Запрещенный Союз. Хиппи, мистики, диссиденты

Предисловие

Настоящее произведение представляет собой автобиографическую сагу о неофициальной, потаенной жизни в СССР. Сюжетно в ней переплетены две темы: богемно-диссидентское подполье в Прибалтике и России и авантюрные путешествия пипла в Среднюю Азию.

Первая тема касается истории появления в Эстонии движения хиппи, распространения в СССР психоделической культуры «детей цветов» и их мистики в формате нью-эйджа. Но в советской мистической среде можно было встретить не только хиппи. Диссиденты и авантюристы, художники и ученые, психиатры и силовики пересекались на оккультных шабашах в салонах парапсихологических обществ и на подпольных уроках йоги. Наиболее передовая часть этого магического легиона прорвалась в Среднюю Азию и сформировала там уникальное подполье с привлечением местного материала. Описанию среднеазиатских реалий, где местное общество существовало в условиях симбиоза формализованной советской власти и феодально-кланового хозяйства, посвящена вторая тема. Мистический Восток суфийских мавзолеев и тайной науки исмаилитов сочетается с портретами членов ЦК КПСС в чайханах и реальным коммунизмом махалли (родовой общины). Здесь тоже были свои хиппи, мистики и диссиденты, часть которых установила обратную связь с Москвой, Питером и Прибалтикой. Тайные секты, нелегальные религиозные сообщества, самиздат, спецслужбы, снежный человек, иностранные агенты, масоны, богемные тусовки, валютчики и новые русские — весь этот калейдоскоп типажей присутствует в ткани книги, воспроизводящей атмосферу малоизвестного широким читательским кругам современной России культурно-идеологического андеграунда эпохи позднего СССР. Все события даются в хронологическом порядке и строго соответствуют действительности. В качестве документальных свидетельств приводятся выдержки из личных дневников отдельных героев повествования, фрагменты из частной переписки с ними, а также материалы из СМИ и других источников. Автор широко использует два типа сленга: хипповый спич и мистическое арго в духе нью-эйджа. В главах про Восток много местных слов и выражений. Вместе с тем настоящее произведение не является простым механистическим фиксированием событий по дневниковому принципу. В тексте присутствуют множество аллегорий и символических сцен, скрытых от непосвященных за вполне «медицинским» описанием реальности. Широко представлены различные измененные состояния (от легкого сдвига до тяжелого бреда), контекст которых важен для восприятия общей концепции произведения, написанного в традициях русского психоделического реализма (реальность как трип).

Описанные ниже события охватывают более десяти лет. Автор еще успел примкнуть к первому, вудстокскому поколению «детей цветов», которые начали появляться в СССР во второй половине шестидесятых на смену стилягам и попсовикам. В это же время в Советском Союзе стало складываться правозащитное движение, с которым автору также довелось столкнуться. На диссидентском фланге противостояния советской системе, между хиппи и правозащитниками — как наименее и наиболее политизированными социальными кластерами, — располагались творческие люди (музыканты, художники, режиссеры) и мистики, предъявлявшие собственные счета реальности.

1. Хиппи в Эстонии. Как это начиналось Таллин — Питер — Москва. 1968–1973

В 1968 году в журнале «Вокруг света» была напечатана статья аса советской официозной журналистики Генриха Боровика «Хождение в страну „Хиппляндию“»: «Нынешнее общество бесчеловечно. Оно уродует человека с детства, еще в семье. Прививает ему жизненные принципы стяжательства. Хиппи предлагает: человек должен стать наконец самим собой. Для этого — ячейка общества, не семья, а коммуна. Детей воспитывать сообща. Ребенок должен воспринимать сложный облик общества, не повторять повадки и взгляды своих родителей. Система жизни — коммуна индивидуальностей. Каждый живет, как хочет, делает, что хочет. Проявляет себя, как ему угодно. Институты современного общества, которые калечат людей, — роскошь, богатство, собственность — надо уничтожить. Жизнь должна быть проста. Механизация уродует людей. Ближе к природе. Долой войну. Долой войну во Вьетнаме. Долой Джонсона. Любовь, а не война…» Для меня, тогда тринадцатилетнего подростка, этот материал стал настоящим откровением. Невероятное безумие хиппового образа жизни просто ошеломляло. Я до сих пор помню описанные Боровиком сюжеты о том, как хиппи разбросали со зрительского балкона нью-йоркской биржи доллары, вызвав настоящую панику в брокерском зале; как некий волосатый путешествовал в самолете бизнес-классом, купив отдельное место для своей гитары; как человек, завернутый в армейское одеяло, гордо носил на шее амулет в виде стеклянной пробирки, в которой ползала живая муха… Ну надо же, живут же люди!

Подростковый максимализм, конечно, не мог после всего этого просто так молчать в тряпочку. Тем более что к началам поп- и рок-культуры того времени я уже был некоторым образом причастен — через музыкальные передачи «Голоса Америки», «Радио Люксембург» и финских телепрограмм, принимавшихся в родном Таллине с помощью специальных приставок кустарного производства. В том же году я облачился в свой первый «хипповый» наряд: джинсы индийской фирмы Milton's, за которыми стояли невероятные очереди любителей попсы всех возрастов, и коричневую фланелевую рубашку, к спине которой я пришил отодранный от обивки стула кусок темной кожи с тремя магическими буквами, собственноручно выведенными белой масляной краской: «POP». «Рор» [ror] — периодически слышал я за собой голоса русскоязычных прохожих, пытавшихся озвучить непонятную для их менталитета абракадабру. Как сказал один из родоначальников хиппизма Эбби Хоффман: «Ясность — не наша цель. Наша цель — сбить всех с толку. Нас не понимают — и это замечательно: понимая нас, они нашли бы способ нас контролировать».

В том же году в Таллине прошел первый в СССР рок-фестиваль. Это историческое событие состоялось в воскресенье 28 апреля в кинотеатре «Космос». Несмотря на полное отсутствие публичной рекламы, толпа собралась такая, что она стала мешать движению транспорта. Сам объект был взят в двойное кольцо оцепления: первое, малое, — из ментов, второе, внешнее, — из мореходцев. Тем не менее задержаний не было. Это, видимо, потому, что публика была в основном эстонская, корректная. Русский рок такого, конечно же, не потерпел бы! Зал был, естественно, переполнен, народ тащился три часа подряд. Выступали исключительно местные команды: Kristallid, Mikronid, Poissmehed, Langevad Tähed, Virmalised, Poppojad.

Я ходил на фестиваль в сопровождении старших товарищей-попсовиков, которые еще не называли себя хиппи, а скорее примыкали к стилягам. Классическое облачение попсовика предполагало прежде всего максимально широкие клеша́ из зеленого бархата, желательно — с красным шелковым клином, в котором горело бы несколько лампочек из новогодней гирлянды (батарейка — в кармане); снизу штанины подшиты зипперами. Пиджак — пиратский: с длинными фалдами, вельвет или бархат, золотые пуговицы. Мы уже бренчали на гитарах битловские хиты: «Dizzy Miss Lizzy», «Twist and Shout», «Money»… Ранние роллинги, Kinks… По домоуправлениям и в Домах культуры создавались вокально-инструментальные ансамбли, в которых подростки упражнялись в игре на электрогитарах и ударных инструментах. Выступали в основном на школьных танцах, даже ухитрялись на этом зарабатывать. На танцах в клубах сцену держали более маститые коллективы, уже не школьные. И репертуар у них был позабористее: «Зеппелин», «Крим»…

Осенью 1969 года в Таллине при моем непосредственном участии открылся один из первых в городе хипповых клубов — «Раку» (Raku). Так назывался зверосовхоз по разведению черно-бурых лисиц, который находился практически в черте города, между Кивимяэ и Мяннику. Мой папа работал в те годы директором тамошнего Дома культуры и, как человек творческий, однажды предложил мне поучаствовать в организации совхозных танцев:

— Ты же играешь в рок-группе? Вот и давайте, будете выступать у нас в клубе!

Рок-группа — это сильно сказано. Мы иногда собирались с приятелями побренчать на акустических гитарах, имитируя битлов и роллингов, пару раз даже выступали на школьных вечерах, но чтобы регулярно играть на танцах… На наш первый вечер в «Раку» пришли человек десять, в основном сотрудники клуба и их знакомые. Мы, конечно, покуражились. Я, подражая Джерри Ли Льюису, поездил задом по роялю. Вместо ударной установки у нас был позорный пионерский барабан с отстойной тарелкой, напоминавшей по саунду звяканье кастрюли. Гитары с самодельными адаптерами пустили через клубные усилители. Народ в зале, конечно, подпил; пары жались по углам; свет, за исключением сценического «юпитера», вырубили. Но такой расколбас, безусловно, не отвечал ожиданиям ни самого народа, ни, конечно же, администрации клуба. Ведь речь-то шла о том, чтобы заработать на танцах левую кассу!

Я предложил папе привлечь альтернативную группу со всеми делами. И такая вскоре нашлась: музыкальный коллектив под романтическим названием Lüürikud («Лирики»). На самом деле это был крутой хардкор. Волосатые парни в потертой джинсе играли в основном песни Led Zeppelin и аналогичные «тяжелые» хиты. Надо сказать, вместе с ними в клубе появилась и специфическая публика, навалившая по наводке самих музыкантов. Это была самая что ни на есть продвинутая эстонская рок-хип-сцена. Моего папу — бывшего чекиста, изгнанного из органов за пьянку и считавшего, что земной жизнью управляют инопланетяне, — мало волновало соблюдение на общественно-культурных мероприятиях во вверенном ему заведении морального кодекса строителей коммунизма. Главное — это сборы. Поэтому он принципиально не вмешивался в процессы становления молодежной контркультуры в подотчетном ему учреждении. В «Раку» можно было все: хоть креветкой, хоть раком… Плати рубль за вход — и «огонь по штабам»! В огромном фойе стояло два бильярдных стола, которые активно использовались сторонниками входящей тогда в моду теории фри-лав. Мне была выделена на втором этаже клуба отдельная комната, которая была превращена в эффективный чилаут. Напитки — с собой. Но главный отрыв происходил, конечно, в зале, на танцполе. То есть буквально на полу.

Моим личным вкладом в альтернативную культуру тех лет стал так называемый «Раку»-рок, а говоря точнее — рок на спине. Началось с того, что группа очень ретивых хиппов, заслышав первые аккорды «She's Just a Woman», упала, мотая хайром, на колени и вознося трепещущие руки к потолку, украшенному лепниной и мозаикой в духе неоантичной эстетики соц-арта. Наша компания, понятное дело, отставать никак не могла. При этом дух свободы диктовал максималистские решения. Недолго думая, я бросился на танцпол прямо навзничь, спиной, имитируя движениями конечностей нечто вроде эпилептического припадка. Понятное дело, что все «наши» тут же подхватили тему, а вслед за ними и остальные. После этого в промежутках между «танцами» с пола практически никто не поднимался в ожидании новых тем соло-гитары и драм-басовой секции. Все это продолжалось где-то около года, до следующей осени, когда в клубе затеяли ремонт и хипповые шабаши там прекратились. Думали — ненадолго, но процедура затягивалась, и пипл нашел себе новую точку отрыва — в клубе пожарных «Притсу»[1].

Площадь Победы (ныне Свободы), или по-эстонски Выйду-вяльяк (Võidu väljak), — это самый центр города. Здесь устраивались официальные демонстрации и парады. Наша семья до 1970 года жила буквально за углом — в примыкающем к гостинице Palace сером доме с человеческой фигурой на фронтоне. В дни, когда на площади проходили советские праздничные шествия, весь квартал перекрывали для «посторонних». При этом наш дом оказывался внутри зоны оцепления. Из нашего двора можно было через арку выйти прямо к задней стороне правительственной трибуны. В детстве я любил бегать сюда смотреть военные парады. К концу шестидесятых на Выйду-вяльяк стали собираться местные стиляги, мажоры и попсовики — модная публика, уже начавшая отращивать волосы.

В шестьдесят девятом на площади появились первые хиппи: хайрастые в тертых «левиса́х», они же меломаны. Тут, на пятачке за торговыми киосками, шел интенсивный обмен контрафактной западной аудиопродукцией в ярком глянце фирменных упаковок: «Meet the Beatles», «Aftermath», «Electric Ladyland», «The Piper at the Gates of Dawn»… Я тоже тут бывал периодически, включившись в меломанскую сеть сначала на уровне школьной ячейки (подростки из параллельных классов), затем — районной (знакомые из других школ). Значительная часть иностранных пластинок попадала сюда, на площадь, через моряков-загранщиков, включая курсантов мореходки, среди которых, кстати говоря, можно было встретить не только расчетливых дельцов (чего еще ждать от торгового флота!), но и страстных собирателей западных LP.

Обычные смертные могли коллекционировать лишь магнитофонные записи, которые тем не менее делались с оригинального диска. Конечно, практиковалась и запись с записи, но это уже для непосвященных. Как правило, рядовой меломан получал на ограниченное время одну-две пластинки, которые сначала записывал себе, а потом пытался, опять же на время, обменять на что-либо равноценное. Для этого нужно было обзванивать других меломанов, выясняя возможности и условия чейнджа. Каждый LP имел свой рейтинг в зависимости от группы и альбома. Один высокорейтинговый диск можно было обменять на два-три низкорейтинговых. Престижные пластинки стоили от ста рублей и выше, средняя цена обычного альбома была от 30 до 60 рублей при типичной для СССР месячной зарплате 120 рублей. При этом коллекционеры высшей категории имели в запасниках десятки альбомов! Одними из первых серьезных хиппи-меломанов, с которыми мне пришлось познакомиться, были такие люди, как Александр «Сассь» Дормидонтов[2], Лео Пихлакас, Вова Верхоглядов, Паап Кылар[3]…

К весне 1971 года на площади уже собирались все ключевые «волосатые» города, а также залетные бродяги из разных мест СССР. Среди завсегдатаев пятачка были такие люди, как Петька Пузырь, Костя Захаров, Саша Кунингас, его подруга Ирка Лягуха и ее подруга Лёлик, Наташа Джаггер, Валера Журба, Патрик, Стейтс, Володя Будкевич, Влад Одесский, Энди… По субботам весь народ ходил в «Притсу», двухэтажное здание из серого бутового камня и с пожарной каланчой, стоявшее на площади Виру, до которой с Выйду-вяльяк было пять минут ходу. Некогда это был клуб МВД, и именно здесь, на танцах, познакомились мои родители. А теперь народ глушила набиравшая обороты группа Toonika, репертуар которой на девяносто процентов состоял из кавер-версий Deep Purple и Black Sabbath. В «Пожарке», помимо местного пипла, выступали также заезжие гастролеры.

Самым волосатым среди всех был человек с густыми черными патлами аж по самые локти, которого все звали Лео[4]. Как выяснилось, он специально приезжал из Питера на эти танцы — оторваться и помотать хайром. Благо таллинские менты за волосы так шибко не прихватывали, как их российские коллеги, да и за драную джинсню не очень-то мели. Одним словом, почти Запад. Встретил я там и двух лакированных мальчиков из Москвы — тоже хайрастых, но не в «левисовой» рванине, а в модных шелковых рубахах и полосатых брюках стиляжьего вида: золотая молодежь типа смогистов[5]… Ну и само собой разумеется, в клубе толпились хиппицы с распущенными волосами, в фенечках и побрякушках а-ля Вудсток. Разогревшись под «Айрон мэна», мы впадали в полный «параноид» с перспективой зарубиться на всю «блэк найт» где-нибудь в темном углу с батлом нелегально пронесенного на танцы бухла…

Иногда администрация клуба пыталась ограничить хипповый беспредел и устраивала перед входом фейсконтроль с задачей не пропускать никого в джинсах, а молодых людей проверять еще и на наличие галстука. Но эти рогатки в отношении дресс-кода достаточно легко преодолевались: вместо галстука к шее прикладывался завязанный узлом носок, а что касается джинсов, то кто-нибудь просто выбрасывал из окна дежурные брюки, в которые, прямо поверх джинсни, облачался очередной фрик, чтобы потом вновь выбросить их из окна другому. Так, в одних и тех же брюках, могла пройти через заветные двери целая компания. В некоторых случаях, правда, особо ретивые и подпившие пытались сразу, без маскарада, лезть в окно на второй этаж. Опять же — на билете сэкономить…

Однажды во время очередного «параноида» я обратил внимание на человека с мефистофельской бородкой и черными кудрями до плеч, который трясся в полном экстазе, размахивая руками и запрокидывая голову как бы в эпилептических конвульсиях. Правда, отрывался в зале подобным образом не он один, но кудрявый всех перехлестывал по какому-то совершенно запредельному драйву. Уже после танцев, когда вечер закончился, он подошел к нашей интернациональной компании и сообщил, что в ближайшие выходные в семидесяти километрах от Таллина состоится тайный сейшн рок-группы Keldriline Heli («Погребальный звон»).

Это была в то время одна из самых авангардных эстонских команд, особенность которой состояла в том, что она исполняла в основном собственные вещи, а не кавер-версии известных хитов (чем грешило подавляющее большинство ранних советских рок-коллективов).

На этот сейшн я поехал автостопом вместе с Владом и еще одним хмырем, которого Влад мне представил как мексиканца Роджера, якобы путешествующего стопом по свету. Этот Роджер в самом деле имел вид латиноамериканца: черноволосый, с небольшой бородкой и усиками, в яркой цветастой рубахе и потертых джинсах. Мы втроем вышли на Ленинградское шоссе. Это был мой первый автостоп в жизни. Роджер свернул самокрутку. Это был мой первый в жизни джойнт. Мы довольно быстро добрались до пункта назначения и, едва высадившись из авто, свернули еще одну «козью ногу». К тому моменту, когда начался сейшн, я уже был обкурен совершенно в хлам, при этом не вполне догоняя как новичок, в чем, собственно говоря, состоит этот специфический кайф.

Всего на лесной концерт собрались несколько сот человек. Формально это были какие-то дни молодежи на селе, а по сути — самый что ни на есть рок-ивент. Причем, несмотря на волосатость публики и ее экстравагантный прикид, здесь совсем не было ментов — ну прям ни одного! Фигуры появившихся на импровизированной сцене музыкантов я наблюдал снизу, полуразвалясь на травке среди знакомых и незнакомых тел. Все вокруг было словно подернуто сюрреалистической дымкой, а когда заиграл сам бэнд, усиленно квакая запредельной электроникой, фантасмагория сейшна обрела законченный формат самого психоделического события в моей семнадцатилетней жизни. Когда совсем стемнело и зажгли прожекторы, народ принялся прямо-таки реветь от восторга, вздымая к взошедшей на низкое северное небо луне руки с растопыренными пальцами. Роджер с Владом с голыми торсами раскачивались в шаманистическом трансе, Куня с Лягухой мотали хайрами, я просто орал во все горло — так мне было хорошо…

Тем летом народ стал подыскивать новое место в центре города для зависалова. Слишком много стало пипла для крошечного пятачка на Выйду-вяльяк, да к тому же напротив — и горисполком, и отделение милиции, да и просто слишком на виду. Совершенно спонтанно выбрали «Песочницу». Это был детский парк на площади Виру, прямо напротив «Пожарки». Тут и осели. Каждый день собирались человек по двадцать и больше. Появились новые для меня персонажи. Например, Аист — долговязый юноша в войлочной шляпе, шинели и сандалиях на босу ногу, который курил трубку. В основном с планом. Лидка Лонг-нос — длинноволосая худосочная девица с большим носом. Нинка Сосулька — очень маленького роста барышня, тоже с длинными волосами, черными, как у цыганки. Блондин Бирути из Каунаса. Рижанин Цеппелин. Рок-барды Жаконя с Пушкевичем из Кадриорга[6], вживую исполнявшие композиции из мюзикла «Hair»:

Однажды Влад пришел в «Песочницу»…