Записки жандарма

V

В конце января 1826 года генерал-адъютант граф Бенкендорф [22] подал императору Николаю I записку, в которой излагал следующее:

«События 14 декабря [23] и ужасные заговоры, которые в течение более 10 лет подготовляли этот взрыв, достаточно доказывают как ничтожность имперской полиции, так и неизбежную необходимость организации таковой согласно искусно скомбинированному и деятельно выполненному плану…

«Для того, чтобы полиция была хороша и охватывала все пространство империи, она должна иметь один известный центр и разветвления, проникающие во все пункты; нужно, чтобы ее боялись и уважали за моральные качества ее начальника. Он должен называться министром полиции и инспектором жандармов. Только этот титул даст ему расположение всех честных людей, которые хотели бы предупредить правительство о некоторых заговорах, или сообщить ему интересные новости. Мошенники, интриганы и глупцы, обратившиеся от их заблуждений или ищущие искупить свои ошибки доносами, будут знать куда обратиться. Этот титул объединил бы всех жандармских офицеров, разбросанных по всем городам России и по всем дивизиям армии, дал бы средство поставить туда людей интеллигентных и использовать людей чистых…

«Чины, ордена, благодарность поощряют офицера более, чем денежные суммы поощряют людей, секретно используемых, которые часто играют двойственную роль: шпионят для и против правительства…

«Эта полиция должна употреблять все свои усилия, чтобы завоевать моральную силу, которая в каждом деле есть главная гарантия успеха…»

Записка эта подверглась изучению государя и обсуждению нескольких избранных императором лиц, и 25 июня 1826 года, в день рождения императора Николая I, появился приказ об учреждении корпуса жандармов, о назначении генерал-адъютанта графа Бенкендорфа шефом жандармов и командующим императорской главной квартирой. 3 же июля состоялся указ о преобразовании особой канцелярии министерства внутренних дел в третье отделение собственной его величества канцелярии. Во исполнение этого указа, начальники губерний по всем делам, подведомственным третьему отделению, должны были доносить прямо его императорскому величеству.

Граф Бенкендорф в своих записках сообщает об этой реформе следующее:

«Всю империю разделили в сем отношении на семь округов; каждый округ подчинен генералу и в каждую губернию назначено по одному штаб-офицеру; дальнейшее же развитие и образование нового установления было предоставлено времени и указаниям опыта.

«Учреждение в то же время третьего отделения собственной его величества канцелярии представляло под моим начальством средоточие этого нового управления и вместе высшей, секретной полиции, которая в лице тайных агентов должна была помогать и способствовать действиям жандармов» [24]. Так появился корпус жандармов. Если вспомнить, что в течение всего предшествовавшего тому века главными участниками всех политических заговоров являлись военные; что военными были совершены цареубийства Петра III [25] и Павла I [26], а во главе заговора против отца Николая Павловича стоял главный начальник государевой охраны генерал-адъютант граф Пален; что и в деле декабристов, проекты которых восходили до убийства императора Александра I и всех членов царствовавшей династии, все участники, за исключением нескольких человек, были военные, – принявши все это во внимание, легко понять, почему в деле сформирования корпуса жандармов государь Николай Павлович принял ближайшее участие, почему корпусу дана была организация, восходившая до собственной его величества канцелярии и почему внимание новой высшей полиции было так сильно направлено на военную среду.

Борьба с злоупотреблениями во всех частях управления, во всех состояниях и местах; наблюдение за сохранением государственного порядка и спокойствия; наблюдение за нравственностью учащейся молодежи; обнаружение бедных и сирых, нуждающихся в материальной помощи, – вот обязанности корпуса жандармов согласно инструкции, преподанной им их первым шефом.

Корпус жандармов – глаза и уши императора, говорили тогда. Общественное благо – его цель. Белый платок – для утирания слез – эмблема его обязанностей. Какая же среда могла дать соответствующий контингент лиц для выполнения такой высокой задачи? Только русская армия, в массе своей всегда служившая верой и правдой своим государям, создавшая им славу, ковавшая величие и могущество России. Она и выделила из себя и весь состав вновь образованной жандармерии.

«По мысли государя, – говорил историк Шильдер [27], – лучшие фамилии и приближенные к престолу лица должны были стоять во главе этого учреждения и содействовать искоренению зла».

В царствование Александра II на офицеров корпуса жандармов было возложено производство дознаний по делам о государственных преступлениях, на правах следователей под наблюдением прокуратуры, согласно новых судебных уставов.

Всесильный диктатор, «волчьи зубы, лисий хвост» – граф Лорис-Меликов [28] добился уничтожения независимости корпуса жандармов. В феврале 1880 года шеф жандармов был уволен от должности, третье же отделение и корпус жандармов были подчинены Лорис-Меликову. Высочайшим же указом 6 августа того же года корпус жандармов был подчинен министру внутренних дел, тому же Лорис-Меликову, по званию шефа жандармов, третье отделение было уничтожено, и вместо него был образован департамент государственной полиции.

Подчинив себе корпус, Лорис-Меликов не сумел, однако, целесообразно использовать его силы в то тяжелое время. Охрана государя была поставлена преступно небрежно. Ею ведали чиновники секретного отделения канцелярии обер-полицмейстера.

В упоении собственной славы, Лорис-Меликов, в одном из своих всеподданнейших докладов, красиво изобразил государю то успокоение и благополучие, которого он достиг якобы в империи своими либеральными мерами, смешав непозволительно для государственного человека в одну кучу народ, либеральное общество, политиканов и революционеров. За тот знаменитый доклад, образчик безграничного самомнения, легкомыслия и политического невежества со стороны министра внутренних дел, Россия заплатила, спустя немного времени жизнью своего царя-освободителя.

После убийства Александра 11 было создано Петербургское охранное отделение с чинами корпуса жандармов. Предупреждение покушения на жизнь Александра 111 в марте 1887 года арестом «Террористической фракции Народной Воли» [29] с бомбами на пути предполагаемого проезда государя явилось блестящим актом деятельности корпуса за то время. Чины корпуса раз громили по всей России терроризовавшую прежнее правительство «Народную Волю» и, согласно высочайше утвержденному в августе 1881 года «Положению об усиленной охране», приняли к исполнению новую обязанность – производство расследования без участия прокурорского надзора.

Совокупностью энергично принятых мер достигнуто было успокоение

Новое царствование императора Николая Александровича принесло с собой общественное оживление, властно выдвинулся новый социальный фактор – рабочий вопрос. Корпусу предстояла новая сложная работа.

В 1899 году, когда я был вызван на жандармские курсы, организация и обязанности корпуса были в общем таковы: корпус состоял из генералов, офицеров и унтер-офицеров.

Одна часть корпуса была сведена в губернские жандармские управления, которые осуществляли по-старому наблюдения, кое-где вели политический розыск, а также производили дознания и расследования. К этой категории относились и офицеры резерва, специализировавшиеся на производстве дознаний.

Вторая часть корпуса была сведена в железнодорожные полицейские управления и несла службу исключительно в полосе отчуждения железных дорог, исполняя функции и общей и политической полиции.

В ведении офицеров корпуса были также охранные отделения в Петербурге, Москве и Варшаве, входившие в состав градоначальств и обер-полицмейстерств и занимавшиеся политическим розыском. В крепостях же были крепостные жандармские команды, наблюдавшие в крепостных районах. Кроме того, в состав корпуса входили Петербургский, Московский и Варшавский дивизионы, несшие наружно-полицейскую службу и бывшие жандармами только по форме.

Главным начальником жандармов являлся министр внутренних дел по званию шефа жандармов, во главе корпуса стоял его командир, строевою частью ведал штаб, всей же розыскной и наблюдательной – департамент полиции, куда поступала также и вся отчетность по производству дознаний и расследований.

Железнодорожные жандармы зависели почти исключительно от штаба, губернские же – от департамента полиции. Двойственность подчинения корпуса отражалась на всей его службе.

Назначение же начальников управлений не высочайшими приказами, а командиром корпуса, вносило в корпусную жизнь произвол, протекционизм и лишало его высший персонал независимости и самостоятельности, столь необходимых для органа такого важного государственного значения, какое имел корпус в царской России.

Лектора нам читали уголовное право, производство дознаний и расследований и железнодорожный устав. Мы отлично усвоили все права и обязанности железнодорожной жандармерии и познакомились с формальной стороной дознаний, но и только. О самом же главном для нас (об общественных и революционных движениях и о методах борьбы с революцией) нам тогда ничего на курсах не говорили.

Между тем, большинство из нас горело желанием отдаться всецело борьбе с революционерами. Как ни далеко стояла тогда армия от политики, кое-что о начинающемся рабочем движении доходило и до нас, о подпольной работе социалистов мы слыхали, знали мы и то, что царя-освободителя убили именно они. На курсах же нам было выдано для ознакомления с порядком производства дознаний несколько томов дела о покушении на Александра III. Но только нам не давали никаких разъяснений по этому делу, которое одно, могло бы составить ряд поучительных для жандармского офицера лекций по истории революционного движения и по розыску. В конце декабря 1899 года мы выдержали выпускной экзамен и были переведены высочайшим приказом в корпус жандармов. Нам дали в штабе лист со свободными вакансиями, при чем адъютант по строевой части, подполковник Чернявский, с особенным пренебрежением швырнул нам отдельный листок с вакансиями охранных отделений, и мы разобрали вакансии согласно желанию в порядке успехов сдачи выпускного экзамена. Одни пошли на железные дороги, часть в губернские, четверо же, и в том числе я, решили окунуться в самую гущу и взяли вакансии в охранные отделения. Чернявский смотрел на нас с нескрываемой враждебностью и буквально фыркал, а не говорил, когда мы обращались к нему за какими-либо справками.

Я вышел в Московское охранное отделение, пугавшее всех тем, что начальником его был штатский Зубатов [30]. В синем уже мундире с белыми аксельбантами вернулся я через несколько дней в Вильну.

Ясный морозный январский день. Много снегу. Московский «Ванька» резво катит меня с чемоданом с вокзала на Большую Дмитровку, где у сестры меня ждет жена.

Через час, переодевшись в мундир, еду в Гнездниковский переулок являться в охранное отделение.

Двухэтажное здание зеленоватого цвета окнами на переулок. Вхожу в небольшую правую дверь. Темный вход; довольно большая полунизкая передняя, из которой несколько маленьких дверей в крошечные приемные. В дальнем правом углу странная витая лестница наверх. Из того же угла теряется в темноте узкий коридорчик.

Некто в штатском спрашивает меня, что мне угодно и, узнав, что я новый офицер и приехал на службу, схватился снимать пальто и, попросив подождать, полетел по витой лестнице.

Вошел полицейский надзиратель и любезно раскланялся. Постояв немного, он заглянул в каждую дверь и плотно прикрыл их – очевидно дежурный. Из темного коридорчика появился служитель с огромным подносом, полным стаканов чая, и осторожно стал подниматься по винтовой лестнице.

Вскоре скатившийся с нее докладчик попросил меня следовать за ним Поднимаюсь чистый широкий коридор. Прохожу большую светлую комнату; много столов, за ними чиновники – пишут; стучат машинки; груды дел. Дальше – небольшая комнатка, полная дуг с листками, что похоже на адресный стол. Проходим через маленькую темную переднюю и входим в небольшой, в два окна, кабинет. Американский стол-конторка, диван, несколько стульев.

Навстречу поднимается упитанный, среднего роста штатский, полное здоровое румяное лицо, бородка, усики, длинные русые волосы назад, голубые спокойные глаза. Представляюсь. Он отвечает:

– Медников, старший чиновник для поручений, – и, улыбаясь, просит садиться. – Я мы вас ждем, очень рад-с, скоро придет и начальник.

Говор спокойный, певучий, немного простоватый. Сидит, откинувшись на спинку, поглаживая себя по ляжкам, изредка отбрасывает волосы рукой назад.

Обмениваемся ничего не значащими фразами о погоде и морозе. Смотрю на портреты на стене. Один из них женский, как узнал потом, революционерки Курпатовской [31], на другом же красивый мужчина. Увидев, что смотрю на него, Медников говорит: «Это Судейкин» [32].

Почему Курпатовская украшала тот кабинет, для меня осталось невыясненным навсегда. Никогда она никакого отношения к службе отделения не имела, если не считать того, что бывала обыскиваема к арестована.

Немного спустя Медников стучит в дверь, что в углу комнаты, и приглашает меня жестом за собой. Вхожу в большой, нарядный не казенный кабинет. На стене прелестный, тоже не казенный царский портрет. Посреди комнаты среднего роста человек в очках, бесцветный, волосы назад, усы, борода, типичный интеллигент, это – знаменитый Зубатов.

Представляюсь, называя его «господин начальник». Он принимает мой рапорт стоя, по-военному, опустив руки и, дав договорить, здоровается и предлагает папиросу. Отказываюсь, говорю, что не курю. Удивляется.

– Может быть и не пьете?

– И не пью.

Начальник смеется и, обращаясь к Медникову, говорит: «Евстратий, и не пьет!»… Евстратий сидит плотно, гладит себя по ляжкам, ухмыляется. Спросил, женат ли я, как думаю устроиться, и, предложив еще несколько вопросов, Зубатов сказал, чтобы я шел являться обер-полицмейстеру, и мы распрощались.

Дом обер-полицмейстера помещался на том же дворе, но фасадом и подъездом выходил на Тверской бульвар. Обер-полицмейстер полковник Дмитрий Федорович Трепов [33] бывший конногвардеец, высокий, красивый и представительный мужчина, встретил меня сурово-вежливо, предложил несколько вопросов, сказал комплимент по адресу отделения и его начальника и, пожелав успеха в службе, распрощался.

Сделав затем несколько визитов, я вернулся в отделение, где перезнакомился со служащими. Помощником начальника был жандармский подполковник Сазонов, которому Зубатов и передал меня для выучки. Были в отделении еще два жандармских офицера – Петерсен и Герарди, но они находились в командировках. Поручик Герарди вел тогда расследование о хищениях в разных войсковых частях оружия и о переправе его через Кавказ в Персию. В двух местах были скрадены даже артиллерийские орудия. Военное министерство само просило, чтобы расследование произвел жандармский офицер. Герарди блестяще справился с поручением и был награжден Владимиром 4 степени, что тогда являлось редкой наградой, и потому Герарди был тогда героем дня в корпусе. Позже он до самой революции состоял начальником дворцовой полиции, а при большевиках был расстрелян. Это был выдающийся офицер.

В отдельном кабинете сидел сумрачный в очках блондин, бывший когда-то революционером, Л. П. Меньщиков [34]. В комнате рядом сидели делопроизводитель, от которого почти всегда отдавало букетом, и чиновник для поручений Л. И. Войлошников [35], симпатичный, приветливый, хороший человек. В 1905 году, при Московском восстании, Войлошников был расстрелян на Пресне дружиной социалистов-революционеров на глазах жены и маленьких детей. Тогда это произвело на всех крайне тяжелое впечатление. Мне было как-то не по себе в этой необычайной военной обстановке.

Скоро затем Сазонов пригласил меня к себе в свой громадный кабинет с двумя письменными столами, с портретами по стенам и с зерцалом на угловом столике, и дал краткое, но толковое объяснение о том, что такое охранное отделение и какие его права и обязанности. По-товарищески же посоветовал, к кому и как относиться и с кем и как держаться. О Зубатове и о Медникове он говорил особенно Серьезно, упирая на то, что они отлично знают свое дело. Советовал мне не допытываться очень, где, что и как, объясняя, что со временем само все придет и что так будет лучше, так как очень любопытных не любят. Предупредил он и о том, что по отношению посторонних надо быть сдержанным на словах, быть осторожным, конспиративным, как выразился он, т.-е. ничего о служебных делах не рассказывать; не рассказывать ничего и домашним.

В шесть часов Сазонов сказал мне:

– Ну, теперь пойдем прощаться к начальству, таков у нас порядок.

Мы прошли в кабинет Медникова, где кроме него были и Зубатов и Войлошников. Поглаживая бородку, стоял Меньщиков.

– Ну, что же, господа, пора и по домам, – сказал нам Зубатов и, пожав руку каждому и пожелав всего хорошего, ушел в свой кабинет. Медников с грохотом закрыл свою конторку, приветливо распрощался с каждым из нас и все разошлись.

Только к семи часам вечера, когда было уже совсем темно, вернулся я домой, где жена и сестра с мужем забросали меня вопросами. Я же был как в тумане. Все, что я видел и слышал, было так ново, странно и таинственно. Совет Сазонова о конспиративности звучал в ушах. Я кое-как разъяснился, говоря, что все были очень вежливы, приветливы и конспиративны. Это слово сразу очень понравилось.

В Москву я попал в первый раз. Мне так хотелось посмотреть город, хотелось на воздух. Я оделся и поехал в Кремль.

Вот она, белокаменная, вот она – сердце России. При какой странной обстановке я тебя вижу впервые. Я любуюсь тобой поздно вечером, приехав рано утром… Как все это странно… Что за странная новая служба… Какие странные люди… Зубатов, Медников… А тот, что возится внизу в коридорчике, несуразный в большой шляпе и с пледом на плечах… И помещение странное… Железная витая лестница… и я.