Lars Gert Записки краеведа Кердика, естествоиспытателя Фантазии

ПРЕДИСЛОВИЕ

Настоящим сообщаю, что я, Кердик-архивариус, отправляюсь в путь неблизкий, и есть тому ряд веских причин.

Мой народ стал крайне хмур, и предсказуем весьма; светоч всякой изначальной радости угас в нём навек. Ныне очень празден нордов род, но сами же, устраивая пиршества, не испытывают они и толики того истинного веселья, что бывало когда-то.

Бывало, соберётся клан, дабы разбавить своё житейское, своё мирское бытие, развеять незримые тучи, но останется осадок после, и горше оттого втройне. Они не знают, как жить дальше, потому как случилось что-то, и не вдруг.

Верить перестали в сказку – во всё то волшебное, что имело место среди них. Прячут мамы от детей занимательные книжки; недобр взгляд их на люминус старины; больше не висит Гермионы портрет над кроватью, и статуэтка Галадриэли отсутствует на комоде. Не выкидывают, не выбрасывают, в печи не сжигают сказания, мифы, легенды лишь потому, что где-то в подсознании, в глубинах своих душ они знают и понимают, что то есть кладезь знаний, черпать из которого можно бесконечно.

По-настоящему, искренне радоваться же перестали, ибо люди они есть; не эльфы. Не могут, не умеют существовать в гармонии с природой. С течением времён загнали себя в ими же сотворённую клетку, и не признают над собой ничьей власти, хотя сами же – во власти; той, что «я» зовётся.

Знаю я, что так бывало не всегда; что некогда народ мой был силён, могуч, велик. Многие лета втайне ото всех по крупицам собирая разрозненные осколки единого, мой предок оставил мне библиотеку – дом книг, где жила, живёт и будет жить правда.

Но я, потомок не царей, но также достойных людей; я – мечтатель, обыватель, свитков собиратель, а ныне – естествоиспытатель; я, Кердик-краевед, Кердик-буквоед, восстановить решил в умах, сердцах людей всю полноту, всю картину, всю родословную их! От которой они прячутся, от которой отнекиваются, от которой отрекаются, продолжая (и предпочитая) проводить свои бесславные будничные дни в какой-то полудрёме, полузабытье.

Осмелившись, отважившись однажды, я решил напомнить родичам, кто они есть, и чем богаты – нет, не тем, что блестит и твёрдо на зуб: оставленный без ключа к библиотеке, я упрямо иду на поиски Фантазии, и будь, что будет. Я намерен эмпирическим путём доказать, что Фантазия – не просто «фантазия»! Она – часть нашей великой, достославной истории! Более того, мы живём в ней!

Однако невежды считают, невежды полагают, что гномы, эльфы, драконы, василиски и многие другие существа есть не более чем их же собственный человеческий вымысел; стремлюсь я развеять все сомнения на этот счёт, ибо есть неоспоримые доказательства того, что все эти этносы, народности, племена не только жили когда-то, в глубокой древности, но и соседствуют с нами по сей день – просто мы, люди в эгоизме и невежестве своём стараемся их не замечать (либо забыли о них вовсе, что есть сущий моветон). Словно и нет первородства эльфов! Словно не гномы – изобретатели многих вещей и приборов; будто бы не они преуспели в ремёслах…

Я стану бродить по всему белому свету, я начну собирать устное народное творчество и записывать его. Я не знаю, куда приведут меня мои ноги, но мой разум побуждает меня встряхнуться, встрепенуться, аки сонной птице, дабы и всех своих также вытянуть из Сонного царства. Ах, они просто забыли! Они проживают каждый день впустую, даже не подозревая, что есть внизу, и что есть – наверху; что есть сбоку, и что есть всюду…

Может быть, мне удастся нарушить их амёбоподобное, цикличное существование, в котором рождается кто-то вместо кого-то? Просто появление живых вместо мёртвых. Прервать эту бездарную обыденность, в которой мужчины просто трудятся в поле, просто охотятся, просто ведут себя сродни типичной скотине; в которой женщины просто рожают детей, и больше – ничего! Не заботясь о воспитании, дисциплине и порядке.

И вот, что же я вижу? Размножились весьма. Но там, где есть количество – нет качества! Прискорбно сие, терзаюсь изрядно. Ибо мерзко наблюдать, как народ, который некогда возвысился да возвеличился над всей землёй, влачит жизнь обычного стада, у которого (не всегда) имеется вожак. Ни взрослых, ни детей не интересует ничего! Они хотят лишь получать, но не созидать! Они не читают, не рисуют; они свалились от безделья. Им скучно абсолютно всё, но терпение моё не безгранично.

И цель моя, и задача такова: выяснить, все ли народы Фантазии в упадке? Все ли схоронили и культуру, и искусство? Есть ли те, кто стережёт ещё традиции, обычаи? Кто бережёт историю свою? Кто любит, ценит, уважает сделанное за много сотен лет до них?

Что же приключилось с ними всеми? Какой злодей им заморочил головы? Не находя ответа, я сижу и сокрушаюсь, ведь нет такого собеседника, который бы ответствовал на равных и пролил бы свет – ведь именно его порождает спор. Каковые были – таковых уже нет со мною рядом, а каковые есть – до них мне очень много лиг и пешком, и верхом.

Итак, я ухожу: пора уж мне давно. Но обещаю: я вернусь! Я обойду кругом весь шар земной, но с факелом я возвращусь! С тем пламенем, что вновь разожжёт в людских душах и телах жажду приключений, тягу к путешествиям! Истинно я верю, что пятен белых ещё много…

1. ХУНАРД И ЕГО БЕЛЫЙ ВОЛК

Никому ничего не сказав, ни с кем не попрощавшись, я, Кердик-путешественник, оставил свои не самые богатые владения в лице захудалого домишка на произвол судьбы и, навьючив единственного осла поклажей, отправился в путь неблизкий, ибо путь этот лежал в Старую Глухомань, что за много лиг от Мышиной скалы, омываемой верхней лагуной Злого моря.

Огни Абфинстермаусса – большого города, целиком и полностью высеченного в громадной белокаменной скале – давно уж позади, а я, нацепив толстые очки, тщательно, внимательно и аккуратно подбирал себе тропу за тропою, дорогу поудобней, ибо пути с твёрдым покрытием к северо-востоку от столицы кронства Тронн нет.

Сия земля, преисполненная подзолистых почв и некогда заселённая исключительно троллями самых разных мастей, была до крайности суровой – равно как и сами троннары, которые ныне проживали здесь.

Тролланд – так издревле именовалась вся эта местность; местность, почти полностью покоящаяся на Троннской возвышенности, и которую венчает Ведьмина гора – пристанище всевозможных тварей на вроде ведьм, вампов и колоссов. Также, судя по рассказам (или намеренному вымыслу?) нечастых путников, данная территория просто кишела снежными великанами, которые зовутся йнигг. Но жаловаться мне не пристало – ведь то была, есть и будет моя Родина; место, где я родился и вырос, и в котором живу уже многие лета. Потому боязнь свою я оставил при себе, не вынимая её на Солнце (дабы не отбросила тень и не преумножилась числом), и с азартом авантюриста-исследователя продолжил своё бесконечное странствие, хотя в любой момент меня могла настигнуть стая пернатых злыдней, моричей – либо их собратьев, сиричей.

Одно дело – читать о фантастических тварях, и совсем другое – видеть их воочию; и пока что мне не посчастливилось увидеть даже самых злобных из них. Неужто и впрямь – враки? Неужто и вправду всё придумано? Сидя в четырёх стенах и глядя через окно на этот несколько угрюмый, но всё же чем-то дивный мир, я был почти уверен, что всё написанное есть самая настоящая правда, но теперь… Я прожил всю жизнь в этой городской суете и не разглядел за весь свой век ничего! Что видел я дальше своего носа? Что видел на самом деле? Что упустил? Ах, эта извечная нехватка времени лишила меня шанса восхищаться всей красотой дикой природы и тем, что она в себе таит – волшебного, загадочного, неизведанного!

Поздно ли, рано ли, но я и мой ослик без особых злоключений всё же прибыли в Старую Глухомань, и дорогу мне не перегородил ни разбойник, ни случайный путник. Шёл я наобум, полагаясь на обрывки воспоминаний, доверяя лишь своим ногам; но, кажется, маршрут я выбрал верно, и с облегчением вытер пот со своего лба.

Спешившись (ибо под конец пути я уже не мог брести самостоятельно), я не верил своим глазам: вот то, к чему я стремился в первую очередь! Вот оно, то самое место, которое я в своём великом воображении наделял неземными свойствами!

Воистину, я очень долго не мог выбраться на лоно природы – тому виной огромная занятность и нехватка воспоминаний – я не знал наверняка, где именно мне следует искать то, что смутно помнилось уже в юности и почти забылось к настоящему моменту. Но я беспрестанно напрягал свою память и без устали наводил справки в любой свободный промежуток времени. И вот, спустя долгие и долгие месяцы, я блуждаю во мгле раннего утра по грязным, гигантским, разрозненным и сообщающимся лишь узкими протоками лужам, некогда бывшими частью единого целого – одного большого озера.

Мои ноги – в чаче, жиже и даже крови, но думал я сейчас не об этом. Я ходил-бродил и тщетно напрягал свою несчастную память, пытаясь что-то вспомнить, что-то найти.

Теперь я приходил сюда вновь и вновь – либо утром перед рассветом, либо вечером после заката. Просто я здесь когда-то жил – жил очень давно, в раннем детстве, но ещё не все проблески истёрлись до конца. Может, я пытался зацепиться за остатки прошлого – того, чего уже не вернуть; а может, я хотел найти здесь самого себя – возродить заново, как феникса, с чистой душой, свежей памятью и без отягчающих меня пороков. Я не чувствовал ни холода, ни страха (несмотря на то, что об этом длинном, вытянутом, бездонном озере ходили самые разные слухи).

Сейчас это поселение выглядит вымершим, но так было не всегда. Поэтому я набрался решительности и написал человеку, который, возможно, ещё проживает в этих краях – и ожидание моё было почти обречённым на неудачу: либо мой белоснежный почтовый голубь доставил письмо истлевшему трупу, либо самого курьера съели враждебно настроенные птицы и звери.

Всё же я дождался ответа, получив скупую записку, и переписка наша была сродни диалогу в классическом детективе: я взялся за собственное расследование, имея огромное настойчивое желание выяснить те или иные обстоятельства, связанные с запустением края, а мой ответчик сухо, кратко, безынициативно и с явной опаской, некоей оглядкой посылал мне сведения, наотрез отказываясь встретиться и вместе продолжить мои изыскания. Мне же было всё равно, я не боялся ничего, хотя догадывался, кто может строить мне козни, и чего следует опасаться.

Из-за своих поисков я даже опоздал на другую важную встречу (о которой умолчу), и на меня смотрели криво, косо и с разочарованием. Я же вновь и вновь возвращался к останкам некогда великого и могучего озера, исходив вдоль и поперёк берега, считающиеся весьма и весьма опасными. Что-то притягивало меня и одновременно останавливало, не давая уйти отсюда навсегда. Приклеенный, пригвождённый, очарованный, заговорённый, я не мог и не хотел сдвинуться с места, бывшего мне когда-то столь родным, столь милым и уютным.

Я не жил в этом озере непосредственно, я не жил и подле него; меня не отпугивали всевозможные байки и россказни о нём, но этот причудливый, хоть и довольно мрачный, серый, неприветливый, угрюмый, настораживающе тихий водоём был частью моего прошлого, моего детства. Я не помнил и не хотел помнить иных объектов всего того ландшафта – кроме, разве что, этого удивительного полу-болота, этого горизонтального каскада грязных, неглубоких луж.

Сколько я ни вглядывался, отражения своего я так и не увидел, ибо некогда зеркальная гладь превратилась в мутную пелену, которую я пронзал своим взором понапрасну.

Что же с ним случилось? Что произошло? Или то, мной виденное есть закономерный конец любого водоёма? Но разве им, озёрам отпущен не гораздо более длительный срок, нежели нам, людям? Ведь ещё в моём детстве это было полноценное, живое озеро, а ныне – жалкая жижа, марающая мои сапоги.

Те немногие деревья, что ещё уцелели, пытались мне что-то поведать, колыхаясь от ветра, но я не расслышал, не уразумел ничего, ибо я – всего лишь человек, а не эльф, который есть промежуточное звено между богами и людьми, и который характеризуется большей духовностью, высшим разумом и лучшей гармонией с природой.

Постояв ещё немного, я в великой грусти, печали и невыразимой тоске таки покинул насиженное мною место, но образ любимого озера ещё долго будет преследовать моё сознание, раз за разом вставая пред глазами; скучать по нему я буду до тех пор, пока смерть не найдёт меня. Да, я бы остался – но я поклялся записать в свой свиток данные не только о том водоёме, но также и о многих других объектах моей Фантазии, и в этом интересы общества я ставлю выше своих собственных – да отсохнет моя рука, и прикушен будет язык, коли я записываю лишь выдумки; потомкам своим, всему человечеству я завещаю свой великий труд!

Время не стоит на месте, и вот: не сентябрь уже, но февраль… Который оказался холоднее своего предшественника, января. И отчего я не взял с собою шубу? В условиях жутчайшей непогоды, при крайне низких температурах я чувствовал себя, мягко говоря, некомфортно.

Прапотомок викингов-нордов, прапотомок витязей-троннаров я, Кердик-авантюрист, Кердик – никудышный юморист – озяб и продрог до костей. Но и ослу моему было не намного легче – я видел, как он мучается, и некому было нас двоих отогреть.

– Слабак и трус! – послышалось мне, но я так устал, что не придал этому особого значения.

Если честно, я бы прямо сейчас развёл костёр и слопал на вертеле целого секача-одинца! Но стужа напрочь сковала любое телодвижение.

– Ну, так иди да поохоться, – с явной издёвкой бросили мне. – Заодно все свои косточки разомнёшь, слюнтяй!

Человек я небогатый, но всё же происхожу из знати – к тому же, и возраст мой был уже почтенным; потому слышать такие дерзкие речи мне было весьма пренеприятно. Но я не видел того, кто мне сказал подобное – в противном случае я бы немедленно потребовал извинений!

Сейчас моей первостепенной задачей было пробраться к Вороньим фьордам и выйти к Хольмгарду, но цель сия была не из лёгких – для этого нужно было, не отрывая один глаз от карты, сделать небольшой крюк и идти на…

Мысли мои были прерваны невесть откуда взявшейся ведьмой-пери! Которая, гипнотизируя глаза в глаза, напутствовала меня так:

– Пойдёшь на северо-юг, к деревянному дереву, двигаясь в среднеускоренном темпе; после обернись вокруг себя три раза, и будет тебе счастье! Немедля получишь искомое… Грэнг, хортэ, борб!

Вскоре действие дурмана завершилось, а я и моё животное – два осла – остались с носом. Где чёртова ведьма? Где ступа с помелом?

Я понял, что окончательно заблудился! Даже имея при себе карту.

Но вдруг я вскинул свой взгляд вверх, и заприметил на склоне холма большого белого волка! Который, не обращая на нас никакого внимания, принюхивался к земле, изредка виляя хвостом.

«Ага, – догадался я. – Это волк-одиночка! Ведь обычно волки ходят стаей».

Теперь моё и без того унылое лицо совсем вытянулось: не похоже, что неподалёку есть жилые места. Из дремучей супертайги мы прямиком попали в тундру! Холодную, морозную и безжизненную (не считая нас двоих и этого огромного хищника, для которого станем лёгкой добычей, прекрасным обедом).

Однако полярный волк не выглядел голодным – во всяком случае, мне так показалось. Шкура его не по-зимнему лоснилась, а сам он был столь огромен, что соответствовал росту дикого скатура – подвида тура, который водится в тундре и супертайге.

Наконец, грозный зверь соизволил обратить внимание на нас, путников – которых трясло, как грушу и от мороза, и от страха.

Волк очень внимательно посмотрел на меня – практически в упор. Затем медленно, как бы нехотя убрался восвояси – но сделал это так, будто пригласил за собой, а себя назначил бесплатным поводырём.

И мы пошли за ним.

Моё мнение относительно того, что край совершенно безлюден, оказалось ошибочным – к моему удивлению, волк привёл нас к какому-то поселению: на горизонте маячили скромные, однотипные, одноэтажные домики, и на крыше у каждого такого домика имелась печная труба, из которой валил густой дым.

Не доходя до селения вплотную, белый волк вдруг остановился и обернулся, всё так же внимательно глядя на нас.

Мы тоже остановились.

Зенки хищника сверкнули, и тут он сделал какой-то неопределённый жест в сторону селения – будто бы кивнул в ту сторону, или что-то наподобие. При его мощной, но короткой шее провернуть такое действо было бы непросто – но, судя по всему, это был необычный волк: вряд ли ручной – скорее, волшебный. Либо же это у меня от холода разыгралось воображение, и мерещилась всякая странность.

В области, напрямик отстоявшей от кивка волка, высилось единственное двухэтажное здание – возможно, гостиница, или же просто таверна или трактир.

Переведя взгляд с придорожного заведения обратно на волка, я обнаружил, что смотрю просто на снег – нашего проводника и след простыл!

Куда он делся? Ведь ещё мгновение назад я своими глазами наблюдал на этом самом месте большого белого хищника из семейства псовых!

«Надо же, какой добрый зверь, – подумал я. – Таких бы на моём пути да побольше».

Мы уверенным шагом шли на запах: похоже, это действительно была самая настоящая таверна, первый этаж которой предусмотрен для горячего ужина, а второй – для крепкого сна постояльцев. Более того, подходя ближе и заглядывая через прохудившиеся, в многочисленных щелях ворота, я заметил, что там, во дворе было предусмотрено и стойло – чему несказанно обрадовался мой ослик, порядком уставший с трудной, нелёгкой дороги.

Гостиница называлась «Dubhrafn»1 – и действительно, на эмблеме заведения был изображён вран (чему я был не особо поражён ввиду того, что культ этой птицы был достаточно распространён в кронстве и вообще являлся его символом).

Вран здесь был повсюду – в гербе, в названии, в зловещей, деревянной, крашеной дёгтем фигурке на крыше… Мрачновато, учитывая время года, сумерки и тот факт, что, например, столичный герб был менее свирепым – белая мышь на виоловом щите2.

Похоже, хозяин «Дубкрафна» был заинтригован – как моим произношением, так и самим фактом моего прибытия. Все, все, все головы развернулись в мою сторону, точно увидели привидение.

– Что-то не так? – напрягся я. – Что вас смущает? Я всего-то пришёл перекусить и отдохнуть с дороги!

Да, мой друг: я был слегка обижен таким приёмом.

– Нет-нет; всё в полном порядке. – Поспешил заверить меня трактирщик. – Просто сразу видно, что вы – не местный, хоть и речь ваша на нордике нашего, троннарского говора. Видите ли…

Тут он замялся, как бы раздумывая, говорить ли определённые вещи незнакомцу.

– Слишком много приезжих, другъ. – Вставил словечко один из постояльцев, делая упор на «ъ» – обычно это было характерно для восточных нордов, но никак не западных, к коим примыкаю я – стало быть, они и сами не совсем уж коренные?

– Что верно – то верно, – подтвердил другой, – много чужаков с большой дороги, и непонятно, что у них в голове.

– Уйма мигрантов, – кивнул мне третий, – Ъ, и это в нашу-то холодную страну!

Я был знаком с этим произношением, с этим выговором: «Ъ» на вульгарной, варварской нордике означал нечто вроде союза «да», или «угу», либо любое другое междометие; произносилось же это несколько по-тюленьи – такой специфичный, гортанно-булькающий призвук, воспринимаемый на слух как глубокий, но короткий, отрывистый «ар» (соответственно, двойной такой звук выглядел как «ар-ар»). Таким образом, «ъ» означал некое неоспоримое подтверждение уже сказанному – такого рода утверждение, которое легко можно проверить. Так что мне, Кердику-краеведу и лингвисту со стажем, не пришлось краснеть, как если бы я не понимал, о чём идёт речь. Но здесь зашла речь о миграции. Куда – понятно, но кого и зачем?

Похоже, на моей физиономии был написан гложущий меня вопрос, потому владелец таверны ответствовал мне следующее:

– Одни говорят, у нас цены не такие кусачие; другие – что уровень жизни получше. Хм, и то и другое вполне можно оспорить!

– Также и то, что Фантазия-де не вечная, и температура Великого океана всё выше. – Нашёлся кто-то.

– Не знаю, не знаю, – не согласился тут я, – Как по мне – Море мерзлоты всё такое же студёное!

– Да вы кушайте, кушайте! – Предложил Гудлейфр Кроекер – так звали хозяина этой гостиницы. Похоже, он окончательно удостоверился в том, что столичный гость не представляет никакой опасности. И то верно – с меня вышел бы плохой обманщик и ещё более никудышный воин.

В это время появилась горничная с подносом и при словах «кушайте, кушайте» бросила как бы в никуда фразу «ну вы жрёте», что стало для меня ложкой дёгтя в бочке мёда.

Действительно – я был столь голоден, а хряковепрь – столь восхитительным, столь упитанным, столь хорошо прожаренным, что я заказал себе ещё и горлануса – птицу, по своим вкусовым качествам не уступающую ни фазану, ни куропатке, ни любой другой.

– Ешьте, – повторил мастер Кроекер, – ибо недалёк тот день, когда запретят и молочко, и курочку, и яйки, а на тарелке будет господствовать лишь трава…

– Почему это? – Удивился я, не понимая.

– Эх, вы! А ещё столичные! Не знаете ничего… А ведь не далее, как с месяц назад пришло распоряжение, что всю пищу теперь берут под строгий контроль; что вскорости все мы вегетарианцами окажемся – против своей воли.

Я не стал говорить, что путешествовал не спеша в течение нескольких месяцев, а потому не ведал ни о каких новшествах относительно пищевой отрасли.

Сомлев, я на ватных ногах поплёлся наверх, держа в руке ключи от своего номера. Теперь, наевшись всевозможных яств, побаловавшись также и квасным, я провалился в спасительный сон – первый такого рода после недель скитаний, недель блужданий.

Первое, что мне приснилось – это то, как я стою у шуршащего надгробия; стою, как вкопанный. Отчего я не бегу? Вдруг оттуда вылезет кто? Но я продолжаю упрямо стоять на месте и даже пытаюсь прочесть надпись – отчего-то мне до крайности любопытно, кто покоится в этом безымянном, в этом одиноком склепе. Неожиданно для меня погода резко портится, становясь совершенно ненастной.

Второй мой сон был не менее странным: вот, я, уменьшившись в размерах, перехожу из шкафа в шкаф вертикально и горизонтально, и стенки из дерева не являются для меня преградой. Что бы это значило? Что я мечусь, и не могу себе найти места? Но в этом сне я ни от кого не бегу…

Третье сновидение отнесло меня в мой домик, что в Абфинстермауссе – вот, я выхожу на террасу своего балкона поздним вечером, но тут меня атакуют полу-невидимые гарпии, и парочка таких залетает в дом!

Этой ночью сны мне более не снились, а я… Я так люблю смотреть свои сны, ибо лишь в них моё счастье и отрада. Того, что мне снилось, никогда не было в мире реальном, но за любое из тех сновидений я отдал бы полжизни, ибо оно стоит того – даже если это был ночной кошмар. Почему? Возможно, потому, что только там я во главе угла, главный герой; лишь там меня холят и лелеют, любят, ценят и уважают. Окунуться бы в спасительный сон навсегда, и смотреть его вечно!

Проснувшись и совершив утренний моцион, я решил спуститься вниз – конечно же, ради сытого завтрака; однако, направляя свои ноги вниз по ступеням, я вдруг обратил своё внимание на женщину, стоящую лицом к углу. Она стояла, как истукан, и не издавала ни звука – обычно они в таких случаях хотя бы всхлипывают, а тут…

– Ъ, это жена! – Как бы оправдываясь, отвечал мне мастер Кроекер, когда я поспешил сообщить, что в углу стоит какая-то женщина. – Наказана она…

Про себя я пожал плечами: «Бывает». Я-то думал, подобные методы уже искоренились из сельской глубинки, как искоренились они в своё время из крупных городов – выходит, и здесь я ошибся, посему сделал соответствующие пометки в своём краеведческом свитке, который таскаю с собой всюду.

За завтраком ко мне подсел мужлан лет тридцати трёх – сильный, крепкий и высокий. Кое-где на неприкрытых участках его кожи виднелись руны.

– Почему ты до сих пор не спрыгнул? – Обратился он ко мне.

Я попросту остолбенел от такого вопросительного заявления! Да как он смеет…

Встретившись взглядом с этим типом, этим беспардонным наглецом, я хотел было в достаточно жёсткой манере объясниться с ним – даже если он воин, а я – пожилой человек. Но едва я взглянул на незнакомца, как тут же осёкся: да как так? Передо мной сидел тот самый белый волк, только в человечьем обличье! Тот же хитрый и одновременно мудрый взгляд… Нет-нет; ошибиться я не мог.

– Кажется, я не так выразился? – виновато спросил он. – Я веду речь о нашем славном обычае – по достижении примерно пятидесяти лет (либо по обнаружению у себя безнадёжного упадка жизненных сил) сбрасывать своё бренное тело с обрыва, чтобы не мучиться самому и не мучить других; не быть обузой.

– Я прекрасно знаком с традициями и обычаями нордов, – возразил я, – потому как сам краевед. Мне ли не знать? Но в законе сказано также и о том, что человек может отсрочить свой суицид, если он не завершил всех дел.

– Правое ли твоё дело? – Спросил викинг, вперив в меня свой внимательный взгляд. Он наблюдал за каждым движением, за всякой мимикой на моём лице.

Тогда я твёрдо заявил, что пишу научный труд, который будет во благо всей Фантазии; что детей у меня нет, но компенсация есть многократная, ибо я достаточно известный и всеми уважаемый человек, а мой труд – на века.

Тогда и викинг смягчился, и взгляд его стал менее суров; назвавшись Хунардом, он стал более любезен, более радушен. Он сообщил, что зашёл в трактир узнать, нет ли работёнки для них, бравых солдат кронинга.

– Ибо осточертело сидеть, сложа руки – как надоело охотиться на зверя почём зря. А грабить люд есть скверна, мерзость для меня – ведь клятву я давал…

– Где-то я тебя видел, – заметил я, щурясь даже с надетыми на нос очками.

– Верно, – загадочно произнёс Хунард и ушёл прочь.

Спустя некоторое время я, Кердик-наблюдатель, Кердик-испытатель решил прогуляться по селению пешком, так и оставив своего осла в стойле «Дубкрафна» до поры до времени.

Вдруг, проходя по центральной площади, где всегда немало народу (к тому же намечалась ярмарка) я чисто случайно подслушал следующее:

Супротив честнаго Б-га души лютыя истязаша… – Вопила на всю улицу какая-то девица (кажется, это была Береника – та самая нагрубившая мне горничная из гостиницы).

– Должна нравиться? Боюсь, это невозможно. Почему? Ты – обычная, земная; для тебя (как и для девяноста девяти из ста) главное в жизни – семья и дети (тогда как всё это совершенно неприемлемо для такого странника и отшельника, как я). Нет в тебе искры, изюминки; будешь ты всего лишь женой мужа и матерью чад, но – не подругой жизни для меня. А потому иди прочь, с глаз моих долой, и ищи себе другого дурака – который будет стелиться пред тобою, всячески угождать да содержать. Я же никому не позволю ворочать собою; бо скверна, униженье для меня.

Я обомлел, когда увидел, что сии речи доносятся с уст моего нового знакомого – того самого Хунарда! Который… Неожиданно куда-то делся!

Зато в тот миг, когда вся улица вдруг бросилась врассыпную, наутёк, когда до меня донеслись визги женщин и детей, я сразу понял, в чём дело: с площади, с того самого места, где прежде стоял викинг, в сторону леса бежал огромный белый волк.

– Не познакомлю, – насупился Хунард при очередной нашей встрече, когда я спросил, есть ли у него другъ в качестве волка или собаки. – Ибо это я и есть!

– Как это? – Похолодел я.

– Не пугайся: я не оборотень, не вамп, не варг. Те отравлены «мудрецами»-магократами нашего кронства и превращаются в зверя ночью, против собственной воли и в адских муках, тогда как я – добровольно и в кого угодно, но чаще – в белого волка.

– Расскажи мне о себе! – Начал упрашивать Хунарда я, Кердик-интервьюер, попутно делая записи в своём сокровенном, своём драгоценном свитке.

– Не сегодня, – отрезал тот и опять куда-то сгинул – только его и видели.

В следующий раз я и Хунард снова столкнулись в таверне – обмолвившись парой фраз, мы поднялись наверх спать – каждый в свою комнату.

– Можно ли к тебе, о Хунард? – Осторожно постучав в дверцу ранним утром, я открыл её и вошёл внутрь.

– Входи, я уже кончил… Пошла прочь! – Сказал тот, небрежно сталкивая полуголую женщину с постели – ещё красную и горячую, которая в растерянности постаралась немедля выбежать вон, огорошенная его звериной грубостью, но, несомненно, восхищённая его же мужской силой, его хищной страстью и напористостью.

– Зачем же так, Хунард? – Мялся я, пятясь к стене и пропуская восвояси девицу, попутно с некоторым любопытством разглядывая её сквозь призму своих очков – ранее я никогда не видел абсолютно голых женщин, и сие было для меня в диковинку.

– А как же ещё-то? – Мрачно, но одновременно и спокойно ответствовал друг, сидя на циновке и взирая перед собой, и взгляд его был в пустоту. – Сказано же в книге: «Дев – оседлаша, а врагов – побиваша; коли кто супротив – так его это неправдоваша…».

– В какой книге, Хунард? – Мигал я непонимающими, ещё сонными глазами, переминаясь с ноги на ногу. Услышав же в очередной раз словеса, какими обычно изъясняются жители княжества Хладь, я и вовсе оторопел от неожиданности.

Похоже, что Хунард не был настроен на полноценный диалог, поскольку так и не разъяснил мне, своему другу, из какой книги почерпнул он крылатую фразу.

Ввиду сильных морозов я счёл за лучшее не выходить сегодня из придорожного заведения – пожалуй, я дождусь существенного потепления: эти холода в значительной степени сказались на моём промедлении, ведь я здесь уже две недели, и мне давно пора идти дальше.

Спускаясь к обеду, я услышал спор нескольких человек, и снова в центре скандала был Хунард.

– Вы считаете, что моя миссия на этой земле заключается в том, чтобы помогать другим людям? Как бы ни так! Я не Годомир Лютояр! – Вскричал он в сердцах и великом бешенстве.

– А кто такой Годомир Лютояр? – полюбопытствовал я, присаживаясь.

Но все мои потенциальные собеседники, точно воды в рот набрали.

Я же, когда на протяжении многих лет собирал материал о Фантазии, что-то слышал о том имени – именно поэтому оно и показалось мне знакомым. Но с годами память неумолимо ухудшается, и всё, что я помнил и/или знал о Годомире, выветрилось с сокрушительным успехом.

– То был славный малый; великий воин своего времени, – начал Гудлейфр Кроекер. – Годомиром его нарекли ещё при рождении, и на протяжении всей жизни он своими деяниями всячески подчёркивал, что имя это дано ему не зря – годами он насаживал мир во всём мире, по всей Фантазии.

– А Лютояром его прозвали позже, когда показал он себя в бою, когда раскрыл силушку свою великую, – с трепетом и почтением молвили другие. – Ибо лют и яр он был на расправу с недругами своими, но честен, справедлив с теми, кто был столь же добр и благороден, как он. И с ним в один ряд такие герои, как его современник Бренн; Эйнар Мореплаватель, Айлин Добрая, Бэн Простой, Робин Хороший, а также Хельга Воительница вместе со своими верными лучницами – Аластрионой, Венделой, Гвендолиной.

– На самом деле их гораздо больше, – задумчиво произнёс мастер Кроекер. – Не стоит забывать, что на другом полушарии нашей Фантазии, в кронствах Кронхейм, Фаннихольм, Эльфхейм и Гномгард жили и творили такие величайшие деятели своей эпохи, как люди Тиль Мергенталер, Вернер Романтик, Роган Мастерок; эльфы Эльданхёрд, Лунная Радуга, Мейленггр, Рилиас; гномы Олвин, Нейн, Зайн, Юнни, Ларуал, Сигрун Победитель, Махенна и многие другие.

– Мастер Кроекер расскажет тебе о них подробнее, коли пожелаешь, – усмехнулся Хунард, видя, с какой учёной жадностью я впитываю на слух каждое имя. – Он мастер в таких делах, и нет рассказчика лучше него.

– В другой раз, – уклонился Гудлейфр. – Но это случится обязательно и скоро, в хорошей компании и за поеданием различных вкусностей.

Хозяин таверны сдержал своё слово, и однажды я записал все пересказанные мной предания в свой записной свиток. Пожалуй, единственное, что меня смущало в этих сказах и былинах – это то, что все их персонажи побеждали зло силой физической (что чаще всего) либо силой магической – будто по-другому конфликт решить нельзя. Похоже, что в древние времена ничего не слышали про дипломатию – а зря, ибо не каждый мужчина – воин и защитник отчизны; увы, не всем написана судьба держать в руке тяжёлый меч… Вот, например, я: даже в свои двадцать я не смог бы назвать себя воином, хотя в мыслях я был солидарен в помощи, заботе и охране своего края. С другой стороны, было приятно лицезреть, что и в современной молодёжи, держащейся дружной семьёй, ещё имеется некоторая крепость, доблесть старины. Взять ту же Беренику, служанку Гудлейфра – сколько в ней силы, удали, хватки, сколько жизненной энергии! Она на раз положила меня в состязании по армрестлингу – ручаюсь, что даже если бы мне было столько же вёсен, сколько прожила она (а годков ей было восемнадцать), то и тогда я не одолел бы её.

– А остались ли ещё в нашей Фантазии герои, подобные Годомиру? – спросил я и затаил дыхание в ожидании скорого ответа.

– Несомненно, – молвил Гудлейфр и многозначительно кивнул на Хунарда. – Просто некоторые из них не могут (или не хотят) принять свою судьбу.

Утомлённый длительною беседою, я пожелал всем доброй ночи, и поднялся в свой номер, дабы предаться цветным картинкам – а то и целому видеоряду, который называется «сон». И в одном из диафильмов моего фантастического калейдоскопа мне явились Вернер и Эрика – пара влюблённых, о которых рассказывал мне трактирщик. Эта счастливая двоица, направляясь на Край Света, в рай, летала над морями и лесами, иногда погружаясь в глубины первых и густые кроны других, попутно расследуя что-то опасное и серьёзное; в это время они превращались в каких-то неведомых птиц или зверей, и в течение всего их бесконечного полёта играла красивая, завораживающая, успокаивающая музыка, пробуждающая в душе что-то светлое, доброе и хорошее.

Вскоре мне улыбнулась удача: наконец-то погода переменилась, и лютые морозы ушли далеко на восток – в сторону Хлади, Сиберии и Нордландии. Это означало только одно: мне пора возвращаться назад, пора в обратный путь. Конечно же, я не оставил своих замыслов по полному и тщательному анализу Фантазии; однако я весьма посредственно подготовился к этому мероприятию, и если меня так потрепало в родных краях – что же будет со мною в землях инородных?

Распрощавшись с мастером Кроекером и всеми прочими, я запряг своего осла, а у самого в душе скребли кошки оттого, что я нигде не нашёл Хунарда.

Будучи уже в пути, я услышал протяжный вой. Разумеется, я испугался, ибо не мне, седовласому и малость хворому старику, тягаться с лютоволками Севера. Однако, едва завидев белого волка, который ждал меня на вершине холма, я испытал неописуемое облегчение: Хунард снова явился пред мои очи.

Когда я на осле добрался до холма, там уже сидел мой викинг и пронзал глазами небесное пространство. Он смотрел на звёзды и о чём-то размышлял.

– Мне бы не хотелось, чтобы мнение твоё было превратным относительно меня, – начал Хунард Лютоволк, не прекращая наблюдать за холодным мерцанием столь далёких от нас объектов космоса. – Моему дурному обращению с женщинами есть объяснение.

– Ты не обязан передо мной отчитываться, – поспешил успокоить его я, Кердик-путник, Кердик-странник, Кердик-бродяга.

Но Хунард оказался непреклонен:

– Происхожу я из хладичей – оттого и мой акцент. Мое життя же таково: имел я жену, любил её весьма. Но случилось так, что недруги обложили весь мой дом – ни выйти, ни зайти. Я бился до последнего – до тех пор, пока у меня не порвалась тетива на луке. Тогда я воззвал к супруге своей, дабы она отдала мне свой волос – чтобы я смог натянуть лук и сыпать во врагов своих стрелы. Но женщина моя предала меня, и не сделала ничего, чтобы помочь нам обоим. Мне не ведом страх, хотя на дом мой напала целая рать. В конечном итоге меня повалили на землю – но и тогда суженая не сделала навстречу ни шага, хотя владела и мечом, и топором. Предательница стала женой ярла, завистника моего, который приказал поджечь мой дом и стереть его с лица земли. Меня же, избив всей дружиной, обессиленного бросили в канаву, сочтя мёртвым. Ворон чёрный, кружа надо мною, смилостивился, сжалился и не выклевал мне глаза, не распотрошил до конца и без того бередящие раны. Наоборот, этот неправильный вран, сорвав одно из растений, что собирает в свой цветок влагу, полил меня живительной росой. Тогда восстал я заново, и как переродился. И последовал я за враном в Тронн, ведь символ он страны той братской – хоть и вражда средь нордов извечно, постоянно. И с той поры минуло уж десять лет, и вот он я, перед тобой.

Хунард умолк, и горечь на сомкнутых устах его. А я давался диву его выносливости, его стойкости, его храбрости, его смелости, его отваге, его доблести, его силе, его бодрости духа. Здесь и сейчас передо мною реинкарнация Рагнара Лодброка – настоящего викинга, настоящего берсерка, настоящего хёвдинга

2. ПРИЗРАЧНЫЙ ГОСПОДИН

По возвращении в Абфинстермаусс я обнаружил, что дом мой не разграблен, но в целости и сохранности. Обрадовавшись сему весьма, я решил несколько дней побыть здесь, а после двинуться в очередное путешествие. И всё ничего, если бы не…

Случилось так, что прежний кронинг помер, и вместо него воцарился иной. Возвеличившись на своём троне, спустя некоторое время призвал меня сей новый князь пред свои очи, и изрёк:

– Вот, ходят о тебе некоторые слухи…

– Какие же, о владыка нордов?

– Говорят, умеешь ты вести торговлю; что честен ты с людьми и с товаром аккуратен. Потому я заочно проникся к тебе доверием, и желаю, дабы торговал ты не только во владениях моих, но так же и в других частях света. Будешь странствующим торговцем, а ещё – моими глазами и ушами; послом и представителем моим.

Предложение было на редкость заманчивым: странствующий торговец – то бишь, негоциант – имеет некоторые привилегии перед Гильдией торговцев: он сравнительно самостоятелен, его направляет рука кронинга и его благословение, волеизъявление, но самое главное – мне не нужно будет утруждаться платить ежемесячный взнос профсоюзу, то есть, этой самой гильдии. Вот только с чего кронинг взял, что я имею навыки по купле-продаже? Всю жизнь я был учёной крысой, корпевшей над всякими листками, тетрадками, фолиантами и прочая. С другой стороны, согласно международному праву Фантазии, убить негоцианта есть грубейшее нарушение всех сводов законов, кодексов и конституций. Это обстоятельство практически развязывало мне руки и позволяло беспрепятственно пересекать границы кронств, княжеств, вульготонов, падишахств, бекбайств и прочих суверенитетов.

«Одно другому не мешает, – подумал я, – буду торговать, а заодно – легенды собирать».

После моего согласия мне, Кердику-негоцианту, Кердику-искателю выделили нечто среднее между каретой и повозкой, запряжённой двумя лошадьми, и кучера в придачу.

Мой путь лежал на юг, в богатое каменным и бурым углём кронство Стерландия – именно здесь пролегали земли древнего Эльдерланда; сюда я вёз вечнолёд, рыбу и туши хряковепрей. До столицы, славного города Ввумна я добрался сравнительно быстро – благо, до неё от Абфинстермаусса гораздо ближе, чем до Старой Глухомани или Хольмгарда.

По особым приметам на одежде, всевозможным знакам отличия стража пропустила меня сквозь врата немедля, и вот я уже по другую их сторону и вижу возвышавшееся над всеми здание ратуши, на которой пасмурного цвета щит с двумя стерхами и веточкой под ними – герб города.

Мне повезло: именно сегодня ярмарка. Мне хорошо заплатили, и теперь я везу звонкую монету (и не одну). Всё же я решил остановиться в гостинице, ибо, судя по карте, до Троеградия3 мне в ближайшее время не добраться: по весне, в разгар апреля всё размыло, и в какую бы сторону я не направился – будь то Талая низменность или Остаточные озёра – я буду как минимум по колено в мокром снегу и растаявшем льду, а как максимум – увязну точно и надолго, ибо сии края преисполнены труднопроходимых болот. А добраться мне было просто необходимо: именно там находится прародина корневики – царицы ягод лесных, болотных, полевых. Стоит лишь надкусить эту ягоду, как она, будто несколько вёдер черники, дарует ясность глазам; словно малина, ароматна и нежна она, и более никакой хвори, связанной с недостатком различных витаминов и микроэлементов. Нечто среднее между клубникой и земляникой, корневика имеет свойство очень долго не портиться даже без ящика с вечным льдом – такова её удивительная природа. Корневика – и сердце, и печень всей северной Стерландии; говорю это не понаслышке, но как человек, не раз пробовавший на вкус это чудо природы.

Не успел я возлечь на своё ложе, как меня посетил фантом – призрак некоего господина много старше меня самого. Разодетое, как заправский владетельный князь, это привидение является ко мне уже не в первый раз: после ярмарки я был принят во дворце, а после удостоился чести вздремнуть в тамошних свободных покоях.

Видение издавало топот, но при этом не касалось пола; оно бормотало, сопело, кряхтело, держась за поясницу. Оно охало, стонало и стенало; даже, прости Г-споди, булькало. Оно ходило, как неприкаянное, из стороны в сторону, и отчаянно чихало – может, аллергия, а может, оно чем-то болело (хотя вряд ли призраки чем-то больны – больны скорее люди, которые якобы их видят). И раз подобное видится мне не единожды – выходит, весенняя слякоть, весенняя же оттепель, сырость дорог и капель за окнами сделали своё дело, и меня сразил недуг в виде простуды, а в качестве побочного эффекта – слуховые и зрительные галлюцинации.

Загрузка...