Записки Павла Курганова

III

тром за завтраком я откровенно позевывал, капитан мирно бурчал что-то о влиянии войны на юнцов в военной форме.

— Вижу, что не спали, батенька. Нехорошо, ночью спать надо. Вот с кого берите пример — тоже молод, а свеж, как огурчик, — и показал на чистенького, причесанного, перекрещенного ремнями старшину.

Старшина принял это как должное, незаметно лукаво подмигнул.

Старшина был парень дошлый. Я погасил улыбку.

Сначала я хотел посоветоваться со Степановым насчет майора с орденами и его загадочной встречи с ксендзом в костеле. Но потом решил не делать скоропалительных выводов и поработать над этой проблемой самому.

Я вышел в город и медленно побрел по улице. Ноги сами несли меня к костелу, почему — я даже ясного отчета дать себе не мог. У каменного столба решетчатой ограды я присел на тумбу и осмотрелся — улица была пустынна. Послышались легкие шаги, рядом кто-то робко произнес по-немецки.

— Добрый день, господин офицер.

— А, Петер, здравствуй, камрад, как дела? — Мальчик был одет по-рабочему, из кармана спецовки торчал моток проволоки.

— С работы иду, — пояснил Петер, — пообедать, мама, наверное, заждалась.

— Где же ты работаешь?

— На станции электромонтером и на маслозаводе, вот уже два года, с тех пор как отца…

— А отец погиб на фронте?

— Нет. Он работал машинистом, ночью гестаповцы вошли к нам, арестовали отца и увели. Он пробыл в тюрьме шесть дней… потом умер от воспаления мозга — так они сказали… Гроб нам выдали, но открывать не велели… Отец никогда не болел…

Я положил Петеру руку на плечо.

— Мужайся, парень. Крепись. Старайся быть достойным отца. Ну, давай лапу.

Петер улыбнулся, потряс мне руку обеими руками, но вдруг насторожился.

— Я побегу, вон мой шеф идет.

— Какой еше шеф?

— Начальник станции Генрих Вальтер. Молиться идет.

Вдалеке шагал длинноногий человек. Он быстро приближался. Железнодорожная форменная фуражка с огромным козырьком скрывала полное, бледное лицо.

— Почему ты думаешь, молиться?

— Он часто ходит — очень набожный.

Петер еще раз тряхнул мне руку и исчез.

Железнодорожник снял фуражку, пригладил белесые волосы и прошел в костел. К моему удивлению, он даже не склонился перед распятием у входа. Вот так набожный человек, а, впрочем, я не знаток религиозных ритуалов. Может, так и надо.

Я собрался уходить. Еще раз окинул взглядом безмолвный костел и медленно двинулся вдоль ограды. У последнего столба сидел на складном стульчике слепец, рядом стояла баночка для подаяния. Я опустил в нее несколько монет и едва не вскрикнул от удивления. Баночка находилась у самого серого каменного столба, а на его гладкой поверхности была нацарапана солдатская каска, точно такая, какая была в записной книжке Сибирцева.

Я еще раз всмотрелся — сомнений быть не могло. Что же это значит?

Вечером я поделился своими соображениями с капитаном, он отнесся к этому скептически.

— А чепуха, шпиономания, всюду вам они чудятся, а впрочем, — он, видимо, подумал о смерти Сибирцева, — скоро приедет на место лейтенанта человек, он во всем разберется.

— Пока солнце взойдет, роса очи выест, но я попытаюсь сам разобраться…

— Попытка не пытка, — отозвался капитан, — действуйте, только без мальчишеских причуд.

Я покраснел, вспомнив ночевку в комнате Сибирцева. Я рассказал Степанову о майоре с орденами и его поведении в костеле. Капитан выслушал меня внимательно, затем спустился вниз к дежурному и возвратился с книгой регистрации.

— Сделаем запрос в штаб армии.

— Какой запрос?

— Об этом майоре. Кто он, что он, где родился, зачем родился.

Капитан улыбнулся, но глаза его выдавали волнение.

Мы написали запрос о майоре Мартынято Викторе Ивановиче, прибывшем на излечение из в. ч. 33875 в. Эти сведения были взяты из регистрационной книги. Я отстукал запрос одним пальцем на машинке, с согласия капитана взял старшину и поехал в штаб армии. Старшина вел машину, как заправский гонщик. Всю дорогу он гнал на предельной скорости, и сидевший сзади Саша Малоличко осторожно покряхтывал — видимо, не по душе пришлась солдату такая езда. Расстояние до штаба армии мы покрыли часа за полтора. Старшина поставил машину в тень, закурил и предложил Саше — тот покачал головой.

— Да ведь ты у нас праведник — не пьешь, не куришь…

Саша усмехнулся, а старшина подошел ко мне и спросил.

— Товарищ старший лейтенант, а зачем мы сюда приехали?

— Нужно навести справки об одном человеке…

В штабе армии меня направили в один из отделов к подполковнику Васину. Подполковник хмурый, желчный, небрежно одетый разговаривал со мной неохотно (он отдыхал и адъютанту пришлось его разбудить). Молча подполковник прочитал запрос — порылся в каких-то, ящиках, выдвинул ящичек, похожий на библиотечный каталог, покопался в нем и, позевывая, буркнул:

— Город К. площадь Геринга.

Встретив мой недоумевающий взгляд, он объяснил, как проехать в город и разыскать площадь. Такое «пояснение» ясности не внесло. Я злился, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу. Подполковник удивленно взметнул брови.

— Вы меня поняли?

Я окончательно разозлился.

— Не совсем. Что ж этот майор на площади Геринга делает? Он там служит или ему памятник стоит?

Подполковник спокойно посмотрел на меня, почесал за ухом, медленно достал папиросу и закурил.

— Угум, — пыхая табачным дымом, выдохнул подполковник. — Памятник и есть… — Он еще раз затянулся. — Только небольшой, скромный. Сам видел.

— Если вы намерены шутить…

— Какие шутки, — рассердился подполковник, — Мартынято похоронен там, битый час вам толкую.

— Похоронен! — чуть не заорал я. — Не может быть?!

Подполковник пожал плечами и вышел.

На улице меня встретил старшина.

— Ну как, порядочек? — Я кивнул.

Мы сели в машину. Саша откуда-то приволок молоко, старшина распечатал пачку галет, вытащил из полевой сумки толстую плитку шоколада.

— Голландский, трофейный, Гитлер всю Европу ободрал.

Прихлебывая холодное молоко из пластмассового черного стаканчика, я обдумывал слова подполковника. Старшина ораторствовал. Обычно лаконичный, он стал странно разговорчив и заспорил с Сашей о Гитлере — куда он будет удирать. Саша считал, что в Испанию. Старшина не соглашался.

— В Африку он драпанет, вот увидишь. Ему врачи цвет кожи изменят и будет он, как папуас.

— Как же, будет, — лениво тянул Саша, — папуасы ему вмиг харакири сделают. Ось побачишь.

Холодное молоко было очень вкусным, но ощутимо отдавало чем-то едким. Принюхавшись, я понял, что во фляге минут десять назад было нечто более крепкое. Вот чем объяснялась невиданная разговорчивость старшины.

— Ну, ребята, поехали.

— До дому, до хаты?

— Нет. В город К., на площадь Геринга.

— Зачем? — удивились мои спутники.

— Дело есть. Нужно.

В город К. мы влетели с ракетной скоростью. Старшина лихо миновал КПП, помахав девушке-постовому у шлагбаума. Машина остановилась на площади у готического стиля здания городской ратуши. Это и была площадь Геринга, как нам сообщил старый поляк в выгоревшей, порыжелой конфедератке.

— О-то, о-то, проше пана, туварища — плац Геринга, пся его мама.

Перед ратушей бугрились небольшие черные прямоугольники, обсаженные цветами. В центре помещался обелиск с металлической красной звездочкой на верхушке. Это были могилы наших братьев, павших в боях за Советскую Родину, за освобождение народов от фашистского кошмара.

Я подошел к памятникам. Вечернее солнце золотило вырезанные в камне буквы. Я снял фуражку. Подошел притихший старшина и снизил голос до шепота:

— У вас тут кто-нибудь лежит. Родич или друг?

Я покачал головой и подумал о том, что все эти похороненные здесь люди были когда-то мне близки и дороги — так много общего нас объединяло.

Я подошел к центральному обелиску и увидел то, что искал. На черном мраморе горели буквы:

В верхней части обелиска, в белом фарфоровом диске, помещался портрет худощавого смуглого человека с доброй улыбкой и детски-наивным взглядом.

— Не тот! Ничего общего с тем майором! Ах, сволочь! Ну погоди.

Тут же около могил я рассказал ребятам все, предварительно взяв с них обещание молчать.

— Слово коммуниста! — громыхнул старшина, пожимая мне руку.

— Честное комсомольское, — взволнованно проговорил Малоличко и зачем-то добавил, — может билет показать?

Мы посовещались. Решено было навести справки у местных властей о похороненном майоре. Уже затемно нам удалось выяснить, что майор Мартынято, тяжело раненный в бою, попал в плен. Его пытали целые сутки, затем за полчаса до освобождения города расстреляли в городской тюрьме.

Теперь стало ясно, что немцы снабдили документами погибшего советского офицера своего разведчика и перебросили его на соседний участок фронта для подрывной работы.

Скорее назад! Мы помчались по кривым уличкам спящего города. Около двух часов ночи случилось несчастье — спустил правый задний скат. Запасного баллона не оказалось, и мы провозились с починкой до самого утра.

Роса на придорожной траве уже блестела от солнечных лучей, когда машина въехала в городок. Старшина погудел перед воротами, их распахнули, машина вернулась домой.

Капитан уже был на ногах, он выглядел утомленным. Бледный, небритый, он разговаривал с незнакомым военврачом, поодаль сидели какие-то офицеры. Один из них, с перевязанной рукой, показался мне знакомым.

— Садись. Мой помощник старший лейтенант Курганов, — отрекомендовал капитан.

— Старый знакомый, — дружелюбно протянул раненый офицер, — и тут только я угадал в нем нашего госпитального замполита, или «комиссара», как мы его называли.

— Что ж так плохо работаешь!

В комнату стремительно вошел младший лейтенант медик в сопровождении солдата.

— Товарищ начальник госпиталя, — обратился он к подполковнику, беседующему с капитаном, — ефрейтор Захаров доставлен по вашему приказанию.

Все встали и подошли к солдату. Я ничего не понимал.

— Ты стоял дежурным у клуба?

— Так точно, товарищ капитан.

— Кого-нибудь из посторонних пропускал?

— Никак нет, товарищ капитан. Не пропускал.

— А из гражданских? Может, девчонку какую?

— Никак нет…

Пока капитан допрашивал дежурного, политрук рассказал мне следующее. В тот самый вечер, когда я со старшиной и Сашей Малоличко рыскали по площади Геринга в городе К., в госпитале 4584 произошло вот что. В помещении клуба демонстрировали кинофильм. Собралось много народу — легкораненые, выздоравливающие, врачи, сестры. Веселая комедия подходила к благополучному концу, когда в раскрытое окно была брошена противотанковая граната…

Политрук перечислял количество убитых, тяжело и легко раненных (этих было особенно много), но я почти не слушал его.

— Поймали его?

— Кого?

— Да гранатчика?..

— В том-то и дело, что нет. Чего захотел. Он уже, наверное, километров за 50 шнапс попивает. Поймаешь их, черта с два.

Капитан устало отвалился от дежурного, видимо, ничего не добившись. Я подошел к нему.

— Вы где дежурили?

— Та у клуба ж, — заныл солдат, — истинный бог никого посторонних, ну не единого.

— Товарищ капитан, — обратился я к Степанову, — нужно вызвать часового, который стоял у госпитальных ворот.

Минут через двадцать тот же младший лейтенант привез с собой стройного чернявого сержанта.

— Сержант Донцов. Прибыл по вашему приказанию.

— Это по его приказанию, — врач-подполковник указал на капитана.

Капитан начал доставать бумагу, чернила, долго возился в полевой сумке. Я не выдержал.

— Вы стояли часовым вчера вечером у госпиталя?

— Так точно, я.

— Подозрительных людей не замечали, в кино никто не проходил?

— Не замечал подозрительных. Посторонних тоже не было.

— Ну вот, — раздраженно бросил капитан, — не дух же святой швырнул гранату в кино…

В кино. В кино… Ослепительной короткой молнией ударила мысль. Вспомнились слова Зоси: «Они говорили о кино»… Я вскочил.

— Стойте.

Все удивленно посмотрели на меня.

— А ксендз случайно не проходил?

— Ксендз, — вытаращил глаза сержант, — то ись польский поп? — Он ожесточенно потряс головой.

— Обождите, а майор усатый не проходил?

Сержант задумался.

— Вроде был усатый. Точно был. В офицерской плащ-накидке. Такой представительный. Только это наш офицер, товарищ старший лейтенант. Я его еще днем видел у зубного врача…

— Он? — капитан сорвался с места. — За мной…

— Стойте! — я подошел к Степанову. — Как бы не спугнуть!

События разворачивались с молниеносной быстротой. Мы разослали почти всех солдат комендатуры в качестве городских патрулей, сообщив им предварительно приметы усатого майора.

Сам капитан, я, старшина и четверо солдат, приняв меры предосторожности, приблизились к дому, где поселился майор. Было решено, что я приду к нему как гость, воспользовавшись его приглашением, а дальше…

А дальше вышло так. Выждав часов до десяти утра, то есть до того времени, когда можно было идти в «гости», не возбудив подозрений, я постучал в застекленную дверь. Мне отворила хозяйка, пожилая, нарумяненная, вся в рожках-папильотках, и проводила в комнату постояльца. «Майор» валялся на тахте и курил. Увидев меня, он слегка встревожился, но тотчас же блеснул улыбкой, обнажив великолепные зубы.

— А, комендатура, почет и уважение. Садись, гостем будешь.

Мы поболтали о том, о сем минут десять, после чего я предложил.

— Знаешь что, товарищ майор, мой хозяин отбыл к начальству — поедем купаться, машина есть.

Майор наморщил лоб, потом вскочил с тахты.

— Дело, старшой, поехали.

— А может на твоем «Виллисе»?

— Понимаешь, какое дело, мой драндулет что-то захандрил — мотор барахлит.

— Ладно, — согласился я, — поедем на моем…

Мы поехали. Майор сел рядом с шофером. Подтянутый, необычно торжественный старшина, осведомленный, какую птицу он везет, был корректен и вежлив, как дипломат на приеме, и осторожно уголком глаза поглядывал на своего соседа. Саша Малоличко, представленный как мой ординарец, молчаливо сидел в углу рядом со мной.

Майор упивался красотами окрестностей и рассказывал такие анекдоты, что у Саши краснели уши, а я от души хохотал и, стараясь не отстать, черпал из своих запасов слышанное ранее в госпиталях. Майор сочно и густо ржал, еще более повеселел, лихо отсвистел какую-то допотопную песню «Черные гусары».

Мимо проносились поля, перелески, разбитые войной деревни. Я посмотрел на красивый, правильный профиль майора.

«Ну погоди же, черный гусар, посмотрим, что ты вскоре запоешь».

Майор неожиданно закрутил головой.

— Что-то долго едем, господа военные, где же река?

— Здесь, недалеко, — ответил я, — сразу за городом.

Я сказал это спокойно, и майор принял это спокойно, но если б он только знал, в какой город мы направляемся — мы ехали в город К…

Замелькали маленькие, увитые плющом домики. Мы въехали в затопленный солнцем, зеленый городок и остановились у ратуши.

— Простите, товарищи офицеры, — деликатно забасил старшина, — моторчик перегрелся — водички залью.

— Залей, братец, залей, — покровительственно проговорил майор, — а мы тем временем разомнем старые кости.

Мы вылезли «разминать» кости, медленно подошли к могилам у ратуши. Я оглянулся — старшина с ведром подошел к колонке, набрал воды, залил в радиатор. Мы закурили и подошли ближе к могилам.

— О, прах русских воинов, — высокопарно произнес майор, — вот где ты лежишь, как далеко от родных краев. О, русские могилы, сколько их, где их нет?

Я закусил губы. Ах, сволочь. Ты еще издеваешься, а сколько русских могил возникло по твоей милости?

Подошел старшина и срывающимся от волнения голосом сказал.

— Тут вот есть очень интересный памятник, весь черный и золотистый, его нужно обязательно посмотреть, — старшина здорово волновался.

Ничего не подозревавший майор подошел к могиле и впился взором в золотую надпись… Сильный удар в челюсть опрокинул меня навзничь. Тотчас рядом со мной, как мешок с мукой, рухнул майор, сбитый страшным ударом. Багроволицый старшина схватил его за грудь, приподнял с земли и так ударил его, что тот потерял сознание. Через мгновение Саша сидел на нем верхом, отстегнул кобуру, обшарил карманы. «Майору» связали руки ремешком от планшета. Старшина вылил на него полведра воды, и тот едва очухался. Странное зрелище являл собой пойманный гитлеровец. От великолепного майора не осталось и следа — перед нами на помятой клумбе сидел, трусливо моргая, человек с огромным синяком под глазом.