Записки для моих потомков – 2

Математика как природа

Выпал первый снег. Он хрустит под ногами так, словно кто-то ест огурец, и пахнет на улице вкусно и свежо, как огурцами. Только жаль, что первый снег недолго задерживается. Его затаптывают, и снег превращается в грязь. Так бывает с первым снегом и со вторым, пока не выпадет третий и не заставит солнце и людей поверить в то, что пришла зима. Первый снег – настоящий герой, он знает, что погибнет, но всё равно идёт. Зато когда наступит весна, он станет самым первым весёлым ручейком и разбудит землю.

Я думала об этом, глядя в окно на уроке математики. Математика – самый противный предмет в школе. Раньше я не знала, что уроки называются предметами, будто какие-то вещи. Соседка Оля однажды спросила меня, какой предмет в школе мне нравится больше всего. И я ответила, что нравится череп в классе анатомии у старшеклассников. Взрослые надо мной посмеялись. Вот если бы меня сейчас спросили, какой предмет в школе мне не нравится, я бы ответила: «Математика».

Наша учительница заболела, поэтому временно уроки математики у нас ведёт Юрий Михайлович, хотя вообще-то он никакой не учитель, а директор школы. У Юрия Михайловича голова лысая, только по бокам немножко волосатая. Наверное, когда он был маленьким, его из-за этого сильно дразнили. Зато ему не надо покупать разных дорогих шампуней и зонтика – вытер голову тряпочкой и пошёл.

Когда Юрий Михайлович вызывает меня к доске и выслушивает мои ответы, вид у него такой, будто он только что съел что-то невкусное. Я же не виновата, что у меня нет способностей к математике. Чем учить таблицу умножения, я бы лучше выучила наизусть пятьдесят штук стихов. А вот Олегу математика нравится, и он говорит, что, наоборот, лучше выучил бы пятьдесят раз таблицу умножения, чем одно стихотворение.

Бабушка прислала мне из деревни маленький подарок. На пакетике было написано: «Дорогая внученька! Купила тебе калькулятор для математики, чтобы ты училась хорошо и радовала меня, папу и маму». На калькуляторе решать примеры и задачи, конечно, интереснее и легче. Но папа спрятал бабушкин подарок и сказал, что я должна учиться думать собственной головой, а не надеяться на электронику.

А я и так много думаю. И как раз когда я сидела на уроке математики, смотрела в окно и думала обо всём на свете, Юрий Михайлович вызвал меня к доске.

– Вот тебе задача, Валентина: решил один человек сшить себе костюмы. На пять одинаковых костюмов пошло пятнадцать метров ткани шириной метр с половиной. Сколько таких костюмов можно сшить из двадцати четырёх метров?

Мне было совсем неинтересно думать о человеке, который все деньги истратил на какие-то костюмы, хотя мог купить массу других полезных вещей. И зачем ему столько одежды? Но надо было что-то отвечать, и я на всякий случай предположила:

– Наверное, двадцать?

– Допустим, – вздохнул Юрий Михайлович. – Тогда объясни нам, пожалуйста, каким образом из двадцати четырёх метров ткани может получиться двадцать костюмов.

– Ну, так вышло, – сказала я, – раз ему много надо. Люди ведь жадные от природы.

Брови у Юрия Михайловича поползли вверх по лбу, как две толстые лохматые гусеницы. И он велел мне нести дневник.

– Вот незадача с задачей, – произнёс он. – Печально, что природа так нелепо распоряжается порой своими дарами. Я ставлю двойку. Ведь тебе, очевидно, много не надо…

И он поставил мне жирную двойку. В принципе, это было не так уж страшно. Подумаешь, двойка. Они у меня по математике уже были. Олег поможет, и я исправлю.

Я шла из школы и размышляла о Юрии Михайловиче. Надо же, сам лысый, а брови лохматые. Лучше бы они у него на затылке выросли, где волос нет. Природа иногда действительно совсем неправильно распределяет свои дары. Или, к примеру, гусеницы. Они же вредители. Хотя, правда, из них потом получаются красивые бабочки… Я думала весь вечер и пришла к выводу, что большей частью природа права.

– Всё на земле устроено как надо, – подтвердил Олег утром по дороге в школу. – Вот, например, иней на окнах. Казалось бы, зачем? А потому что красиво!

Когда начался урок математики, я спохватилась, что из-за дум о природе не выполнила домашнего задания. В тетради тоже появилась двойка. К тому же завтра по математике контрольная… Я совсем приуныла. Папа обещал в воскресенье повести меня в цирк, а теперь, видно, не поведёт. Я ужасно люблю цирк: там клоуны, фокусники и жонглёры, и красивые девушки в блестящих трико́. Билет в цирк я не поменяла бы даже на пятёрку за контрольную.

Вечером мы с Олегом долго размышляли, как мне быть. Я решила прогулять контрольную, но с уважительной причиной, и подговорила Олега, чтобы он из своего дома позвонил по телефону в школу с утра и сказал грубым взрослым голосом, будто я больна.

Олег несколько раз потренировался:

– Юрий Михайлович, извините, Габышева Валентина сегодня не сможет прийти на уроки. Потому что она больная, у неё температура.

Если Юрий Михайлович спросит, чем я больна, Олег скажет, что у меня, кажется, началась сердечная недостаточность. У моей бабушки сердечная недостаточность, я знаю, что это серьёзная болезнь. Олег всё выучил наизусть и пошёл домой.

На следующий день я, как всегда, собралась в школу, но отправилась в парк. Было холодно, дул ветер. Я очень скоро замёрзла и долго качалась на качелях, чтобы согреться. Но когда качаешься одна, приходится стоять на качелях посередине, они двигаются еле-еле, и это совсем неинтересно. Потом я ещё немного побродила по безлюдному парку и пошла на базар. На базаре людей – куча! Я постояла возле игрушек, совершенно окоченела и решила покататься на автобусе. Поездила туда-сюда, и мне это в конце концов тоже надоело. Оказывается, плохо, когда время девать некуда. А в школе скоро большая перемена, и в буфете будут продавать свежие булочки с молоком… Наверное, природа права насчёт пользы математики, но мне-то от этого не легче!

Я остановилась возле витрины какого-то магазина. Там были разложены разные вкусные вещи. Я невольно проглотила слюнки. Мне вдруг стало до слёз обидно, что все ходят такие хлопотливые и равнодушные и никому на целом свете нет до меня никакого дела. Хотелось есть, живот урчал, словно котёнок. И я решила продать свой новый ранец, а учебники пока положить в пакет для сменной обуви. Маме я скажу, что ранец украли. Ведь воры крадут самые разные вещи, и ранец не исключение. А в школу буду носить свой прошлогодний. Правда, в нём дырка и все ручки вываливаются, но можно чем-нибудь заткнуть. А так он вполне приличный. Я вырвала листок из тетрадки, написала большими буквами «Продаётся ранец» и поехала на базар.

Почему-то ко мне долго никто не подходил. Я устала от ожидания и прислушалась, как торгуют другие. Тётенька напротив весело кричала:

– Покупайте шапки! Совсем недорого! Всего полторы прошу! Скоро сезон, дешевле не купите!

Рядом кто-то нахваливал:

– Пирожки! Вкусные, капустные!

Я опять проглотила слюнки. Прикинула, сколько может стоить ранец, и тоже принялась зазывать покупателей:

– Покупайте ранец! Всего полторы прошу! Сейчас сезон, дешевле не купите!

Возле меня остановилась тётенька в берете и сказала:

– Что же ты, девочка, так дорого ранец ценишь? Ему пятьсот рублей красная цена.

Я испугалась и стала кричать:

– Всего пятьсот прошу!

Мне было до ужаса холодно, но ещё ужаснее хотелось, чтобы ранец поскорее купили. Я совсем уже охрипла и стала потихоньку превращаться в сосульку, и тут ко мне снова подошла тётенька в берете. Она, видимо, обошла базар и уже шла домой.

– Так ты ещё не продала свой ранец?

– Нет…

– А зачем ты его продаёшь? Почему ты не в школе? Или у тебя занятия после обеда? – любопытничала тётенька. Из её сумки выглядывала толстая колбаса. Мне почудился мясной чесночный за́пах. От голода у меня закружилась голова, и я решила разжалобить тётеньку. Может, она даст немного денег. Я опустила глаза и сказала:

– У нас очень бедная семья. Папа сильно болеет. У него сердечная недостаточность. И мама тоже болеет. У нас совсем нет денег. А им нужны лекарства. Мне некогда учиться, я вынуждена заниматься торговлей.

Тётенька жалостливо посмотрела на меня.

– Пойдём со мной, – пригласила она, – я тут недалеко живу, – и повела меня к себе домой.

Когда мы сидели с доброй тётенькой в тёплой кухне, она угощала меня сырниками и коржиками, а мне почему-то кусок не шёл в горло, хотя до этого я была очень голодна. Она велела мне рассказать всё подробнее. Я так завралась, что чуть не расплакалась от страха. Тётенька, наверное, подумала, что я жалею своих родителей, погладила меня по голове и спросила, где я живу. Вот тут-то фантазия меня и подвела: я выдала ей свой настоящий адрес. Она проводила меня до своего двора и дала с собой коржиков.

Как раз закончились уроки, и я пошла домой. На душе у меня было тяжело, даже ранец казался непривычно тяжёлым. А может, его тянули вниз завиральские коржики… Во дворе я отдала их мальчишкам.

– Ну, как в школе? – с тревогой спросила мама, заметив мое несчастное лицо. – На уроках не шалила?

– Нет, не шалила, – ответила я. Уж это-то была чистая правда.

Пришёл Олег. Он был в панике. Оказалось, он сделал всё так, как я велела, но Юрий Михайлович спросил, кто звонит. А когда Олег ответил, что звонит Валентинкин папа, он попросил его (то есть папу) зайти в школу. Катастрофа! Мы опять сели думать. Олег сказал, что мне лучше завтра пойти на уроки и, раз терять нечего, снова соврать, будто я выздоровела, но нечаянно заразила папу. Ведь все болезни в основном заразные. Поэтому папа не сможет прийти в школу. А потом мы ещё что-нибудь придумаем.

Так я и сделала. Юрий Михайлович вроде бы поверил и сказал:

– Ладно, подождём, пока поправится.

Всё-таки двойку по контрольной он мне почему-то поставил. Это было странно, но я, конечно, возмущаться не стала. Скоро папа будет проверять дневник. Как я покажу ему эти жирные двойки? Сколько ни прибавляй, четвёрки из них все равно не получится…

Мы шли с Олежкой, и он давал мне всякие советы:

– Скажи, что на тебя напали грабители и отобрали дневник… Нет, не поверят. Или поспорь с папой, сможет ли он расписаться с закрытыми глазами… Нет, опять не подойдёт. Или давай я пока дам тебе свой дневник?

Но мне так надоело врать!

– Дурак, он же может посмотреть на обложку! – крикнула я. А Олег обиделся и ушёл. Ну и пусть…

Дома меня ждали неприятности. Мама затеяла стирку и увидела моё испорченное платье. Я нечаянно залила его папиной разноцветной тушью для чертежей, когда думала о природе и рисовала бабочек. Папа раскричался так сильно, что мама всё-таки за меня заступилась и сказала:

– Сергей, сдерживайся. Ты в последнее время стал какой-то нервный.

Папа снова закричал:

– Это я-то нервный?! Другой бы на моём месте её давно выпорол!

Весь вечер он время от времени твердил:

– Вот нервного нашли! Никакой я не нервный…

Его настроение улучшилось только после ужина. Когда мама мыла посуду, папа подошёл к ней, поцеловал в шею и тихо сказал:

– Моя девочка…

Мама шлёпнула его по руке кухонным полотенцем и засмеялась. Ну прямо как маленькие!

Тут я быстренько достала дневник и спросила:

– Пап, а ты точно не нервный?

– С психикой у меня всё в порядке, – подтвердил папа.

– Тогда распишись, – сказала я и подала ему дневник.

Папа расписался, не дрогнув лицом, потом медленно повернулся ко мне и сказал спокойным размеренным голосом:

– Нет, я не нервный… – и вдруг как закричит: – Никаких цирков! Никаких «гулять»! К компьютеру близко не подходить! И к телевизору! Математика, математика и ещё раз математика! И всё!!!

Наступила суббота. Мне не нужно было идти в школу. Какое счастье! Но папа, видимо, решил взяться за математику основательно и стал сам выдумывать разные задачи:

– Вот, дочка, представь, была бы у нас большая семья. И покупали бы мы каждый день много хлеба.

Целых семь буханок. А каждая буханка сейчас сто́ит двадцать пять рублей. Так сколько бы нам пришлось платить за семь штук?

Я пошла в комнату решать задачу, а тут как раз явился дядя Саша и папу от меня отвлёк. Мама стала собирать на стол, обнаружила, что дома нет хлеба, и отправила меня в магазин.

Я подошла к тётеньке в кассе и сказала:

– Посчитайте мне, пожалуйста, за семь буханок хлеба.

Она нажала на кнопочки кассового аппарата и говорит:

– Сто семьдесят пять рублей. А зачем тебе так много хлеба? Ты и не донесёшь.

Я обрадовалась:

– Ой, спасибо! Мне так много не надо, мне только одну буханку! Кассирша пожала плечами, выбила чек, я взяла хлеб и весело побежала домой.

Папа играл с дядей Сашей в шахматы. Он увидел меня, хлопнул себя по лбу и вспомнил про задачу:

– Как наши математические успехи продвигаются?

– Сто семьдесят пять рублей! – выпалила я.

Папа был доволен. Он сказал, что, как только я исправлю двойки, мы пойдём в цирк. Но тут кто-то позвонил в дверь, и меня ударило недоброе предчувствие. Перед глазами поднялся туман… И в этом тумане возникло лицо той доброй тётеньки с базара. Я, наверное, потеряла сознание, потому что сразу же помчалась в свою комнату и за лезла под кровать. Под кроватью было немножко пыльно. Пыль пахла перцем и щекоталась в носу.

Мне хотелось громко закричать и заплакать, но я сдерживалась изо всех сил.

Взрослые о чём-то говорили в передней, мне не было слышно. Потом входная дверь хлопнула, и в мою комнату вошёл папа. Он молча вытащил меня за руку из-под кровати и поставил перед собой.

– А ещё говоришь, что ты не нервный! – попыталась напомнить я.

Но папа будто оглох и продолжал молчать, пристально глядя на меня. Я поняла, что врать бесполезно и, плача, рассказала папе всё от начала до конца. Кроме Олежкиного звонка директору и того, что папу вызывают в школу. Язык не повернулся. Папа выслушал меня и молча вышел, закрыв дверь. Мне стало немного легче. Но ненадолго, ведь оказалось, что никто со мной не разговаривает. Они объявили мне бойкот. Я проплакала почти весь вечер. На следующий день повторилось то же самое, и вечером я опять плакала.

Утром в понедельник я плакала по дороге в школу. Я стояла за деревом возле школы и ревела в три ручья. У меня даже голова заболела.

– Ты что тут делаешь? – послышался чей-то голос. Это был Юрий Михайлович.

– Пла́чу…

– О чём же ты, красна де́вица, плачешь? – засмеялся он.

– О математике…

Юрий Михайлович взял меня за руку и повёл в директорскую. По пути он заглянул в класс и вежливо сказал Римме Анатольевне (она, оказывается, уже вышла на работу):

– Извините, я задержу на один урок вашу ученицу. Сейчас ведь литература? Тогда ничего страшного.

Он посадил меня на стул напротив и участливо спросил:

– Как здоровье отца? Если не ошибаюсь, у вас наследственное заболевание сердца?

Я снова заревела, и он дал мне попить воды. Мои зубы стучали о стакан. В воду капали слёзы.

– Я вас обманула, – прорыдала я. – Папа у меня здоровый как бык.

– Ну-ну, успокойся. Ты же совсем не глупая девочка. Читала «Денискины рассказы»? Помнишь: «Тайное становится явным»?

– А если я боюсь!

– Чего ты боишься?

– Ва-а-а-ас… И математику…

– Что же это – мы такие страшные?

– Да-а-а… Вы мне всегда двойки ставите…

Юрий Михайлович вздохнул, повернулся к окну и тихо сказал:

– Снег идёт. Вот уже второй снегопад. Скоро зима… Мама моя её не любит, а я неплохо к зиме отношусь, без особых претензий.

Вот только в школу с утра идти неохота. Холодновато, да и вообще… Я говорю маме: «Можно, я сегодня прогуляю? Скажу, что заболел. А то у меня там есть одна ученица, сил нет учить её, прямо беда». А мама мне: «Как не стыдно, это же неправда, ты совершенно здоров! Иди и учи!» Как в анекдоте получается…

Пока он говорил, у меня пропало всякое желание плакать. Даже слёзы высохли на щеках. Мне стало жалко Юрия Михайловича. Директорам, конечно, совсем врать нельзя. Когда я вырасту, ни за что не соглашусь стать директором.

– Юрий Михайлович, а хотите, я больше не буду вас бояться?

– Очень хорошо, – обрадовался он. – Только тебе, Валентина, для этого надо будет математику учить. А я теперь всё знаю и не буду твоего папу в школу вызывать. Ты сама ему всю правду скажешь. Ну как, по рукам?

– По рукам!

И мы весело ударили ладонь об ладонь.