Записки писателя

Самоучка

В восьмидесятых годах жил в Москве Алексей Иванович Слюзов, очень тихий и простой человек лет двадцати семи, среднего роста, с темной бородкой и ясными, добрыми глазами. Носил он обычно длинный сюртук и синюю косоворотку, а в карманах у него всегда лежали стихи — в рукописях, в гранках, в брошюрах. Особенностью его было не то, что он сочинял стихи, но то, что не писать стихов он не мог. В стихах была вся его радость, все его горе, в них была вся его жизнь. Это был крест его жизни, который, однако, он нес до гробовой доски с необыкновенной любовью и верил, что несет его он не зря.

Слюзов не только автор многочисленных стихотворений, но и издатель многих сборников, преимущественно мелких брошюр в тридцать — пятьдесят страничек. И не только писал и издавал он их, но и торговал ими вразнос, появляясь то на Волге, то на Дону, то в Москве. Издавал он и компанейские сборники стихотворений начинающих авторов, «самоучек» и неудачников. Появляясь в каком-либо городе, он прежде всего старался узнать, нет ли где людей, пишущих стихи, и нельзя ли этих людей перезнакомить между собой, чтобы общими силами и на общие средства издать брошюрку.

О своем происхождении и о первых шагах Слюзов сам рассказывает довольно откровенно в предисловии к одному из таких сборников. Родился он в Казани, в 1858 году, в семье приказчика. Вскоре отец его, оставив службу, открыл бакалейную торговлю, к которой стал приучать девятилетнего сына, успевшего пройти только один класс приходского училища. Молодой Слюзов сидел в лавке, ездил с отцом по ярмаркам, почитывал украдкой книжки и, будучи уже юношей, начал тайно от родителей писать в свободное время стихи, которые затем издал в 1882 году.

«Матушка дала мне денег на издание, но выдумку мою не одобрила, — пишет Слюзов. — В том же году я издал еще вторую брошюрку на займы у товарищей, через год издал третью: «Рассказы и сцены», и сделал публикацию о предложении издать сборник начинающих поэтов на общие средства. По публикации нашлось 10 авторов, и мы издали сборник в 43 страницы».

Насколько его интересовала бакалейная торговля и как сладка была жизнь, можно судить по следующему стихотворению:

Вскоре Слюзов лишился матери, о которой всю жизнь вспоминал с благодарностью и благоговением.

Отец женился вторично, но пасынок с мачехой не ужился и был отпущен отцом с радостью «на все четыре стороны», как говорит сам Слюзов.

С этого времени и начинается для него тяжелая жизнь. Казанские, самарские, ростовские и другие провинциальные издания охотно печатали его стихи, но денег за них не платили, а если иногда и платили, то такие гроши, на которые нельзя было жить даже впроголодь. Приходилось задумываться о «месте», то есть опять надевать ненавистное ярмо. Но без всякой рекомендации Слюзову приходилось встречать лишь подозрения, крайне обидные. Искание места не охладило, однако, Слюзова к издательству, и он издал вновь четыре брошюры стихов и один сборник на общие средства, в котором участвовало уже пятнадцать авторов. Заканчивается автобиография тем, что, простившись с родным углом, Слюзов уехал в Москву искать работы.

Явившись в Москву, он прежде всего публикует в газетах о желании издать сборник и призывает начинающих авторов к совместной работе по изданию, затем печатает свои новые стихотворения отдельной маленькой книжкой, быть может уже десятой по счету.

Я познакомился со Слюзовым в 1885 или 1886 году, когда он приехал в Москву, полный надежд, и когда нужда и горе еще не успели подорвать его силы.

Вот одно из писем Слюзова, как образец его переговоров с начинающими поэтами, откликнувшимися на его публикацию об издании товарищеского сборника, по его выражению, «на общие средства, с обшей пользой».

«Условия по изданию сборника будут состоять: 1) из неограниченного числа стихотворений от одного лица; 2) каждый автор платит за то место в сборнике, какое он занимает, то есть по количеству, и получает столько книг сборника по выходе из печати, сколько падает на его деньги (без пользы издателю); платеж денег можно сделать прямо в типографию или же избранному лицу из среды участвующих.

Выбор стихотворений будет зависеть от всех участвующих в сборнике, для чего и будут назначены где-то сходки. Все мы, по моему мнению, должны ознакомиться лично — это поведет к пользе всеобщего развития в спорах, и вообще приятно иметь в числе друзей коллег.

В трудах издания мы должны помогать друг другу (если кто-нибудь будет иметь для этого возможность); я, например, первый зачинщик, не могу быть редактором сборника, потому что полуграмотен — самоучка, но тоже пишущий стихотворения и уже издавший в провинции девять брошюр, в том числе два сборника — один в Казани, а другой в Самаре — на таких же условиях, как предполагается издать в Москве. Не могу быть корректором, но беру на себя труд переписчика в общую тетрадь стихотворений для цензуры; беру на себя хлопоты по цензуре и по издательским делам, которые мне знакомы как нельзя быть лучше. Если общество участвующих забракует мои стихи, которые бы мне хотелось поместить в сборнике, то и тогда я не прочь предложить свои безвозмездные услуги за идею объединения литературных начинающих сил.

Итак: страница сборника приблизительно обойдется в 80 коп. На ней вместится от 20 до 24 строк; если вы займете 10 страниц, вам будет стоить это 8 рублей; если пять — 4 рубля. Сборник будет издан в 1200 экземплярах, и вот на 4 рубля вы получите несколько экземпляров сборника, сдадите их на комиссию, и, кроме пользы, ничего быть не может.

Мне желательно с вами познакомиться лично, я вам подарю изданный сборник в Самаре, где вы увидите и мою стряпню; в нем участвовало 15 авторов. Напишите, когда я вас могу застать (если это возможно, то есть личное знакомство). К себе не прошу — редко бываю дома и живу далеко. Простите, что навязываюсь, — нельзя иначе. Ваш покорнейший слуга Алексей Слюзов. 7 марта 86 г.».

Жил он бедно, но без нужды, имея на черный день триста рублей, скопленных за пятнадцать лет торговых занятий, но и эти деньги у него были вскоре отобраны благодаря его доверчивости и простодушию. Однажды он явился ко мне сияющий и счастливый: директор одного из правлений пожелал помочь Слюзову и принял его на службу в общество с жалованьем по рублю в день, но с непременным залогом в триста рублей. Как рад и счастлив был тогда Слюзов! Но радость его была не долга: залог взяли, места не дали, и триста рублей пропали за директором, который обездолил Слюзова на всю жизнь, чтобы отсрочить свой крах на несколько дней или часов.

— Последние деньги у меня стащили, — говорил мне впоследствии Слюзов. — Теперь уж не могу жить привольно. Нужно опять становиться за прилавок.

И на последние десятки рублей открыл возле Курского вокзала торговлю: продавал извозчикам булки, селедки, подсолнухи и горячую колбасу, которую тут же поджаривал в маленькой железной печке, но месяца через два уже жаловался:

— Что-то плохо торгую. Место надо переменить.

И переехал на Цветной бульвар, где сначала была у него в лавке жареная колбаса, а через полгода остался лишь тесовый ящик с рукописями, газетами и сборниками, никому не нужными.

— Пролетел! — грустно смеялся над собою Слюзов.

На судьбу он часто жаловался, но о людях я никогда не слыхал от него дурного слова. Ненавидел он только свою мачеху. Зато уже ненавидел до бешенства, до несправедливости; даже есть стихотворение, начинающееся так: «Мачеха, мачеха, чтоб тебя черти забрали в ад поскорей». Вообще о ней Слюзов никогда не мог говорить без крайнего раздражения. Но про того же директора, который его разорил, он говорил очень снисходительно:

— Не пошла ему на пользу моя беда: все равно кредиторы у него все отняли.

В связи со своим разорением и, как он выражался, «пролетевшей торговлей» и дававшей уже себя чувствовать нищетой и полной безработицей Слюзову пришлось пережить личную тяжелую драму.

Нищета с каждым днем становилась ощутительней. В борьбе с нею Слюзов нанялся было в работники, но через месяц отказался:

— Заставляют шестипудовые ящики на спине носить, а я так измучен, что и трех пудов поднять не могу.

Наступили опять безработица и нужда, и «старая баба» из стихотворения восторжествовала: не допустила девичьей любви к бездомному человеку, Слюзов уехал внезапно из Москвы в Ростов-на-Дону, откуда лишь через год я получил от него известие, что живет он недурно: торгует вразнос галантерейным товаром и своими двумя новыми книжками, которые издала какая-то типография, разумеется, без всякого гонорара, и верит автору в кредит не более десятка экземпляров,

«Написал бы вам и раньше, да вышла заминка в делах: товара имею на 1 руб. 30 коп., а наличных от выручки не хватило на марку: все уходило на хлеб да ночлег».

К письму было приложено несколько стихотворений на обычные его темы — о лишениях и утратах:

С тех пор я не видел более Слюзова, хотя переписывался с ним лет около двенадцати. То получал я письма из Ростова, то из Самары, то откуда-нибудь из провинции, и всегда из этих писем узнавал, что Слюзов издал новую брошюрку или новый сборник и что хорошо торгует им вразнос, но наличность «кассы» редко позволяет ему истратить семь копеек на марку.

Так писал Слюзов, намереваясь посетить, наконец, свою родину — Казань, где в сырой земле лежала его мать, о которой он всегда вспоминал в радостные и тяжелые минуты жизни.

Но неприветливо отнеслась к нему родина. После долгого промежутка я получил от Слюзова осенью 1898 года письмо из Казани. Называя себя «безродным на родине», он сообщает, что лежит уже около месяца в Александровской больнице.

«Долго, кажется, пролежу, и, быть может, в часовню стащат. До сих пор я был торговцем вразнос, за что здесь никакой платы не берут, и колотился кое-как, да вот занемог и больше месяца не шел в больницу, да, наконец, из сил выбился и вынужден был лечь в больницу. И не хотелось мне, ой, как не хотелось. Больница для казанских мещан бесплатная, и я лежу бесплатно. Недели две чая не пил и не курил. Это казенное не полагается, а больные не дают: сами все казанские сироты — нищие, и я такой же оказался, дошел «донельзя», так что у меня осталось на 28 копеек всего товара да на письмо к вам 4 копейки. Но, несмотря на все неудачи в жизни, я доволен жизнью, как никогда не был доволен. Радует меня все: небо, и травка, и моя разноска, но год был тяжелый у нас, и хлеб дорогой. Скучно в больнице. К больным ходят родственники, знакомые, а ко мне никто. Сирота на родине…»

В письме этом сказывалась не одна бедность, не одна беспомощность, но отчаянная и кровная обида. «Безродный на родине», «сирота на родине» — это был вопль оскорбленного умирающего человека.

Скончался Слюзов весной 1900 года в Казани. Вот последняя весть о нем:

«Исполняя вашу просьбу, уведомляю вас, что поступивший в 1900 г. на излечение в Александровскую больницу Алексей Иванович Слюзов помер в больнице 4 марта того же года и был похоронен на местном городском кладбище. Смотритель Александровской больницы С. Е. Боголюбов. Казань».

Пересматривая теперь целую связку брошюр в синих, желтых и серых обложках, изданных в Самаре, Казани, Ростове, Москве, я невольно чувствую удивление перед энергией этого несчастного человека, не искавшего ни карьеры, ни славы, но бескорыстно работавшего всю жизнь над любимым делом и редко встречавшего что-либо, кроме насмешек.

Прав он был или нет, но он твердо верил в культурное значение русских самоучек, стихов, товарищеских сборников и дешевых изданий, надеясь, что этим путем, по его же словам: