Записки агента Разведупра

VII

— Нам надо установить в ближайшее время ленинградских буржуев, получающих письма нелегальным путем. Понятно, иностранные миссии пересылают все, что им выгодно, но, помимо них, работают какие-то тайные доставщики, — сказал Фишман, маникюря ногти моим перочинным ножом.

— Как же к этому приступить? — спросил я.

— По примеру прежних лет. У нас была в прошлом году одна дама в Териоках, она брала письма с «оказиями» от русской эмиграции и доставляла адресатам. Точно и быстро. Наше дело было перлюстрировать и передавать по назначению. И немало «теплых дел» образовалось таким образом. Белые поймали нашего курьера на границе с письмами из России. Дамочку сцапали. Финн выдал ее, что ли, — ответил Фишман угрюмо взглянув на меня.

— Вашу супругу пустить бы в оборот! Как вы на это смотрите, товарищ? — спросил Фишман, пристально взглянув на меня.

— Не пригодна товарищ Залькевич для этой работы: ее бесполезно послать в Териоки и заменить ту даму, которая работала там по оказиям. Она не владеет финским языком или шведским, никому не известна там, и, вообще, направлять какого-то агента в «прифронтовой» район сейчас опасно и, главное, бесцельно. По-моему, надо найти среди живущих там кого-нибудь, — ответил я Фишману.

— Тогда надо организовать это дело через посредство выборгского уполномоченного. Хорошо, я поговорю с товарищем Розенталем по этому поводу. Что же делает теперь товарищ Залькевич? — спросил Фишман резко и сухо и, видимо, недовольный моим ответом.

— Она работает по собиранию сведений о проживающих тут эмигрантах, — поспешно ответил я.

— Французским языком хорошо владеет? — спросил Фишман, рассматривая ногти.

— Отлично, а что?

— Интересное дело, товарищ. Командируйте-ка ее в Гранкулла. Это недалеко отсюда. Там в первоклассной санатории живет бывший великий князь Кирилл Владимирович. Надо выяснить его окружение. Ей это нетрудно. Приедет туда — я закажу по телефону на имя баронессы Толь номер, и баста! Как ей играть роль баронессы — нам с вами не учить. По нашим сведениям, князь любить сыграть в карты в салоне санатории… При удобном случае и она примет участие. Проиграет, если нужно, не так ли? Впрочем, мы дадим ей другое имя. Баронесса Толь небезопасно, пожалуй. Князь может знать настоящую. Лучше дадим ей чисто финскую фамилию. Все равно документы там не спрашивают. Пусть она превратится в жену какого-нибудь финского адвоката или инженера. Пару чемоданов с ее туалетами мы перешлем в Або, что ли. Багажом перешлет наш агент в Гранкулла, а там портье привезет с вокзала. Из Або будет ее «муж» посылать ей письма, телеграммы, а главное, открытки — чтобы все, кому это интересно, могли читать. Хэ-хэ-хэ, — произнес увлекшийся планом обработки великого князя Фишман.

— Каким образом она будет доставлять вам сведения? — спросил я, озабоченный за судьбу Залькевич.

— О, это чрезвычайно просто, товарищ! В условные дни я буду посылать в санаторию модистку… Нашу мадам Маргариту. Она привезет ей заказанное платье и получит сводку, написанную на подкладке, что ли, писать ей придется составом «Мысль», — ответил Фишман и вынув из кармана бумажник, достал из него два маленьких пакетика.

— Помеченный крестиком пакет пирамидона содержит состав, растворяемый в кипятке, второй пакетик — досыпать порошок в остывшую воду. Писать надо заостренной спичкой и, понятно, — шифром. Вот, передайте ей чернила и сообщите, что через несколько дней ей предстоит командировка. Заготовьте чемоданы с платьем — за ними приду я сам.

Фишман хлопнул бумажником по колену и, почесав горбатый нос указательным пальцем, вскочил.

— Черт возьми, засиделся! У меня свидание с эстонцами, — бросил он торопливо и, взяв со стула шубу, оделся.

Напялил шляпу и, протянув мне на сей раз всю кисть, произнес:

— До свиданья! Жду вас завтра в пять часов вечера у сапожника с ответом от «жены». Оденьтесь поскромнее. До свиданья.

В одно из окон я видел, как юркнул в калитку присутулившийся Фишман.

Всю нашу беседу я передал пришедшей с прогулки Залькевич.

Она слушала, застыв в позе приговоренной… Голова ушла в плечи, и пальцы нервно теребили края скатерти.

— Еду, что делать? — удрученно произнесла она и, встав, направилась в спальню.

Я беспомощно развел руками и подумал глядя ей вслед:

«Плакать пошла. Долго ли выдержит?»

В низеньком, придавленном к земле домике, на одной из улиц предместья, жил сапожник Мууконен (бежавший в СССР в 1923 году). Моложавый, кряжистый и широкоплечий финляндец занимал весь дом, состоявший из двух комнат и кухни. В 1919 году он кончил курсы командного состава в Ленинграде и был послан на подпольную работу в Гельсингфорс.

Прибыл «легально» или, вернее, перешел границу под обстрелом советской пограничной стражи. Пробыл две недели в карантине, посидел несколько дней в полиции и, так как оказался «чистым», получил разрешение остаться на родине.

Занял убогую квартиру и стал подбивать подметки, чинить обувь и латать галоши… Клиентелой был Мууконен доволен — рабочие, извозчики и другие бедняки малолюдного квартала.

Мууконен вел трезвый образ жизни, не курил, единственной слабостью бедняка сапожника была любовь к шахматной игре. Ночи просиживал со «знакомыми» за черно-желтой доской…

— Пройдите в заднюю комнату, там чище и кожей не так воняет, — предложил мне хозяин и раскрыл передо мной дверь.

Кровать, три деревянных стула, стол и в углу полка с книгами.

На стене висели олеографии Беклина — «Остров смерти» и засиженный мухами календарь какой-то фирмы мыла.

— Вы давно уже прибыли? — спросил Мууконен, оставаясь стоять около двери.

— Около месяца тут, — ответил я, любуясь атлетической фигурой красного офицера.

— У меня там остались жена и двое детей. Обещают все сюда их доставить… А как я тоскую по ним, — горестно произнес Мууконен, и светлая улыбка озарила его грубое, скуластое лицо.

— Ну как там, вообще? Хорошо, не правда ли? Пролетариат строит новый мир. Великое это дело. Да, великая победа. Как вы думаете, скоро тут будет то же самое, что и в России? Наши все готовы… Я уже имею роту молодых пролетариев. Учу их по вечерам, между шахматами, боевой тактике. Молодцы ребята. Горят жаждой сразиться с капиталистами. Да, — промолвил сапожник, мечтательно глядя куда-то в даль.

— Теперь стало лучше. Понятно, в конечном счете победит коммунизм, — солгал я Мууконену и подумал, что бедняга напрасно ждет жены и детишек — они заложники.

— А вот и товарищ Фишман, кажется, пришел, — произнес Мууконен, кивнув в сторону входной двери.

Закрыв дверь комнаты, он кинулся отпирать дверь на двор.

В кухне закартавил голос Фишмана.

В вошедшем типе, в потертом пальто, финской меховой шапке и пестром шарфе вокруг шеи, трудно было узнать Фишмана.

— Добрый вечерок, — приветствовал меня Фишман, снимая шапку и садясь на край постели.

— Здравствуйте, товарищ, — ответил я и невольно рассмеялся.

— Вы чего, а? — спросил он.

— Вы неузнаваемы, товарищ Фишман, — пояснил я причину смеха.

— Я-то? О, да! Надо, товарищ, шкуру менять, а то глаз намотают шпики. Это что еще! Раз я нарядился финским попом и от Ганге до Або проехал по железной дороге, — самодовольно улыбаясь сказал Фишман и, сняв шерстяной шарф, бросил его на кровать.

— Товарищ Мууконен, дверь заперли? — спросил он сапожника.

— Да, — ответил тот почтительно.

— Идите сюда и слушайте. Есть дело, — продолжал он, расстегивая пальто.

Сапожник покорно сел около окна, из которого была видна узенькая улица, слабо освещенная кривобоким фонарем.

— Ночью к вам придут два товарища — эстонцы. Устройте их во второй комнате. Рано утром за ними придет Якко. Они устали. Дайте им выспаться, а сами караульте, слышите? Ящик, который они принесут, надо спрятать куда-нибудь подальше. В нем оружие и обмундирование для эсткомпартии. Поняли? — предписал Фишман и, мельком бросив на меня взгляд, добавил: — Там готовят восстание. Товарищи Ганс и Мустлане поедут через границу в Ленинград и оттуда уже в Ревель. Они скрывались тут с осени. Следы заметали. Ящик перешлем через полпредство. Черт знает, сколько разных дел, а работать некому.

Сапожник кивнул коротко стриженной головой и сказал:

— Верно, товарищ! Работы тьма, а работников мало. Трусы все, шкурники.

— Как ваша жена, едет? — спросил Фишман.

— Да. Ждет ваших распоряжений, — ответил я, скрывая нарастающую неприязнь к Фишману.

— Хорошо. Что вы знаете относительно Игельстрема? — спросил Фишман.

— По мною собранным сведениям, он не особенно надежен. Вращается среди белых и выдает тайны редакции. Агентство «Норд-Ост» тоже неблагополучно. Пока что собираю сведения, — умышленно «обелил» я советчиков из «Норд-Оста».

— Я так и знал! Я так и знал, — заволновался Фишман, — скоты, паразиты! Тысяч сто денег сожрали и толк какой! Я не раз говорил идиоту Розенталю: не давайте им ни одного пенни. Ладно. Соберите об этой сволочи материал и я пошлю доклад в президиум ВЧК. Пусть ликвидируют эту белогвардейскую богадельню. Канальи!

— А их нельзя совсем убрать? — робко спросил Мууконен.

— Не стоить дряни трогать. Просто перестать давать деньги и баста, — буркнул Фишман и, обращаясь ко мне, спросил: — Относительно Горчакова ничего?

— Пока что ничего, товарищ, — ответил я.

— Поторопитесь с ним. У нас получены сведения, что он собирается совершить закупку гильзовой бумаги через посредство видного русского эмигранта. О Горчакове не собрали еще? Я понимаю вас, трудно, понятно, еще нет связей. Деньги у вас есть?

— Есть, — ответил я.

— Я все-таки захватил для вас сорок тысяч марок. Не стесняйтесь тратить на дело, товарищ. Работа без денег не работа. Напишите мне расписку и подпишитесь как хотите, — сказал Фишман и передал мне пачку кредиток.

— Мерси, — небрежно скомкав лист, вырванный из блокнота, мою расписку, и сунув ее в жилетный карман, процедил краем рта Фишман.

Отсчитал еще несколько новеньких тысячных кредиток и сказал Мууконену:

— Получайте ваше жалованье за удержанием суммы, выданной вашей жене.

— Спасибо, товарищ. Вот посылку надо бы переслать жене, — произнес, вставая, сапожник.

— Отлично! Заготовьте и пошлем, — согласился Фишман, положив на вымазанную варом ладонь сапожника деньги. Надел пальто. Намотал на шею шарф и напялил на глаза шапку.

— Я пошел, товарищи, — сказал он, протягивая нам руку. — За чемоданами я лично заеду. Следующее свидание после бала на квартире «Спортсмена» на Цирковой улице. Адрес не забыли? — уже в двери сказал он мне и, козырнув, вышел в сени.

— Вот идейный товарищ, — высказался сапожник после ухода Фишмана.

— О да, — согласился я с мнением Мууконена.