Записки ангела

Письмо

«Костя! Простите меня! Я не поеду с вами. Почему? Я всю ночь не спала и думала об этом. Куда вы хотели везти меня? Под Тамбов. В какую-то деревню. А что я там буду делать? Я учиться хочу. В Москве. А от Тамбова до Москвы ненамного ближе, чем от Хлыни. И еще: где бы мы стали жить? Вы рассказывали, что у ваших родителей есть домик и что мы будем жить в нем вместе с вашими мамой и папой. Но сможем ли мы жить с ними? Не обременим ли мы их? И сойдусь ли я характером с вашей мамой? А если не сойдусь, тогда что, куда деваться мне, куда ехать? И еще… Может быть, я неправильно поступаю, что пишу об этом. Но я не могу поверить. И мне кажется — это сон. Но я помню — это явь, и оттого мне иногда кажется, что я схожу с ума. Ваши крылья… Зачем они? Нужны ли они вам? Вы говорили, что судьба дала вам их для подвигов и свершений. Вы очень хорошо говорили, и в то время я так и думала — для подвигов и свершений. Но потом, придя домой, я очнулась. Какие подвиги? Какие свершения? Какие крылья? Для чего? Значит, вы ненормальный, Костенька. У нормальных людей нету крыльев. Они ходят. А вы летали. Простите меня, но я скажу честно: я не хочу, чтобы у моего мужа были крылья. Это хорошо только в сказках и фантастических повестях. А в жизни? Я не представляю, что будет, когда все узнают об этом. На вас будут показывать пальцем. Про вас будут говорить. Вас будут рассматривать, как рассматривают зверей в зоопарке. Вас, может быть, даже возьмут на обследование и посадят в какой-нибудь аквариум, чтобы проделывать над вами опыты. И еще. Костя… Может быть, это жестоко. Но я не могу не сказать и об этом. Ведь у наших детей тоже могут быть крылья. И их тоже посадят в аквариум… Я заплакала, когда представила это. Моего мальчика или девочку посадят в аквариум и будут изучать… Нет, Костя, нет, я не хочу этого. Простите меня, но я не поеду с вами. Прощайте. Соня».

Вот, дядюшка, что прочитал я в полумраке при свете догорающей зари, прочитал и заплакал. Бог мой! Что творится со мною? Зачем же я спасся, падая на камни? Зачем научился летать? Уж лучше б разбился я, лучше бы похоронили мой прах, лучше бы не было меня на земле, чем получать такие письма от любимой. Я стоял посреди школьного двора, качаясь, словно пьяный, и никак не мог прийти в себя. Голова моя вмиг разболелась, будто разожгли в ней костер рогатые черти, будто хотели выжечь мой разум хвастливым пламенем. Я думал: что ж делать мне дальше, как быть, как жить? И хотелось мне, дядюшка, взлететь высоко в небо и, сложив крылья, рухнуть оттуда камнем. Зачем жить, если нельзя быть счастливым? Глупо все, глупо и бессмысленно. И несколько раз я расправлял крылья, собираясь сделать задуманное. Но что-то останавливало меня, какая-то робкая надежда, какая-то тихая вера. И наконец, решив, что в любой миг будет не поздно совершить это, я взял рюкзак и зашагал домой. Я шел центральной улицей, по которой гуляли под фонарями, дыша озонированным воздухом, хлыновцы. Я видел и не видел их, я шел домой, подчиняясь инстинкту, хотя и сам не понимал, куда иду. Наконец очутился я дома, в своей половине, перед своим диваном, с которым и не надеялся уже свидеться. Как был, в мокром костюме, в грязных ботинках я завалился на него и, глядя в темный потолок, все думал и думал. Я не смогу пересказать вам тех мыслей. Они были, как вспышки, как бред, как десятки разных причудливых кадров, склеенных в одну ленту. А может, я и вправду сходил с ума и сошел бы, если бы не возникал у меня перед глазами время от времени образ Сонечки, если бы не всходило в памяти моей, как красное солнышко, ее лицо. Сонечка, милая, это не вы писали, это кто-то надоумил вас, кто-то внушил вам столь жестокие мысли, вы так не думаете, вы добрее, вы способны понять, вы способны любить меня, это бес вселился в вашу милую головку, завтра же вы будете тужить о написанном, завтра же… Так утешал я себя, дядюшка, и, как все влюбленные, не мог поверить в разлуку с милой, и, хотя в письме стояло «прощай», думал: надо еще раз поговорить с Сонечкой, сегодня же, сейчас, не медля ни минуты, поговорить, иначе я сойду с ума. И наконец, не выдержав, я поднялся с дивана и вышел из дому.