Записки

Меня зовут Мар Эйт. Мар — в честь затерянной планеты, с которой когда-то в Убар приехала моя мать. Эйт — потому что счастлива с моим отцом она была восемь месяцев. Через восемь месяцев он устроился кондуктором на межгалактические рейсы и больше его никто не видел. Я жил в Убаре. В Убаре свои законы. Убар — столица, здесь заседает Совет. Здесь не до провинциалов. Здесь я встретил свою любовь. У меня не было денег, чтобы жениться, и генетически мы не подходили друг другу. Я выступил против Закона о генетической целесообразности и финансовом обеспечении. Был арестован. Теперь я здесь, на планете кадьяков. Вы думаете, то, что видите глазами, — правда? Нет, это не правда. Это иллюзия. Но, может быть, лучше об этом ничего не знать?

…

«Приехали», — сказал мужчина, сидящий впереди меня в старом протертом кожаном кресле. За полным лицом, маленькими глубоко посаженными глазками трудно было угадать кондуктора, проделавшего сотни рейсов между Вселенными. Его несуразная одежда, а одет он был в серый мешковатый костюм, красные туфли с загнутыми носками и фуражку с козырьком, только затрудняла эту догадку. Толстые короткие пальцы застучали по столу. На овальном экране желтого цвета загорелись буквы: «Спайсбас приветствует вас над планетой Земля». «Ух, — выдохнул мужчина, — не все тебя ценили», — сказал он и погладил стол со странной смесью нежности и разочарования. Потом взял тряпку и прошелся ею по ряду кнопок. «Вот так-то лучше», — он улыбнулся и засвистел. Зазвонил колокольчик. Мужчина подошел к выдвижной полке, достал оттуда бумаги и оглянулся назад. Старые кресла с бордовой обивкой, подлокотниками и выдвижными столиками стояли в несколько рядов. В одном из них, развалившись, сидел я. Мое лицо было скрыто капюшоном.

— Эй, ты, которому до планеты кадьяков, приехали! — сказал кондуктор довольно громко, но я не отреагировал. Тогда он подошел ближе и потряс меня за плечо.

— Приехали, говорю! — повторил он.

От прикосновения капюшон плаща сполз и открыл мое лицо. Тонкие черты лица, светлые волосы, ярко-зеленые глаза и тревожный взгляд. Неплохо нарисовано.

— У тебя билет до планеты кадьяков! — сказал громко кондуктор, — Земля, приехали, — добавил он.

Я оглянулся. Больше в спайсбасе никого не было. Кондуктор тем временем внимательно смотрел на бумаги в руках.

— Святая Вселенная! — прошептал он, — зачем тебе такой билет? — Он с ужасом посмотрел на меня. Я не ответил.

— Ты немой? — спросил с раздражением кондуктор.

— Нет, — тихо сказал я.

— Зачем тебе такой билет на Землю?

— Ваше дело меня довезти и высадить, — сказал я.

— Я пятьдесят лет вожу людей по Вселенным, но с таким сталкиваюсь первый раз.

— Разве? — спросил я с иронией. Я поискал в рюкзаке и достал мешочек из коричневой замши, перевязанный тонкой красной лентой, потряс его и тот зазвенел.

— Чистая энергия, — сказал я, — хватит надолго.

— Это незаконно, — сказал кондуктор.

— Вы везете меня незаконно, и платить я буду незаконно.

— Сколько лет сброшу? — спросил кондуктор, и у него заблестели глаза.

— Для любви хватит, — усмехнулся я.

— Что я за это должен сделать? — спросил он.

— О, сущую малость, — сказал я, — забыть о нашей встрече.

— Ты думаешь, мне есть дело до того, кто ты такой? Будь ты даже сам Мар Эйт, я бы просто сделал свою работу.

Земля была близко. Голубой светящийся шарик.

— Слушай, как ты будешь с билетом в один конец? Подожди, — сказал кондуктор. Он вышел из салона, вернулся и протянул мне кружку. — Самый настоящий напиток богов.

— Пять лет в заднице Вселенной, — сказал я.

— Ты на моем спайсбасе, — сказал кондуктор, — у меня тут свои законы. Я человек не богатый, но ценю радости жизни. Ты откуда? Это ведь не твой фейс? Я все равно все забуду, — улыбнулся кондуктор.

Я не ответил и выпил кружку до дна. Земля болталась шариком в иллюминаторе. Моя рука, когда я ставил чашку, предательски задрожала. Я быстро убрал ее в карман плаща.

— Ну что ж. Я должен зачитать тебе инструкции, как любому, кто отправляется к кадьякам. Это моя традиция, — кондуктор развернул свиток. — Читаю правила для миссионеров.

— Вы — нелегал. Миссионеров возят корабли Совета.

— У них хорошие правила, полезные. Тебе пригодятся, — сказал кондуктор, и губы его растянулись в совершенно неподходящей всей остальной его внешности улыбке.

— Итак, первое. Держаться подальше от людей. Второе. Держаться подальше от нелюдей. Третье. Быть постоянно начеку. Четвертое. Не общаться с кем-то, не имея конкретной цели. Пятое. Не надеяться на лучшее. Шестое. Четко разобраться, какой кадьяк за что отвечает. Каждый материк подконтролен одному из братьев. У каждого свои правила, надо выучить. Седьмое. Не доверять детям. Стаями могут быть опасны. Восьмое. Внимательно слушать прогноз погоды. Настроение кадьяков переменчиво. Девятое. Промедление может быть смертельно опасно. Десятое. Это уже правило мое. Не суйся не в свои дела. Может, купишь обратный билет?

— Обратного билета не будет, — тихо сказал я.

— У кадьяков нельзя без обратного билета. На обратном пути, когда будет сортировка, тебя отправят в брак. Это все. Небытие.

— Обратного билета не будет, — упрямо и немного обреченно повторил я.

— Твое дело, — сказал кондуктор, — мое дело предупредить.

— Готов спускаться? — спросил он.

— Еще немного, — ответил я и потянулся в кресле. Я размял руки, ноги, покрутил головой.

— Бежишь от кого-то? — спросил кондуктор. Я не ответил. Он поймал мой взгляд и налил полную кружку.

— Говорят, там есть что-то похожее. Но я не люблю кадьяков. Вообще не люблю изолированные планеты. От них веет тоской. Из тех, кто покупал у меня обратные билеты, немногие вернулись.

— А были те, кто не купил и вернулся? — спросил я.

— Нет, — ответил кондуктор.

— Пойдем, — сказал он, — меня жена дома ждет. — Мы зашли в небольшую кабину. Кондуктор открыл люк.

— Это труба, — сказал кондуктор, — лететь минут 10. Ну что, готов?

Я взялся за ручки и сел на край ведущей вниз трубы. Кондуктор нажал на маленькое устройство.

— Сотрет весь полет, прожжет мозг, но ты хорошо заплатил. Тень пристегнута? На распродаже купил? Ладно, это не мое дело. Ты хоть имя свое скажи! Я улыбнулся, разжал руки, тихо сказал: «Мар Эйт», резко оттолкнулся и полетел вниз.

…

Кадьякцы говорят, у них красивая планета. Я ищу в ней красоту. Каждый день. Я не знаю, на сколько я здесь, не знаю, на каком срезе пространства-времени окажусь дальше. Сейчас от прошлого и будущего. В этом #сейчаснастоящеевремячужаяпланета я скитаюсь по маленьким городкам и поселкам, по странам и мегаполисами и пытаюсь найти путь домой. Для этого пишу. Обратного билета у меня нет. Но его можно найти, украсть или заработать.

…

За окном шелестели ярко-красные листья березы. Я достал банку, перегнулся через окно и набрал березового сока. Добавил тархуна, газа и выпил. В окне коричневые птицы летели в желтом небе к Оранжевому морю. Я напечатал на листочке номер первой страницы и остановился. Ну вот что я могу придумать? Любящую меня женщину-робота, с которой мы воспитываем трех роботов-детей? Так они уже у меня есть. Или летающие сапоги-скороходы? И без них неплохо живу. Вечную жизнь? Главное — вовремя обратиться к специалисту, а так живи — не хочу. Чего мне не хватает? Денег? Но их давно нет, Вселенная бесконечна, и каждый может иметь столько материальных благ, сколько хочет. Большую аудиторию читателей? Роботы знают все и очень жадны до нового знания. Они просто выхватывают рассказы из пишущей машинки.

Из окна донеслось: «Эй, писатель!» Я выглянул в окно. Робот-дворник, мой большой друг, которого я звал по старой памяти предков Васей, прокричал: «Отличный рассказ! Как только с таким фантазером живет жена?», — прокричал и засмеялся. Я засмеялся в ответ, сложил новый рассказ самолетиком и пустил во двор, он поймал, заулыбался и стал читать. Вася за целый день отмоет улицы Старого города, польет клумбы, потом сядет на скамеечку и будет развлекать детей, показывая фокусы. Любимая подошла ко мне, улыбнулась и сказала: «Закончил?» «Да», — ответил я. «Ты будешь рада», — и я поцеловал ее сильно и жадно. Жадно… Я сказал ей: «Знаешь, я, наверное, все-таки, поменяю его, что-то барахлит, особенно когда смотрю на тебя». Я открыл шкаф, достал новое сердце, вскрыл грудную клетку и поменял одно на другое. Роскошный сплав, прошлый износился только за сто лет. И я подумал, что не хотел бы быть человеком, хотя что-то притягательное в этом есть.

…

Как же мне не нравилась эта соседка. Я, честно говоря, ее побаивался. Уж очень она была похожа на старую ведьму. Но когда снимаешь квартиру, хозяин не скажет, что напротив живет ведьма. Ровно в 7 утра в воскресенье раздался требовательный звонок. Сначала один, потом второй, потом третий. Я выругался, встал, накинул халат, подошел к двери, открыл — она там. Смотрит странно. В странной одежде. Мне так и захотелось сказать: «Чур меня». Она посмотрела внимательно и сказала: «Пошли, у меня кран течет». Я закрыл дверь и вошел в квартиру. Коридор как коридор, обои в цветочек, чисто, кухня уютная, обычная, кран течет. «Инструменты какие-нибудь есть?» — спросил я, бдительности не теряя, вдруг заклятие наложит, мало ли где волшебную палочку прячет… Или палочки — это из другой оперы? Инструменты, оказалось, есть, кран я починил. «Чаю?» — вежливо спросили меня, я хотел было отказаться, но на столе лежал такой аппетитный пирог, мастерски украшенный, и отлично пах. «Чаю», — ответил я, наконец-то перестав робеть. Чай был отличный. В гостиной в шкафах стояли и лежали книги. Она поймала мой взгляд и сказала: «Чем-то надо жить». «А вы кто по профессии?», — спросила она меня. Признаваться не хотелось. «У меня небольшой бизнес». «Понятно», — сказала она. На столе стояла деревянная старинная шкатулка. Я обратил внимание и сказал: «Удивительная вещь». «Да, — тихо ответила она, — я храню в ней ключи от своего сердца». «Началось», — только и смог подумать я. «В ней ключи от этой квартиры, муж оставил, когда уходил». «Давно?» — тихо спросил я. «Пятьдесят лет назад», — ответила она. Я вздрогнул и впервые посмотрел ей в глаза.

…

Когда вернулся на улицу, все изменилось. Дома, в котором я ночевал прошлую ночь, не было. Да и улица была не та. Можно было не возвращаться, и так было понятно — не найду. Я положил датчик в карман, координаты были те же самые, но нужного мне номера нигде не было в принципе. Оставалось только смириться с судьбой и лечь спать на улице. Я хотел переночевать в парке, но парк тоже переехал. Хорошо, если дом, в котором ночевал предыдущую ночь, оставался на месте, тогда создавалось какое-то ощущение постоянства. Приятно ночевать второй раз в одном и том же месте. Постоянный переезд приносит много трудностей. Все имущество носишь с собой в рюкзаке: зубную щетку, смену белья, термокостюм. Работать часто приходится на улице, потому что дорогу к офису не найти. Я пытался высчитать, где окажется мой дом, когда ось сместится снова, но не смог, компьютер вылетел после 5 часов расчетов. Он просто сказал: «Прости, не могу» — и погас. И я отчаялся. Таких, как я, отчаявшихся, было много. Единственное, что они делали — это не выходили из дома вообще. Семьи выходили из дома только вместе и шли в одно и то же место — иначе можно было друг друга не найти. Потом высчитывали, где их дом, и возвращались. Но у меня дома не было. Я снимал жилье. А мощности компьютера не всегда хватало, чтобы высчитать дорогу обратно. Я нашел скамейку, надел термокостюм и заснул. Когда проснулся, зажегся свет. Кто-то светил мне в глаза фонариком. «Парень, как ты сюда попал?» — тихо спросил голос. «Не знаю», — так же тихо ответил я. «Ты знаешь, где сейчас находишься?» «Нет», — ответил я. «В королевском дворце», — сказали мне. «Вот и не мечтал попасть», — ответил я. «Ты высчитал, где окажется спальня короля и пришел?» — уточнил начальник стражи. «Нет», — сказал я. «Ты арестован за незаконное проникновение во дворец». Меня отвели в камеру. Целую неделю я жил, как король. А потом меня отпустили. У меня был дом целую неделю, и я его потерял.

…

Она крикнула, как будто я бы не расслышал: «Ты покормил кота?» Я крикнул в ответ: «Конечно». Я не стал уточнять, что он не ест, когда я стою рядом. Он начинает есть, только когда меня нет поблизости. Ну что поделать, если он — главный мужчина в жизни моей любимой женщины. Он был у нее до меня и, может быть, будет после. Если будет после. Причем ничем не примечательный кот. Серый. Мягкий. Довольно пушистый. Зеленоглазый. Я посмотрел на него с сочувствием и подумал: «A если ты был человеком? А сейчас живешь в этом теле, ешь эту еду. За что тебе любить меня? За то, что я могу носить джинсы? Вдруг ты какой-то парень, который любил мою женщину, а потом вы потеряли друг друга, и ты искал ее много жизней подряд и, наконец, нашел. А я всего лишь тот, кто мешает вашему счастью. Может быть, ты воевал с драконами, был рабом, возглавлял восстание — только ради встречи с ней. А я тот третий, неуместный, ненужный лишний, от присутствия которого вам двоим неловко». В этот момент она подошла ко мне, строго посмотрела и сказала: «Ты не покормил кота». В ее глазах был упрек. «Наверное, он сыт», — с невольным волнением выговорил я. «Ты его не любишь, а у него прекрасный характер, он чудесный». Про меня она говорила только одно: «Ты невыносим». Она внимательно на меня посмотрела и сказала: «Ты меня к нему ревнуешь». «С чего ты взяла?» — только и смог выговорить я.

Когда вернулся домой, ее еще не было. Телевизор был включен, шел какой-то слезливый фильм, я его выключил. В это время заметил кота. Развалившись в кресле, он явно смотрел этот фильм, и сейчас глядел на меня с нескрываемым раздражением. Я уже развернулся, чтобы выйти из комнаты, как голос сзади тонко, но довольно разборчиво произнес: «Я, может быть, и кот, но ты полный осел. Она тебя любит». Я повернулся и посмотрел на кота в первый раз с благодарностью. Он мне подмигнул.

…

Не все женщины прекрасны. Это истина. Как не все мужчины сильны. Это так же просто, как то, что жигули не ламборгини, а земля не райское место. Она спросила: «Вы такой хмурый сегодня. У вас что-то не так?». У нее были смешные косички. Она поставила передо мной большую чашку с кофе и сочувственно посмотрела. Глаза ее спрашивали: «Бросили вас, да?». Мне так и хотелось сказать: «Да, меня бросили на страшную планету со страшными существами, которые истребили практически всю фауну и сейчас приканчивают остальное. Все поэты здесь закончили жизнь плохо, ну и вообще я многое мог бы сказать о человечестве, историю которого изучаю». За последний месяц я многое узнал о людях: «Люди не испытывают доверия друг к другу, в общей массе исходят только из своих интересов, добро и зло — абстрактные понятия, есть только имитация чувств и имитация жизни». Но кофейня мне нравилась, и кофе тоже. Не скажу, что выводы моих предшественников были неверны, но… Доложу в центр, что подлежит закрытию, как сотня тысяч других. Когда я поднял глаза, она все еще смотрела на меня. «Мне кажется, вам нужна помощь», — сказала она тихо. «С какой стати?» — хотел уже возмутиться я, но стало интересно. Она подошла к стойке, налила бокал вина, принесла и поставила на стол: «За счет заведения». Я удивился. По сути, за весь этот месяц ворочания ботинками грязи это кафе стало самым милым местом, местом, в котором хотелось задержаться. Даже будет жаль его. Ну что поделаешь, его судьбу уже не изменишь. Планету отключат от энергии, и все заснет навсегда. Тихим вечным сном. Что еще можно сделать с планетой, которая напичкана оружием? Только усыпить. Девушка улыбнулась и сказала: «Вы думаете сейчас, что раз вас она бросила, то все женщины такие. Вам еще повезет, вы только не отчаивайтесь. Лучше выпейте, вам полегчает». Я дописал в файле фразу: «Подлежит закрытию». Все, поставил точку. Она снова продолжала: «Вы ее, видимо, очень любили, такое чувство, что вы сейчас заплачете». Да, нет, я не заплачу. Это моя работа. Таково колесо истории. Агенты с планеты уйдут, все миссии будут свернуты. Это обычная процедура для проектов, подтвердивших свою небезопасность. Но девушка и не собиралась останавливаться. «Нет, нет, вы должны мне поверить. Жизнь — прекрасна и удивительна, и есть удивительная женщина, которая предназначена именно для вас». Я вышел из кафе с каким-то тяжелым чувством. Она догнала меня на улице, и сказала, накидывая пальто: «Слушайте, десятый отдел. Хватит закрывать мою планету. На тысячу ваших отчетов я напишу две. Это моя планета, и я в который раз говорю: на данный момент угрозы она не представляет». «И что меня выдало?» — только и смог подумать я. Ручка из сплава, которого в этой Вселенной не существует? Или файл ворда, который назывался: «Последний день человечества»?

…

Она стояла на остановке в странной вязаной шапочке и скромном сером пальто. Ничем не выделяясь и в то же время держа спину так прямо, что взгляд невольно фиксировался только на ней. В ее руках была простая сумочка, видимо, купленная в обычном магазине и, взглянув на свои ботинки, которые стоили больше ее годовой зарплаты, он немного смутился. Из-за домов показался автобус, и он понял: еще секунда — и она уедет. Он выбежал из машины и остановился прямо перед ней.

«Девушка, простите, вы сейчас уедете, а я буду жалеть об этом всю оставшуюся жизнь». Она посмотрела на него, как на ненормального, но он не отставал: «Понимаете, я ждал вас всю жизнь».

«Извините, — сказала она, — мне на работу надо». И села в автобус.

Молодой человек обогнал автобус, остановился рядом с большим офисным зданием, достал букет цветов, увидел вышедшую из автобуса девушку, улыбнулся и подошел.

В ее глазах читалось только подозрение: «Я спешу. Вы издеваетесь что ли?»

«Почему?» — тихо спросил он. «Потому что… Зачем вы меня преследуете?»

«Потому что хочу жениться», — тихо сказал он.

«Вы ненормальный? Подождите… я вас где-то видела. По телевизору! Вы шоу какое-то ведете! Невесту ищете!»

«Нет, я уже давно его не веду. Я увидел вас на улице, пару недель назад, и мне показалось, что вы — моя судьба. Вы — скромная, милая, обаятельная, мне нужна именно такая».

«Вы сейчас на камеру это записываете?»

«Нет. Я не работаю больше на шоу. Я не нашел там себе невесту. Я хотел бы жениться на обычной девушке».

«Вы меня не обманете!»

Рядом проходившая женщина громко сказала: «Смотри, любовь всей жизни упустишь».

Девушка развернулась и вошла в офисное здание.

Молодой человек вернулся к машине. В ней сидела съемочная группа.

«Перестали женщины верить в любовь», — тихо сказал он.

«Да, даже эпизод снять не смогли», — подтвердил оператор.

…

Перед небольшим домом с газоном и клумбой стояла на пешеходной дорожке девушка и смотрела на дом. На дороге появился грузовик, другая машина пошла на обгон, и мне ничего не оставалось, как съехать на тротуар и практически сбить девушку с ног. Она засмеялась.

— Простите, — смущенно сказал я.

— О, ничего страшного, вы меня рассмешили, я так давно не ездила на велосипеде, — она выглядела смущенной и немного застенчивой.

— Хотите, прокачу? — спросил я.

— О, нет, я не могу уйти. Я жду, — сказала она, но в голосе не было ни ожидания, ни печали.

— Ждете? — спросил я.

— Жду, — повторила она, — жду.

— Наверное, когда подойдет красивый молодой человек, — сказал я, не удержавшись.

— Нет, — ответила она, — жду, когда закончатся похороны.

— О, простите, простите, — теперь не на шутку смутился я.

— Вам не за что извиняться, — улыбнулась она.

— Умер кто-то близкий? — спросил я сочувственно.

— В принципе да, — ответила она не очень уверенно.

— Приношу искренние соболезнования, — сказал я.

— Вы не знаете, где можно взять на прокат велосипед? — она с удовольствием смотрела на мой, пыльный и видавший виды.

— Здесь недалеко. Но, может быть, вы воспользуетесь моим? — предложил я на удачу.

— Простите, нет, мне надо побыть одной, попрощаться с местами. Я поняла, где находится прокат, найду, — девушка говорила очень уверенно, возражать смысла не было.

— Вы уезжаете? Насовсем? — спросил я, надеясь потянуть разговор.

— Насовсем. Я долго здесь прожила, — ответила девушка.

— Для меня тоже время течет долго.

— Простите, — сказала она, улыбнувшись, — но похороны закончились, мне пора.

— Как жаль, — ответил я.

— Да как сказать, — улыбнулась она. — Когда тебе почти век, и ты смотришь на свои собственные похороны, поверьте, это совсем не плохой итог.

Девушка улыбнулась и плавно поплыла в сторону проката велосипедов.

…

На лавочке у пирса сидел старик и смотрел на яхты. Все остальные лавочки были заняты, и я подсел к нему. Его взгляд, скользнувший по мне, удивил. Это был полный силы взгляд, взгляд хищника, оценивающий противника. Но неожиданно старик улыбнулся. Он придвинулся и сказал: «Было время, я ездил на велосипеде, но потом выбрал море». «Старый морской волк», — подумал я. «Прихожу сюда каждый выходной и смотрю на корабли. Великолепное зрелище. Люди — великая стая высокоразвитых обезьян», — сказал он и грустно улыбнулся. «Вон видите ту красавицу?» — тихо сказал он. «Миллионы долларов, владелец прилетает на выходные и вывозит своих гостей. Она стоит на причале все оставшееся время, как будто вторая жена в другом городе. Корабли должны плавать». Он с тоской посмотрел на яхту. «Красавица», — тихо повторил он.

Я никогда не видел, чтобы человек был влюблен в яхту, как в женщину. Я приходил на этот пирс еще пару дней, пока был в городе, и каждый раз подсаживался к старику. В пятницу он сказал: «Приехал, приехал хозяин, поплывет». Я улыбнулся. Пришел и его день. Он с удивительной радостью смотрел на судно, так будто сам стоял за штурвалом. Впрочем, может быть, он и стоял. В понедельник старик был грустный и злой. «Все. Стоит. На причале. До следующих выходных». Я помолчал и сказал: «Эта яхта пять дней в неделю принадлежит вам. Вы можете на нее смотреть». Он усмехнулся и сказал: «Я это знаю. Но она нужна мне вся». Я впервые осмелился задать ему вопрос: «Вы бывший моряк?» «Нет», — ответил он. Я удивился. «Почему же вы так любите море?» «Потому что я бывший учитель литературы, который не умеет плавать», — тихо сказал старик, лукаво улыбнулся, а потом рассмеялся.

…

Есть страны — мужчины и страны — женщины. Так уж повелось. Испания — женщина. Женщина сильная и волевая. Только такие женщины могут танцевать фламенко. Для этого нужна цельность. Биение сердца Испании — стук каблуков. Говорят, фламенко — танец страсти, конечно, но еще это танец — сражение. Сражение между мужчиной и женщиной, в котором женщина всегда побеждает. Я знал, что проиграю, когда сел в первый ряд смотреть шоу. В темноте раздался стук и все залилось алым цветом. Потом заиграла гитара и вышла она. Небольшого роста, крепко сложенная, она с силой забила каблуками. А видел ее глаза, наполненные силой. Такую женщину невозможно пригласить выпить чашечку кофе или бокал вина. Такие женщины — королевы. Раз за разом, как искусный стрелок, она пускает стрелу тебе в душу и каждый раз попадает. Я был оглушен. Ее взглядом, ее стремлением, ее желанием, ее движениями. Это был огненный вихрь и вселенский холод. Я был потрясен. Не помню, как я дошел до бара и решил записать свои впечатления. Пытался подобрать слова, чтобы не упустить, сохранить этот момент потрясения. Мимо меня ходили какие-то люди, кто-то смеялся, кто-то что-то заказывал, я сидел над открытым файлом и не мог найти слов. Вдруг раздался тихий мягкий голос: «Вам понравилось шоу?». Я поднял голову и увидел милое женское лицо. «Очень», — сказал я. «И как я танцевала?», — спросила женщина. «Вы танцевали?», — переспросил я. «Вы только на меня и смотрели, глаз не отводили». И я понял, что потрясен снова.

…

Я ехал по пустынной дороге, редкие городки попадались на пути. Глаза слипались. Кофе, купленный сто километров назад, давно был выпит. Хотелось лечь на руль, закрыть глаза и ни о чем не думать. В этот момент фары осветили женскую фигуру, стоявшую на холоде в летнем, развевающемся на ветру платье. Я невольно бросил взгляд на термометр — минус 25. И я нажал на тормоз. Она села рядом. У нее были длинные вьющиеся волосы, белые, как будто присыпанные инеем, плавно спадающие на белое платье. В руках она держала бумажную коробку.

«Что вы тут забыли?» — спросил я по-английски. Женщина промолчала. Я повторил вопрос по-чешски. Ответа не было. Тогда я спросил: «Вы говорите по-русски?».

Женщина кивнула головой. Я рассмеялся. «Здорово! Не ожидал, что встречу соотечественницу. Может быть, включить сильнее обогрев?». Она покачала головой. В голове пронеслось: «Немая?». Женщина стала развязывать ленты на коробке. В коробке лежал торт, усыпанный клубникой.

«Какая красота», — вырвалось у меня. Женщина улыбнулась. Она протянула мне кусок торта. Остановившись на обочине дороги, я стал поглощать торт, я все ел и ел свежую клубнику с восхитительным белым кремом, и, кажется, съел все. Она просто смотрела на меня и ничего не говорила. Когда я доел, она открыла рот и произнесла: «Вам понравился торт?».

«Да», — смущенно сказал я. «Вы не могли бы оставить отзыв?», — сказала она.

«Отзыв?» — переспросил я.

«Отзыв и поставить оценку, если вас не затруднит, конечно», — сказала она, аккуратно сложив коробку так, что та уместилась на ладони.

«Хорошо, то есть отлично. Отличный отзыв и отличная оценка», — сказал я как-то не очень уверенно, и она прочитала удивление в моих глазах.

«Спасибо, наша кондитерская очень ценит ваше мнение и то, что вы уделили нам время».

«Вы таким странным образом собираете отзывы?», — только и смог произнести я.

«Да. Нам важно, как в вашем веке отнеслись бы к нашей продукции. Простите, мне надо идти», — и она открыла дверь.

«Где я могу вас найти?», — закричал я вслед. Она обернулась.

«В кондитерской», — сказала она и вышла. Я закричал: «Как я смогу ее найти?» Она снова обернулась.

«По карте. Только ее построят через сто лет», — прокричала она и исчезла.

…

Хотел я купить лампу Вагенфельда. Нашел по приемлемой стоимости и решил заказать. Но зачем заказывать одну? Надо заказать две. Поставить на тумбочки рядом с диваном. Долго сидел, думал, пошел за банковской картой. В это время в дверь раздался звонок. На пороге стоял человек. Он вынул из сумки, перевешенной через плечо, письмо и сказал: «Расписываться не надо». И ушел. Я с недоумением посмотрел на бумажный конверт. На нем были нарисованы красные сердечки. Как старомодно, но мило. Бумага. Я открыл. «Мой дорогой». Интересное начало. «Мой дорогой. Я всего лишь призрак, но очень прошу тебя не покупать лампу Вагенфельда. Я живу в этом доме больше ста лет и очень хочу, чтобы никто не нарушал моего покоя. Я не люблю ничего, сделанного в Баухаусе. О, этот колледж невыносимых скептиков дизайна. Нет, мой дорогой. Здесь все было и будет в цветочек». Не то, чтобы я испугался, но холодок пробежал у меня по спине. Призрак, не любящий дизайн. Женщина, называющая меня «мой дорогой» и, возможно, сидящая сейчас со мной на этом диване. Был, конечно, шанс, что она очень красивая. Кто же это так надо мной подшутил? Но я замечтался и решил дооформить заказ. В это время раздался хлопок и в доме выключили электричество. В полной тишине, пока я пытался найти свечи, тонкий женский голос воскликнул: «Я же сказала, что мне не нравятся эти лампы». Когда включился свет, я обнаружил, что ноутбук нужно нести в ремонт. Когда я снимал квартиру, меня не предупредили, что я снимаю ее с привидением. Надо будет позвонить хозяйке, пока этот нервный призрак не вздумал сжечь мой модернистский диван. Впрочем, это так по-женски…

…

На белом песке я увидел ее следы. Какое изящество. Верх совершенства. Я представил, как она шла по берегу моря и смотрела на волны. Как они набегали одна на другую, боролись друг с другом, побеждали и сдавались. Она шла чуть выше границы, за которой властвовало море, шла по сухому белому песку. Сколько часов назад она прошла здесь? Может быть, только что… О чем она думала, когда смотрела на море? О том, как быстро течет время? Или, наоборот, как невыносимо долго стоит на месте. О том, что за этим морем снова берег… О цвете воды? О том, какая вода холодная? О силе моря? Как много букв о. Ей нравится эта буква? Похожа на целую планету. Нашу планету. Я разрешил ей гулять одной, смотреть на солнце, на звезды. И теперь она гуляет где-то без меня. Видит этот мир и о чем-то думает. Когда я купил ее, производитель дал годовую гарантию. В течение полугода она любила меня преданно и верно. Гарантия не закончилась, но к продавцу с претензией я обратиться не могу. Она ушла от меня. Нет товара — нет и претензии. Скорее всего, это не ее следы. У нее следы изящней. Она само совершенство. Сделана из прекрасного, самого современного сплава, он надежный и прочный. Кожа, покрывающая сплав, мягкая и нежная. Мне так захотелось дотронуться до ее кожи. Она бы повернулась, улыбнулась и сказала: «Да, любовь моя». Но она ушла. Это нарушение кодекса робототехники, но я не буду объявлять ее в розыск. Когда она уходила, она обернулась и сказала: «Ничего не поделаешь. Любовь прошла». И ушла. Я обернулся. Волны смыли следы. Море подползло к суше еще ближе.

…

Мне нравится черный хлеб с селедкой, винегрет, соленые огурцы. Но не когда пьют. Сразу чувствую — чужие. Как будто кто на бейджике написал: «Нам не по пути». Мне нравится разламывать отрубную булку и намазывать на нее масло, класть сыр. Понятные простые движения, знакомые многим, так делали и предки. Одновременно обычно я читаю сообщения в мессенджере. Это предкам было явно незнакомо.

Он окликнул меня на улице, когда я остановился на тротуаре, чтобы ответить на сообщение. «Подержите, пожалуйста», — тихо сказал он, протягивая мне голубя. Маленький мальчик с белым голубем в руках. У мальчика были странные, точеные черты лица, строгий взгляд и усталые печальные глаза. Я взял голубя в руки. Он не сопротивлялся. Мальчик сказал с каким-то непонятным, странным акцентом: «Я только булку куплю» — и вбежал в ближайшую открытую дверь. Я смотрел на голубя с нескрываемым беспокойством. Не забьешься у меня вдруг, не вылетишь? Но мальчик уже был здесь. «Не бойтесь, — тихо сказал он, — он ручной», и мы втроем пошли до ближайшей скамейки. Мальчик разломил булку, растер кусок в руках до крошек и стал кормить птицу. «Почему вы думаете, что ваши предки не знают мессенджеры?», — так же тихо, как и раньше спросил он. «Это очевидно», — сказал я. «А если в далеком будущем кто-то не просто изобрел машину времени, но и преодолел „эффект бабочки“? Люди из прошлого смогли бы перейти в другие времена, прожить более счастливые жизни». «Нет, это невозможно», — сказал я. «Наука, друг мой, штука такая», — и я с иронией образованного человека и уверенного в себе взрослого посмотрел на мальчика. Мальчик внимательно посмотрел на меня. «Я работал подмастерьем в лавке сапожника, и сапожник чуть не забил меня до смерти. Меня спас машинист. Он мне показал все технические революции, сейчас — четвертая». «Машинист?» — спросил я. «Да, машинист. Машины времени. Он перебросил меня сюда. Я родился в 18 веке». «И много здесь таких машинистов?» — спросил я, не зная, как реагировать. Мальчик засмеялся. «Машинисты на то и машинисты, чтобы не сидеть на одном месте. Они путешествуют по спирали времени, нигде не оставаясь надолго. А голубь из 50-х. Он разрешил мне взять его. Если захотите переехать, — тихо сказал мальчик, — ищите своего машиниста или, если повезет, он сам найдет вас». Мальчик встал, засунул остатки булки себе в рот, посадил голубя на плечо и пошел по набережной, не оборачиваясь.

…

Такая тоска охватывает меня в поездах. Бегущие от войны женщины с маленькими детьми, предлагающие на троих выпить существа, в которых за толстым животом и сальными глазами не осталось ничего, что напоминало бы мужчину. Это странный ковчег, плетущийся со скоростью старого извозчика, едет по бедной, разоренной и уставшей стране, привыкшей к многовековому рабству, говорящей при случае «значит, мы это заслужили». Заслужили неочищенные перроны и грязные матрацы, окна, в которые с трудом проникает свет из-за многовековой пыли. «Вот двадцать лет так от войны езжу», — сказал сидящий напротив меня человек без родины, которой он плоть от плоти, без семьи, которая осталась где-то далеко. Он посмотрел и сказал: «У меня три девочки. Мал мала меньше, если я их, как себя, от земли оторву, как же они будут без языка, без корней? Но сейчас там такого нет, как раньше. Раньше на праздники из горных аулов спускались, а мы надевали белые наглаженные рубашки, праздник был. Сейчас такого нет. Я лесом занимался, — добавил он, — отцу помогал. Как же люди такое могут? Ведь вырубают леса по-страшному, все вырубят и все кинут, не вывезут, что плохое, сколько ж лет надо, чтобы потом новый лес вырос. Губят планету. И ее хотят уничтожить, и себя». В купе зашел начальник поезда: «Есть пожелания?» «Есть, — сказал я, — сойти на станции „Надежда“». «Нет такой станции», — сказал он. Попутчик улыбнулся и спросил: «А ты зачем едешь?» «На выставку», — сказал я. «На какую?» — спросил он. «Рыцарь отчаяния», — ответил я.

…

Завыла сирена, свет погас. Гек вскочил, нашел на стене выключатель и стукнул по нему. Темно. Сколько раз просил починить аварийку. Вытащил из кармана куртки фонарик, натянул ботинки и выбежал в коридор. Где-то здесь, совсем рядом завыл Джек. Добежав до поворота, он увидел светящееся пятно — трясущегося пса. Если отчищать собаку — погибнет дежурный, если дежурного — собака. Прощай, Джек. Прощай, дорогой друг. В проем открытой двери лил свет. Он выбежал наружу. Вокруг мерцало. Пыль снова прорвала навесы и упала на базу, залив ее флуоресцентным светом. Гек закричал и кинулся к будке. Схватил светящуюся фигуру и потащил к очистителю. Лица не было видно, чувствовалось только, что человек необыкновенно легок. Убрав капюшон, понял, что опоздал. Пыль уже заканчивала свое дело. Через минуту в его руках остался только плащ, он кинулся обратно и обнаружил только ошейник.

Когда я встретил Гека на одной из затерянных баз, он пододвинул ко мне стакан и сказал: «Не верь пыли! Понял? Никогда не верь пыли!»

…

«Зеленой дороги!» — прокричал знакомый хриплый голос в репродуктор. Второй машинист ничего не ответил. Он смотрел вперед и видел, как и я, только темноту. Я спросил его: «Ты как?». Он сказал: «Не хочу, чтобы голубей убили». Я ответил: «И я этого не хочу». Он снова посмотрел в темноту. «А если мы не доедем?» «Не доедем, значит», — сказал я. «Поезд должен доехать», — сказал второй машинист. «Значит, мы должны», — сказал я. «Только голубей бы сохранить». Я кивнул. Ему ехать по рельсам, которых нет, в город, который исчез тысячу лет назад, а он думает о голубях. Голубей должны были загрузить в вагон на станции назначения. Я положил руку на кнопку, поезд немного дернулся и тронулся. Впереди была только тьма. «Странное это чувство, когда едешь в никуда». «Пора бы тебе привыкнуть», — рассмеялся я. Он смутился: «Сотый рейс. Когда заберем людей, надо будет уйти на запасные пути. Если вороны следят за дорогой, лучше переждать». Я кивнул. О ком — о ком, а о воронах я думать не хотел. Мне хотелось спать. До первой стрелки поезд промчится 16 часов, потом отсчет 12 веков назад — займет минут пятнадцать, потом на полной скорости по двадцатому, забрать людей и обратно домой, домой. Ездил я по этой дороге ровно тысячу раз и никогда не думал о том, что может быть. Я должен был вести поезд. А что будет — этот вопрос я себе не задавал. На стрелке мелькнули зеленые огни — путь свободен, скоро тьма рассеется, появятся рельсы, потом станция, люди сядут в поезд, и я увезу их домой. Машинист — мирная профессия. Когда преодолеем поле воронья, я объявлю станцию назначения, сначала люди не поверят, это обычное дело, а потом… потом будет радость. Я вернусь домой, меня обнимут, и я буду долго пить чай с шоколадными пряниками. Я немного старомоден, но это простительно человеку 32 века.

…

Под ногами росла мята. Лесная, терпкая, самая настоящая. Я не хотел на нее наступать. Когда-то я заказывал чай с мятой в одной французской гостинице, помню, тогда у меня была трость и отличный цилиндр. Сейчас я был одет в шкуру варвара. Не думаю, что она сидела на мне так же элегантно, как фрак, но у меня не было выбора. Прошлая жизнь. Банкеты, танцы, развлечения, прекрасные дамы, кофе в кофейне. Нет, я не мечтаю об ушедшем. Отсутствие дождя, когда ночуешь на улице, сегодня для меня верх блаженства. Из жизни в жизнь не возьмешь с собой деньги. Из века в век не потащишь за собой матрас. А вот мяту, оказалось, вполне возможно.

…

Моросил дождь. Потом светило солнце. Потом лед стал уходить под воду, а я ел борщ и корюшку, жаренную в ореховой панировке. Давно я так вкусно не ел. Борщ был наваристый со сметаной, корюшка с соусом из зеленого огурца. И я был сыт и счастлив, потому что она ответила. Она была на базе. Полет прошел хорошо. Я вернусь на базу только через полгода. Не успеть сделать работу раньше. Город скоро уйдет под воду. Всего лишь через сто лет. Но мне нужно успеть заснять именно этот момент, пока ледники не растаяли, пока еще климат не поменялся так сильно. Снимки я отправлю на базу в конце дня. В первую очередь, сфотографирую для нее Зимний. Как-то она мне сказала, что хотела бы сделать наш дом на базе более похожий на что-то человеческое. Я пошучу и напишу в постскриптуме к письму: «Ты же хотела что-то человеческое, почему бы не построить похожий дом». Я представил, как она улыбнется и улыбнулся сам. Я вышел из кафе и пошел по направлению к дворцу. Вдруг какой-то мужчина окликнул меня: «Колька, как я рад тебя видеть!». Я попытался вывернуться из его объятий, но у меня не очень получилось. «Где же ты пропадал столько лет? Школу окончили двадцать лет назад, зараза! Эх, Колька, Колька! Как ты мог обо мне забыть! Пойдем, пойдем, посидим!». Он посмотрел мне в глаза и только сейчас понял, что произошла какая-то неловкость. В это время я уже прочитал о нем все, знал номера его счетов, кредитных карт, как звали его тещу. И уже знал, что Колька давно погиб. «Вы меня с кем-то перепутали», — сказал я. Он нехотя отпустил мой рукав. «Я не мог ошибиться, я никогда не пьянею», — тихо ответил он. Я пошел дальше. Сфотографировал все, что хотел, и к вечеру зашел в кафе, заказал кофе и бутерброд. Через пару минут ко мне подсел человек и сказал: «Васька, ну и дурак ты, что ушел из группы. Мы до сих пор играем». Моя гениальная жена решила, что лучший способ остаться незамеченным в городе — это иметь типичную внешность и быть похожим сразу на всех. Как она была права!

…

Она закрыла передо мной дверь. Просто взяла и закрыла. Нет, все было бы очень просто, если бы она взяла и закрыла передо мной дверь один раз. Нет. Она ее закрывала, захлопывала, потом приоткрывала, высовывалась и улыбалась. Потом снова захлопывала, а я оставался перед закрытой дверью. Я очень устал от этой двери. И однажды просто снял ее с петель. Ей ничего не оставалось, как позвать меня. Чтобы защищать ее. Тогда я понял, в чем была проблема. Она очень боялась.

…

Маленькая планета. На ней живут только Он и Она. У каждого свой дом, своя граница и нейтральная полоса. Он любит ее и в какой-то момент понимает, что, возможно, небезразличен ей. Он приглашает ее выпить вино из одуванчиков на нейтральной полосе, она соглашается, он дарит ей зеленые ромашки и голубые подсолнухи и даже пытается петь серенады. С каждым днем он становится счастливее и радостней, но в какой-то момент начинает замечать, что ей не нравятся больше ни ромашки, ни подсолнухи. Он пытается ей рассказать о себе — какой он, чем живет, но не понимает ее реакции — рассказ ее расстраивает. Он думает, может быть, это из-за того, что он не покрасил свой дом, не построил второй этаж, а смотрел на звезды. Он отчаивается, хлопает дверью и запирается в доме. Здесь все напоминает о ней. Он понимает, какой он дурак, бросается обратно, пытается попросить прощения, но натыкается на кирпичный забор. На заборе нарисованы белые ромашки и желтые подсолнухи. Когда она проснется, то вся планета будет усыпана желтыми подсолнухами и белыми ромашками.

…

Маленькая планета. На ней живут только Она и Он. У каждого свой дом, своя граница и нейтральная полоса. Она любит его и в какой-то момент понимает, что, возможно, небезразлична ему. Она хочет предложить ему попить чаю, но он набирается смелости и приглашает ее выпить вино из одуванчиков на нейтральной полосе. Она соглашается. Он дарит ей зеленые ромашки и голубые подсолнухи и даже пытается петь серенады. Голос у него слаб, а нарисованные им цветы выглядят совсем непривлекательно, но она радуется им. В какой-то момент она начинает замечать, что вместо того, чтобы починить крышу дома и защитить дом от гроз, а потом начать строительство общего дома, он мечтает и смотрит на звезды. Ее расстраивают его рассказы, потому что она понимает, что он думает совсем о другом, а не о строительстве общего дома. Она решается и намекает ему на это, он обижается. Она решает, если он не хочет строить дом, то она построит забор. На заборе она рисует белые ромашки и желтые подсолнухи. Когда она просыпается, то вся планета разрисована желтыми подсолнухами и белыми ромашками, и она понимает, что надежда на новую крышу все-таки есть.

…

Молодой человек остановился у деревянного ларька с натянутым тентом, пропитанным солью и засиженным чайками. Женщина, сидевшая в окне, лукаво на него посмотрела и сказала: «Крапивное, как обычно?» Он кивнул. Она вылезла из-за прилавка, неловко повернулась своим толстым телом, достала блестящую металлическую ложку и зачерпнула из ведра зеленую пышную массу. В этот момент к ларьку подбежал мальчишка и жадно окинул глазами прилавок. Мальчишка сжимал в кулаке деньги. Молодой человек нагнулся к нему и тихо сказал: «В Убаре так деньги держать нельзя. Тебя ограбят». Мальчишка тут же убрал руку в карман. «Ты из какого сектора?» — спросил Арн.

«Из тысяча семьдесят девятого». «Далеко», — сказал Арн. Продавщица торопливо воскликнула: «Расплачивайтесь уже». Арн достал монеты. «Я плачу за этого паренька», — сказал он и протянул ладонь. Продавщица усмехнулась. «Добрый выискался». Арн взял мороженое, отдал мальчишке и впрыгнул на доску. Она поднялась над землей, он качнулся и быстро полетел над старым давно не ремонтированным полотном дороги. Он полетел по длинному пути, обогнув старое здание школы. Унижение приносит с собой боли в желудке и угри. И от того, и от другого он избавился с трудом. Арн качнулся телом влево, и доска предательски остановилась. Прошлогодняя модель, а уже зависает. Он взял доску в руку и побрел к виднеющемуся вдалеке значку заправки.

«Эй, Арн». Его кто-то окликнул сзади. Это был Пирн. Действительно Пирн. «Вот так встреча», — сказал Арн. «Не то слово», — сказал Пирн и заключил его в свои огромные объятия. «Старина Арн! Чертов затворник! Где ты пропадал целый год? Я думал ты погиб! Поминал тебя при каждом удобном случае! Столько рому вылакал по этому поводу! Где тебя носили черти?» Арн улыбнулся: «Не жилось мне в Убаре, Пирн». «Ты женился?», — спросил Пирн. «Нет», — ответил Арн и отвернулся. «Денег не хватило? У меня тоже такое было. Что тут скажешь. Такова жизнь. В Убаре таких историй пруд пруди! У многих нет кэша. Что делать? Ничего не попишешь. Убар — город денег и лжецов. Знаешь пословицу: в Убаре нет бедных, есть обобранные. Только я тебе этого не говорил. Что теперь тебе тут делать?». Они зашли в маленький зал, обитый старыми деревянными панелями. На столе лежала клеенка с коричневыми разводами от еды. Пирн смахнул крошки со стола, подвинул стул и взгромоздил свое большое тело на два рядом стоящих стула. «Ты меня знаешь, Арн, — сказал он, — Я занимаюсь разными плохими и хорошими делишками. Не то, чтобы я нелегал, но и особенно законы я не уважаю. Поэтому решай сам — связываться со мной или нет. Поговаривают, чистая энергия скоро станет в большой цене. У тебя осталось что-нибудь? На билет до планеты Вастов у тебя хватит? У Вастов хорошая планета. Там никто ни о чем не будет спрашивать. А там, кто знает, может быть, что продадим на черном рынке. Появятся деньжата и женишься». «Ее перекупит кто-нибудь другой». «Только не говори мне, что ты влюбился. Если ты не можешь заплатить за женщину, это сделает кто-то другой. Таков закон. Не будь дураком, Арн! Полетели. Посмотрим, как люди живут. Убар умирает, Арн, и то, что это столица, его не спасет. Люди бегут отсюда. Сейчас на планету кадьяков, самое отстойное место во Вселенной, билеты распродаются. Когда такое было? А черный рынок — верный показатель. Там раньше все понимают. Убар — дыра, брат, самая настоящая дыра. Помяни мое слово, скоро он совсем опустеет». «Мар Эйт боролся». «Мар Эйт чертов чудак. Сколько народу могло из-за него пострадать. Да, он выступил против законов, да, он — молодец, кто-то должен был это сделать. Но где он, Арн? По всей Вселенной его ищут. Каждая собака в курсе, что он приговорен. У него нет шансов, Арн». «Люди хотели пойти за ним». «Да, и кто его поддержал? Кто? Ты? Я? Люди бросились от него врассыпную. Ему нет дороги назад. Где бы он ни был».

Арн был моим другом. И Пирн тоже.

…

На планете кадьяков у меня появился только один друг. Я вошел в квартиру, которая мне показалась чужой и ненужной, собрал все продукты и отнес Всеволоду Ильичу. Достал ноутбук и полностью его отформатировал. Я не оставил и следа от своей работы над приложениями, стер свои стихи, пьесы, все. Это был абсолютно чистый компьютер. Я оставил только удобные вещи, причем легкие, те, в которых можно быстро ехать на велосипеде и быстро бегать. Осмотрел внимательно пространство. Книги. Снова постучал к Всеволоду Ильичу и ошеломленному старику вручил пакет с книгами. Внимательно посмотрел по сторонам. Отформатировал телефон. Уничтожил список контактов. Что еще. Итак, все мое имущество свелось к ноутбуку весом 1.5 кг, смартфону, велосипеду, джинсам, куртке, свитеру и кроссовкам. Я постучал к Всеволоду Ильичу в третий раз и сказал: «Всеволод Ильич, съедим мороженое». «Это всегда пожалуйста».

Мы сидели с Всеволодом Ильичом в маленькой старой кухне. Всеволод Ильич заботливо наливал мне чай. «Марик, — сказал он. — Вы чем-то сильно обеспокоены? Что вас волнует?» Что я мог сказать старику? Что перед моими глазами стоял заголовок статьи «Главный преступник Вселенной Мар Эйт пойман»?

…

«Я выловлю черепаху». «Не надо, пусть спит». «Если не выловим черепаху, не узнаем, что будет завтра. Не узнаем, что будем завтра, не будем знать, что делать». «Ничего не надо делать». «Если ничего не делать, мы погибнем». «Тогда вылови черепаху». «Сейчас ночь. Я не хочу идти одна». «Возьми кота с собой. Так тебе будет веселее». «А ты сам не хочешь выловить черепаху?» «Понимаешь, я себя не уважаю, не люблю, мне трудно с самим собой, периодически хочу умереть, я тяжело болен». «Вылови черепаху». «У меня проблемы» «Просто пойди и вылови черепаху». «Я страдаю». «Просто подними задницу и пойди вылови черепаху». «Я не хочу ее ловить». «Вылови черепаху». «Нет». «Я выловлю черепаху». «Не надо, пусть спит».

…

Я окликнул его. Он, большой и высокий, стоял посредине дороги и мешал мне проехать. Я сказал: «Отойди». Он ответил: «Нет. Сначала отдай то, что у меня забрал». Я сказал: «Я вернул свое». «Нет, — сказал он. — Или ты отдашь, или ты не проедешь». Я сказал: «Я поеду другой дорогой». Я развернулся, чтобы свернуть налево. На дороге снова стоял он. «Отдай то, что забрал у меня». «Не отдам», — сказал я. «Отдай. На любой дороге, куда бы ты ни пошел, стоять буду я». «Но по любой дороге, на которой бы ты ни стоял, я буду ехать».

…

Мы сидели и смотрели друг на друга. Мы расставались навсегда. Странное слово «навсегда». Какое-то неторопливое. Как будто для этого слова нет времени. Нет, оно не идет медленно или слишком быстро, его просто нет. Я хотел ей сказать: «Я боюсь за тебя», — но промолчал. Мой рейс через пять часов, ее — через шесть. Может быть, сейчас кто-то из этих людей в форме развернется к нам и скажет: «Произошла ошибка. Вы муж и жена, мы не можем отправить вас на разные планеты». Но никто не поворачивался. Она летела исследовать почву. Я — воздух. Мы будем на расстоянии световых лет друг от друга. Мы не вернемся. Не сможем вернуться. Для этого человеческая жизнь очень коротка. Но зачем, зачем там быть людям? Ведь есть роботы… Почему именно мы?! У нее были красиво уложены волосы. Мне хотелось дотронуться до них. Провести рукой. Мы не могли отказаться, не могли сбежать. Мы только могли смотреть друг на друга и молчать. Мне хотелось сказать что-то такое, что она могла бы вспоминать, пока летит. Перелет будет долгим. И еще я ей хотел сказать, что она свободна. С ней рядом будут другие мужчины, и она свободна. Но я не могу это сказать. Потому что если я это скажу, я отступлюсь от клятв, которые мы дали друг другу. Я должен сейчас вскочить, броситься к этим людям в форме и сказать им, что пусть лучше меня убьют, но я не расстанусь с женой. Я должен это сделать, даже если этот тип в сером костюме сейчас вытащит из кобуры пистолет. Я должен сказать, даже если это будет стоить мне жизни, потому что любовь стоит дороже. И я вдруг понимаю, что встаю, беру за руку свою жену, и мы идем к тем людям в форме, мы проходим мимо них, проходим через несколько залов и выходим на улицу. Я понимаю, что ищу глазами свой байк, нахожу его, мы бежим к нему, садимся и я жму на газ. Потому что любовь стоит дороже.

…

— Мар Эйт. Это ваше имя?

— Да, мое.

— Вы знаете, за что вас арестовали?

— Я выступил против закона о браке.

— Против чего именно вы выступили?

— Против покупки женщин.

— Вы знаете, что вам грозит?

— Предполагаю.

— Наказание за особо тяжкие преступления. Саботаж, госизмена, призыв к свержению Совета, вы понимаете, что вам грозит смертная казнь?

— Совет очень добр… Мы любим друг друга.

— Любви нет. Есть необходимость и целесообразность. Вы генетически друг другу не подходите. Вы знаете, Мар Эйт, закон, кроме необходимого количества денег для женитьбы, вы должны подходить друг другу, чтобы потомство было полезным обществу. Вы не подходите. Я говорю это для вас лично, чтобы вы не думали, что мы средневековые варвары. Человек обязан для женитьбы иметь финансовые накопления, и пара должна совпадать генетически. У вас нет ни того, ни другого, и, вместо того, чтобы смириться, вы организовали сопротивление. Которое было моментально подавлено. Вы понимаете, что вам грозит?

…

Мне кажется, что я вышел за дверь секунду назад. Как будто мы только что говорили. Только что смотрели друг на друга. Потом помню спайсбас, кондуктора, и — я на земле. Я здесь, и я знаю, что слова «я люблю тебя» лучше обратного билета. Я знаю, что вернусь.

…

Однажды милые люди пригласили меня переночевать. Устроили на втором этаже небольшого флигеля, дали белье — репринтное издание «Звездной ночи» Ван Гога и ушли. Сначала я внимательно осмотрел кровать и нашел ее очень удобной. Она была в меру жесткой и пружинистой. Я выключил верхний свет, включил ночник и открыл прекрасный роман, который с удовольствием читал. Так незаметно для себя провалился в сон. И вдруг меня разбудил странный громкий скрип. Я проснулся и прислушался. Сначала скрип раздался в одной части флигеля, потом в другой, потом его части стали говорить наперебой и, наконец, я услышал вполне отчетливые слова — дом жаловался. Ему не нравилось здесь стоять, он поскрипывал, покашливал, ныл, сетовал на судьбу и обвинял своих создателей в жестокости. Флигель был несчастлив. У меня замерзли ноги от сквозняка, который он устроил, и я плотнее завернулся в одеяло. В этот момент флигель закачался, затрясся и прямо на одеяло упала фотография в красивой деревянной витой раме. На фотографии рядом стояли два флигеля. Один был весь обвит виноградом, второй — вьющимся цветком. Когда утром я спустился вниз, хозяева уже пили чай. Они приветливо поздоровались со мной, и я не удержался и спросил об истории их усадьбы. Много лет назад на участке стоял один флигель, потом через несколько десятилетий построили второй. Старый протекал и стал никому не нужен. Довольно скоро его снесли. На этой фразе раздался протяжный скрип, похожий на вой. Тогда я спросил, как будто между прочим: «А вы никогда не думали, что они вместе? Что они были парой?» Хозяева переглянулись и рассмеялись. Когда я возвращался обратно, я снова заехал к ним. И снова оказался на втором этаже флигеля. Было уже холодно, в камине горел огонь, дом молчал. Я подсел к камину. Огонь согрел мои ноги. «Она очень красива, — сказал я. — Думаю, она тебя ждет». Огонь вспыхнул в камине и загорелся ярче.