось в действительности на три сословия: одно составляли те, кто молились — духовенство (oratores); другое — те, кто защищали церковь, — воины (bellatores); наконец, "трудящиеся" — те, кто пахали землю (laboratores). Этим учением освещались и укреплялись реальные общественные порядки в феодальной Европе.

Крестьянство — основной производящий класс средневекового, аграрного по своей хозяйственной сущности общества. Единое по своему месту в системе производства, оно отнюдь не было единым по правовому и экономическому статусу. Именно это как раз и характерно для средневековья — существование множества категорий, различающихся не только географически, в зависимости от той или иной страны, от ее природных и политических условий, но и, так сказать, исторически, в зависимости от тех путей, какими крестьянские семьи втягивались в подчинение феодальному сеньору. Ибо свободного крестьянства, стоящего вне феодальных связей, в Европе к началу XI века, за исключением отдельных окраинных районов, например Восточная Англия, Скандинавия, практически уже не было или еще не было.

В экономическом отношении крестьянство разделялось на две группы: имеющие дом надельные крестьяне (сколь бы малым ни был их надел) и живущая в господском доме челядь. Последняя была занята в сеньориальном хозяйстве, обслуживала феодала. Объем повинностей челяди не регламентировался. Они питались за общим столом и ютились в каморках господского замка. По-видимому, из их среды рекрутировались и домашние ремесленники и люди, сопровождавшие торговые караваны. Поэтому, во всяком случае, часть челяди довольно рано приобрела относительную подвижность.

Надельные крестьяне, напротив, были теснее связаны с землей, на которой стоял их дом и располагался участок. Их привязывала к земле и феодальная устойчивость и феодальное право, ибо господа постарались закрепить крестьянскую стабильность, обеспечив тем самым поместье трудовыми руками. Зато в своей хозяйственной деятельности крестьяне были самостоятельнее челяди, ибо работали на своем наделе, отдавая лишь часть своего времени, свой прибавочный труд сеньору либо в форме барщины, либо в форме натурального или денежного чинша. Размеры крестьянской ренты определялись обычаем: количество дней, время и характер барщинных работ, тип и объем поставляемых продуктов. При этом далеко не в однозначной и общезначимой форме; например, в одном из поместий Рамзейского аббатства (Англия) крестьянин должен был доставлять (помимо всего прочего) "одно шосс разумного размера, полное чищеных орехов". В другом случае мы узнаем, что крепостной может унести после жатвы столько, сколько в состоянии поднять на своем косовище. Но если он перегрузит косу так, что косовище сломается, он теряет все, что пытался забрать. Традиционность платежей подчас подчеркивается своеобразием их измерения — так, обычай мог устанавливать, что хлеб, приносимый крестьянкой, должен был быть "такой толщины, как ее зад", а сыр столь крепок, чтобы не разбился, если его ударить об стену.

Другой принцип разграничения крестьянства — правовой. Степень правоспособности крестьянства варьировала очень сильно — от личной зависимости до обязанности делать символические взносы (пару каплунов к празднику или фунт перца) и подчиняться сеньориальному суду.

Лично зависимый крестьянин (во Франции их называли сервами, в Англии — вилланами) не мог без разрешения господина продать свой надел. Сеньор пользовался по отношению к нему правом мертвой руки, то есть правом взыскать лучшую голову скота или лучшую одежду с наследников умершего крестьянина — за разрешение вступить в права наследования. Лично зависимая девушка, выходя замуж, также должна была платить выкуп за так называемое право первой ночи. Впрочем, от прежнего содержания этого права сохранился лишь ритуал: сеньор ставил ногу на постель новобрачной или переступал через постель.

Зависимость крестьянства проявляется и в подчинении сеньориальному суду и в баналитетах. Господин был не только получателем крестьянской ренты, но и судьей над своими людьми. Королевские суды в ряде стран не принимали жалоб крестьян на их господина. Объем его судебных прав изменялся в зависимости от социально-политического веса феодала — от наложения штрафов за воровство и за отказ от барщины до права смертной казни. Кулачная и палочная расправа, во всяком случае, входила в число наказаний, применяемых частным судом. Баналитет — это принудительная обязанность крестьянина использовать господский инвентарь, расплачиваясь за это частью продукта. Крестьяне должны были молоть зерно на мельнице господина, печь хлеб в господской печи, выжимать виноград на давильне сеньора. Так как в господской печи (four banal) пекли только хлеб (пироги разрешалось делать дома), то слово "банальный" приобрело со временем новое значение — рядовой, обыденный.

Преобладающей формой поселения западноевропейских крестьян в XII—XIII веках была деревня, средняя численность жителей которой колебалась между двумя-четырьмястами человек. Территория деревни распадалась на три части: внутреннюю — место поселения, пахотную землю и так называемую альменду — неподеленную землю, находившуюся в совместном пользовании (лес, воды, луга). Как место поселения, деревня состояла из дворов, деревенской площади и колодца. Двор средневекового крестьянина представлял собой сложный комплекс: он включал дом с примыкающими строениями, сад, виноградник, небольшие участки, засеянные льном или коноплей. При этом с точки зрения средневекового права двор имел решающее значение; именно с ним, как показывает К. Бадер, было связано право пользования пахотной землей, он сохранял свою правовую значимость и в том случае, когда на нем не было дома, — если дом сгорел или был разрушен. В рамках хозяйственной жизни двора крестьянин действовал по своему усмотрению и его трудовая деятельность здесь никем не регламентировалась.

Внутренняя территория деревни была обнесена изгородью, принимавшей подчас характер укреплений типа городских валов и рвов. Селиться за пределами ограды было запрещено. По мере роста населения ограда расширялась. С деревенской оградой, обозначавшей границы поселения, связывались древние магические представления, она служила также защитой от неожиданного нападения. Вместе с тем обнесенная изгородью территория средневекового деревенского поселения располагала особым правом (миром) — преступления, совершенные на территории деревни, карались с особой строгостью. Одним из институтов деревенского мира было, в частности, право предоставления убежища, но в полной мере это право не утвердилось — феодальная судебная власть постоянно ограничивала его, а в ряде случаев вообще отрицала. В отличие от города средневековой деревне не удалось превратиться в замкнутую сферу действия особого права.

Пахотная земля деревни подразделялась на три поля, которые в свою очередь делились на отдельные полосы. В принципе полноправный крестьянин — владелец двора — должен был иметь в каждом из полей свои полосы, однако в действительности дело обстояло далеко не так. Имущественная дифференциация очень рано возникла в средневековой деревне: отнюдь не все крестьяне располагали плугом (или сохой), имели упряжку, немало было и таких, которые обрабатывали свой участок вручную.

Альменда — это прежде всего лесные угодья, а лес для крестьянина средневековья был не только источником топлива и строительного материала, но главным образом пастбищем, и в первую очередь для свиней. Пользование альмендой первоначально было привилегией полноправных крестьян, и до тех пор, пока деревня состояла из однородных в правовом отношении домохозяйств, альмендой пользовались совместно. Ho c XIII века положение меняется: под влиянием роста численности населения, интенсивного освоения нови и резкого сокращения лесных угодий обостряется борьба за альменду — сначала между зажиточными, полноправными крестьянами и бедным людом, а затем между всеми жителями деревни и пришельцами, корчевавшими леса.

Деревня была в принципе самодовлеющей экономической единицей, производящей все (или почти все) необходимое для существования. Из этого, однако, не следует, что продукция крестьянских хозяйств целиком предназначалась для внутреннего потребления и платежей феодальному господину. Даже в небольших деревнях уже в IX—X веках возникают еженедельные рынки и крестьяне втягиваются в торговлю продуктами земледельческого производства. Сельские промыслы были еще мало распространены в период, предшествовавший XIV веку, но в деревнях, располагавшихся вблизи городов с развитым сукноделием, крестьяне уже работали сдельно или за установленную плату на скупщика.

И вместе с тем связь деревни с внешним миром была ограниченной и жизнь здесь больше, чем где-либо, подчинялась природному ритму и обычаям. Обычай придавал крестьянскому быту известные черты патриархальности. Хотя эксплуатация была жестокой, она прикрывалась видимостью услуг, оказываемых обеими сторонами. Когда созревал урожай и господин испытывал особенно большую потребность в рабочих руках, обычай требовал, чтобы крестьяне выходили на помощь, отрываясь от своих собственных столь же настоятельных дел, но за это обычай требовал от сеньора щедрого угощения, подчас стоившего больше убранного зерна. В системе взаимоотношений между крестьянином и феодалом жестокость причудливым образом переплеталась с патриархальностью: жестокость диктовалась не столько интересами прибыли, сколько спецификой нравов и оценкой человеческой личности в эту эпоху, убежденностью сеньоров в том, что их сервы — неполноценные люди. Патриархальность же удерживалась как общей традиционностью средневекового быта, так и соображениями необходимости поддерживать и воспроизводить свое хозяйство. Поэтому богатеющий крестьянин нередко встречал со стороны господина недоверчиво враждебное отношение, тогда как разоряющийся бедняк мог получить поддержку и помощь. Проникновение в деревню построенных на чистогане отношений начинает в XIV веке разрушать эту систему неустойчивого равновесия, столь типичную для средневековой деревни; обе стороны недовольны друг другом, но обе не могут обойтись друг без друга и направляют свои усилия на ежечасное воспроизводство установившихся хозяйственных форм и социальных отношений.

157. Вилланы против рыцарей. Миниатюра. XI в.

158. Кошмары Генриха I Английского. Миниатюра. XII в.

159. Кошмары Генриха I Английского. Миниатюра. XII в.

Одним из существенных элементов средневекового обычая и вместе с тем его существеннейшей опорой была сельская община, крестьянский коллектив, объединявший и сплачивавший отдельные семьи. Сельская община обладала многообразными функциями: хозяйственными, административными, социально-культурными. В распоряжении общины находились неподеленные угодья — альменда. Община как целое могла дарить или продавать эти угодья и вместе с тем она обеспечивала каждому общиннику право пользоваться ими. Запрещалась лишь эксплуатация общинных владений с целью наживы: можно было ловить дичь и рыбу для себя, но не для продажи, и точно так же воспрещалась рубка леса на продажу или выпас чужих свиней. Чересполосица крестьянских земель ставила очень остро вопрос об общинном контроле за сельскохозяйственными работами: каждый клин должен был засеваться одним сортом семян, обрабатываться и убираться в одно время и в одно время превращаться в открытое поле, на которое выгоняли пастись скот.

Административные права общины складывались из судебных и фискальных функций. Объем этих прав был различным: в некоторых средиземноморских районах деревня становилась самоуправляемой коммуной, привилегии которой фиксировались специальной хартией, в других — деревня была подчинена воле сеньора и ее должностные лица (староста и присяжные) либо избирались под контролем господина, либо прямо им назначались. В соответствии с этим община брала на себя осуществление своего рода круговой поруки, требуя от своих членов добросовестного выполнения феодальных повинностей и налагая штрафы на нарушителей обычая. А вместе с тем община была той силой, которая могла оказывать сопротивление сеньору и отстаивать от его притязаний свои леса и луга, равно как и традиционные размеры ренты.

Соотношение общины с господской вотчиной было весьма сложным. Лишь сравнительно редко имело место полное совпадение деревни и вотчины, обычно же деревня распадалась на несколько феодальных держаний, принадлежавших разным лицам. Община как бы оказывалась разорванной на несколько владений и соответственно владения одного сеньора лежали в разных деревнях, не образуя единого территориального комплекса. Кроме того, сложность структуры общины проявлялась в том, что в ее состав входили обычно не только крестьяне разных сеньоров, но и крестьяне разного личного и поземельного статуса, обязанные своим господам разными повинностями. Разумеется, средневековую общину не следует идеализировать, она (во всяком случае, в XIII веке) не была эгалитарным учреждением. Внутри общины образовалась группа относительно зажиточных и в силу этого влиятельных семей, которые ссужали деньги на общинные нужды и оказывали решающее воздействие на поведение общины. По большей части именно из них выбирались старосты и присяжные. В функции общины входило поддержание мира на ее территории, организация противодействия пришельцам, а также благотворительность, контроль за функционированием церкви и часовни.

160. Копья, длинные мечи королевских воинов. С миниатюры X в.

161. Боевое облачение (кольчуга, кольчужные чулки и рукавицы, шлем с наносником) и вооружение (массивный щит, п ика, меч, боевой топор, меч с полукруглым набалдашником и крестовиной) рыцарей, осаждающих крепость. С миниатюры XII в.

162. Легкий щит с гербом, короткий меч в нарядных ножнах, легкий шлем знатного сеньора, изображенного в домашней обстановке за составлением письма. Миниатюра. XII в.

163. Атака ворот. Миниатюра. XII в.

Сельская община выступала хранителем не только аграрных традиций, но и крестьянских обычаев, празднеств и игр, иные из которых восходили к языческим, дохристианским временам и которые уже, может быть, в силу одного этого встречали осуждение церкви и феодальных властей. Крестьянские пляски были предметом особого возмущения богословов, хотя до некоторой степени им приходилось считаться с тем, что Ветхий завет упоминает с большой терпимостью о танцах Давида или некоторых других библейских героев. Поэтому Фома Аквинский даже готов был допустить, что пляски — здоровое физическое упражнение, однако духовная сторона крестьянских празднеств смущала его, как и других моралистов. С негодованием описывает Жак де Витри (1180—1244), французский историк и богослов, крестьянские пляски: в колокольчике, который несла женщина, руководившая танцем, чудится ему диавольский звон. Его младший современник Этьен Бурбон рассказывает, как французские крестьяне во время таких же игр скакали на деревянных лошадках: когда один из них попытался въехать на ней в церковь, "диавольская игрушка" вспыхнула и огонь охватил нечестивого всадника.

Церковь осуждала не только пляски, языческие по своему происхождению, но и иные формы крестьянского развлечения.

Английский монах XV века осуждает игру, которую "некоторые называют футболом" и которая состоит в том, что "молодежь передает большой мяч не по воздуху, а толкая его ногами по земле". Он называет футбол скверной и недостойной игрой, приводящей к увечьям и междоусобиям. Именно в крестьянском быту всего прочнее сохранялись архаичные, дохристианские верования и обычаи и сами христианские представления и мифы переосмыслялись и перекраивались на архаичный лад, получая новое содержание за счет фольклора, народных верований и социально-этических представлений. Деревенские священники звонили в церковные колокола, чтобы отогнать ураган, и обрызгивали местность святой водой в уверенности, что это обеспечит хорошую погоду. Церковное отлучение животных и гадов считалось эффективным средством. Языческие церемонии нередко сливались с обрядами церковных празднеств. Колдовские обряды пронизывали крестьянскую жизнь, причем к ним обращались женщины охотнее, чем мужчины. Бертольд Регенсбургский писал в середине XIII века: "Многие сельские жители попали бы на небеса, если бы только они не занимались колдовством". По его словам, у деревенских женщин есть приворотные средства, чтобы заполучить мужа, и средства, которые они принимают перед рождением ребенка, и вообще средства на все случаи жизни. "Бедные мужчины, — восклицает он, — чудо, что вы еще не лишены рассудка от всей той магии, которую применяют к вам женщины".

На другом полюсе средневекового общества находился класс феодалов. Это была очень сложная социальная категория, охватывавшая самые разные общественные слои — от королей и князей, на одной стороне, до неимущих нобилей, которые вели крестьянский образ жизни и сами ходили за плугом. Отличительными чертами класса феодалов (во всяком случае в XII веке) являются происхождение от знатных предков, обладание сеньориальными правами по отношению к зависимым лицам и специфическая общественная функция — несение военной службы. Если крестьянство объединялось и сплачивалось благодаря сельской общине, то индивид в классе феодалов включался в общественные связи иным образом — через феодальную иерархию. Крестьянские связи были, если так можно сказать, горизонтальными: не будучи равными, крестьяне в пределах общины мыслились, во всяком случае, равноправными, феодальная иерархия, напротив, строилась прежде всего по вертикали, и каждый феодал включался в нее (в принципе) как вассал какого-то сеньора и как сеньор каких-то вассалов.

Начиная с XII века в Европе складывается монополия господствующего класса на военное дело. Крестьянское ополчение сходит со сцены, и армии становятся отрядами профессиональных рыцарей — тяжело вооруженных и сражающихся верхом. Основным оборонительным вооружением рыцаря была кольчуга, сплетенная из стальных колец, иногда в два или три слоя. Она имела разрез спереди и сзади (для удобства при верховой езде) и свисала до колен. Несколько позднее входят в употребление кольчужные чулки и рукавицы, так что все тело оказывалось закрытым, кроме лица. Под кольчугой носили стеганую рубаху. Достоинством кольчуги была ее подвижность, соединенная с прочностью. Постепенно подвижность начали приносить в жертву прочности, защищая наиболее ранимые части тела металлическими пластинками. С XIV века доспехи стали делать сплошными, состоящими не из кольчуги, а из лат. Это было вызвано, с одной стороны, усовершенствованием оружейного мастерства, а с другой — зарождением огнестрельного оружия, против которого кольчуга не давала надежной защиты.

164. Сплошная кольчуга с разрезом, круглый шлем без забрала, легкий щит, длинное копье рыцаря, одержавшего верх в поединке. Миниатюра. XIII в.

165. Доспехи из лат. Миниатюра. XIV в.

166. Рыцарский турнир в честь Дамы. Резьба по кости. 1280. Лувр

167. Кольчуга, кольчужные перчатки и чулки, котта поверх кольчуги, копье, меч и легкий треугольный щит. Статуя (св. Теодор в облачении крестоносца). 1224 г. Южный портал собора в Шартре. Рыцарь в полном боевом облачении (поверх кольчуги котта). Статуя. Середина XIII в. Собор в Реймсе

Голову воина закрывал капюшон, подбитый мягкой материей, поверх которого надевали шлем. Первоначально он представлял собой куполовидный железный головной убор с наносником и нащечниками. С конца XII века развиваются более массивные горшковидные шлемы, которые покрывали голову целиком и опирались на плечи. Они были слишком тяжелы, чтобы носить их во время похода, поэтому их приторачивали к седлу, заменяя легкими шлемами с острым гребнем. В XIV веке шлемы часто украшали нашлемниками из дерева с геральдическими фигурами. Их формы становятся разнообразными, варьируются в разных странах. Совершенной формой считали остроконечную, которая смягчала силу удара, заставляя оружие соскальзывать со шлема.

Рыцарские щиты первоначально были очень громоздкими, прикрывавшими все тело, но по мере развития доспеха их размеры сокращались: щиты стали делать треугольными и легкими, чтобы ими можно было манипулировать. На щите (а иногда и на сюрко, надевавшемся поверх кольчуги) был изображен герб рыцаря. Главнейшая часть герба — так называемый щит, который мог иметь разнообразную форму: треугольную, овальную и т. п. Щит герба расписывался разными красками (червленой, лазурной, зеленой) и украшался символическими изображениями (горностаевый или беличий мех) и геральдическими фигурами (лев, леопард, волк, орел). Из военного обихода гербы очень быстро проникают в повседневную жизнь, ими украшают мебель. Костюмы носят в соответствии с цветом герба, а помимо того покрывают одежду аппликациями и вышивками, изображающими свой герб. Если щит герба состоял из двух или четырех частей разного цвета, сюрко знатного человека также составлялось из двух или четырех кусков разных материй.

Основным наступательным оружием рыцаря было длинное копье (в XIV веке оно достигало 4,5 м). Оно состояло из ясеневого древка и железного наконечника; под наконечником прикрепляли флажок, который имел и практическое назначение — мешал копью войти слишком глубоко в тело невооруженного человека. Применение такого копья стало возможным лишь после внедрения стремян: они давали всаднику опору, без которой он не мог бы действовать огромной пикой. Копье редко переживало одно сражение. В походе копья держали на правом плече, перед началом боя их приводили в вертикальное положение, опирая нижний конец на правую шпору, во время сражения его держали горизонтально. В конном сражении задача рыцаря — выбить противника из седла, а в тяжелом вооружении воин, как правило, уже не мог подняться без посторонней помощи.

Помимо недолговечного копья рыцарь был вооружен железным мечом. Раннесредневековые мечи сравнительно коротки: в IX—X веках распространяются массивные и длинные (до метра) мечи с полукруглыми набалдашниками и прямой крестовиной. Мечи украшали (по рукояти) драгоценными камнями, им давали личные прозвища, они переходили от отца к сыну, о мечах складывались легенды. Христианские представления также влились в культ этого грозного оружия: ведь меч с крестовиной (с IX века она становится все длиннее и тоньше) напоминал крест, символ Христа, и когда рыцари клялись на мече, было не ясно, чего больше в этой клятве — язычески-варварского или христианского.

168. Левая латная рукавица Черного Принца (ум. 1376). Кентерберийский собор. Англия

169. Рыцарский шлем. Конец XI — начало XII в. Рисунок. Музей армии. Париж

170. Рыцарский шлем. XIII в. Рисунок. Музей армии. Париж

171. Корона. Меч св. Морица — один из символов императорской власти. XI в. Музей истории искусств. Вена

172. Рыцарские доспехи начала XIV в. (французского короля Филиппа Красивого, слева, и его сына Карла Валуа). Собор. Шартр

Военная служба в рядах тяжеловооруженной кавалерии предполагала природные качества, длительную подготовку и постоянные тренировки. Надо было обладать физической силой, и поэтому мускульная сила — одно из важнейших рыцарских достоинств. Другое непременное качество рыцаря — отвага. Немецкий поэт Гартман фон Ауэ (ум. между 1210—1220) повторяет поговорку каролингских времен: "Кто до двенадцати лет остается в школе, не садясь верхом, годится только на то, чтобы стать священником". Соответственно образ жизни рыцаря был иным, нежели у школяра: охота и турниры составляли существенный компонент его времяпрепровождения. Охоту в аристократической среде ценили и превозносили в средние века прежде всего как поле деятельности, на котором рыцарь мог показать свою силу и отвагу, ибо сражение с раненым вепрем или медведем было столь же опасным, как и единоборство с вооруженным врагом. Погоня за дикими оленями развивала искусство верховой езды, необходимое воину. Но в охоте на птицу не было такой рыцарственности, никакой аристократ не стал бы гордиться умением стрелять из лука, ибо лук был низшим оружием — оружием крестьянина и горожанина, поэтому на птицу охотились с соколами.

В средние века создалось предание о том, что турниры появились во второй половине XI столетия. На самом деле, видимо, эта имитация сражения существовала много раньше и восходила, возможно, к языческим обычаям. Турниры устраивали короли и бароны, и на эти состязания собирались рыцари с разных концов Европы, причем среди них могли быть и представители высшей аристократии.

Вокруг четырехугольного ристалища возводился двойной деревянный барьер: внутренняя стена была сравнительно низкой, наружная — довольно высокой. Рядом воздвигали деревянные помосты, где сидели судьи и дамы, привычные к кровавым развлечениям. Герольды возглашали имена участвовавших в турнире рыцарей и прославляли подвиги, совершенные этими рыцарями раньше.

Условия турнира были разнообразными. Обычно он начинался поединком рыцарей, так называемым joute. Задача могла сводиться к тому, чтобы нанести противнику меткие удары копьем (в грудь или в центр щита), но в других случаях требовалось выбить противника из седла. Рыцари, прикрывшись щитом и наклонив голову, разгоняли коней и стремились точным ударом сразу же достичь победы. Таких поединков могло быть сто и даже двести, и они продолжались несколько дней. Затем устраивали главное состязание — имитацию сражения двух отрядов, формировавшихся часто по "нациям" или по областям. Такие сражения были особенно опасными, потому что сброшенные на землю воины подчас оказывались растоптанными разгоряченными конями. Победители брали противников в плен, отнимали коней и оружие, заставляли платить выкуп. По окончании турнира дамы раздавали награды. Некоторые рыцари сделали себе из турниров средство наживы, и довольно прибыльное. Хотя со временем мечи и копья для турниров стали притуплять, жертв бывало много и подчас раненых увозили в повозках.

В централизованных государствах, в Англии например, предпринимались попытки поставить предел этой растрате человеческого материала, а церковь осуждала турниры и даже лишала погребения павших во время таких игр. Но обычай оказался неискоренимым.

173. Охота с соколом. Миниатюра. XIII в.

174. Воин-лучник. С миниатюры начала XIV в.

175. Символ вассальной верности рыцарства итальянского города Прато Роберту Анжуйскому.

Война была профессией рыцарей, установление мира казалось им обременительным. Война воспринималась не только как развлечение, но как источник доходов, ибо средневековая война была неприкрытым грабежом, а грабеж подчас перерастал в феодальную распрю, когда весь линьяж поднимался, чтобы отомстить за нападение. В Европе складывается к концу XI века широкий слой бродячих рыцарей, готовых оставить свой дом и скудные земли, чтобы отправиться на край ойкумены — в Испанию или Малую Азию — в поисках славы и добычи.

Профессиональные воины, из поколения в поколение феодалы выработали особую форму социальной психологии, особое отношение к окружающему миру. Для христианского сострадания там не было места: средневековье было не просто безжалостным, но и вводило расправу в ранг достоинств. "Нет войны без пожаров и крови", — откровенно возглашал провансальский трубадур XII века рыцарь Бертран де Борн.

Презрение к смерти сочеталось с пренебрежением к чужой жизни, с неуважением к чужой смерти. Сицилийские норманны, взявшие в 1185 году Солунь, развлекались тем, что раскладывали на улицах трупы убитых в обнимку с мертвыми ослами и собаками. Рыцарь готов был отдать жизнь за сеньора, но у него не было угрызений совести, когда он забирал чужое имущество и отнимал чужую жизнь. Воспитанный в огне и крови, характер рыцаря был, более импульсивным, нежели расчетливым: планомерное построение жизни не привлекало феодала-рыцаря, который предпочитал повседневному труду быстрое обогащение и щедрые траты. Трубадур Альбер де Маласпина гордо заявлял, что он брал чужое, чтобы раздавать, а не копить.

Европейские феодалы (за исключением, пожалуй, Италии и Южной Франции) селились вне городов. Те, кто имел возможность, укрепляли свои дома, возводили замки. Со временем замок становится таким же символом средневековья, как и ветряная мельница. Постоянные войны, набеги норманнов, страх перед угнетенным крестьянством — все это стимулировало возведение замков, которые превращаются в мощные каменные фортификации.

В X веке замок — это деревянная прямоугольная в плане башня (донжон), возведенная на естественном или насыпном холме. Она окружена валом, палисадом и рвом. Донжон разделялся деревянными перекрытиями на несколько ярусов-этажей, сообщение между которыми поддерживалось по приставным лестницам, которые убирались во время опасности через люки, прорезанные в перекрытиях. Нижний ярус мог быть забит балластом, и вход (также по приставной лестнице) вел сразу на второй этаж, плохо освещенный и служивший складом. Жилище феодала и его семьи находилось на третьем этаже, здесь помещался очаг с козырьком. Слуги размещались выше. В нижнем этаже иногда устраивали колодец.

176. Круглый донжон на насыпном холме. XI в. Нормандия

177. Донжон.1105—1137 гг. Департамент Сена и Уаза. Франция

178. Кастель дель Монте. 1240 г. Южная Италия

179. Крепость Бомари. XIII в. Северная Франция

180. Донжон замка Гайяр. Конец XII в. Нормандия

181. Крепость графов Фландрских, на заднем плане графский дворец и донжон. Постройка начата в 1180 г. Гент

Постепенно строительство замков усложняется. Их возводят из камня, хотя перекрытия (например, в Нормандии) долго оставались деревянными, что создавало угрозу пожара во время осады. Каменные своды начинают строить на юге. Палисад сменяет стена, нередко тройная, укрепленная угловыми башнями и увенчанная зубцами с бойницами. Принцип средневековой фортификации состоял в создании системы последовательных препятствий. Осажденным предстояло прежде всего преодолеть ров, сухой или же наполнявшийся водой из соседней реки. Через ров перекидывался съемный мост, по обе стороны которого воздвигались башни, превращавшие мост в самостоятельную небольшую крепость. Перед мостом, на наружной стороне рва, возводили деревянные укрепления. За рвом лежало широкое открытое пространство, проникнув на которое осаждавшие оказывались под обстрелом со стен и башен крепости. Главная стена поднималась отвесно над открытым пространством и благодаря своей высоте оставалась практически недоступной для штурма с помощью приставных лестниц. Ворота фланкировались башнями. Стены и башни имели талус — скошенное утолщение у основания. Внутри главной стены шла другая, а еще глубже располагался донжон.

Замок усложнялся не только как фортификационное сооружение. Он включал в себя теперь, помимо донжона двор, на котором сосредоточивалась общественная жизнь: там располагались (обычно между двумя стенами) дом владельца, замковая капелла, колодец, "банальная" печь (как символ феодального господства) и дома ремесленников — эмбрион растущего города. Замок был символом феодальной независимости и вместе с тем средством господства над окружающим районом. Недаром подземелье, где содержались пленники во тьме и голоде, становится столь же обязательным элементом замковой архитектуры, как и возносящийся к небу донжон.

Классическая страна замков — Франция. В Германии, если не считать королевских дворцов (пфальцев), замки по своим архитектурным и стратегическим качествам уступают французским. Обычно это донжоны, высящиеся на неприступной скале, оборона которых в большей степени обеспечивалась естественными условиями, нежели инженерным искусством строителей.

Система замков вызвала к жизни и систему осадных орудий. Часть из них была заимствована из античной военной техники: передвижной дом на колесах, который пододвигали к самым стенам осажденной крепости, и таран. К началу XIII века в осадной технике появляются два важных нововведения, заимствованные с Востока. Во-первых, петрариа — стенобитная машина, работавшая на принципе противовеса; она состояла из длинного бруса, закрепленного на оси, один конец которого был короче и толще и на который прикреплялся груз; когда ремень, сдерживавший длинное плечо петрарии, отпускали, груз ударял по стене, ломая камни. Во-вторых, был применен так называемый греческий огонь — горючая смесь, состоящая из нефти, серы и смолы, которую направляли на крепость из специальных сифонов.

Далеко не все феодалы владели замками. Низший слой господствующего класса составляли простые рыцари, рыцарская беднота, не имевшая своих крепостей. Некоторые из этих рыцарей были по происхождению министериалами — домашними слугами короля или баронов, подчас даже несвободными людьми, получившими по тем или иным причинам доступ в ряды феодалов. Высший слой знати распадался на шатлэнов (обладателей замка), баронов (крупных сеньоров) и территориальных князей, включая короля. Но при всем своем различии все он и (с середины XI века) рассматривались как единая категория рыцарей, вступление в которую было сопряжено с особой символической церемонией — посвящением. Посвящение знаменовало переход к зрелости и самостоятельности — подобно ремесленному шедевру, оно завершало длительный (семилетний) искус, когда юноша в качестве дамуазо (damoiseau), слуги и оруженосца, проходил обучение у опытного рыцаря, прислуживая ему за столом, чистя его коня и разделяя с несвободными слугами все заботы о своем наставнике. И вместе с тем посвящение подчеркивало еще раз существование грани, не всегда непроходимой, но всегда отчетливой, между профессиональными воинами-феодалами и всеми остальными слоями населения. Сама церемония состояла из нескольких этапов. Прежде всего дамуазо надевали шпоры и один из старейших рыцарей препоясывал его мечом — самым почетным оружием. Затем посвящающий наносил юноше удар ладонью по затылку или по щеке — единственную в жизни пощечину, которую, по словам хрониста Ламберта Ардрского, рыцарь может получить, не возвращая. Весь ритуал завершался показом ловкости нового рыцаря: вскочив на коня, он должен был пронзить копьем установленную мишень.

182. Немецкий замок Нойенбург. XII—XIII вв. Реконструкция

183. Замок Шийон. Франция. Рисунок

184. Замок Найяк. Франция. Рисунок

185. Внутренний план донжона. Рисунок. Конец XII — начало XIII в. Архив замка Лаваль. Франция

186. Замок Эльтц. Мозель. 1240 г.

187. Замок. 1283—1290 гг.

Церемония посвящения носила первоначально совершенно мирской и, более того, языческий характер. Только постепенно церковь включает ее в религиозные рамки: накануне посвящения юноша должен был бодрствовать всю ночь в часовне, затем, на рассвете, ему надлежало возложить свое оружие на алтарь и посвятить его богу, выстоять мессу и получить причастие. В некоторых случаях уже не рыцарь, а епископ совершал основной элемент посвящения — препоясывание мечом. В ритуале посвящения огромную роль играла символика цвета и предметов. На юношу надевали белую рубаху из полотна или шелка — символ его чистоты, а сверху алое сюрко — знак крови, которую он прольет во имя церкви. Его шосс были коричневого цвета, ибо человеку суждено вернуться в землю, а пояс — белого, знаменуя "незапятнанность чресел". Навершие меча было украшено крестом, а двулезвийный клинок считался символом стойкости и верности в защите слабого против сильного и бедняка против богатого.

Как рыцарь посвященный принадлежит классу феодалов и вместе с тем он включается внутри этого класса в гораздо более конкретные — личные и имущественные — связи. Он становится вассалом. Личный договор между вассалом и сеньором носил название оммаж: принося оммаж сеньору, рыцарь просил его покровительства (коммендировался) и как бы признавал себя его "человеком" (homo), что и дало происхождение термину "homagium" — оммаж. Этот институт известен в графстве Барселона с начала XI века. В первой половине XI столетия он распространяется в Южной Франции, затем охватывает северные области; в Германии он засвидетельствован впервые в 1077 году. Как и посвящение, оммаж — символическая церемония. Вассал клал соединенные руки в ладони сеньора и произносил формулу: "Сир, я становлюсь вашим человеком"; за этим следовала присяга на верность и поцелуй, так что вассала описательно именовали "человеком уст и рук", ибо руками и губами он совершал обряд оммажа. Со своей стороны сеньор передает вассалу оружие или его символ — палочку (festuca), знаменующую принятие человека в его новую семью. Передача оружия или фестуки — языческий обряд, но и в этом случае церковь стремится поставить его под свой контроль, дополняя церемонию оммажа клятвой, которую вассал должен был приносить на мощах святых.

Центральным моментом вассальных отношений является обязанность верности и любви вассала по отношению к сеньору. В идеале вассал служит не во имя денег, но во имя любви к сеньору; тот, кто нарушает любовь и верность, ставит себя вне закона. Показательно, что терминология вассальных отношений та же, что характеризует отношения рыцаря к идеальной даме и мистика к богу. Но хотя в идеале вассальные отношения должны были строиться на чувстве, а не на расчете, феодальное право довольно четко определило обязанности вассала, которые покрывались двумя латинскими терминами: consilium (совет) и auxilium (помощь). Совет заключался прежде всего в том, что вассал должен был участвовать к курии сеньора, которая была своего рода его судебно-административным советом. Без курии сеньор не мог отправлять юрисдикцию, решать имущественные вопросы (отчуждение земли), судьбы своих детей. Решение курии должно было быть единогласным.

Помощь состояла из двух элементов — военного и финансового. Вассал был обязан прежде всего нести военную службу — участвовать в походах сеньора, в защите его замка. Срок этой службы иногда исчислялся сорока днями в году. Финансовую помощь вассал должен был оказывать в трудный или торжественный момент жизни сеньора: для выкупа его из плена, при выдаче дочери замуж, при посвящении сына в рыцари. Со своей стороны сеньор принимал обязательства по отношению к вассалу — защищать и поддерживать его. Конечно, на практике система не была столь безупречной, как в идеале: вассалы могли предавать своих сеньоров, и мифологические фигуры Диавола и Иуды сливаются в средневековом сознании с образом вассала-предателя. С другой стороны, сеньоры нередко злоупотребляли своими правами, взыскивая чрезмерные поборы или заставляя вассалов слишком долго служить в войске. Противоречия между сеньорами и вассалами нередко выливались в столкновения, и все-таки вассальная система, придавая социальной солидарности семейно-клановый облик, скрепляла единство господствующего класса.

188. Оборона крепости. Миниатюра. XIV в.

189. Дозор на сторожевой башне. Миниатюра. XIII в.

190. Осадное приспособление — петрария. Миниатюра. 1240 г.

191. Итальянский замок на холме; справа – вражеский лагерь. Деталь фрески. 1328 г. Палаццо Публико. Сиена

Одним из существенных элементов, определявших прочность и эффективность вассальных связей, было пожалование вассалу фьефа, или феода. Фьеф, как правило, представлял собой земельное владение, хотя со временем развиваются и так называемые невещные фьефы — феодальные доходы от пошлин, баналитетов и т. п. Передача фьефа проходила в форме символического акта, так называемой инвеституры, которая осуществлялась через вручение вассалу предмета (кольцо, посох, перчатки, даже пучок соломы), который символизировал недвижимое имущество или право. Наделение фьефом, инфеодация, до XIII века лишь крайне редко закреплялась составлением документа: средневековье было эпохой ритуального жеста, а не письменного акта; слово и жест, совершаемые публично, были не менее значимы, чем грамота. Своеобразие феода заключалось в том, что он являлся, так сказать, расщепленной собственностью, на которую оба контрагента имели права. Хотя термин "собственность" (dominium) прилагался обычно к правам сеньора, а права вассала обозначались термином "владение" или даже "держание", в действительности же именно держание приближалось к собственности в римском понимании слова, тогда как верховная собственность сеньора реализовалась лишь в получении символической ренты (пара шпор, к примеру). Однако в случае неверности вассала его фьеф подлежал конфискации. Первоначально владение фьефом (его называли также бенефицием) было личным, оно прерывалось смертью любого из контрагентов. Постепенно этот обычай исчезает, и фьефы становятся наследственными. Оммаж и пожалование фьефа знаменовали включение рыцаря в вассально-ленную систему. В каждом королевстве король имел своих держателей, среди которых были как бароны (в свою очередь разделявшиеся на несколько рангов: виконты, графы, герцоги и т. п.), так и рядовые рыцари. От баронов держали фьефы их вассалы — шатлэны, а вассалами шатлэнов были рыцари.

Принадлежность к классу профессиональных воинов, внутренне сплоченному вассально-ленной системой налагала на человека определенные (идеальные) обязанности и в очень большой степени определяла его образ жизни. Одна из основных доблестей феодала — щедрость. Сеньор живет в замке, окруженный челядью, рыцарями, оруженосцами, и расходует на них богатства, полученные в форме крестьянской ренты. Если средств не хватало, он мог нарушить обычай и потребовать с крестьян больше хлеба, поросят, птицы или попытаться восполнить недостаток грабежом и военной добычей. Богатство — не самоцель в рыцарской жизни. Оно приобретается для того, чтобы быть розданным, растраченным, но непременно публично. Публичное расточительство — во время пиров, празднеств, турниров, — приобретающее подчас экзотические формы (вплоть до засевания полей серебром), имело определенную социальную задачу феодального самоутверждения. Оно рассматривалось как внешнее выражение доблести и удачи. Трубадуры на все лады прославляли щедрость сеньоров. В рыцарских романах щедрость выступает как истинно королевское свойство. Напротив, корыстолюбие, скупость, расчетливость в глазах рыцарского общества XII—XIII веков оказывается одним из самых позорных пороков.

192. Оммаж. Из манускрипта конца X — начала XI в.

193. Герцог Вильгельм вручает оружие рыцарю Харольду, своему вассалу. С гобелена XII в.

Но наряду с культом щедрости рыцари (как социальная категория) чрезвычайно заботливо относились к сохранению целостности своих земельных владений — основного источника существования. В феодальной практике с конца XI века утверждается система, отдававшая предпочтение старшему сыну, — именно он получает львиную долю отцовского феода. Более того, многие рыцарские роды ограничивают браки младших сыновей, которые либо становятся духовными лицами, либо живут холостыми в замке старшего брата, не имея никакой надежды (если не придет на помощь счастливый случай) получить экономическую независимость. Именно эти так называемые молодые (les jeunes) — благородные, но бедные, не получившие земельных пожалований и обеспеченного места в феодальной иерархии рыцари — обусловили "подвижность, кипение и агрессивность", по выражению французского историка Ж. Дюби, — свойства, столь характерные для рыцарской аристократии средневековья.

Другое важнейшее понятие рыцарской морали — служение. Откуда бы ни выводить идею рыцарского служения — из варварской верности вождю или из христианского учения о небесной иерархии (развитого еще около 500 года Псевдо-Дионисием, ставшим известным на Западе благодаря латинской переработке ирландского монаха Эригена), — к XII веку она охватывает все сферы человеческой жизнедеятельности и самые представления о космосе. Отношения с богом мыслятся как служение человека, предполагающее (хотя бы в загробном мире) щедрое вознаграждение. Верность — характернейший предикат вассальных отношений — распространяется и на понятие связей человека и бога, причем верность предполагается не только со стороны человека, но и со стороны господа: он мыслится не только богом верных, но и верным богом (как верным должен быть и сеньор вассалу). Молитва осмыслялась как коммендация сеньору, в результате которой господь брал на себя защиту человека, а тот получал "правовую" надежду на получение фьефа на небесах. При этом иерархизирующее сознание средневекового человека конструирует, помимо верховного защитника — бога, еще и под ним стоящего специального заступника — святого. В образах феодального быта рисуется и день Страшного суда, когда господь со своими "лучшими людьми" соберет свой двор, свою курию и будет судить правых и виноватых, как это делает феодальный сеньор. В рыцарских образах формулируется и космическая борьба, "справедливого короля" (то есть бога) против отпавшего тирана-Диавола. Оба они окружены своей свитой, рыцарями и слугами-министериалами. Христос в миниатюрах псалтырей XII века представлен полководцем с мечом и щитом, в кольчуге, со шлемом на голове. И как мы уже видели, в рыцарских образах и терминах формулируют поэты XII века свое служение даме.

194. Вассальный договор; рыцарь получает меч от своего сеньора — короля. Миниатюра. Начало XIV в.

195. Ритуальный поцелуй, скрепляющий вассальный договор английского короля Эдуарда III и Филиппа VI Аквитанского. Миниатюра. XIV в.

196. Опоясывание мечом — элемент посвящения в рыцари. Символика цвета. Миниатюра. Начало XIV в.

Высокие принципы щедрости и служения подчас превратно реализовались в действительной жизни. В XII веке, в эпоху расцвета рыцарства, Этьен де Фужер упрекал французских дворян в том, что они только и заботятся, что о танцах и развлечениях, об охоте и турнирах. Они приносили клятву защищать слабых — вдов, сирот, а на деле крестьянам оставалось лишь одно — надеяться на эгоистическую мудрость сеньоров, согласно французской средневековой поговорке: "С кого раз сдерешь шкуру, того не пострижешь дважды". Характерно, что критика рыцарства в XII—XIII веках осуществлялась преимущественно с рыцарских позиций: ему ставили в вину несоответствие рыцарскому идеалу, недостаток доблести и верности, нежелание подвергать себя опасностям и забвение таких образцов истинного рыцарства, как Александр Македонский и король Артур.

Когда не было войны, жизнь рыцаря ограничивалась охотой, обедом и долгим сном. Ведением хозяйства он не занимался — это противоречило сословной этике. Хозяйство своего поместья и даже суд над своими крестьянами сеньор, как правило, перепоручал старосте и приказчикам, хотя и участвовал в соответствии с принципами вассалитета в заседании судебной курии, разбиравшей дела его "равных", или возглавлял курию, судившую его вассалов. Вечерами обитатели замка собирались вокруг очага, играл и в кости и в шахматы. Особенно скучным временем были долгие зимние вечера, когда трудно было удержать рыцарей — холостую молодежь, нередко голодную (зимний рацион был ограниченным) и еще чаще пьяную — от взаимных оскорблений и драк. Утомительно-однообразный распорядок дня нарушался приездом гостей (редких в условиях средневековой привязанности к месту), турнирами или празднествами, когда в замок приходили жонглеры. Словом "жонглер" обозначали людей самых разных специальностей, выполнявших единую функцию — развлечения. Это были дрессировщики медведей и обезьян, акробаты, умевшие танцевать на канате и ходить на руках, музыканты и певцы, рассказчики фаблио и романов, наконец, трубадуры. В замках они появлялись обычно в дни турниров, свадеб или посвящения в рыцари, и подчас их представление принимало характер состязания певцов и акробатов. Противоречивой и сложной была судьба жонглеров. Как правило, выходцы из городских низов, они связали свою судьбу с феодальными замками, где они были всего лишь приятным развлечением. Отсюда их стремление быть более рыцарственными (в своем творчестве), чем рыцари, и вместе с тем их принижал непроходящий страх за свое существование, постоянное "интеллигентное" нищенство, просьбы о милостыне. Они принадлежат этому миру замков с его грубостью, они поносят друг друга последними словами; их буффонада сродни тем вкусам, где острое слово связывалось с низким дурачеством, шутовство — с физическим уродством, и недаром карлики и горбуны особенно ценились в челяди могущественных сеньоров. А вместе с тем именно жонглеры находили силы и мужество для стихов, осмеивавших пороки феодального общества.

Из рутины повседневности рыцаря вырывала война. Но и на войне и в мирных условиях феодал всегда выступал членом сплоченной социальной группы или даже нескольких групп — линьяжа, основанного на кровных связях, сообщества совместно живущих в замке рыцарей и дамуазо, содружества "равных" (пэров) — вассалов одного сеньора. По английской поговорке XIII века "сеньор не садится за стол один" — длинные столы и длинные скамьи поэтому характерная мебель феодального замка. Корпоративность феодального быта отвечала корпоративной организации сословия феодалов.

197. Музыкант и танцовщица. Миниатюра. XII в. Сокровищница собора в г. Ванн

198. Флейтист и жонглер. Миниатюра. XII в.

199. Музыкант, играющий на ребеке (предшественнике скрипки). С латинского манускрипта начала XIV в.

200. Волынщик. Деталь миниатюры начала XIV в.

Третьим сословием средневекового общества было духовенство. В теории оно представляло собой единую социальную категорию, обладавшую общим главой — папой римским, который как бы занимал вершину иерархии, подобной вассальной иерархии, объединявшей рыцарство. Церковная иерархия состояла из нескольких ступеней: епископов, священников, диаконов, за которыми следовали низшие клирики. Единство духовенства подчеркивалось общностью исполняемой ими функции — богослужения, которое должно было отправляться единообразно, на одном (латинском) языке, в одно и то же время и в соответствии с единым календарем во всех церквах Европы. Однако идеальное универсалистское единство церкви, которое с такой энергией насаждали и поддерживали многие папы с середины XI века, стояло в противоречии с тенденцией к партикуляризму, естественной в средневековых условиях. В одних случаях церковь той или иной страны становилась "королевской" церковью, поддерживая короля против папы, в других — епископы превращались в территориальных князей, стремившихся к упрочению своего самостоятельного государства. Локальные традиции приводили к различным формам богослужения, что служило постоянным основанием для конфликтов между "национальными" церквами. Наконец, единство церкви подрывалось монашеством, которое (в идеале) должно было быть инструментом папского влияния по всей Европе, но которое в действительности распадалось на ряд орденов, руководствующихся собственными уставами и заботившихся о процветании ордена больше, нежели о процветании церкви. Духовенство не было единым и по другой — социальной — причине: оно включало в себя в социальном смысле весьма разнородные элементы от князей церкви (прелатов), происходивших из баронских, а то и королевских семей, до приходских священников, подчас вышедших из крестьянства и мало отличавшихся по своему быту от крестьян соседей.

Основной функцией духовенства было богослужение. Церковь должна была быть постоянно открытой, огонь в светильниках постоянно поддерживаться. Священники совершали обычное и более торжественное праздничное богослужение, важнейшим элементом которого являлась месса, в ходе которой магически осуществлялось превращение хлеба и вина в тело и кровь Христовы, после чего верующие причащались — миряне хлебом, клирики хлебом и вином, подчеркивая тем самым свое особое место в социальной иерархии. Кроме того, в обязанности священников входило крестить детей, причащать умирающих, благословлять странников, принимать исповедь кающихся, раздавать святую воду. Но они выходили за пределы божественного, становясь организаторами общественной жизни прихода: церковные колокола возвещали опасность, в засуху священник молил о дожде, в период эпидемии — о прекращении болезней. Он был самым ощутимым посредником между земным и небесным миром. Этой тенденции средневековой церкви — вынести свое действо на площадь, выйти за пределы храмового пространства и соответственно освободиться от униформизма, накладываемого традиционностью богослужебного обряда, — во многом содействовала религиозная драма. Она предстает перед нами внутренне противоречивым явлением: с одной стороны, церковь враждебно относится ко всяким играм и пляскам, представлениям жонглеров, языческому театру, с другой — в самом богослужении заключен элемент театральности, и церковь понимает силу воздействия процессий и наглядных образов театрального действа. Вот почему духовенство начинает использовать драматические эффекты для пропаганды Библии: сперва инсценировка отдельных библейских эпизодов — волхвы въезжают верхом в церковь, ангел и жены-мироносицы разыскивают гробницу Христа; затем действие усложняется, воспроизводя то рассказ о грехопадении Адама и Евы, то историю распятия Христа. Европейская религиозная драма представлена тремя основными типами: литургическая драма, полулитургическая драма и мистерия. Литургическая драма, по сути дела, часть праздничной литургии (на рождество и на пасху) и разыгрывается она перед алтарем на языке богослужения, то есть на латинском языке. Ее актерами являются духовные лица, облаченные в соответствующие одеяния — альбу и рясу. Полулитургическая драма перемещается от алтаря в церковный неф (корабль) и даже к порталу храма. Текст в основном остается латинским, но в него вкрапливаются партии на народных наречиях. Костюм несколько приближается к одеждам эпохи. Актерами остаются в основном священники и клирики, но иногда привлекаются и миряне. Женские роли по-прежнему исполняются мужчинами. Воздвигаются подмостки, на которых находятся все актеры, причем говорящий выдвигается немного вперед, чтобы после окончания реплики занять прежнее место. Наконец мистерия покидает храмовое здание и оставляет латинский язык. Ее действие переносится на площадь перед церковью, актерами становятся горожане — ремесленники и торговцы, а также низшая знать и клир. Язык — разговорный, а платье — богатые одежды того времени. Сюжеты мистерии черпались из христианской мифологии, но переосмысливались и перекраивались относительно свободно, что было бы невозможным в ходе церковного богослужения. Мистерия вместе с языком утрачивает универсалистские черты и приобретает национальную окраску.

201. Мистическая коронация императора Генриха II. Миниатюра. XI в.

202. Заупокойная служба. Из манускрипта XI в.

203. Облачение аббата Муассака. Из латинского манускрипта 1070 г.

204. Далматика, приписываемая св. Этьену. XIII в. Собор в Амбацаке

205. Апьба, приписываемая св. Томасу Кентерберийскому. XII I в. Рисунок

По самой своей природе духовенство было открытым сословием. Правда, до середины XI столетия приходские священники нередко были женатыми, но после установления целибата клир мог пополняться только за счет выходцев из других сословий. Сюда вливались младшие сыновья сеньоров, которых система сохранения неделимых держаний выталкивала из пределов рыцарства. Но доступ в ряды клира был возможен и для других общественных разрядов, хотя лично зависимый крестьянин должен был платить выкуп, если его сын становился клириком, но в принципе подобная карьера не исключалась. Низшая ступень духовенства — это клирик или диакон приходской церкви, который помогал священнику отправлять службу, а в его отсутствие мог читать молитвы во время утрени или вечерни. Английский историк Г. Каултон называет эту ступень "естественной формой ученичества", и в самом деле такой клирик в течение нескольких лет практики овладевал всеми секретами ремесла священника, как ученик — ремеслом сапожника или дамуазо — воинским искусством. Низшие клирики (как исключение) могли быть женатыми людьми. Они знали грамоту и помимо своих церковных обязанностей выполняли некоторые другие: обучали детей читать и писать, составляли купчие и дарственные документы, вели приказчичьи отчеты в крупных (церковных и монастырских) хозяйствах. Окончание ученичества завершалось поставлением священником. Обряд выполнял епископ, которому надлежало прежде всего проверить грамотность и моральный уровень посвящаемого, понимаемый, впрочем, довольно формально: так, доступ в ряды священников был закрыт для незаконных сыновей. Проверка эта проводилась обычно поспешно и спустя рукава. Более серьезно епископы относились к проверке имущественного состояния будущего священника: им надлежало выяснить, есть ли у него "титул", то есть гарантированный доход, — дело в том, что епископ брал на себя обязательство "не дать умереть с голода" тому, кого он посвятил в священники. Если у клирика не было "титула", он мог получить его от какого-нибудь лица или от монастыря. Поставление священником в очень большой степени зависело от местного сеньора. Священник как бы держал от него землю и в некотором смысле оказывался его вассалом, его человеком. С XI века усиливается тенденция высвободить клир из-под контроля светской власти и подчинить духовным учреждениям.

Приходские священники, низшее звено в среде священнослужителей, разделялись на два разряда: в Англии их называли ректорами и викариями. Ректоры были самостоятельными людьми, имевшими церковный бенефиций (земельное держание) в своем распоряжении, равно как и все церковные доходы. Викарий находился под патронатом какого-нибудь учреждения (обычно монастыря), присваивавшего себе две трети доходов его церкви. Самостоятельными ректорами могли быть в тех условиях, как правило, люди, принадлежавшие к местной знати; крестьянин, пробившийся в ряды духовенства, лишенный поддержки влиятельного линьяжа, мог рассчитывать лишь на положение викария с его нищенскими доходами; он, по сути дела, продолжал и в церковном сане вести крестьянский образ жизни.

В средневековом обществе с его тягой к жесту посвящение (ordinatio, то есть включение в ordo, "сословие, — как называли духовенство, — по преимуществу") осуществлялось в результате определенных ритуальных действий, которые на протяжении средневековой истории все усложнялись. Поставление священником предполагало наложение рук епископом на посвящаемого, помазание, передачу вина и хлеба — символов его действий, ибо превращение вина и хлеба в кровь и плоть Христовы во время мессы было важнейшим моментом богослужения — и поцелуй как знак верности (напомним, что поцелуй играл огромную роль и в рыцарском ритуале). Еще более торжественным было посвящение (consecratio) в епископы, когда происходило помазание головы посвящаемого мирром и передача ему посоха и кольца.

По всей видимости, до VI века специальной литургической одежды духовенства, то есть такой, в которой совершалось богослужение, не было: клирики отличались от мирян лишь преимущественным употреблением белых одеяний и тем, что они выстригали на голове тонзуру. В быту клирики одевались как миряне, но литургическая одежда была парадной и изготовлялась из лучших льняных, шерстяных и шелковых тканей, часто ярких цветов, украшенных вышивкой. При этом церковь отчетливее сохраняла традиции античного (то есть языческого) костюма, нежели мирская мода. На нижнюю рубаху и брэ клирик надевал стихарь — своего рода тунику, сшитую из белого полотна (отсюда его латинское название "alba" — "белая"), длинную, убранную в поясе, с узкими рукавами. Подол стихаря иногда украшался аппликациями из цветного шелка и вышивкой. Поверх стихаря надевали другую тунику, более короткую и прямую — далматику — типичное одеяние диаконов, которое носили, однако, и епископы.

206. Митра архиепископа Томаса Бекета. Собор в Сансе. Рисунок

207. Епископский посох (бронза, покрытая эмалью). XIII в. Музей Кпюни. Париж

208. Облачение аббата Клюни Хуго (слева). Миниатюра. XII в.

209. Облачение дьякона: амикт, альба, далматика. Статуя св. Стефана. XIII в. Собор в Сансе

210. Облачение епископа: амикт, альба, далматика, плащ, митра. Скульптура (св. Луп). Портал собора Сен Луп-де-Нод. Начало XII в.

211. Риза, приписываемая св. Томасу Бекету (ум. 1170). Собор в Турнэ

212. Риза св. Бернара. Середина XII в. Сокровищница Экс-ла-Шапель

213. Риза из сокровищницы Бсеарского музея. Мюнхен

Рукава далматики были широкими, а по бокам иногда делались разрезы, открывавшие украшение стихаря. Ранние далматики были белыми, подчас с пурпурными аппликациями, после X века встречаются желтые, синие, фиолетовые, красные, зеленые. Вокруг шеи клирики носили прямоугольный льняной плат — амикт (наплечник) со шнурками по углам, которые закреплялись под мышками. По-видимому, амикт первоначально служил покрывалом, которое все верующие набрасывали на голову и плечи во время молитвы, но в XI веке его уже носят под стихарем, а с середины XII века закраину амикта, которая виднелась сквозь вырез туники, украшают воротом или обшивкой. Поверх далматики надевали столу (епитрахиль) — длинную льняную ленту, украшенную вышивкой — шелком и золотой нитью. Стола отличала разные разряды клира: диаконы носили ее через плечо, так что лента проходила через грудь по диагонали; священники перекрещивали концы столы на груди, а епископы, обернув столу вокруг шеи, отпускали концы так, что они ниспадали прямо (епископы к тому же подчас носили столу под далматикой). Священнический плащ casula (фелонь или риза) был круглым цельным одеянием с отверстием в центре для головы. Будучи надетой, казула как бы углом спускалась примерно до колен (плащи могли быть и более и менее длинными), оставляя свободными руки и открывая полы стихаря и далматики. Сохранились фелони XII века из темно-синего или красного шелка с орнаментальными полосами; их украшали также изображениями фантастических животных. Архиепископы и некоторые епископы (а также аббаты крупных монастырей) имели привилегию носить паллий (омофор) — белый шерстяной круг, к которому подшивались две вертикально спадавшие ленты; паллий украшали пятью изображениями креста, вышитыми красным или черным. Его шили в Риме и освящали специальным обрядом, возлагая на гробницу, которую предание приписывало апостолу Петру. Прелаты получали паллий от папы в знак его верховенства. Помимо паллия, посоха и кольца инсигнией прелатов была митра. Первые митры — это низкие шапочки, украшенные вышивкой, с середины XII века они становятся все более высокими и заостренными.

Епископы — подлинные князья церкви — по своему происхождению принадлежали к феодальной знати. Церковное право предполагало избрание епископа духовенством его области, фактически же епископ ставился крупным феодальным сеньором или королем, осуществлявшим инвеституру — передачу посоха и кольца, символов епископской власти. В соответствии с этим епископы в понятии феодального общества оказывались вассалами короля или территориального князя (герцога, графа) со всеми вытекающими отсюда обязательствами. В XI веке вопрос об инвеституре епископов приобрел чрезвычайную остроту и породил бурные споры между римским папой и "римским" императором (германским королем): стремясь превратить епископов из вассалов германского государя в вассалов папской курии, папы видели в этом могущественное средство сплочения христианской церкви. Однако при всех успехах папства ему не удалось осуществить эту тенденцию повсеместно, и церковь во Франции и Англии с XII века становится опорой национальной королевской власти.

Епископы управляли церковью при помощи капитула, члены которого (они назывались канониками) были в своем большинстве выходцами из рыцарских семей. Сама организация капитула (первоначально каноники должны были жить сообща в церковных помещениях) напоминала замок барона с его рыцарями. Каноники принимали участие в управлении церковью, ведали ею в отсутствие епископа, выбирали епископа (после чего он должен был получить папскую или императорскую инвеституру). Очень важную роль в управлении диоцезом (епископией) играл архидиакон, которого иногда называли "епископским оком" и который осуществлял контроль за функционированием приходских церквей и за моральным состоянием диоцеза.

Более крупные территориальные объединения, включавшие несколько церквей, — архиепископии, были построены потому же принципу, что и епископии. Епископы и архиепископы были носителями сеньориального принципа в средневековой церкви.

214. Аббатство Кпюни. 1157 г. Реконструкция К. Конана

Позиция римского папы оказывалась более сложной и противоречивой. С одной стороны, он выступал как территориальный князь Рима и его непосредственной округи и эту роль по преимуществу папство выполняло до середины XI века. С другой стороны, папство было воплощением идеи средневекового универсализма, расцветшей с особой силой со второй половины XI века, когда папы возглавляют движение за реформу церкви, стремясь превратить духовенство в обособленную и сплоченную организацию, и одновременно участвуют в таких "общеевропейских" предприятиях, как крестовые походы. Папа имел свой капитул — курию, члены которой именовались кардиналами. Они избирали нового римского епископа, они же выполняли административные функции и, в частности, в качестве легатов-посланцев осуществляли папский контроль над отдельными епископами и архиепископами.

Духовенство, хотя и скованное принципами целибата, жило в миру и соблюдало мирские нормы поведения. Епископы подчас командовали военными отрядами, а каноники охотились с собаками и соколами. Средневековые моралисты постоянно осуждают непристойное поведение каноников во время службы — шум, хихиканье, а то и невинные развлечения, вроде бросания огарков свечей с галереи на головы сидящих внизу. Они скорбят и о более серьезных пороках: о прелатах, которые даже и не пытаются скрыть свои богатства; о канониках, разодетых в шелка и не думающих о милостыне; о приходских священниках, неграмотных и сребролюбивых, пьянствующих в харчевнях и нанимающих себе служанок, а не слуг. Несмотря на свою внешнюю обособленность (костюм и принцип целибата играли в этом обособлении первостепенную роль), духовенство не стало строго отделенным социальным разрядом средневекового общества — во всяком случае, до контрреформации XVI века. Иное дело монашество, которое по своему статусу должно было противостоять миру, служить его живым отрицанием, являя на земле (разумеется, в идеале) прообраз божественного общежития.

215. Монах-цистерцианец. Миниатюра

216. Келарь. Миниатюра. XII в.

217. Монахи-цистерцианцы на полевых работах. Миниатюра. 1111 г.

218. Облачение цистерцианцев (слева направо): аббаты, монахи, конверсы, монахини. Горельеф (надгробие св. Этьена). 1260 г. Обазин. Франция.

219. Новаций получает монашеское облачение и отрекается от соблазнов светской жизни. Миниатюра. Вторая половина XIII в.

Уже формой своего обитания монах противопоставлял себя миру. В Западной Европе — в отличие от Византии с ее отшельниками, затворниками и семейными лаврами — утвердился общежительный тип монастыря, где монахи жили не в кельях, а в общих спальнях, подобно баронской челяди в замке. Монастырь был отделен стеной от внешнего мира, доступ внутрь для мирян был закрыт, а пребывание монахов вне монастырских стен ограничивалось временем и регламентировалось монастырскими нуждами. Монастырь XI—XII веков представлял собой устойчивый и хорошо организованный архитектурный комплекс, расположенный в сельской местности. Его центром служил так называемый клуатр — прямоугольный открытый дворик с фонтаном (или крестом) посредине, окруженный с четырех сторон галереями с колоннадой. Клуатр примыкал к церковному зданию, из него также был вход в трапезную (рефекторий), в дормиторий (на втором этаже), в зал заседаний монастырской администрации. Вблизи от клуатра размещались скрипторий и хранилище рукописей. За пределами внутреннего ограждения находился монастырский двор, окруженный внешней стеной. Здесь размещались хозяйственные постройки: мастерские, амбары, конюшни, мельницы. Неподалеку были больница, странноприимный дом и помещение для раздачи милостыни.

Монастырские стены были зримым воплощением того принципа, который сформулирован в XII веке "Монашеским зерцалом": идеальный монах должен, подобно Мельхиседеку, безродному герою средневековой легенды, отказаться от отца, матери и родни. Как рыцарь, принося оммаж, включался в новую семью, которую он (в теории) ставил выше кровного родства, так и в еще большей степени монах разрывал земные связи и включался в монашескую общину, заменявшую ему родных и соседей. Принятию монашества (как и посвящению в рыцари) предшествовал сравнительно недолгий (до полугода) искус, период ученичества, или новициат. Новиций (послушник) мог, согласно церковному праву, в любой момент покинуть обитель и вернуться в мир, но социальная мораль расценивала такой поступок как предательство и прилагала к новициям-изменникам библейский образ псов, возвращающихся на блевотину свою, их именовали "апостатами" и "погибшими душами". Новиций носил особую одежду, отличную от мирской, но только после торжественной церемонии вручения монашеского одеяния и пострижения он становился полноправным иноком — на всю жизнь, ибо выход из монашеского состояния был полностью запрещен. Особую форму пострижения в монашество представляло собой так называемое ad succurendum. К нему прибегали люди тяжело заболевшие и ожидавшие близкой смерти — они рассчитывали, что пострижение увеличит их шансы на спасение души.

Монах брал на себя определенные этические обязательства, которые определялись тремя принципами: повиновением, нестяжательством и безбрачием. Эти три принципа знаменовали отход от земных интересов — семейных и имущественных — и включение в новую организацию, пронизанную суровой дисциплиной. Конкретное выражение трех монашеских принципов составляли "четыре столпа" устава, сформулированного Бенедиктом Нурсийским в VI веке: отсутствие собственности, труд, замыкание от мира и пищевые ограничения. По уставу Бенедикта Нурсийского монахи должны были составлять самодовлеющую и замкнутую трудовую общину, в которой все принадлежало коллективу и где не приходилось рассчитывать на щедрое довольствие (монахи должны были соблюдать вегетарианскую диету — мясо разрешалось только больным). К XI—XII векам бенедиктинские "столпы" практически не соблюдались: физический труд на полях и на кухне и даже уборка клуатра были переложены на зависимых крестьян и на наемных работников; монахи имели личные деньги, которые даже отдавали в рост; монашество стало со временем настолько подвижным, что пребывание во внутреннем ограждении из нормы превратилось в наказание за бранное слово или за драку. И так как потомки рыцарей, постригавшиеся в монахи, не могли обойтись без плотной еды, то они отправлялись в монастырскую больницу за мясными блюдами; когда же папы запретили этот обычай, в монастырях стали появляться особые комнаты, где братия благополучно поглощала мясо, не оскверняя ни трапезную, ни больницу. Таким образом, монашеский идеал — как все средневековые идеалы — оставался в сознании людей, далеко не воплощаясь на практике, наоборот, мы встречаем постоянные жалобы не просто на обмирщение монахов, но и на то, что их поведение расходилось с нормами не только "ангельской", но и человеческой морали.

220. Облачение кармелитов (вверху) и францисканцев. Миниатюра. XV в.

И все-таки средневековое монашество представляло собой серьезную силу. В какой-то мере оно поддерживало и подкрепляло класс феодалов. Монастыри были основаны главным образом королями и баронами; их настоятели (аббаты), причисляемые к князьям церкви, к прелатам, принадлежали к аристократическим фамилиям; короли, бароны и рыцари были наиболее щедрыми дарителями монастырей, но зато короли и бароны фактически назначали аббатов и считали их своими вассалами. Монастыри становились крупными земельными собственниками, эксплуатировавшими крестьянство, и наряду с епископами и баронами — объектом крестьянской ненависти.

А вместе с тем монашество было своего рода отрицанием если не феодального порядка, то рыцарского образа жизни. Та благородная нерасчетливость, та бездумная щедрость, которые возводились в идеал идеологами рыцарства, были отвергнуты монастырями. "Нестяжатели" знали цену деньгам и в нарушение церковного права давали ссуды под процент, умели наладить хозяйство, расчищали леса и применяли передовые приемы средневековой агротехники; они составили инструкции по управлению крестьянами, описи земельных владений, ввели письменную отчетность приказчиков. Монахи использовали панический страх человека средневековья перед загробным наказанием, чтобы принудить крестьян к земельным дарениям, округляя таким образом свои владения. Монастырские урбарии (сборники дарственных и купчих грамот) — документы, отражающие трагедии крестьянских семей: постепенное втягивание в зависимость от аббатства, передачу монахам наделов, разорение детей "благочестивыми отцами", обман и прямые угрозы. Рыцарство было воинственно неграмотным — монастыри, напротив, оставались долгое время чуть не единственными рассадниками образованности средневековья: школы, скриптории, библиотеки функционировали почти исключительно при монастырях. Рыцарство жило войной и для войны, напротив, монастыри — носители раннего хозяйственного рационализма — проводили принцип внутреннего ("божьего") мира, выдвинутый церковью в конце XII века в условиях полной неспособности пришедшей в упадок королевской власти ограничить феодальный разбой и анархию, препятствовавшие нормальному функционированию экономики; были установлены периоды, когда военные действия воспрещались и определенные категории населения (женщины, дети, купцы и прежде всего клирики), а также рабочий скот были поставлены под защиту церкви.

Монастыри обладали хозяйственной мощью и, несмотря на все нарушения бенедиктинского устава, высоким моральным авторитетом. Они поддерживали папство в его стремлении реформировать церковь и осуществить универсалистские принципы. Однако при всей монашеской дисциплине, расчетливости и тенденции к универсализму монашество, как уже отмечалось выше, не стало единой организацией. Оно распадалось на ряд орденов. Первоначально в Европе доминировал бенедиктинский устав, преобразованный Бенедиктом Анианским и в 817 году объявленный обязательным для всех монастырей. Именно Бенедикт Анианский отверг старый принцип физического труда и стал рассматривать монаха исключительно как рыцаря божьего, подчиненного своему аббату и выполняющего особую службу — молитвы и богослужение. Обмирщение бенедиктинцев и падение авторитета "черных монахов", как их называли, приводят к ряду попыток реформы монашества, в том числе предпринятой в бенедиктинском аббатстве Клюни (Бургундия) в конце X и XI веках. Внешне она выразилась в большей строгости устава (пост, молчание) и в большей торжественности богослужения, в сущности же, клюнийцы осуществили дальнейшую аристократизацию монашества. Клюнийские монастыри (монастыри, входившие в могущественную конгрегацию под главенством Клюни) были тесно связаны с крупными сеньорами, обладали огромными богатствами и стремились — вопреки заявлениям аббатов — не к восстановлению первоначального бенедиктинского устава, а к созданию такого монашества, которое отвечало бы потребностям класса феодалов. Поддерживая папство, клюнийцы в XI—XII веках были одной из самых значительных сил, отстаивавших универсализм, и Адальберон, епископ Панский, сатирически изобразил их рыцарями, штурмующими Францию и весь мир.

В XI—XII веках стали появляться новые монашеские ордена (камальдулы, валломброзианцы, картезианцы, премонстранты, кармелиты и др.). Особенно важную роль играл орден цистерцианцев, основанный в 1098 году. В отличие от бенедиктинцев, "черных" монахов, "белые" монахи, цистерцианцы, подчеркивали аскетизм своего быта, затронувший даже богослужение; облачение из холста, кадильницы из меди и железа, отсутствие драгоценной утвари (кроме чаши для "крови Христовой"), отказ применять витражи и церковную живопись — все это резко отличало их от клюнийцев. Другой особенностью ордена было разделение монахов на полноправных иноков и так называемых конверсов — братьев, происходивших из трудовых слоев общества и продолжавших трудиться в монашеском одеянии. Особое место среди орденов этого времени заняли военно-рыцарские ордена, видевшие свое назначение не в созерцательной жизни и молитвословии, а в активной деятельности, направленной против врагов христианства. Таковы госпитальеры, тамплиеры, тевтонские рыцари, ряд испанских орденов. Первоначально они участвовали в борьбе крестоносцев в Сирии и в отвоевании Испании у арабов, а потом потеряли прежнее значение, и тамплиеры, в частности, превратились в хорошо налаженную торговую и банкирскую компанию. Наконец, в начале XIII века появились так называемые нищенствующие ордена — доминиканцы и францисканцы (минориты). Всем своим обликом (босые, перепоясанные простой веревкой) монахи подчеркивали соблюдение принципа бедности. Но, осуждая богатство и наживу, нищенствующие ордена вскоре стали обладателями огромных богатств. Они переносят свою деятельность в город, их монастыри строятся в предместьях.

Возникновение доминиканцев и францисканцев представляется совершенно различным. Доминик де Гусман (1170—1221), знатный испанский каноник, создал новый орден откровенно для борьбы с еретическим движением в Южной Франции, напротив, Франциск (1181/82—1226), сын богатого купца в Ассизи, выступил почти как еретик — с критикой церковной практики и с проповедью бедности. Для Доминика нищенство было явной маской, для Франциска — социальным поиском. Но независимо от их субъективных устремлений оба ордена стали в XIII веке институтами, осуществлявшими идеологическое воздействие церкви прежде всего на новый общественный феномен — на город, центр растущих богатств и очаг ересей, причем особое внимание доминиканцы и минориты уделяли университетам. Фома Аквинский (1225/26—1274), один из крупнейших богословов средневековья, был доминиканцем. Так вместо клюнийского монаха-воина в XIII веке вырабатывается новый идеал монаха-проповедника.

Монашеское одеяние состояло (помимо обычной нижней одежды) из длинной туники с узкими рукавами, нарамника, рясы с разрезом по бокам и капюшона. Ряса должна была быть черной (по бенедиктинскому уставу), изготовленной из местной шерсти. Зимой бенедиктинцы надевали овчину, чтобы выстаивать длинные службы в холодных церквах. Цистерцианцы считали бенедиктинское одеяние (особенно овчину) чрезмерной роскошью. Бенедиктинскую черную рясу они заменили белым плащом с широкими рукавами и капюшоном, но на работу цистерцианские конверсы выходили без плаща, в наплечнике. Доминиканцы приблизили свой наряд к светскому костюму: поверх рясы они носили плащ с капюшоном, типичный для трудящегося люда XIII века.

221. Монахи-бенедиктинцы, распевающие псалмы. Миниатюра. Начало XV в.

222. Аббатиса (с посохом), монахини, новации. Миниатюра. 1300 г.

223. Рефекторий в женском аббатстве. Миниатюра. 1341 г.

224. Монахини-францисканки. Миниатюра. Начало XV в.

225. Крестьянин (вверху) и монах-цистерцианец. Миниатюра. 1111 г.

Город вошел в средневековое общество двойственно: и как его составной элемент и как его отрицание. Его экономика (во всяком случае, на первых порах) оставалась по-средневековому ограниченной задачей простого воспроизводства; его архитектура развивала принципы, выработанные при строительстве сельских жилищ, и замковое фортификационное искусство (что нашло отражение в названии города: castrum, castellum — по-латыни, Burg — по-немецки); быт и костюм горожан соответствовали феодальной моде, и именно на городских площадях получило наивысшее развитие средневековое храмовое зодчество. Городская верхушка, патрициат, равнялась на феодальную аристократию, стремясь к созданию собственных линьяжей, кичащихся знатностью, и вкладывая свои состояния в земельную собственность. И все-таки город не мог не стать антитезой феодализма. Хотя горожане разводили скот, возделывали нивы и виноградники, город был прежде всего центром торговли, промыслов (горное дело, рыбная ловля) и специализированных ремесел, с которыми была связана основная часть жителей. Городское хозяйство в несравнимо большей степени, чем деревенское, ориентировалось на денежный обмен, и именно в мастерских ремесленников и торговых предприятиях использовался наемный труд — намного раньше и систематичнее, чем в крестьянском и сеньориальном хозяйстве. На протяжении XI—XIV веков города — экономическое и культурное бродило средневековой жизни, двигатели экономики и распространители новых знаний. Именно здесь рождался технологический поиск, стремление к совершенствованию транспортных средств и потребность в надежной информации. Это в сфере хозяйственной деятельности, а в области социальной город провозгласил свободу. В результате так называемого коммунального движения XI—XII веков города сумели высвободиться из-под власти светских и церковных сеньоров и как бы стать вне феодального права, получив привилегию руководствоваться городским правом на территории города и примыкающей к нему узкой полосе. Городское право не только обособляло коммуну, изымая ее из-под сеньориальной юрисдикции, но и — шире — противопоставляло феодальной системе; хорошо известный принцип: "городской воздух делает свободным" — позволял феодально-зависимому крестьянину, прожившему год и день внутри городских стен, расстаться с прежней зависимостью и приобрести свободу. Многие города изгнали проживавших в них феодалов или ограничили их права, создав тем самым новую городскую привилегированность. Города, наконец, установили свои формы административной организации: территориальные братства, группировавшиеся обычно вокруг приходских церквей; торгово-ремесленные корпорации (цехи и гильдии), объединяющие полноправных мастеров — собственников мастерских и лавок, братства подмастерьев и, разумеется, прежде всего органы коммунального самоуправления — городские советы.

Город создал вооружение нового типа, противопоставив рыцарскому копью простонародный лук со стрелами, а в XIV веке применив огнестрельное оружие — пушку, годившуюся первоначально главным образом для разрушения замков. Город стал местом деятельности новой науки — университетской и средоточием религиозных и социальных исканий — ересей. Поэтому естественно, что город, манящий своим богатством и отвращающий своей чужеродностью, оказался враждебным феодальному миру — рыцарству, церкви и монастырям.

Античная городская традиция в Европе была прервана германскими вторжениями, а затем арабским завоеванием значительной части Средиземноморья. Старые города повсюду лежали в развалинах. Правда, городская жизнь не исчезла совсем. Отдельные очаги ее довольно устойчиво теплились в Италии, Южной Франции. Раннее средневековье знало несколько робких волн возрождения городской или, скорее, предгородской жизни: в VII—VIII веках в бассейне Мааса и на британском побережье Ла-манша, в IX веке — на широкой территории от Южной Галлии до Центральной Германии, а также и в Аквитании. Кое-где (в Византии и Италии) развитие новых городов начинается уже в X веке. Но лишь к XI веку новая полоса урбанизации охватывает подавляющее большинство областей Западной и Центральной Европы. Город высокого, или классического, средневековья, обособленный от окружающей территории в экономическом, правовом, топографическом и бытовом плане, обладающий устойчиво стабильным населением, был новым феноменом, принципиально отличным как от греческого полиса и римского муниципия, так и от эмбриональных городских форм раннего средневековья. Некоторое время городские коммуны существуют в рамках феодальной системы. Они осознают свою особенность в XIV веке, когда бюргерские воззрения и вкусы приходят в открытый конфликт с феодальными. До этого противоречия остаются латентными, и нищенствующие ордена еще не теряют надежду путем несложных уступок сохранить в городах свое идейное верховенство.

Горожанин, как и рыцарь, не выступает на первых порах независимым индивидом, но включается в общество через систему разнообразных корпоративных связей. Прежде всего он член коммуны, сочлен городского целого. Городское население образовалось из разных социальных слоев: из купцов, первоначально живших в обособленных поселениях, которые в Германии именовались Wik, из ремесленников, свободных и зависимых, из свободных землевладельцев, из сеньориальных слуг-министериалов (главным образом из епископских министериалов). Все это были люди разного правового статуса, но в процессе формирования города правовые различия стерлись и создалось экономически разношерстное, но по-своему единое население, связанное общими правами и обязанностью взаимопомощи, подобно членам сельской общины. Однако, в отличие от сельской общины, сохранявшей внутри себя различные формы зависимости и правового статуса, городская коммуна стремится к правовой унификации. В XI веке во Франции, а столетие спустя в Германии, прежде всего в епископских городах на Рейне и Дунае, складывается понятие burgenses — бюргеров, охватывающее совокупность полноправных членов коммуны. И все-таки не каждый житель города был бюргером. Чтобы быть полноправным гражданином города, нужно было первоначально владеть земельным наделом, позднее — хотя бы частью дома (во Фрейбурге, например, в XIII веке достаточно было иметь восьмую часть дома определенной стоимости) и, наконец, нужно было уплатить специальную пошлину. Вне бюргерства стояли "бедняки", или гости, куда относились лица, находящиеся в услужении у бюргеров, а также подмастерья и поденщики. Они выполняли повинности для города, могли приобретать недвижимость, но не имели права заводить свой очаг. Вне бюргерства стояли также клирики и евреи; евреи жили в особом квартале и составляли автономную общину. Само бюргерство не было единым, оно распадалось на две основные группы: патрициат и мастеров. Патрициат держал в своих руках городские советы (со времени их возникновения до конца XII века) и осуществлял власть над городом и его ближайшей округой, а также дипломатическое представительство городской общины по отношению к другим городам, светской и духовной знати, к королевской власти. Основное место среди городских патрициев занимали купцы и земельные собственники. Патрициат представлял собой открытую социальную группировку, пополнявшуюся за счет разбогатевших семей ремесленников и в своем быту и поведении имитировавшую рыцарство. Они создавали обширные линьяжи и поддерживали родовую солидарность, роскошно одевались, заводили гербы, носили шпоры, сражались верхом и посещали турниры. Они стремились породниться с феодальной знатью и пройти посвящение в рыцари.

Стремление патрицианских линьяжей к уравнению с феодальными сеньорами оказалось успешным на индивидуальном уровне, но на социальном уровне — безрезультатным. Выбитые с прежних позиций, они не были приняты в ряды знати, для которой оставались людьми второго порядка, несмотря на свое богатство, и мы уже видели, что французские короли законодательным порядком установили грань между костюмом знатного человека и горожанина.

226. Первое изображение пушки. Воин одет в кольчугу и котту, поверх ее плечи защищены наплечниками с гербами, голова — круглым шлемом. С миниатюры 1326 г.

227. Миниатюра из сборника песен парижских шансонье (конец XIII — начало XIV в.) иллюстрирует религиозные песни (монахи тринитарии слева), куртуазные (фигуры в центре), крестьянские.

228. Карнавал. Миниатюра. Начало XIV в.

229. Ручной мяч и шахматы. Миниатюра.

230. Игра в кости. Миниатюра. Середина XIII в.

Городской патрициат, хотя и тяготел к аноблированию, принципиально отличался от подлинных баронов и шатлэнов. И дело не только в открытости этой социальной группировки. Важнее то, что эксплуатация земли не составляла основной функции городских нобилей; их земельные владения были сравнительно невелики и имели прежде всего престижное назначение, тогда как богатство патрициата XIII—XIV веков складывалось в иной — торгово-ростовщической — сфере, в эксплуатации городских доходных статей (откуп пошлин), в аренде городских имуществ. Деятельность нобилей исходила из монополии на городские привилегии и имущества, но она же предполагала известную энергию и предприимчивость в области, как правило, чуждой настоящим рыцарям. Не случайно, видимо в XIII веке можно наблюдать интенсификацию сельского хозяйства в непосредственной близости от таких патрицианских центров, как Кельн или Гент. В городах с высокоразвитыми экспортными ремеслами (в первую очередь сукноделием), возникающими с середины XII века на северо-западе Европы и в Северной Италии, часть городского патрициата предпочла организацию ремесла ростовщичеству и откупу городских монополий. Характерный пример такого патриция — организатора ремесла — Йехан Боинброк из Дуэ, который девять раз был эшевеном (советником) в родном городе. Он умер в 1285 году, оставив огромное состояние, значительной частью которого была недвижимость. Боинброк покупал шерсть в Англии, привозил ее в Дуэ в мешках и раздавал на прядение крестьянам в деревнях. Затем пряжа поступала ткачам, которые номинально были свободными, но стояли в хозяйственной зависимости от Боинброка. У него была собственная красильня. Перед смертью он приказал приказчикам оплатить его долги и загладить его проступки: собрались жалобщики, и с их слов был составлен пергамен длиной в пять с половиной метров, перечислявший злоупотребления эшевена из Дуэ.

Различие между патрициатом и мастерами-ремесленниками было очень резким. Правда, до XIV века это различие, имущественное и политическое, не приводило к открытым противоречиям, и мастера поддерживали патрициат в его борьбе со светскими и духовными сеньорами городов. Со всей остротой антагонизм обнаружился в XIV веке и вылился в ряд столкновений, содержанием которых была борьба за политическое равноправие бюргеров. Сложность состава бюргерства приводила к тому, что коммунальные связи оказывались недостаточно прочными, и внутри городов возникали объединения иного рода, важнейшими среди которых были цехи. Цехи — это торгово-ремесленные корпорации, объединявшие мастеров одной профессии. Цехи, как правило, не занимались организацией производства, и цеховой мастер работал индивидуально в собственной мастерской и со своими подмастерьями и учениками. Задачей цеха было, во-первых, обеспечить привилегии мастеров, оградить от притязаний нецеховых ремесленников и, во-вторых, системой контроля поддерживать эгалитарные тенденции внутри цеха. Цеховые уставы регламентировали цены, качество продукции, размеры мастерских, численность подмастерьев, рабочее время. За соблюдением цеховых интересов следили старейшины. Вместе с тем цех объединял мастеров и в их внехозяйственной деятельности. Цех имел общего святого-покровителя, и цеховое объединение нередко совпадало с религиозным братством, осуществлявшим функции благотворительности. Цехи имели в собственности или арендовали общинные дома, где могли быть склады и помещения для выполнения технически сложных операций, но где в основном сосредоточивалась внехозяйственная жизнь мастеров: здесь устраивались пирушки и танцевальные вечера, проводилась регистрация учеников и экзамены на звание мастера.

Однако, как и все учреждения средневекового общества, цех был двойственным и противоречивым институтом. Противостоя нецеховым ремесленникам и эксплуатируя их труд, многие цехи замыкались и постепенно приобретали привилегированный характер. Доступ в цех был открыт прежде всего для сыновей мастеров, тогда как перед посторонними возникали всевозможные преграды — имущественные (требовалось роскошное угощение мастерам) и моральные (разумеется, в средневековом смысле: человек, родившийся от незаконного брака или женившийся на женщине, рожденной вне законного брака, не допускался в некоторые привилегированные цехи). Внутри цеха установилась иерархия, обычно трехчленная: мастер — подмастерье — ученик. Если ученик, как правило, платил мастеру за обучение ремеслу, то подмастерье — это уже квалифицированный платный работник.

В положении ранних подмастерьев XII—XIII веков сильны черты семейной эксплуатации: статус подмастерья был временным, он питался и жил в доме мастера и женитьба на хозяйской дочери нередко завершала его карьеру. Но семейные черты — это второстепенное; главное, что определяло его отношение с хозяином, — заработная плата. Именно эта сторона статуса подмастерья, его бытие в качестве наемного работника имели за собой будущее. Постепенно переход подмастерьев в ряды полноправных мастеров начинает испытывать серьезные стеснения — помимо выполнения шедевра ему предъявляют ряд социальных и имущественных требований: подмастерье должен быть бюргером, происходить от законного брака, от него требуется взнос в пользу цеха и обильный обед для мастеров и их жен. С XIV века в западноевропейских городах начинает складываться особый слой постоянных, "вечных" подмастерьев: цеховые уставы говорят о подмастерьях женатых и живущих отдельным домом (раньше всего в строительных специальностях), что противоречило принципам цеховых порядков, но сделалось к этому времени необходимостью. Цех регламентировал и ограничивал поведение подмастерьев, их одежду, посещение ими таверн и танцевальных вечеров; в немецких городах, например, подмастерьям запрещено было посещать танцы, на которых могли присутствовать бюргерши, а также бюргерские свадьбы; возвращаться позже девяти часов вечера зимой и десяти — летом, носить одинаковые шляпы и рубахи, серебряные украшения и т.п. Обособление подмастерьев как социальной категории привело к образованию ими особых организаций — братств подмастерьев, фактически противостоявших цехам, в которых наемные работники были административно бесправными или, во всяком случае, неполноправными. Подмастерья платили вступительный взнос братству и затем уплачивали регулярные взносы в определенные сроки. Собранные таким образом средства расходовались на похороны или благотворительные цели, поскольку средневековые цехи не знали обязанности мастеров оплачивать болезнь или увечье подмастерья. Помимо взаимопомощи братства выполняли еще одну функцию, характерную для средневековой хозяйственной системы: как цехи запрещали работать в городе ремесленникам, не принадлежавшим к городским цехам, так и братства подмастерьев препятствовали найму работников, не желавших примкнуть к их организации и подчиниться ее требованиям.

В городах особенно остро чувствовалось имущественное неравенство, здесь скапливались огромные состояния и вместе с тем жили люди, не имевшие ничего, ни клочка земли, ни плодового дерева, ни хижины — нищие в полном смысле слова. Нищенство, по выражению западногерманского историка Э. Машке, — "социальная константа средневекового города". Уже на раннем этапе европейской городской истории — в IX веке— источники упоминают о "массе не имеющих средств к существованию" во фризском городе Дурстеде. На многочисленность этого слоя городского населения в период классического средневековья указывают мероприятия городских властей по оказанию помощи неимущим. Феодальное насилие и стихийные бедствия выбрасывали огромное количество людей из привычного жизненного уклада. Особенно много нищих появляется (не только в городах, но и в сельской местности) с XIV века, когда средневековая экономика начинает перестраиваться на новых основах и когда в ряде мест феодалы сгоняют крестьян с земли, предпочитая зависимому барщиннику наемного батрака. В отдельных районах Франции и Нидерландов неимущие составляли до тридцати и более процентов населения. А в городах, особенно бурно развивающихся в этот период, ниже прожиточного минимума находилось, по данным французского исследователя М. Молла, от четверти до половины жителей. С этого времени и именно в городах бедность начинает восприниматься как проблема социальная. Дело в том, что средневековью в целом было присуще своеобразное представление о бедности и нищенстве. В соответствии с христианской традицией бедность осмысливалась как состояние, угодное богу (отсюда выражение: "христовы бедняки"), а сами бедные — как избранники божьи, которые пренебрегли земными благами ради благ небесных. Средневековые моралисты, восхваляя бедность, обычно осуждали не богатства, но алчность как один из безусловных смертных грехов. Бедность и богатство нередко трактовались как взаимодополняющие понятия: богатые — "казначеи бедняков", — раздавая избытки имущества нищим, там самым служат "самому Христу". Наряду с этим возникал и течения, представители которых требовали полного отказа от богатства и собственности как условия спасения души — это еретики (типа вальденсов) и упоминавшиеся выше нищенствующие ордена доминиканцев и францисканцев. Христианское учение о том, что милостыня способствует спасению души дарителя (особенно милостыня, творимая через церковь), чрезвычайно способствовало развитию нищенства; нищие становились необходимой категорией средневекового социального устройства: они кормились при дворах королей и баронов, соборах и монастырях. Бедность считали естественным и неизбежным злом, подобно стихийным бедствиям, и никто не задумывался о мерах для ее ликвидации. Напротив, нищих по-своему пестовали, включая милостыню, угощение, лечение или умывание нищих в ритуал королевских и церковных празднеств. При этом в центре внимания находились не сами обездоленные, а скорее, податели благ: бедняки, по выражению М. Молла, служили не более, чем предлогом для подвига милосердия. В "Житии святой Маргариты", королевы Шотландской (конец XI века), подробно изображены подобные ритуальные процедуры: мытье ею ног шестерым нищим, заранее подготовленным ее слугами, кормление сирот, обслуживание ею приглашенных во дворец бедняков. Пищу давали строго определенному числу бедняков (обычно двенадцать или двадцать четыре), а не всем нуждавшимся. Но если до XIII века бедность воспринималась преимущественно как проблема моральная и религиозная, то постепенно ее начинают ощущать как тревожную болезнь, как угрозу существующему устройству. К XIV веку бедняки образовывают уже широкую беспокойную массу, и постепенно понятие "бедность" сливается и перекрывается новым понятием "низшие слои".

Итак, человек средневековья меньше всего мыслил себя индивидом, он включался в общество через линьяжи, общины, цехи, монашеские ордена, духовную и рыцарскую иерархию. Все эти институты были строго определены: вступление в них, как правило, предполагало специфические церемонии, завершавшиеся особыми празднествами. Все эти институты имели целью поддерживать социальную солидарность, сплачивая своих сочленов против внешнего и враждебного мира, и всем им была присуща внутренняя противоречивость. "Враги" ожидали человека не только вне его корпорации, но и внутри ее: враждебному миру природы, пронизанному "силами Диавола", соответствовал и враждебный человеку социальный мир: попытка преодолеть эту враждебность с помощью эгалитарности оказывалась безуспешной. Человеку средневековья было свойственно стремление замкнуться в узком мире семьи, точнее — домашней общины. И все-таки он не замыкался в ней — корпорации создавали новые (внесемейные) связи, и в принципе вассальная верность сеньору становилась выше сыновней любви, а куртуазная любовь к даме — выше семейной преданности. Семейная замкнутость нарушалась еще и системой неформальных социальных групп, то есть таких объединений, участие в которых не предполагало ни искуса, ни посвящения.

Помимо приходской церкви ремесленные мастерские в городах стягивали к себе постоянных посетителей. Особенно часто посещаемыми были лавки цирюльников и мастерские кузнецов. Цирюльни рано сделались местами обмена новостями — считалось, что брадобрей по самому роду своей деятельности знает все новости. Кузнечная мастерская привлекала по другой причине: в эпоху преобладания дерева кузнец сохранял ту таинственность, которую наложила на эту профессию еще первобытность. Средневековому сознанию он казался волшебником, связанным с природными силами. Он производил оружие, столь высоко ценившееся в ту эпоху. Огонь, пылающий в горне, постоянно манил к себе человека. В сельской местности аналогичную роль играла мельница, где крестьяне делились новостями, и подчас мельница становилась центром тайных сборищ крестьян. Монашеские ордена отметили важность подобных встреч "у мельницы", и в XII веке уставы предписывают направлять туда монахов. Бернар Клервоский (1090—1153), один из наиболее воинствующих церковных и политических деятелей Западной Европы, настолько был возмущен безнравственностью, царившей на мельницах, что требовал даже разрушить их в интересах спасения души. Столь же существенной общественной ячейкой была и харчевня, где можно было не только выпить, но и послушать заезжего человека (ведь харчевня служила и постоялым двором) или одолжить деньги. Отсюда расходилась информация, подчас легендарная, здесь слагались и рассказывались сказки.

Человек средневековья принадлежал и семье и внесемейным социальным группам, и его мораль строилась на преодолении противоречия между "личным" и "корпоративным". В своем полутемном доме, обставленном тяжелой мебелью, обособившемся от остального мира, человек ощущал страх перед бесконечным пространством — космосом и перед бесконечным временем — смертью. Здесь не было места для смеха, вечность казалась слишком серьезной, божественной. А выходя из своего одиночества (с самим собой и христианским богом) в корпоративный мир "равных", он стремился сконструировать иллюзорную действительность, где все оказывалось перевернутым, отчаянно веселым и озорным. Во внешнем своем поведении человек средневековья стремился не столько "быть", сколько "казаться". Самая его одежда не так прикрывала от холода и удовлетворяла эстетические потребности, как отвечала притязаниям на известный социальный ранг. Его подчеркнутая небережливость (в условиях всеобщей нехватки средств существования) была своеобразной игрой, но игрой, стоившей многим семьям состояния. Все его поведение больше определялось жестом, чем словом, и соответственно больше эмоцией, нежели трезвым рассуждением. Карнавал — раскованный праздник накануне великого поста, знаменовавший освобождение от социальных, этических, сексуальных табу, превращавший жизнь в продолжительный праздник — игру с шествиями, огнями, переодеваниями, — характернейшее выражение средневекового стремления в игре, в иллюзии вырваться из нищеты, страха и социального неравенства. И как карнавалу, средневековье со страстью отдавалось игре в кости и шахматам. Шахматам потому, что усматривало в этой игре овладение социальным порядком, возможность распоряжаться королевскими судьбами (шахматным фигурам была придана политическая символика); костями потому, что в этой игре противостояние человека и слепой судьбы открывалось особенно обнаженно.

Религия и игра создавали два противоположных и причудливо связанных, одинаково иллюзорных дубликата мира в сознании средневекового человека: религия — небесный мир, трагически-серьезный, пронизанный страхом и ожиданием смерти; игра — мир слепой судьбы, полный сверхземных устремлений и чуждый расчета.

Развитие бюргерской идеологии, в конечном счете, разрушило и ту и другую иллюзию.