Записки министра

Третья клинская эпопея

Центральные финансовые курсы при Народном комиссариате финансов СССР размещались там же, где и сам наркомат. Учебный план курсов согласовывался со всеми новейшими задачами, которые вставали перед руководящим органом, а сотрудники последнего могли сочетать постоянную работу с ведением занятий на курсах. В числе этих сотрудников были крупные специалисты своего дела, искушенные во всех тонкостях финансовой службы. Кроме того, для чтения теоретических лекций пригласили ряд экономистов-профессоров. Наконец, занятиями по социально-политическим дисциплинам руководили слушатели последнего курса Института красной профессуры. Мы учились по программе повышенного типа. Большинству учащихся весьма помогала практика работы в финансовой сфере. Под уже знакомые нам практические вопросы подводилась научная база.

Окончившим курсы предоставлялись немалые права. Мы могли, в частности, беспрепятственно зачисляться на учебу в вузы экономического профиля. Должен признаться, что я заранее наметил для себя не только институт, в который собирался пойти по окончании курсов, но и факультет. Это был финансовый факультет МПЭИ (Московского промышленно-экономического института), и я уже представлял себе, как засяду за вузовские пособия и начну вплотную наряду с другими «грызть гранит науки» по более широкой программе.

В самых радужных чувствах шел я майскими днями 1925 года из МПЭИ в Московский губфинотдел. В одном кармане лежала справка, из которой явствовало, что я зачислен в этот институт, в другом — диплом об окончании курсов и характеристика, где говорилось, что я могу занимать должности на уровне заведующего уездным финансовым отделом или самостоятельного ответственного работника в губернском отделе. Я собирался отдохнуть на родине, а осенью сесть на студенческую скамью. И не ошибся в своем предположении: родные места увидел очень скоро, но только не в качестве отдыхающего.

Когда заведующий губфо А. В. Николаев взглянул на мою характеристику, он тотчас воскликнул:

— Отлично! Так вы — из Клина? А нам как раз там нужен завфинотделом. Прежнего сняли с работы и привлекли к судебной ответственности.

— Но я с осени должен начать учебу в институте.

— С осени и начнете. Поезжайте пока в Клин, поработайте, к октябрю мы вас отзовем.

— А не лучше ли послать кого-нибудь другого сразу, чтобы не было служебной чехарды?

— Конечно, лучше, да только некого. Пока будут подбирать человека, пройдут недели, а налоговое ведомство не может ждать. К тому же вам хорошо известны местные условия, и вы до октября наведете там хотя бы частичный порядок. Вам помогли поступить на курсы, теперь — в институт, помогите и вы.

О чем еще можно было рассуждать? И вот я опять еду к Клин, обдумывая по пути все, что мне рассказали о положении в местном финотделе. Еще в начале 1925 года в Клину состоялось расследование, обнаружившее, что бывший заведующий, разложившийся тип, начал пьянствовать и гулять — сначала на деньги нэпманов, а потом запустил лапу и в государственные. Он втянул в эту грязь председателя исполкома и заведующего земельным отделом, разбазарив 40 тысяч рублей. История с растратой казенных средств выплыла наружу. Крестьяне стали говорить, что не будут платить налогов, так как не желают работать на растратчиков. В результате гласного судебного процесса первый виновник был приговорен к высшей мере наказания и расстрелян, а остальных осудили на длительные сроки тюремного заключения. Людям показали, что Советская власть не потерпит попрания государственных и народных интересов. Но теперь следовало наладить заново делопроизводство в уфо и укрепить ряды его сотрудников надежными кадрами…

Иду клинскими улицами, приглядываюсь. Пока особых перемен за два года вроде бы незаметно. Те же в основном деревянные дома. Однако вон дымят трубы заводов, которые в 1923 году еще бездействовали. Теперь в них вдохнули новую жизнь. Побольше стало тротуаров и фонарей, поменьше грязи. Несколько раз попались по дороге ребятишки с красными пионерскими галстуками.

В укоме партии меня встретили приветливо. Оказалось, что на пост заведующего уфо уже назначили П. А. Девяткина, но у него нет заместителя. Так что появился я очень кстати. Оставался же здесь вместо предполагаемых пяти месяцев целых пять лет! Осенью, когда наступил срок отъезда в Москву, ни уком, ни уисполком и слышать о том не захотели. Мне сказали, что в мои 25 лет я успею еще поучиться, а пока что должен работать, как прежде; с руководством института же все будет согласовано…

Моим непосредственным начальником и ближайшим товарищем был Пантелеймон Андреевич Девяткин, 23-летний коммунист, энергичный и настойчивый парень. Его судьба во многом совпадала с моей. Девяткин работал на ответственной должности в Орехово-Зуеве, а потом в московской потребкооперации. В 1938 году, когда я стал наркомом финансов, его назначили первым заместителем наркома торговли. Далее он являлся заместителем председателя Государственной штатной комиссии Совета Министров СССР, заместителем председателя правления Торгбанка.

И вот вместе с ним мы стали расхлебывать кашу, оставшуюся от предыдущего «деятеля» в уфо. Беда заключалась в том, что значительная часть финансового аппарата оказалась связанной с частным капиталом и поощряла его, а потребкооперация и другие не нэпманские организации держались в черном теле и к осени 1925 года «дышали на ладан». Когда же речь заходила о государственном обложении налогами, уфо давал установку производить его по фиктивным торговым книгам частников, а налоговым инспекторам рекомендовал вести себя «по-божески» и не доискиваться реальной суммы нэпманских доходов. Девяткин занялся кадрами, я же решил начать с проверки отчетности фабрик и учреждений.

Финансовый контроль уже в то время стал постепенно приобретать черты, свойственные ему сейчас. Он осуществлялся в производственной сфере, следил за расходованием государственных средств бюджетными учреждениями, за обращением и за капитальными вложениями из бюджетных и собственных средств. Кроме того, он воздействовал и на другую часть бюджета — доходную. Наша бюджетная система далеко не пассивна. Бюджет СССР есть главное звено всех финансов, через которое происходит распределение значительной части национального дохода. Бюджет СССР является мощным экономическим орудием в руках Коммунистической партии и Советского государства по управлению народным хозяйством и общественной жизнью. В его рамках финансовый контроль активно воздействует как на полное и своевременное поступление доходов, так и на изыскание новых финансовых источников, способствует мобилизации скрытых хозяйственных резервов, лучшему использованию производительных сил страны и продуктивной работе предприятий и учреждений.

Берясь за налаживание четкого финансового контроля, я познакомился сначала с состоянием дела в профсоюзных кассах. Картина оказалась печальной. За отчетный 1924/25 год было растрачено свыше 5700 рублей. По предъявлении местным комитетам, виновным в упущении, официальных исков те покрыли только около 1150 рублей. Выяснилось, что некоторые профработники не видели разницы между своим и коллективным карманами. Особенно «отличились» предместкома профсоюза горнорабочих (разбазарил более 1000 рублей), секретарь уездного отдела профсоюза нарпитовцев (около 1000 рублей), председатель фабкома Первомайской шелкоткацкой фабрики (свыше 500 рублей). Пришлось передать их дела в суд.

Решительная деятельность нового состава уфо нашла энергичную поддержку у секретаря укома партии Ф. И. Любасова и председателя уисполкома П. М. Афанасенко. Федор Ильич Любасов был исключительно инициативным, решительным коммунистом, никогда не ждавшим «особых указаний» и рассматривавшим все, что происходило в стране, как неделимую часть своей жизни, без чего она теряла смысл в его глазах. Он был выдвинут затем на должность заведующего отделом сельского хозяйства МК ВКП(б), потом стал секретарем окружкома ВКП(б) Великолукского особого округа. Когда я его встретил в 1936 году на VIII Чрезвычайном съезде Советов, принимавшем новую Конституцию СССР, мы долго вспоминали события одиннадцатилетней давности, наши почти непрерывные заседания поздними вечерами, когда обсуждалось состояние уездных финансов, а затем упорную борьбу с «левым уклоном» в ВКП (б).

Член Коммунистической партии с 1909 года Павел Михайлович Афанасенко сохранился в моей памяти как человек большой культуры, тактичный и очень толковый. Вместе с Любасовым они составили отличную пару уездных руководителей, немало содействовавших налаживанию успешной работы по восстановлению народного хозяйства, организации социалистической промышленности и подъему культуры в Клину и уезде. Оба они возглавляли у нас борьбу с «левыми», не раз выступали на партийных собраниях в уезде, разоблачая троцкистов. Когда после разгрома троцкистов Любасова перевели в Москву, а секретарем укома партии стал близкий к «правым» уклонистам Аполлонов, Афанасенко не смог с ним сработаться. Его обращения в МК ВКП(б) не дали результата, ибо тогдашнее руководство МК (Угланов, Котов) само грешило «правыми» взглядами и поддерживало бухаринскую платформу. И хотя Аполлонов пробыл в Клину сравнительно недолго, Афанасенко еще раньше пришлось перейти на другую работу.

Как-то раз Любасов и Афанасенко после долгого заседания решили пройтись по городу и пригласили с собою меня. Мы шли центральной, потом боковыми улицами. Прогулка затянулась. Ни для кого из нас не составляло секрета преобладание нэпманов в торговле. Однако, когда мы втроем обошли весь город, то воочию убедились, что повсюду висят торговые вывески частников, а потребкооперации почти незаметно. В чем дело? Почему потребкооперация сдает позиции, а частник наступает? Мне поручили срочно разобраться в этом и представить свои соображения.

Поговорил с людьми. Снова проверил документацию. Картина начала проясняться. Только еще становившаяся на ноги социалистическая торговля там, где речь шла о товарах широкого потребления, пока не выдерживала конкуренции с нэпманами. Они давили на кооперативы. Между тем советские законы предоставляли кооперативам такие права и льготы, которых у нэпманов не было. Использовались ли в Клину эти права? Увы, очень слабо.

Так что же предпринять? В то время дважды в год платили налог — промысловый и подоходный. И вот при очередном обложении, вооружившись заранее более точными сведениями о доходах частных лиц, уфо пересмотрел размеры взимаемых сумм и повысил их. В течение года, сдав былые позиции, примерно четверть клинских нэпманских торговых точек прекратила свое существование, а их место заняла потребкооперация. Казалось, мы добились желаемого. Но приехавший из губфинотдела старший ревизор предъявил уфо претензии, почему в уезде стало меньше торговых заведений, и потребовал в корне изменить нашу финансовую политику.

В уезде работали тогда четыре финансовых инспектора. Двое из них были членами ВКП(б). Коммунистом был и член ревизионной комиссии укома, финагент Михаил Васильевич Засосов, решительно поддержавший своих товарищей. Против них выступили два пожилых инспектора, являвшиеся до революции податными служащими. Податным служащим в прошлом оказался и приехавший ревизор. Беседуя с молодыми инспекторами с глазу на глаз, он начал нажимать на них, требовать скидок по отношению к нэпманам и угрожать за то, что те «переобложили» частника. Один из инспекторов не поддался. Другой не выдержал, признал свою «ошибку» и сослался на мои указания.

Тогда ревизор перенес «огонь» на меня. Я был в то время уже заведующим уфо, членом президиума уисполкома и членом бюро укома. Ревизор составил акт, в котором уфо предъявлялись серьезные обвинения. Акта я не подписал, с результатами ревизии не согласился и остался при своем мнении. А через две недели в налоговом управлении губфинотдела был назначен мой доклад о финансовом положении в Клинском уезде.

Почти весь доклад я посвятил вопросу о соотношении реальных налогов с запланированными в местном бюджете и борьбе в нашем уезде государственной торговли с частной. Засилье нэпманов охарактеризовал как следствие гнилого руководства, которое ранее царило в уфо, и попросил незамедлительной помощи от вышестоящих органов, а потом потребовал, чтобы в Клин больше не присылали таких ревизоров, которые запугивают советских работников и фактически содействуют классовым врагам. Не важно, говорил я, кто будет дальше заведовать уфо. Если я не гожусь, снимайте с работы. Но классовая линия должна строго выдерживаться, социалистический сектор — встречать помощь, а частник — систематически вытесняться.

Губернский отдел признал налоговую политику нашего уфо правильной. Ободренный этим, я пригласил начальника налогового управления К. А. Байбулатова приехать в Клин и посмотреть, как обстоит дело с частной торговлей. Тот приехал. Пошли мы с ним в один большой магазин. Каково же было наше удивление, когда владельцем его оказался… бывший адъютант Байбулатова в годы гражданской войны. «Как! — воскликнул Кафис Алеутинович. — Красный боец стал нэпманом?» Он не стал дальше осматривать торговые заведения и тотчас возвратился из уезда в Клин. Прощаясь, сказал: «Вы во всем правы, действуйте в том же духе, а мы вам поможем». Действительно, поддержку оказали незамедлительно, причем провели чистку аппарата и в губфо. Места скомпрометировавших себя работников заняли главным образом коммунисты.

Не нужно думать, что дело сразу же пошло как по маслу. Частный капитал всячески изворачивался, пытался спастись под фальшивыми вывесками, маскировался и хитрил. Приведу один пример. В Клину существовало нэпманское «Торгово-промышленное товарищество». В его правление входило 11 членов. Согласно уставу заведения основной капитал составили 11 тысяч рублей из равных паевых взносов учредителей. Объединение включало ряд торговых точек, а также мелкие промышленные предприятия — колбасные, кондитерские и т. д. Каким же образом такой небольшой суммы хватало для организации столь обширной деятельности? Как явствовало из проверенных лично мною бухгалтерских книг, кредитом со стороны товарищество не пользовалось. Зато при проверке попутно обнаружилось, что из 11 членов правления трое — в прошлом жандарм, монах и биржевой маклер. Пахло крупным жульничеством. Доходов должно было быть много, налоги же товарищество платило грошовые. Мало того, члены правления нагло требовали предоставления им льгот как кооперативу, хотя речь шла фактически о частной корпорации.

Решил перепроверить свои выводы и поручил инспектору еще раз проверить бухгалтерские книги. Вскоре тот доложил, что никаких записей по кредитам или ссудам в книгах не содержится. Ясно: в товариществе действует подпольный капитал, не проведенный по отчетам. Но как его выявить? Известно, что перед праздниками торговые обороты резко возрастают. И вот накануне десятой годовщины Великого Октября я распорядился проконтролировать наличие товаров на всех предприятиях и складах этого товарищества. Получилась кругленькая сумма — до 200 тысяч рублей. А ведь уставной капитал — в 18 раз меньше. Чудес в нашем деле не бывает. Значит, бухгалтерские книги ведутся нечестно, а имеющиеся в них сведения фальшивы.

Тогда я договорился с уполномоченным ГПУ, что местные чекисты помогут нам, если понадобится. Сначала я сам вызову на собеседование бухгалтера, а если ничего не добьюсь, то будет проведен официальный допрос. Бухгалтером в объединении был служащий со стороны, работавший по найму член профсоюза. Поэтому я говорил с ним по-товарищески и просил объяснить, в чем дело. Однако он сначала все отрицал, не подозревая об имевшихся у нас данных. Когда же я припер его к стене, он признался, что помимо паевого капитала функционирует еще дополнительный в размере 70 тысяч рублей, принадлежащий члену правления Моисееву. На эту сумму имеются векселя.

Часа через два векселя лежали в уфо. Почему же они не проведены через бухгалтерские книги? Слышу ответ: Моисеев запретил. Я укорил служащего: итак, член советского профсоюза, забыв об интересах государства, служит частнику и занимается махинациями? Тут бухгалтер разрыдался и признался, что Моисеев купил его за подачки, передававшиеся непосредственно из рук в руки. Он согласился изложить все на бумаге, после чего уфо на законном основании пересмотрел обложение товарищества подоходным налогом за три предыдущих года. Начисленная сумма оказалась крупной, причем большая ее часть легла на Моисеева, ибо основной капитал объединения принадлежал фактически ему. Ряд членов правления был привлечен за мошенничество к судебной ответственности.

В товариществе начались раздоры. Каждый хотел выйти сухим из воды. Все перекладывали вину на Моисеева. Налог превысил имевшуюся у него сумму движимого имущества, и пройдоха обанкротился. Теперь его недвижимое имущество подлежало конфискации для возмещения государственных убытков. Через несколько дней Моисеев записался ко мне на прием.

Обильно проливая крокодиловы слезы и утирая их красненьким шелковым платочком, этот тип просил о снисхождении, ссылаясь на «честно нажитые деньги». Он не знал, что мне к тому времени уже было известно происхождение его капитала: Моисеев присвоил деньги двух высокопоставленных лиц из рядов черного духовенства. Когда началась революция, монахи, испугавшись, передали ему свои драгоценности на хранение, а назад потом не получили. Тем не менее я, напомнив Моисееву, каким финансовым «пигмеем» был он некогда, прямо спросил, откуда взялись у него столь крупные средства.

— Работал день-деньской как лошадь, все жилы из себя тянул, постепенно накопил.

— Перед вами сидит не девица из пансиона, а финансист. Давайте посчитаем вместе. Рассказывайте, где и на чем заработали?

— Да разве все упомнишь? А записей я не вел. Кабы знал, что придется отчитываться…

— А почему не вернули монахам переданные вам на хранение сокровища?

Этого вопроса Моисеев не ожидал. Он затрясся и несколько минут не мог вымолвить ни слова, а потом стал молить меня пощадить его и христа ради не разорять.

Потом я узнал, что Моисеев заходил еще к фининспектору и тоже просил о снисхождении. Инспектор порекомендовал ему обратиться ко мне. «Зачем напрасно ходить к Звереву? Все равно не уступит. Недаром господь ему такую фамилию даровал», — отрубил делец. Так закончила свое существование последняя в Клину крупная частная фирма.

Когда я стал председателем уисполкома, то вместе со всеми товарищами по работе постарался ускорить претворение в жизнь в нашем уезде тех мер, которые наметила Советская власть для укрепления государственно-кооперативного сектора. Для этого мы по-прежнему использовали возможности, имевшиеся у уфо. Когда же я приезжал в Москву, обязательно заходил с просьбой о расширении кредита кооперативам в различные финансовые учреждения. Должен заметить, что я всегда находил при этом поддержку в аппарате паркомфина СССР Николая Павловича Брюханова.

Главную роль в успешном развитии советской кооперации как во всем СССР, так и у нас в уезде сыграли, однако, не какие-то усилия отдельных лиц, а общая политика партии и правительства, нацеленная на осуществление ленинского кооперативного плана. 1928 год стал временем резкого подъема клинской потребкооперации, которая была рабочей и сельской. В уезде было четыре рабочих потребительских общества: Владыкинское, Зубовское, Клинское и Фофановское. Крупнейшим из них в 1928 году было Владыкинское, находившееся в Высокове. Оно включало 14 предприятий и насчитывало 5350 членов. Председатель общества Важнов умело руководил его деятельностью, заботясь об интересах трудящихся. Сельских обществ в уезде имелось первоначально 40, но все они были сравнительно мелкими.

Особое место занимали кооперации — промысловая и жилищная. Последняя (8 обществ) существовала тогда при фабриках, заводах или железнодорожных станциях. Промысловые заведения (37 артелей) были разбросаны по всему уезду. Их члены изготовляли обувь, тесьму, металлические сетки, бахрому, гвозди, стеклянные изделия, работали ткачами (вручную), кирпичниками, портными и шорниками, наконец, были охотниками. Рост социалистической крупной индустрии, а также местной промышленности постепенно вытеснил их, и позднее там сохранились в качестве артельщиков-профессионалов лишь портные и сапожники, да и то только в городах.

Сдвиги, вызываемые развитием промышленности, влекли за собой и другие изменения в социальном плане. В 1924 году на 40 предприятиях и в 400 учреждениях нашего уезда работало 10 613 человек, а в 1925 году — 13 579. Из них рабочие составляли 2/3- В 1926 году рост рабочего класса продолжался. На 42 предприятиях трудилось 9800 человек, причем государственные промышленные заведения теперь заметно преобладали: частных было только 2; 11 подчинялись государственным трестам, 12 — уездному промторгу, 11 — волостным исполкомам и 6 — Коммунхозу. Социалистическая индустрия наступала.

Переломным оказался у нас, как и по всей стране, 1929 год. Мы это почувствовали особенно остро, ибо в Клинском уезде период восстановления народного хозяйства несколько затянулся и завершился не в 1926 году, как в большинстве районов СССР, а в 1927-м. Поэтому начало периода реконструкции, во всесоюзном масштабе совпавшее с концом общего восстановления, в Клину фактически пришлось на иное время. Зато потом реконструкция пошла у нас очень энергично. Сказалось это и на средствах, которые можно было вложить в местную экономику. Для сравнения приведу два примера. Первый относится к 1925 году, а второй — к 1929 году.

Еще весной 1924 года паводком снесло Клинскую городскую гидростанцию. Машины удалось спасти, а под станцию временно переоборудовали мельницу. Уезд получил ссуду на восстановление утраченного и отстроил новое помещение. Электроэнергии производилось всего 70 киловатт, по нынешним масштабам — мизерное количество. Тем не менее «лампочки Ильича» светили в главных городских учреждениях и в ряде домов. И вдруг через год очередное половодье превращает новостройку в руины. Уездный бюджет был тогда небольшим. Приближался срок погашения ссуды, а платить было нечем. К тому же и света нет. Уисполком направил меня в Москву просить о списании ссуды или хотя бы об отсрочке платежа.

Прихожу в губисполком. Его председатель К. В. Уханов, в прошлом рабочий, всегда проявлял к трудовым людям уважение и внимание, был культурным и очень скромным человеком, выдержанным и спокойным в разговоре, большим организатором и хорошим хозяйственником. Сейчас он как раз вел прием «челобитчиков». Подходит моя очередь. Я описываю в ярких красках все случившееся и прошу о финансовой помощи, ссылаясь на грозного кредитора — ВЭТ (Всесоюзный электрический трест), которому мы задолжали. Сомневаюсь, что тут подействовал мой трогательный рассказ о бедствиях провинциалов. Скорее помогло то, что раньше Уханов был председателем как раз этого треста и знал имеющиеся у того возможности. Любивший считать народную копейку и никогда не пускавший ее на ветер, он на сей раз отнесся к событию более чем сочувственно и помог нам списать ссуду. Правда, напутствие, которое я услышал от Уханова, врезалось мне в память на всю жизнь.

— Учтите, если у вас и дальше будут ежегодно случаться такие аварии, то уездных руководителей тоже может смыть вода или еще какая-нибудь стихия.

А теперь перенесемся мысленно во второй год первой пятилетки. Ее план, утвержденный в апреле 1929 года XVI Всесоюзной конференцией ВКП(б), предусматривал сооружение 518 крупных предприятий. Клинскйй уисполком, председателем которого я был тогда, настойчиво доказывал необходимость возведения у нас большого завода или фабрики. Мы мотивировали свое предложение довольно убедительно: наличием значительных резервов рабочей силы, энергетических ресурсов (много торфа), технологического сырья (обширные леса). Правда, и сумма, необходимая для осуществления строительства, выглядела гигантской, в сотни раз превышая ту, которая висела долгом над былой ГЭС. Однако у нашего государства уже были на это средства. Поэтому и наши уездные пожелания одобрили. В 1929 году состоялся митинг, посвященный закладке вискозной фабрики. Мне до велось открывать его, и я отчетливо помню радостные и возбужденные лица тысяч моих земляков, собравшихся на общее торжество, и стоявших на трибуне представителей ВСНХ, которые прибыли из Москвы. Уже в начале 30-х годов предприятие давало высококачественную продукцию. В годы Великой Отечественной войны, отступая из этих мест под стремительными ударами Красной Армии, фашисты не успели его взорвать, хотя и заложили фугасы. Фабрика быстро вступила вторично в строй, затем расширилась и сейчас является гордостью Клинского района.

1927–1928 годы были напряженными, боевыми, наполненными до отказа разнообразной и безотлагательной работой. Чтобы дать читателю представление о том, чем мы тогда занимались, приведу краткий перечень проделанного. За два года было завершено восстановление и начата реконструкция всей уездной трестированной промышленности. В ее капитальное переоборудование вложили крупные денежные средства. Число рабочих увеличилось па 28 процентов, их зарплата возросла на 17 процентов, валовой продукции произвели больше, чем в 1926 году, на 74 процента. Оборот кооперативной торговли вырос на 19 процентов, число членов потребкооперации — на 30 процентов, уездный бюджет — с 1,85 миллиона рублей до 2,187 миллиона рублей (на 18 процентов). Артелей на селе было 76, стало 146. Построили семь новых больниц. Начали борьбу за поголовную ликвидацию неграмотности.

Я не уверен, что каждый читатель задумается над этими цифрами. Кое-кто, вероятно, просто пробежит их глазами. Но для моих современников за ними стоят трудные дни, а порой и не менее трудные рабочие ночи, заботы и хлопоты, думы и переживания…

Не хватало товаров ширпотреба. Местная промышленность работала с перебоями. Промторг приносил убытки. Тресту «Пестроткань» недоставало сырья, и на Завидовской фабрике из-за этого случались простои. Сезонных рабочих, особенно на торфоразработках, не полностью обеспечивали продуктами. Высоковская фабрика перешла на 7-часовой рабочий день, а смены наезжали одна на другую. На Зубовской фабрике взорвался газогенератор, на Нудольской сломался электромотор, на Высоковской остановилась паровая машина в прядильной. Износились паросиловые установки. В уезде 2800 безработных. И что бы ни произошло, люди идут в первую очередь в уком ВКП(б) и уисполком, обращаются к своей партии и к Советской власти. Так изволь же думать, товарищ председатель! Тебе народ доверил пост — оправдай доверие. И не ссылайся на объективные причины. Разве другим не трудно? Выполняй долг коммуниста и шагай в ногу со всей страной. Как поется в песне чекистов: «Не сдать, не сдать, не сдать, а победить!»

Если бы меня спросили, какой из этапов моей жизни в 20-е годы был самым трудным и в то же время самым поучительным, я, не колеблясь, назвал бы те два года, когда работал председателем исполнительного комитета уездного Совета рабочих, крестьянских и красноармейских депутатов.

«Веди счет денег…»

«Веди аккуратно и добросовестно счет денег, хозяйничай экономно…» — вот чеканные слова из знаменитой работы В. И. Ленина «Очередные задачи Советской власти». Этот труд исключительно насыщен важными мыслями и по праву принадлежит к тем ленинским работам, которые на долгие годы вперед определили практически деятельность наших партийных и государственных органов и во многом обосновали ее теоретический фундамент. Не раз вчитывался я снова и снова в строчки этой статьи и впоследствии. «Очередные задачи Советской власти» содержат, в частности, ряд существенных положений, которые служат ориентиром и для нас, финансистов.

Жизнь все время выдвигала новые сложные задачи, и в решении их труды Ленина были верным и неизменным компасом. Помогало и критическое осмысливание прошлого, старый опыт.

Два года я работал председателем уфо и два — председателем уисполкома. Практически же эти годы сливаются воедино, ибо в течение всего этого времени в центре внимания оставались уездный бюджет и налоговая политика. Это и понятно: успех политики индустриализации страны и коллектипизации сельского хозяйства определялся в значительной степени материально-денежными ресурсами. Как известно. Коммунистическая партия отвергла возможность получения иностранных займов на грабительских условиях, а на «человеческих» капиталисты не хотели нам давать. Таким образом, обычные для буржуазного мира методы создания накоплений, необходимых для реконструкции всего хозяйства, в СССР не применялись. Единственным источником создания подобных ресурсов стали у нас внутренние накопления — от торгового оборота, от снижения себестоимости продукции, от режима экономии, от использования трудовых сбережений советских людей и т. д. Советское государство открывало нам здесь различные возможности, которые присущи только социалистическому строю. А поскольку этот строй еще только утверждался, каждый легко представит себе, почему вопросы о денежных ресурсах даже в нашем провинциальном углу не сходили с повестки дня ни в уфо, ни в уисполкоме, ни в укоме ВКП(б).

Важным элементом финансовой политики диктатуры пролетариата было в начале 20-х годов налогообложение эксплуататоров, частников промысловым налогом.

Другой налог, подоходно-поимущественный, взимался в начале 20-х годов со всех доходов частных лиц, а с трудившихся по найму рабочих и служащих — при превышении их заработком установленной нормы. Уплата производилась раз в полгода по ступенчато-прогрессивной шкале ставок.

Чтобы ограничить доходы нэпманов и расширить бюджетные ресурсы, изменили порядок взимания этого налога, превратив его в основной и дополнительный. Плательщики первого делились на лиц, работавших по найму; работавших не по найму; получавших нетрудовые доходы; юридических лиц (частные акционерные общества и паевые товарищества). Рабочие и служащие обладали необлагаемым минимумом — 75 рублей месячной зарплаты (в деньгах того времени). Получавшие до 100 рублей в месяц платили раз в полгода 3 рубля 60 копеек (нижний предел). Наконец, с совокупного дохода, превышавшего определенный размер, взимался дополнительный налог от 2 до 25 процентов дохода, причем основной налог засчитывался при уплате.

Далее, вместо отмененного поимущественного налога повысили ставки подоходного, особенно за счет дообложения крупных доходов и введения надбавки в пользу местного бюджета в размере 25–50 процентов суммы налога на всех лиц, кроме трудящихся. Нэпманы платили от 6 до 250 рублен (по разным патентам). По-прежнему освобождались от налога рабочие и служащие с ежемесячной зарплатой до 75 рублей, пенсионеры, военнослужащие и учащиеся. Взимались также налог с наследства, военный налог, гербовый сбор, земельная рента и ряд местных налогов. В рамках госбюджета налогам принадлежал тогда большой удельный вес, снизившийся от 63 процентов в 1923 году до 51 процента в 1925 году.

Если вкратце обобщить все эти цифры, дав им социально-политическую характеристику, то нужно будет сказать, что налоги служили тогда не только источником государственных доходов, но и средством укрепления союза рабочих и крестьян, источником улучшения жизни трудящихся города и деревни, стимулирования деятельности государственно-кооперативного сектора в экономике. Таков был классовый смысл финансовой политики Советской власти.

Полученные доходы шли на восстановление народного хозяйства, потом — на индустриализацию страны и коллективизацию сельского хозяйства. Пока наша промышленная база была слабой, поневоле приходилось время от времени обращаться к зарубежным фирмам и приобретать у них станки, машины и оборудование, тратя на это ограниченные запасы валюты. Не раз бывало, что капиталисты, думавшие о наживе и ненавидевшие СССР, пытались сбыть нам гниль или бракованные изделия. Много шуму наделал случай с американскими авиационными моторами «Либерти». Наши самолеты, на которых поставили моторы из партии, закупленной у. США в 1924 году, неоднократно терпели аварию. Анализ показал, что эти моторы уже были предварительно использованы. С каждого из моторов соскоблили надпись «К эксплуатации непригоден» и продали нам. Позднее я, когда работал в Наркомате финансов СССР, не раз вспоминал этот случай. Он очень характерен для капиталистов, особенно в вопросах, где речь идет о получении выгоды любыми средствами.

Что касается клипского уездного бюджета, этой небольшой части общего бюджета страны, то в 1924/25 финансовом году мы собрали 835 тысяч рублей, а израсходовали 895 тысяч. В 1925/26 году доходы составили 1,478 миллиона рублей, расходы же — 1,493 миллиона; в 1926/27 году — соответственно 1,752 миллиона и 1,849 миллиона. Это не значит, что мы не выполняли налогового плана. Так, в 1925/26 году в уезде собрали налогов на 424 тысячи рублей (или на 27 процентов) больше, чем в предыдущем году. Но на восстановление хозяйства приходилось расходовать крупные суммы, и государство шло клинчанам навстречу.

А в дальнейшем мы сумели поставить дело так, что доходная часть клинского бюджета стала превышать расходную. Немалую роль сыграла в этом лучшая, нежели раньше, организация страхования и привлечение доходов трудящихся в сберегательные кассы.

Перелому в общегосударственном масштабе помогли новые принципы построения кредитной системы. С 1927 года руководить ею от начала и до конца стал Госбанк. Отраслевые банки превратились в органы долгосрочного кредита, а Госбанк — краткосрочного. Это размежевание функций наряду с усилением контроля за использованием ссуд натыкалось на препятствие в виде наличия коммерческого вексельного кредита. Поэтому в течение двух лет были введены иные формы расчетов и кредитования: чековое обращение, внутрисистемные расчеты, прямое кредитование без учета векселей.

Бедняцкие и середняцкие массы деревни, после начала коллективизации сельского хозяйства, втягивались через кредитную систему в социалистическое строительство, для чего привлекались как бюджетные ассигнования, так и ресурсы Сельхозбанка. Если кто-нибудь из финансовых работников пытался взимать проценты по ссудам сверх ставок, мы квалифицировали это как уголовно наказуемое ростовщичество. На вкладчиков из кредитно-кооперативных товариществ распространили льготы, предоставлявшиеся вкладчикам гоструд-сберкасс. Началось интенсивное производственное кредитование, колхозов. Советская власть рублем помогала осуществлению ленинского кооперативного плана.

Через нашу уездную газету «Серп и молот» мы старались как можно шире распропагандировать эти мероприятия. Помещали в ней популярные лекции. Рассказывали о том, как идет дело по волостям. Печатали сообщения о полезном опыте. Публиковали фельетоны и шаржи. Большое содействие оказали при этом сотрудники агитационно-пропагандистского отдела во главе с его заведующим Владимиром Васильевичем Гриценко. Боевые корреспонденции с мест доставляла «легкая кавалерия» — комсомольцы. По наиболее ответственным дням и неделям, когда шла, например, налоговая кампания, в укоме ВЛКСМ организовывалось сменное дежурство «летучих бригад», возглавлявшихся секретарем уездного комитета комсомола Максимом Александровичем Кулагиным. Деятельным активистом, серьезно помогшим общему делу, показал себя председатель уездной страховой кассы, член Коммунистической партии с 1917 года Юрий Эрнестович Сварке.

Много хлопот доставило нам изменение принципов обложения сельского населения. К 1926 году налог на кулаков значительно возрос, увеличились льготы коллективным хозяйствам. В следующие три года политика ограничения кулачества потребовала дополнительных организационных усилий. Кроме того, в 1926 году был введен военный налог с тыловых ополченцев. Он взимался с элементов, лишенных по закону избирательных прав. Эти «лишенцы», как их тогда обычно называли, не служили в Красной Армии и зачислялись в возрасте от 19 до 40 лет в тыловое ополчение. Финансовые инспектора лично отвечали за правильность этого обложения.

Так в каждодневной практике приобретался опыт. Впрочем, приобретали его не только мы, рядовые сотрудники, по и финансовые работники крупного масштаба. Случались промахи у нас, случались и у них. Однажды в правлении Цекомбанка мне рассказали о «ляпе», допущенном по линии экономических и культурных связей СССР с Веймарской республикой. Кинофильм Сергея Эйзенштейна «Броненосец „Потемкин“», быстро снискавший себе всемирную славу, продали для проката частной кинофирме в Берлине. Конечно, преследовалась прежде всего цель воздействовать большевистским искусством на общественное мнение. Но зачем же было упускать при этом материальную сторону дела? Наше государство напрягало все силы, чтобы обеспечить финансовую базу индустриализации, и очень нуждалось в валюте. А работники кинофонда уступили шедевр советского киноискусства за какие-то гроши буржуазным дельцам. Последние же быстро нажились и, используя популярность замечательного фильма, за короткое время собрали кругленькую сумму, в сотни раз перекрывшую расходы на его покупку.

Огромной школой всесоюзного масштаба явилась для всех советских граждан первая пятилетка. Раньше мы работали по годовым планам. В перспективном планировании закладывались основы нашего умения ставить в будущем перед страной еще более грандиозные проблемы. Первая пятилетка была трамплином последующих взлетов, а на ее уроках, со всеми ее гигантскими достижениями и отдельными, хотя и чувствительными просчетами, учились кадры. Наступление социализма развернулось по всему фронту. Аграрная Россия прекращалась в индустриально-аграрную державу. И финансы наряду с реконструируемой промышленностью и коллективизируемым сельским хозяйством вносили в общее дело свою лепту. На основе решения февральского Пленума ЦК BKI1 (б) 1927 года мы боролись за резкое снижение цен. Затем на повестку дня встали осуществление строжайшего режима экономии, сокращение излишеств в государственном аппарате, упразднение лишних звеньев в товаропроводящей сети, ненужных филиалов и представительств, максимальное накопление товарных и денежных резервов.

В апреле 1927 года постановлением ЦИК СССР с нового окладного года вводился единый сельскохозяйственный налог на лиц, занимающихся сельским хозяйством, а также на коммуны, артели, товарищества и совхозы, получающие доход от полеводства, луговодства, скотоводства, огородничества, бахчеводства, виноградарства, садоводства, табаководства, пчеловодства и связанных с деревней неземледельческих заработков. Всякие надбавки к этому налогу были запрещены, а по его окладному листу не разрешалось взимать одновременно иные налоги. Уисполком потребовал от Клинского уфо провести в течение двух месяцев собрания во всех деревнях, познакомить на них население с постановлением, затем представить данные о доходности и сроках уплаты налога по волостям и проверить списки освобождаемых от уплаты. Все лето ушло на составление перечней налогоплательщиков, рассмотрение различных спорных вопросов и подготовку нового отряда налоговых работников низшего звена для деятельности на местах.

В самый разгар этих мероприятий нас внезапно застигло непредвиденное событие. Бесконечные империалистические провокации против советских представителей за рубежом и массовые разговоры о возможной войне блока буржуазных стран против СССР вызвали среди части граждан панику. Началась повальная закупка муки и сахара. Кулаки и кое-кто из середняков стали придерживать у себя товарный хлеб и не пускать его в продажу. По указанию партийных органов пришлось проводить специальную разъяснительную кампанию. Слухи улеглись только через несколько месяцев.

Остро стоял вопрос об экономии государственных средств. Экономию можно понимать по-разному. Приведу такой пример. На Клинской уездной партийной конференции в прениях по докладу у ком а делегаты резко критиковали директора одного из стекольных заводов за нерациональную трату средств. Он распорядился покрыть двухэтажные деревянные дома оцинкованным железом. Жилья не хватало, рабочие ютились порой в одноэтажных холодных бараках, и форсировать жилищное строительство следовало всеми возможными путями. Делегаты указывали, что если бы сделали крыши для этих домов из обычного кровельного железа, то за счет разницы в цене удалось бы возвести дополнительно несколько зданий.

Отвечая на критику, директор привел в свое оправдание английскую поговорку: «Я не столь богат, чтобы приобретать дешевые вещи», — и заявил, что оцинкованные крыши прослужат дольше, а это с лихвой перекроет расходы на них. Но когда его попросили доказать свою правоту с цифрами в руках, он не сумел этого сделать, так как исходил из самых общих соображений, а не из конкретных расчетов.

Слово взял присутствовавший на конференции председатель губисполкома К. В. Уханов. До меня, сказал он, выступал здесь директор, которого совершенно справедливо критиковали коммунисты-стеклодувы за мнимую рачительность, а фактически бесхозяйственность. Поговорки тоже надо применять с умом. На новых зданиях он оцинковал крыши, а в бараках в это время простужаются и болеют рабочие, переселять же их пока некуда. Директор напоминает щеголя, у которого на голове — каракулевая шапка, на шее — шелковый галстук, а на ногах — опорки. От такого хозяйствования проку немного. Между тем элементарный подсчет показал бы, что не только стекольному заводу, но и государству было бы сейчас выгоднее сэкономить на крышах, чтобы выиграть в другом…

Последние крупные финансовые мероприятия уездного масштаба, в которых мне довелось принять тогда участие, были связаны с очередными задачами, вставшими перед страной в конце 20-х годов: выполнение первого пятилетнего плана и коллективизация сельского хозяйства. Борясь за расширение накоплений как источника индустриализации, мы стремились сократить накладные расходы, ускорить оборачиваемость средств, способствовать росту производительности труда и рационализировать работу промышленности. Основным путем для этого было внедрение хозрасчета, а подавляющую часть единого финансового плана составили капитальные вложения в народное хозяйство. Чтобы мобилизовать трудовые сбережения, мы развернули широкую агитацию в поддержку государственных займов. С 1926 по 1929 год было выпущено 15 внутренних займов.

Когда я стал заведующим уфо, то мне сразу же бросилось в глаза, что частично займы размещаются среди населения, а другую их часть приобретают организации и предприятия, видя в них источник размещении своих резервных капиталов. Поэтому приток новых средств был слабым. Происходила как бы простая замена депозитов, длительно хранившихся в Госбанке, облигациями.

А с 1927 года завоевали себе место массовые займы. Агитация по городам, волостям и селам дала свои результаты. Наши «летучие бригады» из финансовых работников и комсомольцев все чаще сообщали о коллективной подписке населения на заем с оплатой в рассрочку. Эта картина, впрочем, была характерна для всей страны, и к осени 1929 года уже три четверти государственного долга состояли из таких массовых займов и лишь четверть — из займов рыночных. В результате доходы от размещения внутренних займов по Клинскому уезду повысились примерно в 8,5 раза. Важную роль сыграла в этом деятельность постоянных комиссий содействия госкредиту и сберегательному делу.

Хочу привести здесь четыре цифры: в период ограничения кулачества сельскохозяйственные артели колхозного типа составляли в кредитовании по уезду менее 9 процентов, а в период массовой коллективизации — около 56 процентов. Единоличники — соответственно 56 и 5 процентов. В этом нашла свое отражение близившаяся победа колхозного строя. Как же обстояли конкретно дела в клинской деревне? Начинали мы скромно. В 1926 году в уезде имелось всего 15 совхозов, а сельхозартели легко пересчитывали по пальцам. Продукции они давали лишь около 1 процента, а отдельно по зерну — около 4 процентов. Через год картина существенно изменилась. После решения XV съезда ВКП(б) о коллективизации успешно развивалась вся сельскохозяйственная кооперация: кредитные товарищества, молочные коопера тивы, артели и коммуны. Громкую славу снискала коммуна «Восьмой Октябрь» в Спасо-Нудольской волости, где было хорошо налажено хозяйство. Гордились мы также Васильевским кредитным и сельскохозяйственным товариществом в селе Козлове Оно возникло еще в 1902 году. Потом распалось и восстановилось уже при Советской власти и в другой форме, в 1921 году. В него входило 1115 человек, вносивших первоначально 10-рублевый пай.

Инициативно и умело руководил этим хозяйством председатель правления П. А. Обушев. Не раз он приглашал из Москвы ученых, дававших ему ценные советы. Среди Других приезжал и помогал козловцам председатель Совета Московского общества сельского хозяйства Б. Б. Веселовский. Я часто наведывался к Обушеву, а кроме того, дважды ходатайствовал в столице о присылке в хозяйство специалистов. Председатель правления Мосгорбанка Н. В. Попов и его заместитель Н. М. Матвеев охотно откликались на наши просьбы.

К концу 1928 года в уезде имелось 17 крестьянских кооперативных объединений. Если причислить к ним еще всякие товарищества (молочные, машинные, семеноводческие, мелиоративные, птицеводческие, животноводческие, садоводческие), то цифра возрастет до 132. Слабее шел рост совхозов. В них работало тогда 455 человек.

Чтобы помочь скорейшему вовлечению трудового крестьянства в колхозы, мы активно использовали комитеты взаимопомощи, и это дало свои результаты; комитеты объединили осенью 1928 года почти всех бедняков. А уком и уисполком всемерно помогали им.

Важнейшим делом была для нас тогда кадровая политика. Ломая сопротивление кулачества, партия и Советская власть проводили строго классовую линию. Работников в сельские учреждения старались подбирать из трудовых элементов. На курсах новых председателей сельсоветов мы подготовили по уезду 60 человек. В результате перевыборной кампании обновили старые кадры: в сельских советах — на 53 процента (в том числе среди их председателей — на 37 процентов), в волостных исполкомах — иа 47 (а среди их председателей — на 33), в ревизионных комиссиях сельских — на 60 и волостных — на 73 процента. Решительно избавлялись мы от тех, кто не уделял внимания беднякам или, того хуже, потворствовал кулакам.

Шла вторая половина 1929 года. В то время был уже решен вопрос о новом районировании СССР, о перестройке, административно-территориальных образований и, соответственно, реорганизации местных партийных и советских органов. Новые области были больше прежних губерний. Так, Московская включила в себя бывшие Московскую, Рязанскую, в значительной мере Тульскую и Тверскую, частично Калужскую губернии. Не менее крупной оказалась и Центрально-Черноземная область.

Уезд, с котором я работал, был расформирован. Я был вынужден задержаться в Клину на некоторое время как председатель местной комиссии по реорганизации и передаче хозяйства в формируемые округа.

Побыл я на августовском областном съезде Советов в Москве, где подводились итоги реорганизации. По окончании съезда я получил направление на учебу в Ленинградскую финансовую академию. Однако в Москве мне сообщили, что по партийной мобилизации, прозеденной ЦК ВКП(б), я должен отправиться в Западную область. И вскоре поезд примчал меня к смоленским холмам, оставленным мной семь лет назад.

Здравствуй, Смоленск!

О Западную область вошли целиком Смоленская, Брянская и почти вся Калужская губернии, а также Великолукский округ Ленинградской губернии, Ржевский и Осташковский уезды Тверской губернии. Территория, с финансами которой мне предстояло иметь дело, делилась на восемь округов: Брянский, Великолукский, Вяземский, Калужский, Клиицовский, Ржевский, Рославльский и Смоленский. Смоленск не являлся крупнейшим в области городом. Его тогдашние 73 тысячи постоянных жителей уступали по численности 80-тысячному населению Брянска с Бежицей, даже не считая их промышленных пригородов. Окружные центры тоже были разнокалиберными. Так, Калуга вдвое превосходила по населению Рославль и втрое — Вязьму.

Еще большее несоответствие выявилось, когда я стал сравнивать самое главное — численность рабочего класса. Областной центр был беден предприятиями. За исключением механического завода имени Калинина, вся его промышленность носила местный или ширпотребовский характер: два завода кирпичных, два кожевенных, два деревообделочных и один керамический, а кроме того, заводы пивоваренный, дрожжевой, колбасный, мыловаренный, махорочный и шпагатная фабрика. Предприятия эти были маленькими и сильно уступали по размерам и хозяйственному значению таким гигантам, как бежицкий паровозостроительный, брянский металлообрабатывающий и брянский Арсенал, таким довольно крупным, как дядьковские стекольные заводы, людиповский машиностроительный, осташковский кожевенный, жуковский обозный, каменская картонная фабрика, клинцовская суконная, ярцевская хлопчатобумажная. Это означало, что моя деятельность в области промышленных финансов будет протекать в основном вне Смоленска, которому в то время далее не снились столь внушительные цифры, как 5 тысяч Вяземских рабочих-писчебумажников, или б тысяч клинцовских суконщиков, или 7 тысяч ярцевских текстильщиков, или 29 тысяч брянских металлистов (всего в Брянском округе было 94 тысячи рабочих).

Смоленск мне очень нравился. Я с удовольствием ходил по его улицам мимо старинной крепостной стены, по живописным слободам Коминтерновской и Красноармейской (бывшим Офицерской и Солдатской), вдоль бесконечных речушек и оврагов, любуясь многочисленными памятниками русского средневековья, утопавшими в зелени. Пленял своеобразной красотою городской сад «Блонье». Величественная панорама развертывалась от Успенского собора на Соборной горе.

Однако было чем и огорчиться. В областном центре, заслуженно гордившемся своей историей, еще не было канализации. Ее собирались построить только к 1931 году, и позднее председатель городского Совета А. И. Тхоржевский не раз теребил облфо, добиваясь отпуска необходимых на это средств…

Каждая республика и каждая область Советского Союза жили в те дни выполнением первой пятилетки. Но помимо этой общей для всей страны цели на местах имелись еще свои специфические задачи. Как только я приехал в Западную область, мне пришлось сразу же окунуться в атмосферу дел, связанных именно с предыдущими событиями в Смоленской губернии. Основных сугубо местных проблем было здесь три: «нарыв», хутора, национальные меньшинства. Расскажу о них по порядку.

«Смоленским нарывом» именовали в то время историю, раскрывшуюся в 1927–1928 годах. О ней долго писали периодические издания и даже книги. История эта столь же печальна, сколь и поучительна. Еще в 1926 году на XVI губпартконференции на нее не было и намека ни в официальных докладах, ни в выступлениях. Не менее благополучный отчет за истекший период был сделан и на XVII губпартконференции. А в мае 1928 года Президиум Центральной контрольной комиссии ВКП(б) вынужден был принять резолюцию, доведенную месяц спустя до сведения XVIII Чрезвычайной губпартконференции. Там констатировалось, что на катушечной городской фабрике безнаказанно действовали преступники, занимавшиеся взятками, попойками и развратом. В Смоленском уезде разложился уездный, волостной и сельский партийно-советский аппарат: наблюдались срыв работы, коллективные пьянки, грубое ущемление бедняков, смычка с кулачеством и бывшими помещиками, финансовые растраты, связь с лесными бандитами. Губернское руководство оторвалось от трудящихся масс, зажимало критику, игнорировало тревожные сигналы, покрывало преступников, злонамеренно вводило в обман центральные партийно-советские органы, а ряд его сотрудников морально разложился. Были сняты с работы и исключены из партии секретарь губкома ВКП(б) Д. А. Павлюченко, члены бюро губкома С. Д. Памфилов и А. Я. Алексеенков, заместитель председателя губисполкома И. А. Мельников и многие другие ответственные лица. Новым секретарем губкома на время проведения чистки во всем, губернском и уездном партийно-административном аппарате утвердили С. В. Борисова, а затем в 1929 году, с образованием Западной области, — И. П. Румянцева, коммуниста с 1905 года, члена Центрального Комитета партии. Вторым секретарем и заведующим организационно-распределительным отделом стал коммунист с 1913 года Г. Д. Ракитов, председателем облисполкома — коммунист с 1908 года И. С. Шелехес, его заместителем и председателем плановой комиссии — член партии с 1904 года А. Я. Клявс-Клявин.

Вторым злободневным вопросом в смоленских рамках была проблема хуторов.

К октябрю 1929 года колхозами в Западной области было охвачено лишь 2 процента крестьян, а в пяти округах из восьми преобладала хуторская система, за которую цепко держались сторонники так называемой «поселковщины»: суть ее состояла в том, что вместо коллективизации хуторских хозяйств они предлагали сначала сселить хутора в более крупные поселки, а уж затем на их базе создавать колхозы.

Третья местная проблема упиралась в решение судьбы отдельных национальных групп, населявших область. В области проживали помимо русского большинства украинцы, белорусы, евреи, поляки, латыши, эстонцы, немцы, литовцы и карелы. Было создано 26 национальных и смешанных сельсоветов. Исторически сложилось так, что среди хуторян преобладали представители нерусской национальности. Больше их было среди кулаков и нэпманов. Решать вопрос надо было комплексно: не поступаясь классовыми интересами и не искажая ленинской национальной политики, проводимой партией. В августе 1929 года секретариат Запобкома ВКП(б) принял постановление о работе с лицами нерусской национальности, а затем провел областное совещание на эту тему.

Было решено: к рамках реконструкции народного хозяйства продолжить проведение социально-экономических мероприятий, вести неустанную борьбу с национализмом и проявлениями великодержавного шовинизма, быстрее втянуть хуторян в колхозы.

Все эти вопросы решались в области одновременно; замечу, что самым сложным оказался по своим последствиям «смоленский нарыв». С ним боролись на протяжении всего того года, что я пробыл в области, но так и не изжили еще до конца к лету 1930 года.

Мне приходилось сталкиваться с его последствиями, естественно, в сфере финансов. Я был тогда назначен на должность начальника налогового управления и заместителя заведующего облфинотделом. Основу нового областного финаппарата составил бывший губернский аппарат, да и заведующим облфинотделом стал прежний завгубфинотделом Г. А. Мундецем. Скажу сразу, что я не сумел с ним сработаться. Не знаю, что он думал обо мне. Мне же он представлялся человеком, слабо знавшим свое дело и, кроме того, невероятно упрямым.

Когда я приехал, он находился в отпуске, а Смоленский горком партии назначил чистку в парторганизации горфинотдела. Секретарь горкома П. С. Быков на собрании смоленского партактива резко критиковал работу финансовых органов.

Я уже успел ознакомиться с документацией. Двумя неделями раньше горком ВКП(б) дал работе горфо высокую оценку, особенно его налоговой политике. И вдруг — столь резкий поворот, в общем-то верный, ибо недостатков было хоть пруд пруди. Выступая на собрании, я позволил себе рассказать не в общей форме, а конкретно, что именно представлялось мне неправильным, причем упрекал горком в невнимании к финансовой работе и частичном отрыве от повседневных нужд финорганов, а горфо — в нечеткости классовой линии при налогообложении. Горком довольствовался принятием резолюций вместо повседневного руководства и контроля за важнейшим участком работы, а в финансовом аппарате работала масса бывших податных инспекторов и других царских чиновников и мало выдвиженцев из рядов трудящихся.

Для характеристики обстановки, с которой мне пришлось столкнуться, приведу одну иллюстрацию.

Обнаружилось, что церкви облагались платежными суммами наравне с торговыми предприятиями высоких разрядов. К тому же взималась рента с земель под кладбищами, что вообще было незаконно. Поскольку церковно-кладбищенские работники не могли уплатить требуемого, финансовые органы стали взимать указанные суммы с церковных общин, преимущественно с граждан, которые значились в актах по принятию церквей как юридически и материально ответственные за них лица.

Заведующий облфинотделом возвращался из отпуска через неделю. Я подготовил к его возвращению записку о нарушении советских налоговых законов, а пока, как новый в области человек, решил посоветоваться с полномочным представителем ОГПУ 3. М. Залин-Левиным. Тот сообщил, что о жалобах ему известно и что на действующем порядке взимания ренты с молитвенных зданий настаивал как раз завоблфинотделом Мундецем. Тогда я переадресовал упомянутую записку в облисполком и подпечатал внизу две подписи — Мундецема и мою. Прочитав мою записку, вернувшийся с отдыха Мундецем угрюмо спросил меня:

— Значит, хотите показать мою несостоятельность?

— Хочу, чтобы не нарушались советские законы. Думаю, что и вы — не против. На справедливые жалобы следует реагировать делом. Личный авторитет здесь ни при чем, тем более что и вы, как мне кажется, если согласитесь, будете ходатайствовать перед исполкомом о том же.

Протягиваю ему докладную. Мундецем видит свою подпись, напечатанную первой, понимает, что, таким образом, он выступает в этом деле инициатором. Через неделю я спросил секретаря облисполкома, вдумчивого и рассудительного работника Ю. А. Варначева, рассматривалась ли в Облисполкоме записка. Варначев отвечает:

— Записка обсуждалась. Поскольку заведующий облфинотделом настаивал на том, чтобы все оставить без изменений, так и было решено.

— Не может быть. Ведь Мундецем тоже подписал эту записку!

— Ему лучше знать, в чем дело и почему он так высказался.

Народным комиссаром финансов РСФСР была тогда Варвара Николаевна Яковлева, старая большевичка, прошедшая сквозь долгие годы дореволюционного подполья и царской каторги. Безграничная ненависть к врагам Советской власти не мешала ей требовать строгого соблюдения законов в тех случаях, когда речь заходила о каких-либо несправедливостях. И она, и начальник налогового управления наркомата отнеслись к событиям очень серьезно. Нарушения налогового закона прекратились.

Уроки западной области

Ликвидация последствий «нарыва» еще давала о себе, знать. Когда были заменены налоговые инспектора Смоленского горфо, вместо них назначили рабочих, взятых прямо от станка. Заведующим горфо был поставлен тоже новый человек.

Первое же знакомство с новыми кадрами инспекторов показало, что они даже не представляют себе, с чего начинать. Пришлось срочно выделять им в подмогу опытных сотрудников из областного аппарата и обучать выдвиженцев буквально на ходу. Не обошлось при этом без курьезов. Приходит ко мне один из новых товарищей и говорит, что хочет вступить в партию.

— Это хорошо, только не слишком ли быстро? Вас пока еще мало знают. Поработайте, покажите себя…

— Да я и сам думаю, что рановато. А что делать? Как же я, беспартийный, стану руководить работой партячейки?

— Зачем же вам руководить ею? Для того есть секретарь.

— Так я и есть секретарь — меня вчера избрали на открытом партсобрании.

— Что за чепуха? Говорили ли вы, когда за вас голосовали, что вы беспартийный?

— Нет, не говорил. Я думал, что, раз рабочий, можно и беспартийного в секретари…

Сложности, переживаемые Западной областью, были присущи и другим областям. О них говорилось на совещании, проведенном Наркоматом финансов РСФСР в конце 1929 года. Наркомат готовил ряд финансовых мероприятий общегосударственного значения и собрал практических работников, чтобы посоветоваться. В своих выступлениях областные работники делились теми трудностями, с которыми они повседневно сталкивались. Крепко досталось союзному и республиканскому наркоматам за слабую помощь областям.

Успешное выполнение пятилетнего плана ставило перед финансами все новые задачи. Росли гиганты социалистической индустрии. В колхозы двинулись середняки, и в коллективизации произошел великий и желанный перелом. Следовало думать о перестройке кредитного дела в стране. Требовалось позаботиться о лучшей организации социалистического накопления средств и более полной мобилизации ресурсов, о дальнейшем укреплении советского рубля и повышении его покупательной способности. А это влекло за собой неизбежность перестройки звеньев финансового аппарата. Предстояло осуществить кредитную и налоговую реформы, создать специализированную по различным отраслям систему финансирования, наладить контроль за использованием средств в капитальном строительстве, пересмотреть статьи бюджетных доходов и расходов.

Объективными предпосылками возможности осуществления этих задач явились вытеснение частного капитала социалистическим сектором, ликвидация кулачества как класса на базе сплошной коллективизации, внедрение хозяйственного расчета, повышение общегосударственной роли планирования. Важное место в экономике занял кредитный план. Правда, в то время он еще не был развернутым, составлялся лишь на квартал.

Не только Госбанк, но и различные хозорганизации занимались краткосрочным кредитованием. А ведь от этого зависел характер эмиссии денег, то есть проблема общегосударственного масштаба. С другой стороны, в хозяйственном обороте создавалась мнимая картина: бешено функционировали векселя, а за этим бумажным круговращением не проглядывалось движение товаров. И постепенно Госбанк под напором жизни все шире переходил к прямому целевому кредитованию. Ссуды такого рода уже осенью 1929 года перевалили за 40 процентов общей суммы краткосрочных вложении. Интенсивнее стали применяться безналичные расчеты через банки, особенно в синдицированной союзной промышленности. Оставалось лишь ликвидировать все промежуточные звенья между банком и заемщиком, полностью сосредоточить в Госбанке краткосрочное кредитование, широко распространить перевод средств путем безналичных расчетов и создать новый финансовый аппарат для обслуживания капитальных вложений.

Так по инициативе партии началось проведение кредитной реформы параллельно с осуществлением в те же 1929–1930 годы налоговой реформы, перестройкой системы товарооборота, переводом предприятий на хозрасчет и реорганизацией управления промышленностью. Растянулась кредитная реформа на два с лишним года. Первыми ее шагами явились разнообразные практические меры в связи с решением ЦК ВКП(б) от 5 декабря 1929 года «О реорганизации управления промышленностью», постановлением ЦИК и СЫК СССР от 30 января 1930 года «О кредитной реформе», унификацией в феврале 1930 года всех старых займов и обменом их облигаций па облигации нового займа «Пятилетка в четыре года» и, наконец, постановлением ЦИК и СНК СССР от 23 мая 1930 года о переходе от долгосрочного кредитования большинства предприятий к безвозвратному финансированию капитальных вложений за счет ассигнований из бюджета.

Финансовый аппарат в центре и па местах энергично взялся за новую работу. Наладить ее сразу же, как нужно, полностью не удалось. Обнаружились недостатки, вина за которые лежала, как указал ЦК партии, преимущественно на Госбанке.

Избавиться от этих недостатков удалось в 1931 году, когда партия и правительство, справедливо вмешавшись в деятельность банков, устранили помехи. А пока что перестройка финансовой системы со всеми ее гигантскими плюсами и попутными минусами не оставляла нам ни одного дня для «рас качки», мобилизовынала и требовала максимальной отдачи сил и времени. Расскажу, в частности, как наше налоговое управление стремилось помочь государству проведением четкой линии в налоговой политике. К 1930 году уровень обложения лиц, имевших нетрудовые доходы, был почти в 6 раз выше уровня обложения рабочих и служащих. Зарабатывавший ежемесячно до 200 рублей платил по налогу в среднем только 1,44 процента дохода, до 1000 рублей — 11,07, до 3000 рублей — 27,2 процента. Для владельцев торговых предприятий и лиц с нетрудовыми доходами — резкий скачок: соответственно 14,1, 61,2 и все 100 процентов!

Постановление ЦИК и СНК СССР от 23 февраля 1930 года «О введении в действие Положения о едином сельскохозяйственном налоге» предоставляло колхозам значительные льготы по обложению, устанавливало для них пропорциональные ставки, а облагаемый доход требовало определять не по нормам., а по годовому отчету. Колхозников облагали по доходам только от подсобного хозяйства, а не от обобществленного. С кулаков же налог взимался в индивидуальном порядке по особой шкале ставок (до 70 процентов). В 1930 году колхозник в среднем платил налоговых 3 рубля 10 копеек, трудящийся единоличник — 13 рублей 50 копеек, кулак — 361 рубль.

Колхозы крепли. Увеличивалось также кредитование сельхозартелей. До 1929 года в губерниях будущей Западной области лишь 5 процентов кредитных сумм ссужались коллективным хозяйствам, а 95 процентов — индивидуальным. Хлеба в этих районах своего не хватало. Его ввозили ежегодно до 20 миллионов пудов. Урожайность была там очень низкой: 44 пуда (немногим более 7 центнеров) ржи с гектара. Многополье только еще внедрялось. Потребовались крупные денежные затраты. В деревню были посланы сотни специалистов. В полный голос заявили о себе государственные машинно-тракторные станции, давшие сельским артелям необходимую технику.

Полностью реорганизовали дело в Ржевском округе, крупнейшем в СССР по льноводству. Затраты на льноводство увеличили в 4 раза. В 1928 году в районах будущей Западной области имелось всего 500 кооперированных льноводов, а к концу 1929 года—19 тысяч. Начали выращивать сортовые льносемена («псковский долгунец»). Поскольку в области работали тогда 799 агрономов и 730 землеустроителей, а требовалось 972 и 1792, резко расширили фонд зарплаты. Решительно претворялось в жизнь постановление о темпе коллективизации и мерах помощи государства колхозному строительству. И не случайно в результате всех осуществленных мер к весне 1930 года число кооперированных крестьян выросло в Западной области по сравнению с осенью 1929 года в 4 раза. Важную роль сыграла организация Смоленской машинно-тракторной станции. Вскоре здесь появились и другие МТС.

Как и всюду, при проведении коллективизации не обошлось без трудностей. Для проверки ее хода обком и окружкомы ВКП(б) выделили уполномоченных. Я и еще один коммунист были направлены в марте 1930 года в Сафоновский район. Прибыли в райком партии, знакомимся с его секретарем, потом — с председателем райисполкома. Интересуемся, как идут дела. Пожилой председатель исполкома, улыбаясь, помалкивает. Молодой секретарь райкома, с медью в голосе и уверенно жестикулируя, бодро сообщает:

— Уже заканчиваем!

— Что заканчиваете?

— Сплошную коллективизацию. В колхозы вступило 98,5 процента трудовых крестьян.

— Почему столь высокие темпы? Хотите закончить досрочно? А у вас не дутые проценты?

— Какие же дутые? Вот сводки из сельсоветов. Мы бы еще вчера закончили, если бы не статья.

— Какая статья?

— Статья товарища Сталина «Головокружение от успехов». Крестьяне читают ее и кричат, что коллективизации дается отбой. Ну ничего, дошибем!

— Что дошибете?

— Стопроцентную коллективизацию.

— А вы побывали где-нибудь в деревнях или на хуторах, где проводится коллективизация?

— Кое-где были, да не всюду, не успеваем руководить, не то что регулярно выезжать на места.

Мы смотрим на председателя рика. Тот слегка пожимает плечами и отворачивается. По-видимому, далеко не все так благополучно, как выглядит по сводке. А секретарь райкома тут же сообщает, что через час состоится торжественный митинг по случаю окончания сплошной коллективизации. Не выступят ли товарищи из области? Нет, отвечаем, пока мы в ваши дела еще не вникли, выступать не можем, но охотно поглядим и послушаем, что скажут другие. Начинается митинг.

Площадь забита людьми. Откуда столько набралось? Председатель рика объясняет: одних только уполномоченных из области и своих, районных, свыше 400 человек. Кроме того, временно прервали занятия в Щемилинском сельскохозяйственном техникуме, а учащихся привезли на митинг.

— Позвольте, а где же они тут живут?

— А мы, — отвечает, — тоже временно, прервали занятия в общеобразовательной школе и поселили там приезжих.

— Здорово, — говорю, — вышли из положения! Действительно, хозяева района, да и только!

Председатель исполкома покрылся румянцем. А секретарь райкома уже держит речь. Покровительственно улыбаясь, на все лады хвалит тех уполномоченных по проведению коллективизации, кто дал наивысшие проценты, и именует их «героями нашей эпохи» и «большевистскими двигателями внутреннего сгорания». Толпа всякий раз разражается громом аплодисментов. После митинга мы решили отправиться на хутор (Сафоновский район почти сплошь был хуторным).

Недалеко от первого хутора показалась группа людей. Казалось, что все остальные бежали за кем-то одним. Так оно и было на самом деле. Убегавший от толпы человек, без пальто и без шапки, с папкою в руках, с разбегу прыгнул в наши сани, а остальные люди остановились, выжидательно глядя на нас. Выяснилось, что это председатель местного колхоза, а в папке у него заявления крестьян о приеме в колхоз. Теперь они требуют их назад. Все это было бы очень смешно, если бы не было грустно. Услышав, что мы из области, крестьяне успокоились и просили нас выяснить, могут ли они выйти из колхоза.

Рассказ председателя был короток. Оказалось, что в местном колхозе довольно давно уже работали 25 семейств. Настроены они были твердо, сроднились с артелью и оставлять ее не хотели. А за последние два месяца, в ходе кампании, в колхоз были вовлечены остальные 90 крестьянских семейств, проживавших на территории этого сельсовета. Когда крестьяне узнали о статье Сталина, вновь вступившие, в колхоз заколебались, потянули за собой остальных. Не обошлось и без подстрекательства со стороны кулаков. Дело дошло до прямого конфликта.

Обсудив втроем создавшееся положение, мы договорились, что соберем общее собрание членов колхоза и начнем с разъяснения статьи и постановления ЦК ВКП(б) «О борьбе с искривлениями партлинии в колхозном движении». Сельсовет находился в другом селении, и мы попросили одного из хуторян предоставить под собрание свой дом. Пришли все 115 колхозников и члены их семейств. Большая изба была битком набита людьми, по все равно всем места не хватило. Несмотря на мартовский холод, раскрыли окна, чтобы оставшиеся во дворе могли слышать, о чем пойдет речь. Вслед за разъяснением последних решений партии о ходе коллективизации слушателям объявили, что желающие могут взять свои заявления обратно и покинуть собрание, так как в решении остальных колхозных вопросов они участвовать не могут. К столу потянулась вереница. Но, забрав заявление, никто не уходил.

Собрание растянулось на целые сутки. Дважды расходились на полуторачасовые перерывы, а потом собирались снова. Любопытно, что все время присутствовали и те, кто вышел из колхоза. Видимо, всем было очень интересно выяснить, как же разрешатся злободневные вопросы пахоты и сева. Мы не торопились. Общими усилиями подсчитали, сколько осталось в колхозе лошадей и плугов, сколько имеется семян. Создали семенной фонд, распределили обязанности между колхозниками, избрали бригадиров, наметили, когда приступать к пахоте. После собрания к председателю подошли человек двадцать и попросили снова принять их в колхоз. Это была уже победа. Как мы узнали, позднее к ним присоединились и другие.

Перегибы не в меру торопливых местных властей давали себя знать и на других хуторах. Однако постановление ЦК ВКП(б) помогло исправить положение.

Хочется попутно заметить, что не могу спокойно относиться к тому, как иногда, ссылаясь на подобные рассказанным мною факты, кое-кто, кивая на местные просчеты, пытается охаять идею коллективизации сельского хозяйства и ее значение для нашей страны. Глубоко убежден, в частности, что, не проведи партия коллективизацию, Советский Союз не смог бы своевременно построить социалистическое общество. Наличие в СССР колхозного строя — несомненно, один из самых важных факторов нашей победы в Великой Отечественной войне. Были, конечно, как и во всяком большом деле, ошибки. Но нам не с кого было брать пример и не у кого учиться, ибо мы в этом деле, как и во многих иных, были первыми и прокладывали дорогу другим.

Борьба продолжается

Одно из крупных общепартийных мероприятий, в котором мне пришлось участвовать тогда несколько раз, хотя и с перерывами — с осени 1929 года по весну 1930 года, — партийная чистка. Во время ее проведения обнаружилось немало огрехов в нашей работе. Классовая борьба была не пустым звуком, а повседневным явлением. Она наполняла всю жизнь людей в то время, и о ней невозможно было забыть ни на минуту. Перед началом чистки состоялись кустовые партийные собрания, а затем в агитационно-пропагандистских целях в Смоленске созвали несколько общегородских и окружных митингов партийных и общественных активистов. В помещении Зимнего театра, в залах кинотеатров «Палас» и «Пролеткиио» выступили с речами руководящие партработники области и города. Были опубликованы статьи секретарей окружкомов ВКП (б). Затем представители обкома и окружкомов разъехались по местам.

Как всякая крупная кампания (а в парторганизации Западной области было тогда 32 тысячи членов партии и 11 тысяч кандидатов в члены партии), партчистка всколыхнула людей. Попутно проявилось многое другое. Чистку попытались использовать в своих целях кулаки. Из селения Детово поступило заявление, что такие-то три человека связаны с лесными бандитами. Проверка показала, что речь идет о честных членах партии, оклеветанных врагами. То же произошло в селе Уручье. Кулаки деревни Борисово, выдавая себя за бедняков, жаловались, что партийцы не пускают их в колхоз. В ряде мест было обнаружено много враждебных элементов, занимавшихся антисоветской агитацией. В одном из райисполкомов Великолукского округа ее систематически вели два бывших царских чиновника, полицейский, две купчихи, две помещицы и белый офицер. В Ржевском округе среди работников советского аппарата оказались в прошлом офицеры, купцы, служители церкви. Ряд комсомольских ячеек в Смоленском округе пришлось распустить как кулацкие по составу. Антисоветские гнезда были разворошены в учреждениях Сухиничского округа, какого-то исключительного в этом отношении; по нему числилось 14 тысяч лишенцев (лиц, лишенных избирательных прав), в том числе 300 бывших помещиков. При обкоме ВКП(б) была создана даже специальная комиссия по выселению бывших помещиков из пределов Западной области.

По некоторым сигналам с мест приходилось принимать особые решения. Например, в Рославльском округе давно собирались построить гидроэлектростанцию на реке Снопе. За три года различные учреждения и собрания вынесли на сей счет более 400 постановлений. Наконец стройку включили в план 1930 года, но даже не приступили к делу. Партийным органам пришлось резко вмешаться в ход событий, положение было исправлено. Опрос, проведенный в Смоленском педагогическом техникуме, показал, что некоторые его студенты верили в бога и отказывались вести общественную работу. Как же и чему станут они потом учить детей в начальных классах школы? О срочной замене их другими молодыми людьми не могло быть и речи, хотя бы потому, что смоленская деревня остро нуждалась в учителях. Да и вся Западная область стояла в то время по числу неграмотных, увы, на одном из первых мест в РСФСР. Партийная и комсомольская организации приняли действенные меры по улучшению политико-воспитательной работы в техникуме.

В целом чистка оздоровила парторганизацию Западной области и укрепила ее ряды.

Параллельно осуществлялась массовая проверка деятельности бывших нэпманов, не рассчитавшихся с государством по налогам и другим материально-финансовым обязательствам. Должен заметить, что советский финансовый аппарат показал себя в тот период с наилучшей стороны.

Мне запомнился особенно ярко один эпизод моей работы в проверочной комиссии. Заведующий окружным финотделом из Рославля жаловался, что никак не может совладать с одним помещичьим хозяйством. Что за ерунда? Откуда вдруг в 1930 году помещик? Еду в Рославль. Из документации следует, что в Починковском районе, в центре колхоза, находится крупное владение некоего Барсукова. Колхозники высмеивают финансистов и называют Барсукова «наш помещик». Творится явное безобразие. Даю рекомендацию немедленно обложить это хозяйство по существующим налоговым ставкам и обещаю проследить за ходом дела.

Караван-Сарай в Оренбурге. Некогда в дни знаменитой Троицкой ярмарки здесь размещалось губернское чиновничество.

«Окончилась гражданская война. Были уничтожены последние банды в Белоруссии. Партия направила меня в агитационно-пропагандистский отдел Клинского уездного комитета РКП(б)». А. Г. Зверев. 1922 год.

«Денежная реформа 1922–1924 гг. стала одним из памятных событий в жизни советских граждан. Государственные денежные знаки тех лет; сокращенно их называли „совзнаки“».

«…Заведующий Мосфинотделом спросил меня: „Пойдете на Центральные курсы по подготовке финансовых работников? — И, увидев мое просиявшее лицо, добавил: — Ну вот и договорились“». А. Г. Зверев. 1924 г.

«Снова Клин. Моим непосредственным начальником был П. А. Девяткин, 23-летний коммунист, энергичный, настойчивый человек». На снимке П. А. Девяткин (слева) и А. Г. Зверев в райфо. 1925 г.

«Это наш клинский актив. На него райфо опирался во всей своей работе». Во втором ряду третий слева А. Г. Зверев. 1926 г.

«Наш финансовый отдел часто выезжал в волости». А. Г. Зверев (крайний справа). 1928 г.

«В счет „партийной тысячи“ я поехал учиться в Финансово-экономический институт. Зимой 1931 года меня избрали секретарем партийной организации института. Это наше партийное бюро». А. Г. Зверев (третий справа). 1931 г.

«Когда я был еще студентом МФЭИ, мне предложили должность заведующего Бауманским райфо». А. Г. Зверев (в центре).

«Д. С. Коротченко был председателем райисполкома, а затем секретарем РК партии Бауманского района. Мы с ним крепко подружились». 1935 г.

«Став заведующим райфо, я постарался вникнуть в круг хозяйственных проблем, стоявших перед районом: изучал документацию, бывал на предприятиях, беседовал с людьми». А. Г. Зверев (сидит в центре). 1935 г.

«Бауманский район шефствовал над колхозами». А. Г. Зверев (второй справа) с бригадой работников района перед отправкой на село. 1935 г.

«В 1936 году в связи с разукрупнением районов меня, как и некоторых других бауманцев, направили во вновь созданный соседний район. Сначала я был председателем райисполкома, затем секретарем Молотовского РК ВКП(б)». Заседание РИКа. А. Г. Зверев (второй справа).

«Еще во время моей работы в районе я познакомился с народным комиссаром финансов Г. Ф. Гринько». 1937 г.

«В сентябре 1937 года меня назначили заместителем народного комиссара финансов. Наркомом в то время был Влас Яковлевич Чубарь. Первые же недели нашей совместной работы внушили мне огромное уважение к нему».

«С благодарностью вспоминаю тех, чьими советами пользовался и кто помогал народному комиссару. В первую очередь назову В. П. Дьяченко». 1938 г.

«Видный ученый, профессор Н. Н. Любимов консультировал нас по внешнеэкономическим проблемам». 1938 г.

«Моим первым заместителем в 1940 году стал В. Ф. Попов. Он прошел путь от мальчика на побегушках до крупного государственного деятеля». 1940 г.

«Ф. А. Урюпин работал в органах финансовой системы с 1923 года. В 1939 году его назначили начальником управления государственных доходов нашего наркомата». 1941 г.

«А. А. Посконов в разное время являлся заместителем народного комиссара и народным комиссаром финансов РСФСР, заместителем наркома финансов СССР и председателем Правления Госбанка СССР. Особенно важен его вклад в организацию финансовой и кредитно-денежной системы». 1941 г.

Заседание Бюджетной комиссии Верховного Совета СССР. А. Г. Зверев четвертый слева.

Семья Зверевых в 1942 году: Арсений Григорьевич, Екатерина Васильевна, сыновья Владимир и Олег, дочь Раиса.

«Я. А. Хотенко возглавил финансовое управление при наркомате обороны СССР». 1944 г.

«В. Н. Дутов был в годы войны начальником финотдела на многих фронтах. После войны он вложил весь свой богаты опыт в организацию родного ему дела». 1960 г.

Министр финансов РСФСР И. И. Фадеев. 1958 г.

Доктор экономических наук, член-корреспондент АН СССР К. Н. Плотников. 1953 г.

А. Г. Зверев (четвертый слева во втором ряду) среди группы работников Министерства финансов СССР, получивших правительственные награды. Справа от А. Г. Зверева О. В. Куусинен и А. Ф. Горкин. 1948 г.

«Московская типография Гознака. Здесь печатают изделия строго учета: денежные знаки, документы, облигации и лотерейные билеты…»

«Я любил бывать в типографиях, слушать характерный перестук машин, беседовать с печатниками». А. Г. Зверев на Ленинградской бумажной фабрике Гознака. 1959 г.

Диплом первого летчика-космонавта СССР Ю. А. Гагарина (печатная продукция Гознака).

«Эти вымпелы — продукция монетных дворов — были доставлены советскими аппаратами на Луну и Венеру».

«Дипломы Лауреатов Международной Ленинской премии „За укрепление мира между народами“ тоже печатаются гознаковцами».

К. Е. Ворошилов вручает А. Г. Звереву правительственную награду. 1960 г.

А. Г. Зверев на отдыхе.

Недели две спустя в Смоленск поступает жалоба уже от Барсукова. Еще через несколько дней он сам прибывает в областной центр, ведет со мной разговор в повышенном тоне, требует снятия налогов и показывает какие-то бумаги от «Главнауки». Я оставил обложение в силе, а сам послал докладную записку в наркомат. Прошло полторы недели, и я получил оттуда распоряжение лично осмотреть хозяйство сего деятеля. И вот я на месте, в 25 километрах от районного центра. Чтобы не вызывать подозрений, один. Гляжу и удивляюсь. Вокруг стоят огромные скотные дворы, далее лежит большая усадьба с великолепным доходным садом. Интересуюсь у возницы из района, что это такое? Слышу от лукаво посматривающего бородача квалифицированный ответ: барсуковское заведение, как исторический памятник, подлежит государственной охране. Вот, оказывается, в чем дело. Ловкий владелец оформил постройки как произведение архитектурного искусства.

Хозяйство было предусмотрительно разделено на четыре части между самим Барсуковым и тремя его зятьями. Один из них заведовал в Ленинграде складом. Другой работал сельским учителем. Третий, сын кулака, «заправлял» всем хозяйством и являлся фактически главным владельцем. Тут же жила первая жена Барсукова, официальная хозяйка поместья. Вторая жена, молодая, находилась вместе с ним в Москве. Завожу беседу с обитателями поместья. Осторожно задаю вопросы. У собеседников явно складывается мнение, что я прибыл из НК РКИ для защиты их от «произвола финансистов». Они охотно отвечают на вопросы и ничего не скрывают. Приглашают пить чай. На стол накрывает старая женщина Евдокия, хозяйка зовет ее Авдошкой. Пожилой садовник Иван Васильевич приносит на веранду скамейку, молодой владелец зовет его Ванькой. Я просто не верю своим ушам! Интересуюсь, сохранилась ли купчая на поместье? Мне приносят дореволюционный документ: куплено через Земельный банк у помещика такого-то. С тех пор принадлежит данной семье. Прошу показать договор о разделе хозяйства на части. Этот текст, написанный от руки, нигде не был зарегистрирован и юридической силы не имел.

На этом мое терпение истощилось, и я напрямик спросил у хозяйки, почему ее не выселили как типичную помещицу? Только тут владельцы усадьбы сообразили, кто перед ними, подняли шум. Говорить больше было не о чем, и я уехал.

Через день мой отчет об «экспедиции» был отослан в НК РКИ. Никакие жалобы Барсукова больше не помогли. Ему во всех ходатайствах отказали, поместье передали в колхоз, а часть ненужных хозяйственных построек разобрали. Из их кирпича в районном центре построили баню. Пытаясь что-то предпринять, Барсуков не поленился еще раз прибыть в Смоленск и встретиться со мной.

— Послушайте, — говорю, — зачем вам все это нужно? Вы в деревне никогда не бываете, живете в столице, у вас там новая семья, хороший оклад, вы ни в чем не нуждаетесь. У вашей первой супруги — купеческие повадки, такая же ухватка у зятя, кулацкого сынка. Вы же лишь дискредитируете себя.

— Верно, глупость я делаю, — отвечает. — Не решился отказать первой жене и дочери, чтобы не обижать их, и ввязался в эту историю…

Но довольно вспоминать малоприятные страницы прошлого. Не только тем была заполнена жизнь заведующего налоговым управлением. Куда приятнее было вести дела, связанные с ростом нашей экономики, с победной поступью социализма. В 1929 году в Западной области функционировало уже свыше 400 цензовых предприятий. Всю промышленность, работавшую на местном сырье (60 процентов), административно слили в рамках областных трестов; на привозном сырье (все остальные предприятия) — в рамках центральных объединений. 120 тысяч рабочих и железнодорожников вели за собой остальные четыре миллиона взрослого населения. Росли новостройки. Была заложена железная дорога Волоколамск — Витебск, построена железная дорога из Брянска в Вязьму, расширена прочая дорожная сеть.

Резко увеличили финансовые вложения в городскую промышленность Смоленска. Областной центр стал постепенно превращаться в индустриальный город. В Вяземском округе приступили к строительству льночесальной фабрики. Вслед за ней начали возводить и другие предприятия. Успешно прошла подписка на «Третий заем индустриализации». Почти все коммунисты, показывая пример, подписались на полуторамесячный оклад. Трудовые рубли шли на общенародное дело, преобразуясь в тракторы, фабричные трубы и школы.

Весной 1930 года в моей судьбе наметились перемены. Заведующего облфо направили учиться. Его первого заместителя, который, на мой взгляд, нес главную вину за различные упущения в нашем ведомстве, перевели на менее ответственную работу но другой линии. Новым заведующим стал бывший начальник планового управления НКФ СССР т. Федяев. Мне же предложили пост председателя Ржевского окружного исполкома. Я не хотел расставаться со сферой финансов, навсегда прикипев сердцем к своей профессии. Мне помог секретарь обкома партии И. П. Румянцев, которому я вообще многим обязан как старшему товарищу по партии, превосходному работнику и отличному коммунисту. Меня назначили заведующим Брянским окружным финансовым отделом.

Итак, я оказался на Брянщинс. Новые люди, новые проблемы. Работа была интересной. Но пробыл я здесь недолго. После территориально-административной реформы гигантские области, возникшие в 1929 году, разукрупнились. Округа в своем большинстве ликвидировались, и моя новая должность исчезла сама по себе. Появилась долгожданная возможность продолжить образование. В это время из Москвы попросили прислать в счет «партийной тысячи» выдвиженцев на учебу в вузы. Сдав дела, я добился в обкоме ВКП(б) благоприятного для себя решения и поехал по партийной путевке в столичный финансово-экономический институт. Наконец-то осуществилась моя давняя мечта!

Студенческая скамья

Шла середина 1930 года. Первый пятилетний план развития народного хозяйства успешно выполнялся.

Преодолевая невиданные преграды, решая проблемы, которые еще нигде, никогда и ни перед кем не вставали, СССР уверенной поступью двигался по пути к социализму. Вступали в строй заводы — первенцы пятилетки и новые железные дороги. В мае открылось сквозное движение по Турксибу. В июне Ростовский завод сельскохозяйственных машин выдал первую партию многорядных дисковых сеялок. Сталинградский тракторный завод обрадовал страну первым трактором. Эта поистине историческая машина проработала затем четверть века на Нижней Волге, а ныне украшает собой один из выставочных залов Музея революции в Москве. В июле 1930 года запорожский завод «Коммунар» рапортовал о выпуске первого комбайна.

Миллионы рабочих участвовали в социалистическом соревновании и создавали ударные бригады. Впервые за все годы Советской власти колхозы и совхозы произвели основную часть товарной зерновой продукции. И открывшийся 26 июня XVI съезд ВКП(б) закономерно был охарактеризован как съезд развернутого наступления социализма по всему фронту. Советская держава находилась накануне превращения из аграрной страны в индустриальную.

Еще более грандиозные задачи вставали в следующем, 1931 году. В строй должны были вступить 518 предприятий, в том числе Харьковский тракторный и Нижегородским автомобильный заводы. Расширялся Урало-Кузнецкий комбинат и создавалась вторая угольно-металлургическая база. Возводились дополнительно 1040 машинно-тракторных станций. Цифры «518» и «1040» в дни государственных праздников сияли лампочками иллюминированных зданий, бросались в глаза с плакатных лозунгов. Нужно ли объяснять, почему при решении этих крупномасштабных задач мы испытывали различные трудности? То были трудности роста уже побеждавшего социализма. И чем больше их встречалось, тем упорнее работали коммунисты над их преодолением. Напомню хотя бы о случае на Сталинградском заводе, о котором позднее столь красочно рассказал Серго Орджоникидзе: «Мы взяли лучшие станки и машины для тракторостроения; но как же теперь получить трактор? Мы долгое время ходили вокруг этих станков, вероятно, многие из вас читали в газетах и помнят, сколько мы мучились, чтобы освоить эту новую технику. Помню, когда открыли этот завод, — летом выпустили трактор, затем прошло 4–5 месяцев — ни одного трактора никак не могли выдать… Весь следующий год мы также возились, кое-как довели количество тракторов в день до 10, затем до 25 и очень обрадовались…»[6]

Наша высшая школа тоже переживала в то время трудности. Если, как говорили тогда, «техника в период реконструкции решает все», то постепенно на повестку дня вставал новый лозунг: «кадры решают все». Откуда же взять эти кадры? Люди учились. Учились все, начиная с руководящих деятелен страны и кончая рабочими. Что касается высшей школы, то она должна была дать стране тысячи теоретически подготовленных высокообразованных специалистов, знатоков своего дела. Интеллигенции в Советском Союзе пока не хватало. Возникло ощутимое противоречие между большим размахом строительства и нехваткой знающих специалистов. К тому же значительная их часть являлась специалистами старого, буржуазного типа.

Многие из них честно работали и вносили важную лепту в общее дело борьбы за социализм. Другие же не рвали со стариной и действовали, как в дореволюционные времена, не поспевая в ногу с эпохой. А некоторые даже становились на путь вредительства, саботажа и антисоветской деятельности. В 1928–1930 годах были раскрыты контрреволюционные, состоявшие преимущественно из представителей прежней интеллигенции, организации в Донбассе («шахтинское дело»), золото-платиновой промышленности, на транспорте, в сфере снабжения, петлюровская организация. Затем состоялись судебные процессы над членами антисоветских «промышленной партии» (инженеры, хозяйственники, профессора), «трудовой крестьянской партии» (эсеровское подполье, кулацкие выходцы, агрономы, сельские учителя), меньшевистского «союзного бюро». Ряд «спецов», как их тогда называли, держась в стороне от активного противоборства с Советской властью, занимали выжидательную позицию или проповедовали буржуазные взгляды.

Не составляла исключения и финансово-экономическая наука. Некоторые ученые-экономисты являлись в прошлом акционерами или прямыми совладельцами различных фирм и предприятий. Им была поэтому присуща своя система взглядов на народное хозяйство. Например, вопросы капиталовложений они решали с типично капиталистической позиции максимальной прибыли, даже путем хищнического использования природных богатств и рабочей силы. Социалистическая же экономика требует расширения общественного производства и повышения его эффективности на плановой основе, с учетом целесообразного и разумного использования всех трудовых, материальных и финансовых ресурсов. Это столкновение разных точек зрения приводило к резкой критике сохранявшихся еще в нашей экономической науке пережитков прежних взглядов. В дискуссионной литературе бытовали особые термины: юровщина, соколовщина, озеровщина. Эндрю Юр, британский экономист начала XIX века, впервые сумел показать, что при создании крупной капиталистической промышленности продолжается массовое разделение труда. Он учил предпринимателей, как лучше использовать этот фактор, и в своей книге «Философия фабрики» выступил апологетом буржуазного предпринимательства. Л. Н. Юровский был автором многочисленных сочинений о денежном обращении и советской денежной политике в 20-е годы. Странная комбинация фамилий Юра и Юровского как раз и именовалась юровщиной. П. А. Соколовский, русский экономист народнического толка, написал в конце XIX века ряд работ, посвященных сельскому кредиту, в котором автор видел панацею от всех бед в деревне. И. X. Озеров, известный профессор финансов начала XX столетия, в своих книгах «Русский бюджет» и «Основы финансовой науки» декларировал капиталистический взгляд на проблемы товарно-денежного обращения.

Взгляды сторонников этих теоретиков в конце 20-х годов проникали в вузовские учебники, пособия и лекции. Стояла, однако, задача не только всесторонне разработать в противовес им теорию социалистических финансов, но и правильно обучить практиков финансового дела, тех, кому предстояло регулировать плановое хозяйство и заботиться об укреплении советского рубля. С этой целью была организована сеть финансово-экономических институтов и курсов. 1930 год явился в данном отношении годом коренной перестройки системы высшего образования как в целом, так и в финансовой сфере. Вводились новые программы и учебные планы, обогащенные марксистско-ленинскими теоретическими дисциплинами. При институтах шире и чаще, нежели раньше, образовывались рабочие факультеты. Имелся такой рабфак и при нашем Московском финансово-экономическом институте.

Партия направила на обучение в вузы многих коммунистов и комсомольцев. «Партийная тысяча» фактически разрослась до десятков тысяч коммунистов, ставших студентами по большевистским путевкам. В результате вузовской реформы из институтов стало выходить все больше отличных работников — кредитников и финансистов, далеких от узкой специализации и вооруженных марксистско-ленинской методологией. Они обладали познаниями и в бюджетном деле, и в кредитном, и в сберегательном, и в налоговом. Я не раз встречал в последующие годы выпускников МФЭИ и других таких же вузов на разных участках народного хозяйства. Многие из них занимали высокие посты в министерствах, вузах, на предприятиях.

Когда я учился в МФЭИ, в СССР существовала шестидневная рабочая неделя (пять дней трудились, шестой отдыхали). Никто не вел счет от воскресенья к воскресенью. Пять учебных дней удваивались. Получалась декада. Она лежала в основе вузовского учебного плана, охватывавшего в МФЭИ 104 декады. 56 из них отводилось на институтские занятия, 37 — на производственные. Общий срок обучения равнялся трем с половиной годам. Однако не у всех. Дело в том, что МФЭИ принадлежал к так называемым военизированным институтам. Его выпускники получали начальное воинское звание в группе среднего командного состава Красной Армии. Поэтому 11 декад отводилось под военное обучение. Но я, как участник гражданской войны, командир с боевым опытом, от полного прохождения курса воинских дисциплин был освобожден и в результате закончил вуз за три года.

Производственные занятия шли легко. Немало помогла мне практика почти восьмилетней работы в финансовых органах. Со многими вопросами я уже сталкивался ранее в рамках уездных, районных, окружных и областных финансовых учреждений, в которых работал, и мог поэтому помогать менее опытным товарищам. Такие учебные дисциплины, как счетоведение, планово-балансовый анализ, государственный бюджет, кредит, финансовое планирование, государственные доходы, местные финансы, отняли у меня в процессе подготовки сравнительно немного времени. Наибольшие трудности я испытал при изучении иностранных языков.

С интересом занимался математикой, статистикой — общей и частной, капиталистическими финансами, денежным обращением. Эти науки принесли мне большую пользу впоследствии, когда пришлось иметь дело с проблемами в масштабе всего СССР, а еще позднее — в рамках всей социалистической системы и по линии межгосударственных валютных контактов. Однако главную ценность представляли для меня диалектический и исторический материализм, политэкономия, теория социалистического хозяйства, а также история типов хозяйства и экономических учений, хозяйственное право, экономическая география. Вот когда я стал понимать то, до чего раньше доходил на практике. Вот когда я заглянул в корень вещей и нашел ответы на вопросы, которые мучили меня годами, с того самого времени, как я впервые начал постигать на практике премудрости финансового дела. А чтобы не отрываться от задач дня, я поставил себе за правило изучать всю основную выходившую в свет специальную литературу и регулярно следить за периодикой — журналами «Вопросы страхования», «Финансы и народное хозяйство» и газетой «Экономическая жизнь».

Первые полгода я занимался только учебой и не нес постоянной общественной нагрузки. Но зимой 1931 года меня избрали секретарем институтской партийной организации, а затем членом бюро Бауманского райкома ВКП(б). Положение резко изменилось. Пора сказать читателю, что к тому времени я был главой семьи, отцом троих ребятишек. Хотя мне, как парттысячнику, платили повышенную стипендию, денег не хватало. Да и жить в Москве было негде. Мне отвели место в общежитии, а жена с детьми находилась в Клину. По выходным дням, когда мог, я ездил к ним. И ни одна минута, проведенная мною в поезде, не пропала даром: заняв место у окна, я читал. Помимо напряженной учебы, дел в институтском парткоме и Бауманском райкоме оставалась еще и агитационно-пропагандистская работа на заводах и фабриках, которую вели все студенты. Если удавалось поспать 6 часов, то такие сутки считались хорошими и легкими. Нередко в течение многих недель мы спали по 5 и по 4 часа. Даже порой не верится, что в этих условиях мы шли почти не спотыкаясь. Тем не менее это факт! Наши дети и внуки иногда жалуются на загруженность. Честное слово, если бы кто-нибудь из нас располагал тогда возможностями нынешнего поколения, мы сочли бы себя счастливцами!

Итак, с 1931 года учение и партийная работа, то сочетаясь, то перемежаясь, были главным в моей жизни. В МФЭИ обучалось в то время 860 студентов, включая рабфаковцев. Из них более 700 являлись членами ВКП(б), в том числе 500 — парттысячниками. Среди профессорско-преподавательского состава коммунистов было свыше половины. В институтскую парторганизацию входило 16 первичных организаций, состоявших из 60 партгрупп. И одна из основных задач, которую все они ставили перед собой, заключалась в том, чтобы на третьем, решающем году пятилетки дать последний бой вылазкам внутрипартийной оппозиции. Разгромленная, она еще шевелилась и порою пыталась то там, то тут взять реванш. Особую ставку «левые» и правые делали на вузовскую молодежь. Как раз в МФЭИ уклонисты собирались организовать одно из своих выступлений: к нам явились с докладами К. Б. Радек и Е. А. Преображенский. Однако институтская парторганизация дала им отпор и не пожелала их слушать. Преображенский, до 1922 года являвшийся заместителем наркома финансов, надеялся, вероятно, опереться на поддержку со стороны некоторых своих прежних сотрудников, но его постигла неудача.

«Левые», несколько оживившись в связи с борьбой против кулачества и болтая, что это «их лозунг», собирались сделать ставку не только на студентов-горожан, но и на какую-то часть старых членов партии среди институтских преподавателей. А правые ориентировались в вузах на студентов из крестьян. Среди студентов МФЭИ тоже имелись выходцы из зажиточного и даже богатого крестьянства. Это обстоятельство предъявляло к нашей партийно-массовой и идеологической работе повышенные требования. Немало времени уделяли мы в связи с этим заслушиванию на партийных заседаниях докладов руководителей кафедр. Обычно докладам предшествовала тщательная проверка. Мы слушали лекции, внимательно читали учебные пособия, стараясь дать политическую оценку их содержанию. Случалось, партком предлагал освободить заведующих кафедрами. А однажды мы допустили явный перегиб, приняв сгоряча постановление о роспуске целой кафедры, которую возглавлял беспартийный ученый. К счастью, на дальнейшей его работе это не отразилось, и он впоследствии обогатил советскую экономическую науку многими полезными трудами.

В подобном отношении к профессуре проявлялись отчасти пережитки махаевщины. В. К. Махайский, польский анархо-синдикалист, «прославился» своими нападками на интеллигенцию. Он выдвинул теорию о том, что интеллигенция наряду с капиталистами и помещиками — это особый класс, который паразитирует на теле трудящихся. Капиталисты и помещики эксплуатируют рабочих и крестьян, опираясь на свою частную собственность, а интеллигенты — опираясь на свои знания. Социализм, дескать, типичная интеллигентская выдумка, одна из форм обмана трудящихся: «интеллектуалы» хотят построить такое общество, где они будут обладать монополией на науку, а трудящиеся — работать на них.

Партия резко критиковала «махаевщину» и боролась с ней. Постепенно неверные взгляды изживались, тем более что после разгрома внутрипартийной оппозиции, перестройки на новый лад старых специалистов и появления новой интеллигенции исчезла необходимость осуществлять прежний контроль над кафедрами.

В то время еще существовали продовольственные карточки, свободной продажи основных продуктов в государственных магазинах не было. Одной из забот партийной организации было организовать питание студентов. Своей столовой мы не располагали. Заместитель директора по хозчасти рассыпал тысячи обещаний, но и не думал предпринять что-либо реальное. Партийная организация поставила этот вопрос на одном из своих собраний и заявила, что привлечет нерадивого администратора к ответственности. Только после этого он зашевелился, и вскоре столовая заработала. При институте организовали подсобное хозяйство. Учащиеся стали регулярно получать дешевые и притом сравнительно сытные обеды. В шутку студенты вели «летосчисление» институтских событий от основания столовой. Можно было услышать в разговоре: «Это случилось за три месяца до основания столовой…» Припоминается такой забавный эпизод. Именно в «достоловское» время мы слушали лекции И. В. Ребельского, автора популярной брошюры «Азбука умственного труда», о системе организации повседневной работы. В одной из лекций он уделил много внимания тому, чем питается человеческий мозг, а затем рекомендовал слушателям есть… черную икру, сметану, сливочное масло и белорыбицу. Конечно, мы относились к подобной рекомендации с юмором. В связи с этим вспоминается такой эпизод.

Наша студенческая бригада в составе четырех человек (тогда существовал так называемый бригадный метод обучения и в школах, и в институтах) готовилась к сдаче теоретического задания по методологии политической экономии, в которое входил разбор философских предпосылок политэко-номических учений. Мы еще не изучали диалектического материализма и не владели марксистско-ленинской методологией. Конечно, такое построение учебного плана было неправильным. Но что поделаешь? И вот сидим мы и ломаем головы над начальными главами «Капитала», где, как известно, Маркс широко пользуется, при описании менового процесса, диалектическими метаморфозами. Читаем о соответствующих «превращениях» пшеницы в сапожную ваксу, сюртуков в железо и о тайнах товарного фетишизма. Предварительно заглядываем в учебное пособие, составленное одним из экономистов. Но оно еще больше запутывает вопрос и лишь мешает усваивать железную логику марксовых рассуждений. Особенно мучается член нашей бригады Буряк. Мы по очереди объясняем ему суть задания. Вроде бы товарищ все понимает. Однако, как только возьмется он после этого за пособие, нить последовательно излагаемых тезисов рвется, Буряк опять становится в тупик. Наконец он махнул рукой, швырнул учебное пособие, свалился в отчаянии на кровать и пробасил: «Наверное, все теоретики ели одну икру!»

Наличие столовой значительно улучшило студенческий быт. Но с ней были связаны и некоторые неприятности. Приходит однажды в партком инспектор по хозяйственной части и сообщает, что нашу столовую, находившуюся на Басманной улице, неподалеку от МФЭИ (институт располагался в Бабушкином переулке), опечатала милиция Бауманского района. Я и председатель месткома тотчас отправились к начальнику районного отделения милиции. Тот беседует с нами очень вежливо, сочувствует студентам, однако говорит, что в этом помещении будет открыта столовая другого учреждения, и показывает нам официальное распоряжение. Понятно, что распоряжение должно выполняться. Значит, милиция ничем помочь нам не сумеет. Мы направляемся к Д. С. Коротченко, работавшему тогда председателем исполкома Бауманского райсовета, впоследствии видному партийному и государственному деятелю.

Двумя годами позже, когда он являлся секретарем Бауманского, а затем Первомайского РК ВКП(б) в Москве, мы крепко подружились, тем более что работали по соседству (я был секретарем Молотовского райкома партии). Коротченко сразу нас принял, сочувственно отнесся к жалобе и сказал, что мы можем не беспокоиться, распоряжение будет отменено. (Позднее он признался, что опечатали столовую по его инициативе. У районных Советов — всегда масса нужд. Помещений в столице не хватало. Понадобилось срочно предоставить несколько комнат какому-то важному учреждению. Исполкому дали указание выйти из затруднительного положения силами самого района. Под руку попались студенты…) Демьян Сергеевич попрощался с председателем месткома института, а мне предложил пойти вместе с ним в РК ВКП(б). Я удивился — что за срочность? Оказывается, Коротченко знал о намерении райкома предложить мне должность заведующего Бауманским райфинотделом. В райкоме это подтвердилось. На мой довод, что я еще учусь, собираюсь в аспирантуру, секретарь райкома Н. В. Марголин ответил, что советует мне еще раз вес продумать. Договорились, что ответ дам через неделю.

Подумать мне было о чем. Если я не приму предложения, это значило снова жить в общежитии, вдали от семьи. Райком же обещал мне предоставить квартиру и помочь решить вопрос с учебой. Я принял предложение.

До окончания института оставалось полгода. И все это время я уже работал в райфинотделе. И без того «укороченные» сутки стали еще короче. Но вот наступает и момент выпуска. В торжественной обстановке нам вручают дипломы. Итак, за плечами 33 года жизни, прежде чем я стал «финансистом-экономистом по бюджету и финансовому плану», как было записано в моем дипломе.

Теперь наконец и семья была со мной. Все мы очень радовались этому. Годы летели так быстро, будто прошло не десять лет, а месяцы с того дня, как мы познакомились с моей Екатериной Васильевной на комсомольско-молодежной вечеринке. Задорной, веселой Катюше было тогда пятнадцать лет. Она отплясывала и подшучивала над некоторыми неуклюжими парнями. Но жизнь у нее, как оказалось, была не такая уж безоблачная. Отец Кати, коренной москвички, умер рано, оставив на руках матери шестерых детей. Спасаясь от голода, семья уехала к родственникам в нашу деревню. Потом Катя жила у старшей сестры в Клину. Там-то мы и познакомились. С 1925 года Катя работала ученицей в ватерном цехе Трехгорной мануфактуры, а еще через год мы поженились. Нашего первенца мы назвали в память о В. И. Ленине Владимиром. Потом у нас родились Олег и Раечка. И вот теперь мы все вместе. Квартиру мне дали в Леонтьевском переулке (ныне улица Станиславского). К моему ужасу, Екатерина, перебираясь в Москву, захватила с собой и кур, которых ей было жалко бросать, да и ребятишки не хотели с ними расставаться. Куры были совсем тихие. Днем их дергали за хвосты все дворовые мальчишки, а вечером их загоняли в переднюю. Долго мы потом в семье вспоминали это.