Запах берёзовых почек

Поднимая завесу неброских маршрутов,

по утраченным грёзам привычно иду.

Машинально листаю: за вечером – утро,

растворяется личность… у всех на виду.

Равнодушно мерцает пространство чужое.

Если падает вечный… загадочный снег,

удаляюсь в тепло своих мыслей живое:

поскользнётся тревога – продолжим забег.

Я догадлив – не всё досмотрю и услышу.

Доверяю закончить – заре, облакам.

А пока выбираю простую афишу:

море, звёзды – душе, и песок – башмакам…

Отодвинет волна свежей грусти заплатки

и по лунной дорожке легко закружит.

Заночую у моря в потёртой палатке.

Остановятся грёзы – продолжится жизнь.

Благодарю за то, что мне позволили родиться,

спасибо аисту,

спасибо журавлю…

Из родника Вселенной

нам добавили водицы,

зачем, не знаю, но —

благодарю.

Я понимаю, предыстории

увы, не вижу —

той, что в веках уснула прошлых

навсегда.

А вдруг в аренду дали не мою,

чужую нишу?…

Приму как есть: богатство —

все мои года!..

…А ветви, почки отряхнув,

расправили листочки.

И петухи вовсю горланят,

ждут зарю!

…Когда бледнеют запятые,

добавляю точки.

На том спасибо,

от души благодарю.

В кафе, где мы сидели, сдвинув локти,

за дымною полоской сигаретной,

в забытой богом серой подворотне,

ты мне казалась жалкой, неприметной.

Под вздохи саксофона отставного,

в нелепости забытых перепитий,

твой взгляд печальный образа иного,

казалось, выпадал из всех событий.

…Вершило время свой закон незримо:

печаль и радость – свежего фасона.

Но вспыхивает вновь огонь ранимый

…под грустную браваду саксофона.

В облаках, капризно-переменчивых,

промелькнуло Ваше настроение.

Некрещёный шёл я и невенчанный,

и мечтал влюбиться, без сомнения.

Не увидел Вас в закате розовом,

пролетели мимо, незаметною.

И пахнуло вдруг забытой прозою,

закраснелся, как копейка медная.

Помахал рукою на прощание,

головой качая укоризненно.

Ничего тогда не обещали Вы,

но хотелось под фатой, под ризами…

…Фонари мигали уморительно,

каблучки стучали недоверчиво.

Посылал поклон случайным зрителям

опоздавший мальчик гуттаперчевый.

Люди по-прежнему ходят

по смутной земле…

Лихо, легко и беспечно,

бывает – тревожно…

Жаль, что понять эту жизнь

до сих пор невозможно.

Хоть бы на миг!..

А потом —

хоть в кипящей смоле.

Это не значит, что птицы

вдруг петь перестали,

Лес разобиделся,

зверь с перепугу ушёл.

Так же заманчивы

эти туманные дали,

Плюс —

синева в облаках,

что уже… хорошо.

Мог не родиться…

на радость чертям заодно.

Даже успел удивиться —

как много здесь Света!..

Кто ты такая,

моя дорогая планета?…

Ты намекни…

А потом —

хоть с обрыва на дно.

Свет жемчужный сиял, разрастался…

звук небесный раздался и смолк:

Добрый ангел к душе пробирался,

…натолкнулся на ржавый замок.

…Затмив неясный луч заката,

приходит Прошлое внезапно:

туман веков… глаза Сократа,

далёких бурь глухие залпы,

балы, блестящие корнеты,

дрожащий диск багровый солнца,

застывший звук ночной кареты

в слюде старинного оконца,

лохмотья, струпья и оглобли,

удар копья, бродяги посох,

на штык нанизанные вопли

по краю чёрного откоса…

И вдруг тягучий стон гобоя

и лунный след, зовущий, зыбкий,

волна забытого прибоя,

наброски слов, мазки улыбки…

…Приходит Прошлое внезапно,

разбудит звоном колокольным.

…Бредёт Творец далёких залпов,

Заложник бурь, судьбы Невольник.

И вновь во тьме ночной карета

седую пыль вздымает густо!

Летит стрела из арбалета…

И – ничего!.. Забыто. Пусто.

Вспомнилась история простая —

колокольчик прозвенел и смолк.

То ли треснул, то ли кто… заставил,

а в лесу завыл, проснувшись, волк.

Мы идем ночной дорогой,

каждый куст – приют.

Мы стремительны, как боги.

Только нет роскошной тоги.

Не догонят нас тревоги.

Ангелы поют!

И у всех мы на примете.

Там, издалека,

нам предложат на рассвете

прокатиться на карете.

Да еще попутный ветер.

Цель уже близка!

Будет всё в дороге этой:

горе, кровь и боль.

Но, как в песне недопетой,

озарится лунным светом

и возникнет рядом где-то

светлая любовь!

Юные годы сверкнули пленительным сполохом

и улетели, лишь память удачно тревожат…

Это по ним навсегда отзвенел старый колокол,

и ничего этих лет не бывает дороже!..

Мне бы на миг возвратиться успеть и опомниться —

пусть на отвесной скале, обдирая ладони!..

Не отклоняется грозная дикая конница,

я – только всадник, без права уйти от погони.

Я помню в детстве пол из глины,

галчонка в цинковом ведре…

Был день невероятно длинный,

как запечённый на костре…

Шли грозы с визгами и ливнем,

в стакан парного молока…

а я летал… летал без крыльев,

висели рядом облака…

…Увидел, как звезда упала,

она сверкала на песке…

внезапно что-то прошептала

на шелестящем языке.

И я запомнил и усвоил…

молил, чтобы хватило сил.

Отныне знал: я – древний воин,

последний воин на Руси.

А утром всё забыл. И снова

весь белый свет – для одного!..

И солнца луч играл подковой,

подковой счастья моего.

Под сенью древ

Ликейской рощи,

где Аристотель

пребывал,

ушедших след,

никто не ропщет.

Проснётся гул —

накатит вал…

Всё в прошлом:

Македонец жёсткий,

наживы плен,

мечты провал,

…вопят шуты,

трещат подмостки.

Проснётся гул —

накатит вал…

…Барс белоснежный с горящими гневом глазами,

близко охотник счастливый, на бубен похожий.

…Лёгкий кораблик безумия под парусами.

…Гордо поступок нелепый царапает кожу.

…Мчится по морю надежды порыв безмятежный,

воздух наполнен прохладой, лучами и солью.

Голос сирен раздаётся, пугающе нежный,

и отзывается в сердце пронзительной болью.

…Кто нам поведать старался жемчужную тайну,

приподнимал нам завесу над манной небесной?

Сыр предлагать в мышеловке, наверно, не станут —

клетки открыты, но там и без нас уже тесно.

Позови меня, гитара,

уведи в тайгу.

Мы споём с тобой на пару

там, на берегу

той реки, что с небом спорит

чистой синевой.

Где рубиновые зори

снежною весной!

Ты всегда мне помогала

трепетной струной,

доверял тебе немало,

лишь тебе одной.

Помнишь ночи в стройотряде,

песни у костра?…

Комариный хор в засаде,

танцы до утра…

Общежитий коридоры…

позовут на чай.

Переборы-разговоры,

парни, не скучай!..

Вновь щемящей песни сила,

золотая грусть…

и куда же уносила?…

Думать не берусь.

…Ты звени, моя гитара,

серебром в ночи!

До последнего удара!

…Только не молчи.

Осенью будто невольно ты с жизнью прощаешься,

невод невидимый тянет неслышно зима.

Часто во сне неглубоком почти растворяешься

и, просыпаясь, уверен, что сходишь с ума.

Листья цветные похожи на блажь маскарадную,

время сжимается, неуловимо сквозит.

Не узнаёшь синеву, незнакомо-прохладную,

где-то, неведомо где, её странный транзит.

Бежевый цвет разбавляет убранство багряное,

все зачарованы хрупкостью тающих дней…

Ветра порывы пугают походкою пьяною,

и орхидеи надежды – бледней и бледней.

Запах полыни добавит ещё свежей горечи

к мыслям о вечном… Гори и не гасни, свеча!

И заплутавший, коснётся палящий луч солнечный,

трепету сердца добавит тоски сгоряча…

Тесно им со мною, свежим мыслям.

Улетают, не достать рукой,

лишь мечтами… по завидным высям.

Я – как осень золотистым листьям

раздаёт рябиновые кисти —

отдаю им собственный покой.

Звёзд мерцание тому виною.

Их далёкий неумолчный зов

слышу часто, но какой ценою:

по счетам – расплатой неземною.

Но дорогой солнечного зноя

полететь, наверное, готов.

Нам бы крылья – хочется поближе,

облаком клубимся взаперти.

Настоящее – всегда чуть выше:

выше смысла, голубей на крыше.

Может, это несколько возвышенно,

но возвысить кто нам запретил?

И в загадке этой нескончаемой

разобраться не хватает сил.

Странно я живу. Но не случайно —

если радость – радуюсь печально,

а грущу несносно и отчаянно,

словно… и не жил, и не любил.

Он сидел и молчал.

Рядом пили и ели.

На зловещую тьму

падал красный закат.

В эту вещую ночь

спать уже не хотели

ни Иуда, ни Левий,

ни Понтий Пилат.

Стук тяжелых сапог —

подхватили, избили.

Непонятный допрос,

разговор ни о чем.

Осенило давно:

за него заплатили.

Да, те самые тридцать —

Иуды плечо.

Его споро распяли,

а он улыбался,

и растерянно думал,

и всем все простил.

Взмах копья – жизни звук

навсегда оборвался.

Кто-то с неба увидел,

слезу уронил…

Да услышит, кто хочет,

увидит и зрячий:

его вечность забрала,

Но он где-то здесь.

Жаль, не даст нам ответа,

разгадки удачи.

Не нужна наша правда —

одна уже есть.

Повстречал однажды журавля

за кустом черёмухи душистой.

Миг! И растворился на полях.

Но явился гордый, голосистый!..

А за ним внезапно… белый конь,

даже и не конь, восторг лучистый!

То как дикий яростный огонь!..

То как пух летящий, серебристый!

…Где вы, люди, кони, журавли,

светлые и добрые на солнце?

Где ты, знак надежды и любви,

позабытый отзвук колокольцев!

Уж который год труба зовёт,

все свои дороги примечаю.

Мой рюкзак застёгнутый поёт:

– Где роса? Налейте вместо чая!

…Отодвиньте ваше домино —

запою ещё под барабаны!

Я найду своё Бородино —

где мои драгуны, где уланы?…

Дарю простору неба свой восторг души мятежной —

услышат звёзды чистый звук, кипучий и живой.

Слова мои не новые, всегда почти всё те же,

лишь новый поворот судьбы – у каждого он свой.

Дорога к звёздам длинная, но есть она, дорога!

У ветра разузнай о том, у облака спроси.

Она уже проложена от каждого порога,

бери с собой всё доброе, иди – пусть хватит сил.

Пусть Разума незримого сияют обереги,

и ждут, быть может, странные, но светлые дела.

Там радость – не знамение, не миг коварной неги,

а злобы нет – одна любовь счастливо расцвела.

Наверное, не зря летим во мраке бесконечном,

не зря заслуги прошлого лелеем и храним.

И в жизни нашей славной, но опасно скоротечной,

надеемся, что всё-таки… ведут дороги в Рим.

Прибегайте ко мне, звери,

как я вас люблю!..

Моя личная потеря,

то, что вам я не поверил.

А теперь открыл я двери —

каждый взгляд ловлю!

Прилетайте ко мне, птицы,

из далёких стран.

Расскажу вам небылицы,

голосистые певицы,

разрешите повиниться:

вновь – пустой карман!

Приходите ко мне, люди,

чаем угощу.

Поднесу вам сыр на блюде,

расскажу, что было, будет,

не судья вам – вы мне судьи, —

я вам всё прощу!

Небеса, меня вы ждёте —

рановато к вам…

Разве что на самолёте,

при последнем перелёте,

чарку водки поднесёте

к сомкнутым губам!

…На краю обрыва жалобно кричала,

второпях махала сломанным крылом —

белоснежной чайке было места мало,

боли было много в небе голубом.

Нежный ветер перья горестно баюкал,

прилетали птицы – верные друзья…

появились люди – не нашлось приюта,

как-то так случилось, что помочь нельзя.

…И скользила яхта вновь под парусами,

и казалось – вечность, как всегда, близка.

А большая птица с грустными глазами

вспоминала море, небо… облака.

…Даль звала заиндевелой веткой.

…Филин ухал, как новорождённый.

Герцог-дворянин, в одежде ветхой,

в ссылку уезжал, непобеждённый.

…Вспоминал Петра, балы, походы,

власти переменчивой уроки.

…Сзади суетились скороходы,

подбирая Меншикова крохи.

Надо жить

и бороться за жизнь

посерьёзней.

Годы красят нещадно

одной сединой.

Как от ветки рябины

ждут ягоды поздней —

так и я

жду чего-то

от жизни шальной.

Трудно – жить

и уже… ничему

не поверить.

Никому – ещё хуже,

но всё же живу.

Достучаться хочу —

заколочены двери.

От кого —

непонятно.

Помру – не пойму.

Улыбнётся…

насмешливо жизнь

улыбнётся.

Только что-то подбросит —

пошло на распыл!

Но я верю —

людская молва

отзовётся:

он, наверное, жил —

он ведь всё-таки был.

Ветер гонит листву

по намокшим дорогам,

дождь

уже не бодрит,

просто сводит с ума.

Вот и осень моя —

золотой недотрогой —

встрепенётся,

а завтра…

а завтра – зима.

…Важно проплыли тяжёлые жёлтые рыбы,

брызги утят разлетелись в притворном испуге.

Словно предчувствуя новые ветра порывы,

рябь серебристая била приветливо в бубен…

Тихо вздыхал и потрескивал лес добродушный,

пение птиц трепетало волшебно и звонко…

лист прикоснулся к щеке, незаметный, воздушный…

филин заохал, на миг обернувшись ребёнком…

…Светлое небо, пронзительно синее, чистое —

вспыхнув, погасла в истоме искра изумления…

Солнечный луч продолжение дня перелистывал,

не удержался и, крылья сложив, стал растением.

Он рисовал красавицу с веслом,

в косынке красной и с зрачком лучистым.

И помогал собрать металлолом,

чтоб поддержать коммуну трубочистов.

Страна его носила на руках.

Он эти руки вспоминает часто

за тот педагогический размах,

с которым шёл товарищ Луначарский.

Он и в раю ведёт незримый бой,

поёт, как широка страна родная,

А то, что жертвой пал в той роковой…

забыл. Кричит: – Не помню и не знаю!

…И пролетарий смолк и броневик,

«Аврора» спит. И что теперь имеем?

Что каждый настоящий большевик

конечно, прав, но мы ушли правее.

На качелях любви раскачались

простота мудреца и глупца.

Мы с тобой, вероятно, встречались,

я об этом твержу без конца.

Я тебя никогда не забуду,

хоть не видел тебя никогда.

Но, подобно апрельскому чуду,

ты – то ближе, то дальше всегда.

Этот дождь я, конечно, запомнил,

и сиреневый нежный прибой.

Неспроста осознать нелегко мне,

что придумал я нашу любовь.

Надо мною неслышно кружится

шлейф надежды… но слышу я стон,

и тревожный крик раненой птицы,

и неясной тоски перезвон.

Как началась моя Венеция, не помню,

с картины старой, в промелькнувшем витраже?

Но началась… и неожиданно легко мне

увидеть прошлое в случайном мираже.

Услышать песню гондольера удалого.

И сквозь бокал венецианского стекла

вдруг проступают смутно варвар из былого,

великий зодчий и бродяга без угла.

…Там Прокурации дворцы с Наполеоном

под запах кофе замедляют бег Фортуны.

И мавры с башни каждый час неугомонно

и отбивают, и… бросаются в лагуну.

За колоннадой Дворца Дожей величавой

встречает праздно зал Совета Десяти.

И Тинторетто с Веронезе… одичало

со стен взирая, приглашают подойти.

А Сан-Франческо делла Винья, церковь света?

А мост Риальто, откровение скульптур?…

Волшебный город, ты как малая планета

в своём смешении всех стилей и культур!..

…Плывёт Венеция… и голуби над аркой

под колокольный звон печальный пролетают.

И над порфиром площади Святого Марка

незримый гений Бродского витает.

Моя надежда за сплошным туманом,

в каких краях, не ведает никто.

А я за серебристым караваном

печальных звёзд, в потрёпанном пальто.

Устал любить и ждать, забыты крылья

на старом чердаке былых утех.

А тех, что словом неизвестным крыли —

прощаю вновь и вспоминаю всех.

Облака в синеве над рекою

невесомо плывут и плывут.

То уносят меня за собою,

то, жалея, обратно вернут.

Стаи птиц – хлопотливые искры —

рассыпаются вдоль берегов.

А за тихой водой серебристой —

изумрудная зелень лугов.

Всё застыло в вечернем покое.

Ветер дунул, вздохнул и исчез.

И неслышно земное, простое

очарованно льется с небес.

Люди скользили послушно…

звуки летели в мембраны…

Падало слово радушно,

были глаза твои странны.

Знаешь, мы быстро расстались.

Не целовались прилежно…

Таял изгиб твоей талии

за поворотом небрежно.

Если б тебе оглянуться —

слабо надежда мерцала.

Рвутся все ниточки, рвутся!

Как же всего было мало!..

Редкие прикосновенья

тела, души… через слёзы.

Остановить бы мгновенье

странной, изменчивой прозы!

…А на крыло самолёта

ангел спустился небесный.

Были с тобой мы в полёте,

а на земле… неизвестно…

Вот и подёрнулся дымкой судьбы

моей юности город.

Был или не был – пожалуй, теперь

и не вспомнить.

Давних дорог животворных тепло

превращается в холод,

и отогреть себя прошлым

уже нелегко мне.

Смутные тени былого мелькают

неясно, тревожно.

Боль пережитого в сердце

аккордом минорным…

но невозможно забыть навсегда,

невозможно —

горечь любви моей первой,

печальной и вздорной…

Собираю следы с площадей, побережий,

колесница промчится – услышу, увижу.

помогают как могут: морской ветер свежий,

и порфир мостовых, и предместья Парижа.

…Пробегутся по струнам Эоловой арфы:

тихий звук одинокий дрожит в поднебесье.

Символ вечности древний Омеги и Альфы

просверкает во мраке, исчезнет, воскреснет.

На бушприте корсары – джентльмены удачи,

переменчивых судеб листается книга!..

Ждут шуты, короли, между смехом и плачем,

обособленным гостем монашек-расстрига.

А что есть жизнь: дыханье моря,

пустыни снежной миражи?…

Пушинки счастья в гребне горя,

пустая вера в створках лжи?…

Тропинка в горы серебрится,

родник студёный в облаках,

знакомый свист незримой птицы,

любовь и звёзды на руках.

Как много рядом звёздной пыли,

исчезнуть можно без следа…

А мы всегда, наверно, были,

забыли просто – где, когда…

Идут рассветы и закаты,

за ними море из фольги.

Мы золотой судьбы солдаты —

в кирзовой дымке сапоги.

Скалы, синее небо и море под криками чаек.

Белый парус навстречу летит исполинским пером.

Дух мятежный лишь тучи неслышный забег омрачает,

и дельфинов привет над волною – живым серебром.

Мы на берег приходим и ждём от судьбы диалога.

И когда перетянуты мысли тугой бечевой,

то по лунной дорожке уходят печаль и тревога.

Только ласковый ветер, и больше уже ничего.

Я сижу и молчу, сторожу на песке шум прибоя.

Капли звонко упали, рассыпали ноты дождя.

Есть у моря великое свойство – безумство покоя,

я хочу досмотреть, помолчать, не уйти, уходя…

Молнии проворно раскроили четверть неба,

гром бабахнул так, что сам себя уже не слышал.

Ливень налетел безумный, градом сыпал, снегом,

ветер рвал на части зазевавшуюся крышу.

Вопли непритворные привычно все издали,

птицы подхватили, даже листья на деревьях.

Облик необычный обретает контур зданий,

всё перевернулось, как в размытых акварелях.

Тихо стало… серый день в лучистый превращался.

Вышел человек весёлый к синему раздолью,

бегал и, счастливый, он и плакал, и смеялся,

мокрую одежду отжимал, да вместе с болью.

Как я начищу прохоря[1]

на 23-е февраля,

и – по асфальту, и по снегу, и по лужам!..

И я пойму, что жил не зря, что уберёг я прохоря

в картонном ящике от самой дикой стужи!

Я приберёг-то и себя

на славный праздник февраля!..

Служил ракетчиком – с тех пор и молодею!

Хоть окислитель[2], янтаря

темнее, нюхал, видно, зря:

теперь уж, сорок с лишком лет, вовсю балдею!

Да что – янтарь и прохоря,

пожил довольно – говорят,

смотри, не примут там тебя, бери пониже!

Так это можно втихаря

ещё чуток?… Ведь снегиря

который год хочу увидеть… и не вижу!..

Ещё б хотелось, несмотря

на то, что гибну я зазря,

принять на грудь, да что там сто, волну морскую!

И там – как лист календаря…

но чтобы рядом – прохоря!

И важно знать, что я не зря… не зря рискую!..

О ПУТНИК,

ЧТО

С ТВОЕЙ СУДЬБОЙ?…

УСЛЫШЬ

ЧУЖОГО СЕРДЦА

СТУК!

УЖЕЛЬ

НЕ ВЛАСТЕН

НАД СОБОЙ?…

…тук-тук.

На холмах полевые цветы,

грозы с росами!..

И повисла Луна, красоты

абрикосовой!..

А внизу – в изумрудах река

с аметистами!..

И плывут по воде облака

золотистые!..

Улетает туман к небесам —

белой конницей!..

И слышны далеко голоса

за околицей…

За холмами ликует рассвет —

перламутровый!..

И роняют раздумья комет

что-то мудрое…

…Вспоминаю размах синевы,

ветры юности…

Тонкий запах цветов полевых

на краю… настиг.

Чёрный янтарь в белой Паланге,

Рижский бальзам и вино…

чёрные лебеди плавали…

как это было давно!

Звуки органа из Домского

в воздухе так и висят…

Чёрного моря, Азовского

чайки всё помнят… кричат.

А за туманом на просини —

снежный Эльбрус – миражом.

Юности звёздные россыпи —

смех, алыча и боржом.

Яркие воспоминания —

их не забыть никогда…

веточки очарования

тихо… уносит… вода…

Ещё не знал рассвет причины

себя явить, но спал тревожно.

А над морской лихой пучиной

скользили люди осторожно!

Под ними – яхта, взоры в небо.

Звенит неслышно цепь желаний.

Мечта водою рыщет слепо,

вздымает волны – смерч скитаний!

Они – из адовых стремлений,

кладоискатели простые.

Они – гонители сомнений!

Глаза живые, озорные!..

Их ждёт удача – есть надежда!

Им звёзды след укажут точно.

Да будет воля их безбрежна!

Да будет дружба непорочна!

…И яхта птицей серебристой

на виражи ушла крутые…

А за волной бесшумно, быстро

летели рыбы золотые!..

Я не брался за нож, автомат на плече

не носил и, наверно, не буду…

И чужие стихи не бросал в СВЧ,

не давал на съеденье верблюду.

…Не попросят автограф леса, небеса,

рукоплещут другому из ложи.

Я, увы, не герой, хоть в свои чудеса

верю свято, чем явно встревожен.

А перо… что перо? И бумаги листок?

Терпят боль мою, радость и почерк.

А хотелось бы, чтоб иногда между строк —

тонкий запах берёзовых почек…

В старом парке аллеи заросшие

потревожены шумом шагов.

На скамейке истёртой, заброшенной —

светлым призраком томик стихов.

Вековые деревья могучие

свой усталый потупили взгляд.

Тайны древние, ясные, жгучие

по ветвям еле слышно скользят.

На вечернем предсонье зелёная

одинокая птица поёт…

Тень мелькает меж красными клёнами,

гость из Прошлого тихо идёт…

Нежные звуки,

рвущие,

облаком грусти

висли.

Люди терялись,

ждущие,

путали речь

и мысли.

Да, уже всё

потеряно,

плети везде,

не руки.

К небу летят

уверенно

чудные эти

звуки.

Кажется, крылья

выросли,

глупо уже —

руками.

Кто не смог звуков

вынести,

те превращались

в камень.

Плакали

в ожидании,

кто был железа

твёрже.

Птицы на крыше

Здания

тоже страдали,

тоже…

Вдруг всё повисло

клочьями,

птицы вернулись

в гнёзда.

Падал скрипач

на площади —

скрипка летела

к звёздам.

Догоняет покой —

не подходит устав.

Не гонюсь за мечтой —

до конца пролистал.

На асфальт городов

выпадает зеро.

Наваждение снов —

ироничный Пьеро.

Время бьёт по плечу.

Среди креповых туч

не гасите свечу —

я вернусь, я живуч!

Ждёт, тоскует метель,

не дописан роман!

Голосит коростель!

Залежался туман…

За туманом тайга,

воздух режут пилой!

Лось несёт на рогах

тишину и покой…

Завтра – снова рассвет,

что Господь сотворил:

брал он крошево лет,

с огурцами солил!..

Здесь когда-то жили, были хаты:

след забытый, возгласы потери…

Лес поникший, словно виноватый,

За крапивой одинокой… звери.

…Реки мутные смывают имя,

колокольный звон уходит в землю.

А земля, как кофе растворимый…

семена рассыпанные дремлют!

Допускаю и нередко… верю —

счастье уже близко, где-то рядом.

Посмотрите – не за вашей дверью,

не за этим ярким звездопадом?…

Видится: судьба расправит плечи,

навсегда исчезнут слёзы горя.

И дельфины поплывут навстречу

в бирюзе сияющего моря…

Тьма огоньками узорчато близится.

Дремлет костёр, уступая камину.

Светят загадочно окна гостиницы.

Чай разливают в пиалы из глины.

Берегом – тени деревьев причудливых.

Вечер залит ароматом пьянящим.

В зыби морской фонариком чудным

звёзды качнулись на нити блестящей.

Памяти звонкие струны, парящие,

грёз сокровенных надежды заветные.

Прошлое видится за настоящим,

в отблеске воспоминания светлого.

Ветер прохладен и с примесью дыма,

щебетом птиц перед сном разноцветным.

Полымя над головой пилигрима!

Снова в пути. К изумрудным рассветам!

Отчего ласкает ветер

мудреца и палача

одинаково на свете?…

Хоть бы Месяц различал.

Одинаковые всходы…

пчёлы трудятся, гудят.

Зеленеют огороды

для калёных дьяволят.

И вода смиренно плещет,

освежая подлеца.

В сумраке обида резче

и убийца без лица…

Под покровом ночи тучным —

в горле ком, а не комок —

целит в глаз небесный лучник:

– Каждый смог, как только мог.

Где-то далеко родился,

кто писал такой устав —

не тягался остров Диксон,

я разглядывать устал…

…Утром за туманом, у реки

осветило солнце Холм зелёный.

Он стоял, какой-то просветлённый…

Подмигнув единственному Клёну,

синие надел он башмаки.

Синие примерил он штаны,

Натянул такую же рубаху,

подсинил сидящую там птаху,

от восторга вскрикивал и ахал.

Спас утёнка от речной волны.

Спрятались, уснули васильки,

и вечерний Холм – опять зелёный.

Не заснул, ужасно утомлённый:

в синеву отчаянно влюблённый,

попросил у неба и реки…

Когда берег реки всё ещё незаметен,

первый солнечный луч лишь коснётся души —

просыпается Нежность моя на рассвете

и стыдливо уходит в свои камыши.

Я сижу, очарован… умытый зарёю,

веет мягкой прохладой… сверкает роса.

Поднимается Вечность над спящей землёю,

я пытаюсь увидеть её в небесах.

Свет жемчужный теряет разливы кармина,

над берёзами – сочный мазок синевы.

и густой запах хвои за веткой рябины

опустился на косы прибрежной травы.

Облака, не зовите в туманные дали —

я сегодня в гостях у заветной мечты.

И случайно узнал, что на стебле печали

иногда вырастают восторга цветы.

…Долетел отголосок лесного прибоя,

как последний привет уходящего дня.

Мне судьба подарила раздумье покоя.

До свиданья, река, не грусти без меня!..

Весну понять немудрено.

Ты ночью выпрыгни в окно,

тебя поймут, пришла весна!

И парню просто не до сна.

И снежное зимы бельё

чернее стало сапога.

И будоражит нам жильё

балдёжный гам!

Народ в преддверье перемен

не отпирает дверь ключом,

а, набросав мотив «Кармен»,

сшибает их плечом!

Гуляй, душа! Асфальта ртуть

под вереницей ног.

А воздух норовит на грудь,

как паровой каток!

Весну понять немудрено.

Ты просто загляни в окно

и попроси стакан воды.

Я жду тебя!.. Алаверды!

Волшебный на Вершине Мира Камень

рубином ярким вспыхнул и погас…

Казалось – Время потеряло память,

Но бил копытом верный мой Пегас!

Задумчиво стоял на Камне тесном,

и лунный свет на миг заворожил…

Неслышно падал с неба звук небесный,

мерцала вдалеке иная жизнь…

Где-то бродит мой кот (он чужой), одинокий,

и грустит не по мне попугай золотистый.

Стерегут все дворняги мой омут глубокий,

где сверкают в воде чешуи аметисты…

Никого я не смог обогреть, приголубить,

не подкинула жизнь, да и сам не заметил.

Лишь киты догадались в таинственной глуби,

что роднее меня нет на всём белом свете.

А когда там, в лесу, про меня вспоминают,

то тревожно шумят все в зелёной обиде.

И взлетают, кто помнит, поспешно взлетают,

обречённо кричат: «Может, кто его видел?»

Скоро будет последний рассвет, только чёрный.

Вмиг настигнет закат, но уже без рассвета.

И примчится в карете седой кот учёный,

Станет ясно – закончилась… вся сказка эта.

Неспешно проносятся звёзды,

Луна заглянула в окошко.

На крышах мяукают кошки:

припева мотив несерьёзный.

По лесу заходятся в крике

от ветра свирепого листья.

Достоин художника кисти

пейзажа пример многоликий…

Хоть утро смахнуло небрежно

нелепость полночной бравады —

но мы почему-то так рады,

а день всё такой же, как прежде.

И нам он особенно дорог,

как все перелётные птицы,

как просто пустая страница,

как чары далекой Андорры.

Под слоем лака – золотистым облаком

плывёт страстей забытых суета.

Едва слышна, звучит над смутным обликом

необъяснимо голубая… высота.

На полотне мазком мольба завещана:

Восторг души меня всегда пленял!

Я на коленях пред любимой женщиной

смиренно свою голову склонял.

Из тьмы веков натура с живописцами

взирают на толпящийся народ:

когда же за скучающими лицами

вдруг Искра Божья вспыхнет, снизойдёт.

Тогда, забросив все законы Гегеля,

на улицу в вечерние часы

её проводят из-под кисти Брейгеля

красивые породистые псы…

Над вершинами сосен

облака, как обрывки снов…

ветер просто несносен —

заглушает наброски слов.

Солнца луч на зелёном —

изумруда волшебный свет,

бриллиантовым фоном —

от росы незаметный след.

Здесь – о вечном – и только,

и судьба замедляет бег…

паутинкою тонкой —

незаконченный чей-то век.

Воздух стылый запрятал звуки.

Туман недвижим,

на студень похожий.

Тревожно. Зябко. Дует на руки

случайный прохожий.

Ветер срывает остатки разума

с крыш, деревьев,

собак и кошек.

Всё сереет, глупеет разом —

знакомо, на что-то похоже.

Каждая щель сквозит тревогой.

Сумрак резкий,

бесшумный и быстрый.

Тьма погасила на скользкой дороге

огней пугливые искры.

Небо наметило тихо во мраке

удары судьбы

заблудшему веку.

И это понятно даже собаке,

но только не человеку.

Исчезнет день, как булка к чаю,

как дым никчёмной сигареты.

Уносит всё – не замечаем,

на остановку нет билета…

Ушёл надежды пароходик

на глубину судьбы тревожной…

А мы по вечности проходим —

жаль, оступиться невозможно.

Всего на миг… Хоть на полстолька —

восторг – зубами, с диким хрустом!

И на Луне – мазурку, польку!..

Тогда за жизнь… не будет грустно.

Плывут по небу облака…

а мне бы выжить…

чтоб – звёзд жемчужная река

и месяц рыжий.

А где-то рядом журавли

зовут отважно…

на самый краешек земли,

на самый важный.

Эти ноты и краски

вольный ветер приносит,

заплетает их в косы

на манер африканский.

Месяц, преданный лоцман,

след жемчужный кометы…

заплутавший луч солнца…

шёпот звёзд неприметный.

Те же мысли о вечном

наполняются смыслом…

и всё так же беспечно,

не вовеки… не присно.

На земле лежало море и дышало,

и висели полусонные медузы…

И простора было много – места мало —

китобои и подлодки, сухогрузы.

Проплывали… всех мастей, в рыбацком чине,

плавниками рыбы в трюмах шевелили.

А на суше повара ножи точили

и стрекозы отдыхали среди лилий.

И в слезах лежало море, и в печали…

Чешуя уже на рыбах не сверкала,

вся исчезла под подошвами сандалий.

Люди тоже огорчались – рыбы мало.

Этой ночью,

так же,

как и другой —

только думать, не спать.

Опускать

усталой

дрожащей рукой

карандаш на тетрадь…

Чтобы утром

так же,

как и другим,

прочитать нараспев.

И понять,

что нет

фальшивой строки —

это тоже успех…

Только редко —

чистый звук

в тишине…

встрепенётся душа!

И летят

слова,

кружат в вышине —

я стою… не дыша

До сих пор, хоть убей, не пойму:

в чём вина этой доблестной птицы?

Журавли не нужны никому —

всем достаточно скромной синицы.

Мне созвучна природа листа:

он – зелёный, я – вечнозелёный.

Я букварь не на раз пролистал,

может, что подзабыл без пелёнок?…

Свет и тьма – как здесь много всего,

и всего… непростительно мало!

Мне для жизни хотя б… лук-севок.

И ещё… чтоб шарманка играла.

…Летели в руки розы из корзин,

переливались броские одежды…

Загадочный ночной ультрамарин

тревожил душу и сулил надежду.

Витали мысли в свете фонарей,

визжали тормоза, шуршали шины,

ямб догонял и обгонял хорей —

сжимал и разжимал любви пружины.

Шептали звёзды: «Ты её дождись…»

Пророчество дарил шамана бубен.

Казалось, продолжается вся жизнь —

и прошлая, и та, что ещё будет…

Я заново учусь и видеть, и ходить.

От новых горизонтов обмираю.

Я ветра песню по-иному понимаю.

И, кажется, нашёл связующую нить.

Когда всё тело ощущаешь звоном

и время в нём вибрирует струной.

Всё исчезает, только с тихим стоном

вдруг возникает чистый звук, родной.

И ты один, отброшенный от мира.

Перед тобой – пугающая высь.

Потуги жалки разглядеть кумира.

Кумир не нужен – возвращайся в жизнь!

Вот и Киев осенний

остался загадкой,

дальше станции Буча

судьба не пустила.

Было всё второпях,

втихомолку, украдкой:

разговоры – в полслова,

поцелуи – вполсилы.

Говорила —

потом меня видела часто…

Отчего же нам выпала

доля такая:

Промелькнёт силуэт —

оглянёмся напрасно,

видно, зря наши души

друг друга искали.

Чтобы долго не ждать тебя —

больше, чем вечность —

говорят, на земле

есть какое-то средство…

Вспоминай иногда

тот единственный вечер —

как смотрел на тебя

и не мог наглядеться…

Этот дождь бесконечный

идёт, не пропустит,

эти капли как слёзы —

внезапны и жгучи…

Ничего – впереди,

кроме давящей грусти,

и лишь тучи – навстречу,

багровые тучи.

Изумрудная ниточка елей

остаётся таинственной сказкой.

На пружинистой мшистой постели

белый гриб чародейной окраски.

А над лесом – пронзительно синий

лоскуточек на чистом и белом.

Там автограф творожистых линий

самолёт оставляет умело.

В проводах кувыркаются птицы,

перелётные ангелы рая.

Как голодная злая волчица

ветер воет, и всё замирает…

Тают в сумерках птицы и ели,

показались златые чертоги.

Запоют у крыльца менестрели,

пожелают счастливой дороги!..

На чёрном фоне перламутровые крылья

за веткой сакуры теснили важно цвет.

А сами птицы – в серебристой пыли,

и колебался клюв, как розовый пинцет.

Чернеет фон пятном загадочно-глубоким,

в нём утонули кисти мастера, резец.

Но вспыхнет глаз во тьме огнём высоким,

светлеет фон и появляется творец.

Эти реки текут бесподобно просторно, вальяжно.

Океаны хранят бесконечную тайну небес.

…Это было когда-то подробно осознанно, важно,

а теперь не имеет какой-либо… призрачный вес.

У природы загадок… во мне – подозренье – не меньше:

то ли родственник ей, то ли чей-то бессмысленный бред.

Иногда прикасаюсь к чему-то рукой онемевшей,

даже, кажется, вижу судьбы переменчивый след.

Не спеши так лететь, торопливая жизни кибитка!

Я ещё не успел, но теперь мне уже не узнать,

что меня кто-то ждал, даже с чувством великим в избытке.

Да… Любовь правит миром… её благородная стать.

Что дано было, то никогда, никогда не ценилось.

Что осталось от прошлого?… Трепетный звон бубенца…

Может, это всё… просто однажды зачем-то приснилось?…

Где тот лист, чистый лист?… Я перо захватил мудреца.

Мой старый двор из детства, помоги

мне ярко вспомнить прошлое родное.

Сплошное солнце, в речке сапоги —

а в них – босое время… дорогое…

Мы песни пели хором, как могли,

арбуз несли любимому соседу.

А в яблонях сидели воробьи,

вели неторопливую беседу.

…Цыган повозки на краю села,

костры и звук чужой щемящей песни.

А в бредне рыба серебром текла —

и ничего поры той не было чудесней.

Невидный холм казался нам горой —

до облаков так было близко-близко…

И в сумерках кружился звёздный рой

над шелковисто-жёлтым лунным диском.

Помню, пел у костра

что-то грустное…

звучно рыба

плескалась в реке…

Разносила

листва

песню русскую

на берёзовом…

языке.

Забыл я написать про пчёл

и дикий мёд в лесу…

Ещё я также не учёл

красавицу-козу,

а также всё, что позабыл,

о чём не написал,

кого наметил на распыл,

кого – на небеса.

Прошу простить, что я успел

забыть и не учесть,

спилить боёк, разбить прицел —

порукой – моя честь!..

Лети, пчела, прощай, коза,

на новый перегон

послал меня пустой вокзал,

ночной фонарь, вагон!..

Где пирамидой – тополя

и легче поворот,

там подтолкну, когда Земля

закончит оборот!..

Мне зима – ни к чему, я родился у моря.

Так уж вышло, поверьте, совсем ни к чему.

Мудрецы, правда, спорят, отчаянно спорят —

не бывает такого!.. И сам не пойму.

О весне – что писать, зря испортишь бумагу,

это не поддаётся – идёт ерунда.

Сударь – ваше перо, и не трогайте шпагу!

О весне – только гений, и то – иногда.

Ах ты, щедрое лето, останься, останься!..

От тебя только – свет, дорогое тепло!..

Но кружится земля в непродуманном танце —

что уже – не мурашки, и нет даже слов.

Я бы осень сберёг с золотистым листочком…

Жизнь – знакомая сладость с песком на зубах.

Запятые расставил – надежда на точки,

и желательный привкус… мечты на губах.

…До опушки дошёл – отдыхаю…

Лес заждался меня – вижу, знаю.

Облака опустились на ветви…

Тёплый дождь – незаметен, приветлив.

Сколько троп исходил я когда-то!

Что искал по речным перекатам,

что нашёл на холмах молчаливых?

Ничего. Но вернулся счастливый.

Счастье было заметно недолгим —

на дороге не зря выли волки.

Промелькнула пора золотая —

зацепила судьба непростая.

По течению пробовал, против —

успевали достать её когти.

Сколько было всего понапрасну…

Потерял я себя, стало ясно…

На добро отзывался мой бубен,

злых терпел и жалел – будь что будет.

Чёрт ли, дьявол ли мимо промчался?

Оглянулся – один я остался…

Спойте песню мне, духи лесные!

Полюбил ваши песни шальные.

Громче!.. Как же давно вас не слышал!

Ветер в доме моём – дом без крыши.

Падают листья… багряные, жёлтые,

тихо шуршат.

Вдруг опустилась на ветви на голые

чья-то душа.

…Это зелёный лист, ветрами сорванный,

вдаль улетал.

Затосковал над чужими просторами,

затрепетал:

– Где моя родина, ветры жестокие? —

Я потерял.

Там все деревья – родные, высокие!

Ждут там меня!

…Не долетел, и напрасно уверен был.

Высох, упал.

Всё ж отыскала душа своё дерево —

если б он знал…

В этом мире звуков потеряться можно.

Из одних вопросов соткан белый свет.

Но за всем за этим, как клинок из ножен,

тонкий луч Надежды вытащит рассвет.

Между тем спокойно, не всегда наивно,

не сказать – удачно, часто – недолёт —

мы берём от жизни меньше половины

и гораздо меньше, чем судьба даёт.

Как источник блага, верная причина,

нами мудро вертит, мы чего-то ждём —

как забытый ржавый ножик перочинный,

как костёр, залитый проливным дождём.

Но осмыслить надо, и – чем недоступней,

тем притянет крепче лишней запятой…

Соверши, живущий, соверши поступок,

и отметят звёзды… подвиг непростой.

Живу надеждой иногда увидеть

твой силуэт среди полей, лесов…

среди дельфинов, благородных мидий,

среди улыбок и больших усов.

Но до сих пор я ничего не знаю —

ты человек, судьба или провал?…

Во всяком случае, не твердь земная —

все связи растерял или порвал.

Ты эхо звёздного, увы, молчанья

(конечно, не… проделок Сатаны),

привет колец Сатурна обручальных,

мираж в песках загадочной Луны.

Ты яркий луч или каприз рассвета,

случайно затерявшийся во ржи,

…волнующий внезапно запах лета,

которым никогда… не дорожил.

Я уже далеко…

улыбается вечность,

продолжается жизнь —

незаметно, легко.

Зажигайте

ещё не остывшие свечи —

по осколкам души

я иду босиком!..

Встретить клин журавлей

в синеве раскалённой,

улыбнуться реке

серебристой, живой,

помечтать на траве

изумрудно-зелёной,

на мгновенье услышать

далёкий прибой.

…Как всегда высоко

или хлопотно низко

настоящее бродит —

не вижу его…

Оглушить бы всех свистом,

разбойничьим свистом!

Заколдованный мир —

нет уже… никого.

…Я мало слушал, много ел, ночами спорил

И никого, даже себя, при разговоре

терпеть не мог и не могу. Такой по жизни

хомут несу, в глаза гляжу, почти не лишний.

Не обязательно смолчу – уже понятно,

бывает даже, что крадусь я… на попятный.

Я для истории понятен, жаль – не принят,

такой пустяк я заменяю сладкой дыней.

А за прохладою костёр, река в тумане

и кто-то песню распевает в сарафане…

И я, стремглав, в который раз

(зачем мне это?)

ловлю лучи, жемчужный отблеск для поэта.

…Привет, трава и стрекоза в тумане синем!

Здесь то, что, кажется ещё, зовут Россией…

Средь суеты с бидонами

глаза в тоске, печали —

озёрами бездонными…

О чём они кричали?…

Узнал её по трепету,

по стрелам из колчана.

В ответ моему лепету —

наверное… молчала…

Но взвинчен тишины ручей —

уже готова к взрыву!

«Не смела укротить зверей»,

и путь один – к обрыву!..

Хлестнула яростная дрожь,

вбивая в кожу звуки,

и дождь, осатанелый дождь

выкручивает руки!

И строки полетели ввысь,

что не бывает выше!

Какая в том была корысть?

– Хочу себя услышать…

…Молчит «сосед по этажу»,

«надменный», незнакомый.

– Вы передайте – не дрожу,

давно меня нет дома…

Свет ты мой ясный в окошке…

Милого ждёт не дождётся.

Ждёт не всерьёз – понарошку…

тонкая ниточка рвётся.

Помнит всё, милая, помнит…

чем только всё отзовётся.

Хоть и забыть нелегко мне —

тонкая ниточка рвётся.

Там далеко – те же грозы,

лист позабытый романа…

Прошлого… жёлтые розы

тихо плывут за туманом…

Почему ты за мной побежала,

чем смутил мой суровый отказ?…

Ты стояла в вагоне… без жала,

без ехидства – всего только раз.

И в глазах твоих плыли туманы,

неожиданно кротки… шаги.

Полчаса (полсудьбы) – без обмана,

без любви… не друзья, не враги.

Я запомнил все эти мгновенья

и забыть их уже не смогу.

Что в них было – минута забвенья

или нежности миг на бегу?…

Я надеюсь – судьба мне поможет,

уповаю на время и жду.

А в руках не натянуты вожжи…

против ветра… по тонкому льду.

Есть ли у города прошлое?

В памяти звёзд и людей,

в радуге светлых дождей,

горечи сладкой непрошеной.

Город у каждого свой —

детства, пронзительной юности,

и в отцветающей зрелости —

кажется – вечно живой…

…А на холмах, серебристые,

прошлого тени стоят,

их невесомый наряд

гладят лучи золотистые…

Город у каждого свой —

в вечном пространстве и времени,

испепеляющем пламени…

и с прошлогодней листвой.

Чернее не будет мрака,

светлее не будет света.

А мне бы уехать в Краков —

догнать белизну рассвета.

Отбросить тоску заката.

Поверить, что всё возможно,

что в звуках всего стаккато

затупятся сабли в ножнах.

И люди поймут друг друга,

а небо вздохнёт протяжно.

Исчезнут обиды, ругань,

что, может, не слишком важно.

Не слишком тревожно, может,

что песни звучат пустые…

Могли бы пронять до дрожи…

слова – чересчур простые.

Дела, не поймёшь какие…

И мелкие все настолько,

что лучше уехать в Киев —

помочь, или свистнуть только.

Люблю собак бездомных.

…Их мудрые глаза,

в которых свет фантомный

уходит в небеса.

Посмотрят, и невольно

уступишь в чём-то им.

Уходишь, недовольный,

… чужим или своим.

Они всегда в засаде —

лежат или бегут.

Свирепые – в блокаде —

жесток их скорый суд!

…Запомнят скомороха,

хвостом махнут слегка…

И если станет плохо,

придут издалека!

Увидишь свет фантомный,

умоешься слезой…

И станешь ты… бездомный,

безгрешный и святой.

…Губная гармошка,

помадная крошка,

аккорды гитары

в гостинице старой,

а ночь – как попало —

под запах фиалок…

Под звёзд хороводы

гудят пароходы,

цикады – в ударе,

что можно, раздали,

на шёлковом море

рубинами – зори…

Надежды немного,

Луна… и дорога,

где миг наслажденья

волна разбивает,

а много его…

никогда не бывает.

Заря – в полнеба,

блестит дорога…

Я где-то не был,

не всё потрогал.

не всё увидел,

Не всё услышал…

Я не в обиде,

я – выше… выше.

Над тополями

судьбу – руками:

за журавлями,

за облаками!..

На солнце рыжем

пеку ковриги,

я – то в Париже,

то в Домском… в Риге,

где фуги Баха

орган тревожит

(не зная страха,

творил, быть может).

…Залез на крыши

златых чертогов

и вновь услышал —

зовёт дорога!..

Летели снаряды…

не часто, но густо,

туда, где на грядах

сажали капусту.

…Сияли мундиры,

награды пестрели —

за то, что в квартире

ребёнок застрелен.

За то, что старуха

в окне голосила…

…Какая вас муха,

бойцы,

укусила?…

…А рядом, на море,

кораблик из пены,

не выдержав горя,

вскрывал себе вены.

…И в Белльвю виноградники —

золотисто-зелёные.

Только дни безотрадные

и толпа обозлённая.

…Постижение разума

на скамье пережитого,

от «трёхпрудного» – разово,

до «тарусского» – скрытого.

Это исповедь времени —

глубина междустрочия,

постулатами древними —

рубежи многоточия.

…Боже… что же я делаю? —

тихий возглас отчаянья…

– Да… аресты умелые,

чехарда не случайная…

…А в Елабуге жизнь

была жуткая, быстрая.

На двенадцатый день

…осыпалась… искрами.

– А за последним поворотом —

море!

Так неожиданно…

безумно рад!

И кошка синевеет

на заборе,

и синий-синий

чёрный виноград!

Там на песок летят

лучи и брызги!

И в унисон:

прибой, галдёж и смех…

Шлепок волны —

солёный праздник жизни.

Позвольте,

ваши валенки и мех!

Тихая улица, редкий прохожий…

ставни прогон теребят…

Край мой родной, ни на что не похожий,

мне не увидеть тебя.

…Шли чередою казачьи станицы

ветер, ковыль по степи…

Моря Азовского волны-ресницы,

лодка на гребне скрипит…

…Горно-Ульбинка, казахские песни,

моря Балтийского сон…

Край мой любимый, напомни, воскресни!

…Катится дней колесо.

Воздух запомнился Чёрного моря —

терпкий солёный настой…

детства мираж на руках у прибоя,

солнечный луч золотой…

Грустный, седой, может, даже – раб божий —

как не похож на меня!

Где ты, мой край – одинокий прохожий?

Я уже всё разменял…

Я Любовь искал страстно, но усталой зарницей

мне подсказано было – не судьба… не судьба.

Чёрной тенью зловещей и загадочной птицы

Ты однажды мелькнула, превратила в раба.

И, как преданный рыцарь, полупьяный сапожник

обречённо, покорно свою кожу сдирал…

Это делал не я… разве это возможно?

Жизнь… пока меня терпит – Я, другой, умирал.

…Тот, иной, одинокий и покинутый всеми,

не надеялся выжить и сурово молчал…

Как ему помогал я!.. Прочно когти засели

этой птицы ужасной под рукой палача.

Невозможно и больно жить в тоске и печали.

До последнего вздоха тихо дождь моросил…

Я стоял над могилой… только трубы звучали,

те небесные трубы, что услышать – нет сил.

Огонь зажёгся на холсте,

летели искры!

Звенели краски в темноте

двойным регистром…

Стоял маэстро под огнём,

непобеждённый.

Таинственный огонь был в нём,

душой рождённый!

И тот, кто созерцал потом

его творенья,

охвачен был святым огнём

его гореньем!

И каждый думал, что ещё

не жил. Казалось,

что адским пламенем крещён —

огнём врезалось!..

…Позволил мастер отдохнуть

и осмотреться.

И люди выбрали свой путь…

сквозь призму детства.

…А это даже не увидишь среди чудес —

да что там град великий Китеж —

осенний лес!..

И побежали, зажурчали ручьи грехов.

Ах, «крепдешиновые шали»…

и был готов!..

Дорожка лунная и звёзды сияют вновь.

Туда уже вернуться поздно, прощай, любовь!

Мелькают годы, их, пожалуй, и не догнать.

Я провожал, ты провожала…

что вспоминать!..

Мимо пышных кустов и причудливых елей,

я иду по тропинке, иду просто так.

Отовсюду слышны соловьиные трели,

И легко на душе, и не давит рюкзак.

Там волшебною песней неясного рая

фея встретит, поманит, игриво зовёт.

А тропинка петляет, лукаво играя,

то кидается в ноги, то вновь пропадёт.

Здесь и думы всегда потаённые светлые,

сквозь листву проникая, приходят ко мне.

Где же вы потерялись, такие заветные?

Опущу их в рюкзак, отлежаться на дне.

За деревьями скрылась тропинка лесная.

Ухожу, просветлённый, очищенный вновь.

Возвращаясь домой, я себе подыграю

на свирели из детства под знаком «любовь»…

Она молилась у окна.

Свеча горела.

…Вокруг звенела тишина.

Немело тело.

И перед Вечностью поник

порыв напрасный…

Лишь Свет небес и лунный Лик,

простой и ясный.

Чего ждала её душа,

какого чуда?…

…Строптивый конь умерил шаг

средь незабудок.

…Намекнула вчера… заря алая.

Удивлённо встречали прохожие.

Неужели… любовь запоздалая?…

Что с ней делать, такой непохожею?

Ни на что не похожей!.. Отчаянной.

(Как стоишь… за осенними ветвями!..)

Видно, встреча была неслучайною,

звёзды вспомнили, звёзды отметили.

Эх, вы… годы мои, как пожарище!..

Неужели – исполнится, сбудется?

Сквозь листву – взор судьбы обжигающий,

но по-прежнему в сердце – распутица.

Дорогие глаза… и усталые.

Незнакомая страсть – в сердце меткою!

…Не тревожься, любовь запоздалая, —

ты осталась мечтой… незаметною…

Синева, взмах крыла, белизна…

хвойный запах ласкает низину…

на бугры устремилась сосна,

на болоте заждались осину…

Мухомор вдоль дороги лесной

заставляет свернуть, подлечиться.

Я погнался за рыжей лисой,

натолкнулся… на злую волчицу

и пушистый комочек волчат —

белый гриб покидает корзину!

На ежа чуть не сел сгоряча,

разорвал второпях паутину!..

И прощенья у всех попросил…

зачитался поэмой рассвета…

Тихо дождик грибной моросил…

пахло прелестью тёплого лета…

Когда долго идёт мой дождь —

перепутан закат с рассветом —

ты приходишь, чего-то ждёшь,

улыбаешься рядом где-то.

…Ты всегда далеко, всегда —

нас судьба разбросала злая.

Если в небе горит звезда —

это ты вспоминаешь, знаю.

В мире нет ничего сильней,

чем любовь, чем любовь земная.

И когда запоёт соловей —

это ты напеваешь… знаю.

Нескончаемый этот дождь:

слёзы – капли, и капли – слёзы.

Засверкает росинок брошь,

это грёзы, всего лишь грёзы…

Камзол патриция – метаморфозой,

круги златые блузы голубой…

Цветок ночной темнее «чёрной розы»,

на тонком стебле снова рвётся в бой.

В английском фраке наглухо и с книжкой

известный свету щёголь и поэт…

Шарль Пьер Бодлер с повадками мальчишки,

кабацких ям знакомый силуэт.

Ханжой он не был – злой напасти жертва,

и стиль его – хоть праздник, но в аду.

Удар судьбы: мулатка Жанна, стерва,

и вызов всем приличиям, в бреду.

Делакруа защитник, он с отвагой

«искусным» малярам жестоко мстил.

Парижский денди и ночной бродяга,

не-до-любил… не смог… и не-до-жил…

Непокорённый альбатрос Отчизны…

Хранит его молва, сложив мечи…

Из «Мастерской художника» капризной

идет Бодлер – дорогу, ловкачи!

Снова волна за волной моего одиночества,

море безбрежно, и ветер студёный и злой.

Хочется снова увидеть глаза твои, хочется

до бесконечности слушать твой голос родной.

Всё прекратило свой бег, время сломлено.

кажется, нет никого: только ты, только я…

как далеко эти губы, что мной не целованы…

Как получилось, что ты навсегда не моя?

Что ж допустили вы, жёсткие силы небесные?…

Как мне прожить без тебя, кто-нибудь, подскажи.

Тесно в груди моей сердцу, ох, как ему тесно!..

в дьявольском хохоте рядом… одни миражи.

Это пустое… ведь день ото дня веселее!..

Слышишь, как город от страха чего-то дрожит?

Это, когда я «весёлый» брожу по аллеям,

то взрывом смеха… сметает вокруг этажи.

…Не забыть полевые цветы…

Силуэт – как пушинка в ночи.

Не бывает такой красоты…

– Я спою тебе, слушай… молчи.

Помнишь, были мы юны с тобой,

и казалось – всё только для нас.

И беспечной счастливой гурьбой

все стремились взойти на Парнас.

Ветер странствий мечтой увлекал.

мы летели навстречу заре.

Стук колес, остановка, вокзал —

бедуин на песчаной горе…

…И сейчас, как и раньше, готов

по звонку твоему улететь…

Я не вижу нависших годов

и смогу за тобою поспеть!..

Это будет, наверно, за весточкой неба —

после жуткой грозы поведут на распыл.

Разломлю я последний ржаной кусок хлеба,

догадаюсь потом, что последним он был.

В этот день запою, как мой брат пел когда-то

и, сражённый судьбой непонятной, затих…

Уроню я слезу на полоску заката,

догадаюсь потом, что последний мой штрих.

Меня в церковь под руки водили зачем-то,

говорили, болезни – всегда – за грехи.

Много лет пролетело, но всё было тщетно,

лишь истошнее стали кричать петухи.

Я страдал на земле, а кому было легче?…

И когда он наступит, последний мой день,

накануне расправлю поникшие плечи

и шагну, догадавшись, что я уже – тень.

Транжирим день легко, беспечно,

примерив мученика венчик.

А он, как пламя, быстротечен,

как женский взор, всегда изменчив.

Дорога жизни несравненна,

в конце пути лишь станет тоньше.

И где-то на краю Вселенной

одной пылинкой станет больше.

Бывают чудеса на белом свете —

и да продлится их недолгий век —

на облако (тому почти свидетель)

карабкался весёлый Человек!..

Задумчиво смотрели, помолчали,

стыдливо уронил иной слезу…

И ветер помогал ему вначале,

похлопали прохожие внизу.

Водицы утекло с тех пор немало,

но не нашлось другого чудака…

Чего ему для жизни не хватало?…

А люди ждут… и смотрят в облака.

…Вновь неслышно возник и ушёл.

Сумрак тихо вздохнул, заклубился.

Колыхался сиреневый шёлк,

звёздный шёпот неслышно струился.

Кто ты, гость: заблудившийся звон,

чей-то бред, колея колесницы,

раздавившей ослабленный трон?

Или путник небесной страницы?…

Кто бы ни был – входи не таясь,

забывай мрак далёкой Вселенной.

Посмотри: облака, серебрясь,

синеву прославляют бессменно!..

Появись, мой неведомый друг,

между раем придуманным, адом.

Слышишь сердца настойчивый стук?

Оглянись, я всегда где-то рядом.

Все мы гости, почти ходоки.

Говорят, что звездой был, конечно.

А теперь я сижу у реки

и на Вечность смотрю безмятежно…

Тени вечерние прячутся в сумерках,

розовый свет в облаках.

шорохи, запахи… тихая музыка,

смех серебристый в лугах.

Ветер разгладил морщины закатные,

звёзды мерцают и ждут.

Ночь опустила на звуки цикадные

томные шали причуд.

Волны бегут, золотистые, быстрые —

лунный приветливый путь.

Думы за ними, лучистые, чистые —

нет, не заснуть… не заснуть.

Обветшали все письма твои,

и тебя плохо помню…

Вдруг увидишь меня, обними,

чтобы стало легко мне.

Не забыть суматошных грачей,

ты их больше не встретишь…

Они здесь, у меня на плече,

как терзает их ветер!..

Ты меня вспоминала всегда,

жаль, узнал я недавно.

Уверяла себя – ерунда,

книга судеб – забавна.

Не бывает прошедшей любви —

она тлеет, страдая!..

– Ты, конечно, меня не зови.

… – Я не знаю…

Я – раб шагов по переулку

и часовой пустых мостов.

Я гость старинных залов гулких —

там след забытых голосов…

Но переулки ускользают,

мосты – в дожди, дожди – в кусты…

…Тоска, владычица босая,

от ветхой тянется версты.

Разбросал я себя, разбросал —

по траве и асфальту, в домах.

В чьи-то души частично попал,

проплывал иногда в облаках…

Как давно это было! Сейчас

бросить нечего и ни к чему.

И врачи предрекали мой час —

как остался живой, не пойму.

Но ведь теплится мой огонёк!

Интерес интересом согрет.

Я подброшу ещё уголёк!..

Дорогие мои… всем привет!

Мы пришли без начала, уйдём без конца…

…пламя прошлого стынет в тумане.

Настоящего – нам не увидеть лица,

хорошо, что не видно, – обманет.

А душа неспокойна, как факел горит,

до гитары в углу – расстояние.

И слетаются ангелы и снегири,

принимая моё покаяние…