Записки для моих потомков – 2

Моя сестрёнка Анжелика

Я понимаю, почему взрослые заводят себе ребёнка. Потому что им скучно, и никто не задаёт вопросов, и никто не просит купить игрушку или мороженое. Было бы странно, если бы мама вдруг начала просить папу купить ей игрушку. Все стали бы, наверное, смотреть на неё как на ненормальную. Вот почему ребёнок необходим. А ещё его можно нарядно одеть, завязать большие банты и взять с собой в гости. Все спрашивают тогда:

– Чьё это милое дитя?

А мама, очень довольная, отвечает:

– Это моя девочка.

И если я веду себя хорошо, мамины подружки восторгаются:

– Вылитая мама, такая же симпатюлька!

Или:

– Ах, это папины глазки!

Но так было раньше, а теперь мне, наверное, придётся умереть, потому что у мамы с папой появился ещё ребёнок и я им стала уже не нужна. Когда покупают какую-нибудь вещь, её берегут, вытирают тряпочкой и думают: «Как хорошо, что она у меня есть!» Но потом вещь портится, и её безжалостно выбрасывают в мусор, а взамен покупают новую. Так случится и со мной.

Я принесла много горя своим родителям. Вот и вчера папу вызывали в школу за то, что я написала толстым фломастером на куртке Сашки Иванова из третьего «б»: «Нет коня – сядь на меня». Но папа-то здесь при чём? Просто Сашка каждый день дёргал меня за косички. Я не выдержала, взяла ножницы и отрезала обе косички, а потом спряталась в раздевалке, нашла Сашкину куртку и написала на ней про коня. Тут меня увидела Ленка Сивцева и наябедничала учительнице. Но ничего, сегодня я успела бросить в Ленкин портфель игрушечную мышку. Ленка боится грызунов, а эта мышь абсолютно как настоящая, её мне подарил Олег. Теперь Сашкина мама требует, чтобы её сыну купили новую куртку, потому что фломастер не отстирывается. А кто купит мне новые косички?..

Мама лежит в больнице. Папа ходит весь радостный и каждому сообщает, даже если его не спрашивают:

– Девочка! Четыре кило!

Ну и что? Я хоть и худая, вешу без двух килограммов тридцать, а никто и не думает этим хвастаться. Если бы они хоть мальчика завели, а то снова решили взять девочку, ну прямо никакой фантазии!

Вчера Анастасия Павловна, наша соседка снизу, спросила меня: «Ну что, пелёнки стирать будешь?» Ещё чего! Пусть памперсы покупают. А может, они собираются подержать меня дома для стирки и завёртки пелёнок на их нового ребёнка, чтобы сэкономить на памперсах? А потом, когда он сам научится в них заворачиваться, сдадут меня в детский дом?

Присматривать за мной иногда приходит соседка справа Оля, потому что папе некогда. Нужны деньги, он вечерами работает на своей другой работе, которая называется «халту́ра», а дядя Сеня как раз в командировке.

Оля уже взрослая, ей целых восемнадцать лет, но она ещё не женилась. Приходит и говорит: «Валентинка, ты пока поиграй, а я сейчас приду». Будто я маленькая! Отсутствует она довольно долго.

Я вытаскиваю из её сумки блокнот и читаю, что она написала на этот раз. Я знаю, что нельзя читать чужие записи, но ведь блокнот из сумки всегда сам выглядывает. Он называется «дневник», а правильнее было бы назвать «ночник». Новая запись:

«Снова ночь. Я не сплю. Как я люблю тебя, Костя!» Я видела этого Костю. Он совсем некрасивый, у него под носом рыжие усы. Наверное, они скоро поженятся. Было бы здорово, если б у них родился ребёнок с усами. Я никогда не видела по-настоящему усатых детей.

Ленка говорит, что видела женщину с бородой, но, наверное, врёт. Она вообще большая врушка, а когда надо, не умеет соврать. Например, когда мы были помладше, я ей однажды сказала:

– Попроси у Анастасии Павловны конфет, она сегодня несла в прозрачном пакете целых три коробки. Только не говори, что я прошу, а будто твоей маме надо немного для гостей. Тогда она даст.

А дура Ленка пошла и ляпнула:

– Анастасия Павловна, Валентинка сказала, что моя мама просит у вас для гостей немного конфет.

И опять мне попало.

Вечером мы с папой ходили к маме в больницу. Нас почему-то не пустили. Мы разговаривали через окно. Мама была вся светленькая, в белом халате и с белым лицом. Глаза у неё были усталые. Я подумала, что сильно люблю свою маму несмотря ни на что и, может быть, всё ей прощу.

– Я буду писать тебе из детского дома каждый день! – закричала я, и мой голос немножко задрожал.

Папа странно на меня посмотрел, дёрнул за руку и сказал:

– Не говори глупостей.

Тут принесли маленьких, и мама показала мне сестрёнку. Через окно было трудно её разглядеть, поэтому папа посадил меня к себе на плечо. Я увидела, что сестрёнка хорошенькая и глазки у неё закрываются, как у куклы. Наверное, родители правы: ради такого замечательного ребёнка можно без сожаления избавиться от неудавшегося первого. Я даже немного перестала обижаться, потому что мне стало как-то гордо за свою сестрёнку, ведь она такая красивая, как настоящий мотылёк в коконе.

Когда мы с папой шли домой, он вдруг спросил:

– А с чего ты взяла, что мы хотим сдать тебя в детдом?

Я ему объяснила и добавила, что уже не сержусь и надеюсь, что они каждый выходной будут привозить мне коробки с шоколадом и мороженым, мне это вполне подходит. Папа сначала засмеялся, а потом сказал, что так я им влечу в копеечку.

Мы пришли домой и включили телевизор. Как раз шёл футбол, но папа не стал его смотреть. Лицо у него было серьёзное и немного грустное.

– Ты ведь знаешь, что у меня есть старший брат дядя Костя? – спросил он. – В детстве мы были очень привязаны друг к другу. Он всегда выручал меня и заступался, даже если я был виноват. Однажды я взял бабушкину икону Николая Чудотво́рца, отнёс её в хлев к хрюшкам и спрятал под корыто. Зачем – уже и не вспомню. Я был тогда маленький и глупый. Свинки каким-то образом икону вытащили, разорвали, оклад разломали. Бабушка показала улики деду. Дед, хоть сам в Бога не верил, бабушкину веру уважал. Призвали нас с Костей к ответу: «Кто?!» А надо сказать, что рука у деда была тяжёлая и ремень широкий. Доставалось нам нечасто, но основательно.