Энгус Уэллс Запретная Магия
(Войны богов — 1)

Глава первая


Билаф ден Каринф, домм Секки, повелитель Восточных владений и избранник Деры, мрачно смотрел сквозь узкое, похожее на амбразуру, окно. Шорох свежего ветра, отскакивавшего от каменных стен дворца, только усугублял его природную угрюмость. Мозолистые от постоянного пользования мечом руки нервно дергали золотистую с проседью, как и его волосы, и пышную, как львиная грива, бороду. Он сжал кулак и с силой ударил по каменному подоконнику. Внизу, на песчаном плацу, под бдительным оком главного преподавателя фехтования Секки, Торваха Банула-младшего, тренировались его сыновья. Всего несколько минут назад домм даже крякнул от удовольствия, наблюдая за тем, как Тобиас, удачно отпарировав удар Торваха, сделал выпад вперед и приставил закругленное острие меча к груди учителя. Тобиас, заслуживший одобрительный взгляд отца, был слеплен из того же теста, что и отец. В жилах его течет настоящая каринфская кровь.

Неудовольствие же домма вызывал Каландрилл, все чаще казавшийся ему чужаком в семье, и хотя Билаф ни на секунду не усомнился в том, что Каландрилл — семя от семени его, младший сын казался ему едва ли не подкидышем. Да, у него были такие же золотистые, столь характерные для рода ден Каринфов волосы, а под толстой защитной кожаной курткой скрывалось столь же мускулистое тело, как у отца и брата, да и ростом он вышел в ден Каринфов. Но манерой поведения Каландрилл резко отличался от всего рода. Ну вот хотя бы сейчас… Разве так принимают приглашение учителя на схватку? Тобиас — тот другое дело. Стоит только Торваху поманить его мечом, как он с готовностью вскакивает на ноги, с радостью отдавая всего себя столь истинно мужскому занятию. А Каландриллу на все наплевать. Билаф тяжело вздохнул, сокрушаясь, что его младший сын настолько инфантилен. В общем-то, он неплохой фехтовальщик, но упражнения с мечом не доставляют ему ни малейшего удовольствия, не разжигают в нем желания победить. Вот и сейчас он столь вяло и неуклюже отпарировал удар Торваха, что подставил ему незащищенный левый бок, и не будь Торвах таким медлительным, схватка была бы уже за ним. В самый раз Каландриллу воспользоваться бы своей ловкостью, но нет, этот размазня тут же отдал всю инициативу Торваху. Можно подумать, что напористость Билафа перешла вся до капли Тобиасу, и Каландриллу не осталось ничего. Наблюдая за тренировкой младшего сына, Билаф сердито сжимал кулаки. Если бы Каландрилл проявлял на плацу столько же рвения, сколько в библиотеке; если бы государственным делам уделял столько же времени, сколько бессмысленному копанию в книгах! Может, тогда бы из него и вышел толк. Но нет, дела домма его вовсе не интересуют. А самое сокровенное желание его, как он осмелился заявить вчера, — это читать в уединении! Он, видите ли, предпочитает дворцовые архивы плацу! Домм заскрежетал зубами: да, придется на что-то решаться. Любовь к книгам, простительная для философа или педагога, никак не пристала отпрыску Великого рода.

Торвах вдруг прервал схватку и принялся упрекать младшего сына домма:

— Побойся Деры, Каландрилл! Ведь у тебя в руках клинок, а не книга!

Лишний раз убедившись в своей правоте, домм отвернулся от окна, плотнее закутался в плащ и пошел прочь. Он спускался по винтовой лестнице с таким мрачным видом, что слуги в страхе разбегались, а часовые, стоявшие вдоль коридоров, вжимались в стены. Подойдя к двери из черного дерева, инкрустированной пурпурными и зелеными оккультными символами, он резко толкнул ее и замер в проеме, привыкая к тусклому свету чадящих факелов в железных канделябрах, стоявших вдоль глухих стен комнаты. Воздух здесь был такой спертый, что домм даже поморщился. Ему почудилось, что отбрасываемые факелами тени скрывают нечто такое, чего лучше и не видеть. На запыленном столе посередине комнаты лежало несколько черепов и стояла мумия слепой кошки и пробирка с крошечным трупиком мертворожденного ребенка. Сидевший за столом маленький лысенький человечек с птичьими глазками и с бородавкой на носу обернулся на шум открываемой двери и встал, нервно моргая, навстречу домму.

— Повелитель? Ты хочешь услышать предсказание?

Билаф утвердительно хмыкнул, раздумывая над предназначением расставленных на столе предметов — действительно ли они необходимы для вершения его ремесла, или Гомус пользуется ими для отвода глаз?

Человечек выбрался из-за стола и поспешил закрыть за доммом дверь. В развевающейся черной мантии он походил на паука или питающуюся падалью птицу. Даже он, домм Секки, правитель сильнейшего города в восточном Лиссе, находясь рядом с этим колдуном, чувствовал себя не в своей тарелке.

— Я принял решение о будущем моих сыновей, Гомус, — заявил он. — И хочу знать, совпадает ли оно с линией судьбы.

Гомус кивнул и, пошарив в темноте, вытащил стул и рукавом смахнул с него пыль. Билаф с отвращением глянул на предложенный ему стул, но сел. Гомус встал с противоположной стороны стола и посмотрел на домма поверх черепов.

— И каково же оно, твое решение? — Голос у него был скрипучий, ветхий, как и его пожелтевшая, словно давным-давно не видевшая солнечного света, кожа.

— Моим наследником будет Тобиас, — сказал Билаф. — Это само собой разумеется. А Каландрилл пойдет в священники.

— В священники? — пробормотал Гомус. — Ему это не понравится. У служителей Деры нет времени на книги.

— Нравится, не нравится — это к делу не относится, — резко возразил домм. — Будь он прилежнее в занятиях фехтованием, я бы отправил его в Форсхольд, но ведь в нем же нет ничего от солдата.

— В этом ты прав, — дипломатично согласился колдун.

— У меня во дворце нет места для ученого принца, — продолжал Билаф. — Его присутствие будет угрозой для Тобиаса. У нас и так хватает завистников, только и ждущих подходящего момента, чтобы низложить род ден Каринфов. А я не намерен вкладывать им в руки оружие борьбы с объявленным наследником.

— Каландрилл не способен на предательство, — пробормотал Гому — Он любит книги, это верно, но он не предатель.

Домм сердито рубанул рукой воздух, и в темноте что-то зашипело.

— Да, по своей воле он не предаст, — согласился он, — но он витает так высоко в облаках, что им запросто могут воспользоваться нечистоплотные злоумышленники.

— Боюсь, домм недооценивает его, — отважился Гомус.

Билаф сердито фыркнул, и колдун неодобрительно улыбнулся.

— Но хоть он и тряпка, мне бы не хотелось, чтобы его убили, — продолжал домм. — Они с братом явно недолюбливают друг друга, и если вдруг Тобиас разглядит в нем угрозу, не исключаю возможности, что он прибегнет к услугам чайпаку.

— Верно, — пробормотал Гомус, согласно кивая головой.

— А какая угроза от священника? — продолжал Билаф. — Посвятив себя Дере, он будет вынужден отказаться от земных привязанностей.

— Включая и книги, — заметил Гомус и нахмурился. — А как с женитьбой, господин Билаф? Ведь у него, наверное, есть какие-то мысли.

— Он вздыхает по Надаме ден Эквин. Детская любовь, не больше. У меня другие планы относительно этой девицы. Она нравится Тобиасу, и небезответно. Я поженю их и породню ден Эквинов с ден Каринфами.

— Мудрое решение, — похвалил Гомус; Билаф хмыкнул, растянув толстые губы в кислой ухмылке.

— Мудрые решения — это те, что обеспечивают кровное родство, мудрец. Если Тобиас породнится с ден Эквинами, то власти его никто уже не будет угрожать.

— И ты хочешь услышать, что по этому поводу говорит оракул? — спросил Гомус.

— Я хочу знать мнение духов, — кивнул Билаф.

— Твоя воля для меня закон, — сказал Гомус.

— Именно, — подтвердил Билаф, вытирая слезящиеся от вонючего дыма глаза.

Колдун занялся приготовлениями к исполнению своего оккультного долга. С полки он достал почерневший огарок свечи; из запертого сундука — зеленый нефритовый фиал, а из ящика — кусок красного мела. Расчистив на загроможденном столе место, он положил на него побелевший череп, нарисовал круг мелом, а по окружности нанес мелкие символы, которые обвел еще одним кругом, более жирным, чем первый. Откупорив фиал, он взял щепотку порошка и посыпал его на оскаленные зубы и в пустые глазницы черепа. Поставив на череп свечу, он зажег ее от факела.

Свеча загорелась слабым зеленым мерцающим светом. Гомус начал водить ладонями по пламени, что-то тихо бормоча. Свеча таяла, и блестящий черный стеарин капал на кости черепа. Когда первые капли достигли глазниц и челюстей, те вдруг озарились бледным красным светом, словно внутри черепа вспыхнул огонь.

— Повелитель Билаф ищет знамения, — зашептал колдун. — Слышите ли вы его, мертвые?

— Я слышу.

Голос прозвучал как морская волна на пустынном берегу, как холодный ветер, прошуршавший среди голых ветвей иссохшего дерева. Билаф поежился — ему вдруг стало зябко.

— Спрашивай, — сказал Гомус.

Билаф откашлялся — каждый раз, как ему приходилось прибегать к колдовству, ему становилось не по себе.

— Я хочу безопасного будущего для моего старшего сына Тобиаса ден Каринфа, — хрипло произнес он. — Я хочу, чтобы он женился на Надаме ден Эквин.

— Он женится на Надаме ден Эквин; после тебя он станет доммом Секки.

Голос доносился отовсюду и ниоткуда. Билаф слышал его в пульсации крови и в стуке сердца, но не ушами. Голос отдавался в его плоти. Он содрогнулся.

— Я также хочу, чтобы мой младший сын Каландрилл стал священником, — продолжал он.

— Каландрилл будет служить Дере.

Тембр голоса изменился. Уж не насмехается ли он над ним?

— Не будет ли он представлять опасность для Тобиаса?

— Тобиас унаследует то, что останется после тебя, — шепотом ответил голос. — Каландрилл не будет посягать на это.

Билаф вдруг почувствовал, что, хотя его и знобит, по лицу его течет пот.

— Благодарю, — сказал он.

— Меня позвали, у меня нет другого выбора, я должен отвечать. Я должен говорить правду и только правду, и я сказал то, что ты хотел услышать.

Огарок свечи растаял, и стеарин растекся по черепу. Фитиль вспыхнул и погас; глазницы потухли; голос смолк. Билаф встряхнулся.

— Что он хотел этим сказать? — пробормотал домм.

Колдун пожал плечами.

— Мертвецы говорят загадками.

— Но он сказал мне правду?

Гомус кивнул.

— Ты же слышал — мертвые не могут говорить неправду.

— Тогда все сходится. — Билаф встал, собираясь уйти. — Тобиас станет наследником, а Каландрилл — священником. Благодарю, Гомус.

— Я здесь, чтобы служить тебе, — пробормотал колдун, услужливо улыбаясь Билафу, торопливо покидавшему освещенную красным светом комнату.


Хотя весна уже делала первые робкие шаги по побережью Лиссе, по-зимнему холодные волны все еще яростно набрасывались на берега залива. А по улицам Секки уже гулял теплый ветерок, и Каландриллу стало жарко в плаще, благодаря которому он хотел пройти неузнанным. Он выбрал самый дешевый плащ во всем дворце, но все же он был явно богаче того, что здесь привыкли видеть, и бросался в глаза прохожим. На узких улочках квартала у Ворот провидцев никто таких одеяний не видывал, и на него начинали пялить глаза.

Каландрилл поймал на себе несколько взглядов и заволновался. А что, если его узнают? Или запомнят? Он сгорбился, глубже закутался в голубой плащ, торопясь прочь от любопытных глаз. Его так и подмывало накинуть капюшон на светловолосую голову, но он сдержался, понимая, что в такое теплое утро это привлечет к нему еще большее внимание. Билафа или Тобиаса узнали бы тут же, хотя они никогда и не появлялись в этой части города, разве что с какой-нибудь державной миссией. Уж во всяком случае, без вооруженной охраны или слуг они сюда не заходили. Младший же сын был менее известен, и мало кто знал его в лицо. Домм не раз говорил ему, что, несмотря на золотистые волосы, унаследованные от матери, и на внешнее сходство с ним самим, в нем нет того, что выделяет ден Каринфов из толпы, которой они управляют: ни грана царского величия отца и самоуверенности брата. Однако это, может, и к лучшему — он обернется незамеченным, и домм ничего не узнает.

Ему оставалось только надеяться. Билаф не поймет младшего сына, вздумавшего вдруг отправиться к самой обыкновенной гадалке; а если он еще докопается до истинных причин этого визита, то Каландриллу совсем не поздоровится. Каландрилл грустно улыбнулся, раздираемый страхом и решимостью довести задуманное до конца. Во дворце немало провидцев, предсказывающих будущее самыми разнообразными оккультными способами: на кофейной гуще, на костях с выгравированными стихами, на картах; там же жили астролог и некромант; и домм советовался с каждым из них. Каландрилл тоже мог бы обратиться к любому из них, но весть об этом мини-восстании тут же дойдет до ушей Билафа, а именно этого Каландрилл и боялся. К тому же он не доверял дворцовым магам, они явно потакают домму. А Каландриллу нужно честное, непредвзятое предсказание, не искаженное страхом впасть в немилость.

И, дождавшись подходящего момента, он как мог изменил свою внешность и выскользнул из дворца, а теперь вот идет по улицам Секки по направлению к Воротам провидцев.

Оказавшись в лабиринте улочек рядом с заливом, у городской стены, он остановился и принялся рассматривать дома. Самые высокие из них имели не более двух этажей. Плоские крыши, увитые побитым ветром виноградом, кустарник с набухающими почками, стены, настежь раскрытые дыханию весны, прилетевшей с теплым ветерком, ставни. Здесь, рядом с заливом, запах рыбы и смолы перекрывал вонь из сточных канав, проложенных еще по приказанию его прадеда.

Эти запахи пробудили в нем какое-то особое волнение. Он упивался ими, как будто вдыхал тончайший букет альданского вина. Сыновья домма были оторваны от жизни города и почти не выходили за пределы дворца, без конца готовясь к исполнению будущих обязанностей. Лишь изредка им позволялось навещать аристократов Секки. Каландрилл не сомневался, что Тобиасу эти запахи показались бы отвратительными и он ужаснулся бы, если бы узнал, что они так нравятся его брату. Каландрилл улыбнулся и решительно направился вдоль вывесок, раскачивавшихся над его головой на слегка тронутых ржавчиной цепях.

Несколько прохожих обернулись на него, но теперь ему было все равно — он был слишком возбужден, да к тому же большинство горожан, которых он встретил на пути, были так заняты своими делами, что вряд ли его запомнили. Он внимательно вглядывался во фронтоны, ища вывеску со знаком Ребы. Самая верная гадалка, так по крайней мере отрекомендовало ее большинство слуг, которых он очень осторожно выспрашивал. Ее знак — полумесяц в окружении звезд. Он пощупал кошель на поясе и при этом случайно задел за рукоятку короткого меча. Он так редко носил его с собой, что тут же занервничал, вспомнив, что бедняцкие районы Секки совсем небезопасны для жизни, несмотря на твердое правление его отца. Он грустно улыбнулся — Тобиас бы не испугался: в отличие от Каландрилла старший сын домма, хотя и чрезвычайно заносчивый и горделивый, — прекрасный фехтовальщик.

Каландрилл стряхнул с себя сомнения и вновь отправился вдоль оштукатуренных стен домов. Он слишком далеко зашел, чтобы сейчас смалодушничать и остановиться, к тому же разбойники и воры предпочитают более поздний час, темень, когда на улицах меньше караулов. Он отыщет Ребу и уговорит ее предсказать ему будущее. И тогда сможет сделать целенаправленный, а не просто эмоциональный выбор. И он шел и шел вперед, не удостоив взглядом зазывавших его ясновидцев. Ему нужен знак полумесяца.

Он нашел его на перекрестке, на потемневшем железном шесте; сделанный из дерева, некогда серебристый месяц от времени пожелтел, а три звездочки были заляпаны птичьим пометом. Знак был непримечателен, как, впрочем, и сам дом — узкий и одноэтажный, с одним-единственным подслеповатым окошком рядом с пятнистой дверью на проржавевших петлях. С крыши по стенам спускался чахлый виноград. Со стороны переулка глухая стена была разрисована непристойными рисунками; голубоватая штукатурка кое-где обвалилась, обнажив желтые оспины голого камня.

Каландрилл сглотнул, пытаясь подавить последние сомнения, и поскребся в дверь.

— Входи.

Голос, едва долетавший из глубины дома, звучал намного моложе, чем он ожидал, и мягче, почти музыкально. Каландрилл толкнул дверь и вошел.

Тьма стояла кромешная. Услышав глухой стук закрывшейся за ним двери, он непроизвольно нащупал ручку меча; в носу у него защипало от приторного запаха фимиама. Он заморгал, пытаясь хоть что-нибудь разглядеть, но — безуспешно. Держа правую руку на рукоятке меча, он вытянул вперед левую, пальцами нащупав грубую штукатурку.

— Ты хочешь знать свое будущее?

Здесь, не приглушенный дверью, голос звучал громче, и он пошел на него сквозь кромешную темень, осторожно скользя рукой по стене.

— Да, — ответил он.

— Иди сюда.

Дом оказался больше, чем можно было подумать, глядя с улицы. Здесь было несколько комнат и несколько коридоров, и голос, проходя через них, долетал до него уже искаженным. Он спросил:

Но куда «сюда»? Я тебя не вижу.

В ответ прозвучал сухой смех.

— Извини, я совсем забыла.

Он нахмурился, услышав скрежет кремня по металлу, затем где-то впереди забрезжил слабый огонек, зажегший лампу с ароматизированным маслом, и он увидел кривой коридор, справа по которому располагались темные комнаты.

Я здесь. Теперь видишь?

— Да.

Он пошел на свет. Наклонившись, чтобы не удариться головой о притолоку низкой арочной двери, он вошел в небольшую комнату, освещенную только в самом центре, где стоял стол, за которым сидела женщина.

— Так нормально? Или хочешь больше света?

Он кивнул, но она не ответила, и тогда он сказал:

— Да, пожалуй. Если, конечно, для твоего искусства не нужен сумрак.

— Свет или тьма — какое это имеет значенье?

Гадалка встала, подняв лампу, и вместо старухи он увидел женщину средних лет, которую даже можно было бы назвать красивой, не оставь оспа свои следы на ее лице. Теперь понятно, почему здесь такая темень — гадалки столь же тщеславны, как и все женщины. Но стоило ей сделать шаг, как он понял, что ошибся. Она двигалась осторожно, скользя рукой по стене, как и он несколькими мгновеньями раньше в темноте. Она дотронулась до лампы, зажгла фитиль и пошла к другим. Когда в комнате стало совсем светло, на глазах у нее он увидел бельмо — да она слепая! Слуги не предупредили его об этом, и от смущения он покраснел. Виновато улыбнувшись, Каландрилл сказал:

— Извини, я не знал.

— Ты учтив, только к чему это? Я вижу по-другому.

Она вернулась к столу, поставила лампу и мягко опустилась на подушки, жестом пригласив его сесть напротив. Ему было трудно заставить себя смотреть в ее невидящие глаза, даже труднее, чем на шрамы. Каландрилл попытался взять себя в руки, разглядывая комнату и одежду гадалки. Реба молчала, явно привычная к подобным паузам. Ее длинные рыжие волосы блестели, как полированная медь; зеленое платье на шее и на поясе было перехвачено ярко-красными лентами. В комнате не было ничего, что, по его представлению, должно было сопутствовать гаданию. Ни хрустального шара, ни птиц в клетках, ни кабалистических таблиц, ни карт, ни отполированных черепов. Только белые стены, деревянный пол красноватого, как и ее волосы, оттенка. Из мебели — лишь стол и подушки с неброским рисунком, положенные одна на другую.

— Ты разочарован? — с легкой усмешкой в голосе спросила она. — Я недостойна предсказывать сыну домма?

— Я… Нет, — он покачал головой и вдруг, поразившись, спросил: — Откуда ты знаешь?

Она рассмеялась и стала почти красивой.

— Ведь я гадалка, Каландрилл. Я еще вчера знала, что ты придешь.

— Да вчера я сам этого не знал, — медленно произнес он.

— А я уже тебя видела. Что бы я была за ясновидящая, если бы не видела даже этого. Ты не согласен?

Он кивнул и рассмеялся, успокаиваясь под влиянием ее безмятежного добродушия.

— Да, верно, — согласился он. — А другие тоже видят?

Реба пожала плечами.

— Сомневаюсь, но утверждать не могу. Провидец обычно в состоянии предсказать только какие-то особые события — вещи первостепенной значимости, те, о которых его спрашивают. Тебя это беспокоит?

Теперь плечами пожал он.

— Я бы предпочел, чтобы мой отец этого не знал.

— Видимо, именно поэтому ты и пришел ко мне, а не обратился к дворцовым магам.

— Они тут же поставят отца в известность. К тому же я не доверяю их предсказаниям. — Он помолчал, боясь обидеть ее. — Я хочу сказать, что они, ублажая отца, подстраивают свои предсказания, как ему хочется. Мне так кажется.

Он не мог скрыть смущения. Реба понимающе кивнула и мягко сказала:

— Домм суров, по крайней мере так я слышала. Их трудно в чем-либо обвинять.

Каландрилл согласно кивнул: неугодные для домма предсказания очень быстро оставляли предсказателя без работы.

— Ты ему ничего не скажешь? — спросил он.

Реба отрицательно покачала головой. Она больше не смеялась и теперь выглядела торжественной.

— То, что происходит в этом доме, касается только меня и моего клиента.

— Отлично, — пробормотал он. — Мне бы вовсе не хотелось, чтобы весть о моем визите дошла до дворца.

— Этого не произойдет, — пообещала она, — по крайней мере мои уста этого не произнесут.

Он вдруг с удивлением понял, что верит ей. Хотя и сам не мог бы сказать почему; что-то в ее спокойном голосе, в ее, хоть и обезображенных оспою, чертах вселяло в него уверенность. Он еще раз улыбнулся и постучал пальцем по кошельку, висевшему у него на поясе. Он не знал, сколько она берет за свои услуги и как об этом спросить, ему, сыну домма, с такими вещами сталкиваться не приходилось.

— Это будет стоить один золотой варр. Если же предсказание окажется трудным, то три.

Каландрилл ошарашено уставился на гадалку. Так вот оно какое, второе видение! Она рассмеялась, словно разглядела выражение его лица, и сказала:

— Я слышала звон монет. К тому же обычно это первый вопрос.

Сомнения вновь овладели им — может, он зря ей так доверяет? Слуги, с которыми он говорил, вполне могли предупредить ее об его расспросах; и на улице кто-то мог узнать его и быстро известить гадалку. Как бы то ни было, он вытащил один варр и сунул его в протянутую руку.

Она сжала ладонь, с секунду подержала в ней монету, затем бросила ее на стол и сказала:

— Дай руки.

Он протянул ей руки. Кожа у гадалки была мягкая и теплая, и прикосновение ее было удивительно успокаивающим. Она улыбнулась, и при ее следующих словах он опять сконфузился.

— О твоем приходе меня никто не предупреждал, Каландрилл. У меня нет шпионов ни на крыше, ни на улице, и слуги твои меня ни о чем не извещали. Послушай, я стала провидицей случайно, не по своей воле. Этот талант был мне дан, сама я его не искала. Может, взамен потерянного зрения, не знаю, но талант мой настоящий, не поддельный.

Я была замужем за Друмом, у нас была таверна, но потом его забрала оспа. Та самая, что оставила свои отметины и на мне и лишила меня зрения. Слепому трудно содержать таверну, к тому же мало кому нравится пиво, поданное женщиной с такими шрамами, как у меня. Я продала таверну и какое-то время жила на вырученные от этого деньги. Затем во мне стал проявляться этот талант, и я перебралась сюда. Теперь я провидица и могу видеть твое будущее или часть его. Тебе может не понравиться то, что я вижу, но я скажу тебе только правду, которая откроется мне.

Ну что, этого достаточно, чтобы развеять твои сомнения? Если нет, забирай свой варр и уходи.

Она выпустила его руки, и ему вдруг стало зябко, как будто ее прикосновение согревало его. Он вдруг испугался, что она прогонит его.

— Сомнения мои развеяны, — заверил он гадалку. — Но у меня есть несколько вопросов.

— Спрашивай.

— Я слышал споры между магами, философами и учеными моего отца. Между ними нет согласия. Кто-то говорит, что будущее наше предопределено и его невозможно изменить. Что путь человека предначертан ему с рождения, что мы не в силах изменить линию судьбы. Другие же утверждают, что никакой линии нет и что будущее человека зависит от его поступков. Что будущее — это целая куча возможностей, число которых постоянно растет, и что некоторые из них могут быть предугаданы, а другие — нет. Что скажешь на это ты?

— Некоторые истины неизменны, — отвечала она, — и некоторая линия существует. Очень часто она скрыта даже от провидцев. Обычно прорицатель видит лишь часть этой линии, часть возможностей; сколько именно — это зависит от его или ее способностей. Но ни один провидец не видит эту линию до конца, потому что она слишком велика, а переплетение возможностей столь запутанно, что разобраться в них невозможно.

— Значит, будущее неопределенно?

— В некотором роде.

— Тогда зачем я здесь? Зачем было беспокоить тебя?

Она рассмеялась, как ручеек прожурчал, но в ее смехе не было и намека на издевку.

— Ты обеспокоен и ищешь успокоения. Потому что тебе предстоит принять трудное, а может, и опасное решение. Потому что тебе нужна помощь, которой ты нигде больше не сыщешь. Потому что ты не просто чуть-чуть боишься своего отца.

Все это было истинной правдой, и Каландрилл вздохнул, соглашаясь.

— Ты младший сын домма Секки, — продолжала Реба. — Твой старший брат, Тобиас, достиг совершеннолетия и скоро будет объявлен наследником домма. Через два года и ты достигнешь совершеннолетия и должен будешь последовать обычным в таких случаях путем, хотя для этого надо, чтобы сначала Тобиас был официально объявлен наследником домма. А ты не хочешь становиться священником, и ты влюблен.

Все, что она сказала, было правдой, и Каландрилл, не произнося ни слова, с благоговением уставился на гадалку.

— Если бы тебе позволили, ты бы выбрал путь ученого. Ты предпочитаешь книги клинку и хочешь, чтобы тебе позволили заниматься тем, что тебе интересно; но отец твой собирается сделать из тебя священника, чтобы ты случайно не стал соперником брата. Священник дает обет безбрачия, но ты хочешь жениться, если она тебя любит и если тебе разрешат. Ты не совсем уверен, отвечает ли она тебе взаимностью, и знаешь, что отец твой будет возражать.

— Билаф не хочет, чтобы я стал ученым! — выпалил он, более не владея собой, и в голосе его прозвучала горечь. — А Тобиас сам хочет жениться на Надаме. Семейство ден Эквинов могущественно. Если Надама согласится выйти за меня, вся ее семья встанет на мою сторону, но тогда Тобиас будет смотреть на меня как на угрозу. Хотя у меня и в мыслях нет становиться доммом.

— Ты можешь бежать, — мягко сказала она. — В Альдарин или Вессиль, а может, и в Химе. Секка не единственный город в Лиссе.

— Но я навсегда останусь сыном домма Секки, то есть возможной угрозой. В другом городе меня могут использовать в борьбе против отца или Тобиаса. В любом городе меня могут сделать заложником. Или выдать Секке. И Тобиас, без сомнения, объявит меня бунтовщиком.

— И отец не разрешит тебе стать ученым.

В голосе ее прозвучала жалость, и он разозлился.

— Отец не уважает ученых, и еще меньше — сына, который предпочитает книги клинку и, как он говорит, «будущему Секки». Он знает, что я плохой солдат, поэтому и хочет сделать из меня священника, но Богиня знает, что я желаю только одного — чтобы меня оставили в покое. Чтобы мне позволили жениться на Надаме, если она этого захочет, и дали мне возможность расширять познания.

Он замолчал, сообразив вдруг, что говорит слишком громко. Он и злился на себя, и стыдился за это малодушие.

— Нелегко быть сыном домма, — мягко сказала Реба.

— Верно, — согласился он. — А людям кажется, что это чудесно: богатство, власть, роскошь. Но я бы предпочел свободный выбор.

— И все-таки ты пришел ко мне. Вот он — предел свободного выбора.

Каландрилл подумал немного и покачал головой.

— Нет, я так не думаю, — медленно произнес он. — Я не прошу тебя сказать мне, что делать; я прошу, чтобы ты просто предсказала мне будущее, так чтобы я мог принять решение.

— Слова настоящего ученого, — пробормотала Реба. — Дай мне руки.

Он вновь протянул ей руки, и она положила на них ладони, и пальцы их переплелись. От этой странной близости по коже его побежали мурашки, и на какой-то миг взгляд его затуманился — комната потемнела, а лицо гадалки расплылось. Но уже в следующее мгновенье оно вновь приобрело четкие очертания, а в ее тусклых глазах запрыгали золотистые отражения освещавших комнату огней.

— Обычно я вижу будущее четче, чем сейчас, но даже так я вижу, что перед тобой больше чем один выбор. Я вижу любовь, но, возможно, это не та любовь, к которой ты сейчас стремишься, — у любви много проявлений. Я вижу борьбу и разочарование, но и счастье тоже. Два человека, которых ты встретишь на жизненном пути, окажут на тебя огромное влияние. Но я не знаю, доброе ли то будет влияние или худое. Я вижу дорогу, поиск, который вполне подходит для твоего ученого ума.

Тебе придется вынести злость отца и брата; будь мужествен перед лицом их гнева, и ты победишь. Я…

Голос ее сорвался, и она покачала головой, высвобождая пальцы.

— Больше я ничего не вижу. Если хочешь, чтобы я за глянула дальше, плати еще два варра. Но я не обещаю, что дальше будет четче.

Он не колеблясь выложил монеты на стол. Реба кивнула и встала. Подойдя к алькову, она достала изящно инкрустированную темно-красную коробочку. Поставив ее перед собой, она подняла крышку и вытащила серебряную курильницу, мешочек и склянку. Очень осторожно, почти с благоговением, она поставила курильницу на стол между ними и, вытащив из мешочка щепотку порошка, посыпала его на серебро. Затем сунула указательный палец в склянку.

— Открой рот.

Каландрилл подчинился, и она приказала:

— Язык.

Он высунул язык, и гадалка помазала его мазью из флакончика. Он ощутил горечь. Она притронулась пальцем с мазью до своего языка, закрыла флакончик, отодвинула его, достала из шкатулки горелку и подожгла порошок. Каландрилл ожидал вспышки и дыма, но вместо этого из курильницы поднялся тонкий белый дымок, задрожавший под их дыханием.

— Вдохни глубоко, — приказала Реба.

Дым не имел ни запаха, ни вкуса, и, как ему показалось, вдох этот не оказал на него никакого воздействия. Реба же начала слегка раскачиваться из стороны в сторону, а золотистые блики в ее глазах зашевелились, закружились, запрыгали — каждый сам по себе. Они гипнотизировали Каландрилла, притягивая к себе его взгляд. Вдруг она заговорила, и Каландрилл даже вздрогнул, услышав низкий баритон, скорее мужской, нежели женский, словно ее устами, ее легкими, ее гортанью говорило другое существо.

— Ты будешь искать то, чего найти невозможно, и обретешь разочарование. Но ты много приобретешь — больше, чем потеряешь. Ты будешь учиться на том, что отвергаешь, и поймешь, что дружба связывает людей прочнее всяких других уз.

Я вижу воду — берегись ее, Каландрилл! Пересеки воду, и найдешь то, что ищешь, хотя люди и говорят, что этого не существует. Я вижу опасность, но тебя будут оберегать, ты не останешься один. Я вижу учителя, хотя его уроки не доставят тебе много радости. Доверяй ему! За ним придет еще один человек, ему ты тоже можешь довериться.

Ты будешь много путешествовать и повидаешь такое, чего не видел ни один южанин, а может, и вообще никто. Я вижу… Нет! Не вижу… Оно прячется за самим собой. Нет, это нельзя… Я не могу.

Голос ее стал хриплым, прерывистым. Реба закашлялась, и странное очарование оставило ее. Дымок качнулся и исчез. Реба щелкнула зубами, замотала головой, и волосы ее взлетели вокруг лица. Голова упала на грудь, и длинные локоны закрыли лицо. Плечи ее дрожали, и она распласталась по столу, словно на нее навалился сам оракул.

— Там… вино, — с трудом кивнула она в сторону двери. — Пожалуйста.

Перепуганный, Каландрилл вскочил на ноги, больно ударившись коленкой о ножку стола. Превозмогая боль, он заковылял из комнаты в темный коридор. Слева он разглядел слабый свет и, спотыкаясь, пошел на него. Наконец он нащупал дверь и толкнул ее — это была кухня. Открытое окно выходило в освещенный солнцем и наполненный пением птиц садик с колодцем. На столе стоял кувшин с вином и несколько глиняных чашек. Он схватил кувшин и две чашки и бросился назад в комнату к Ребе.

Она уже взяла себя в руки, но лицо ее еще оставалось бледным, отчего оспины проступали особенно сильно. Он налил вина в обе чашки и сунул одну ей в руки. Она выпила залпом и снова подставила чашку. Выпив свою в три глотка, он налил ей еще.

— Может, лучше тебе послушаться отца? — Голос ее звучал как обычно. — Одно ответвление очень для тебя опасно.

— Скажи, — потребовал он, заинтригованный, — ты всегда говоришь загадками?

Реба отрицательно покачала головой и пригладила волосы.

— Я говорю то, что вижу. Перед тобой очень много возможностей, но что-то затемняет их. Ты встретишь человека, который станет тебе другом и союзником. Может, ты не сразу это поймешь, но ты научишься доверять ему. И с ним ты будешь путешествовать, очень далеко.

— Я пересеку воду? — спросил он. — Хотя это и очень опасно? Я отправлюсь в Эйль? Или в Кандахар?

— Дальше. Ты заберешься так далеко, как никто.

— Почему вода опасна для меня? — спросил он.

— Вода — владение Бураша.

— Морского бога? — удивился Каландрилл. — Чем я прогневал Бураша? Почему он должен причинять мне вред?

— Не знаю. — Реба пожала плечами. — Что-то заслонило это от моих глаз. Все, что я видела, — это опасности.

— До Эйля я могу добраться и по суше, — пробормотал он. — Да и до Кандахара, хотя для этого надо пересечь Шанн.

Реба кивнула.

— Да, но ты пересечешь воду. Если последуешь этому пути.

— У меня есть выбор? — поинтересовался он.

— Выбор есть всегда, — ответила она. — Но в твоем случае он ограничен желанием.

— Подчиниться отцу? — прошептал он.

— Это один из выборов.

Он коротко кивнул.

— А зачем я буду путешествовать?

— Этого я не видела. За тем, что считается потерянным, хотя, что это такое, я не знаю. Тебе скажут.

— Тот друг, которого я найду?

— Возможно. — Она беспомощно покачала головой. — Все так смутно, так неясно. Если ты выберешь этот пути то тебя ждет великое будущее.

— Но ведь это не жизнь ученого?

Реба слабо улыбнулась.

— Ты можешь познать то, что никому не известно. Ты можешь узнать больше, чем самые великие ученые Секки. Больше, чем философы Альдарина.

Это ему понравилось, и он улыбнулся. Она же сама сказала, что его новый друг многому его научит.

— Я могу принести жертву Бурашу, — пробормотал он. — Снискать его милость.

Реба медленно наклонила голову вперед. Каландрилл нахмурился, засомневавшись.

— А Надама? — спросил он.

— Ты можешь приобрести ее или потерять, — сказала гадалка. — Насколько я понимаю, ты не совсем уверен в ее к тебе отношении. Тобиас тоже ищет ее руки, и я не могу предсказать, кого из вас она выберет. Для этого только тебя мне мало. — Видимо, она поняла, что он разочарован, ибо тут же добавила: — Ее будущее затуманено твоим стремлением к ней. Если бы ты привел ее сюда…

— Она ни за что не пойдет, — быстро возразил он.

— Тогда я ничего не могу о ней сказать, — пробормотала Реба.

Он смирился.

— Если я выберу этот путь, — спросил он, — сделаю ли я это по воле отца, как посол домма? Или по своей собственной воле?

— Как ученый, — без малейшего колебания ответила она, — объявленный в Секке вне закона.

— Как изгнанник?

Эта мысль уже и прежде посещала его. Если только он воспротивится воле отца, этого ему не миновать. Либо он станет изгоем, либо проживет жизнь в затворничестве в храме Деры, лишенный любимых книг, в безбрачии, запертый в золотой клетке религиозных ритуалов. Но когда Реба сказала ему об этом вслух, твердо, без малейшего колебания, мысль эта устрашила его.

— Да, — подтвердила Реба.

— Но у меня будут настоящие друзья?

— Да, — еще раз подтвердила она. — Такие, каких у тебя еще не было. Они наставят тебя на путь истинный, если ты выберешь его.

— В противном случае меня ждет постная жизнь, — сказал он как можно беспечнее.

— Зато и… более спокойная. Уж по крайней мере не столь опасная. Он фыркнул:

— Стать священником? Я уже думал об этом и отверг это. Скорее всего, я встану на тот путь, что ты начертала мне первым, и сбегу отсюда. Даже несмотря на то, что это сильно усложнит мне жизнь.

Тогда ему придется распрощаться с Надамой. Уж она-то из Секки никуда не пойдет; он понимал, что в нем говорит злость или обида, хотя что именно, точно он не знал.

— А разве от Надамы это не зависит? — спросила ясновидящая.

Каландрилл согласно вздохнул.

— Да, зависит.

— Если бы она приняла твое предложение, ее семья встала бы на твою сторону. А гражданская война вряд ли на руку твоему отцу. Отмени же он свадьбу, и она станет почти неизбежной.

— Я и сам бы не хотел втягивать Секку в войну, — в отчаянье сказал он.

— Да, не богатый у тебя выбор, — заметила Реба, — если все зависит от Надамы.

— Я люблю ее, — возразил он, словно этим было все сказано. — И если бы она выбрала меня, я бы с удовольствием отрекся от всех семейных притязаний. Может, отца это бы и устроило.

— Что же, тогда подойди к ней, — посоветовала ему Реба. — Я тебе больше ничем не могу быть полезной. Если вдруг она примет твое предложение, то перед тобой откроется еще один путь.

Каландрилл задумчиво кивнул. Теперь, когда первый шок от ее предсказания прошел, он уже мог думать спокойнее, и та часть его мозга, что привыкла анализировать, изучать, искать ответы и причины, заставляла его задавать ей все новые и новые вопросы.

— Ты говорила о разветвляющихся дорогах, и здесь я с тобой согласен, будущее таким и должно быть. Но в моем случае ты рассмотрела только один путь. Не означает ли это, что только он мне и остается?

— Нет, — покачала головой Реба. — Просто это самое вероятное. То, что ты мне рассказал, то, что я узнала о тебе и о твоих желаниях, — все вместе это высветило наиболее вероятный для тебя путь. Но окончательный выбор зависит от тебя.

— А тот самый друг, что наставит… или может, — поправил он сам себя, — наставить меня на этот путь, он что, не считается? Разве он не повлияет на мои действия?

— Он или она — возможно, — допустила Реба. — Но ты можешь отвергнуть его. Или ее.

— Женщину? — заинтересовался неожиданно для себя Каландрилл. — Ты говоришь, что я должен забыть Надаму? Что я встречу другую женщину?

Реба вздохнула.

— Возможно. В том твоем будущем, что мне открылось, я видела двух друзей. Один из них — женщина. В этом я не сомневаюсь. А вот второй — здесь я не уверена, мужчина это или женщина.

— Друзья, опасное путешествие неизвестно ради какой цели, — пробормотал он, — дорога в дальние края, изгнание. Все это очень романтично, но я ждал более ясного предсказания.

— Будь ты попроще, ты мог бы на это рассчитывать, — объяснила она. — Но ты человек непростой. Ты сын домма, это и предопределяет твое будущее. Ничего другого я тебе предложить не могу, Каландрилл.

— Ничего? — переспросил он. — У меня еще есть варры. Реба отрицательно махнула рукой, и он опять смутился.

— Прости, я не хотел тебя обидеть.

— Дело не в этом, — улыбнулась она. — И деньги твои ничего не изменят. Я видела, что видела, большего мне увидеть не дано. Перед тобой несколько разветвляющихся дорог. Какую из них ты выберешь? Это должен решать только ты. Все, что я могла увидеть, я тебе уже рассказала.

— Что ж, будь так, — согласился он. — А те друзья — как я их распознаю?

— Ты узнаешь их, когда встретишь, — уверенно заявила она.

— А Бураш? — спросил он. — Стоит ли приносить жертву морскому богу?

— Она не помешает, — ответила Реба. — Как и молитвы Дере. А теперь, извини, я устала. Мне больше нечего тебе сказать, а тебе лучше возвращаться во дворец, пока тебя не хватились.

— Верно, — согласился он. — Спасибо тебе, Реба. Она кивнула с таким видом, словно сама не была уверена, заслуживает ли благодарности.

— Да помогут тебе боги, — сказала она, когда он выходил. — Я буду молиться Дере, чтобы она помогла тебе сделать правильный выбор.

Каландрилл пошел по коридору и, выйдя на яркий свет, прищурился. Он взглянул вверх и по солнцу заключил, что провел у Ребы около часа. У него еще есть время. Отец на переговорах с послом Альдарина относительно кандийских пиратов — с окончанием зимних штормов прибрежные города ожидали резкого увеличения количества разбоев на море. Обсуждение это может затянуться на целый день, а то и дольше. Тобиас там же, и вряд ли кто-либо из тех, кто имеет право журить его, заметил его отсутствие. Он знал, что пользуется репутацией рассеянного человека — ненадежного, по выражению его отца, или мечтательного, будто влюбленная девушка, как говорит брат. За книгами он частенько забывал о намеченных встречах и вообще о времени и вспоминал о мире, только когда его начинал мучить голод. Его ждут на банкете сегодня вечером, но до тех пор он свободен.

Он решил подумать и для этого отправился на городскую стену, где, как он знал, его не побеспокоят.

Переулок, где стоял дом Ребы, вел к Воротам провидцев, выходившим к заливу. Каландрилл пошел по переулку, улыбаясь надписям на стенах домов. Улицы были почти пустынны. Лишь когда он вышел на широкую улицу, одну из главных кольцевых артерий города, как паутина соединенных между собой радиальными улочками, в центре которой и стоял дворец домма, ему стали попадаться прохожие. Улица проходила как раз между Воротами провидцев и Купеческим кварталом. Дома здесь стояли большие, а над тротуарами были натянуты разноцветные тенты; по проезжей части сновали кареты и повозки; теплый воздух наполняла людская разноголосица и запахи специй, кожи, красителей, тканей и металла. Чего здесь только не было! Каландрилл быстро пересек улицу, уворачиваясь от транспорта, и, пройдя меж двух рынков, вышел на военную дорогу прямо под стеной — по ней в случае осады города войска могли быстро добраться до любой его части.

На этой дороге было мало гражданских повозок, и он без труда пересек ее. У подножия громоздившейся стены ютились бараки, конюшни и склады оружия. Стена была толщиной в целый дом и могла выдержать натиск таранов и не развалиться от взрывов подложенных под нее мин. Солдаты слонялись без дела рядом с бараками, и, когда Каландрилл, перейдя через дорогу, поднимался на бастион, никто не обратил на него особого внимания.

Ступеньки были узкими и крутыми, словно втиснутыми в тесное пространство между конюшнями и складами, и неожиданно заканчивались сразу за блокгаузом. Когда Каландрилл, тяжело дыша, поднялся на стену, пять легионеров оторвались от игры в кости и посмотрели на него. Заметив, что он с трудом переводит дух, они усмехнулись. Офицер подхватил плащ и кивнул.

— Хороший денек для прогулки.

Видимо, он принял Каландрилла за мелкого аристократа.

— Да, — кивнул Каландрилл, думая о том, что Тобиаса они узнали бы сразу. И, не давая офицеру времени хорошенько себя рассмотреть, пошел по стене.

Ветер здесь был сильнее, чем внизу, и приносил с моря запах озона. Каландрилл плотнее закутался в плащ, подошел к внешней стороне стены и заглянул вниз.

Восточное море, по поверхности которого бежали белые барашки, отливало металлом и кипело вдоль длинного мола отгораживавшего гавань. Здесь стояли по большей части каравеллы, ходившие с товаром в северные земли Химе и Форсхольда, а также на юг и на запад — в Альдарин, Вессиль и Эрин. Помимо каравелл здесь стояли и трехмачтовые суда, поджидавшие смены ветра, чтобы через Узкое море отправиться в Эйль и Кандахар; и рыболовецкие лодки, казавшиеся карликами рядом со своими огромными сородичами. На дальней оконечности мола и с обеих сторон гавани возвышались устрашающие баллисты, а за Матросскими воротами огромный блокгауз охранял подступы к городу. Каландриллу не пришлось пережить ни одной войны. С последней осады, когда Билаф дал должный отпор Альдарину, а кандийские пираты, отказавшись от штурма укрепленных городов, переключились на купеческие суда в Узком море, города Лиссе поддерживали хоть и худой, но мир. Однако домм не допускал ни малейших послаблений в обороне города, и потому на баллистах и в блокгаузах находились полные военные расчеты.

Каландрилл перевел взгляд с кишащей жизнью бухты на спокойное серое море, казавшееся ему угрожающим после предсказаний Ребы. Море — постоянный источник опасности, и, несмотря на то, что Секка молилась Дере, рядом с Матросскими воротами стоял храм Бураша — моряки не выходили в море, не принеся жертву морскому богу. Бураш — бог непредсказуемый и частенько яростный. Если ему действительно предстоит путешествие, о котором говорила Реба, надо будет принести жертву Бурашу.

Если…

Если он изберет этот путь, то пройти его придется без Надамы. В этом он не сомневался. Она вообще не выходила за пределы семейных владений, раскинувшихся сразу за городской стеной, а когда он как-то заговорил о путешествии, она без обиняков дала ему понять, что дальше своих ворот идти не собирается. С другой стороны, если она примет его предложение, то он останется в Секке, чем рискует навлечь на себя гнев брата и отца. Женившись же на Надаме, он приобретет поддержку мощного клана ден Эквинов.

Если…

Он не великий фехтовальщик, да и перспектива быть поставленным вне закона его не привлекает, еще меньше ему нравится бегать от наемных убийц, к чьим услугам может прибегнуть брат.

Если бы только отец его нарушил традицию и позволил ему заняться наукой, он был бы счастлив. Даже без Надамы. Он любил книги так же — почти так же, — как и ее, и если он потеряет Надаму, если она предпочтет ему Тобиаса, то он утопит свое горе в познании. Но домм не согласится, в этом он не сомневался. Сделав полный оборот, как колесо, мысли его вернулись к первым двум вариантам.

Он оторвался от парапета и пошел вдоль стены, не обращая внимания на ветер, трепавший его длинные волосы. Низко опустив голову, он думал.

Реба говорила о приключении, это верно, но она же сказала, что он может и отказаться от него. Если он встанет на этот путь, то, по всей видимости, будет изгнан из города и потеряет Надаму. Если же она от него откажется, то он будет вынужден принять судьбу, уготованную ему отцом, — бесконечные скучные религиозные обряды. Если только Надама не предпочтет его.

Похоже, все зависит от нее. Без ее выбора он ничего решить не сможет. А как же тот человек, о котором говорила Реба? Он должен направить его на путь приключений, на путь познания. Но когда он его повстречает? Это неизвестно. А что, если прямо сейчас? Как тогда он сможет сделать выбор, не будучи уверен в намерениях Надамы? Что, если он встретит его прямо сейчас?

Он поднял голову, словно ожидая увидеть перед собой этого загадочного и могущественного товарища, но никого кроме чаек, взмывших при его приближении с громкими недовольными криками в небо, он не увидел. Ждать нельзя, решил он; необходимо что-то предпринимать. Он отправится к Надаме и потребует от нее ответа, а затем сделает свой выбор. Приняв такое решение, он успокоился и ускорил шаг, плащ его развевался на ветру. Он поднял голову и улыбнулся. Но, вдруг сообразив, что боится, резко остановился. Какой бы ответ ни дала ему Надама, он все равно что-то да теряет. Как там сказала Реба? «Ты будешь искать то, чего найти невозможно, и обретешь разочарование. Но ты много приобретешь — больше, чем потеряешь». Значит ли это, что он потеряет Надаму? Почему предсказатели всегда говорят загадками?

Улыбка слетела с его губ, и он опять перевел взгляд на море. Волны словно насмехались над ним. Он отвернулся и посмотрел на город. Но и здесь ответа не было. Под ним шумел цветущий город с улицами, сбегавшимися к большому белому зданию дворца домма с зеленым газоном вокруг. За высокими стенами внутренних лужаек видно не было. Вот она — резиденция правителя, на которого с надеждой смотрит вся Секка; вот оно — средоточие власти.

Но власть не привлекает его, у него нет желания управлять другими. Он с радостью оставил бы все это Тобиасу, только вот отец и брат никак не хотят предоставить ему равную свободу. Он знал, что для отца он сплошное разочарование; а для брата… кто он для брата, этого он не знал и наполовину. Угроза, без сомнения, ибо Тобиас жаждет зваться доммом, а в этом деле любой родственник — соперник. О какой любви тут можно говорить? К тому же они соперники и по отношению к Надаме; оба стремятся завоевать ее любовь, но до сих пор она не дала надежды ни тому, ни другому.

Он выпалил проклятье, слышанное им однажды в дворцовых конюшнях, и в отчаянии заскрежетал зубами. О чем бы он ни думал, мысли его постоянно возвращались к предсказанию Ребы. Что оно означает? Как им воспользоваться? Он сложил руки за спиной и опустил плечи, пытаясь настроиться на научный лад. Сейчас ему очень нужна логика, чтобы разобраться в возможных вариантах и принять самое разумное решение, чтобы взвесить все как можно более беспристрастно. Ясно, что при любом варианте он что-то теряет, так что выбор надо делать, исходя именно из возможной потери. Он может завоевать на свою сторону Надаму, но потерять свободу; или потерять Надаму и стать свободным. Что ему дороже?

Это зависит от того, что думает она, значит, как он уже решил раньше, прежде чем выбирать, надо узнать, что скажет Надама. Такова его отправная точка, самый логичный шаг. Пусть она сделает выбор, тогда и он сможет сделать свой. Он кивнул, соглашаясь сам с собой, и опять ускорил шаг, спеша переступить неизбежный водораздел. Надама будет сегодня на банкете, тогда он ее и спросит.

Хмурясь, он изо всех сил пытался преодолеть дрожь, все более овладевавшую им с каждым шагом, приближавшим его к Бондарным воротам, а оттуда ко дворцу, его дому. Или его тюрьме — теперь он уже точно не знал.

Загрузка...