Записки военного советника в Египте

Глава 1 Мистер Усэма и другие

10 июня 1970 года часов в 9 утра мы выехали из Каира на двух машинах в штаб 3-й полевой армии.

Впереди на «Волге» ехали генерал П. Просвиркин и начальник ПВО сухопутных войск бригадир Хельми с манерами и видом учителя. С ними находился переводчик, молодой парень с усиками под араба, но рыжеватого цвета мой тезка, «мистер Василий». Следом на ГАЗ-69 ехали подполковник Геннадий Яворский и я. Часа через два без происшествий и остановок прибыли в штаб, где нас встретил полковник Адам Седлецкий и его шеф, бригадный генерал. Здесь уже были советники и командиры других частей.

С интересом я ждал мистера Усэму, будущего моего подшефного или, как здесь говорят, подсоветного.

Но вместо него приехал начальник штаба накиб[2] Рэфорд, молодой, но уже полный, скорее округлый человек со спокойными глазами, в которых замечалось не то любопытство, не то настороженность.

После длительного ожидания и обмена любезностями, атрибутом которых явился непременно крепко заваренный чай и прохладительные напитки («кока-кола», «сико»), и короткого совещания мы разъехались по местам.

Впервые я увидел столь бесплодную землю. Справа и слева по шоссе от горизонта до горизонта ни деревца, ни зеленой травинки. Лишь кое-где, чаще почему-то у самой дороги, растут зелено-серые колючки, напоминающие наши степные перекати-поле.

Но это не та пустыня с песчаными барханами, что можно увидеть из окна вагона от Аральского моря до Ташкента.

Прежде всего бросается в глаза обилие гравия. Трудно даже определить песок ли с гравием или гравий с песком покрыли огромные пространства Аравийской пустыни.

Вся страна представляется карьером по добыче гравия. Пожалуй., слово «добыча» не соответствует нашему представлению. Просто гравий можно брать в любом месте, за исключением узкой долины Нила и его дельты.

Огромные площади, так и хочется сказать поля, ровно засыпаны гравием и утрамбованы ветрами, кучки и кучи, бог весть когда и кем насыпанные в беспорядке по обе стороны дороги, холмы и наконец настоящие горы строительного материала высотой 300–500 метров. И все это темно-желтого цвета, порой с коричневым оттенком.

Чем ближе к Суэцу, тем больше признаков войны: группы солдат бродят по пустыне, много военных грузовиков, чаще пустых, движется в обоих направлениях, в большинстве своем они советского производства.

Немало и легковых машин самых разных типов, собранных, кажется, со всего света.

В окопах. замаскированы машины, танки.

На отдельных участках шоссе работают катки. Укатывают свежий слой асфальта. Тут же нагромождены бочки с асфальтом, дымят печи.

Проезжаем контрольно-пропускной пункт. Контролеры пропускают нас беспрепятственно.

Рядом с КПП большое двухэтажное здание, мечеть, магазин с прохладительными напитками (это запоминается прежде всего), заправочная станция. Вокруг строений несколько пальм. Живым забором растут запыленные кактусы, с мясистыми, как лепешки, листьями. Все это покрыто слоем желтой пыли.

После КПП машины набирают скорость, и снова черная лента асфальта и однообразие пустыни.

На 109-м километре подъезжаем ко второму КПП и поворачиваем налево. Проезжаем небольшой тоннель под железной дорогой Каир Суэц и сразу же вижу: машины в окопах, а за ними стволы пушек. Это одна из батарей полка. Метрах в трехстах от батареи находится Командный пункт полка.

Машина остановилась. Я вышел и увидел ступеньки, ведущие вниз, под маскировочную сеть. Под ней оказался небольшой дворик почти квадратной формы. Дворик ограничивался тремя отвесными стенками. Прямо передо мной темнел вход в убежище — мэльгу, справа узкая щель прохода на КП к соседней мэльге, слева — обитые жестью кабины. В одной душ, в другой — туалет. Над кабинами возвышался большой металлический бак с водой. Накиб Рэфад вежливо тронул меня за руку и молча показал на темневший вход.

Я также молча кивнул и, пригнувшись, вошел в мэльгу.

Под переносной электролампочкой, прикрепленной к потолку, сидел широкоплечий, плотный, среднего роста араб. При моем появлении он поднял голову и встал, через стол протянул руку, улыбаясь, сказал по-русски:

— Здравствуйте, я мистер Усэма.

Пожимая руку мистера Усэмы, я ответил заранее выученным арабским приветствием:

— Ас салям алейкум! Мир вам.

Подготовленный в штабе, тут же представился: «Мистер Василий», хотя и странно было так называться. Но моя длинная фамилия и русскому не сразу запоминается, не говоря о том, что ее довольно трудно произносить. Так я стал мистером Василием на два длинных года.

Указав мне на низкое, широкое кресло с ватным сидением и спинкой, мистер Усэма снова по-русски сказал: «Садитесь» и удобно устроился в своем кресле.

Продолжая приветливо улыбаться, мистер Усэма, разделяя каждое слово, спросил:

— Шай? Кофе? Кока-кола?

Я выбрал чай.

Мистер Усэма что-то крикнул, и скоро солдат на подносе принес чай, крепкий до горечи и сладкий до приторности. Обычно я пью чай довольно быстро, конечно, в зависимости от его температуры. Здесь же, подражая своим новым друзьям, пил маленькими глотками и после каждого глотка ставил стакан на стол.

— Как здоровье, мистер Василий? — почти без акцента спросил мистер Усэма.

— Хорошо, — ответил я, — спасибо.

— Карашо, — повторил он и спросил, — Как дела?

— Хорошо, — снова ответил я.

— Карашо. Мадам твой Каир? Как ей здоровье?

Эти фразы мистер Усэма произнес сильно растягивая и с некоторым затруднением. Видимо, запас русских слов иссякал.

Воспользовавшись паузой, я начал задавать ему эти же вопросы и в той же последовательности.

Мистер Усэма на каждый вопрос отвечал:

— Карашо, карашо.

На этом наша беседа закончилась, мы смотрели друг на друга и вежливо улыбались. Глядя на нас, улыбались и присутствовавшие офицеры.

Хотя беседа была коротенькой, она растянулась часа на два. К мистеру Усэма постоянно входили и обращались офицеры, солдаты, сержанты. Входившие офицеры после приветствия протягивали в знак уважения своему командиру руку и тот, слегка поднимаясь, пожимал ее, после чего прибывший протягивал руку остальным, в том числе и мне. После кивка командира офицер садился, и солдат на подносе приносил ему чай. Часто звонил телефон и тогда мистер Усэма долго говорил что-то недовольным голосом, почти не слушая невидимого собеседника. В такие минуты я с любопытством осматривал мэльгу.

Убежище, мэльга, имеет вид эллиптической трубы со срезанной нижней частью, составленной из металлических секций высотой два метра. Очень похоже на проход, который ставят в цирке на арене, когда выпускают львов и тигров. Сверху мэльга покрыта мешковиной и обложена небольшими мешками с песком. Вполне надежное убежище от 100-килограммовых бомб, если не будет прямого попадания.

Внутри нижняя часть мэльги зацементирована и покрыта коврами из грубой желтоватой, вероятно, верблюжьей шерсти. У задней стенки стоит широкая металлическая койка командира полка, перед ней кресло и складной стол, за которым сидит мистер Усэма. Перед ним письменный прибор с медным орлом — гербом ОАР. Только из-за герба прибор стоит на столе — чернильницы пусты. По правую руку на углу стола настольный календарь, по левую руку в подставке Коран в зеленой цвет ислама обложке с золотым тиснением. Правее стола — металлическая тумбочка с радиоприемником и телефоном. Перед столом небольшой деревянный столик с черной лакированной крышкой и изображенной на ней танцовщицей. На него мы ставим свои стаканы. Еще одно кресло, на котором сижу я, и стулья для офицеров. У входа — питьевой бачок, который используется для мытья рук и губ после приема пищи. В проходе стоят два больших аккумулятора для питания переносной лампы над столом мистера Усэмы.

Как я впоследствии убедился, оборудование мэльги является типичным, а детали интерьера зависят скорее от вкуса хозяина, чем от оборудования да от количества жильцов. Офицеры живут по 3–4 человека в мэльге, солдаты — по отделениям.

Для солдат, конечно, кроватей не ставят. Постелью им служат два одеяла, одно из которых стелется на песок, другим укрываются. Простыни офицеры приобретают за свой счет, солдаты обходятся без простыней.

Пытаюсь вслушаться в разговор офицеров, но все слова сливаются, тем более, что говорят сразу два-три, а то и больше человек.

Рассматриваю офицеров. Все молодые, не старше 30 лет. Плотные, обмундирование чистое, лица приветливые, смуглые. Только один почему-то без усиков, наверное, оригинал. У остальных над губой тоненькие, тщательно подбритые, как шнурок с бантиком посредине, усы.

Из задумчивости меня вывел голос мистера Усэмы:

— Мистер Басили, кушать?

У меня уже давно сосало под ложечкой, но я смирился с мыслью, что останусь без обеда, поэтому радостно закивал головой. Офицеры вышли. Мы смотрели друг на друга и вежливо улыбались. Наконец мистер Усэма решился:

— Мистер Басили, понимай ви… э, э, — нет, ви понимаете не… э, э, э, — мистер Усэма смущенно развел руками. Я сделал то же самое и продолжал улыбаться.

И в последующие дни я улыбался. Это была единственная возможность показать, что я не глухой и не слепой. Не знаю, как выглядит моя улыбка, думаю, что не очень умно. Зато впоследствии узнал, что меня считают очень вежливым человеком. Как говорится, нет худа без добра.

Вскоре аскери (солдат) принес обед. Первое арабы не готовят, и это избавило меня от описания одного из блюд. На второе, которое нам подали первым, была фасоль с соусом, жареная баранина, какие-то жареные овощи типа наших кабачков, салат из помидоров и огурцов, отварной рис. На третье сырая вода. Впрочем, мистер Усэма сырой водой запивал все: и баранину, и рис, и помидоры. Все это, кроме теплой воды, имело какой-то кисловатый, не очень приятный привкус. О каждом блюде мистер Усэма справлялся: Карашо?

Я кивал и отвечал: «Хорошо», но через два часа после обеда снова захотел есть.

После обеда к мистеру Усэме снова пришли офицеры, и тут я выяснил, что один из них накыб Усэма, тезка командира полка, инженер по радиолокации, знает немецкий язык. Это меня очень обрадовало, так как теперь я мог выяснить хотя бы элементарные вопросы. Накыб Усэма стал моим переводчиком.

Я попросил вызвать солдата, знающего русский язык, о котором меня предупредил мистер Адам. Этот солдат три года работал с нашими специалистами на строительстве Асуанской плотины и мог мне пригодиться. Мистер Усэма куда-то позвонил и сказал, что солдат скоро придет.

Я предложил мистеру Усэме поехать на огневые позиции батарей, но он положил руку на телефон и сказал:

— Есть приказ командиру не отлучаться.

Я удивился такому приказу, но уточнять не стал и решил ехать один. Мистер Усэма, услышав мое решение, сказал:

— Мистер Басили, с вами поедет мистер Рэфод.

Я согласился.

В это время пришел солдат, знающий русский язык. Я заглянул в словарь и спросил:

— Исмак э? Как тебя зовут?

— Саади, — ответил он и добавил: — Я расскажу по-русски.

Это означало, что он говорит по-русски.

Передо мной стоял невысокого роста, похожий чем-то больше на казаха, чем на араба, молодой солдат.

— Хорошо, потом расскажешь. А сейчас едем на батарею. Понял?

— Понял, — ответил Саади.

Когда мы вышли из мэльги, солнце уже прошло половину пути от зенита до горизонта, но жара от этого не уменьшилась. С невысокого холма были видны огневые позиции трех батарей. Четвертая стояла в низине и дальше всех и ее не было видно.

Мне хотелось быстрее ознакомиться с боевым порядком полка, осмотреть хотя бы бегло материальную часть, инженерное оборудование, организацию управления огнем батарей, а главное, посмотреть на солдат. Я знал, что еще не прошло и месяца, как 18 «Фантомов» бомбили боевой порядок полка и при этом серьезно пострадали две батареи. Было убито 35 человек, 17 ранено, повреждено 7 орудий, из которых не подлежали восстановлению три, пострадали СОН-9 и ПУАЗО.

Саади оказался, несмотря на его большое желание, плохим помощником, и мне пришлось только смотреть.

Саади хорошо знал названия слесарных инструментов: молоток, напильник и т. д. Впоследствии он рассказал мне, что на Асуанской плотине его учил Виктор Иванович Гончаренко. Видимо, считая, что русские все друг друга знают, Саади спросил:

— Ти знает Виктор Иванович?

На мой отрицательный ответ удивился и сказал:

— Кароший человек. Почему он мать ругал, я не знай.

— Какую мать? — спросил я.

— Я не знай. Когда работает, молоток упади — он говорит мать, когда жарко, он говорит мать.

Тут Саади показал, что может говорить почти без акцента.

— Это нехорошие слова, — сказал я ему. — Наверное, Виктор Иванович был сердитый?

— Нет, Виктор Иванович был хороший человек.

— Из какого он города? — полюбопытствовал я.

— Из Силинграда.

— Из Сталинграда? — переспросил я.

— Да, из Силинграда, — ответил Саади.

— А может из Целинограда? — переспросил я. — Это другой город.

— Из Силинграда, — утвердительно кивнул Саади.

— А ты знаешь где этот город?

— Руси.

— Руси большой, — развел я руки, — городов много.

— Я не знай, — ответил Саади.

Я заставил его несколько раз произнести название города, но Саади ухитрялся так его исковеркать, что не было никакой возможности узнать, в какой же город адресовать благодарность Виктору Ивановичу за привитое арабскому парню красноречие.

Видимо, Саади не понимал полного значения слов, которые произносил, так как после моей просьбы охотно обещал больше нехорошие слова не говорить и свое обещание выполнил.

Но все же думаю, что он это сделал скорее от страха перед аллахом, так как Коран запрещает нецензурные и оскорбительные слова. А Саади пока что верил в аллаха, хотя и не молился, ссылаясь на недостаток времени.

Саади очень тепло вспоминал Виктора Ивановича и, видимо, по нему судил о всех русских, когда говорил:

— Русси — хороший люди.

Наступила война, и Саади попал в армию. Технически грамотный, мастеровой, он оказался хорошим солдатом. Теперь уж мне пришлось учить его новым словам, военным. Во время проверки батарей я прикасался к детали орудия, прибора, к снаряду и говорил:

— Ствол, прицел, дальномер, снаряд, гильза… — и так далее.

Саади усердно записывал русские слова арабскими буквами, а я арабские слова русскими буквами. Так Саади продолжил пополнение запаса русских слов, а я впервые давал уроки русского языка.

Первые две батареи произвели на меня хорошее впечатление. Окопы были хорошо оборудованы, солдаты выглядели бодро. Попытались что-то мне рассказать, но я, к сожалению, ничего не понял. Никаких следов подавленности или растерянности я не заметил. Хотя не все в батарее отвечало требованиям наших уставов, в общем я остался доволен.

Когда мы приехали на ОП третьей батареи, Саади начал что-то мне объяснять, часто повторяя слово «Фантом». Скорее по его жестам и выражению лица я понял, что ожидается налет и нужно ехать на КП.

«Фантом» здесь звучит совсем не так, как у нас на Родине. Все солдаты тревожно смотрели в небо.

Только мы приехали на КП, как была объявлена тревога. Я спустился и увидел, что цель приближается к боевому порядку полка. В это время чуть вздрогнула земля, и затем докатился глухой раскат взрыва. С наблюдательного пункта были видны клубы желтой пыли, повисшей в воздухе. Пыль медленно оседала, редела, словно таяла там же, где и поднялась. Слышен был гул моторов, но самолетов видно не было. В.темнеющем небе появились красные точки трассеров. Стрелял соседний полк, в районе которого взорвались бомбы. Звук самолета стал удаляться, но стрельба соседнего полка продолжалась, и я засмотрелся на красные пунктирные линии, бесшумно встававшие в небе. Кто-то дернул меня за рукав, я оглянулся и увидел примерно в километре от КП поднимавшееся от земли темное облако и сразу же донесся звук разрыва. Бомба упала между шоссейной и железной дорогой Каир — Суэц. Это были разрывы боевых бомб, которые я увидел так близко впервые в жизни. Страха не было. Было любопытство и азарт. Полк огонь не открывал из-за большой высоты цели — 7 километров.

К моему приезду не готовились, поэтому меня поместили в мэльгу, где стояли три койки. На одной из них разместился я, на двух других четыре офицера — араба. Простыней и наволочек в армии ОАР не положено. Я под голову постелил полотенце и лег, не раздеваясь. Ночь прошла спокойно.

(Подражание А. Суркову)

Глава 2 День второй и последующие

Если сказать, что наступило солнечное теплое утро, то здесь это значит не сказать ничего. Месяцами каждое утро солнечное и не просто теплое, а жаркое. Жара начинается сразу же, как только солнце оторвется от горизонта и прохладой подует только после того, как оно скроется за горизонтом. После весьма скромного завтрака мистер Усэма достал карту и, показывая на канал, сказал:

— Мистер Васили, нада ехать смотреть, — он карандашом обводил вдоль канала от Суэца до Горького озера нанесенные боевые порядки зенитных полков. Я не понял, зачем и кому нужно смотреть чужие полки, и пожал в недоумении плечами.

— Мы едем, — толкнул в грудь пальцем мистер Усэма сначала себя, а потом меня.

Я кивнул головой: раз надо значит надо. На месте, думаю, разберемся. Этот небольшой разговор занял примерно час. В этот час постоянно кто-нибудь заходил в мэльгу, собиралось по два-три офицера, звонил телефон, солдат постоянно разносил чай. Вообще жизнь била ключом. А вот и пример, как она «била». Около девяти часов раздался один из многочисленных звонков, последовал длинный разговор по телефону мистера Усэмы, после которого он сказал:

— Мистер Васили, ти ждет мистер Адам. Машина. Сейчас. Ехать ти.

— Где машина? — спросил я, старательно разделяя слова.

— Машина ждет, — показал рукой на выход мистер Усэма, — ждет. С ти ехать мистер Рефард. Он нужен инженер. Делать позиции.

Не трудно было понять, что мне нужно срочно выезжать в штаб армии и со мной поедет начальник штаба. Но кто кому нужен мистер Рэфард инженеру или инженер мистеру Рэфарду, понять было невозможно. Но я не стал выяснять это, так как решил, что при встрече мистера Рэфарда с инженером все станет яснее. Мистер Усэма вышел из мэльги проводить меня к машине, а вернее, дать инструктаж водителю. Тут выяснилось, что машина не заправлена.

— Бензин нет, — спокойно сказал мистер Усэма, махнул водителю рукой, дескать, езжай, и пригласил меня снова в мэльгу.

Снова разговоры, телефон, чай. Примерно через час прибыла машина и мы снова вышли. Мистер Усэма о чем-то поговорил с водителем и… пригласил меня в мэльгу. Видимо, я весьма выразительно удивился. Мистер Усэма пытался объяснить что-то, но я не понимал. Наверное, вопрос был слишком сложным и слов моему собеседнику не хватало. Тогда он что-то сердито сказал водителю, тот поднял капот и показал мне щуп. Я понял без слов: масла в картере явно было мало.

Шофер уехал, мы зашли в мэльгу пить чай, короче говоря, выехали мы через два часа после того, как мистер Усэма сказал: «Машина ждет».

Мистер Адам удивился моему приезду и на мой доклад сказал, что он собирает советников завтра в 18 часов. Так и передал в части. Сейчас он готовит материал к совещанию, а мне предложил вернуться в полк.

Я с удивлением увидел, что мистер Рэфард тоже идет к машине. Видно, не очень он был нужен инженеру или инженер ему. Поехали обратно. Водитель, стараясь компенсировать всякие задержки, гнал машину, как на гонках. Я еще не запомнил дорогу, не наметил ориентиры, и поэтому спокойно посматривал по сторонам. Не обратил внимания на спидометр. Прямая линия шоссе Каир Суэц просматривалась далеко вперед. На горизонте постоянно стояло марево и казалось, что впереди шоссе полито водой. Через некоторое время я почувствовал, что мы должны уже быть в полку, а машина по-прежнему с большой скоростью мчалась к Суэцу. Я повернулся к мистеру Рэфаду и хотел выяснить, куда мы едем. Но все мои ухищрения не помогли. Пока я сидел спиной к ветровому стеклу и жестикулировал, впереди показалась полоса пальм и строения Суэца. Не доезжая примерно километра до города, мы свернули налево.

Вскоре подъехали к группе убежищ, врытых до уровня земли. В одно из них мы и зашли. Мэльга оказалась довольно просторной, так как состояла из двух рядом вкопанных мэльг и соединенных проходом. В одной из них была спальня, в другой не то столовая, не то кабинет. Скорее всего, и то, и другое вместе. Хозяином мэльги оказался молодой, безусый веселый араб. Молодой офицер был, видимо, большим поклонником женщин, так как все стены были увешаны красавицами в купальных костюмах и без оных, но чем-нибудь прикрытых. В этой мэльге нам два раза подавали чай, офицеры о чем-то весело разговаривали, смотрели картинки в журналах, напичканных рекламой женских купальных костюмов.

Я тоже смотрел, улыбался, пил чай и думал: «Зачем все-таки меня сюда привезли?»

Часа через два разговор стал затухать, и мистер Рэфард поцеловался на прощание с приятелем и вежливо сказал:

— Мистер Васили, — последовал красноречивый жест рукой к выходу. Я удивился себе, насколько хорошо понимаю по-арабски, пожал всем руки и вышел к машине. Поехали дальше вдоль канала. Через 7–8 километров снова в мэльгу. Снова разговоры и чай. Здесь встретился офицер, немного говоривший по-немецки.

На немецко-арабско-русском языке я выяснил, что мы ищем какого-то инженера и что нам нужен бульдозер. Я успокоился, значит, ездим по делу. После двух стаканов чаю и бутылки «Кока-колы» поехали от канала в тыл. Проехали километров пять, остановили машину у мэльги и пешком по глубокому песку куда-то к барханам. Путь наш пролегал по неглубокой лощине. Неподвижный раскаленный воздух высушил все во рту. Я вспотел. Но пройдя около километра, почувствовал себя совершенно сухим, словно из меня выжали не только воду, но и все соки. Нашли нужную мэльгу, но нужного инженера там не оказалось. Зато нашлась вода со льдом. Залив воду в себя по самую горловину, слово «пить» здесь неуместно, отправились обратно.

Теперь наш путь лежал к шоссе Каир-Суэц, за которым возвышалась гора Атака. Эта гора — настоящее чудо природы. Представьте себе ровную, ровнее стола, площадь, а на ней возвышается гора известняка со своими ущельями, обрывами. От подножия до вершины ни травинки, ни кустика. Высота ее примерно пятьсот метров, длина — несколько километров. Словно кто-то взял эту гору, как лишнюю, в другом месте и поставил сюда для разнообразия. Пересекли шоссе и вскоре были почти у подножия горы. Слева синел Суэцкий залив.

На этот раз я остался в машине. От залива тянул относительно прохладный ветерок, под брезентом солнце не доставало, пить не хотелось.

Вернулись к вечеру. С помощью майора Усэмы и капитана Усэмы я узнал, что бульдозера нет и нужно завтра ехать в армию.

Вскоре прилетел «Фантом», повесил два «фонаря». Батареи, наверное, на всякий случай, немного постреляли. На горизонте взорвались две бомбы, и до утра было тихо.

На следующее утро мистер Рэфард уехал в армию добывать бульдозер и вернулся к обеду. Он сообщил, что бульдозер можно получить в саперном батальоне в районе Суэца. Пока не было мистера Рэфарда, мне с большими потугами удалось установить, что полк должен оборудовать пять позиций вдоль канала, а потом поочередно занимать их, то есть «кочевать», что должно было ввести противника в заблуждение в отношении группировки средств ПВО в зоне канала. Предполагалось, что на пустых позициях будут выставлены макеты орудий и приборов.

Мистер Усэма предложил мне поехать с ним, но я отказался, считая, что пользы от меня там не будет. Он уехал, обещав вернуться к 17 часам с тем, чтобы я успел к назначенному времени прибыть на КП армии.

Но вернулся мистер Усэма на час позже.

В это время появились два «Фантома». Самолеты уже были на параметре, то есть поравнялись с боевым порядком полка, когда одна батарея открыла огонь, хотя было уже поздно. Потом открыли огонь другие батареи. Стрельба явно не имела смысла. Все это мне пришлось только наблюдать. Что оставалось делать? Я был в бессильной роли немого наблюдателя.

Из-за налета я задержался еще минут на тридцать и когда прибыл в мистеру Адаму, то никого из советников у него уже не было. Мистер Адам пожурил слегка за опоздание, но учел мое положение безлошадного и безъязыкого.

Много полезных советов я выслушал в тот вечер. Получил форму отчетности, узнал о существующих недостатках в полку. Получил конкретное задание: изучить и разобраться с укомплектованностью полка личным составом и боевой техникой. Доложить через неделю. Должен признаться, что задание мне удалось выполнить через месяц, когда я на два часа выпросил переводчика у летчиков.

Но об этом впереди.

На мою просьбу дать мне переводчика и машину мистер Адам ответил:

— Не ты один в таком положении. Другие обходятся и ты обойдешься. Через месяц будешь знать арабский язык. А на батареи ходи пешком. Жиром не обрастешь, фигуру сохранишь. О здоровье заботиться нужно.

С этим благим пожеланием я и вышел из мэльги своего шефа. Стемнело. Полумесяц висел над землей вверх рожками. Водитель сидел у мэльги. Увидев меня, он скрылся в темноте и вскоре подъехал на машине. По черному асфальту шоссе с выключенными фарами газик мчался со скоростью 80–90 километров в час. Внезапно из темноты возникали, как тени, встречные машины и с воем проносились мимо. Опасность столкновения была реальной, но как об этом сказать водителю? Я показал на спидометре цифру 60, водитель покивал головой, но скорость не снизил. Иногда встречные машины вдруг на мгновение включали фары и, ослепленный ими, я ждал, что мы свалимся в лучшем случае в песок. Кюветов, слава Аллаху, вдоль дорог нет.

Подъезжаем к КПП. Водитель снизил скорость, и я перевел дух. Но тут же услышал крики «Таяра, таяра!» и увидел, как забегали солдаты, всегда скапливавшиеся на КПП.

Водитель резко свернул в сторону, я схватился обеими руками за ручку и втянул голову в плечи, готовясь кувыркаться вместе с машиной. Отъехав метров 30, водитель выключил мотор и выскочил из машины. Я последовал за ним. И только тут над головой я услышал рев реактивных двигателей «Фантома».

Увидеть самолет мне не удалось. Звук моторов самолета удалился в сторону канала. И снова сумасшедшая гонка, словно водитель хотел догнать улетевший «Фантом». Вскоре подъехали к железной дороге. Небольшой туннель под ней оказался забитым машинами так, что проехать было невозможно. Водители и их пассажиры или начальники осторожно выглядывали из укрытия. Я вышел из машины и прислушался. Где-то далеко послышался гул моторов, и вдруг земля вздрогнула, с откоса посыпался гравий, и над нами мелькнуло черной тенью тело «Фантома». Взрыв осветил на мгновение дорогу, насыпь и кузова машин, торчавших из туннеля.

Я с запоздалым опасением посмотрел на железобетонное перекрытие туннеля. Уж лучше быть в поле. К счастью, бомба попала в откос высокой насыпи и пострадавших не было. Через несколько минут мы были на КП полка.

В эту ночь «Фантомы» долго кружили западнее канала, изредка бросали светящиеся авиабомбы, и так же редко раздавались взрывы бомб то в одной, то в другой стороне. В той стороне, откуда слышался взрыв бомбы, тянулись вверх красные огоньки трасс, но как-то вяло, вразнобой, неуверенно.

Спать ночью не пришлось. А утром, во время завтрака, близкий взрыв заставил нас выскочить из мэльги с такой скоростью, что кое-кто не успел бросить ложку. Но небо было спокойным. Взорвалась бомба замедленного действия. Противник набросал их ночью, и они рвались двое суток. Бомбы замедленного действия были сброшены скорее для запугивания, чем для поражения, так как от них никто не пострадал.

Так начались дни, похожие друг на друга: жара, налеты, стрельба. А в промежутках мы вежливо улыбались друг другу.

Из последующих дней запомнился случай. Налет начался в момент, когда мистер Усэма принимал душ. Я выскочил на наблюдательный пункт и увидел приближавшийся самолет. Батареи молчали, зато телефон буквально разрывался от гортанных голосов. Наверное, командиры батарей просили разрешения на открытие огня, хотя до этого у меня было впечатление, что огонь они открывают по собственному разумению. Я молча посмотрел на телефон и стал наблюдать за самолетом с азартом охотника, у которого нет ни одного патрона. Полуодетый, на НП ворвался мистер Усэма, что-то крикнул в телефон, батареи открыли огонь вдогон. Секунды были потеряны. А секунды у зенитчиков порой решают все.

Чувствуя себя бездельником, однажды решился, помня совет мистера Адама, сходить пешком на ближайшую батарею. Идти нужно было метров 300–400. Придя на батарею, начал проверять готовность материальной части. Пока ходил от орудия к орудию, к СОН, ПУАЗО, дальномеру, прошло часа два. Все приходилось делать самому. Хотя проверял я элементарные вещи, но времени ушло много, и устал я изрядно. От сильной жары разболелась голова, по телу разлилась слабость. В голове гудело. Решил вернуться на КП. Пришел совсем больным. Больше таких вылазок не делал, тем более, что в дальнейшем КП полка по моему настоянию располагалось не ближе одного километра от батареи, остальные батареи находились в трех-четырех километрах.

Через два-три дня мистер Усэма сказал мне:

— Мистер Васили. Бульдозер работать. Надо посмотреть…

Договорились ехать в 8 часов утра, выехали в 10. Сначала меня раздражали подобные задержки, но потом я привык. Приехали на первую позицию, она была почти готова. Осмотрев окопы, двинулись дальше. Проехали от Суэца до Горького озера и выбрали еще четыре позиции. Заехали в штаб пехотной бригады. Здесь я встретился с одним из наших советников, фамилию которого, к сожалению, не помню. Он пожаловался, что от самолетов нет ни днем, ни ночью покоя, хотя ущерба от них тоже нет. Обрадовался, когда я сообщил, что скоро мы приедем к ним поближе. Но я невольно обманул своего коллегу, так как через несколько дней я уехал из этих мест навсегда.

Во время нашей беседы раздались взрывы в той стороне, где мы должны были выбирать последнюю позицию. Мы выскочили, но самолеты уже ушли. Немного переждав, поехали выбирать позицию, которую и наметили возле свежих воронок. Пока мы намечали боевой порядок полка, послышались взрывы в стороне штаба бригады, где нас гостеприимно угощали чаем. На обратном пути снова заехали в штаб пехотной бригады. Оказалось, что бомба взорвалась примерно в одном километре от штаба, не причинив никому вреда.

Глава 3 Поездка в Александрию

Во второй половине июня меня неожиданно вызвал к телефону мистер Адам и сказал:

— Выезжай сегодня же в Каир. Завтра выезд в Александрию на учебные сборы. Сбор в гостинице.

— У меня нет машины, — доложил я, — как же мне выехать?

— На любой машине доберись на шоссе Суэц Каир на 101-й километр. Там КПП. Жди автобуса в 14 часов. Будут ехать наши на отдых. С ними и доедешь, — разъяснил мне мистер Адам.

101-й километр находился примерно в пяти километрах от КП. Мистер Усэма дал мне машину, и я со спортивной сумкой в руке в 13 часов был на месте. Не прошло и часа, как я увидел мчавшийся автобус. Надо сказать, что все машины, независимо от грузоподъемности и типа, здесь только мчатся. Водители умеют «нажимать на железку». В результате на каждую сотню километров две-три разбитых машины. Правда, этому способствует и отсутствие четких правил движения транспорта.

Лихо крутят баранки водители, но если ослаб ремень вентилятора, то без механика не обойтись. Любую даже пустяковую неисправность устраняет механик.

Я прошел немного вперед и поднял руку — международный жест путешествующего на перекладных.

Автобус затормозил, оставив на асфальте жирный след, открылись двери и я вскочил на подножку. Автобус сразу же, до конца не остановившись, стал набирать скорость.

Только теперь я увидел, что попал в автобус, битком набитый арабами — солдатами и гражданскими.

— Каир? — спросил я ближайшего араба.

— Кайро, Кайро, — закивал тот в ответ и так радостно улыбался, словно встретил ближайшего родственника.

Все места были заняты. На сиденьях для детей сидели по трое, плотно был забит и проход. Ко мне пробился кондуктор с кожаной сумкой и знаками показал, что я должен купить билет за 30 пиастров. Я остался доволен своей догадливостью и с готовностью вынул деньги. Место мое оказалось удобным. Я мог опираться на спинку кресла а так как я стоял на подножке, то через окно меня обдувал ветер и было не очень жарко. Поэтому когда мне освободили место и предложили сесть, я сказал: «Шукран» (спасибо) и отказался. Ко мне пробился араб в белой рубашке и стал что-то говорить. Среди потока слов я уловил слова «паспорт» и «шпион». У меня никаких документов не было и я ответил одним из немногих известных мне английских слов.

— Ноу, — подумав, добавил: — Ана эксперт руси, — и постарался вежливо улыбнуться, хотя чувствовал себя не очень уютно под взглядом десятков глаз. После моих слов в автобусе поднялся такой гвалт, что мне стало совсем не по себе. Но, к моему удивлению, кто-то встал, кто-то потеснился и мне предложили место у окна. Я снова сказал «Шукран», оставил скромность у дверей и с удовольствием сел. Все успокоились, и автобус благополучно прибыл в Каир.

В назначенном месте и в назначенное время сбора никого не было. Я прождал два часа и собирался уже уходить, как увидел генерала Просвиркина.

— Ты что здесь, отдыхать приехал? — не очень приветливо спросил он.

— Сегодня сбор, а завтра в Александрию ехать, — ответил я.

— Я же передал, что не завтра, а через неделю. В Александрии холера. Чем у вас там думают? — уже совсем сердито спросил генерал, — нечего здесь делать. Езжай обратно.

Генерал сел в «Волгу» и уехал.

Легко сказать — «езжай обратно».

А как это сделать? Машины у меня нет, знакомых тоже. На попутных без знания арабского языка мне не добраться. Бесцельно проболтавшись до вечера, пошел в столовую ужинать. В столовой случайно встретил переводчика генерала Просвиркина — Василия или, как его попросту звали, Васю. Поведал ему о своих злоключениях.

— Не надо никуда ехать, — ответил Вася, — в части передали телеграмму, что сбор советников завтра на том же месте и в то же время.

Поблагодарив Васю за сообщение, избавлявшее меня от новых приключений и неприятностей, я взял стул и вышел на большую террасу перед столовой, где уже начали демонстрировать кинофильм.

На другой день после обеда я наконец встретился о своими коллегами: И. М. Лымарем, В. З. Косиковым, Г. И. Гринченко, В. В. Егоровым, С. Н. Феофановым. Некоторые участвовали в Великой Отечественной войне, многие, так. же, как и я, послужили и за границей, и в отдаленных местах нашей Родины. Со многими мои пути перекрещивались от Эльбы до Тихого океана, но встречаться не приходилось.

Решили выехать на вокзал пораньше, чтобы успеть разобраться с билетами, найти нужную платформу и прочее. Поезд отходил в 16 часов. За час до отхода поезда мы были на вокзале. Тут выяснилось, что в 16 часов отходит поезд третьего класса, а у нас билеты на поезд первого класса. Решили ждать, так как в поезде третьего класса вагоны представляют собой металлические коробки, нечто вроде больших прямоугольных цистерн с вырезанными окнами и дверями, и битком набитыми египтянами.

Поскольку прибавилось еще примерно полтора часа, я начал осматривать вокзал. По местным масштабам вокзал огромен. Два длинных, но невысоких здания со служебными помещениями, залами ожидания, кафе стояли параллельно. Пространство между ними перекрыто стеклянной крышей. Под крышу подведены три железнодорожные колеи. Все это очень похоже на Московский вокзал в Ленинграде. На весь вокзал один киоск с газетами и журналами. За все время пребывания на вокзале и в пути я не видел читающего египтянина, вообще в Египте очень мало читают, видимо, потому, что большая часть населения неграмотна. Обойдя вокзал, вышел на площадь. Огражденная высоким металлическим забором, с постоянно открытыми воротами, площадь имела вид буквы «Г», причем ее верхняя перекладина находилась у главного входа, где подолгу стояли машины, большей частью легковые.

С другой, длинной стороны вокзала непрерывно сновали такси и фаэтоны с откидным верхом.

Фаэтоны запряжены стройными от худобы лошадками. Площадь захламлена мусором, над которым вьются тучи мух. Резкий запах конюшни и бензина толкает меня обратно, но любопытство пересиливает и я обхожу площадь. За забором возвышается каменное изваяние фараона Рамзеса II. Перед массивной фигурой фараона небольшой бассейн, окаймленный низкой, жестковатой, но зеленой травой, густо усыпанной обрывками бумаги. Из-под ног фараона наклонно бьют несколько струй воды.

Величественный памятник в окружении громкоголосых египтян, снующих машин, каждая из которых гудит в меру своих сил, мусора, мух и тяжелого запаха как-то потускнел. Измельчал, что ли. Не веет от памятника древностью, не ощущаешь глубину времени. Такие памятники нужно ставить в тихих местах парков и набережных.

Подали поезд, и мы с помощью араба нашли свой вагон. За услугу заплатили бакшиш. Вошли в пустой вагон и расселись кто как хотел, но пришел проводник, взял наши билеты и рассадил нас по местам. За это мы тоже заплатили бакшиш.

Цельнометаллический вагон внутри напоминал салон самолета. Такие же мягкие откидывающиеся кресла, пепельницы, ковер. Кресла расположены в три ряда. От солнца окна закрывались подвижными шторками между двух стекол. Стоило повернуть ручку, и пластинки принимали горизонтальное положение. Окно казалось разлинеенным тонкими линиями. Поезд мягко тронулся, и я прильнул к окну.

Мне не приходилось видеть трущобы и я не знаю, можно ли назвать трущобами то, что открылось почти сразу после начала движения поезда. К тому же все это довольно быстро промелькнуло. Но все же после нарядных центральных улиц меня поразило полное отсутствие зелени: ни деревьев, ни цветов, ни газонов. Нагромождение разваливающихся многоэтажных зданий, узкие, только на осле проехать, улицы, кучи гниющего мусора, полуголые грязные ребятишки, играющие тут же, на проезжей части улицы. Грязные, изможденные женщины в черном с головы до пят одеянии, нахохлившись, сидят у входа своих жилищ. Все это так же, как и мост над мутными водами Нила, промелькнуло перед глазами и открыло хорошо возделанные и политые водой поля. Каждый квадратный метр земли ухожен, как любимая клумба цветовода. Ровные квадраты, разделенные арыками, засажены, засеяны и политы водой. Непрерывно чередуются кукуруза, рис, картофель, бобовые и другие неизвестные мне культуры.

Поезд мчится по узкой насыпи, зажатой с одной стороны каналом, с другой асфальтированным шоссе. Иногда железная дорога пересекает то канал, то шоссе. Вдоль канала по обеим берегам дамбы. В некоторых местах уровень воды в канале значительно выше близлежащих полей. Видны трубы, по которым вода самотеком идет на поля. Трубы имеют заслонки, с помощью которых регулируется сток воды. Там, где поля оказываются выше канала, воду перекачивают простейшими, изобретенными тысячи лет назад водоподъемными колесами. По кругу, как и при фараонах, ходит никем не понукаемый вол и вращает незапатентованное изобретение — колесо с ковшами. Много, очень много таких круглых площадок встречается на пути из Каира в Александрию. Это, конечно, любопытно. Тем более, что за всю дорогу длиной более 300 километров я увидел только один трактор, наш «Беларусь». Но совсем другие чувства испытываешь, когда на рисовых полях видишь длинные шеренги детей от 5 до 10 лет, которые под наблюдением надсмотрщика в палящий зной очищают поля от сорняков. Детский труд объясняется тем, что у детей маленькие ноги, а значит, они меньше вытопчут риса. Между тем толпы богатых бездельников всех возрастов заполняют улицы и ночные клубы городов Египта. Ими заполнен тридцатикилометровый пляж в Александрии. Словно пауки сидят у своих лавчонок тысячи мелких торговцев в ожидании покупателей. Магазины полны товаров, но покупателей нет. Не потому ли так вежливы продавцы с покупателями? Ведь для них покупатель — как долгожданный гость, перед которым они готовы перевернуть свою лавчонку от пола до потолка и не выпустить его без покупки.

За окном мелькали убогие, тесно составленные жилища феллахов, напоминающие сараи для скота. Низенькие глинобитные избушки с отверстиями вместо окон, как отдушины в наших деревенских банях. Эти отдушины скорее служат для доступа воздуха, чем для света. Окруженные каналами и поливными полями деревушки не имеют даже маленьких площадок для детских игр или собраний взрослых. Видимо, в этом пока нет потребности, надо просто прожить. У каждого дома небольшой, по площади равный дому, дворик, обнесенный глинобитной стеной, такой же высокой, как и дом. К первому дому лепится второй, вероятно, ради экономии материалла: не пропадать же готовой стене. Ко второму лепится третий и так далее. Деревня видится как нечто целое. Только узенькие проходы соединяют, а точнее, разделяют дома. Никакого подобия улиц, если не считать щелей между глинобитными стенами, по которым с трудом проходит верблюд, равнодушно заглядывая на жизнь людей в двориках с высоты своего роста.

Я не видел более убогих жилищ и более обездоленных людей, чем феллахи.

Но нельзя не сказать о том, что июльская революция кое-что дала феллахам. Мало, но дала. А главное, у феллахов появилась надежда на будущее, на лучшее будущее. Этим они и живут, стойко перенося всю тяжесть войны…

Вот какие мысли пришли ко мне, когда поезд со скоростью 100 километров в час мчался в Александрию.

Чем ближе к Александрии, тем больше фелюг на канале, тем гуще пальмовые рощи. Пальмы похожи на телеграфные столбы, с привязанными сверху опахалами из перьев. Тяжелые финиковые гроздья желто-красного цвета напоминают уличные фонари. Словно плафоны с горящей вполнакала лампочкой внутри.

Поезд в Александрию прибыл вечером, но еще было достаточно светло, чтобы увидеть: город не имеет ширины. Точнее, соотношение длины и ширины таково, что шириной можно пренебречь. Местами город сужается до одной-двух улиц. Только в центре имеется несколько параллельных улиц. Остальная, большая часть города — набережная и пляж. 30 километров по берегу Средиземного моря извивается набережная, повторяя все извилины невысокого берега, и столько же тянется узкой полосой пляж, с утра до вечера забитый отдыхающими.

Нас поселили в гостинице «Фриола Хауз» на застекленной веранде второго этажа с видом на море.

После жаркого дня было большое желание искупаться, да и купание в море было редким удовольствием. Поэтому несколько человек быстро собрались и, перейдя неширокую улицу, оказались у парапета, который отгораживал пляж от уличной суеты. Но выйдя на набережную, мы не нашли мало-мальски свободного места, к тому же быстро стемнело.

Полюбовались морем и закатом солнца. Вернулись в гостиницу. Пришлось ограничиться душем. Ночь была теплой и мы спали при открытых окнах. Утром нас разбудил свежий морской ветер и шум моря. Громадные темно-зеленые волны с белыми гребешками одна за другой набегали на берег, перекатывались через пляж и, ударившись о каменную стенку набережной, возвращались в море.

Едва успели позавтракать, как подошел автобус, и мы поехали к месту занятий. Ехать нужно было по набережной километров пятнадцать. По пути мы любовались неспокойным морем и с любопытством рассматривали город. Ничто не напоминало о том, что город основан Александром Македонским. Александрия для египтян то же, что для нас Сочи или Ялта. Пляж, дома отдыха, гостиницы и бесчисленное количество лавчонок с товарами для туристов, закусочных, кафе, ресторанов. Жарят, парят и варят прямо на тротуарах, у входа зданий, у спусков на пляж.

Генерал Просвиркин позаботился об организации занятий так, что свободного времени не оставалось. Занимались по 9 часов, с перерывом на обед. Поэтому город мы видели больше из автобуса, да во время прогулок перед сном возле гостиницы.

По характеру работы нам нужно было знать и уметь делать то, что обычно делают у нас сержанты и командиры взводов. Конечно, кое-что было забыто. Ведь уже много лет мы не занимались столь простыми, но необходимыми в настоящих условиях вопросами. Сборы принесли всем несомненную пользу, хотя мы и ворчали на беспокойного генерала Просвиркина за то, что он не давал времени позагорать на пляже, В конце сборов приехал полковник Белышев. От него я узнал, что мой полк переведен в другую, во 2-ю полевую армию и занял боевой порядок в районе Иншасы, что в сорока километрах северо-западнее Каира. Там он должен заняться ремонтом техники и боевой подготовкой.

Прошла неделя напряженных занятий, и мы выехали в Каир.

При выходе из вокзала в Каире нас охватил душный горячий воздух пустыни. Вот, пожалуй, когда мы оценили прелесть свежего морского ветерка, влажность моря. В Александрии совсем не чувствуется, что страна ведет самую продолжительную войну за свою историю после революции 1952 года. Там не только отдыхают, но и расширяют зону отдыха, целые кварталы застраивают виллами, гостиницами, пансионатами. Масса легковых машин разных стран и континентов. Впечатление такое, что горожане только тем и занимаются, что отдыхают сами и заботятся об отдыхе приезжающих. В одном месте я видел громадный шашлык килограммов на двадцать. Куски мяса, нарезанные тонкими ломтиками, помидоры, перец и другая приправа надеты на шампур в вертикальном положении, и все это медленно вращается рядом с жаровней. Жаровня в виде этажерки, закрытой с трех сторон. На каждой полке горящий древесный уголь. Хозяин шашлыка по мере готовности обрезает желающим поджаренные места и шашлык постепенно приобретает форму волчка. Можно сказать, что приготовление шашлыка поставлено на поток.

Но все это позади. Передо мной задача найти полк и туда добраться.

Следующий день нам дали для отдыха, и я посвятил его расспросам о неведомом мне Иншасе. Вечером в столовой случайно удалось разговориться с летчиком. Оказалось, что он ежедневно в 7 часов утра ездит туда на службу. На вопрос о зенитном полке ответил неуверенно. Утром я выехал на автобусе с летчиками. Не доезжая километра три-четыре до Иншасы вышел, так как предполагалось, что полк находится в этом районе. К тому же рядом, на невысоком песчаном холме, торчали стволы зенитных пулеметов. Решив, что пулеметчики должны знать, где находится полк, я бодро направился к ним. Меня никто не остановил, и я прошел почти до вершины холма, но тут из мэльг выскочили солдаты и довольно строго о чем-то стали спрашивать. Но после моих слов: «Ана руси (я русский)», — отношение ко мне изменилось. Так как я не понимал, что мне говорят, то арабы чуть ли не потащили меня в отрытый под тентом окоп, по всей вероятности курилку. Хотя курилки арабы не делают, курят где вздумается.

Принесли чай. После длительных переговоров я поднялся на вершину холма и увидел боевой порядок полка. Батареи стояли на сокращенных дистанциях прямо на раскаленном песке. Прячась от солнца, солдаты забились во все щели, где была хоть маленькая тень. Залезли даже под пушки. Теперь и пулеметчики подтвердили, что это тот полк, о котором я без всякого успеха расспрашивал их в течение часа.

Глава 4 Касура

Мистер Усэма рассказал мне, что полк неожиданно вывели в тыл на 10 дней для занятий и ремонта техники, и находится он здесь уже два дня. КП разместился в брошенных домиках разбитого аэродрома.

Я сразу же включился в работу. Поскольку читать я не умел, то осталось удовлетвориться заверением мистера Усэмы, что все спланировано и расписание занятий составлено. С секундомером в руке я пошел от орудия к орудию, от батареи к батарее. За два дня мне удалось проверить три батареи. Непроверенными остались только подносчики снарядов и расчеты СОН-9, так как я посчитал, что подносчики не нуждаются в тренировке, а с расчетами СОН-9 занимались специально прибывшие преподаватели из учебного центра.

При проверке упор был сделан в основном на выполнение нормативов, то есть на практические действия солдат. Во-первых, это главное в условиях войны, во-вторых, без переводчика я не мог задавать даже самые простые вопросы. Поэтому дело продвигалось быстро, тем более что почти все солдаты нормативы выполняли на 4 и 5. Тех номеров, которые выполняли нормативы хуже, я тут же советовал тренировать дополнительно. Обнаружил одного прямо-таки феномена-дальномерщика, который производил 10 измерений дальности по неподвижному предмету совершенно без каких-либо отклонений, но большинство дальномерщиков производили измерения с большими ошибками. Что меня больше всего радовало так это стремление солдат и сержантов показать свое умение. Когда я объявлял оценку ниже 5, то меня всегда просили проверить еще и еще раз. Хотя это замедляло работу, но я с удовольствием снова и снова запускал секундомер, и солдаты, обливаясь потом больше меня, старались заслужить высшую оценку. Когда я объявлял «куаис», что означает «хорошо», то довольно улыбался только получивший оценку, но когда я говорил «мумтаз» «отлично», свою радость и одобрение шумно выражал весь расчет и даже солдаты других расчетов. Отличившегося хлопали по плечам, жали руки, обнимали. Особенно радостно шумели, когда кто-нибудь после многократного повторения приема добивался повышения оценки.

Может, это восторженное отношение к отличной оценке объясняется тем, что у арабов есть такая национальная особенность: даже когда дело совсем плохо, на вопрос: «Как дела?» отвечать всегда «куаис» (хорошо) или «кюллю тамам» (все в порядке). Если араб что-нибудь не знает, он этого никогда не признает, в всегда утверждает, что знает, и порой бывает трудно доказать обратное.

Общительность и темперамент — особенность арабов. Радость и горе выражают столь шумно, что не сразу разберешь, радуются они чему-либо или огорчены. Только выяснив суть дела, можно определить, какие эмоции они выражают. Как бы то ни было, я остался доволен подготовкой солдат.

Еще в Александрии я почувствовал легкое недомогание. Такое состояние обычно переносил на ногах. Но к вечеру вторых суток сильно разболелась голова, появился насморк, стали болеть суставы. Налицо признаки гриппа. Я решил уехать на ночь домой и полечиться «русским способом», так как таблетки полкового врача не помогли. Или я перестарался, или болезнь достигла высшей точки, только утром я не мог оторвать голову от подушки. К обеду собрался к врачу.

Спустился на лифте с восьмого этажа на нулевой, где располагается наша поликлиника. Диагноз врача в переводе с латинского на русский был примерно таким:

— Простуда. Ничего страшного. Постельный режим — трое суток.

Как ни странно, но в 40-градусную жару я простыл. Как я узнал впоследствии, простуда оказалась довольно распространенным заболеванием среди русских. Видимо, стремление где только можно устроить сквозняк, пить ледяную воду приносило свои печальные результаты.

К концу третьих суток я почувствовал себя значительно лучше и решил следующим утром ехать с летчиками в свой полк. Вечером, придя в столовую ужинать, я встретил полковника Белышева и в который раз узнал от него, что полка в Иншасе нет.

Надо сказать, что в столовой можно три раза в день встретить нужного человека. Этим многие пользовались для решения разнообразных вопросов в непринужденной обстановке. Только нужно было знать, где находится жена нужного товарища. Если жена еще не приехала в Каир, значит, встреча в столовой состоится.

Полковник Белышев был одним из таких «холостяков».

— Где же искать мне полк? — спросил я.

— Недалеко от Иншасса, — ответил Белышев, — но пока точно не знаю. Но завтра я туда выезжаю, поедешь со мной. Утром выедем вместе в Гюши, а оттуда в полк.

Это меня вполне устраивало.

Утром приехал с Белышевым в Гюши, просидел там целый день, но не было машины. На другой день история повторилась. Тогда я сам стал искать попутчика, и такой нашелся. Полковник Лымарь приехал на отдых. Встретился я с ним все в той же столовой. Выслушав мои злоключения, Лымарь предложил довезти меня до штаба 2-й полевой армии, а там, дескать, знают, где твой полк. Кроме того, можно оттуда позвонить, и из полка пришлют машину.

На следующий день рано утром мы отправились в Кассасин, где находился штаб 2-й полевой армии. Выехали из Каира, и сразу же с правой стороны открылась пустыня. Слева, отгороженные высокими и густыми деревьями, вдоль канала Исмаилия тянулись поля. Дорога проходила рядом с международным аэропортом Каира. Мы пересекли железную дорогу Каир — Исмаилия, проехали небольшой участок пустыни и, переехав канал, выехали на шоссе Каир — Исмаилия.

Пресноводный канал тянется от Каира до Исмаилии в виде дуги, выгнутой на север. По обе стороны канала расположены небольшие городки и деревни в окружении финиковых пальм. Шоссе проходит рядом с каналом по его северному берегу. Шоссе довольно узкое, на нем почти впритирку расходятся встречные грузовые автомашины. Высокие деревья по обочине во многих местах сомкнули свои вершины, образовав длинный зеленый коридор. Там, где встречаются городки или деревушки, шоссе превращается в улицу. Деревья обрываются на одной окраине населенного пункта и начинаются на другой, а вместо них по обочине в городках вытянулись двух-трехэтажные дома с непременными магазинчиками, в которых не только продают, но и готовят различные кушанья. Деревни обычно отгорожены высокими глиняными оградами, заодно с глиняными домами, создающими вид развалин. Узкие грязные улочки выводят в поля, которые начинаются сразу же на задворках.

Хотя городки и небольшие, но впечатление такое, что на главной улице-шоссе всегда базар. Толкотня и крики, хаотичное движение машин, людей, ослов, верблюдов. Везде жующие и пьющие различные напитки люди. Детвора выскакивает из-под колес машин и повозок. На берегу канала, стоит перейти улицу-шоссе, купаются, стирают, набирают воду в банки из-под солидола, в кувшины и на головах несут домой. Воду носят только женщины и дети. Ни разу не видел, чтобы кувшин или банку с водой нес мужчина или даже подросток.

Таково было первое впечатление о дороге Каир — Исмаилия вдоль канала, питающего водой поля, людей, скот и машины от Каира до Суэца и Порт-Саида, так как канал у Исмаилии раздваивается. Одна ветвь поворачивает на юг, огибает два озера и параллельно судоходному Суэцкому каналу выходит в город и порт Суэц. Другая вдоль Суэцкого канала проходит до Порт-Саида. Впоследствии мне довелось этой дорогой ездить довольно часто, но впечатление не изменилось.

Часа через полтора приехали в Кассасин, нашли отдел ПВО 2-й полевой армии. Здесь я смог представиться своему новому начальнику полковнику Ю. Пузанову, удивительно молчаливому человеку. Оказалось, что мы встречались с ним в Киевском военном округе. Он в то время командовал полком, а я приезжал из Киева на войсковую стажировку.

Полковник Пузанов сказал, где находится полк. Мне удалось туда позвонить и попросить майора Усэму выслать к вечеру машину, так как на 18.00 полковник назначил совещание.

Лымарь предложил мне съездить к нему в Абу-Суфэйр. Я охотно согласился. Нужно было проехать еще километров двадцать в сторону канала. Где-то на полпути мы услышали несколько приглушенных взрывов и гул самолетов.

— Опять Абу-Суфэйр бомбят, — сказал Лымарь. — Что-то часто они стали нас навещать.

— А что там для них интересного? — полюбопытствовал я.

— Аэродром, ангары, хранилища, — ответил Лымарь, — и кое-что еще, — добавил он.

По его тону я понял, что он не хочет говорить про это «кое-что еще».

Минут через десять мы подъехали к аэродрому, где в одном из помещений жил Лымарь с товарищами.

На краю аэродрома, примерно в двухстах метрах от дома, где мы остановились, дымился разбитый ангар и несколько солдат заканчивали тушение пожара. Двор перед домом был усеян еще горячими осколками. Стена дома была покрыта словно крупными оспинами, кое-где стены треснули, окна повылетали, двери распахнулись. В окна, выходившие в сторону аэродрома, влетело несколько осколков. Как мы выяснили, в ангаре был уничтожен вертолет, погибли два солдата и один офицер египетской армии.

Последствия бомбежки быстро ликвидировали, а Лымарю и его товарищам приказано было переселиться в мэльгу.

Заехали в тыл полка, там пообедали традиционными арабскими кушаниями: рис, фасоль, помидоры с перцем, жареное мясо. Первого, как обычно, не было. Запили холодной водой.

Было самое жаркое время, и мы посидели в тени мандариновых деревьев. За разговорами с арабами время прошло незаметно. Думаю, что на русском языке мы бы переговорили минут за десять, здесь же ушло не менее двух часов, так как нам дважды приносили чай.

Выехали в Кассасин на совещание. Тут я узнал обстановку, задачу и поехал в полк.

На КП полка прибыл, когда уже стемнело. Луна еще не взошла, и я абсолютно ничего не видел. Только с помощью солдата мне удалось найти мэльгу мистера Усэмы. Встретил он меня весьма радостно. Вскоре в мэльгу вошли начальник штаба мистер Рэфорд, начальник разведки мистер Фавзи, еще один мистер Фавзи — начальник тыла. Общими усилиями, главным образом при помощи жестов и схем, они рассказали мне, как проходили эти дни. Все шло, как говорится, по плану. 5 июля 1970 года в 15 часов 24 минуты два «Фантома» на высоте 100 метров со скоростью 100 метров в секунду появились на горизонте. Сначала казалось, что самолеты пройдут стороной, но небольшой разворот — и «Фантомы» пошли на центр боевого порядка полка, где находился ракетный дивизион. Батареи открыли огонь. Когда до цели оставалось три километра, оба самолета сделали горку, и головной с небольшой высоты сбросил несколько бомб. Но ту же за фюзеляжем потянулась темная полоса не то дым, не то утечка горючего. Второй «Фантом» со снижением отвалил в сторону. Подбитый самолет резко снизил высоту и с риском врезаться в землю продолжал лететь параллельно каналу, видимо, потерял управление. Пролетев 15 километров, израильские летчики катапультировались в районе штаба танковой дивизии, чудом уцелели и были взяты в плен.

Самолет упал, планируя, подскочил, снова упал и, подняв тучу пыли, остановился, прижавшись к земле.

Обломки «Фантома» мистер Усэма отвез в штаб ПВО армии.

Чуть ли не всю ночь мы обсуждали подробности боя, дополняя друг друга разными деталями.

Теперь солдаты очень, очень хочет воевать, — подвел итог мистер Усэма, — он видель свой глаз, как «Фантом» — касура!

— А как дивизион? — спросил я.

— Один кабина касура и араби офицер, — печальным тоном сообщил мистера Усэма. Я не стал спрашивать подробности.

На другой день полк сменил позицию, переместившись на несколько километров восточнее. На новой позиции КП полка расположился между двумя деревянными домиками, на расстоянии до 300–400 метров от каждого. Оказалось, в одном из них, за дорогой, живет югославская экспедиция по освоению новых земель. По их проектам в пустыне прокладывались оросительные каналы. Осматривая уже готовые участки канала, нельзя было не проникнуться уважением к народу, одновременно ведущему две войны — с израильскими агрессорами и с пустыней. И то, и другое требует немалого напряжения всех сил государства. В другом домике жили танкисты-арабы.

Оказалось, что у югославов имеется хороший душ и холодное пиво. С таким комфортом в пустыне я встретился впервые. Гостеприимство и доброжелательность югославов внесла некоторое разнообразие в жизнь двух человек: Сыроватского — советника командира зенитно-ракетного дивизиона и мою.

Действительно, духовный подъем личного состава был необыкновенным, В эти дни самолеты израильтян ежедневно бомбили войска непосредственно у канала, до нас доносились чуть слышные взрывы, но к нам почему-то не летали. На всех батареях солдаты спрашивали, почему нет самолетов, и я им отвечал шутливо, что они теперь боятся нашего полка. Солдаты радостно кричали:

— «Фантом» касура!

Надо пояснить, что слово «касура» имеет множество значений и примерно соответствует немецкому слову «капут». Ждали официального подтверждения и денежной премии за сбитый самолет. Но подтверждения почему-то не было.

Я обратился к полковнику Пузанову с рапортом, но он сказал, что самолет полку не засчитали. Когда об этом узнали в полку, то огорчения было не меньше, чем до этого радости. Вообще арабы бурно выражают свои переживания. Появилась даже апатия.

Поэтому, когда полковник Пузанов появился на КП полка, мы с мистером Усэмой снова атаковали его просьбой восстановить справедливость.

Выслушав нас, полковник Пузанов согласился и обещал разобраться в этом деле. Но сбитый самолет в то время не засчитали в число побед полка. Может, поэтому когда 18 июля после отражения налета нам стало известно, что полку засчитали сбитый самолет, я не видел прежнего энтузиазма. А дело было так.

В ночь с 17 на 18 июля зенитно-ракетный дивизион ушел на другую позицию поближе к каналу, а на старом месте оставил макеты.

18 июля в 13 часов 40 минут тем же способом, что и 5 июля, два «Фантома» пытались разбомбить позицию дивизиона.

Батареи своевременно открыли огонь, головной самолет сыпанул десяток бомб и отвалил, ведомый отвернул еще раньше. На малой высоте самолеты ушли в сторону канала. Хотя трассы прошли кучно и вблизи головного самолета, но попадания никто не наблюдал. Ни мистер Усэма, ни я о поражении самолета не докладывали и кто его сбил, нам неизвестно. Поэтому мы удивились, когда узнали, что нам засчитали сбитый самолет.

Но известие это личный состав принял спокойно, если не равнодушно. Обрадовала только денежная премия, которую выдали всему личному составу. Скорее всего я из-за незнания арабского языка не разобрался, какой самолет нам засчитан. Возможно, совпадение того, что мы обстреляли самолеты 18 июля и тот же день нам сообщили, что мы сбили самолет ранее, внесло путаницу. В конце концов важно то, что полк уничтожил один «Фантом» и убедительным признанием этого явилась денежная премия.

Мы же были удовлетворены тем, что, осмотрев через трое суток макеты, изображавшие зенитно-ракетный дивизион, увидели, что ни один из них не поражен. Все бомбы взорвались с недолетом, хотя и довольно близко. Видимо, нервы летчика не выдержали и он бросил бомбы на несколько мгновений раньше, чем было нужно. Трое суток мы не осматривали макеты и не пускали к ним никого потому, что через тридцать минут после боя взорвалась первая бомба замедленного действия. Сколько их было там, мы не знали. Взрыв семи бомб, как мы потом подсчитали по воронкам, слился в один гул, тучи песка и пыли закрыли место бомбежки и невозможно было определить, сколько бомб было сброшено. Через двенадцать часов взорвалась вторая, а еще через двенадцать — третья.

От этих бомб ущерба не было, если не считать напряженного ожидания взрыва. Если бомба оставалась на поверхности, то ее обозначали флажками и обходили подальше, но часто она зарывалась в песок и ждала своего часа. А в пылу боя, в тучах пыли не всегда можно заметить место падения неразорвавшейся бомбы, что сильно действует на нервы. Все время кажется, что буквально сидишь на бомбе. Это был последний бой полка перед прекращением огня.

Мои злоключения с поисками полка и разные недоразумения с моими товарищами объясняются не только неорганизованностью, отсутствием машины и тому подобным, но главным образом существованием языкового барьера, из-за которого мы иногда с большим опозданием узнавали о важных решениях и приказах, выходивших из штаба армии, а порой и вовсе не знали и принимали события, как свершившийся факт, к сожалению, не всегда имевший место.

Мы еще не знали, что приближался день, когда смолкнут разрывы и можно будет без опаски смотреть в небо. Президент Египта Гамаль Абдель Насер был в Москве, и все с нетерпением ждали его возвращения. В последние дни перед прекращением огня авиация Израиля особенно сильно обрушилась на боевые порядки войск вдоль Суэцкого канала и на позиции средств ПВО. Но, несмотря на это, зенитно-ракетные дивизионы передвигались к каналу. На позиции, которую прикрывал полк, дивизионы менялись часто. Один сменял другой. Дивизионы уходили и приходили по ночам. Уходя, оставляли макеты, но ложную позицию бомбили лишь один раз. Или израильтяне решили, что они уничтожили дивизион, или узнали, что это ложная позиция, но после 18 июля налетов не было.

Поэтому утверждение, что ОАР нарушала соглашение о прекращении огня, не соответствовало действительности. Дело объяснялось просто: потеряв за два летних месяца войны около двадцати «Фантомов» и «Скайхоков», Израиль понял, что превосходству в воздухе приходит конец. А это их единственная надежда на победу. Убедившись, что, несмотря на яростные налеты, они не в состоянии подавить ПВО ОАР, израильтяне предложили заключить соглашение о прекращении огня, чтобы восполнить потери в авиации и использовать другие способы для достижения своих целей. Из этого нельзя, конечно, делать вывод, что только успехи ПВО ОАР вынудили Израиль прекратить огонь.

Война — слишком сложное социальное явление, в котором переплетаются не только военные, но и политические, экономические, национальные и другие факторы. Одно бесспорно: средства ПВО внесли свой значительный вклад для отрезвления агрессоров.

Глава 5 Борьба с москитами

Человеку, не встречавшемуся с москитами, трудно представить это насекомое. По размерам оно меньше нашего славного русского комара, но больше дальневосточного гнуса. Может, я погрешу против уважаемой науки, но утверждаю, что москит — это дитя комара и гнуса, соединившего в себе самые отрицательные качества своих родителей. Прежде всего этот кровопийца живуч, нахален и человеколюбив, в том смысле, что очень любит человека, прямо-таки жить без него не может. Никакие химикаты на него не действуют, разве кроме тех, что могут убить и человека. Такова краткая характеристика москита.

Теперь об условиях, в которых пришлось вести борьбу с этим мучителем. Я уже писал, что каркас мэльги представляет собой металлическую решетку, изогнутую наподобие клетки или прохода для зверей в цирке. Обложенный мешками с песком и украшенный сверху вентиляционной трубой, каркас сильно напоминает русскую печь, только не всю, а ту часть, где жгут дрова и выпекают хлеб. Внутри сходство с русской печью усиливает цементированный пол, высокая температура, словно печку недавно хорошо протопили, вынули несгоревшие головешки, а теперь хотят сунуть хлеб, чтобы хорошо запеклась корочка.

Москиты не любят яркого света и жаркого солнца, поэтому днем куда-то прячутся. А от солнца только москиты и могут найти себе темную щель. С заходом солнца, когда потянет прохладный (относительно дневного, горячего) ветерок, появляются и москиты. Но ветер им тоже не нравится (такие привередливые). Самым удобным местом оказывается мэльга: темно, тепло и не дует. Я обычно в это время с неизменной «Сельгой» в кругу офицеров сижу на стуле. Слушаем радио, обмениваемся отдельными словами.

Сидеть удобно. Стул глубоко уходит в песок, можно сильно откинуться на спинку и смотреть в звездное небо. Над горизонтом всегда легко нахожу Полярную звезду и подолгу смотрю на нее. По этому меридиану находится Москва.

Мэльга в это время открыта, проветривается перед сном и заманивает москитов.

За полчаса до сна я негромко зову:

— Ахмет. Начальник мэльги!

— Я, эфенди, — слышится где-то у мэльги и к нам подходит невысокий, с жидкими черными усами солдат.

— Флит, Ахмет, — говорю я ему.

— Тамам (порядок), — отвечает Ахмет, и вскоре в мэльге слышен звук насоса — это Ахмет опрыскивает мэльгу жидкостью под названием «Флит». Мне не известен состав этой жидкости, но, судя по этикетке на банке, «Флит» должен уничтожать мух, москитов и прочих насекомых. Обработав мэльгу, Ахмет закрывает дверь и снова подходит к нам с докладом:

— Флит тамам, мистер Васили, намус (москит) касура, — при этом у Ахмета очень довольная улыбка. Ахмет назначен для обслуживания мэльги офицеров. В его обязанности входит уборка, обеспечение водой, заправка керосиновой лампы или фонарей «летучая мышь». Он же приносит чай, сигареты и прочее.

«Начальником мэльги» Ахмета назвал мистер Усэма. Еще в первые дни моего появления в полку мистер Усэма вызвал как-то солдата и что-то долго ему объяснял, часто повторяя слово «тамам» — порядок. Окончив инструктаж, мистер Усэма обратился ко мне:

— Эта Ахмет. Он начальник мэльга! Карошо?

Хорошо, — ответил я не особенно вдумываясь, что это за начальник. Видимо, у мистера Усэмы не хватило русских слов, но впоследствии я догадался, что это просто ординарец или денщик. Но название «начальник мэльги» за Ахметом закрепилось.

Поздней ночью офицеры начинали расходиться по своим мэльгам.

Открываю дверь. В лицо пышет душный воздух, насыщенный парами керосина. Это «Флит». В углу мерцает огонек лампы, предусмотрительно зажженной «начальником мэльги».

Как в деревенской бане, пригибаюсь пониже, пробираюсь к постели. Откидываю одеяло с простыней, стряхиваю песок и, раздевшись до трусов, ложусь. Длинная двуспальная кровать. Набитая ватой подушка, твердая, как полено, давит на затылок. Такие подушки везде. От них утром ломит шею и гудит в голове, но не так жарко как было бы на мягкой подушке. Блаженствую. Москитов нет. Минут через тридцать начинает першить в горле. Протягиваю руку и беру глиняный кувшин с водой, который всегда стоит на полу. Через перегородку с отверстиями в горлышке кувшина булькает прохладная вода. Кувшин сверху потный. Но вот возле уха слышу: «З-з-з-з». Халас, все, блаженство кончилось. Но я уже знаю, что это пока разведка, потом будет передовой отряд. Главные силы прибудут после того, как москиты передового отряда попробуют моей крови и сообщат об этом своим начальникам.

Легкий укол в ногу. Хлопаю ладонью, но бью без надежды на успех и плотно заворачиваю ноги в простыню. Чувствую, как через поры выходит пот и ноги уже не просто влажные, но и мокрые. Так заканчивается пассивный период борьбы с москитами. Правда, есть еще один способ пассивной борьбы с москитами — бегство из мэльги. Не очень красивый способ, но если уж быть честным, мне приходилось иногда пользоваться и этим способом. Но бегство таит в себе еще более грозную опасность. Ненароком можно наступить на скорпиона или змею, что гораздо хуже москитов. Поэтому бегством от москитов я спасался только первое время, пока не видел ни скорпионов, ни змей. Да и закалка была не та.

Всем известен способ защиты от москитов с помощью противомоскитной сетки. Но ее не было не только у меня. Во всем полку я таковой не видел, а спросить про нее не мог. Однажды пытался нарисовать сетку и показал мистеру Усэме: дескать, эта вещь мне нужна. Тот долго рассматривал рисунок, крутил его и так, и сяк. Потом дорисовал стены, сделал жест, словно ему надели наручники, и с недоумением спросил: Калабудж?

Я посмотрел на рисунок, на руки и понял недоумение мистера Усэмы. «Калабудж» — значит тюрьма. Я помахал пальцем перед его удивленными глазами. Тем разговор и кончился.

В этих условиях оказалось, что юмор самое лучшее средство сохранить бодрость и работоспособность. Как ни странно, благодаря этим условиям создавался какой-то особый душевный настрой, в результате чего по вечерам в голову лезли рифмы, образы. Короче, я стал сочинять стихи. Вот одно из стихотворений:

Глава 6 Контрасты и парадоксы

Того, кто впервые прибывает в Египет, контрасты и парадоксы окружают всюду. Их не надо искать, они сами бросаются в глаза каждому, кто обладает хотя бы маленькой наблюдательностью. При этом нужно иметь в виду, что контрасты и парадоксы настолько переплетаются, что их порой трудно разделить. Можно было бы все контрасты и парадоксы классифицировать на классовые, экономические, географические, национальные и исторические и т. д. Пронумеровать их и придать описанию наукообразную форму. Но я пишу о том, что увидел и запомнил. Чему удивлялся и чего не понял. Это не исследование, а описание увиденного и услышанного.

Египет находится на севере Африки, но здесь жарче и суше по сравнению с югом. Для жителя нашей страны это звучит как парадокс, но стоит взглянуть на карту — и сомнения исчезнут: на севере желтые пески пустынь, на юге непроходимые леса.

Нил имеет очень маленький бассейн. От слияния белого и голубого Нила до Средиземного моря в Нил почти не впадает ни один ручеек. Бассейн Нила — сам Нил. В Египте почти не бывает дождей, но не бывает и засух. Воды Нила в достаточной степени поливают 5 процентов всей территории страны, на которой живет почти 100 процентов населения. Нил — единственная река в стране и от него зависит все. Говорят, что Египет — это подарок Нила, и это так. Нет Нила — нет Египта. Пожалуй, ни одно государство в мире не зависит так от существования реки, как Египет.

Я уже писал, что контрасты и парадоксы трудно разделить. Вот один из примеров. Многие египтяне носят национальные одежды, сохранившие покрой с древних времен. Это одеяние очень похоже на поповскую рясу. Такое же длинное и широкое внизу, широкие рукава. Одевается через голову, обычно белое, в крупную полоску или синее. Называется по-арабски «гальбэя».

Странно видеть рядом с усатым мужчиной в развевающейся или путающейся в ногах гальбэе женщину в мини-юбке. Женщина слегка сторонится, чтобы нечаянно не наступить на подол гальбэи. Что это? Контраст? Парадокс? Или же и то, и другое вместе? Но еще более странно видеть мужчину в гальбэе и рядом модницу в брюках-клеш. А такие в городе встречаются довольно часто.

Некоторые контрасты усугубляет война. Так, например, безлюдные города и деревни в зоне Суэцкого канала и бездомные в глубинах населенных пунктов. Но война никогда не приносила счастье труженикам, так что контрасты, появившиеся вследствие войны, не являются особенностью населения ОАР.

Что касается образования, то это, пожалуй, характерно для всех развивающихся стран. В армии имеется немало высокообразованных и технически грамотных офицеров, но в то же время чуть не половина солдат неграмотны. Часто инженер целый день ремонтирует и настраивает какой-нибудь прибор, но уже через несколько минут его зовут снова. Неграмотный солдат быстро сводит на нет работу высококвалифицированного специалиста. А как обучить такого солдата, если он даже в денежной ведомости ставит отпечаток большого пальца вместо подписи?

Единственный путь ликвидации разрыва в образовании это путь нашей культурной революции 30-х годов. Можно было бы и сейчас много сделать, если бы выдвинуть лозунг: «Каждый грамотный учит неграмотного». Но, к сожалению, я не видел, чтобы кто-либо занялся образованием солдат в свободное время. Зато видел стремление солдат узнать как можно больше об окружающем мире, изучить русский язык.

Как-то я проверял работу дальномерщиков. Было это на исходе дня. Название частей и механизмов дальномера по-арабски я, конечно, не знал. Поэтому просто показывал пальцем и спрашивал: «Что это?» Мне называли по-арабски, а я называл по-русски: суппорт, бинокуляр, солнечная бленда и так далее. Один из солдат на слух записывал за мною русские названия арабскими буквами. На следующий день утром этот солдат попросил меня подойти к дальномеру. К моему удивлению, он, показывая на разные места дальномера, по-русски называл все, что услышал от меня, и ни разу не ошибся.

Я с удовольствием продиктовал ему из своего словаря с полсотни русских слов, которые он записывал арабскими буквами. На другой день он попросил принять у него экзамен. К сожалению, обстоятельства не позволили мне этого сделать. К слову сказать, я должен принимать экзамены по русскому языку у одного офицера и у шести солдат. Но все же такие случаи очень редки. Нет организующего начала. Кому неизвестно, что арабы пишут справа налево? Но гораздо интересней наблюдать самому, как араб словно вышивает какой-то орнамент, состоящий из крючков и точек. При этом количество и место точек меняет смысл слов.

Моя попытка самостоятельно научиться читать не удалась. Не могу разобраться, где кончается одна буква и начинается другая, так как всевозможное сочетание крючков нанизывается на одно основание. Поэтому и арабские книги начинаются там, где оканчиваются наши.

Без картинок трудно определить, где начало, и где конец, где верх и где низ. Арабский язык очень богат. И в этом есть парадокс. Богатство языка, с одной стороны, облегчает его изучение, а с другой затрудняет. Одно какое-нибудь понятие может иметь десяток наименований. Достаточно бывает знать одно, но трудно выбрать, какое именно. Или, наоборот, одно слово может иметь несколько значений. Тогда, запомнив это слово, употребляй его почаще, авось угадаешь.

1 ноября наступил мусульманский праздник — рамадан. Это что- то вроде православного поста, только наоборот. Во время поста разрешалось, как обычно, днем принимать только растительную пищу и рыбу. Во время рамадана разрешается есть все, но от захода солнца до восхода. Однажды мне пришлось во время рамадана ехать из Каира в Рас-Гариб. Дорога длинная, более 400 километров. Естественно, все устали, и даже самые разговорчивые умолкли. Некоторые из моих спутников арабов доставали из своих сумок провизию и ели. Вечером, когда автобус шел вдоль берега Суэцкого залива, я задумался, глядя на пустынные воды Красного моря, и совсем забыл о рамадане. Вдруг пассажиры засуетились, послышались веселые возгласы. Я оглянулся и увидел, что мои спутники дружно принялись уничтожать запасы из своих сумок, пакетов, свертков. Было 17 часов 25 минут. Солнце только чуть скрылось за горным хребтом. Но почему же некоторые ели до захода солнца? Оказалось, то были христиане. А теперь мусульмане могли есть всю ночь и все, что они хотели или, точнее, все, что имели.

Старший лейтенант Фарид, начфин, был самый толстый человек в полку и мистер Усэма шутил:

— Мистер Фарид днем кушает, как христианин, а ночью как мусульманин. Поэтому он… — мистер Усэма показал руками, к чему это привело мистера Фарида.

Из-за такой ночной жизни многие, кому удавалось, спали днем так, будто благодаря аллаху, день и ночь поменялись местами. Для меня в этот период все перепуталось. Я уже не мог определить, когда завтрак, когда ужин, когда нужно спать, когда бодрствовать. И так целый месяц. Как-то мистер Усэма спросил меня:

— Ви понимать рамадан?

— Понимаю, — ответил я, — днем кушать нельзя. Аллах видит. Это нехорошо. Ночью аллах спит, можно кушать. Все можно. Это рамадан.

Мистер Усэма засмеялся, но возражать не стал. И только впоследствии, когда мы с женой принимали его и его супругу мадам Году в своей квартире, он разъяснил, как надо понимать рамадан. По случаю гостей я взял бутылку сухого вина и, естественно, предложил им по рюмке. Года наградила меня столь красноречивым взглядом, что я почувствовал себя по меньшей мере Каином. Но вежливая, даже смущенная ее улыбка несколько успокоила меня.

Мистер Усэма виновато глянул на жену и нерешительно отодвинул рюмку.

— Рамадан. Нельзя. После рамадана можно, — пояснил он отказ выпить.

Но мне показалось, что не будь здесь очень милой, но глубоковерующей жены, мистер Усэма не устоял бы перед искушением, а я готов был принять его грех на свою душу.

Чтобы не обидеть гостей, пришлось ограничиться пельменями и чаем, заваренным дальневосточным лимонником.

— Вот как нужно понимать рамадан, — сказал мистер Усэма, Рамадан — это, Аллах сказал, это э, э, — мистер Усэма в затруднении пошевелил пальцами, — это приказ, — подобрал он наконец слово. — Это делать все.

— Рамадан — это нет война мусульман и мусульман — мистер Усэма легонько стукнул кулаком о кулак. — Это нет. Рамадан это богатый помогать бедный. Богатый не кушать, начинать понимать, как плехо бедный. Все делать хороший поступки.

И неожиданно с самым серьезным видом закончил:

— Рамадан это как у вас социализм. Один месяц. Потом будет всегда. Ислам — социализм.

Я не стал возражать. Во-первых, нельзя обижать гостей, во-вторых, у меня мало в запасе арабских слов, а у мистера Усэмы русских, чтобы он понял, какой социализм у нас. Поэтому я вежливо сказал, что мы тоже за хорошие поступки людей и этим ограничился. Да и нельзя было большего говорить, так как когда мы с женой были у них в гостях, мистер Усэма попросил не говорить его жене, что бога нет, так как она сердится. А такой вопрос мадам Года задала. Мистер Усэма вовремя вышел, а мы развели руками. Дескать — не понимаем.

А ведь это по-своему передовые люди, с прогрессивными взглядами, образованные, знающие иностранные языки. И вот такое переплетение понятий, вера в потустороннюю жизнь, соблюдение древнейших обычаев, преклонение перед мудростью Корана. И тут же вполне современные взгляды на общественные отношения, на материальность вселенной, хотя и созданной богом. Уму непостижимо, как они разбираются во всей этой путанице понятий и взглядов, И ведь убеждены, что они правы и никаких противоречий у них нет.

Не могу понять до сих пор еще одного. Я уже писал, что арабы очень быстро ездят на машинах, не соблюдают правил движения транспорта и вследствие этого бывает много аварий. Отсюда следует вывод, что они плохие водители. Но теперь я убедился в том, что если бы действительно были плохие водители, аварий совершалось бы раз в десять больше. Только виртуозное мастерство водителей позволяет избегать столкновений на забитых машинами улицах Каира.

Так отчего же зависит количество аварий? Наверное, от безответственности и безнаказанности виновных. Автомобильная авария не рассматривается, как происшествие, даже в том случае, если были человеческие жертвы. Как мне рассказывали, за сбитого машиной, мужчину на водителя накладывается штраф 10–12 фунтов, а за женщину вообще ничего. Как-то мы с женой взяли такси. Я знал дорогу, но названия места, куда нам нужно было ехать, не знал. Поэтому стал говорить шоферу: «Ямин» — направо, «шималь» — налево. Выслушав мою команду, шофер бросал руль, складывал ладони и поворачивался к нам:

— Я, эфенди[15].

У меня замирало сердце и я сердито махал рукой:

— Смотри вперед.

А он снова:

— Я, эфенеди.

Потом он догнал другое такси, наверное, в нем был его товарищ, высунулся и весело о чем-то заговорил с ним. При этом ухитрялся жестикулировать обеими руками. Простившись с товарищем, вдруг запел арию из оперы «Иоланта» и широко развел руки, показывая как он любит Матильду. Хотя в машине нас обдувал ветерок, вышел я из нее мокрым и облегченно вздохнул. Веселый попался таксист!

Но особенно бросаются в глаза контрасты социальные.

Каир довольно грязный город. Несмотря на безработицу и большую плотность населения, улицы убираются плохо. Гниющие пищевые отходы издают весьма неприятный запах, а тучи мух отбивают желание полакомиться шашлыком или другим приятным на вид блюдом. Но если поехать в северо-восточный район города — Гелиополис, то поражает прежде всего чистота.

В Гелиополисе широкие и прямые улицы. Мало многоэтажных домов. Больше двух-трехэтажные особняки, обнесенные красивыми каменными заборами. Внутри дворика, вокруг особняка небольшие садики и цветники. Особняки выглядят нарядными и уютными. На улицах сравнительно тихо. Меньше людей и машин. Это район аристократов и богачей.

В городе много промтоварных магазинов, большей частью мелких, но есть и крупные универмаги. Впрочем, тут много магазинов универсальных. Даже типа наших киосков. В таких магазинах можно купить конфеты, тетради, мыло, авторучки, бумагу, кока-колу и еще десятки наименований товаров. Очень много обуви, особенно женской. У наших женщин глаза разбежались. И нигде нет очередей. Более того, у дверей стоит зазывала и расхваливает товары. Между тем в Каире, не говоря уже про деревни, много людей ходит по асфальту босиком или в босоножках, какие у нас носят в комнатах или на пляже. А секрет прост. Низка покупательная способность населения. Товаров много, а денег мало. Поэтому покупателя встречают, как дорогого гостя, и ухаживают за ним сразу два-три человека. В такой обстановке даже капризный что-нибудь купит. За покупку сердечно благодарят. Если же покупатель ничего не купит, то огорчение торговцев не поддается описанию.

И все-таки, несмотря на огромную отсталость во всех областях от развитых стран, ОАР имеет потенциальные возможности в кратчайшие сроки развить свое хозяйство, культуру, образование до уровня, отвечающего требованиям XX века.

Для этого нужно решить прежде всего два вопроса: освободить оккупированные земли и добиться справедливого мира. Развивать революцию дальше, опираясь на дружескую помощь социалистических государств. На примере Египта я особенно почувствовал, увидел своими глазами значение социалистической революции в России для трудящихся, и не только нашей страны.

В Египте насчитывается примерно 6 миллионов арабов-христиан. Две религии мирно сосуществуют. Как-то встретил полкового врача с пачкой книжек в руках. Оказалось, что он в штабе бригады получил Евангелие для солдат-христиан. Так я узнал, что в полку 53 христианина. Но ни разу мне не пришлось видеть, как христиане в Египте справляют свои праздники и обряды.

Есть у арабов поговорка «В баню легче войти, чем выйти». Родилась она потому, что правоверные платят за баню при выходе, а не при входе, как принято это у нас.

Чтобы мусульманину развестись с женой, достаточно сказать ей трижды: «Ты разведена», отсюда пошло выражение «развестись трижды», или «развестись тройным разводом», то есть окончательно.

Такой обычай и у нас нашел приверженцев, но всякий развод может быть в том случае, если был заключен брак. А жениться не так-то просто. Обычно после обязательной помолвки проходит несколько лет. За это время жених должен накопить нужную сумму денег. Для самых бедных женитьба обходится в 50 гиней (22 фунтов). Поэтому только богатые могут жениться, когда им вздумается. После развода женитьба на другой женщине требует новых расходов, а восстановить прежние отношения с бывшей женой закон не позволяет. А если развелся… Вот как описывает подобную ситуацию египетский писатель Махмуд Теймур в рассказе: «Шейх Наим, имам, или многоженец».

Однажды к благочестивому Шейху Найму обратился сторож Абт ат-Таввиба и рассказал, как он развелся со своей женой тройным разводом, а теперь хочет ее вернуть.

«Есть лишь один способ, Абт ат-Таввиб, — ответил Шейх. — По закону нужно, чтобы на ней женился кто-то другой, и только после развода с ним она станет вновь дозволенной для тебя».

После долгого раздумья сторож предложил Шейху жениться на его жене. «Я испрошу благословения Аллаха. Если Аллах дозволит, то будет так… До завтра, сын мой. Да пошлет нам Аллах успех в добром деле», — ответил Шейх. Получив одобрение Аллаха, Шейх женился на жене сторожа. И вот люди толпами стали ходить в его дом. От чистого сердца, видя в этом благословение Аллаха, они предлагали ему своих жен… Проходили дни, недели, месяцы. Шейх стал в местечке чем-то вроде племенного барана: едва успевал он скрепить один брак, как его ожидал другой». Но однажды к нему привел свою жену горожанин Тихами. Женившись на ней, Шейх Наим влюбился, и тайный голос шепнул ему: «О Наим! Не упускай из рук Ситт аль-Кулль! Аллах даровал ее тебе, чтобы ты спас ее от когтей голодного льва!» Когда настойчивый Тихами в третий раз пришел за своей женой, Шейх обратился к верующим:

— Господь мой, великий и славный, повелел мне спасти жену этого человека, охранить ее от зла! Разве я смею ослушаться повеления Аллаха?

— Нет! нет! — отвечали верующие.

— Тогда прогоните этого наглеца! Да постигнет его гнев Аллаха!

Пинками и ударами выгнали люди Тихами из деревни.

Глава 7 Вечер вопросов и ответов

Странный распорядок установился на КП полка. Утром обычно офицеры спали до 9-10 часов, кроме дежурных. Завтрак был примерно в 11–12 часов, обедали в 5–6 часов вечера, ужинали в 10–11 часов ночи. После ужина, когда солнце подходит к горизонту, свободные от службы офицеры усаживались в кружок на стулья, которое из убежищ приносили по их команде солдаты, и о чем-то долго беседовали оживленно по два, три часа. Поздно ночью расходились спать по своим мэльгам. Я не знаю содержания этих бесед, хотя тоже часто сидел в кружке, наслаждаясь ночной прохладой. Душная мэльга и москиты в ней в немалой степени способствовали ночным беседам. Наиболее благоприятным временем для сна было утро, примерно с 4 до 8 часов, когда уже не было москитов и еще не наступила жара. В такие вечера я обычно включал «Сельгу» и слушал потихоньку передачи «Маяка». Почему-то только «Маяк» доходил до Аравийской пустыни. Причем передачи были без помех, казалось, что Москва не дальше, чем Каир. Заслушавшись русскими песнями, иногда забывал, что я нахожусь в далекой и для нас, русских, экзотической стране.

Из задумчивости часто выводил громкий смех офицеров. При этом почти всегда к одному из них все протягивали правую руку ладонью вверх и он поочередно хлопал их своей ладонью. Я долго не мог понять этого ритуала. Оказалось, что это острота одного из офицеров развеселила остальных и они протягивали руки, как бы поздравляя остряка. У нас обычно говорят: один-ноль в твою пользу.

Вообще жесты у арабов довольно красноречивы. Так, собранные вместе пальцы (щепоть) означают: «Подожди. Помолчи, дай мне сказать. Осторожно, не спеши», и тому подобное.

Если араб поочередно притронется указательным пальцем под каждым глазом, это значит: «Я понял. Сделаю для вас все».

Один из таких вечеров превратился в вечер вопросов и ответов. Нельзя сказать, что подобных вопросов мне не задавали И до этого. Но я обычно давал односложные ответы в объеме своего скудного запаса слов. На этот раз со мной был переводчик английского языка Владимир Самодуров. С большим трудом мне удалось заполучить его на два дня.

Один из основных вопросов, который мне часто задавали и на который я коротко отвечал: «Мафиш» — нету, был вопрос о боге. Вот и теперь не помню кто снова спросил меня об этом через переводчика.

— Нету бога, ответил я, если бы он был, то его кто-нибудь видел бы. Где он, бог?

— Бога нельзя увидеть, он везде.

— Если он везде, то тем более можно увидеть, — настаивал я.

— Тогда объясните, мистер Васили, кто создал землю, луну, звезды?

— Никто не создавал. Они всегда были.

— Тогда и человек, и животные, и деревья, и все, что мы видим, всегда были?

— Нет, всего этого не было, но потом появилось.

— Откуда появилось? Кто-нибудь создал?

— Земля сначала была очень горячей, потом остыла. Вследствие химических и других процессов появились вода и воздух, зародилась жизнь. Вы же знаете, что воду можно превратить в газ, а из воздуха можно получить воду и так далее.

Мне пришлось прочитать целую популярную лекцию о зарождении жизни на земле, опереться на авторитет Дарвина, Коперника, Галилея и других корифеев науки всех времен. Хотя лекция, на мой взгляд, соответствовала уровню знаний наших старшеклассников, многие вопросы оказались для моих слушателей полным откровением, хотя некоторые из них имели высшее и среднее образование. Мне не хотелось особенно распространяться на тему о боге, поэтому я приводил самые элементарные примеры из различных наук. Я опасался, как бы меня не упрекнули в антирелигиозной пропаганде. Ведь ислам это пока что господствующая идеология в ОАР. Но офицеры продолжали задавать вопросы, и я не мог не отвечать им. Вопросы касались не только религии. Офицеров интересовало многое, и они задавали вопросы из самых разнообразных областей и тогда, когда они приходили им в головы.

Я отвечал в меру своих возможностей, ибо отмахнуться, увильнуть или отшутиться, а тем более отказаться отвечать означало подорвать авторитет не только советника, но и тех, чьим представителем я был в глазах сидевших передо мной офицеров.

Чтобы яснее был круг интересов офицеров ОАР, с которыми мне приходилось встречаться, я приведу эти вопросы и ответы.

— Советский Союз имеет новые самолеты, ядерное оружие, разные ракеты и другую технику. Почему нам не дают всего этого?

— Думаю, что ОАР получает все в рамках соглашения наших правительств. То оружие, о котором вы говорите, наверное, не указано в соглашении. В отношении ядерного оружия вы должны знать решение ООН, принятое по инициативе Советского Союза, о нераспространении его в другие страны.

— А новые самолеты? У нас мало их.

— Я не знаю, о каких вы самолетах говорите. Но вы забываете, что летчика учить нужно 4–5 лет. Наверное, у вас количество самолетов соответствует количеству летчиков. Но это мое предположение. Я к авиации никакого отношения не имею.

— Почему Китай был другом Советского Союза, а теперь нет?

— Это очень сложный вопрос и нужно знать историю СССР и Китая, чтобы понять все, что произошло у нас с Китаем. Один из главных вопросов это вопрос о наших землях, которые Китай считает своими и требует их от нас. Но земли эти никогда китайскими не были и не будут. Почему Китай претендует на наши земли? Это тоже очень сложный вопрос.

Об идеологических разногласиях говорить не было смысла, так как офицеры имели весьма смутное представление о различных идеологиях. Для них главное Коран.

— Почему Америка говорит, что она друг арабов, а помогает Израилю?

— Потому, что хотела бы заменить в ОАР англичан и восстановить старый порядок. Так же, как в Южном Вьетнаме заменили французов. Америке нужны богатства и земля ОАР. Она хотела получить это с помощью Израиля, но убедилась, что это не та лошадка, на которую можно выиграть. А окончательно ссориться с арабской нацией боится, так как может лишиться доходов за нефть и вообще убраться из Средиземного моря. Нынешняя обстановка дает повод для вмешательства Америки в дела стран Ближнего Востока. Если наступит мир — не будет предлога для вмешательства, а чтобы мир не наступил, Америка помогает Израилю.

— Правда ли, что в Советском Союзе нет богатых и нет бедных?

— Да, правда. У нас нет безработных, нет нищих, нет бездомных. Все работают и за это получают деньги. Кто больше и лучше работает, тот больше получает денег. У нас бесплатное обучение и медицинская помощь, небольшая плата за жилище. Есть и другие льготы. А в Америке вы знаете сколько это стоит?

— Знаем. Там много богатых и очень много бедных.

— Правильно. Америка — богатая страна, а обеспечить свое население пищей и жильем не может. ОАР пока что бедная страна, но после революции те, кто работает, стали жить лучше, феллахи получили землю, много строится жилых зданий. Хотя еще много бедных, но нет голодающих. У вас есть богатые, нужно чтобы часть своих доходов они отдали бедным.

— У нас теперь очень богатых мало.

— В этом вы уже сами разбирайтесь.

— Говорят, у вас крестьяне совсем земли не имеют. Как же они работают?

— Если крестьянин работает на земле, значит, он ее имеет. Земля у нас принадлежит государству. Государство дает землю крестьянам навсегда. Крестьяне организовали коллективное хозяйство, а государству платят налог. Я считаю несправедливым, когда один человек имеет много земли, а сам на ней не работает. Другие работают, а он деньги получает. За что? Кто мне может объяснить это?

— Ну, он хозяин земли. Нанимает феллаха, за один федан феллах получает каждый месяц 7 фунтов.

— А сколько за федан он отдает хозяину?

— 30–40 фунтов.

— Это вы считаете справедливым? — снова спрашиваю я.

Мне никто не отвечает на этот вопрос. И я знаю, почему. Кое- кто из присутствующих, а, точнее, их родители, имели землю и сдавали ее в аренду феллахам за 7 фунтов в месяц за федан (0,42 га).

— Может, лучше деньги отдать государству? Эти деньги тогда пойдут бедным, на школы, на больницы, на оборону. А можно на семь фунтов прожить семье? — продолжал я. — Давайте подсчитаем. Один килограмм мяса стоит 70 пиастров, значит, на семь фунтов можно купить десять килограммов мяса. Это по 33 грамма на человека в день. А у феллахов семьи большие, нужно покупать одежду, платить за воду и другие расходы. Я знаю, что государство помогает феллахам. Но все же доходы распределяются не совсем справедливо. Но у вас революция еще не закончена. Помешала война.

— У нас тоже будет хорошо. Будет, как у вас, когда построим социализм. Когда у вас будет коммунизм? Социализм хорошо, а коммунизм? Каждый будет брать всего сколько захочет и всем не хватит.

— Коммунизм нужно строить, как дом. Сначала заложить фундамент, потом первый этаж, потом второй и так строить столько, сколько нужно, чтобы всем хватило. Вы только будете закладывать фундамент, а мы построили уже несколько этажей. Чем будем лучше работать, тем быстрее построим. Главное, чтобы не было войны. Война может задержать строительство, так как рабочим нужно будет воевать, а не строить. Значит, социализму война не нужна. Что касается товаров, то разумные потребности будут удовлетворены полностью.

— Как это разумные потребности? Люди знаете какие? И то давай, и это да побольше.

— Мистер Фавзи, — обратился я к одному из офицеров, — у тебя есть телевизор?

— Нету.

— А сколько тебе нужно телевизоров? Одного хватит?

— Хватит.

— А кому нужно десять телевизоров?

— Но есть жадные, им и двадцать телевизоров будет мало.

— А куда он их денет? Продавать некому. В комнате сложить? А где сам жить будет? Значит, одного телевизора хватит, а если большая семья, — то два. Так же и питание. Больше, чем человек съест за всю свою жизнь, ему не нужно. Вот и получит столько, сколько съест.

— Тогда работать никто не будет. Все будут даром получать. Зачем работать?

— Если никто работать не будет, так никто ничего и не получит. Люди будут понимать, что все богатства создаются трудом человека и будут работать. Конечно, не так, как сейчас. Будет много машин для тяжелых работ. Люди будут работать по 4–5 часов.

— А как же бог? При коммунизме нельзя верить в бога?

— Почему нельзя? Это дело совести и сознания.

— А в Советском Союзе есть верующие?

— Есть. У нас в Средней Азии много мусульман. Есть мечети. Кто хочет, тот и молится Аллаху.

— А за это не наказывают?

— Нет, не наказывают. Я же сказал, что это личное дело каждого. Верующие живут так же, как все. Работают, учатся, женятся.

— А почему ты не веришь в бога?

— Я коммунист. А коммунисты считают, что бога нет и никогда не было. Его люди сами придумали. Это мое убеждение.

— А если бы тебе доказали, что бог есть?

— Таких доказательств нет. Чтобы поверить во что-то, нужно или увидеть или потрогать рукой. Есть другие способы доказательства, но этот самый лучший. Но вы сами говорите, что бог везде и нигде. Его нельзя ни видеть, ни слышать, ни потрогать.

— А ты видел Гитлера?

— Нет, не видел. А при чем тут Гитлер?

— Если не видел Гитлера, значит, его нет?

— Когда я говорю, что бога нельзя видеть, слышать или ощущать, я не имею в виду себя, а вообще людей. А Гитлера теперь действительно нет. Он отравился в Берлине от страха, что его захватят в плен наши солдаты. Но он был. Его видели другие, я его видел в кино. Мы воевали с немцами четыре года и хорошо знаем, что такое Гитлер. Гитлер отравился, а его помощников судили и повесили. Об этом знает весь мир. Гитлера родила женщина и поэтому, к сожалению, он человек. Фашисты с Гитлером уничтожили миллионы людей и погибли сами. А что может сделать хорошего или плохого бог?

— Бог тоже может наказать людей за плохое поведение.

— Каким образом?

— Послать болезнь и люди начнут умирать.

— Почему же бог не наказал Гитлера? Или его преступление было угодно богу?

Этот вопрос смутил моих слушателей. Они что-то быстро заговорили по-арабски между собой. Видимо, обсуждали неожиданный поворот в нашей беседе. После короткого, но довольно оживленного обмена мнениями последовал вопрос:

— А, может, бог через Гитлера наказал людей?

— Если это так, что кто скажет, за какую вину перед богом были наказаны многие и разные народы? Ведь народы, пострадавшие в войне, молятся разным богам, и Гитлер не особенно смотрел на это. Кроме того, погибло много детей. А разве дети могут иметь такой большой грех перед богом, чтобы их убивать? Каждый народ имеет хороших и плохих людей. А разве бомба с «Фантома» выбирает? Она уничтожает всех подряд: и мусульман, и христиан. Где же справедливость? Почему бог допускает это? Люди убивают людей, а не бог, и нужно разобраться, кто и зачем убивает. Есть войны справедливые, а есть несправедливые. Вы ведете справедливую войну. Правильно я говорю?

Мой вопрос снова привел в замешательство моих собеседников. Видимо, они почувствовали справедливость моих слов, но привычка мыслить по канонам ислама мешала им взглянуть на войну, как на социальное явление, полностью зависящее от человеческой деятельности. Теперь они о чем-то говорили гораздо дольше. Мы с переводчиком только переглядывались. Наконец арабы закончили свои обсуждения и, не отвечая на мои вопросы, снова спросили:

— А как быть с холерой? Уж это-то действительно наказание божие?

Признаться, я устал уже доказывать очевидное и доказанное и начал нервничать из-за непонятливости собеседников. Теперь-то я понимаю, что мне не хватало выдержки, а тогда меня возмущали их наивные вопросы. Я решил идти, что называется, в лоб.

— С холерой борются и побеждают ее врачи, то есть люди. Это доказывает, что холера не от бога. А если от бога, значит, люди выступили против бога и побеждают бога. А вы говорите, что бог все может.

Тут я вспомнил, как накануне этого вечера мимо моей мэльги провели одного солдата. Солдат так громко и жалобно стонал, что я выскочил из мэльги узнать, что случилось. В сумерках я увидел, как два солдата ведут третьего, который еле переставляет ноги и громко стонет. Я спросил, что случилось. Оказывается, солдата ужалил скорпион в средний палец правой руки. Они сводили его к доктору, тот сделал пострадавшему два укола. Теперь они вели его к себе в мэльгу. Утром я поинтересовался самочувствием этого солдата. Он оказался рядом, на КП, его, по моей просьбе, подвели ко мне. Солдат был еще бледен, но уже улыбался. Палец опух, но не сильно. Я пошутил, что укол доктора сзади — лучше укола скорпиона спереди. Солдат ушел. И теперь я прямо обратился к сидевшему здесь доктору:

— Вчера скорпион ужалил солдата. Может, бог наказал его? Ведь скорпиона тоже создал бог, только не знаю зачем. Как же доктор посмел делать солдату уколы? Значит, доктор против бога?

Это оказался слишком сильный и неожиданный удар. Молодой круглолицый и добродушный полковой врач чуть не свалился со стула. Он открыл рот и выпучил глаза, не в силах что-либо сказать. При свете полной луны лицо его еще более побледнело. Остальные офицеры тоже откинулись к спинкам стульев, словно их кто-то толкнул в грудь. Я пожалел о сказанном, но слово не воробей — вылетит не поймаешь. Когда беседа велась в несколько отвлеченном плане, все было хорошо. Когда я фактически обвинил одного из присутствующих в действии, направленном против бога, эффект получился для меня неожиданным. Случись это лет 15–20 назад, вряд ли я остался бы целым и невредимым. Ведь было время, и не столь давнее, когда убийство «неверного» расценивалось, как подвиг во имя Аллаха. Но времена изменились. Хотя ислам остался в основе идеологии арабской нации, но Кораном пользуются больше для воспитания моральных качеств людей.

Ведь Коран, как и другие церковные книги, призывает любить ближнего своего, запрещает алкоголь, призывает хорошо работать и так далее. Но тут же разрешает многоженство.

После непродолжительной немой сцены разговор возобновился, но велся вяло и скоро заглох. Да и время было позднее. После этого случая ко мне с вопросами о боге не обращались. Я опасался, что обидел арабов, и это отразится на моих взаимоотношениях с офицерами. Но этого, к частью, не случилось. Видимо, не так крепок дух веры, как это казалось. Я обратил внимание на то, что не так уж часто арабы совершают молитвы, а их по Корану нужно совершать по 5 раз в день. Каждая молитва длится от 5 до 30 минут. Когда я спросил некоторых офицеров об этом, они уклончиво ссылались на недостаток времени и что они компенсируют это хорошими поступками. А добродушный доктор впоследствии охотно снабжал меня таблетками от простудных заболеваний и делал прививки от холеры.

Таких вечеров было много. К сожалению, у меня переводчик был всего два дня. В непринужденной обстановке я узнавал о различных сторонах жизни и быта арабов, об их обычаях. Много рассказывал о Советском Союзе. Мы взаимно открывали друг другу различные стороны жизни своих стран и народов. Между мной и арабами стоял языковой барьер и преодолевать его приходилось с большим трудом.

Я часто вспоминал немую сцену после моего вопроса полковому врачу и как-то само-собой сложилось шутливое стихотворение:

Глава 8 Исмаилия. 30 августа 1970 года

В последний день перед вступлением в силу соглашения о прекращении огня утром 6 августа 1970 года полк снялся и вслед за зенитно-ракетным дивизионом двинулся на восток, ближе к каналу. Позиция для дивизиона еще не была готова, и вся его техника стояла открытой. Наш зенитно-артиллерийский полк, также без инженерного оборудования, занял боевой порядок вокруг дивизиона и начал окапываться.

Через несколько дней и мы, и дивизион зарылись в землю, обложились мешками с песком и по возможности замаскировались.

Инженерное оборудование закончили довольно быстро, так как самолеты Израиля больше не появлялись.

Проверили всю технику. Отремонтировали и отрегулировали все, что могли своим силами, кое-что отправили для ремонта в Каир.

Я и мистер Усэма несколько раз съездили в штаб армии. Там уже разработали планы мероприятий на период прекращения огня.

Планы предусматривали повышение боевой готовности, проведение занятий, тренировок, учений и учебных боевых стрельб. Сразу оказалось, что работать предстоит больше, чем во время боевых действий.

Засели за планирование, составили расписание занятий со всеми категориями личного состава полка. Едва все спланировали и приступили к плановым занятиям, мистер Усэма уехал на курсы в Александрию, а еще через несколько дней начальник штаба мистер Рефорд был переведен в Каир к новому месту службы из-за старого ранения в правую руку.

За командира остался начальник тыла мистер Фавзи Хэгаг. Ноша явно была не по плечу для мистера Фавзи и, как говорится, все поползло по швам. Занятия срывались, появлялись перебои в снабжении продовольствием, горючим.

Отъезд мистера Усэмы и Рэфорда для меня не был неожиданным. Об этом мы уже говорили раньше. Но вместо мистера Рефорда обещали дать нового начштаба, а его не было. Ко мне пришел мистер Фавзи. Из его слов, а точнее, по его виду, я понял, что он растерян. К тому же пришел приказ о новом перемещении ближе к каналу для прикрытия другого зенитно-ракетного дивизиона. Вместе с мистером Фавзи мы выехали и выбрали новый боевой порядок. Заехали к ракетчикам. Там я встретился с уже знакомым мне Валентином Сыроватским, который значительно раньше прошел через прикрываемую нами позицию. Я воспользовался его переводчиком и растолковал мистеру Фавзи, как организовать перемещение полка. Мистер Фавзи, в свою очередь, пожаловался мне, что он не может охватить всех возникших вопросов и попросил помочь ему.

Действительно, обстановка сложилась неблагоприятная, и при всем желании добросовестного и исполнительного мистера Фавзи он физически не мог справиться со свалившимся на него обязанностями.

В этот же день полк занял новый порядок примерно в 15 километрах западнее Исмаилии, и я выехал в штаб армии. После непродолжительных переговоров с полковником Юрием Пузановым и бригадиром мистером Хэльми мне обещали направить в полк нового начштаба в ближайшие дни. Обещание было выполнено, и через день мы встречали начштаба полка — молодого накыба Абдельазиз Гама. Двадцатичетырехлетний начштаба выглядел моложе своих лет. Из разговора с ним я узнал, что он окончил военный колледж, 15 дней командовал взводом, четыре года — батареей. Только назначили помощником начштаба и сразу к нам. Тонкое, редкое для арабов лицо. Нос с горбинкой. Взгляд спокойный, с усмешкой. Худой. Родился и рос на юге, в зажиточной семье. Отец умер. Мать имеет 20 феданнов земли. Общительный. Главное, знает зенитное дело и добросовестно относится к своим обязанностям.

Через несколько дней занятий, тренировок и подготовки техники одна из батарей выехала на полигон для производства учебно-полевых стрельб в районе Абу-Султана.

Когда я приехал туда, то увидел участок такой же пустыни, как и у Суэцкого канала. Никакого Абу-Султана не было. Из этого я сделал вывод, что отдельные места Аравийской пустыни, как у нас участок или массив леса, имеют свои названия.

Единственно, что отличало этот участок пустыни от других бетонированное кольцо диаметром метров 20 с металлическим столбом в центре. Вокруг столба на тросе бегал ярко-красный самолетик американского производства. Набрав необходимую скорость, самолетик отрывался от круговой взлетной полосы, отбрасывал ненужное в воздухе шасси. Это была мишень, которой управляли два офицера по радио.

Я думал, что самолетик будет сбит первыми же очередями, но не тут-то было. Высокая маневренность самолетика и ошибки расчетов позволяли ему уходить от трасс и нахально кружить в чистом небе. Пожалуй, только здесь я наглядно убедился, что, несмотря на большой боевой опыт и большое количество стрельб, арабам не хватает того «чуть-чуть», без чего нет мастера своего дела. А организация стрельб была такова, что не позволяла добиваться мастерства и ювелирной точности в боевой работе. Командование ПВО решило под предлогом уменьшить передвижение войск в зоне канала, технику на полигоне не менять, а возить личный состав других батарей по очереди. Таким образом, техника только одной батареи была отрегулирована и проверена стрельбой, а остальные стояли на своих огневых позициях.

Но и такая организация стрельб имела свои положительные моменты. Командиры батарей получали хорошую практику в управлении огнем. Особенно обращали внимание на своевременность открытия и прекращения огня. Это увеличивает эффективность стрельбы и дает большую экономию снарядов. Во время стрельб выявилась закономерность: большинство трасс отстающие. Запаздывание — хроническая болезнь арабов. Через несколько дней после стрельб, а точнее, вечером 29 августа, из штаба армии мне позвонил переводчик и сообщил, что в Исмаилии в 9 часов 30 августа состоится совещание, на которое вызывают в числе других советников и меня.

— А где я там буду искать это совещание? — спросил я.

— Совещание будет в столовой, — ответил переводчик.

— А где столовая?

— В Исмаилии.

— А сколько там столовых?

— Этого я не знаю.

— А есть ли кто-нибудь рядом из тех, кто знает?

— Нет, никого.

— Так где же я буду искать совещание?

— В столовой.

— Понятно, — ответил я и положил трубку.

В Исмаилии мне до этого бывать не приходилось и все же утром следующего дня на грузовике «Наср» с водителем я храбро отправился в путь. Пятнадцать километров мы проехали за пятнадцать минут. Переехали по высокому горбатому мосту через пресноводный канал и оказались на окраине города. Уверенный, что дальше судоходного канала меня все равно не пустят, я сказал водителю: «Алатуль[16]!» — и махнул рукой. Прямая и широкая улица с зеленой полосой посередине и с невысокими пальмами по сторонам привела нас в центр города. Здесь я увидел представителей военной полиции в красных беретах и на все их вопросы отвечал, что мне нужен «руси мусташар» — русский советник. После продолжительного и оживленного совещания полицейских с водителем один из полицейских сел ко мне в кабину и мы поехали по той же улице обратно. Не знаю сколько в Исмаилии столовых, но мы приехали после нескольких поворотов туда, куда было нужно. Только успел поздороваться с друзьями, как началось совещание.

После совещания нас угостили русским обедом. Были щи с мясом, котлеты и арбуз. Но вместо русского хлеба подали традиционные лепешки. Обед готовили повара-арабы и, несмотря на их старания, русского вкуса и запаха я не почувствовал. После обеда и перекура все разошлись по своим машинам. Вышел и я. Моего персонального грузовика на месте не оказалось, хотя я дважды повторил водителю, что меня нужно ожидать. После недолгих поисков и ожидания убедился, что машины по неизвестным причинам нет. Стал искать попутчика, и Валентин Головко любезно согласился подвезти меня, сделав крюк километров десять. Во время нашего разговора подошел «местный житель» Виктор Кузменко и предложил свои услуги в качестве гида. Мы с удовольствием согласились и уселись в прикрытый брезентом «Джип» ГАЗ-69. Выехали на знакомую уже улицу, проехали в центр и повернули на юг вдоль канала. Я с любопытством всматривался в фронтовой город. К моему удивлению город пострадал несильно. Только наглухо закрытые железными шторами витрины магазинов да редкие прохожие напоминали о том, что в нескольких сотнях метров проходит линия фронта. Ближе к каналу стали чаще попадаться дома с прострелянными стеклами. Тонкие стены легко пробиваются пулями крупного калибра насквозь. Отверстия от пуль аккуратные и обычно тянутся строчкой. Отверстия от осколков не имеют определенной формы, а различные по размеру и рассыпаны по стенам в беспорядке. Дома невысокие, большинство в два-три этажа. Их плохо видно из-за густых верхушек пальм. Водонапорные башни, а их в городе много, все как решето. Нет более легкого способа выгнать население из города, чем лишить его воды. Видимо, поэтому израильтяне старательно поработали над хорошо видимыми водонапорными башнями.

Тихий, без машин и без людей, зеленый от множества пальмовых рощ, кустов и цветов город, казалось, дремал под знойным солнцем. Проехали красивое здание Правления Суэцкого канала, замедлили ход у многоэтажного дома с флагом ООН на мачте и выехали в пальмовую рощу, иссеченную пулями и осколками. Здесь мы вышли. Осмотрелись. К нам подошел офицер и мы попросили провести нас к каналу. Офицер охотно согласился, и мы по узкой и глубокой траншее, вырытой в каменистом грунте, через пальмовую рощу направились за ним. В стенках траншеи часто встречались крепкие и толстые пальмовые корни. Мне стало жалко и красавицы пальмы, и покинутый жителями город. Немало поколений египтян потрудились в этих жарких безводных местах, чтобы сделать их пригодными для жизни. По извилистой траншее мы поднялись на высокий каменистый вал и увидели Суэцкий канал. Чтобы не привлечь внимания израильтян, осторожно выглядывали из-за кустов и пальм.

Неожиданным оказалось то, что на высоком берегу нам из-за зеленых кустов открылась желтая пустыня. Ни кустика, ни деревца. Прямо перед нами, на высоком свеженасыпанном песчаном валу стоял ярко-оранжевый бульдозер. Возможно, израильтяне обедали или пережидали жару и оставили свой бульдозер, как напоминание арабам о своем присутствии. Других признаков израильтян я не заметил. Да и были мы там всего несколько минут. Зеленая вода канала была неподвижной. Удовлетворив свое любопытство, мы той же дорогой вернулись к машине. Решили посмотреть на озеро Тимсах, что в переводе означает крокодил. Прекрасная пальмовая аллея привела нас к полуразрушенному мосту через пресноводный канал. Мост был разрушен в последний день перед заключением соглашения о прекращении огня. Тогда израильтяне нанесли удары по уцелевшим мостам, видимо, уже не надеясь воспользоваться ими после перемирия для рывка в глубь страны. Но полностью эту задачу выполнить они не смогли, помешали зенитчики.

Дорога через мост вела к Суэцкому судоходному каналу. Местность здесь открытая, и мы, осмотрев мост и полюбовавшись темно-синим озером в оправе ярко-желтых берегов, вернулись.

Вскоре я прибыл на КП и узнал, что водитель грузовика вернулся давно. Попытался узнать, почему он уехал, но так и не понял. Или он имел приказ отвезти меня и вернуться, или не понял моего распоряжения, или проявил недисциплинированность. Мистер Фавзи, наверное, чтобы успокоить меня, обещал водителя наказать, но за что, известно одному аллаху. Да и наказал ли, тоже знает один аллах. Я не настаивал. Несколько дней у нас полностью заняли тренировки, боевое дежурство, совершенствование инженерного оборудования и другие большие и малые заботы.

Неожиданно в штаб армии был вызван мистер Гама.

Вернувшись, он доложил мне, что получил приказ за три дня оборудовать и занять новый боевой порядок в районе г. Кебрит, дачного места на западном берегу Горького озера. После рекогносцировки местности выделили солдат для инженерного оборудования позиций, а с остальными продолжали занятия, несли боевое дежурство.

На исходе третьих суток, когда инженерные работы подходили к концу, мистер Гама сказал мне:

— Мистер Васили, приказ — новая позиция.

— Занимать новую позицию? — спросил я. Мне не хотелось этого делать средь белого дня, да и окопы хотя и можно было занимать, не были полностью обложены мешками с песком. Поэтому я предложил занимать новый боевой порядок в сумерках. В это время нас уже не видно с восточного берега озера, но еще была достаточно светло, чтобы батареи заняли свои огневые позиции быстро и без происшествий.

— Нет, мистер Васили, — выслушав меня, ответил мистер Гама, — другой позиция Суэц.

— При чем здесь Суэц, — не понимал я. — Хатли хорита, давай карту.

Принесли карту, и мистер Гама показал мне точку на северозападной окраине Суэца.

— Хэна, здесь.

— Или путает что-то мистер Гама, или я не могу понять, — подумал я. Три дня назад был получен не только приказ о перемещении, но и некоторые обоснования необходимости этого, а сегодня…

— Ты понимаешь, почему Суэц? — спросил я мистера Гаму, надеясь получить от него некоторые подробности, которые убедили бы меня, что полк действительно должен занять боевой порядок в районе Суэца.

— Не понимаю, — пожал плечами мистер Гама. Я, в свою очередь, не мог понять, чего не понимает мистер Гама: моего ли вопроса, или причины неожиданного приказа о перемещении.

— Нада ехать, — сказал Гама.

— Куда ехать? — спросил я.

— Хэна, здесь, — ткнул мистер Гама в карту.

Я посмотрел и увидел, что ехать нужно к мистеру Адаму Ивановичу Седлецкому. Полк возвращался туда, где я нашел его в первые дни пребывания в ОАР, но значительно ближе к каналу.

— Позиции там подготовлены? — спросил я мистера Гама, — или все нужно самим делать?

— Нус-унус (серединка на половинку), — ответа он.

Я решил, что это та позиция, что мы готовили в июне, но так и не заняли.

Когда прибыли на место, оказалось, что мои надежды не оправдались. Позиция была занята другим полком, где советником оказался коренастый, молчаливый, даже несколько угрюмый подполковник Владимир Бурковский.

Мы спешно начали переоборудовать многочисленные окопы, оставленные другими войсками. Налицо было явное недоразумение: на одну позицию назначали два полка. Я предложил мистеру Гама выехать в штаб армии и доложить обстановку. В штабе армии Адама Ивановича не оказалось, он выехал на полигон. Бригадир, начальник ПВО выслушал наш доклад, посмотрел на карту и сказал по-русски:

— Вот ваша позиция.

Мы с мистером Гамой переглянулись: позиция была на 10 километров севернее Суэца.

Выехали обратно в полк. Мистер Гама помрачнел. Кто-то явно напутал, и хотя мистер Гама не получил упрека, настроение его было неважным. Я понимал и сочувствовал ему, но ничем помочь не мог. В полк приехали, когда уже стемнело, поэтому на рекогносцировку решили выехать пораньше утром.

Глава 9 Суэц. 12 сентября 1970 года

Итак круг замкнулся. Я снова в Суэце. Но это скорее не круг, а многоугольник в треугольнике Суэц — Каир — Исмаилия. Вершина треугольника — Каир. Линия Суэц Исмаилия — основание треугольника. Сторона Каир — Суэц — пустынная дорога, почти прямая линия. Сторона Каир — Исмаилия — пресноводный канал, выгнутый к северу, и дорога вдоль него, среди вечнозеленых старых деревьев, через города и деревни. Вся площадь треугольника занята пустыней, переходящей от равнины с севера к горам у Суэца. Между равниной и горами — песчаные холмы, разделенные то узкими, то широкими лощинами и долинами. По ночам пустыня озаряется бесчисленными огоньками: светомаскировка не соблюдается в полной мере то ли по беспечности, то ли из-за уверенности, что налетов авиации больше не будет.

На рассвете выехали на рекогносцировку. Выбрать боевой порядок оказалось не простым делом. Плотность войск у канала довольно велика. Бесчисленные дороги, проложенные, кому где вздумалось, густым узором расписали пустыню. Люди, машины зарылись в песок так, что даже с близкого расстояния трудно увидеть что-либо. Впрочем, песок только сверху. На глубине 30–40 сантиметров лежит глина, перемешанная с гравием. Миллионы лет назад смоченная морской водой, а потом высушенным солнцем, эта глина впитала немало солдатского пота за последние годы.

Мы часто заезжали на вершины небольших плоских холмов для обзора местности. Везде нас радушно встречали и угощали чаем. Радушие объяснялось, наверное, не только присущим арабам гостеприимством и желанием узнать новости у неожиданных гостей, но и тем, что мы были представителями зенитчиков, способных если не уничтожить, то хотя бы отогнать самолеты Израиля. А они кружат над головой и днем, и ночью.

Мы же пользовались гостеприимством для того, чтобы узнать, где есть свободные участки пустыни.

Только к обеду закончили рекогносцировку и поехали в штаб армии с докладом.

На этот раз Адам Иванович оказался на месте, и я доложил ему обстановку.

— Не там выбирали, — сердито ответил мне он на мой доклад. Вот где вы должны стоять, — указал он на южный берег Горького озера. Тут у нас дырка пока. Вместе с Косиковым заткнешь ее.

— Мы уже два дня выбираем, и все не там, — с досадой сказал я. — Сейчас у Суэца позицию не оборудуем и новой нет.

— Пойдем к начальству, — ответил на мою жалобу Адам Иванович.

Мы выбрались из его мэльги и пошли на КП, Видимо, у меня было заметно недовольство, поэтому Адам Иванович сказал:

— Ничего. Сейчас разберемся. Поедешь туда, куда я сказал. Об этом мы уже раньше говорили, а кто переиначил, я не знаю. Но у Суэца вам делать нечего. Там и без вас хватит.

У начальника ПВО все решилось быстро, и Адам Иванович вызвался на следующий день поехать вместе с нами к Горькому озеру.

Решено было полк пока оставить на месте, на новую позицию выслать команду для отрывки окопов. А когда окопы будут готовы, в сумерках побатарейно занять огневые позиции. Местность в новом районе была несколько приподнята над озером и отлично просматривалась израильтянами, впрочем, и мы видели хорошо пустыню за каналом и некоторые укрепления на том берегу. Из штаба армии выехали голодными. Время обеда давно прошло да и есть нам было нечего. Я как-то увидел, что солдаты подбирают куски лепешек, выброшенные теми, кто был здесь раньше. В одной из батарей поинтересовался, почему нет обеда. С большим трудом узнал, что солдаты не ели уже два дня, с того времени, как прибыли к Суэцу. Офицеры и я всегда имели небольшой запас пищи и этим довольствовались при всех перемещениях. Солдаты же питались тем, что им давали. Тогда я не мог установить причину такого безобразия и удовлетворился тем, что мне сказали: «Скоро подвезут». До отъезда мистера Усэмы на учебу такого не случалось. Пища солдат, хотя и не отличалась разнообразием и обилием, но была сытная и, как они мне говорили, вкусная. У меня, правда, было другое мнение, но не будем спорить о вкусах.

Забегая вперед, скажу, что, когда приехал мистер Усэма, я рассказал ему о вынужденной голодовке солдат. Досталось, конечно, мистеру Фавзи. Но это не испортило наших отношений. Как я понял, при перемещении из одной армии в другую нужно было получить паек на трое суток. Но вместо пайка выдали бумагу на получение продовольствия на новом месте. На новом месте на бумагу смотреть не стали, так как был приказ продукты получать на старом месте. А бумагой солдат кормить еще не научились, хотя попытки были, и не только у арабов. В результате на большой площади лишились добычи грызуны, бездомные собаки и птицы.

Перспектива собрать лепешки в пустыне мне почему-то не понравилась, тем более что все это время я практически только обедал. Тогда моя душа еще отвергала фуль и атц. Впрочем, атц — вид супа она и сейчас отвергает. Поэтому я предложил поехать в Суэц и там поискать что-нибудь съестное.

Мистер Гама хлопнул себя по тощему животу и помахал рукой, морщась от боли. Наверное, ушиб ее о собственный позвоночник и охотно согласился. Темнело, когда мы въехали в город. Чем ближе к центру, тем чаще встречались разрушения и простреленное насквозь здание. Промелькнул кинотеатр с обвалившимся потолком, весь облепленный старыми афишами. По характеру обстрелов можно было понять, что велись они главным образом для устрашения населения. Жилые кварталы западной части города никак не могли служить оборонным целям.

Чаще стали встречаться прохожие. Вероятно, часть населения вернулась. Улицы выглядели более оживленными, чем в Исмаилии. На одной из узких улочек, куда мы въехали, светилась даже реклама. Посередине улицы вытянулся ряд тележек, столов, просто ящиков и корзин: шла оживленная торговля овощами, фруктами и другими продуктами. Мы остановились у открытых дверей небольшого ресторанчика и вошли внутрь.

Довольно большая комната тесно заставлена столами. Чуть ли не в центре зала стойка подпирает треснувший потолок. Ресторан был пуст. Мы приехали в промежутке между обедом и ужином. Повара тут же в зале что-то жарили на примусах, резали пополам лепешки и набивали половинки салатом, котлетами и еще чем-то зеленым с резким запахом. Пока нам готовили, я осматривал зал. Стены были увешаны картинами с непривычными для Египта пейзажами — горы, лес, снег. Одна из картин, как мне объяснил любезно хозяин (он же повар, он же официант), была «руси». И действительно, пейзаж напомнил мне родной Алтай.

Под картиной с заснеженными елями в двух клетках весело прыгали красивые пестрые попугайчики.

Когда заставили стол тарелками с жареным мясом, жареным картофелем, разными салатами, полуметровой длины вермишелью и другими яствами, оказалось, что я не хочу есть. Даже весьма ароматные запахи не возбуждали аппетита.

Мистер Гама с удивлением смотрел на меня и не мог понять, почему я лениво ковыряюсь в тарелке.

— Почему? — спрашивал он и указывал на мои полные и свои быстро пустевшие тарелки.

Я не знал, как ему объяснить неожиданное исчезновение аппетита. У меня для этого не хватило слов, а у мистера Гамы в запасе не было других вопросов, и он все допытывался «Ле?» — почему? и пожимал плечами.

А дело было в том, что я последние три с лишним месяца недоедал. Похудел килограммов на 5–7, но это меня не очень огорчало, так как моя фигура приняла вид, какой она имела лет 15–20 назад.

Пришлось сделать одну дополнительную дырочку на ремне, чтобы он лучше выполнял свое предназначение.

Но это не так много. Я знаю товарищей, похудевших на 15–20 килограммов и очень довольных этим обстоятельством — в условиях африканского лета жирным людям приходится труднее. Последние дни я почти совсем не ел и вот перед обильным столом у меня совсем не текут слюнки. Заказал бутылку пива. Мистер Гама наотрез пить отказался. «Коран» — только и сказал он, пришлось пить одному.

Закончили ужин, закупили продукты и в полной темноте вернулись в полк. Часа через три, видимо, под действием пива, разыгрался такой аппетит, что я, наверное, пошел бы собирать в пустыне лепешки, если бы не закупленные продукты. Вспоминая жареное мясо, оставленное мною в ресторане, с удовольствием проглотил все, что закупил на весь следующий день.

Утром снова выехали на позиции, но вернулись пораньше и теперь уже с удовольствием и вовремя пообедали в том же ресторане.

На этот раз мистер Абдельазиз Гама сам заказал две бутылки пива и при этом почему-то аллаха не вспоминал.

После обеда решили съездить и посмотреть Суэцкий канал. Едва выехали с относительно уцелевшей улочки, начались развалины. В одном месте бомба упала на трамвайный путь. Силой взрыва разорванные рельсы высоко загнулись кверху словно полозья огромных саней. Чем ближе к каналу, тем больше разрушений и тем меньше людей. Какая-то улица вывела нас на берег Суэцкого залива. На рейде стоят пять-шесть застрявших три года назад судна. Несколько барж лежит на боку у причала. Перед нами открылась широкая дамба с шоссейной дорогой, трамвайной и железнодорожной линиями, ведущими в Порт-Тауфик, не то пригород Суэца, не то самостоятельный порт и город. Дамба тянется вдоль залива километра три и соединяет два города. Порт-Тауфик разделен каналом на две части. Восточная часть оккупирована Израилем. На одном из высоких зданий ясно виден развевающийся флаг Израиля. Западная часть полностью оставлена жителями. Это наиболее пострадавший район города. Кроме патрулей египетской армии, никого не встретили. Под прикрытием полуразрушенного дома, не вылезая из машины, посмотрели на темно-синюю воду канала и повернули обратно.

Тяжелое чувство возникает при виде разрушенного и брошенного жителями города, жаль становится обездоленных горожан некогда оживленного и красивого Суэца. Сотни тысяч бездомных, потерявших все имущество и влачащих жалкое существование, ютятся по разным городам Египта. Несмотря на все усилия правительства, участь беженцев тяжела. Целыми семьями строят избушки, похожие скорее на сараюшки из обломков кирпича, камыша, старых одеял и прочего хлама, место которому на городских свалках. Только природа милостива к несчастным. Египет не знает минусовой температуры, а самая низкая температура в зимнее время по ночам бывает 5–8 градусов тепла. Высокий урожай овощей, фруктов, цитрусовых обеспечивает пищей феллахов и других бедняков. Из-за недостатка мяса его продают три дня в неделю. Да и в дни продажи мясо берут немногие. Во всяком случае, за мясом в очередях не стоят. Не каждому оно по карману.

Но я отвлекся.

По возвращении в полк мистер Абдельазиз сказал мне, что рано утром отправляет солдат для оборудования новых позиций. Я одобрил его решение, но выяснить, сколько солдат и с каким инструментом он отправляет их, мне не удалось.

Понадеялся, что он сумеет произвести правильный расчет, в трехдневный отпущенный нам срок оборудовать позиции и поддерживать боевую готовность.

Но утром увидел, что выделено всего примерно 10 процентов от личного состава.

— Мистер Абдельазиз, очень мало солдат, — сказал я, показывая на выделенных для работы.

— Не можно много, — ответил мистер Абдельазиз и показал на пушки, знаками давая понять, что нельзя снимать солдат с орудий, что они должны стрелять, если появятся самолеты. Правильно я говорю? — спросил он.

— Правильно, — ответил я, — но солдат на работу мало, — я жестом показал, как солдат лопатой копает землю.

Выразительное, с тонкими чертами лицо мистера Абдельазиза выражало и недоумение, и досаду: «Что ему нужно? казалось, говорило оно. — Соглашается, что с орудий брать нельзя и требует послать на позиции больше. Где же их брать?»

Я, признаться, тоже с досадой смотрел на мистера Абдельазиза и думал: «Как ему доказать, что можно и нужно выделить не менее 30 процентов солдат. При этом можно рассчитывать за три дня выполнить работы первой очереди, занять новый боевой порядок и продолжать инженерные работы».

Но договориться мы не смогли и, недовольные друг другом, сели в машину. На каждой огневой позиции я показывал на долбивших землю солдат и повторял:

— Калиль, мало.

Мистер Абдельазиз протягивал ко мне руки и поднимал тонкие плечи до ушей. Без переводчика я понимал его немой вопрос.

— Что делать?

После огневых позиций поехали на КП. К моему удивлению приехали не к песчаным холмам, где намечали КП, а к железнодорожному полустанку у переезда через железную дорогу Исмаилия — Суэц. Полустанок находился на возвышенности и имел одно длинное служебное здание обычной архитектуры, рядом с ним водонапорную башню и складское помещение в некотором удалении.

— Хэна (здесь) КП, — сказал мистер Абдельазиз.

Да простит он меня, но я в то время в душе ругал его на чем свет стоит.

— Ле (почему)? — спросил я его.

— Хенак, там земля нехорошо.

Чтобы не наговорить грубых и все равно бесполезных слов, я молча повернулся и пошел осматривать местность.

По другую сторону здания открылся вид на Горькое озеро. Суэцкого канала не было видно из-за пальм, густо разросшихся вдоль пресноводного канала. Но дальше хорошо просматривалась пустыня, занятая войсками Израиля. По узкой металлической лестнице я поднялся на водонапорную башню. Это был бы идеальный наблюдательный пункт, если бы он так же идеально не просматривался противником. С водонапорной башни открывалось почти все Горькое озеро, красиво блестевшее яркой синевой в обрамлении желто-золотистых берегов. Игрушечными казались суда, три года стоящие на якорях.

Западный берег окаймлен неширокой, но густой полосой финиковых пальм. Восточный берег пышет раскаленным песком: ни деревца, ни кустика. До озера километра четыре, а до канала и того меньше. Узкая темно-синяя лента канала кое-где видна через верхушки пальм. За каналом — кучки песка, возможно, укрепления израильтян. «Если я их вижу невооруженным глазом, то они меня тем более видят». С этой мыслью спустился на землю. Здание и башня имеют следы от осколков. Больших воронок нет. Наверное, обстреливала артиллерия, а может и минометы. Место для КП явно неудачное. Нас накроют здесь первым же залпом, как только возобновятся военные действия.

Вынужденная прогулка несколько успокоила меня, и я вошел в прохладное помещение, где разместился мистер Абдельазиз Гама, с решимостью объяснить, к чему может привести его странное решение о выборе нового места для КП. Главным же образом доказать, что можно на инженерное оборудование позиций батарей выделить 30 процентов солдат. Кроме того меня беспокоило труднообъяснимое чувство. Наверное, меня поймет каждый, кому приходилось длительное время командовать подразделениями или частью. Чувство это заключается в каком-то бессилии. Все как будто делается правильно и делается то, что нужно. В то же время делается как-то не так, как хочется, масса недоделок. Все расползается, солдаты слоняются без дела, а если работают, то так, что смотреть тошно. В таком случае нужно принимать решительные меры, встряхнуть людей, поставить конкретные и посильные задачи и настойчиво, я бы сказал, настырно добиваться своей цели.

Но как это сделать, если мы с мистером Абдельазизом Гамой только с недоумением разводим руками друг перед другом?

И все же нужно было работать.

Иначе незачем было лететь на Ил-62 за тридевять земель.

Я сел за расчеты. Зная штат полка, подробно расписал, из каких расчетов, какие номера можно использовать. В итоге оказалось, что без ущерба для боевой готовности можно 40 процентов солдат и сержантов привлечь к инженерному оборудованию позиций.

Затем начертил окопы и заштриховал те части их, которые нужно было выполнить в первую, во вторую и третью очереди. Учитывая силы и средства, крепость грунта для выполнения первоочередной работы, нужно было, по моим расчетам, три рабочих дня. Была вторая половина сентября. Дни стали короче и прохладнее. С учетом этого я определил рабочий день продолжительностью 10 часов. Это была солидная нагрузка для солдат, но иначе нельзя было уложиться в установленные сроки.

Расчеты заняли у меня часа полтора. Но чтобы рассказать о них мистеру Абдельазизу, мне потребовался весь день, включая и вынужденные перерывы, когда приходилось решать другие вопросы.

Цифровые данные мистер Абдельазиз воспринял относительно легко. Сложнее было рассказать о последовательности инженерных работ. Но к исходу дня мне удалось убедить его, что достаточно сначала выкопать для техники котлованы и аппарель, чтобы можно было вкатить технику в котлован. В таком виде и занять боевой порядок. После этого можно к инженерным работам привлечь весь личный состав и в течение последующих двух дней полностью закончить оборудование позиций. Мои расчеты подтвердились. Полк вовремя занял новый боевой порядок и подготовился к стрельбе.

Но КП полка мистер Абдельазиз оставил в помещении полустанка.

— Лe хэна КП (почему здесь КП)? — допытывался я.

Мистер Абдельазиз что-то объяснял мне, но понять я не мог. Чтобы показать, что я не согласен с его решением, я поселился в тылу полка, который находился километрах в двух западнее полустанка, в бывших складах разбитого аэродрома.

Впервые после прибытия я имел такой комфорт. Большая квадратная комната с двумя окнами и высоким потолком была для меня просторной. Кроме койки, стола, одного стула и бачка с водой, в ней ничего не было. Зато можно было ходить, не опасаясь задеть головой потолок. В мэльге от потолка до моей головы было 9 сантиметров, поэтому я инстинктивно всегда чуть пригибал голову. А тут я расхаживал вокруг стола свободно. Вечером нормальное освещение. В комнате прохладно. Окна закрыты сетками. Ни мух, ни москитов. Сплошное блаженство!

А на другой день я понял, почему мистер Абдельазиз Гама так упорно не хотел оборудовать новый КП. Догадался я по одной фразе, которую смог понять:

— Баадэ букра мистер Усэма рух хэна — послезавтра приезжает мистер Усэма.

Мистер Абдельазиз просто не хотел лишних забот и ответственности, хотя оборудование КП — его святая обязанность как начальника штаба.

Ни доказать, ни заставить оборудовать КП я не мог и решил воздействовать на него через штаб армии. Нельзя было оставлять полк такое продолжительное время без КП. В случае возобновления военных действий батареи оказались бы без управления. Ничем нельзя было оправдать такую бездеятельность, а объяснить можно было только беспечностью и самоуспокоенностью, появившимися в период прекращения огня.

Хотя мне было неудобно, но все же пришлось обратиться за помощью к мистеру Адаму Ивановичу Седлецкому. Это был первый случай моего обращения за помощью вследствие разногласий между мной и начштаба, исполнявшим обязанности командира полка. С такими мыслями я выехал в штаб армии и попал на совещание к мистеру Адаму. Совещание подходило к концу.

— Хорошо хоть приехал, — сердито встретил меня Адам Иванович. — Садись. Потом будешь оправдываться.

«Вот и первая неприятность от того, что КП не оборудован. Связи нет», — подумал я, усаживаясь на ближайший стул.

После совещания мы остались с Адамом Ивановичем вдвоем и я объяснил свое опоздание.

— Надо настойчивость проявлять. Что ты свою слабинку тут показываешь? — недовольно ответил Адам Иванович на мои сетования.

— Это я знаю. А как ее, настойчивость, проявлять? Я вот настойчиво прошу переводчика, а вы мне так же настойчиво не даете.

— Нет у меня переводчика.

— А я без переводчика не могу проявить настойчивость.

Адам Иванович понял, что разговор наш зашел в тупик и переменил тему.

— Слушай, что буду говорить. С одним тобой проведу совещание, — более приветливо произнес он и открыл свои записи. — Завтра можешь ехать в Каир отдыхать. В это время одна из батарей уйдет на полигон для проведения учебно-боевых стрельб в Каир-Вест. Каждой батарее дали по десять дней. С расчетом закончить стрельбы к ноябрю или в первых числах ноября. Чтобы к концу перемирия все были на местах. Послезавтра утром прибыть на полигон, проверить готовность батареи и приступить к тренировкам. Все остальное узнаешь на полигоне. Задача ясна?

— Ясна, — ответил я.

На этом наше совещания закончилось, и я вернулся в полк. Там уже знали о предстоящих стрельбах, и первая батарея готовилась к маршу.

Конец сентября по местным условиям не был жарким. Температура днем держалась примерно около тридцати градусов по Цельсию. Ночи стали прохладными. В небе чаще и чаще стали появляться облака. В пустыне, куда ни глянешь: десятки смерчей высоко поднимали столбы пыли. Издали эти столбы удивительно напоминали гигантских змей. Словно какие-то волшебники своей неслышимой для человеческого уха музыкой подняли их, и они, извиваясь тонкими гибкими телами, осматривали свои владения с высоты. При этом медленно перемещались в разных направлениях.

Любопытно зарождение смерча. В совершенно неподвижном сухом и горячем воздухе вдруг потянет прохладная струя, слово сквозняк из узкой щели. Струя приятно охлаждает лицо, забирается под куртку, холодит спину. Стоит сделать шаг в сторону — и снова неподвижный горячий воздух.

Но невидимая струя не пропадает. Словно наткнувшись на преграду, она поворачивает, ищет обходных путей. Но, наверное, не находит и поэтому возвращается на свой прежний путь, замкнув кольцо. Кольцо невелико. Не больше метра в диаметре. Вскоре кольцо можно наблюдать — легкая пыль начинает стремительно вращаться у самой земли. Поток воздуха не ослабевает, и пыль начинает приподниматься, как стенки складывающегося стакана. Кольцо становится шире. Внезапно порыв ветра вздымает крупный песок, и кольцо мгновенно вытягивается в длинный гибкий стебель. На высоте десятков метров верхушка стебля распускается в пышный цветок, который принимает различные очертания. То он похож на голову змеи, то на гриб ядерного взрыва.

Вместе со смерчами в Египет приходит осень. Теперь мы уже не прячемся от солнца, а солдаты с удовольствием сидят на пушках, так как для них в тени прохладно.

Ничто не предвещало нарушения планов боевой подготовки. А жить в Каире, в благоустроенной гостинице, без мух и москитов, есть пищу, приготовленную женой по-русски, хотя и из арабских продуктов, казалось осуществленной мечтой.

Вечером 27 сентября я прибыл в Каир. Смыл с себя древнюю пыль пустыни и с удовольствием съел картошку, зажаренную женой на свином сале. Жаль только, что нет русской селедки. А свиное сало, к удивлению, свободно продается в мясных магазинах. Правда, не во всех и не так уж много, но вполне достаточно для христиан и для неверующих.

Мусульмане свинину не едят, но свиней разводят для продажи.

Видимо, аллах не возражает даже от «поганого» животного, каким свинью считают приверженцы ислама, получать доход. А, может, это одно из свидетельств того, что аллах не так всемогущ, как его изображает Коран. Никакими логическими доводами невозможно доказать разумность запрета употреблять в пищу свинину. Вероятно составители Корана для своего времени, в VII веке нашей эры, были великими мудрецами. Во всяком случае людьми образованными и умными. Но со свиньей они явно, как говорится, перемудрили. Современных людей слепая вера не удовлетворяет, они ищут объяснений событий и явлений. Если объяснения не находятся, зарождается сомнение. А от сомнения до отрицания один шаг. Поэтому «святые отцы» всех вероисповеданий даже сомнения в существовании бога объявили тяжким грехом.

Древние мудрецы, таким образом, подложили своим последователям, буквально и фигурально выражаясь, большую свинью. Эта свинья, наряду с другими неувязками, подрывает корни ислама в наши дни.

Да и как не сомневаться, если большинство людей на земле, кушая свинину, причмокивают от удовольствия.

А может, мудрецы не такими уж были мудрецами. Взяли более древние книги да и переписали их. А чтобы им не предъявляли обвинения в плагиате, внесли свои изменения и дополнения. Иначе чем объяснить большое сходство христианской веры и ислама? А так видна самостоятельность мысли. Этим же, наверное, объясняется и то, что христиане молятся по три раза в день, а мусульмане — пять раз.

Теперь, правда, это объясняется тем, что мусульманская молитва заменяет физзарядку. Этому можно поверить, так как, действительно, все телодвижения мусульманина, совершающего намаз, очень напоминает вольное упражнение утренней физзарядки. А пятикратное омовение — это, конечно, для личной гигиены.

Глава 10 Траурные дни в Каире

Вечером 28 сентября в соседних зданиях, заселенных арабами, раздались громкие крики. Мы с женой вышли на балкон и с восьмого этажа пытались рассмотреть, что там происходит. По громким крикам и освещенным окнам нельзя было догадаться, чем так возбуждены люди. Жена высказала предположение, что кто-то умер.

— Если бы кто-то умер, то плач был бы в одной квартире или в одном доме, — возразил я. — Смотри, во всех домах открыты окна и во всех квартирах переполох. Может, несколько свадеб одновременно затеяли?

— На свадьбу не похоже, — ответила жена, иллюминаций нет, да и не кричат так на свадьбах. Помнишь, на крыше дома напротив была свадьба? Совсем тихо было.

Действительно, нам довелось увидеть свадьбу на крыше 10-этажного дома. Часть крыши была украшена гирляндами электролампочек. Нам хорошо были видны ходившие там люди, доносилась музыка и песни. Теперь же свет был только в окнах двух десятков 10-этажных зданий, составляющих «городок» Победы или по-арабски мединат Наср.

— Может, праздник какой, — высказал я предположение, — мусульмане свой обряд совершают.

Так мы и не поняли в тот вечер, что происходило в соседних домах.

Утром следующего дня выехал я на полигон. Путь наш лежал через весь город с востока на запад.

В центре города стали встречаться небольшие, но шумные демонстрации молодежи. Многие несли портреты Г. А. Насера, вырезанные из газет и наклеенные на картон. Обычно один из демонстрантов сидел на плечах товарищей лицом к колонне и что-то выкрикивал. В ответ ему дружно неслись возгласы, видимо, выражавшие одобрение.

Наше недоумение разъяснилось, когда мы по пути взяли переводчика Альфонса. Новость ошеломила нас: Умер Г. А. Насер!

Мы знали, что за несколько дней до этого в Каир прибыли главы арабских государств для обсуждения событий в Иордании, где произошли кровавые столкновения между армией Иордании и палестинскими партизанами. При этих столкновениях обе стороны потеряли людей и техники значительно больше, чем за все время войны с Израилем, не говоря уж о разрушениях в городах и жертвах среди гражданского населения Иордании.

На переговорах было достигнуто соглашение о мирном разрешении конфликта. Г. А. Насер, довольный успехом совещания, провожал на Каирском аэродроме высоких гостей. Неожиданно почувствовал себя плохо, был увезен в госпиталь и через три часа после первого приступа в 18 часов 45 минут скончался от инфаркта миокарда в возрасте 54 лет.

Неожиданная смерть Гамалъ Абдель Насера потрясла всех арабов. Вечером, когда мы возвращались с полигона, улицы города были полны народа. Многочисленные колонны, преимущественно мужской части населения, с портретами Г. А. Насера шествовали по улицам, громко скандируя лозунги и призывы: «Мы верны тебе, Насер!», «Насер — любимец бога!», «Выполним заветы Насера!» и т. д.

Наш автобус медленно двигался вместе с толпами демонстрантов, лавируя, объезжал по узким улочкам пробки. Переводчик Альфонс комментировал происходившее.

Мы обратили внимание на одну немногочисленную колонну. Она отличалась от других тем, что люди в ней шли молча. Оказалось это были христиане. Их обычай требует скорбного молчания в дни траура.

Демонстрации продолжались до поздней ночи. Правительство объявило всенародный траур на три дня. И все три дня на улицах Каира было столпотворение. Но кульминационным был день похорон. 1 октября 1970 года по сообщениям газет, на улицы Каира вышло примерно пять миллионов человек. Много приехало из других городов, сел и деревень. В армии была объявлена повышенная готовность и запрещены отпуска.

Нам в этот день приказали на полигон не выезжать. Да и невозможно было проехать. Улицы не вмещали людской поток. Балконы, заборы, карнизы, деревья, столбы — все было увешано и забито людьми, и все исступленно кричали хриплыми, сорванными голосами. Наряды полиции с большим трудом удерживали стихию людских потоков. Вертолет с телом Гамаль Абдель Насера сделал три круга над городом, после чего гроб установили на лафет. Траурный кортеж проделал свой скорбный путь от резиденции Гамаль Абдель Насера с острова на Ниле через мост Тахрир (Освобождения), по набережной Нила, по улице Рамзеса II к мечети, где было подготовлено место для захоронения.

Мы смотрели это по телевидению и то, что мы видели, трудно описать. Впоследствии стало известно, что пострадало примерно 500 человек. Многие деревья не выдержали тяжести людей и обламывались. Люди падали на головы демонстрантов. Миллионы рук тянулись к гробу Г. А. Насера. Три раза срывали флаг с его гроба. Жаркий, душный день способствовал обморокам, истерикам. Положение усугублялось тем, что Г. А. Насер умер в день, который мусульмане отмечают, как день вознесения пророка Магомета к Аллаху. Мусульмане верят, что аллах призвал в этот день Г. А. Насера, как и Магомета в 1270 году, к себе. Поэтому трудно было избавиться от впечатления, что были крики, не только выражающие горе, но и радость, что Г. А. Насер оказался любимцем бога, что это святой человек, а, значит, прикосновение к его гробу должно принести радость и облегчение в жизни.

На небольшом возвышении находились иностранные делегации, в том числе и наша во главе с А. Н. Косыгиным. Полиция не смогла удержать толпу народа и пришлось ей французского премьера буквально вытаскивать из людского водоворота.

Горе египтян было неподдельным. Чувствительные и сентиментальные арабы захлебывались слезами. Люди плакали при одном упоминании имени Г. А. Насера. Были закрыты все увеселительные заведения: кино, театры, ночные клубы, а также магазины.

2 октября мы выехали на полигон. На улицах по-прежнему проходили демонстрации в поддержку политического курса Г. А. Насера. Демонстрации были уже не столь бурными и многочисленными.

На полигоне офицеры и солдаты собирались группами и подолгу молчали, переживая случившееся. Ни о каких занятиях или стрельбах не было и речи. Потребовалось немало времени, чтобы вернуться в прежний ритм жизни. Только через двадцать дней отстрелялись батареи первой очереди вместо запланированных десяти дней.

Глава 11 Как я изучал арабский язык

Нельзя сказать, что я совершенно не знал арабского языка. При встрече с мистером Усэмой я бойко выложил весь свой запас арабских слов:

— Алейкум селям!

При этом без переводчика отлично понял ответ:

— Селям алейкум.

С этого момента я приступил к практическому изучению разговорного арабского языка.

Первые дни я узнавал значение слов по жестам и интонациям. Но слова, о смысле которых догадывался, почему-то не запоминались. Можно было бы прийти в отчаяние, бросить всякие попытки преодолеть языковой барьер и ждать, когда где-то подготовят и пришлют переводчика.

Но я не мог, подобно медведю, впасть в спячку, а значит, не мог отказаться от решения тех проблем, от которых зависит не только моя работа, но и сама жизнь.

Это был период активных действий авиации израильтян. Налеты следовали за налетами. Днем и ночью. Я скоро заметил закономерность полетов. Самолеты появлялись утром примерно в 9-10 часов, затем в 15–16 часов и в 22–23 часа. Ночью, как правило, самолеты сбрасывали светящиеся авиабомбы, иногда подныривали под них и бомбили. Но толку от этих бомбежек было мало.

Спать, правда, мешали.

Недостатки в инженерном оборудовании, в подготовке материальной части батарей и особенно в управлении огнем лежали, что называется, на поверхности. Но без знания языка я не мог активно вмешиваться в боевую работу. Стрельба часто велась скорее для того, чтобы избежать упрека за пропуск цели, чем для ее поражения. Поэтому огонь открывался на большой дальности и высоте. Это скорее было предупреждение противника об опасности, чем угроза поражения. И напрасная трата боеприпасов.

Но не только боевые дела не давали мне покоя. Чисто житейские вопросы, без решения которых нельзя было нормально жить, требовали арабского языка. Обстоятельства вынудили меня к интенсивному изучению языка моих новых друзей. При всей их доброжелательности и приветливости и даже при желании создать мне некоторые удобства их природная беспечность и неорганизованность причинили мне немало огорчений.

Так, я не шел в столовую до тех пор, пока меня не приведут туда (если не забудут, бывало и такое). Не ложился спать, пока солдат не приложит ладони к склоненной голове и не поманит меня за собой. На первых порах я не имел постоянного места и не знал, где придется ночевать следующую ночь. Я ложился в душной мэльге на голое и довольно колючее и пыльное одеяло в одних трусах и до утра не спал, ворочаясь с боку на бок, вытираясь полотенцем через каждые полчаса. Таким образом, у меня оказалось несколько свободных дней для наблюдений и размышлений. А полуголодная жизнь заставила искать выход из создавшейся обстановки. В поисках выхода я вспомнил нашего знаменитого путешественника Миклухо-Маклая.

Хоть и разделяла нас добрая сотня лет, но ситуация была похожа. Миклухо-Маклай, живя один среди папуасов, нашел способ научиться их языку, что в значительной степени помогло ему выполнить поставленные наукой задачи. Не говоря уж о том, что знание языка папуасов сохранило ему жизнь. Вспомнил я и дикого Пятницу. Уж если дикарь под руководством Робинзона изучил английский язык, то мне просто стыдно не знать арабского языка, общаясь с грамотными и вполне цивилизованными арабами.

Эти рассуждения вдохновили меня, и через несколько дней в моей записной книжке появились первые арабские слова, написанные русскими буквами: пить — ашраб, кушать — акэль. (Именно кушать, а не есть. Слово «есть» имеет два значения и не так просто разъяснить их значение арабу. Поэтому мы всегда говорим кушать, избавляя себя от ненужных объяснений и путаницы. Так же поступали с другими словами, имеющими несколько значений). Спать — анаом, простыня миляйя. Стол — тарабиза, стул — курси и так далее. Стоило мне запомнить десятка два слов, и жить стало легче.

Оказалось, что есть распорядок дня, а в нем, как в любом распорядке дня, отведено время для приема пищи, для отдыха и для работы.

Появились (хоть и не сразу) простыни. Чай и кока-колу я стал пить не только по приглашению, но всегда, когда появлялась жажда.

Нет, я не преодолел языковой барьер. Мне удалось заглянуть сквозь узкую щелочку на ту сторону, и я увидел много интересного и непонятного.

Недели через две мне удалось достать русско-арабский разговорник. С помощью разговорника дела мои двинулись вперед с гораздо большей скоростью. Я усердно читал арабские слова, написанные русскими буквами, и арабы, хотя и с некоторым напряжением, понимали меня. Иногда они шумно спорили между собою. Заставляли повторять иное слово по нескольку раз. Наверное, добивались нужного звучания и тональности. Добившись своего, громко смеялись и хлопали друг друга по ладоням. При этом дружно говорили:

— Тамам, порядок, мистер Васили!

Но обратная связь совершенно не действовала. Передача информации шла в одном направлении: от меня к арабам. Изучая разговорник, я обнаружил, что я знаю гораздо больше арабских слов, чем думал.

Оказалось, что не так уж трудно запомнить еще десятка два слов из арабского лексикона, потому что это были и русские слова, но имели арабское значение.

Судите сами. Разве трудно запомнить, что арабское слово «сундук» означает по-русски «ящик»? Слово «базар» — «рынок», или тот же базар. Но если вы скажете вместо «базар» «сук», то и в этом случае араб поймет, что вы интересуетесь базаром, а не сучком.

Исходя и этого, я составил небольшой словарь:

бедный — фыкыр,

брюки — панталон,

бритва — мусс,

валюта — флюс,

бык — тиран,

газета — журнал,

вдвоем — сава,

гром — рад,

добрый — хасан (имя),

кувшин — олля,

котлета (фарш) — кофта,

кулак — яд,

клоп — бак,

лето — сейф,

кукуруза — дора,

мозг — мох,

ночь — лель,

огонь — нирон,

плотина — тын,

яд — сам,

хитрый — макар,

сало — саман,

девочка — бинта,

соловей — бульбуль,

мать — ум,

небо — сама,

работа — щеголь,

тесть, свекр — хам.

брат — ах.

Внимательно просмотрев значение слов в моем словаре, легко запомнить, что, например, кулак это вовсе не кулак, а яд, что плотина — это воспетый в песнях тын, а хитрый макар — тот самый Макар, который телят не гонял (хитрец знал, что гнать их придется очень далеко!).

Известное стихотворение Пушкина «Тираны мира! трепещите!» дословно переводится: «Быки мира! Трепещите!»

Некоторые слова запомнились сразу и навсегда. А может, не сразу, а в силу постоянного напоминания. Но что навсегда, бесспорно. Тучи надоедливых мух. Разве забудешь, что их называют дэббэн. Это днем. А ночью кровопийцы москиты — намус.

Появились в мэльге мыши — фаар. И всем им нужно делать «касуру». Слово «касура» столь универсальное, что сходу модно набрать дюжину ее значений: авария, смерть, болезнь, поломка, неисправность, ошибка и так далее.

Короче, любая неприятность есть «касура». Любопытно, что арабы считают «касура» русским словом и о любом неприятном случае говорят нам «касура». Русские же считают это слово арабским и действует так же. В любом случае для ясности нужно показать, что «касура» — нога, автомашина, колесо, самолет, страна, дом и прочее. Но скорее всего это слово интернационально и корень его арабский «каср» ломать или искаженное «максура» — равнозначное немецкому «капут». А вот со словом «фантазея» совсем непонятно. Арабы считают его русским, русские — арабским. Означает оно — отдых, отпуск. Хотя по-арабски слово «фантаз» — башня, а «отпуск» — агяза.

Так постепенно я накапливал запас арабских слов. Нельзя сказать и о том, что мне просто повезло. Накыб — капитан Усэма и ракыб — сержант Адель прилично знали немецкий язык.

Мой скромный запас немецких слов весьма пригодился. Помог мне и гунди рядовой Саади, некогда работавший на строительстве Асуанской плотины с нашими рабочими. Уже через три месяца в моей записной книжке оказалось около 3000 слов. (В голове значительно меньше). И десятка три фраз и предложений.

Саади где-то удалось достать русско-арабский словарь. Я воспользовался его удачной покупкой.

Сначала по алфавиту выписал в записную книжку все русские слова, которые посчитал наиболее нужными в моем положении, затем показывал их Саади. Саади читал их по-арабски, передавал значение русских слов, а я на слух записывал их русскими буквами. Часто Саади говорил:

— Можно так — можно так. Мумкен кеда — мумкен кеда.

Тогда приходилось записывать два-три значения слов.

Например, слово «здесь» можно произносить как «эсена» и как «хина»; слово «когда» как «имта» и «эмта»; слово «мужчина» как «рагаль», «рогуль» и «регель».

Часто встречались такие слова, что мои уши их не воспринимали, как что-то членораздельное…

Попробуйте-ка записать на слух такие слова, как: Ваша национальность? — гинсийаток э? Сионизм — ас-сыхнюйнииия, коммунизм — аш-шуйюиййя и так далее. И вы поймете мои муки, когда я по одной букве писал, заставляя бедного Саади десятки раз повторять одно и то же слово. Трудность заключается и в том, что в арабском языке большое значение имеет ударение. Перестановка ударения может совершенно изменить значение слова. Так, неправильное ударение мгновенно превращает Гамаль (мужское имя) в верблюда — гамаль. Кэбль — сердце, кабль — собака. Свои записи я в тот же день проверял в разговорах с арабами. К моему удовольствию, меня в основном понимали и исправлений делать не приходилось.

Прибегал я и к таким ухищрениям.

Например, слово макмурея (командировка) разбивал на части: мак — растение, цветок семейства маковых; мур — первые три буквы моей фамилии; эя последние буквы русского алфавита без «ю».

Для разговора по специальным вопросам приходилось чертить различные схемы, рисунки, чертежи. К счастью, мистер Усэма в них неплохо разбирался, и разговор происходил, если это можно назвать разговором, при помощи условных знаков и обозначений.

Несмотря на все трудности это были для меня идеальные условия для изучения арабского языка. Уже через месяц мистер Усэма говорил мне:

— Мистер Васили карошо говорить араби.

На это я скромно отвечал:

— Швай — швай, мало-помалу.

И не забывал добавлять:

— Мистер Усэма хорошо говорит по-русски.

Так, похваливая друг друга, мы преодолевали языковой барьер. Успехи в изучении арабского языка могли быть более значительны, если бы старшие начальники, от кого это зависело, проявили бы инициативу в этом деле. По моему мнению, совершенно необходимо для тех, кто выезжает за границу, провести несколько дней занятий по изучению языка страны пребывания. На этих занятиях можно познакомиться с основами языка, с его особенностями.

Необходимо также обеспечить выпуск разговорников в достаточном количестве. В стране пребывания нужно создать заинтересованность в изучении языка.

Не секрет, что многие считают изучение иностранного языка личным делом, а поэтому не хотят «засорять мозги».

Однако знание иностранного языка, особенно языка страны пребывания, в современных условиях выходит за рамки личных интересов.

По собственному опыту знаю, что любой совет, любая рекомендация с большей охотой выполняются, если они изложены на родном языке.

А ведь можно бы включить в программу командирской подготовки 1–2 часа в месяц на изучение иностранного языка, ввести систему зачетов один раз в шесть месяцев. За успехи в изучении иностранного языка отмечать в приказах, вручать грамоты, памятные подарки.

Такие мероприятия стимулировали бы изучение иностранного языка, что подняло бы авторитет советских людей среди тех, с кем нам приходилось общаться.

Арабы чутко реагируют и высказывают неудовольствие, если знают, что за полгода русский специалист не может сказать двух слов по-арабски. Они расценивают это, как пренебрежение к ним.

К сожалению, никто не обобщает опыт по изучению арабского языка. Я знаю многих товарищей, за 6–8 месяцев настолько хорошо изучивших арабский язык, что в большинстве случаев они обходились без переводчика.

Наши видные военачальники в своих мемуарах о войне в Китае и Испании ни единым словом не обмолвились, как они общались со своими коллегами — иностранцами. Приходится только предполагать, что они отлично знали иностранные языки или были обеспечены переводчиками.

Из литературы мне известен пример успешною преодоления языкового барьера это Н. Н. Миклухо-Маклай с папуасами и Пятница с Робинзоном Крузо.