Часть вторая Скрининг


19

В восемь Петра разбудил начальник следственной части Киселев. «Я тебя понимаю, — с язвительной торжественностью дребезжала мембрана, — похмелю, таблетку американскую дам, сауну к обеду организую — проси, что хочешь, но через полчаса чтобы ты был на месте. Тут народу тьма — такие дела, брат… Короче, смотри в окно, машина за тобой уехала, отбой!»

Петр встал, чертыхаясь и пошатываясь, направился в ванную, сунул голову под кран. Мутило. На кухне оставалось полбутылки коньяку — вроде полегчало… Надев свежее белье и сорочку, он достал из шкафа глаженый костюм — специально держал для подобных экстренных случаев — и через десять минут вышел к машине.

Петр ожидал, что Нежин, возглавлявший оперативную работу по делу Филонова, раскрутил загадочные слова в блокноте депутата: «Никанорыч, Елахов». Ни жена убитого, ни его сослуживцы не знали, кто такой этот Никанорыч, и как раз сегодня в планы Петра входил опрос Комитета по экологии, куда входил Филонов. Но то, что преподнес с утра этот непогожий денек, превзошло ожидания.

— Соображаешь? — шепотом справился Киселев, отвечая на рукопожатие Швеца. — Знакомьтесь подполковник юстиции Илларионов.

— Швец, — Петр посмотрел в красные от бессонницы глаза следователя.

— Эксперт-криминалист Воронков, лейтенант Крильчук.

Остальных Петр знал. С судмедэкспертом Лунцем они «работали» дело об убийстве редактора областной газеты Еремеева, да и с «чикатилой» опытнейший Никита Григорьевич помогал разбираться. Эксперт Симонов улыбнулся украдкой, уловив то ли рассеянный взгляд, то ли запах (несмотря на «дирол» под языком).

— Пути-дорожки ваши пересеклись, Петр Иванович, — заговорил зам. Генерального по следствию Боков. — Следователь Илларионов нашел пистолет, из которого стреляли в Филонова..

Петр почувствовал, как отпадает необходимость в американской таблетке Киселева.

— Случайно, — буркнул Илларионов так, чтобы его мог слышать только Швец.

— Теперь о том, чего вы все еще не знаете, — Боков вздохнул, поморщился и заходил по комнате совещаний, точно решая для себя, говорить или нет. — Вечером Ильюшенко звонил Ельцин. Судя по тому, что звонок был домой — с дачи, и Борис Николаевич, как бы это сказать… старался говорить цензурно и внятно, что стоило ему больших усилии, дело Филонова ему мешает спать. Ропщут напуганные депутаты, видите ли… Убийство Филонова — совпадение это или нет, нам предстоит выяснить — прозвучало ответом на недавний очередной указ «Об усилении…» и тэ пэ, и расценено Отцом демократии как вызов. По тем материалам, которые попали в руки Алексея Ивановича, можно предположить, что дело куда серьезнее — сейчас он вас введет в курс. В общем, так или иначе, Ильюшенко пообещал ему через две недели представить обвинительное заключение. Вы понимаете, что стоит за этим, все люди взрослые… Так что приготовьтесь ночевать в пресс-центре.

Взрослые люди понимали, что за этим стоит предстоящее утверждение и. о. генерального прокурора в Думе. Андрей Николаевич Боков ни фамильярностью, ни либерализмом не отличался, и то, что сегодня в его речи звучали ироничные, с претензией на панибратство, нотки, насторожило всех, кто его знал: прокурор нервничал. Бокова в прокуратуру перетащил сам и. о. Теперь от того, насколько успешным будет расследование филоновского дела, зависела не только судьба президентского ставленника, но и карьера его протеже. Плюс ко всему с каждым днем обострялись думские дебаты по поводу Указа. По мнению одних, он граничил с нарушением прав человека, другие считали, что крайние меры повлекут массовое недовольство, третьи, наоборот, поддерживали и одобряли наконец-то проявленную решительность и широкий шаг к наведению порядка в стране. В целом ситуация складывалась не в пользу следствия, обещая постоянное вмешательство, жесткий контроль, нервозность внутриведомственных отношений, назойливость прессы, опьяневшей от гласности, граничащей с безнаказанностью и вседозволенностью. Правда, был в этом деле и плюс — похоже, единственный, зато уравновешивавший на чаше десяток минусов: группе светили «особые полномочия», что означало поддержку со стороны всех органов, включая правительство, связь по «вертушке», первоочередность в вопросах транспорта, средств, экспертиз, возможность привлечения государственных и негосударственных структур «именем Президента Российской Федерации».

— Мы с Михаилом Михалычем посоветовались… Думаем, что в создавшихся условиях передача дела Илларионовым нецелесообразна и есть смысл прикомандировать его к Генеральной прокуратуре до окончания следствия. — И, словно отвечая мысленному предположению Петра, Боков добавил: — Вашей бригаде, Петр Иванович, будут даны особые полномочия. Состав мы согласуем, если понадобится, с Ериным и Степашиным — включайте всех, кого посчитаете нужным. — Боков остановился, помолчал, потом вдруг решил сыграть «своего в доску»: — Ребята… Всю Россию ставить на уши не стоит, конечно, но работать придется быстро.


На хрена, скажи мне, Боря,

Раз так бедствует народ,

По долинам и по взгорьям,

Шла дивизия вперед?


«Очень правильная частушка, — подумал Женька, выйдя из пивного бара и вытирая с губ пену. — И очень правильно рассуждает народ, ругая хохлов. И хохлы совершенно справедливо поносят москалей. И там, и здесь жиды со свету сживают — не продохнуть!.. Проклятые оборотни-кооператоры, которые по ночам превращаются в бандитов… или наоборот… Нет, кажется, все правильно, военные передислоцируются, а цены растут. По улицам слоняются миллионы напуганных предстоящим голодом безработных… Нет, не то!.. Ч-черт слоняются миллионы напуганных предстоящей безработицей голодных. Разврат!.. Поголовный бардак!.. Где чей флот, где чья армия, где чья территория?..»

Десятиминутное «хождение в народ» отзывалось в голове звоном пивных кружек и философствующим матом политических дискуссий. Из всего, что довелось услышать, не вызывало сомнений только одно во всем виноваты демократы, мусульмане, коммунисты, президент и отсутствие хозяина. Правда, если допустить, что завсегдатаи рыночной пивной в Новогирееве — это не весь русский народ, то у страны был еще шанс на выживание. В целом же на душе оставался неприятный осадок. Слушая всю эту болтовню, Женька и здесь чувствовал себя изгоем и не мог определить своего отношения к жизни. На кого он работает? На справедливость?.. В моргах Изгорский, Шейкина, а с ними еще не одна тысяча неопознанных, забытых, старых и молодых, убиенных и умерших; карта испещрена кровавыми точками, где гибнут военные и гражданские, и не видать тому ни конца, ни края. Оставшимся в живых предлагается уехать на Канары, есть «сникерсы» и «марсы», никто не скорбит, не объявляет траура, и колокол не звонит ни по кому. А может, это и есть жизнь?..


Рыбка плавает в томате,

Ей в томате хорошо,

Ну а я, едрена матерь,

Места в жизни не нашел, —


усмехнулся он, вспомнив услышанное где-то четверостишие. Может, бросить все? Изгорского и без него закопают, никто этим взрывом всерьез заниматься не будет; его знакомую (или кто она там ему) отпоют в другом городе — этим двоим уже все до лампады. Никаких концов нет и не предвидится…

Женька купил в газетном киоске «Криминальную хронику», сунул в карман.

…а если они и есть, то пусть их отыскивает милиция, ей за это деньги платят. Он же деньги Изгорского вернет кому-нибудь из родных, хотя можно и не возвращать — оплачены расходы и моральные издержки всего-навсего!..

Размышляя так, Женька дошел до Мартеновской, 14а, остановился и посмотрел на дом. Во дворе играли в прятки дети. Женщина развешивала на веревке выстиранное белье. Из дома 16 доносилась музыка. Ничто, кроме зияющих проемов, забранных мощными решетками, не несло в себе отголосков трагедии.

— Здравствуйте, — подошел он к женщине. — Вы в этом доме живете?

— Ну, в этом, — она встряхнула мокрую простыню перед тем, как повесить на веревку. Брызги попали Женьке в лицо.

— Тут у вас сосед жил по фамилии Изгорский…

— А-а, псих-то? Чтоб ему перевернуться на том свете!.. Ну, жил. А что?.. Вона, вишь, его окошки? Поди, сходи.

— Что вы злая-то такая? — удивился Женька. — Я его родственников ищу.

— Злая… Злили, вот и злая. Когда у тебя из-за какого-то психа в комнате стена упадет да полбуфета с посудой гавкнется, будешь злой, — она подхватила опустевший эмалированный таз и зашагала к дому.

— Я, конечно, понимаю, что для вас это большая трагедия, чем смерть человека, — бросил ей Женька в спину.

Женщина остановилась.

— Чего ты привязался-то? А?! Чего привязался?..

— Я его родственников ищу, — с выразительным спокойствием сказал Женька. — И заметьте — вам не хамлю, разговариваю на «вы»…

— Да на кой ляд мне его родственники сдались, жидяры паршивого?! — не унималась та.

Женька подошел к ней вплотную и заговорил сквозь зубы, тихо, чтобы слышать могла только она:

— А ну, заткнись!.. Цыц, я сказал! — сунул под нос удостоверение «Стрельца». — Ты как это со мной разговариваешь, а?.. Значит, вот что. Сейчас я тебе выпишу повестку, явишься ко мне в кабинет, и там мы обо всем потолкуем. Ясно?.. Там ты мне вежливо ответишь…

— Да не знаю я ничего!

— …и за оскорбление памяти погибшего, и за унижение его национального достоинства, — Женька шарил по карманам «в поисках бланка повестки».

— Ну, извините, — переменилась в лице женщина, — ну, ей-богу, не хотела я, гражданин следователь!.. Не повторится больше, ей-богу!..

— Бога поминаете? — сурово посмотрел на нее Женька.

— А как же?.. Православные мы, христиане! Сейчас, кажись, не возбраняется — в бога-то…

— Как же, как же… «Чтоб ему перевернуться на том свете», «жидяра паршивый» — это, что, по-православному? По-христиански?

— Ну, извините, ей-богу… То есть…

— Так были родственники у Изгорского?

— Не знаю я. Мы тут мало кого знаем, без году неделю живем. А тот жи… жилец, он и не здоровался ни с кем, ходил как отмороженный, на ощупь будто.

— Чей это дом?

— Фонда… этого, запамятовала. В общем, тут живут, у кого дома на капремонт поставили, беженцы… С миру по нитке, подолгу не задерживаются.

— Жэк-то у вас есть?

— Есть, есть, а как же? Во-он там, — показала женщина рукой на тяжелый желтый дом послевоенной постройки. — Мы к нему приписанные.

Женька решил доиграть роль следователя:

— В какой квартире проживаете? Фамилия?

— Никоновы, Из пятой… Извините, не надо в милицию, — глаза ее покраснели. — Скоро холода, а стена завалилась, окно разбитое… Да и посуду жалко… Ну, пожалуйста…

— Идите. — Женька проводил ее до подъезда отрешенным взглядом, сел на скрипучие качели и закурил.

«Живут рядом, друг друга не знают и не интересуются. Зачем им карабахи, молдовы, чернобыли, армении, прибалтики?.. Кричали, что они за Советскую власть всей душой, теперь все стали православными христианами… Возрождение веры? Или вырождение?.. Ей посуда разбитая куда важнее мертвого соседа, да кого в этом винить? Кто-то здорово греет руки на разделении людей. Кто-то разделяет народы, страны, семьи, разделяет и властвует. И вот он-то, этот мифический и самый реальный «некто» ответствен за Изгорского, и за Шейкину, и за эту вот хамку, под личиной беженки ли, выселенки ли, воспользовавшуюся государственной путаницей и приехавшую в первопрестольную, а потом убедившуюся, что здесь нет ни кисельных берегов, ни молочных рек, и потому обозлившуюся на весь белый свет…»

И еще думал Женька о Мишке — не обернется ли его предстоящее крещение получением такого вот эфемерного статуса «православного христианина», ложно понятого как способ защиты в жизни, какими становились партбилет или воинская присяга, инвалидность или многодетность для миллионов, превративших страну в подобие огромной пивной. Племянник еще мал и достаточно искренен, но сколько их, поначалу таких искренних превращалось впоследствии в больших лжецов!

Он выбросил окурок в лужу, побрел в подъезд и, поднявшись на второй этаж, остановился напротив двери Изгорского. Воняло какой-то химией вперемешку с древесным углем. Дверь извне не обгорела, только была повреждена со стороны замков ломом или кирками, да между скважинами зияла дыра — верно, в нее при взломе просовывали трос спецдомкрата или пожарный рукав. Белели две наклеенные на косяк бумажные полоски с чуть заметными пятнами печатей. Женька нащупал в кармане ключи, хотя теперь они едва ли могли понадобиться, прислушался и, уцепившись за ручку, с силой согнул гвоздь, скреплявший дверь с косяком… К и без того тошнотворным запахам прибавился запах горелого мяса и метана. Женька секунду постоял в нерешительности, быстро оглянулся. Перешагнув порог, запер за собой тяжелую дверь…

Выгорело все, целыми остались лишь унитаз да ванна. Ос-колки закопченного зеркала усыпали пол. Разломы гипсовых перегородок позволяли беспрепятственно проходить из санузла на кухню, оттуда — в комнату и прихожую. Развороченные взрывом газовая плита и подоконник, обугленный остов кровати, неузнаваемые, почерневшие предметы на полу, битая посуда в сгоревшей «стенке»… На удивление, не полностью истлели книги. Настольная лампа висела на голом, в капельках расплавившегося хлорвинила, проводе; почерневший разбитый телефон валялся под стулом, загнанный туда, возможно, брандспойтной струей… Женька достал телефон, взял трубку. Крышка микрофона оказалась треснувшей и отвалилась, обнажив салатовую пластмассовую поверхность гнезда. Он отбросил телефон, поднял с пола книгу, которая тут же рассыпалась в его пальцах.

Сквозило. Ледяной холод пронизывал до костей, но было в нем свое преимущество: он сдерживал запахи. «А почему в трубке нет микрофона?» — пронзила Женьку внезапная мысль. Он снова присел у сгоревшего стула, двумя пальцами поднял трубку, осторожно осмотрел куски крышки. После пожара никто, кроме него, к трубке не прикасался: ровный слой сажи покрывал некогда полированный предмет. А раньше не было микрофона?.. Был! — Женька проверил телефон во время разговора с Изгорским. Тогда чего же, старик вывинтил его сам? Но зачем?! Не хотел, чтобы звонили? Глупо, можно было просто отключить телефон. Значит, кто-то побывал здесь между его, Столетника, уходом и взрывом?.. Он что, забрал устройство подслушивания, установленное в трубке? Никакой другой причины объяснить исчезновение микрофона просто невозможно.

Дверь приоткрылась. Женька почувствовал это по изменившемуся направлению ветра. Он направился было в прихожую, но вдруг услышал, как под чьей-то ногой хрустнул осколок, и бесшумно отпрянул за остов перегородки, нависавшей над ванной. Вошедший ступал тихо и осторожно, отсутствие перегородок позволяло Женьке маневрировать по квартире, прячась за уцелевшие предметы. Главное, ни на что не наступить, чтобы не обнаружить своего присутствия. На человеке были плащ и шляпа. Держа руки в карманах, он дошел до середины комнаты и остановился. Теперь Женька оказался за его спиной. Воцарилась гробовая тишина, даже машины на улице не нарушали ее.

«Одиннадцать часов ровно», — громко и четко брякнула китаянка в часах.

Человек в шляпе резко обернулся…

20

— Что это за документы? — спросил Петр, перекладывая ксерокопии восстановленных листов.

— Это мне, Петр Иванович, неизвестно, — пожал Симонов плечами. — Боюсь ошибиться, но думаю, вам без экспертов Академии наук не обойтись.

— А именно?

— Научные тексты, комментарии, схемы, формулы, чертежи, описания приборов и экспериментов. Словом, физики, биологи… Речь о техсредствах контроля над людьми, насколько я понял.

В наступившей тишине было слышно, как Швец проглотил «дирол».

— Мы восстановили процентов семьдесят пять. Большего не ждите, — добавил эксперт.

Швец набрал номер Шевелева.

— Володя? Чем занят?.. Заехать можешь?.. Да нет, в прокуратуру… А как же — дело прежде всего… Разумеется, уголовное. Нужна твоя консультация… Нет, сейчас. Мы ждем, — он положил трубку. — Шевелев из НИЛа, — объяснил Илларионову, — занимается приблизительно… этими проблемами. — Петр закурил, кивнул Крильчуку и Илларионову, придвинул к ним тяжелую стеклянную пепельницу. — Так что мы имеем в пользу соединения наших дел, Алексей Иванович?.. Значит, Сотов и Лжелеонидов везут документы предположительно семилетней давности, в которых содержатся описания секретных экспериментов. В результате аварии один из них погибает, другой находится в тяжелом состоянии. Кстати, что с ним?

— Нормально, — ответит Крильчук. — Приходит потихонечку в себя. Ночью пить просил. Крабов сказал, что завтра наверняка можно будет задать ему пару вопросов.

— А кто у него сейчас?

— Капитан Арнольдов. Он меня в восемь сменил, а вечером я опять заступлю. Да не волнуйтесь насчет Леонидова, там муха не пролетит.

— Ну, хорошо… Да, так вот погибший Сотов — он же воскресший после исполнения смертного приговора в 1983 году — вооружен пистолетом «бушман», из которого четыре дня назад был убит депутат Государственной Думы Филонов… Я правильно излагаю?

Илларионов кивнул.

— Следует ли из этого, что Филонов мог иметь отношение к документам? Пожалуй, это первое, в чем нам предстоит разобраться. Если «да», то какое?

— Сотов, которого вытащили из-под расстрела, отрабатывал за свое спасение. Он убийца. У него образование 7 классов, колония несовершеннолетних, три отсидки по 77-й — бандитизм, две последние — по 103-й, умышленное… Таких к секретам не подпускают. Он и читал-то наверняка по складам, а уж о содержании документов и вовсе не знал: сказали убить депутата — убил, сказали привезти документы — привез. Да и «бушман» этот мог оказаться не у него первого…

Илларионову нельзя было отказать в логике, но Петру показалось, что по каким-то причинам он не хочет работать под его началом, а потому пытается представить ситуацию как цепь случайных совпадений.

— Но вот хозяин Сотова мог иметь отношение к Филонову, — уточнил Илларионов. — И пока мы его не найдем, а я думаю, что искать нужно именно его, мне представляется соединение наших дел целесообразным. И еще… — Илларионов замолчал, потупился, затянулся несколько раз. — Видите ли, Петр Иванович, эта самоуничтожившаяся рация СВЧ, почерк — имею в виду убийство Филонова, и мастерское, согласитесь, вызволение Сотова из тюрьмы — в общем, все говорит о том, что лучше оградить бригаду от «пресс-центра»… Хотя бы на пять дней, — он поднял глаза на Петра и доверительно добавил: — Не подумайте, что я боюсь, только ведь не дадут работать, гады.

Петр давно понял, о чем он хочет сказать, и на протяжении разговора сам подсознательно искал основание для засекречивания следствия. То, как мыслил и говорил Илларионов, его неторопливость, спокойствие и профессиональная уверенность, с самого начала импонировали Петру.

— Не дадут, это точно, — засмеялся он. — И подопечные не дадут, судя по этому почерку, и начальство — в ситуации весьма щекотливой… О постановлении я позабочусь, — Петр полистал дело. — Откуда они ехали, эти двое? — задумался он вслух.

Илларионов подобрался, придвинул стул и достал из портфеля сводку на знакомом бланке.

— Думаю, этого пока не определить. Машина нигде не засвечена. Вот данные ГАИ за те сутки… По Москве и области… муровская сводка из оперчасти… 16 убийств, 2 изнасилования, 9 ограблений квартир, 5 — граждан на улицах, 41 ДТП…

Петр взял сводки, привычно пробежал глазами испещренные мелким шрифтом листки. «…В ходе оперативных разработок в отношении устойчивой преступной группы, специализирующейся на убийствах и разбойных нападениях, в квартире на улице Б. Галушкина сотрудники 4-го отдела МУРа задержали москвича Громова Евгения Васильевича, активного ее участника. Там же при обыске были обнаружены электрошоковые дубинки, бланки с печатями, техпаспорта, а также огнестрельное оружие…», «…специалисты-розыскники 7-го отдела МУРа…», «…2-й отдел УЭП ГУВД организовал проведение комплекса оперативно-профилактических мероприятий на Черемушкинском…», «…107-е отделение милиции на 2-й Фрунзенской…», «…в 5 утра автоэкипаж группы задержания 1-го ОВО Южного округа…», «…в ходе широкомасштабной операции, проведенной Воронежским областным управлением контрразведки…», «…экипаж 3-го полка ППС…», «…в 3 часа ночи ГНР отдела "Северное Измайлово" остановила для проверки…», «…сотрудники Константиновского поселкового отделения милиции…», «…наряд муниципальной милиции…», «…постовой 2-го отдела управления по охране метрополитена…». Ни одно из сообщений впрямую не касалось Филонова или попавших в аварию на Череповецкой, и в то же время в любом из них могли быть косвенно задействованы Сотов, Лжелеонидов, их хозяева или кто-то, способный дать зацепку к началу поиска. После пятнадцати минутного изучения сводки, которое скорее нужно было следователям для взаимного прощупывания (и убедило обоих в исключительном профессионализме и сходных в отношении к расследованию и ситуации в целом позициях друг друга), Петр предложил ограничиться северным направлением, откуда предположительно возвращалась «шестерка», сообщениями, в которых не было задержаний, и теми преступлениями, что подходили под версию насильственного завладения документами, а именно — убийствами с ограблениями. Таких оказалось три. Но ни вьетнамец, убитый в студенческом общежитии из-за 150 тысяч рублей и 880 баксов, ни раздетый донага инженер в Долгопрудном, ни тем более одинокая, умершая от инфаркта швея-надомница, чей труп был обнаружен спустя неделю после смерти «в глубокой стадии разложения» в лобненской квартире, отношение к документам о секретных экспериментах вряд ли имели. Путь был явно неблагодарным, поэтому закончили на определении главных направлений расследования и утверждении состава бригады.

Через два с половиной часа было подготовлено Постановление о соединении уголовных дел. С учетом указаний Генерального прокурора и сложности предстоящего расследования оба дела были приняты к производству межведомственной следственной бригадой. Постановлением предписывалось вести работу по спецправилам расследования секретных дел с присвоением грифа «совершенно секретно».


Глаза их встретились. Женька напрягся, приготовился к прыжку.

— Ты чего сюда забрался? — пошел в наступление гость и сделал шаг вперед, не вынимая рук из карманов плаща. — Что тебе здесь нужно?! А ну, пошел обратно вниз!

Молодость кончилась. Женька чувствовал это по реакции организма на хамство. «На каждый роток не накинешь платок», но позволять разговаривать с собой в подобном тоне — унижать собственное достоинство. Он не сдвинулся с места, ждал, пока тот подойдет вплотную.

— Будьте, пожалуйста, так любезны, предъявите свое удостоверение, — сказал он почти ласково.

— Чего-о?! — опешил мужчина. — Какое тебе…

— Которое позволяет вам так разговаривать со мной: управдома, начальника жэка, участкового, сапожника…

— Вали отсюдова, я сказал! — рявкнул мужчина и попытался толкнуть Женьку обеими руками. Женька легко отступил, уйдя от толчка, и улыбнулся. — Я те шас дам управдома! Живу я здесь, понял?! В соседней…

Теперь было достаточно оснований для «перемены полюсов»: коль скоро вошедший не прописан в этой квартире, не приходится родственником покойному хозяину и не является представителем властей, в отсутствии прав на пребывание здесь они оказывались на равных. Звонкая пощечина прозвучала выстрелом. Мужчина отпрянул, округлил яростью глаза и открыл рот, в который Женька тут же вставил ствол «скифа».

— Слушайте меня внимательно, — сказал. — Сейчас я эту железку выну, а вы передо мной извинитесь за грубость. Хорошо?

Мужчина моргнул. Женька выполнил обещание.

— Извини…

— …те, — Женька поднес ствол к его глазам. — С незнакомыми принято разговаривать на «вы».

— Извини… те…

— А «пожалуйста»? Разве вас не учили в школе волшебным словам?

— Пожалуйста… — перевоспитуемый дрожал от негодования.

— Вот, уже лучше. Приятно общаться с воспитанным человеком. — Женька убрал пистолет. — Присядем?

Мужчина осмотрелся. Присесть было некуда.

— Вот сюда, пожалуйста, — предложил Женька, указав глазами на ванну. — Извините, конечно, за неудобства. — Дождавшись, когда собеседник сядет на край закопченной ванны, продолжил: — Я ищу родственников вашего трагически погибшего соседа. Вы не знаете, были у него родственники?

— Не знаю.

— Вопрос второй. Зачем вы сюда зашли?

Мужчина помолчал.

— Так… посмотреть…

— Чего же тут смотреть? Все сгорело.

— Я не знал.

— Вы думали, что не все?.. Мародерствуете, значит?

— Я ничего не брал. Просто увидел, что дверь распечатана и не на гвозде.

— Дверь у него хорошая, правда? И решетки на окнах. Не помните, кто ее устанавливал?

— Фирма какая-то. Его ограбили месяц тому.

— Откуда вы это знаете?

— Он сам сказал. Когда ему сломали дверь, не знал, как запереться…

— А вот ваша соседка Никонова из пятой квартиры говорит, что он ни с кем не разговаривал, не общался?

— Ну, правда, не общался. Я сам заговорил.

— Зачем?

— Он мучился с этой дверью, закрыть пытался, я ему помог…

— У вас дверь послабее, правда? Не боитесь налетчиков?

— Да кто на мою квартиру позарится? У меня взять нечего.

— А у него, значит, было что взять?

— Значит, было.

— Странно. Ни с кем не общался, не разговаривал, жил затворником, родственников нет, а на квартиру навели. Именно на эту, на 16-ю, на втором этаже…

— Вы что, из милиции?

Женька спрятал пистолет в карман.

— Да нет, я сам по себе, — вздохнул. — Хоронить-то его надо — вот, ищу родственников. Ладно, извините, если что не так. До свидания.

Он вышел, оставив шокированного соседа Изгорского на краю почерневшей ванны. «Странный народ, — думал Женька, спускаясь по лестнице. — Ты с ним вежливо — они хамят, начинаешь переть — становятся вежливыми. Может, это национальный характер такой?» Он вышел на улицу и направился к желтому зданию, на первом этаже которого находился жэк. История не выстраивалась, налетели на квартиру, взломав дверь, перевернули все вверх дном, но ничего, как утверждал сам Изгорский, не взяли. Зачем?..

1. Что-то искали, но не нашли.

2. Что-то нашли, но Изгорский умолчал об этом.

3. Инсценировали налет, чтобы вставить в трубку подслушивающее устройство…

Но зачем, в таком случае варварски ломать дверь — так, чтобы она не подлежала ремонту? Значит…

4. Инсценировать налет с целью спровоцировать хозяина заказать новую дверь?..

Но ведь он мог заказать ее в любой фирме, у плотника в жэке, если все, о чем он говорил по телефону, прослушивалось, а фирмы в рекламных объявлениях, как правило, помещают только телефоны…

Женька остановился, не дойдя до жэка нескольких шагов, и побежал обратно.

— Эй, ребята! — издалека окликнул он игравших во дворе детей. — Скажите, вы из этого дома?

— Из этого, — вразнобой ответили те.

— Скажите, у кого-нибудь из вас есть домашние телефоны?

Все молча переглянулись.

— Там на углу есть, — показала в сторону Мартеновской девочка.

— Нет, а дома, дома ни у кого нет? — Нет…

— Ясно, спасибо!

Ну конечно, в отселенческом доме, где людям давали разве что крышу над головой для временного проживания, и не могло быть телефонов. Он был только в квартире Изгорского, поэтому вторая версия отпадала: дверь взломали не для того, чтобы установить устройство: оно было установлено в трубке с самого начала! Значит, они все-таки что-то искали, но не нашли. И искали что-то очень важное, а именно — портфель с бумагами, за которыми Изгорский послал его к Шейкиной. В портфеле были не деньги, конечно. Такое количество денег, чтобы окупить слежку, квартиру с телефоном, прослушивание, в портфель не влезет. Да и забирают деньги, поставив на живот горячий утюг… Нет, это не рэкет… Бумаги, ничего не представляющие для наемного сыщика, но очень важные для тех, кто послал за ними… Кто?.. Изгорский не случайно не обращался ни в милицию, ни в ФСК.

Был замешан в каком-нибудь дельце, которое заставляло быть вдалеке от госорганов? Шпионаж?.. Работал в какой-нибудь хитроумной конторе, утащил оттуда чертежи, грозился продать их за бугор, косил под дурака, изыскивая момент дернуть на дикий Запад, знал, что за ним следят, его прослушивают… Но дверь-то заказал по своему телефону, тут опасности не увидел и явно просчитался: они перехватили звонок и тут же дали фирме отбой. Вместо фирмачей прислали своих людей. Таким образом, у них оставались ключи и они получили возможность навещать квартиру Изгорского в его отсутствие… Но ведь они перерыли все в его доме, знали, что там ничего нет… Хотели войти и убить его?.. Но сделать это могли, лишь заполучив то, что искали. Значит, нашли?.. Нашли у Шейкиной. Почему не обыскали ее квартиру раньше? Не знали, где искать?.. Точно! Изгорский хранил место, где спрятал документы, в тайне и назвал его только ему, Столетнику. Они слышали весь их разговор… и опередили его! Ну да, тогда он еще заехал к Таньке, потерял время возле обменного пункта…

И за это двое поплатились жизнями.

21

В Южанск отправили Каменева. Вылететь предстояло немедленно, рейсом из Внукова № 1183 в 14.15. Каменев пробовал переиграть время отлета, чтобы взять билеты на поезд до Элисты или Грозного — терпеть не мог летать с детства…

— Никаких поездов! — прикрикнул на него Швец. — И все, хватит!

— Да подумай: в 15.45 я в Ростове, покуда до Южанска…

— Тебя встретит машина. До Южанска 30 километров. Место забронировано, документы готовы — распоряжение ГУИНа МВД, предписание за подписью генерального, гриф «Государственной важности»… Постарайся управиться до завтра. Вот папка на Сотова, — Петр придвинул к нему красную пластиковую папку. — Копия приговора, заявление на суде, замечания на приговор, жалоба в порядке надзора председателю Верховного Суда, ходатайство защитника о помиловании… в общем, по дороге изучишь. Время, Саша, время!

— Да ладно, лечу уже…

На совещании у Киселева он не присутствовал, о цепочке, которая тянется от филоновского дела к распределению государственных портфелей не знал, и Петр не счел нужным доводить до опера лишнюю информацию.

«Сутки прогулял, теперь наверстывает, — подумал Каменев о Петре, спускаясь за сопроводительными документами и бронью. — Зараза такая!..»

Всю дорогу в аэропорт он нещадно матерился по адресу Филонова, организованной преступности в целом, несовершенства Закона о милиции, проклинал день и час, когда попал в эту бригаду и вообще познакомился со Швецом, заглушая досаду от несбывшейся возможности «отойти душой», попив водочки и основательно отоспавшись в мягком вагоне.

В Ростове его встретил молодой лейтенант Андреев из Южанского управления. Очевидно, знавший о важной миссии московского гостя, он с расспросами не приставал, ограничился дежурным: «Ну, как там Москва?» и, получив вразумительный ответ: «Куда она, на хрен, денется?», замолчал. Правда, ненадолго — ближе к Южанску разговорился, и из его пространного, но вдохновенного монолога Каменев узнал о двухсоттысячном городе, электровозостроительном заводе, театре, музее и даже «Южанском кладе», вошедшем в историю археологии.

«Живут же люди, — думал он, рассеянно слушая лейтенанта. — Хватает времени и в музей сходить, и книжки читать. Как будто в этом сраном Южанске больше заняться нечем».

— Вообще я истфак окончил, — признался лейтенант, тоскливо вздохнув. — В нашем Ростовском университете.

— Ну, ну, — по натуре человек компанейский, Каменев изо всех сил старался подавить в себе дурное настроение.

«Дохлое дело, — думал он о документах, проштудированных в самолете. — "Померла так померла"… Расстрелян так расстрелян, поди докажи обратное… И кости давно истлели, не восстановишь… Они, конечно, заключение об исполнении совать станут, акт медэксперта… Не-ет, за этим такие головы стоят — черта с два расколются при всех моих чрезвычайных полномочиях…»

— А что это за клад такой? — спросил ни с того, ни с сего, уцепившись за оставшееся в памяти слово.

— Какой клад?

— Ну, ты говорил, клад нашли?

— Сарматский курган?.. Золотые украшения, серебро, статуэтки, бронзовая посуда. Захоронения приблизительно I–II веков до нашей эры…

«По логике запрос окружной прокуратуры должен насторожить тюремное начальство, — думал Каменев. — Если оно хоть как-то причастно к "воскрешению" Сотова. Впрочем, кого попало встречать сотрудника МУРа с секретным предписанием не пошлют, черепахе ясно…»

— …они умнее нашего были, — продолжал лейтенант-историк.

— Кто они-то? — прослушал Каменев.

— Да сарматы, конечно! Аланы, роксоланы, савроматы, языги, — все кочевые племена. Объединялись, поэтому и богатели. С государствами Закавказья войны вели. Да что там Закавказье — на Рим нападали! Представляете, что у них за трофеи были? «Южанский клад» — это капля в море! Они же в третьем веке из Северного Причерноморья скифов вытеснили…

Да нет, на подсадку не походило. Видать, замотала парня работенка с уголовным элементом, вот и выплескивается перед свежим человеком, да еще «из самой Москвы».

— А иерархия скифская?.. Не нашей чета! Тем более не уголовной. У них, между прочим, татуировка на руках означала принадлежность к высшей касте.

— Ну, у уголовников она, по-моему, тоже кое-что означает, — не согласился Каменев с исключительностью скифов.

— А чего же их эти дикие племена потеснили? — неожиданно заговорил милиционер-водитель.

— Кто? Сарматы?.. После того, как готы уничтожили Скифское государство со столицей Неаполем, они стали распадаться. А сарматы как раз к этому времени — объединяться…

Въехали в город, еще теплый, в яркой листве. Свернули на улицу из одноэтажных домов — добротных, за высокими заборами, неизменно крашенными в голубой цвет.

— Насколько я понял, лейтенант, ты империалист, — сказал Каменев. — По-твоему, нужно объединяться, чтобы нападать, грабить и богатеть.

— Я не империалист, — обиделся лейтенант. — Но я знаю «закон пучка соломы». Пучок переломить труднее, чем одну соломинку. И еще я знаю, что история всегда повторяется. Мы сейчас как скифы — разъединяемся, а Европа — сарматы, делают все, чтобы объединиться. И если верить истории — а истории нельзя не верить, — то весьма скоро нас не будет.

— Ну да! Поубивают всех, что ли? — недоверчиво спросил водитель.

— Хуже. Мы растворимся в других племенах и бесследно исчезнем. Уже растворяемся — теряем национальное достоинство.

Машина въехала во двор Южанской тюрьмы — кирпичного здания в лесах, на которых колотились заключенные, оставленные в «пересылке» для работ по хозобслуживанию.

— В четвертом веке нашей эры, — Каменев сделал ударение на слове «нашей», — все эти сильные, смелые, богатые и объединенные в пучок соломы сарматы были разгромлены гунами. Так, нет?.. А в пятом, после смерти Атиллы, распались и гунны. Так что, лейтенант, война и мир — не только название романа Толстого, а цикл истории, ее «рабочий ход». Сегодня они нас, завтра другие их… Спасибо за встречу!

У лейтенанта загорелись глаза, он то и дело разевал рот, дожидаясь паузы, чтобы возразить, но московский гость, захлопнув дверцу машины, направился к двери с узким окошком и надписью «ДЕЖУРНЫЙ».

22

Южанская пересыльная тюрьма была одной из шести на территории бывшего СССР, оборудованной для приведения в исполнение смертных приговоров. Коридор с несколькими камерами (смертников и исполнений — с решетками над песчаным полом вдоль глухой звукопоглощающей стены) — по сути, все оборудование «расстрельного» этажа, не считая санчасти в тупике правого крыла.

— Надзиратель-прапорщик вызывает смертника в кабинет начальника тюрьмы, здесь его знакомят с отказом в просьбе о помиловании, подписанным Председателем ВС республики: «Ходатайство осужденного и его защитника отклонить. Приговор привести в исполнение». Затем, по инструкции, приговоренного должны сопроводить в камеру исполнения и там в присутствии начальника тюрьмы, прокурора по надзору, представителя Министерства внутренних дел и тюремного врача дежурный офицер должен выстрелить ему в затылок…

— Что значит «должны», «должен»? — спросил Каменев. — Вы эту инструкцию не соблюдаете?

— Нет. Не соблюдаем.

Начальник тюрьмы Камаев — немолодой уже подполковник внутренней службы с широким, плоским носом и узкими щелками монгольских глаз — смотрит на Каменева спокойно. Голос его звучит ровно, уверенно, негромко; китель — почти «от Кардена», ни складки, ни пылинки. Впрочем, как и сам кабинет с длинным полированным столом и кожаными креслами по периметру.

— Когда прапорщик приглашает приговоренного ко мне, у него еще теплится надежда: а вдруг это изменение условий содержания путем перевода в другое ИТУ в связи с помилованием? — лексика Камаева почти официальная, но в целом речь правильная, выговор русский, вещает как по писаному — без запинки. — И то ноги подкашиваются: а вдруг — нет?! Когда мы оглашаем отклонение, они кричат, теряют сознание, бьются в истерике. Иные пытаются оказать сопротивление конвою… Дежурный офицер видит глаза приговоренного; конвой, врачи, представители МВД, надзирающие прокуроры видят дежурного офицера — палача. Постарайтесь понять смертника и нас. Несмотря на то, что все убеждены в своей правоте — ведь перед нами государственный преступник, как правило, убийца — делать это нелегко. Жестоко. Не гуманно, Не сочтите это громким словом. Поэтому инструкцию мы не соблюдаем. Свыше ста расстрелов в год только в нашей тюрьме. Это способно свести с ума любого.

— И как же осуществляются гуманные расстрелы? — хмуро спросил Каменев.

— Мы даем смертнику надежду. Предлагаем писать на имя Президента. Раньше предлагали писать Председателю Президиума Верховного Совета СССР. Его ведут обратно в камеру. По пути перед закрытой дверью, пока надзиратель отпирает ее ключом, приговоренного ставят лицом к стене… К стене со специальным окошком, — сохраняя бесстрастную интонацию, закончил Камаев и неожиданно добавил. — Ваш сарказм, товарищ майор, неуместен. Гуманных убийств не бывает. Ни со стороны преступников, ни со стороны государства. Гуманным было бы отменить смертные приговоры вообще.

Каменев не ответил.

— Что вас интересует в отношении Сотова? — спросил Камаев. — Мы получили запрос Московской окружной прокуратуры, и мне нечего добавить к нашему ответу.

— Вы давно работаете здесь?

— Я работаю в этой должности с июля 1993 года. До этого был начальником «единички» в Брянске — учреждения «ОВ 21/1».

— А кто был начальником Южанской тюрьмы в 1983 году?

— Полковник внутренней службы Яковлев. Он умер в 1988 году от рака желудка, вскоре после отставки. Если это не секрет, с чем связан ваш интерес к Сотову?

— Нет. Это не секрет, — подражая манере Камаева, как можно бесцветнее ответил Каменев. — У меня к нему нет никакого интереса.

— Не понимаю.

— Зато есть интерес ко всем, кто поставил свои подписи на акте о приведении приговора Сотову в исполнение 26 февраля 1983 года. Дело в том, что гражданин Сотов Владимир Геннадьевич погиб в автомобильной катастрофе несколько дней тому назад. Есть подозрение, что перед этим он стрелял в депутата Госдумы Филонова. Как вы понимаете, персона убийцы государственного лица со статусом неприкосновенности привлекает внимание не только следственных органов, но и Думы, Президента и даже мировой общественности, не сочтите и вы, что это громкие слова. Поэтому они меня наделили особыми полномочиями и с нетерпением ждут моего возвращения.

— Вы хотите сказать…

— Именно это я и хочу сказать, товарищ полковник внутренней службы.

«Или этот Камаев робот, — подумал майор, — или за ним стоит какая-то сверхъестественная сила. Впрочем, на должности начальника тюрьмы, в чьи обязанности входит стократное в год присутствие при расстрелах, человек, от природы наделенный эмоциями, работать не может».

Камаев медленно встал, одернул китель. Подойдя к сейфу, достал из него архивное дело Сотова. Вернувшись за стол, принялся внимательно перечитывать лист за листом, позабыв о присутствии Каменева.

— Сотов Владимир Геннадьевич, 1959 года рождения, уроженец Ростова-на-Дону… Четырежды судим… Два побега… Бандитизм… Умышленное убийство… Приговор приведен в исполнение… Особые приметы, татуировка в виде свастики на плече, полукруг солнца и буквы «Вова» на кисти… Он?

Каменев кивнул.

— Я понимаю, что дактилоскопический узор не повторяется дважды и что дактилоскопирование трупа дает четкие отпечатки, — все тем же голосом, начинавшим выводить Каменева из равновесия, продолжал полковник, — но, повторяю: ничем не могу помочь в решении этой загадки. Даже предположений на этот счет не имею.

— Хорошо. Тогда у меня есть два предположения. Возможно ли, что кто-то забрал Сотова из тюрьмы перед казнью?

— Основанием отбытия уголовного наказания и применения к осужденному мер воздействия является только приговор суда, вступивший в законную силу. Перевод осужденных в другие исправительно-трудовые учреждения производится на основании статей 56 и 57 Исправительно-трудового кодекса Российской Федерации.

— Спасибо, — терпеливо дослушав до конца, поклонился Каменев. — Повторить вопрос?

— А ответ повторить? — парировал Камаев. — Что значит «кто-то забрал из тюрьмы перед казнью»?

— Разве приговоренных никогда не забирали, скажем, для работы на урановых рудниках?

— Забирали. Но при этом не фальсифицировали документов.

— Ну уж! — улыбнулся Каменев. — Какой же смысл составлять протокол «об изменении меры пресечения» официально, если другие формы смертной казни не предусмотрены законодательством?

— Прошение о помиловании удовлетворяется, мера наказания в виде казни заменяется 15 годами содержания в лагере особого режима. А уж где будет работать заключенный — на урановых рудниках или на конфетной фабрике… По крайней мере, мне за полтора года работы не приходилось подписывать документ о приведении казни в исполнение без предварительной констатации факта смерти врачом. Я готов выслушать ваше второе предположение, — сказал робот.

— Не могли ли подменить приговоренного на этапе?

— Кто?

— Не знаю. Пока.

Каменев несколько секунд подумал.

— Теоретически могли. Если нашелся доброволец, согласившийся на пластическую операцию и имитацию особых примет, а также смертную казнь…

— …или был введен в заблуждение, скажем, обещанием амнистии, помилования, последующей организации побега и крупного вознаграждения в придачу? — продолжил Каменев.

— А кто он, собственной, такой — этот рецидивист, убийца Сотов, чтобы возникла столь острая необходимость во что бы то ни стало сохранить ему жизнь? — задал робот риторический вопрос.

— Логично. — Каменев понял, что большего от него не добьется. — Могу я попросить у вас копии этих документов? — задал он риторический вопрос, прекрасно понимая, что при его полномочиях начальник тюрьмы отказать не имеет права.

— Разумеется. Это и есть копии, они приготовлены для вас. Чем-нибудь еще могу быть полезен? — Камаев посмотрел на часы.

Каменева так и подмывало брякнуть: «А что, пора идти расстреливать?», но вместо этого он попросил:

— Мне нужны адреса тех, кто в 1983 году нес ответственность за обеспечение законности действий органов, исполнявших наказания.

— Такую ответственность несут должностные лица. Полковник Яковлев, как я уже говорил…

— В таком случае, того, кто обязан принимать меры к выявлению и своевременному устранению нарушений закона, — окончательно перешел Каменев на язык кодекса. — А помимо надзирающего прокурора Отарова, если вас не затруднит, попрошу координаты бывшего тюремного врача Давыдова, и представителя МВД полковника Реусса. Разумеется, если они тоже не умерли. От рака желудка.

Подполковник Камаев молча снял телефонную трубку…


В девятом часу дверь в палату-одиночку, где помимо больного, лежавшего под капельницей, находился лейтенант Крильчук, тихонько отворилась, и на пороге появилась улыбчивая медсестра Зоя с чашкой чая и пирожным на блюдце.

— Попейте чаю, — сказала лейтенанту шепотом. — Свежий, только что заварила. Мятой пахнет.

— Спасибо, — поднялся навстречу ей Крильчук. — Вы сегодня всю ночь дежурите?

Она улыбнулась, игриво сделала ручкой и выскользнула за дверь. Крильчук подумал, что хорошо бы с ней познакомиться, несмотря на наличие жены и годовалого ребенка — так, на всякий случай.

Лжелеонидов дышал значительно ровнее вчерашнего. Вечером он опять приходил в сознание, оглядывал потолок испуганными глазами. Медсестра Лада перед сменой заменила ему капельницу, дежурный врач проверил пульс, пробормотал: «М-м, вполне, вполне», — и удалился в ординаторскую.

Крильчук с наслаждением выпил ароматный, начинавший остывать чай, съел пирожное. «Если все будет о'кей, и этот неизвестный в гипсе и бинтах заговорит, надо будет, прощаясь с персоналом, неприменно купить торт…» Он почувствовал, как сон смыкает ему веки. Сегодня днем, когда Валерка Арнольдов пришел ему на смену, стоило поспать. Но Нежин, руководивший оперативной работой, просил явиться в Генпрокуратуру, потом набежали домашние дела и поглотили время, запланированное на сон.

Он несколько раз присел, отжался, отгоняя аморфное состояние, хотел сходить в сестринскую отнести Зое чашку с блюдцем, но подумал, что там может оказаться врач, и через него о нарушении инструкции станет известно Нежину. Крильчук вернулся в кресло, достал из кармана книжку — какой-то американский триллер, записанный с экрана — и попытался читать, но строчки прыгали, буквы сливались в серые размазанные полосы, будто пыль попала в глаза. Он с досадой подумал об отведенной ему, молодому, вышколенному контрразведчику роли сиделки, о том, что на эту роль подошел бы и постовой милиционер, но тут же решил, что раз послали его, значит, здесь и нужен молодой и вышколенный, и быть может, на этом участке решается сейчас успех работы всей группы, если этот Лжелеонидов завтра заговорит, то и ему, лейтенанту Крильчуку найдется боевая работа — по захвату тех, кого он назовет на допросе… Вон, Арнольдов — капитан, старше по званию, тоже сидел здесь весь день — и ничего… Раз секретно — значит, секретно… никаких постовых… группа из отбор… ных… спецов… круг ограничен… постановлением… генерального… гор-дить-ся… надо…

Книжка упала на пол, но лейтенант Сергей Крильчук был уже не в состоянии поднять ее: запрокинув голову, он погрузился в глубокий сон.


Каменев вышел во двор. Солнце уже село, но прогретые стены и асфальт дышали теплом. Запах прелых листьев смешивался с дымом костров на окрестных дворах. На тюремной стене в строительных лесах алел транспарант:

«ИСПОЛНЕНИЕ НАКАЗАНИЙ НЕ ИМЕЕТ ЦЕЛЬЮ ПРИЧИНЕНИЯ ФИЗИЧЕСКИХ СТРАДАНИЙ ИЛИ УНИЖЕНИЕ ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО ДОСТОИНСТВА».

«Если инструкция нарушается "во имя гуманности", не проще ли вообще поить приговоренных снотворным и расстреливать во сне? — подумал Каменев. — Тогда придется всего-навсего подделать одну подпись — в графе "С содержанием ознакомлен…"

Он вышел на улицу, сел в поджидавшую у ворот «волгу», распорядился:

— На Каштановую, 32.

— Вы в самом деле считаете, что разделение общества — естественный процесс? — спросил разговорчивый лейтенант, едва машина, развернувшись, устремилась к центру города.

— Ты о чем?

— Вы сказали…

— Разве я о чем-то говорил?..

— Извините, — поняв, что с историческими дискуссиями придется повременить, Андреев отвернулся к окну и больше не проронил ни слова.

Дом на Каштановой, 32, был крепостью его хозяина: добротный, за высоким забором, крытый свежевыкрашенной зеленой жестью. На звонок в калитку первой отозвалась здоровенная черная псина, сидевшая на цепи, дверь в оплетенном лозой фасаде отворилась, и к воротам поспешила молодая брюнетка в цветастом переднике.

— Отаров Георгий Рафаэлович здесь проживает? — поздоровавшись, спросил Каменев.

— А его сейчас дома нет, он на работе.

Каменев посмотрел на часы:

— И часто он так задерживается?

— Да нет… Только сегодня почему-то. Ему передать что-нибудь?

— Спасибо, я на машине, сейчас к нему заеду. Не подскажете, где это находится?

— А-а… Очень просто! Вы бывший райком знаете?

— Ну конечно! — соврал Каменев, полагая, что уж такую-то достопримечательность водитель найдет наверняка. — Спасибо вам, до свидания…

«Только сегодня почему-то задержался», — вспомнил Каменев по пути, разглядывая неказистые домики на темных южанских улицах. — А чего ему, собственно, задерживаться? Ведь юрисконсульт — не бухгалтер, который не успевает в урочное время подготовить годовой отчет…»

Бывший райком размещался в двухэтажном здании, облицованном желтой плиткой. Помещения были заняты под офисы, о чем свидетельствовали таблички у двери.

«МЕЖДУНАРОДНЫЙ ФОНД "ПРОМЕТЕЙ". Южанское отделение», — прочитал Каменев на одной из них.

Поднявшись по лестнице, устланной красной, протертой до дыр грязной дорожкой (вероятно, это все, что осталось от бывшего райкома), он дошел до комнаты «28» с надписью «ЮРИСКОНСУЛЬТ», постучал и, не дожидаясь ответа, перешагнул порог.

— Здравствуйте.

— Здравствуйте, — посмотрел на него поверх очков сухощавый человек лет пятидесяти с плешью на темени, прикрытой зачесанными набок волосами.

— Я хотел бы получить консультацию, если можно, — Каменев поставил стул к заваленному бумагами столу и, повесив, плащ на спинку, сел.

— Вообще-то мы уже не работаем, — растерялся юрисконсульт. — И консультаций частным лицам не даем.

— Георгий Рафаэлович Отаров? Я не ошибся?

— Да… С кем имею честь?

— Майор Каменев из МУРа, — Каменев предъявил удостоверение, полагая, что этим пока можно ограничиться. — Александр Александрович, если угодно.

— Откуда вы, простите?

— Вы не ослышались: из Московского уголовного розыска.

— О-о!.. Мы хоть и не «Тмутаракань», но с москвичами не каждый день доводится встречаться. — Отаров встал, прошел к подоконнику, у которого стоял журнальный столик, и включил кофеварку. Затем достал из шкафа две фаянсовые чашки с блюдцами. — Может, коньячку? — спросил он, вперив в гостя выжидательный взгляд.

— Вы ведь работаете? — заговорщицки прищурился Каменев. — Да и я вроде не к теще на блины приехал…

— А я вам блинов и не предлагаю, — вернулся за стол Отаров, прихватив в шкафу полбутылки «КВ».

— Старые запасы? разглядел этикетку Каменев. — Сто лет такого не пил.

— Не столько запасы, сколько друзья. Надеюсь, не поймете превратно — плата за консультацию. У нас тут куча всевозможных контор, треть из которых не в состоянии содержать собственного юриста. По глобальным вопросам они получают платную консультацию через перечисление на счет фонда. А по мелочам я всегда помогу бесплатно. Хотя каждый норовит время от времени притащить то кофе, то коньяк, знаете ли…

— Вы уж меня извините, Георгий Рафаэлович, я без кофе и коньяку… Правда, и по вопросу пустяковому… Курите?

— Курю. Спасибо. — Отаров взял сигарету из протянутой пачки. — Только не могу представить себе, что это за вопрос, по которому юрист-профессионал из Москвы едет консультироваться в Южанск. Выпьем?

— Попозже, — Каменев взял с тарелки печенье, откусил и поинтересовался невзначай. — А что это за фонд у вас — «Прометей»? Храните огонь?

Отаров расставил чашки, присел к столику, на котором начала булькать кофеварка.

— Фонд социальной защиты, — ответил. — Существует на добровольные пожертвования физических и юридических лиц и организаций.

— И кого же вы защищаете?

— Тех, кому Прометей дал огонь — людей, конечно. Малообеспеченные слои населения, защитников Отечества — я имею в виду офицеров и их семьи. Выделяем беспроцентные ссуды под застройку жилья, оплачиваем пенсии — словом, пытаемся по мере сил восстанавливать справедливость, посредничаем между богатыми и бедными, так сказать.

Он налил в чашки кофе, понес к столу.

«Так быстро готов кофе? — удивился Каменев. — Вода наверняка была уже горячей… Значит, он пил до меня?.. Но тогда почему чашки в шкафу?..»

— Помнится, Прометея за это распяли? — улыбнулся он.

Отаров засмеялся:

— Распяли Христа. Прометея приковали к скале цепями. Но нам это не угрожает. Зевса-то нет, Александр Александрович, — он посмотрел Каменеву в глаза. — Так в чем же ваш пустяковый вопрос?

Каменев держал рюмку в кулаке, согревая коньяк.

— Да я к вам, собственно, не как к юрисконсульту…

— Вот как? Интересно!

— …а как к бывшему прокурору по надзору за исполнением наказаний… — Он отставил рюмку, полез в дипломат. — Скажите, Георгий Рафаэлович, это ваша подпись?

Отаров нацепил очки, внимательно, от корки до корки прочитал акт о приведении приговора в исполнение и недоуменно воззрился на опера.

— Моя…

— Вы уверены?

— Да. Но этот документ не подлежит выносу из архива…

— Я уполномочен Генеральной прокуратурой России.

— Вот как? А почему вас интересует именно Сотов? Мою подпись можно найти на сотнях подобных документов. Я проработал…

— Восемь лет, я знаю, — спрятав бумагу в дипломат, Каменев набрал шифр замка. — А вы не догадываетесь, Георгий Рафаэлович?

— О чем?

Каменев не счел нужным повторять вопрос дважды, он выжидательно смотрел на бывшего прокурора.

— Что вы говорите загадками, ей-богу? — убрал тот руки под стол. — Скажите, в чем дело — я вам отвечу. Вы пришли спросить, чья это подпись? Я ответил, моя.

— Я пришел спросить, кому вы вместе с врачом Игнатием Давыдовым передали приговоренного к смертной казни Сотова? Кому, по чьему приказу или с какой целью, Отаров? — Каменев почувствовал, что юрисконсульт нервничает, и решил дожать до конца: — Он был единственным, чей приговор неофициально не приведен в исполнение, или в архиве есть еще фиктивные акты с вашей подписью?.. Чтобы не говорить, по вашему выражению, загадками, поставим точки над «i»: Сотов, «расстрелянный» в 1983 году в присутствии надзирающего прокурора Отарова, находится у нас.

Все это Каменев произнес голосом просителя — деликатно, тихо, не убирая с лица любезной улыбки. Он блефовал, но никто не смог бы уличить его в этом — просто не уточнил, что Сотов мертв.

Отаров застыл на несколько секунд, но тут же обрел уверенность, руки его снова легли на крышку стола — загорелые, холеные руки с ровно пульсирующими жилами. На лице застыла надменная улыбка.

— Вот и спросите у Сотова, кому и с какой целью, — сказал он, пожав плечами. — Стоило ли ехать за две тыщи километров от Москвы?.. Нет, если это обвинение в…

— Ни в коем случае, Георгий Рафаэлович, ну что вы! — заговорил Каменев дружелюбно. — Я просто задал вопрос, который вынужден был задать в силу никому (кроме Господа Бога, разумеется) не понятных обстоятельств воскресения этого рецидивиста. А как бы вы поступили на моем месте? Портретное сходство, особые приметы — все совпадает, в монодактилоскопической картотеке его отпечатки, а по данным МВД — расстрелян десять с половиной лет назад…

Отаров молча выпил коньяк. '

— Похоже на допрос, — выдавил он из себя едва слышно.

— Да какой же может быть допрос, Георгий Рафаэлович? — простодушно улыбнулся Каменев и, не сводя с него пристального взгляда, отпил глоток кофе. — Сидят за столом юрисконсульт благородного фонда и опер из МУРа, пьют коньяк и пытаются восстановить картину далекого прошлого.

— А что он сам говорит?

— Кто?

— Ну, этот… Сотов?

— А-а… Молчит.

— Крепкий орешек попался? — усмехнулся Отаров.

— Ого! — Каменев деликатно, двумя пальцами взял чашечку с остывшим кофе, сделал глоток. — И на каком пустяке попался-то: взял и застрелил депутата Госдумы Филонова, представляете?.. В Думе переполох, все нападают на Президента: «Вот, — мол, — ваши хваленые Указы: по Арбату депутат не может без приключений пройтись!» Ельцин, конечно, не в себе — налетел на министра МВД Ерина «Куда, — говорит, — милиция смотрит?!» Значит, ничем помочь не можете, Георгий Рафаэлович?

— Советом, — невесело ответил Отаров.

— Буду очень признателен. Каким же?

— Обратитесь к ясновидящим. Говорят, они умеют восстанавливать картинки прошлого.

— Э-э… Есть тут одна загвоздка, понимаете ли, — Каменев пощелкал пальцами в воздухе. — Для суда такие картинки — не доказательство.

— Суда над кем, простите?..

— Над теми, разумеется, кто выпустил на свободу рецидивиста-убийцу, приговоренного к смертной казни.

— Пожалуй, — неопределенно пожал Отаров плечами. — Ну, раз отпечатки говорят о чуде воскресения, остается разве что труп эксгумировать?

— Из общей могилы во дворе тюрьмы через десять лет?! Что это даст?

— Вот именно, Каменев, — сказал вдруг юрисконсульт с нескрываемым превосходством, и в глазах его загорелись злобные огоньки. — Ничего. Хотя можно пересчитать черепа. Может, чьего-то недостает?

Кассета в японском диктофоне, спрятанная в кармане каменевского плаща, по времени должна была кончиться. Он встал, поблагодарил за бесплатную консультацию, прихватил плащ со спинки стула и, залпом опустошив рюмку, вышел…

«С черепами у них все в порядке, — подумал, направляясь мимо машины к телефону-автомату на углу, — можно не сомневаться. Другой разговор — в каждом ли из них есть дырочка от пули?»

Войдя в заплеванную кабину без стекол и с удивлением обнаружив, что таксофон работает, Каменев достал из кармана записную книжку и нашел номер домашнего телефона, записанный со слов начальника тюрьмы Камаева.

«Слушаю», — отозвался в трубке женский голос.

— Извините, могу я поговорить с Игнатием Николаевичем?

«Его нет. А кто его…»

— Знакомый. Не скажете, где я могу его найти?

В трубке помолчали.

«Он уехал на охоту».

— А когда вернется?

«Не сказал… Наверно, завтра к вечеру. А в чем, собственно, дело?»

— Извините, я из Москвы. Совсем ненадолго. Мне очень нужно с ним повидаться… Я от нашего общего знакомого Реусса, вам эта фамилия о чем-то говорит? — рискнул Каменев.

«От Павла Сергеича?.. — голос женщины внезапно потеплел. — А как же!.. Может быть, вы заедете к нам? У вас есть где переночевать?»

— Спасибо, не беспокойтесь Я на машине и могу с утра поехать к нему… заодно и поохотиться. Как его найти?

«Это в станице Нагайской. Он обычно останавливается у охотинспектора Емельянова — его там все знают…»

— Еще раз большое спасибо, — упредив расспросы о Реуссе и приглашение заехать в гости по возвращении с охоты, Каменев поспешно повесил трубку.

— Куда теперь? — сонно спросил водитель, когда он подошел к машине. — В гостиницу?

При упоминании гостиницы Каменев внезапно почувствовал голод и усталость, но по опыту знал, что если пересилить это состояние — организм начнет извлекать скрытые резервы. Главным образом, это коснется мозга, обострятся мыслительные процессы — что-то сродни второму дыханию. Он предпочитал называть это «эффектом Эдисона», в честь Томаса Эдисона, самого плодовитого изобретателя столетия, спавшего 3 часа в сутки. Правда, у Каменева был собственный — запатентованный в МУРе — способ извлечения скрытых резервов: стакан смеси водки со спиртом, которую надлежало закусить стручком красного жгучего перца. Хотя и пальцы сунуть в розетку годилось — было бы ради чего!..

— До станицы Нагайской далеко? — спросил.

— Верст сорок, — ответил водитель.

Шел девятый час.

— Когда тут у вас светать начинает?

— Часиков в шесть — начале седьмого.

«С кем имею честь?..» — вспомнил Каменев вопрос Отарова, такой же наигранный, как и удивление по поводу его визита. Не-ет, он явно ждал его прихода! А значит — его предупредили. Но кто? Камаев? Позвонили из Москвы? Но ведь, кроме членов группы, никто не знал о цели командировки?..

— В управление! — приказал он решительно.


СРОЧНО СЕКРЕТНО

МОСКВА ГЕНПРОКУРАТУРА

СТАРШЕМУ СЛЕДОВАТЕЛЮ

ПО ОСОБО ВАЖНЫМ ДЕЛАМ

ШВЕЦУ П И

СЛУЖЕБНАЯ ТЕЛЕФОНОГРАММА

НЕЗАМЕДЛИТЕЛЬНО ДОПРОСИТЕ ДЕЛУ СОТОВА ПОЛКОВНИКА МВД ОТСТАВКЕ РЕУССА ПАВЛА СЕРГЕЕВИЧА НЫНЕ ПРОЖИВАЮЩЕГО МОСКВА УЛ КРАСНОПРУДНАЯ ДОМ 13 КВ 71

СТАРШИЙ ОПЕРУПОЛНОМОЧЕННЫЙ МУР

МАЙОР КАМЕНЕВ А А

23

Сообщение пришло внезапно, как инфаркт. Крильчук безжалостно обрубил надежду процентов на пятьдесят, если надежда вообще поддается измерению в процентах.

— Как умер?! — вскочил Швец. — Как это умер?! Ты же говорил, что ему лучше?! Где ты находишься?

Он не попал трубкой на рычаг, нервно закурил. Только что была получена телефонограмма Каменева, Илларионов, Воронков и Нежин выехали на Краснопрудную, и Петр ждал от них известий. А тут… Он позвал дежурного офицера.

— Как только позвонит Илларионов — срочно, всей группой пусть выезжают в 50-ю горбольницу. Я уехал туда. Машину!

Он набрал номер домашнего телефона Арнольдова.

— Капитан, тревога. Выходи к подъезду, я тебя подберу.

«Волга» остановилась у подъезда дома, где жил Арнольдов, ровно на секунду: собранный, подтянутый, как всегда, капитан вскочил в салон.

— Умер этот… Горелеонидов, — буркнул Петр, уцепившись за ручку над дверью: водитель заложил крутой вираж, как будто скорость могла что-нибудь изменить в сложившейся ситуации.


Врач со странной фамилией Примитилов — молодой, невысокого роста брюнет, встал навстречу вошедшим. У стены, в кабинете старшей сестры, потупясь, точно провинившиеся школьники, стояли Зоя и Крильчук. От стола к окну метался Крабов, вызванный Примитиловым, инструменты и ампулы в стеклянных шкафах позвякивали в такт его шагам.

— Следователь Швец, — протянул ему руку Петр и безнадежно спросил: — Все? Ничего нельзя сделать?

Крабов, почти не покидавший отделения все время, пока неизвестный находился в бессознательном состоянии, и лишь сегодня позволивший себе уехать домой, отчаянно развел руками.

— В палату, — решительно сказал Петр и, никого не дожидаясь, покинул кабинет. — Кто это обнаружил? — спросил у Крабова на ходу.

— Санитарка, — в голосе Крабова послышалась усмешка.

— То есть?!

— Она там, возле мертвого. Сейчас все расскажет сама.

В палате работали старшая сестра и санитарка — снимали с мертвеца повязки и гипс; шланги кислородного баллона и капельницы были отсоединены.

— Я осмотрел труп. Никаких признаков насильственной смерти. Нужна аутопсия.

На полу стоял таз с водой, валялись простыни. Швец подошел вплотную к высокой кровати. В свете люминесцентных ламп голый мертвец казался синим. Чернели на теле кровоподтеки и ссадины, наступало трупное окоченение. Выдернутая из-под головы подушка валялась на полу, с нее уже успели снять наволочку. Подбородок был высоко задран, как будто мертвец хотел посмотреть через голову в окно. На бедре ею Петр успел заметить старый, рваный, собранный в «звездочку» шрам, с внутренней стороны предплечья была видна татуировка — буквы «СНО» и две пересекающиеся ломаные линии.

— Вы нашли его мертвым? — обратился Петр к санитарке.

— Я.

— Во сколько?

— Минут пятьдесят — час тому…

— Но, судя по трупу, смерть наступила…

— Два часа назад, — сказал Крабов, — все верно. Спали они все! Всей сменой, дружно. И врач, И сестра, и ваш… извините, Сережа.

— Как… спали?!

— Я в ординаторской прибиралась. Мусор оттудова в туалет понесла, он вон там находится, в конце коридора, — санитарка говорила, опустив глаза, видимо, считая себя предательницей по отношению к коллегам. — Проходила мимо 22-й палаты, а там один больной, что вчера привезли… ну, с лестницы головой упавший… так стонал, так стонал — просто жуть. Я в палату заглянула — нет никого. Да куда ж, думаю, они все подевались?.. Пошла в сестринскую…

— Дальше! Дальше! — раздраженно сказал Петр.

— Ну… там Зоя спит. Я ее давай тормошить — ни в какую. Я испугалась, воды на нее полграфина вылила. Она встала и смотрит… мимо куда-то. Думала, может, лекарства какого съела или… выпила, прости господи… Так за ней вроде такого не водилось. А тут один на костылях по коридору — и орет, по матери выражается: «Давай, — говорит, — доктор нажрался, не добужусь!..» Тому, значит, плохо, Который головой-то с лестницы… Я к доктору бегом — заперто. Думала, он в одиночке, где милиционер дежурит. Бегу туда… А… он вот… парень ваш… тоже спит, рот открытый и храпит. Было полдесятого — чего это они, думаю?..

— Ну и… Короче!..

— А больной этот не дышит. Покуда всех добудилась — минут двадцать прошло.

— Вы где были? — зыркнул Петр на старшую сестру.

— Только что пришла. С Анатолием Дмитриевичем в приемном покое встретилась.

— А должны были где…

— У нас тяжелых двое… Здесь доктор Примитилов и Зоя оставались… — попыталась та оправдаться.

— Ясно. — Петр осмотрел палату, увидел чашку и блюдце, переставленные с тумбочки на подоконник.

— Пили что-нибудь? — спросил. — Отвечать! Живо!

— Нет! — замотал головой Крильчук.

— Чай только, — промямлила Зоя и покраснела до ушей.

— Все?

— Все… Кроме нянечки… Полины Прокофьевны. Она в девять приходит, а мы обычно часов в восемь пьем, начале девятого.

— Здесь кто-нибудь из посторонних был?

— Нет, — ответила Зоя.

— Еще раз спрашиваю: был кто-нибудь из посторонних?

Зоя заплакала. Петр резко выдохнул, тряхнул головой, останавливая себя: перегибать палку в отношении персонала ни к чему.

— Не было никого, — сказал Примитилов. — Не было! У нас приемное время до шести.

— Предполагаете причину смерти? — спросил Петр у Крабова.

Крабов сунул руки в карманы халата, качнулся с пятки на носок.

— В его состоянии все возможно. Сердечная недостаточность, например… Хотя, при надлежащем контроле… Нет. Не предполагаю. Только аутопсия! — повторил.

— Чья это чашка?

— Моя, — выдавил Крильчук. — Я пил чай.

— Оружие, — протянул Петр руку.

— Что?

— Оружие!

Крильчук достал из-под мышки «Макаров», отдал Швецу.

Петр вынул магазин, проверил ствол, передернув затвор, и опустил пистолет в карман плаща.

— Заберите это! — скомандовал он отрывисто. — Чайник, чашки, блюдца, ложки, все в пакет!.. Можете предоставить нам какое-нибудь помещение для беседы? — обратился к Крабову Швец.

— Мой кабинет. Пройдемте, — направился тот из палаты, буркнув на ходу: — Он в последнее время ничем не отличается от следственной камеры.

— Я буду вызывать туда, кого сочту нужным. Остальным не расходиться. Отделения не покидать. По телефону не звонить, — Петр быстро пошел за Крабовым, увлекая за собой Арнольдова. — Валера, срочно свяжись с Лунцем. Пусть немедленно выезжает в морг ФСК, произведет вскрытие. Труп доставить туда. Я останусь здесь до приезда Воронкова и Илларионова. Мне нужно знать причину смерти. Точно и быстро!


Каменев распорядился прислать за ним машину к половине шестого утра, купил бутылку водки, кило копченой колбасы, кирпич черного хлеба и отправился в затрапезную гостиницу «Кавказская» неподалеку от управления. «Конечно, это не отель "Риц" в Бостоне, — подумал он, оглядев номер, — но так как в "Рице" я не останавливался, сойдет и этот».

Выспаться, однако, не пришлось.


СРОЧНО СЕКРЕТНО

ЮЖАНСК ГУВД

МАЙОРУ КАМЕНЕВУ А А

СЛУЖЕБНАЯ ТЕЛЕФОНОГРАММА

НАЧАЛЬНИК ЮРИДИЧЕСКОГО ОТДЕЛА ЦЕНТРАЛЬНОГО ОТДЕЛЕНИЯ ОБЩЕСТВЕННОГО ФОНДА СОЦИАЛЬНОЙ ЗАЩИТЫ «ПРОМЕТЕЙ» РЕУСС П С УШЕЛ РАБОТЫ ДЕВЯТНАДЦАТЬ ТРИДЦАТЬ НАСТОЯЩЕЕ ВРЕМЯ ДВАДЦАТЬ ТРИ СОРОК МЕСТОНАХОЖДЕНИЕ НЕИЗВЕСТНО ВЕДЕМ РОЗЫСК НЕЖИН




— Узнайте на центральной АТС обо всех звонках в Москву с восемнадцати до двадцати одного часа, — на ходу отдавал распоряжения Каменев Андрееву и капитану Мельнику, выделенным ему в помощь. — Нужна машина. С рацией, ГГС и двумя ведущими мостами.


Он вошел в комнату дежурного, оттуда связался с поселковым отделением в Нагайской. Связь была дрянной, дважды обрывалась, к тому же тот, кто отвечал, был то ли пьян, то ли еще не проснулся. Затребовав к телефону начальника «живым или мертвым», Каменев наконец получил возможность изложить суть дела.


«Знаю охотинспектора Емельянова, как же», — заверил милицейский абонент, обрадованный тем, что удалось понять, чего добивается начальство.


— Так вот, у него остановился охотник Давыдов Игнатий Николаевич… Записал?.. Запомнил?.. Смотри ты!.. Разыщите его мне, поговорить нужно… Да нет, не по телефону, я сейчас приеду, а потому пусть побудет у вас. И посторожите… Посторожите его, говорю! Усиленно, всем составом!.. Понял?..


Капитан Мельник принес список из двадцати трех московских номеров, по которым в указанное время звонили из Южанска. Номер Реусса значился в нем девятым. Звонили по МТА.


«Не дурак, не дурак, — подумал Каменев, — недаром прокурорил…»


— … понимает, — сказал вслух и торжествующе посмотрел на Мельника.


— Кто? — не понял капитан.


— Кошка. Понимает, чье мясо съела… Поехали на Каштановую, 32!..


На сей раз его встретила другая женщина, постарше и построже, в наброшенном наскоро тулупе.


— Отаров дома?


— Нету, уехал. Что вы по ночам…


Неистово лаяла собака.


— Когда?


— Цыц, Гамлет! Цыц!.. Фу!..


— Во сколько уехал?


Женщина испуганно замолчала.


— Кто вы такие, что я должна…


— Милиция.


— А что вам от него…


— Я спрашиваю, во сколько и на чем уехал Отаров из дома?!


Видимо, она поняла, что вопросы задает он, а ей надлежит отвечать и, судя по тону, скрывать что бы то ни было глупо.


— В полдвенадцатого, примерно… На машине, — насторожилась она.


— Куда не сказал, конечно?


— Не сказал.


— Номер машины?


— «Жигули» белые, третья модель, четыре семь шесть… семь… Не помню хорошо, а зачем он вам?


Каменев уточнять не стал, вернулся в «канарейку».


— Поехали в Нагайскую. Капитан Мельник, вы останьтесь, узнайте в ГАИ номер «жигулей» Отарова Георгия Рафаэловича. Пусть сообщат постам о задержании. И будьте на связи… Давай, жим на всю!..




Петр Крабова не задерживал, однако Анатолий Дмитриевич, обескураженный случившимся, домой не уходил — ждал результатов вскрытия. Близился рассвет, сказывалась усталость. Воронков с посудой час тому назад умчался поднимать на ноги химиков. Тут же, в больнице, у всех, кто находился в отделении, взяли кровь на алкоголь.


— Как же вы утверждаете, что не пили, если результаты анализов говорят о содержании алкоголя в крови? — спрашивал Петр Крильчука.


— Не пил, — продолжал Настаивать оперативник. — Неделю уже, если не больше, ничего не пил.


— Вы выходили из палаты?


— Ни на секунду. Чашку хотел отнести, да и то не решился.


— Чай приносила Зоя?


— Да.


— Что вы почувствовали, когда выпили?


— Почувствовал сонливость почти сразу…


— Точнее?


— Минут через пять. Пытался держаться, зарядку делал — не помогло. Подумал, надо позвонить, чтобы подменили… а дальше не помню.


— Не догадывались о том, что вам подсыпали снотворное?


— Нет. Чай с мятой, приятный такой…


— Доктор Примитилов заходил в палату?


— Заходил. Пощупал пульс, сказал что-то типа «порядок» и ушел.


— А медсестра?


— Вначале Лида, потом Зоя. Лида капельницу меняла, а Зоя пришла в восемь, поздоровалась, сделала укол.


— Что колола?


— Анальгин, я посмотрел ампулу… Петр Иванович, в чем моя вина? Я, что, не должен был пить чай?


— По большому счету — нет. Только до большого счета вы еще не доросли, лейтенант. Почувствовав, что засыпаете, обязаны были бить в рельсу!.. Я отстраняю вас от работы в бригаде, хотя не исключено, что завтра отстранят меня самого. И правильно сделают: я не должен был включать вас в эту работу вообще.


— Почему?


— Хотя бы по тому бравурному тону, которым вы заявили мне утром, что здесь «муха не пролетит». Идите, пишите рапорт.


Крильчук вышел. Громко тикали часы на столе Крабова. Петр ходил по кабинету, борясь со сном, ждал звонка.


— Анатолий Дмитриевич, что из себя представляет этот Примитилов?


Крабов неопределенно развел руками. Петр уже успел привыкнуть к этому его жесту, которым он начинал ответ на всякий вопрос.


— Хороший хирург, — ответил Крабов. — Работает год с небольшим. Пару раз я замечал, что выпить не дурак, но на работе это не сказывалось, я и сам, знаете ли, иногда себе позволяю… Что еще?.. Был у нас с ним один конфликт. Не досчитался я как-то упаковки ампулированного промедола. По суточному назначению никому вводить не полагалось. Стал разбираться с медсестрами, те — в слезы: не знаем. Вызвал Примитилова, ничего толком не добился, он нахамил, хлопнул дверью… Потом купил где-то на черном рынке упаковку, швырнул мне на стол, я его за дверь выставил… Неделю без малого он не появлялся, потом пришел как ни в чем не бывало, да я не стал конфликт возобновлять.


— Давно это было?


— Месяц тому назад.


— А Зоя?


— Зоя у меня лет пять работает, опытная, покладистая. Кстати, у них с Примитиловым, по-моему, романчик намечался, не знаю, как сейчас.


— Даже?


— А что, это имеет какое-то значение для следствия?


От телефонного звонка оба вздрогнули, Петр схватил трубку.


— Да! Швец!


Звонил Славик Воронков.


«Петр Иванович, в заварочном чайнике — триазолам. Снотворное, действие которого усиливается алкоголем».


— Точно?


«Обижаете!.. Пустяковый анализ оказался. Кстати, мы этот алкоголь тоже установили».


— Где? В чайнике?


«Ну. Знаете, что это?»


— Знаю, — улыбнулся Петр. — Мятный ликер?


«Угу. Вам заключение везти?»


— Спасибо, Славик. Завтра в прокуратуру привезешь, иди спать. — Петр положил трубку, попросил Крабова: — Извините, Анатолий Дмитриевич, вы не могли бы сюда пригласить Зою? А сами, пожалуйста, побудьте в ординаторской и, разумеется, с Примитиловым ни о чем говорить не нужно.


Врач молча и, как показалось Петру, недовольно вышел. Петр закурил, приоткрыл фрамугу. Положил на стол несколько чистых листов бумаги.


— Можно? — вошла медсестра.


— Входите, Бобровникова, садитесь. Побеседуем?.. Вернее, беседа наша будет односторонней: я — вопрос, вы — ответ. Ясно?


Девушка кивнула.


— Да или нет?


— Да…


— Вот так лучше. Вопрос первый. Кто заваривал чай?


— Я.


— Что вы положили в чайник?


— Заварку.


— Еще?


— Мяту.


— В каком виде?


— Ментоловую таблетку, — уши, а затем щеки и лоб медсестры стала заливать краска.


Петр улыбнулся.


— Вопрос следующий. Вы об ответственности за дачу ложных показаний слышали?


Она снова кивнула.


— Да или нет?


— Да.


— Хорошо. Где вы взяли эту таблетку?


— В аптеке купила. Маленькие зелененькие таблетки в такой коробочке жестяной. Принести? У меня в шкафу лежат.


— Вот как? — уверенность, с которой говорила Зоя, не оставляла сомнений о наличии у нее в шкафу ментоловых таблеток. — Как часто вы заваривали чай с этими таблетками?


— Каждый раз заваривала, как на дежурство заступала. А что здесь такого? Они же безвредные, сон разгоняют, свежесть придают.


— Расскажите все по порядку. Вы пришли на дежурство…


— Переоделась, обошла палаты, сделала инъекции по табелю. Вернулась в сестринскую, чайник закипел, я заварила, бросила таблетку… Что еще?.. Налила себе, доктору Примитилову и этому… милиционеру…


— В вашей крови обнаружен алкоголь.


Зоя замолчала, потупилась.


— Что пили?


— Ничего не пила.


— А Примитилов?


— При мне тоже не пил. Кроме чая.


— Какие у вас отношения с Примитиловым?


Девушка окончательно зарделась.


— У меня?.. Никаких. А какие у меня с ним могут быть…


— Вопросы задаю я. Когда вы дежурили в последний раз?


— Позавчера.


— И тоже пили чай с ментолом?


— Тоже.


— Примитилов был с вами?


— В каком смысле?


— В прямом.


— Ну, мы эту неделю вместе дежурили, так выпало…


— Мятный ликер он принес?


Зоя вскинула голову, как от удара электричеством, уставилась на Швеца широко раскрытыми глазами, не в силах вымолвить слова.


— Я задал вопрос, мятный ликер принес он, вы или кто-нибудь третий? Кто это был? Отвечайте! Я все равно узнаю, ну?


Слезы покатились по ее лицу, она закрыла его ладонями.


— Хотите, я скажу, как все было на самом деле? — продолжал Петр, не давая ей опомниться. — Вы всегда пили чай с ментолом. Но на этот раз Примитилов или тот, кто был с вами еще, предложил добавить в чай мятный ликер. В этом нет ничего предосудительного, но в ликере был растворен триазолам. Не думаю, чтобы Примитилов стал пить такое мощное снотворное, если бы это была его инициатива. Значит, был кто-то третий. Кто?.. Отвечайте! — Петр налил стакан воды, подсел к ней и едва ли не силой сунул стакан в руки. Терпеливо дождался, пока она выпьет.


— Примитилов… он был с приятелем.


— Вы знаете его?


— Видела один раз — в прошлое дежурство он тоже приходил. Они были выпивши… ну, Володя этот — не знаю как фамилия, а Примитилов был хорош. Мы его спать уложили в кабинете дежурного врача, поговорили немножко, а потом Володя ушел.


— О чем говорили?


— Познакомились… Он у меня телефон попросил, свидание назначить хотел… Обещал еще прийти. Поблагодарил за чай… Все… А что еще-то?


— Что-нибудь о себе рассказывал?


— Ничего. Говорил, что шофером работает.


— О Крильчуке говорили?


— О ком?


— О Сереже? Или о больном, которого он охранял?


Она поморщила лоб, вспоминая. Отставила стакан.


— Нет.


— Точно?


— Точно.


— Что было дальше?


— Ничего. Он ушел. А сегодня опять пришел. С бутылкой коньяку и с мятным ликером. Я ничего не пила, честное слово. Должна была старшая сестра прийти, нам вообще вдвоем полагается в ночную… Но она часто отпрашивается, когда тяжелых нет — у нее дома ребенок маленький. Я хотела ее дождаться, а потом…


— Что?


— Мы договорились потом посидеть в кабинете Примитилова.


— С кем договорились, с сестрой?


— Да нет, с Володей этим и с Примитиловым.


— Позавчера вы носили Крильчуку чай?


— Позавчера нет.


— Когда вы пришли на дежурство, Примитилов и Володя где были?


— Их еще не было. Ну, может, в кабинете дежурного врача, я туда не заходила. И Лида, у которой я принимала дежурство, мне ничего не говорила. Я больных обошла, чайник поставила и пошла Примитилова звать на чай. С ним в кабинете Володя был. Они пришли минут через пять, Володя ликер и коньяк в пакете принес, там еще пирожные были с кремом. Я как раз чай заваривала. Володя говорит: «Давайте, — говорит, — ликерчику вместо ваших таблеток…» И влил в заварочный чайник чуть-чуть.


— Почему вы не рассказали о Володе сразу? Ведь в том, что он приходил, ничего преступного нет. Мало ли, кто к персоналу в гости приходит — родственники, друзья… Больница-то не режимная?


Девушка молчала.


— Я жду.


Она вдруг замотала головой, снова заплакала и склонила голову на колени.


— Мне за вас отвечать? — повысил голос Швец. — Не усложняйте себе жизнь! Я вам все могу рассказать сам, но хочу, чтобы это сделали вы, для своей же пользы. Суд учтет это как чистосердечное признание.


— Суд? — подняла на него мокрые от слез глаза Зоя. — Какой суд?


— По делу об убийстве пострадавшего в автомобильной катастрофе из реанимационной палаты № 18.


Казалось, она хочет что-то сказать, но не может, и только безмолвно, по-рыбьи разевает рот.


— А что, разве… разве его убили?!




В отделении милиции станицы Нагайской их встретил пышноусый, казацкого вида капитан в шинели, наброшенной на китель с орденскими планками.


— Охотников нынче навалило — больше, чем жителей, — объяснил он приехавшим. — Затоки маленькие, камышиные места сейчас самые выгодные для стрельбы, а из них и троим стрелять неудобно, так что их загодя занимают, костры палят, а уж на рассвете тут начнется — как очередями… Мы, как только позвонили, сразу к Емельянову пошли. Оказалось, приезжал этот Давыдов, вечером приехал, еще засветло…


— Когда, когда? — прищурился Каменев.


— Часов в шесть, начале седьмого рейсовым автобусом. Но был недолго. Выпили они бутылку водки на троих, — Емельянов с сыном живет, — и Давыдов отправился на лодке на ту сторону. У него там возле Богатырского конезавода есть тихая заводь и даже шалаш капитальный в камышах. Однако наши его там не обнаружили, сейчас берега прочесывают с обеих сторон.


— Проводите меня к Емельянову, — попросил Каменев.


Шли по ночной темной станице. Лаяли собаки. С реки тянуло прохладой. Небо было низким, иссиня-черным, сквозь быстро бегущие облака проглядывали недавно родившийся месяц и Млечный Путь.


«Мы выехали в час десять Сейчас два… В пути — пятьдесят минут. Значит, Отаров был здесь в половине первого. Он ищет Давыдова уже полтора часа. Или уже нашел и потому шалаш пуст? Рассчитывать на это нельзя, конечно…» — размышлял Каменев.


— Он вещи у Емельянова оставил? — спросил он, едва поспевая за капитаном,


— Оставил. Переоделся, сапоги болотные обул, плащ-накидку взял, овчинный тулупчик постоянно здесь держит. Цивильное у охотинспектора висит. Мы по карманам пошарили на всякий случай… Футляр от очков, три с половиной тыщи денег, пробка от вина, ключи — от квартиры, видать, — и две картонные гильзы. Ушел с рюкзаком и ружьем.


— Каким?


— Пульно-дробовой бюксфлинт, восемь миллиметров, порох «Сокол», каленая дробь.


«Недаром ордена носит, — с уважением подумал Каменев о капитане. — Значит, Давыдов уехал еще до беседы в "Прометее"? Кто предупредил — Камаев?.. Но он утверждает, что не знал Давыдова вовсе. Отаров ушел в девяносто первом, Камаев перевелся из Брянска в девяносто третьем, Реусс уехал из Южанска вначале в Киев, а потом в Москву в восемьдесят девятом. Связь между начальником юротдела головной фирмы и юрисконсульта отделения очевидна не только по прошлому, да и жена знакомства с Отаровым не отрицает. Давыдова знали и Отаров, и Реусс, а вот входит ли в эту компанию Камаев — не доказано, значит, и цепляться за эту версию пока нечего, надо "крутить" троих… Если Реусс ушел с работы в девятнадцать тридцать… Стоп! Как раз в это время Каменев был у Отарова. А звонили в восемнадцать пятнадцать по домашнему телефону…»


— Костя! — остановился Каменев и посмотрел на шагавшего рядом Андреева. — В Южанске от бывшего райкома до междугородки далеко?


— Сто метров, — ответил лейтенант.


«Значит, должен был быть еще один звонок — на работу. Был непременно, но не соединили — Реусс к тому времени ушел. Расставшись с московским гостем, Отаров понял, что следующим допросят Давыдова. Его нужно убрать подальше. Во всем этом деле крайним окажется он, Отаров: у Реусса связи, глаза и уши в Москве, его упредят, спрячут, отмажут. Но почему исчез Давыдов? Исчез еще до того, как Каменев объявился у Отарова дома… Это может значить только одно: Реусс предупредил их еще раньше о вылете Каменева в Южанск! Отаров, конечно, вблизи Нагайской не покажется, спрячет машину и будет выжидать рассвета. А там, когда начнутся выстрелы — сотни выстрелов, — и несчастный случай на охоте изобразить можно. А потом вернуться в Южанск, алиби у него, конечно, заготовлено… Главное сейчас — найти Давыдова раньше, чем он "случайно, при чистке собственного ружья" всадит себе в живот свинцово-сурьмяной заряд…»


Охотинспектор Емельянов, кряжистый мужичонка в галифе и белой нательной рубахе, встретил их хмурым молчанием. В доме пахло кожей и потом, кто-то храпел в комнате за пестрой занавеской. Познакомившись с хозяином, Каменев, Андреев и Самойленко уселись на добротно сработанных лавках вдоль стола.


— Скажите, Емельянов, вам знакома фамилия Отаров?.. Ездит на белых «жигулях», лет за пятьдесят, с залысинами, довольно высокий…


Емельянов молча перебирал в памяти всех людей с подобными приметами.


— Не, — отрицательно покачал он наконец головой. — Хотя кто его… У меня все станишные, южанские да ростовские охотники в знакомых, а такого… чтоб на белых «жигулях»… Не!..


— Давыдов предупредил о своем приезде?


Инспектор снова покачал головой.


— Давно он у вас останавливается?


— Угу… Лет десять, мабуть.


— И часто вот так ночует в шалаше?


— Когда как. А в общем, не… Когда народу понаедет — за место боится, — Емельянов спокойно переложил с места на место коробочки с порохом, стоявшие на столешнице, ковырнул ногтем чей-то ветхий ягдташ.


— Он очки носит?


— Стреляет в очках. А так — не…


— Когда обычно возвращается?


— От охоты зависит. Когда как.


— В каком-нибудь доме на том берегу он мог заночевать?


— А зачем ему? У меня место мало, шо ли?


— У него есть еще тут знакомые?


— Почитай, вся станица. За десять-то лет… Только зачем ему было у меня вещи оставлять, ежели к знакомым ночевать пошел? Ночевал бы тут.


Версии было две. Давыдов получает приказ Реусса исчезнуть на время, что и выполняет, сообщает жене о том, что отправляется на охоту, сообщает Емельянову, что заночует в шалаше. А сам находит некое третье место и ждет дальнейшего развития событий. Или… или Отаров нашел-таки его в шалаше.


— Спасибо. Мы пойдем, — Каменев поднялся.


За ним встали остальные. Охотинспектор раздраженно хлопнул дверью, лязгнул засовом. После душной комнаты на улице было и вовсе холодно.


— Сколько у нас людей? — спросил Каменев у Самойленко.


— Моих четверо, я, вы, лейтенант Андреев, водитель… Восемь. Могу еще двоих привлечь, бывшие наши сотрудники, не откажут. Итого — двенадцать. А надо — и всю станицу подниму, какая задача-то?


— Давыдов этот — свидетель, может дать важные, но ненужные Отарову показания и если он найдет его раньше нас…


— Ясно, — сказал Самойленко. — Топография тут такая, значится… Туда шесть километров да туда три — рукава, затоки, камыш и болото. Дороги две. Это — на том, левом берегу. Здесь — только вниз километра полтора, а потом и выше Дон ровный идет, дичь не водится. Значит, километров одиннадцать — наши, по одному на брата.


— По два, — сказал Каменев. — Двоих здесь нужно оставить, четверо блокируют дороги.


— Костер искать нужно, — предложил Андреев. — Если он не в шалаше, а в лодке — замерзнет ведь?


По берегу кто-то шел. Заметив группу, включил фонарик.


— Кто идет? — крикнул Самойленко, шагнув в темноту.


— Свои.


— Нашли?


— Полстаницы переполошили, до плеса добрели возле Кононовской… Где там! Может, нашли наши на том берегу?


Путниками оказались двое милиционеров-станичников, промокших до пояса и смертельно уставших от ночного неэффективного прочесывания.


— Нет его здесь, — сказал вдруг Самойленко категорично. — Кто-нибудь обязательно бы заприметил — не его, так лодку.


— Дохлый номер, — согласился молодой милиционер, прикурив у Каменева. — Если спрятаться хотел, так спрятался, а если нет — ночевал бы себе в шалаше, чего пристрелянное место менять?


Все направились к отделению. Каменев чувствовал, что здесь что-то не так. По крайней мере не так, как предполагал он. Дойдя до машины, он еще раз связался с Мельником, попросил активизировать поиск «жигулей» Отарова.


— Что будем делать, капитан? — спросил он у Самойленко. Тот сел за руль, повертел баранку, щелкнул переключателем света.


— Есть предложение, — поразмыслив, сказал Самойленко. — Вверх по течению он не пойдет. Туда удирать — дело бесполезное, там берега гладкие, их с шоссейки видать. Значит — вниз. За это время можно километров на двенадцать-двадцать уйти. Там шоссе на Аксай, железнодорожная ветка. Надо сообщить по рации поселковым отделениям, по телефону — участковым, во все пункты, расположенные ниже Кононовской.


— Ну что ж… — Каменеву это предложение показалось единственно реальным. — Действуем? В станице машина с фароискателем найдется?


— Есть «ГАЗ-66».


— Поехали на развилку, пройдем по поселкам вдоль Дона и к шоссе. Пока будут искать лодку Давыдова, поищем машину Отарова. А вы с лейтенантом Андреевым пройдитесь на «канарейке» вверх, мало ли! Рацию не выключать.


До рассвета оставалось два с половиной часа.

24

Лунц стянул перчатки, выбросил их в ведро.

— Поидем-ка отсюда, — сказал он Илларионову. — Совсем вы позеленели. Недосыпаете, что ли?

Оставив патологоанатома и санитара у распотрошенного трупа, они прошли в кабинет заведующего моргом. Лунц торопливо протер руки спиртом и сел составлять заключение.

— Значит, все-таки убийство, Никита Григорьевич? — спросил следователь, тщательно отмывая руки под краном.

— Ну не допускать же, что он встал с перфорированной почкой, переломанными ребрами и прочим букетом, чтобы поднять шланг капельницы, — проговорил Лунц, не поднимая головы. — К тому же попасть иглой в тот же прокол?.. Не понимаю только — неужели это было так необходимо? Или они думают, что здесь идиоты работают?

Илларионов набрал номер Крабова.

— Петр Иванович?.. Илларионов. Мы закончили, — сказал устало. — Воздушная эмболия… Убийство, конечно — впустили воздух в вену. Причина — закупорка легочной артерии. Профи работал, несомненно… Не за что… Да какой там, к черту, сон, я уже забыл, как это делается… Пока, — он нажал на рычаг, хотел позвонить домой, но вовремя спохватился — было пять минут шестого.

Послушал, как скрипит пером Лунц.

— Дактилоскопия нулевая, привести в чувство для допроса не удалось… Унес тайну в могилу, — подумал вслух Лунц, вздохнул, достал из сумки пузырек с темно-желтой маслянистой жидкостью, нашел в шкафу мензурку и, налив с наперсток, подал Илларионову.

— Выпейте, Алексей Иваныч. Здесь немного — долларов на двадцать пять — тридцать, — засмеялся он вдруг.

— Что это? — Илларионов взял мензурку.

— Сначала выпейте, потом скажу.

— Да я с вами не рассчитаюсь.

— Рассчитаетесь когда-нибудь, пейте.

Илларионов выпил довольно противную, горькую жидкость, направился к раковине за водой.

— Почему же тайну в могилу унес? — снова принялся царапать бумагу Лунц. — Еще не унес. Разве у него мало других примет на теле?

— Татуировка?.. Да разве по ней найдешь! Объявление дать В газете: «Кто знает человека с аббревиатурой "СНО" на руке, просьба откликнуться»? Да я и сам знаю: Светлана Николаевна Осипова… Стулов Николай Олегович… Северо-Ненецкий округ… Продолжать?

Лунц опять тихо засмеялся, как смеется лежащая на виду вещь над теми, кто ее усердно ищет по закоулкам.

— Вот видите. Еще несколько десятков вариантов, и появится система. Только я как медик заинтересовался не татуировкой. Мне больше нравится шрам на его бедре. Оч-чень, знаете ли, интересный шрам, я им завтра… сегодня то есть, детально займусь. Может быть, более или менее точно удастся установить дату операции или ранения, а то и внутри что-нибудь интересное найдем. Вы обратили внимание на его пятки?.. Нет, конечно. А на фаланги среднего и указательного пальцев обеих рук?.. Тоже нет. А вот у меня на этот счет возникли кое-какие соображения.

— Поделитесь? — Илларионов почувствовал прилив сил. — Заинтриговали, надо признаться — аж сон прошел.

Лунц опять захохотал от души.

— Поделюсь, поделюсь, Алексей Иванович, даже в заключении напишу. Не привык к бездоказательным фактам, это вам только помешает. Нам нужно было определить причину смерти, мы ее определили, а остальное уж потом, завтра… сегодня, то есть. Приду днем и повожусь с этим «Леонидовым» основательно. А сон у вас не от моих домыслов, а от змеиной желчи прошел.

— От чего-о-о?! — округлил глаза Илларионов.

Стало ясно, что так веселило судмедэксперта все это время.

— Ха-ха-ха!.. Самой настоящей, ей-богу!.. Мне из Китая привезли, со змеиной фермы. Они там вскрывают желчный пузырь гремучей змеи и набирают в стакан желчи. На змее все потом зарастает, как на собаке… Ха-ха-ха!.. Операцию можно повторять периодически… Горько?.. Зато вы теперь сутки — как огурчик! Правда, сам я еще не пробовал — противно. Решил на вас испытать… Ха-ха-ха!..

Лицо Илларионова исказила гримаса отвращения.


Лейтенант Сергей Крильчук направлялся в сторону дома. Даже если бы в это время суток работал транспорт, он все равно топал бы пешком до самого Известкового переулка, где они с женой, сынишкой и отцом-инвалидом жили в двухкомнатной старой квартирке. Сегодняшнее происшествие можно было считать первым нокдауном в его двадцатипятилетней, до сих пор безупречной и целеустремленной жизни. Он и шел, как после настоящего нокдауна: ноги подрагивали, стучало в висках, во рту ощущался сладковатый, приторный до тошноты привкус. Позади остались школа, завод «Серп и молот», сверхсрочная в ПВ, курсы, счастливое супружество, романтические устремления, рождение первенца Артемки, планы, мечты; впереди вместо нового назначения, обещанной к лету девяносто пятого квартиры в Бирюлеве, рекорда в многоборье и звездочки на погонах — пустота, безвестность, с маленьким огоньком надежды лишь на то, что поймут, простят и хотя бы не вытурят из органов насовсем. Вчера еще уверенный в перспективе, при-. шедший не в трижды проклятый аппарат ГБ, а в обновленный — ФСК, по новому набору, по конкурсу, а значит признанный достойнейшим из лучших, сегодня Крильчук уже не чувствовал превосходства силы и молодости.

Одинокий пьяница, завидев его, помахал неприкуренной сигаретой и, перейдя улицу, направился «перехватить огоньку».

— Зема, прикурить дай…

Сергей остановился, достал из кармана спички.

«Неужели ни в чем нельзя быть уверенным до конца? — думал он. — Даже в том, что симпатичная сестричка не сыпанет тебе снотворного в чашку ароматного чая?..»

Пьяный качнулся, уперся кончиком сигареты в спичечную головку, погасил пламя.

— Извини, брат…

— Да ничего, бывает, — Сергей чиркнул новой спичкой. На сей раз проситель, стремясь устоять или унять дрожь в руках, ухватился за его запястья, прикурил, но рук не отнял — наоборот, сжал их мертвой хваткой. Сергей попытался выдернуть руки, но тщетно. Он сразу все сообразил, не растерялся и уже оторвал ступню от тротуара, чтобы, согнув ногу в колене, резким «киковым» ударом в пах заставить неожиданно протрезвевшего противника освободить захват, но в ту же секунду человек протащил его руки вправо на себя, развернулся так, что они оказались у него под мышкой, подсек бедром заведенной вперед левой ноги, и Сергей, перелетев через нее, больно ударился спиной об асфальт. Руки вдруг освободились, но в ту же секунду человек с молниеносной быстротой провел добивающий удар правой в голову, с резким выдохом и реверсом противоположной руки — характерный прием «киокусин-кай»… Рядом скрипнули тормоза, в лицо пахнуло теплом разогретого двигателя, где-то над головой захлопали дверцы, несколько человек подхватили его, как пушинку, бросили в багажник и захлопнули крышку.

Это был нокаут.


При употреблении одного порошка триазолама сон наступает через двадцать минут и длится часов восемь-десять. Все же, кто пил чай — и Крильчук, и Зоя, и Примитилов — показывали, что ощутили сонливость едва ли не сразу, в пределах пяти минут; и то, как нетвердо они держались на ногах, и как отвечали на вопросы — вяло, заплетаясь, глядя в никуда, — говорило о значительном превышении дозы. Но если тренированный чекист еще кое-как справлялся с одолевавшим его сном, а в состоянии медсестры доминировал испуг, то с врачом Примитиловым дело обстояло иначе: помимо снотворного, он принял изрядную дозу спиртного, катализирующего действие триазолама, и теперь вел себя развязно, нагло, сидел, закинув ногу на ногу, развалясь, и то и дело норовил сомкнуть веки. Во время разговора с Бобровниковой Петр процентов на шестьдесять был уверен, что смерть Лжелеонидова не была естественной; к началу допроса Примитилова он знал об этом наверняка.

— Итак, Примитилов, вас разбудили и вы узнали о том, что больной из восемнадцатой мертв. Вы догадались, что это дело рук вашего приятеля?

— Какая разница?!

— Отвечать!

Окрик возымел действие, врач снял ногу с колена и выпрямился.

— Ну, догадался.

— Без «ну», если можно. Дальше что было?

— Дальше вы сами знаете.

— А я вас спрашиваю.

Примитилов качнулся, теряя равновесие, но капитан Арнольдов, в присутствии которого проходил допрос, поддержал его за плечо.

— Не помню.

— А вы вспомните.

— А я не помню.

— Или не хотите отвечать?

— Или не хочу. Имею право.

— Имеете. Тогда сядьте вот сюда за стол и напишите… Валера, помоги ему пересесть.

Арнольдов подтолкнул упирающегося Примитилова к столу, и тот безвольно плюхнулся в мягкое крабовское кресло.

— Что писать?

— Все. Где познакомились с Володей.

— В баре познакомились, я же говорил…

— Пишите. При ваших замашках, оправдывающих фамилию, вы завтра откажетесь от своих слов и скажете, что давали показания под воздействием лекарства или силового давления. Так что посидите тут, вспомните, что было после установления вами факта смерти больного из восемнадцатой палаты, что вы сказали Бобровниковой, когда поняли, что ваш приятель исчез…

— Ничего я ей не говорил!

— Врете. Зачем врете-то, Примитилов? Вы сказали ей молчать о том, что пили ликер, коньяк, и о том, что приводили этого Володю в больницу.

Примитилов криво усмехнулся.

— С-сучка, — процедил он.

— И без выражений! Что вы корчите из себя бывалого рецидивиста?.. Чем вы пытались запугать медсестру, Примитилов?

— Да не пугал я ее…

— Опять врете! Хотите, чтобы я напомнил вам историю с промедолом? Вы ведь отлично знали, что хищение коробки ампулированного промедола — дело Бобровниковой. Но Крабову об этом не сказали, более того — возместили пропажу. Почему?

— Ну… хотел спасти… ее бы уволили…

— Что вы за лжец, Примитилов! В обмен на свое молчание вы предлагали ей сожительство. Так или нет?

— Это что, она вам рассказала?

— Представьте себе, это я ей рассказал. Я ведь знаете, сколько таких дешевых шантажистов за решетку упрятал! Больше, чем вы видели пациентов в своей жизни. Куда вы выбросили бутылку из-под ликера?

Примитилов уронил голову на грудь.

— Никуда я ее не выбрасывал. Когда проснулся, не было ее. Ни из-под ликера, ни из-под коньяка. И чашки не было, из которой этот убийца пил чай.

— Откуда вы знаете, что он убийца?

— А кто, я, что ли?

— А почему бы и нет?

Примитилов изменился в лице. Хмель сошел с него, как лавина с горы.

— Не убивал я! Вы что?!

— Кто предложил отнести чай Крильчуку?

— Он.

— А как он узнал о том, что Крильчук дежурит в палате?

— Не знаю. Он сказал Зое: «Пойди, отнеси охраннику». Я еще подумал, что она проболталась.

— И вас ничто тогда не насторожило?

— Пьяный был. Мы с ним уже три дня пили.

— Он вас в ресторан водил?

— Водил.

— Куда?

— В «Солнечный».

— Это в гостинице?

— Ну да…

— На чем вы туда ездили?

— На такси.

— Он платил?

— А то кто ж… Все, устал я! Ничего больше говорить не буду. Отказываюсь! И писать ничего не обязан!

— Вот как? — Илларионов посмотрел на Арнольдова. — Отвези его во внутреннюю, на Петровку.

— На выход, гражданин, — поднял Примитилова капитан.

Тот уцепился за шкаф с книгами и посудой.

— Куда это?

— В тюрьму, — спокойно ответил Петр.

— За что? У вас есть ордер на арест?! — закричал вдруг врач и гневно зыркнул на следователя.

— Будет ордер, будет, — успокоил его Петр. — А пока я вас задерживаю по подозрению в убийстве.

— Не имеете…

— Имею, Примитилов. До тридцати суток… Веди его, Валера.

Арнольдов вывел задержанного за дверь. Петр закурил, распахнул окно пошире и жадно втянул носом воздух. Безлюдный город сиял вывесками, моросил холодный дождь, изредка проезжали машины. Вдалеке кто-то пустил ракету, она раздвоилась над крышами и погасла.

В кабинет вернулся Крабов. На нем были белый халат и шапочка — заступал на внеочередное дежурство вместо нерадивого подчиненного.

— Доставили мы вам хлопот, Анатолий Дмитрич? — спросил Петр, вздохнув.

— Кто бы мог подумать, что все так произойдет, — сокрушался травматолог. — Я его, можно сказать, с того света тащил. И вытащил почти! А зачем?.. Как чисто сработал, паразит! Он, что, этот убийца, доктор?

Петр развел руками, подражая манере Крабова, усмехнулся невесело:

— Да нет, Анатолий Дмитрич, он не доктор. Он убийца. Но в своем деле доктор, конечно.


К шести часам утра Каменев и Федотыч — бывший поселковый милиционер, которого Самойленко привлек на помощь, — возвращались в Нагайскую. Отовсюду слышались выстрелы, лай собак, всплески весел; изредка в камыши пикировали сбитые меткими выстрелами утки. Небо было чистым, желтый полукруг наполовину выплыл из-за степного горизонта, положив начало одному из последних погожих осенних дней; где-то совсем неподалеку, в районе Цимлянского водохранилища, солнце уже изливало на землю тепло.

«Хорошо, — подумал Каменев, — чертовски здорово! Бросить бы все к такой-то матери да податься на Дон! Ни тебе, понимаешь, высокого начальства над душой, ни пальбы с утра до вечера — разве что по уткам…»

Муровское начальство Каменева не то, чтобы не жаловало его, но опасалось: несмотря на отчаянную храбрость — впрочем, никогда не граничившую с безрассудством, — в отсутствии третьих лиц он был способен «усиливать мыслительные процессы» задержанных с использованием средств и методов, не всегда соответствовавших уголовно-процессуальным нормам. Потом объяснял, что подозреваемый нечаянно упал со стула. Но в своем «оперном» коллективе Сан Саныч пользовался неизменным уважением. Сын погибшего на посту участкового инспектора, он понимал, что бандитов можно переиграть не только хорошей физической подготовкой — у последних она зачастую оказывалась лучшей, не только новейшими образцами техники, — у них она была совершеннее, как правило, но и бесцеремонностью в обращении. «Против лома нет приема, — любил приговаривать он, — если нет другого лома», И тем не менее Каменев был одним из немногих, кто находил время на книги, на то, чтобы хоть раз в полгода выбраться с женой в театр или кино, не пропускал вечеринок у знакомых филологов, врачей, братьев-криминалистов, не позволял себе уставать от работы, которую избрал, желая отомстить за отца, а потом понял до подноготной и сделал смыслом жизни. Со Швецом они были знакомы смолоду, когда Петр еще начинал карьеру в РОВД, общались запросто, легко и просто, но в работе ни тот, ни другой не делали скидок на давнюю дружбу. И в Южанск Петр послал Каменева, отклонив предложенную Илларионовым кандидатуру Арнольдова, потому что предчувствовал, с какими трудностями там придется столкнуться — делал ставку на чутье и опыт бывалого муровца.

На этот раз чутье Каменева подвело. Отаров с Давыдовым оказались хитрее и коварнее. Теперь, возвращаясь в Нагайскую без результата, он почти наверняка знал, что они были в сговоре.

«Жене сказал, что поехал к Емельянову, Емельянову сказал, что заночует в шалаше, а сам в лодку и — деру, — в который уже раз мысленно шел по следу Каменев. — Далеко, конечно, не уйдут, но то, что провели как школьника — факт… А все — цейтнот! "Завтра жду обратно!.. Полетишь самолетом!.." — вспомнил он Швеца. — Шило у тебя в жопе, что ли? Куда торопиться-то? Все хотят: и рыбку съесть, и Бетховена послушать… Как коснется дело какого-нибудь депутата сраного — всю страну перевернуть норовят за сутки. А сотни, если не тысячи дел об убийствах по два-три года на полках пылятся. Вот и получается: хочешь спастись от инфаркта, хочешь, чтобы твоего убийцу нашли и покарали — становись депутатом. Тогда покушение на твою дешевенькую жистянку сразу превратится в политический акт, а такие вот Каменевы будут шастать по ночам в камышах, не смыкая глаз…»

Федотыч шел молча, изредка бросая на муровца ехидные взгляды: тоже мне, Москва!.. Каменев, конечно, эти взгляды чувствовал спиной, но значения им не придавал — не все ли равно, что о нем сейчас думают.

По вьющейся параллельно протоке грунтовке мчалась «канарейка». Оба остановились: неспроста! Из машины выскочил лейтенант Андреев.

— Садитесь, товарищ майор! В двадцати километрах по течению речной патруль лодку нашел с номером «139». Она, давыдовская!

— Спасибо за помощь, Федотыч, — пожал напарнику руку Каменев и побежал к машине.

— Десять минут тому Кононовка на связь вышла. У них там моторки, мотнулись вверх-вниз по реке. И хорошо, что по воде пошли, понимаете? Они ее затопили, лодку-то. С крутого берега нипочем бы не увидели, — Андреев торжествовал, будто самолично обнаружил затопленную лодку или, того больше, в одиночку задержал банду.

«А что, — подумал Каменев, пряча улыбку, — может, парень вообще в первом деле работает? Историк, к нему и относятся, как к историку — встретить кого да сопроводить…»

— Еще нашли что-нибудь?

— Я не спрашивал, сразу за вами.

Километров через пять, слово за слово, лейтенант все же нашел повод возобновить прерванный вчерашний разговор…

— О чем это?

— Да о том, что война — неизбежная закономерность, и что поражение в ней не зависит от фактора сплоченности.

Каменев рассмеялся.

— Слушай, Костя, я и слов-то таких не знаю, ей-богу! «Фактор сплоченности»… И сказать подобной чуши не мог — это ты все восторгался, что племена объединяются и богатеют, нападая на других.

— Я не так выразился, наверно. «De lingua stulta incommoda multa».

— Чего-о?..

— «Из-за глупых слов бывают большие неприятности».

— Слушай, спиши слова, а? Нет, я серьезно. У меня один шибко умный кореш есть по фамилии Жнец — соплей не перешибешь. Я его постоянно чем-то сразить пытаюсь, а он — ну все знает, зараза такая! Правда, запиши, я в самолете выучу…

Машина проскочила железнодорожный переезд и стала спускаться вправо и вниз, к берегу.

Лодку уже достали из воды, и теперь она лежала вдоль дороги, перевернутая вверх дном. Поросшая травой узкая колея спускалась к самой кромке — туда, где бились бортами друг о друга причаленные к мосткам моторки. Каменев бегло осмотрел лодку с обшарпанной табличкой «139» на корме, отошел на несколько метров от берега.

— Есть еще что-нибудь?

— Не, — ответил молодой милиционер с длинными, торчащими из-под фуражки волосами. — А че еще-то искать?

— Труп искать в воде, гильзы на берегу, следы протекторов на дороге, — перечислил Каменев, не стараясь быть услышанным.

Местные милиционеры переглянулись, сбились в кружок.

— Ежели труп — водолазов надо…

— Ясно, такая глыбь — баграми делать неча…

— Какой!.. Его течением знаешь, куда отнесло?.. — переговаривались они вполголоса.

— Товарищ майор! — крикнул Андреев. — Тут след отчетливый виден… Передние и задние колеса, свежие еще…

Каменев направился к лейтенанту, присевшему в пяти метрах от колеи.

— Стоять! — крикнул он милиционерам, пошедшим было за ним. — Вы мне все следы затопчете к чертям собачьим. Осмотрите пока берег. След болотного сапога ищите, ясно?.. Хотя там уже после вас, конечно, ничего не осталось, анискины хреновы.

Следовоспринимающей поверхностью оказалась земля вокруг старого кострища. След был отчетливым: ширина соответствовала беговой части шины с неизношенным протектором, и потому установление марки машины сложности не представляло.

— Все точно, Костя. Здесь он разворачивался. Приехал за Давыдовым в заранее оговоренное место, вдвоем они затопили лодку, сели в машину, развернулись… Плохо работают — на дурака… Теперь все зависит от поиска на шоссе. Карта области есть?

Карта нашлась в машине у шофера. Расстелив ее на капоте, они втроем принялись вычислять возможный маршрут беглецов.

— Сколько сюда на лодке от Нагайской?

— От двух до четырех часов, думаю, — предположил Андреев.

— Три, допустим. Если все время греб и шел по центру течения. Костра свежего не видно, значит — не ночевал. В семь они с Емельяновым еще пили водку. Ушел, считай, в восемь. Поплыл якобы к шалашу, а сам не спеша — куда ему было торопиться? — направился сюда. Отаров выехал из Южанска в двадцати три тридцать, здесь был в начале первого. Ориентировку Мельник должен был дать в два… Вот, считай, полтора-два часа до начала поиска у них было свободных. А дальше их бы взяли по дороге. Если мы не имеем сведений о задержании до сих пор, значит… Что это значит?

— То, что машину бросили: поставили на стоянку или загнали в лесополосу, может, и утопили даже, — сказал лейтенант.

— Правильно мыслишь! Но не пешком же дальше пошли, так?.. Уехали на чем-то. И если живы оба, то в разные стороны.

— Почему?

— Потому что каждый выживает в одиночку.

— Умирает, товарищ майор, — улыбнулся Андреев.

— И умирает тоже… Значит, за полтора часа на «жигулях» это… километров семьдесят?

— Да ночью и под сотню можно укатить, — уточнил шофер. — Ночь сегодня чистая была, без тумана. Дороги здесь ничего.

— Хорошо, давай возьмем с запасом. Чертим круг радиусом в сто километров с центром здесь… Назад к Южанску они не пойдут — черепахе понятно. В сторону Константиновска… а что им там делать? Там, кроме рейсовых автобусов, ни черта не ходит. Значит, пошли либо на Ростов…

— Либо на Краснодар, — подсказал шофер.

— Именно. Ну, если на Ростов, то их самолет ухе в воздухе, а если на юг подались…

— Да туда они и подались, товарищ майор, — заявил вдруг Андреев без тени сомнения. — Зачем им петлять через Нагайскую и Кононовку, лодкой вниз по реке, встречаться здесь да все такое прочее, если от Южанска до Ростова тридцать километров? Рванули бы сразу. Обвинения им никто не предъявлял, в розыск не подавали.

— Очень даже может быть… Ладно, Костя, связывайся с Южанском, изложи Мельнику свои соображения. Пусть сообщит в ЛОВД Ростовского и Краснодарского аэропортов все данные.

Лейтенант нырнул в салон «канарейки», Каменев вышел на мостки. Милиционеры топтались на узкой илистой кромке берега, но ничего, кроме своих следов, не находили. Да и что можно было найти на трехметровом участке после того, как по нему волоком протащили лодку!

«Вслепую идем, — досадливо сплюнул в Дон Каменев. — Методом тыка. Проклятый цейтнот!..»

25

«Во вторник 18 октября в 18 часов в квартире на ул. Конституции в Лобне был обнаружен труп Шейкиной В. И., 64 лет, оказавшийся в глубокой стадии разложения. Судебно-медицинской экспертизой установлено, что смерть наступила за несколько суток до этого дня. Квартира была ограблена: варваров не смутило "присутствие" мертвой хозяйки. Ведется следствие.

Наш специальный корреспондент по Московской области В. Попов встретился с начальником следственного управления областной прокуратуры Гарием Никишиным.

В. ПОПОВ. Гарий Семенович, вам не кажется, что неоправданная жестокость — характерная черта современной преступности?

Г. НИКИШИН. Давайте, Виталий Викторович, обратимся к конкретным цифрам и фактам. Девять месяцев этого года действительно отмечены большим количеством преступлений, совершаемых с цинизмом и жестокостью. И если темпы прироста квартирных краж в целом уменьшились на 13,2 %, то число умышленных тяжких телесных повреждений зафиксировано на 2,4 % больше.

В. П. Чем это, по вашем мнению, вызвано?

Г. Н. Есть много причин. Взять хотя преступления, совершаемые лицами в состоянии наркотического и токсического возбуждения. Их увеличение по сравнению с аналогичным периодом 1993 года составило 29,5 %…»

По вагону, нагло расталкивая пассажиров, пробирался босой, грязный цыганенок. Дергая за полы, требовательно протягивал руку. Люди с равнодушием и покорностью отдавали деньги. Юный вымогатель вынимал из-за пазухи толстую пачку и подсовывал под резинку очередную купюру. Трое шустрых парней бдительно охраняли его.

Металлический голос объявил остановку. Женька сложил газету, сунул ее в карман плаща и стал пробираться к выходу.

«В восемнадцать… — повторил он про себя, встав на эскалатор. — Я был там… да, в пятнадцать, на выезде из Лобни было примерно начало четвертого… То есть они приехали почти через три часа после моего звонка… Нормально. Обычно оперативно-следственная бригада приезжает через час-полтора. Допустим, анонимный звонок, не спешили. Район, могло не быть машины… Но почему "в стадии разложения"?.. Чушь! Определенно этого не может быть. И откуда вообще известно, что "варвары" явились на квартиру с трупом, а не убили хозяйку?.. Признаков убийства я, правда, не заметил, но ведь я не судмедэксперт, осмотрел труп поверхностно… Интересно, означает ли переход к беседе с Никишиным, что следствие по делу об убийстве Шейниной ведет областная прокуратура?..»

По обе стороны перехода сидели нищие. Старушка пела псалмы. Женщина в грязной длиннополой юбке играла на баяне «Прощание славянки». Одноногий человек, сидевший возле наполненной деньгами шапки, крестился на каждого проходящего, как на икону.

Двухметровый толстяк лет двадцати с холеным лицом, подстриженный «ежиком», в длиннополом черном пальто нараспашку, под которым был бордовый пиджак с блестящими металлическими пуговицами, толкнул Женьку.

— Поосторожнее, — буркнул Женька.

— А ты смотри, кто навстречу идет, баран, — презрительно скосил на него глаза хозяин жизни и надул большой пузырь из жвачки.

— Бе-е-ее!.. — проблеял Женька, втискиваясь в вагон.

Будь она неладна, эта постсоветская бюрократия! Вместо того, чтобы представляться как положено — частным детективом, получать сведения по официальным каналам, он вынужден играть какие-то странные роли, каждый раз изобретая легенды и меняя маски — то служащего похоронного бюро, то следователя, то агента по торговле недвижимостью, а то и просто угрожая газовым (на практике абсолютно безобидным) пистолетом. Если бы народ был немного храбрее, бдительнее и требовал предъявления соответствующих документов, Женька давно бы давал показания в КПЗ — первый же его спектакль провалится бы, не успев начаться.

Вчера в жэке, представившись племянником Изгорского, приехавшим из Киева, он сказал, что хочет разыскать вдову дядюшки, которую помнит с детства, чтобы сообщить ей о случившемся. Будто бы они развелись и она переехала жить в другой район, так не остался ли случайно у них, в жэке, листок убытия гражданки Изгорской с ее новым адресом? Скорбный вид, который он напустил на себя, произвел впечатление на пожилую, толстую, как водородная бомба, служительницу.

— Посидите здесь, пожалуйста. Вообще-то мы таких документов не храним, они по месту прописки…

— А что, разве он не был здесь прописан? — удивился Женька.

— Был, конечно. Временно. Это ведь отселенческий фонд. Я сейчас посмотрю.

Служительница порылась в картотеке, полезла в шкаф и после долгих поисков нашла какую-то учетную карточку.

— Изгорский Юрий Израилевич?

— Да, да!

— А вы знаете, он проживал один с самого начала. Здесь никаких данных о вашей тете нет… Давно они развелись-то?

— Лет пять тому, — предположил Женька. — К сожалению, мы с тех пор не поддерживали с ней отношений.

— Понимаю. Может быть, вам лучше обратиться в райисполком? Они там, по крайней мере, знают, какая организация предоставила ему квартиру.

Собственно, это и было тем, чего добивался Женька. Тот, кто позаботился об Изгорском, наверняка действовал через какую-то организацию. Расспросив у служительницы, где находится райисполком, он направился туда.

День оказался неприемным, но объяснив, что завтра — похороны и бедный дядя лежит сейчас в гробу, не оплаканный бывшей супругой, которую любил всю свою жизнь, а та, находящаяся в счастливом неведении, в жизни не простит киевскому племяннику умолчания о смерти хоть и бывшего, но единственного любимого человека, а мать-инвалидка в Киеве сойдет с ума, узнав о том, что ее брата Юрочку закопали, даже не помянув незлым, тихим словом, Женька все-таки разжалобил заместителя начальника жилквартотдела Жабова (которого прозвал! про себя Акакием Акакиевичем).

— Изгорский, говорите?.. Мартеновская, дом 14а, квартира?..

— Шестнадцатая.

— Ага, шестнадцать… Вот она, шестнадцатая… Тэ-экс… Изгорский Юрий Израилевлч, 1930 года рождения, уроженец Сталинграда, паспорт выдан в Москве Куйбышевским РИК… Тэ-экс… Вот, квартира выделена Общественным фондом социальной защиты «Прометей», ордер № 163428… Да, да. Это отселенческий дом?.. Вот ходатайство, сведения об оплате… Только, молодой челочек, я вынужден вас огорчить, данных о вашей тетушке мы не имеем. И в паспорте его о супруге ничего не сказано. Когда, вы говорите, они развелись?

— Лет десять тому назад, — сказал Женька, не моргнув глазом. — Мы, знаете, к своему стыду, с ними никаких отношений не поддерживали…

— А паспорт выдан 24 декабря 1977 года. Может быть, они не были расписаны? — Акакий посмотрел на убитого горем племянника поверх очков.

Женька скорбно помолчал, покачал головой и тяжело вздохнул.

— Н-да, — сказал Акакий. — Что уж тут говорить о посторонних людях, когда родственники ничего не знают друг о друге. Кому мы все нужны при жизни, молодой человек? Только после смерти и вспоминают. Да и то, когда есть что наследовать.

Женька встал, направился к двери.

— Спасибо вам большое, извините, что отнял у вас столько времени, — сказал он искренне.

— Ничего, случай у вас, как говорится, неординарный. Не забудьте сообщить своему племяннику новый адрес супруги, если, паче чаяния, надумаете разводиться.

— Обязательно. Не подскажете, где мне найти этот фонд социальной самозащиты? «Геркулес», вы сказали?

— «Прометей». Минуточку… вот, запишите телефон. У вас есть ручка?..

Спрятав календарный листок в нагрудный карман пиджака, Женька от души поблагодарил Акакия еще раз и устремился к телефону-автомату. Приемные часы закончились, и ничего не оставалось делать, кроме как дожидаться сегодняшнего дня…

«Беговая», — услышал он тот же металлический голос.

Фонд «Прометей» занимал восьмой этаж современного шестнадцатиэтажного здания на Хорошевском шоссе. Жирный, как рождественский гусь, милиционер справился у Женьки, куда он идет, по какому вопросу, знают ли о его визите в фонде, проверил паспорт, долго сличал фотографию с физиономией владельца.

— Не похож? — не удержался Женька. — Это я имидж поменял.

— Зачем? — не понял толстомордый.

— Все меняют, и я поменял. Чем я хуже других?

В лифте до восьмого этажа его сопровождал лифтер в штатском. На четвертом в кабину вошли два амбала с одинаковыми кейсами. «Не иначе, красную ртуть повезли», — подумал Женька.

У каждой двери фонда толпились посетители. Здесь были цыганского вида женщины с детьми, старики, множество офицеров, какие-то подозрительные типы, лица нерусской национальности и даже негры. Аккуратные таблички с набранным на компьютере текстом оповещали о том, что находилось за каждой дверью: «Отдел капитального строительства», «Финансовая группа», «Юридический отдел», «Плановый отдел», «Отдел статучета», просто «Первый отдел», дальше шли: «Бухгалтерия», «Отдел по расселению беженцев», кабинеты начальников, еще несколько дверей без табличек, мужской и женский туалеты — единственные помещения, куда можно было попасть без очереди. Женька подошел к двери с табличкой «Жилищный отдел», занял очередь за каким-то военным и стал сочинять новую историю про свои взаимоотношения с Изгорским. Очень даже могло быть, что жены у того вообще не было, и если в этом фонде ему предоставляли квартиру, то знали о нем все.

Очередь подошла через час. В просторном кабинете с широким окном, выходящим на шоссе, посетителей принимали двое сотрудников. Женька вошел, поздоровался и сел на освободившееся перед правым столом место.

— Я вас слушаю, — молодой человек в белой рубашке и узком черном галстуке внимательно смотрел на посетителя.

— Мне сказали в райисполкоме, что ваш фонд предоставил квартиру моему дяде Изгорскому Юрию Израилевичу, по адресу Мартеновская, 14а. Он умер три дня назад.

— Что же вы хотите от нас?

— Покойная мама рассказывала мне о том, что ее двоюродный брат пропал. И вот я разыскал его буквально за день до смерти.

Молодой человек набрал на компьютере фамилию и адрес разыскиваемого, посмотрел на экран. Губы его чуть тронула ироничная усмешка.

— Я слушаю вас, слушаю, — откинулся он на спинку вертящегося кресла и, скрестив на груди руки, уставился на Женьку.

— Завтра состоятся похороны. Так получилось, что этим придется заниматься мне — я единственный родственник. Как выяснилось, в доме на Мартеновской его окружали совсем чужие люди, он жил там недолго. Но ведь где-то жил до этого? Возможно, у него остались вдова, дети? Знакомые, наконец?.. Вот я и хотел узнать, где он был раньше, как попал в отселенческую квартиру…

Чиновник покосился на компьютер, надул щеки и, шумно выпустив воздух, побарабанил пальцами по столу.

— Ваши документы, пожалуйста.

— Мои?

— Ваши. Паспорт, удостоверение личности.

Женька предъявил паспорт. Молодой человек полистал его, посмотрел прописку и, заложив данные в компьютер, вернул владельцу.

— Боюсь, вы неправильно меня поняли. Я не пришел просить у вас…

— Я вас правильно понял, — заверил молодой человек. — Очевидно, произошло досадное недоразумение. В ходатайстве Министерства соцобеспечения, на основании которого вашему двоюродному дяде была предоставлена жилая площадь в доме отселенческого фонда, сказано, что ни близких, ни дальних родственников у господина Изгорского нет.

— Я же говорил, что разыскал его недавно. Да и какое это имеет значение?

— Как это — какое? Вы же собираетесь разыскивать вдову и своих двоюродных братьев?

— А бывшие знакомые? Я только хочу узнать, где он жил все время?

— Знакомых у него, надо полагать, было хоть отбавляй, — спокойно сказал чиновник, не сводя с Женьки любопытствующего взгляда. — Среди них Иосиф Виссарионович Сталин, Лаврентий Павлович Берия, не исключено, что и Леонид Ильич Брежнев…

Женька проглотил слюну и заерзал на стуле.

— Дело в том, что в мае 1993 года Юрий Израилевич был выписан из Психиатрической больницы имени Кащенко, где находился в течение семи лет. Так уж случилось, что дом, в котором он проживал до этого, был снесен. Если у вас ко мне нет других вопросов — пригласите, пожалуйста, следующего посетителя.

— Есть, — встал Женька. — Мой-то паспорт вам зачем понадобился?

— Во-первых, мы не даем подобных сведений кому попало. Во-вторых, должны же мы знать источник сведений о смерти клиента? Для нас это означает, что освободилась жилая площадь, принадлежащая фонду. Вы же видели, сколько желающих занять ее. Отчего, простите, умер ваш дядюшка?

Женька спрятал паспорт в карман, аккуратно придвинул стул.

— От культа личности, — сказал он скорбно и, выйдя за дверь, крикнул: — Следующий!

Молодой человек снял телефонную трубку, набрал трехзначный номер.

— Подождите, пожалуйста, минуту, — попросил он вошедшую на смену Женьке посетительницу и, отвернувшись к окну, негромко сказал: — Только что интересовались Изгорским, вы просили сообщить… Назвался двоюродным племянником, — он посмотрел на компьютер. — Столетник Евгений Викторович, 1963 года рождения, русский, проживает по адресу. Москва, улица Первомайская…


В регистратуре главной психбольницы России, известной под названием Канатчиковой дачи, сведений об Изгорском либо не оказалось, либо их не захотели дать. В поисках информации Женька покрутился возле персонала, поспрашивал, где можно найти концы «попавшего сюда по недоразумению дяди».

— По недоразумению, говоришь? — спросил санитар подкатившей к парадному «чумовозки». — Так он у тебя, что, здоров?

— Да, кажется.

— Тогда ищи его в морге. Здесь здоровых не держат, — хмурый небритый тип в грязном халате панибратски похлопал Женьку по плечу. Потом остановился, попросил сигарету. Оторвав фильтр и брезгливо отшвырнув его в лужу, посоветовал: — Попробуй узнать в тридцать девятом. Правда, за эти годы здоровых оттуда уже поубирали, но если тихий был, то могли и придержать. Вон дверь справа, вишь?.. Иди прямо к главному врачу, не ошибесси. А найдешь — мне бутылку поставишь. Меня Егором звать, я в пятом отделении для буйных.

Заместитель заведующего тридцать девятым отделением Лариса Андреевна Братеева была Женькиной ровесницей. Выслушав его просьбу о справке для фонда, предоставившего жилище Изгорскому, а теперь заявившего, что оснований для проживания у него нет, она пригласила его в кабинет. Какой-то отрезок пути шли по нескончаемо длинному, широкому коридору, по которому прохаживались больные, дежурные, отворяя двери палат, вежливо приглашали всех к завтраку. За больными наблюдали дюжие санитары.

— Послушайте, голубушка, — остановил Братееву пожилой человек в очках со шнурком вместо одной дужки, — ведь вы же умный человек. Объясните им, что я — доллар, в этом мое достоинство и смысл жизни. Меня нельзя менять на рубли! Это невыгодно для России!

— Успокоитесь, — участливо посмотрела она на пациента, — ну, конечно, вы доллар, никто здесь в этом не сомневается и не допустит, чтобы вас разменяли.

— Спасибо, спасибо вам! — доллар взял ее руку и поцеловал. — Я всегда считал вас экономически грамотным человеком.

Братеева отворила перед Женькой дверь, и он оказался в чистом, по-женски ухоженном кабинете с поздними цветами в вазе на подоконнике и компьютером на столе.

— Много у вас больных? — спросил Женька, чтобы завязать разговор.

— Больных? — Лариса Андреевна посмотрела на него умными серыми глазами. — Нет, больных не много. А вы можете дать определение душевного здоровья?

— А как же этот… Доллар, например?

— Доллар — главный бухгалтер одного очень солидного концерна, в который входят казино, игорные дома, целый ряд посреднических фирм. Видимо, он решил здесь временно отдохнуть, а заодно и укрыться от кредиторов.

— Что, все так?

— Достаточно таких. Тех, кто не хочет служить в армии, работать, кто пытается покончить жизнь самоубийством. Мы за ними наблюдаем, обследуем, лечим. Сегодня ночью в сороковом женском отделении женщина проглотила упаковку барбамила — еле откачали. У нас считается, что таким нужна помощь. В некоторых западных странах считают, что твоя жизнь — это твое личное дело. Вы, например, как считаете? — она достала из сейфа дискету, пробежала пальцами по клавишам компьютера.

— Здесь важно то, как считает общество. Не думаю, что оно захочет уберечь меня от самоубийства.

Но она, казалось, уже не слышала ответа. Найдя данные на Изгорского, принялась внимательно изучать экран.

— Не помню его, — сказала она негромко, — он был выписан весной, а я пришла сюда перед Новым годом. Вот его история болезни… Нашли на Савеловском вокзале, диагноз — амнезия…

— Что это такое? — подсел к ней Женька.

— Нарушение памяти. Больной утрачивает способность сохранять и воспроизводить приобретенные ранее знания… В кармане найден паспорт на имя Изгорского Юрия Израилевича. Далее следуют паспортные данные, адрес… Сретенская улица, дом… Ага, вот и заключение… На вопросы не отвечал… ориентировка из милиции: «Изгорский Юрий Израилевич, 1930 года рождения, одинокий, без вести пропавший, находится в розыске с июля 1986 года, к нам поступил в сентябре… жильцы дома на Сретенской выселены в связи с реставрацией. Диагноз — фиксационная амнезия, в 1989 году — ретроградная… инвалид 1-й группы, проходил периодическое стационарное лечение… Видите?.. Выписан на основании заключения ВТЭК… назначен курс амбулаторного лечения… Да нет уж, все правильно, справочку мы вам такую обязательно выдадим, хотя я думаю, что стоит обратиться в РЭУ и архитектурное управление, пусть подтвердят, что тогда-то и тогда-то дом такой-то на Сретенской был поставлен на капремонт. И предоставить в этом случае жилплощадь из резервного фонда они были обязаны.

— А что, эта амнезия как-то лечится? — спросил Женька.

— А как себя чувствует ваш дядя сейчас?

— Спасибо, хорошо, — заверил Женька. — Ни на что не жалуется.

— Ну, вот видите…

Выйдя во двор, он посмотрел на окна второго этажа — и небьющимися стеклами и наглухо заколоченными, затянутыми занавесками рамами.


Он то плакал, то смеялся,

То щетинился как еж.

Он над нами издевался —

Сумасшедший, что возьмешь? —


вспомнил Женька Высоцкого и невесело усмехнулся. Визит в Психиатрическую больницу им. П. П. Кащенко ставил крест на Изгорском, след его терялся в вакууме исчезнувшей памяти.


Витюша Феоктистов был из тех, кто по жизни не катится легко, а шагает по ней уверенной поступью. Бог, в которого он не верил, несмотря на золотой крест поверх «вранглеровской» рубахи, был к нему благосклонен: не обделил практическим умом, не забил голову ненужными мыслями о хлебе насущном, да и внешность дал такую, которая позволяла проходить сквозь преграды дамского неверия без оглядки. Тьфу, тьфу, тьфу! — пока у Витюши было все «хоккей»: «папахен» занимал пост в каком-то из отделов Совмина (в каком точно, Витюша не знал и не интересовался), и ему сам Бог велел заботиться о сыне, что он временами и делал. В Витюшины же обязанности входило: а) появляться (на экзаменах, на работе, иногда — дома); б) не соваться (не лезть на рожон).

Правда, в последние месяцы возможности «папахена» ограничились какими-то служебными неурядицами, недаром он не смог протолкнуть чадо дальше областной прокуратуры после окончания заочного юридического. Упали и финансовые возможности, теперь «на карман» Витюше полагался четвертной в неделю, что было на десять баксов меньше прежнего и весьма его огорчало. Витюша подозревал, что как раз в финансах-то у «папахена» все было лучше, чем прежде, а ограничения связаны с участившимися запоями чада и проигрышами в казино. В последнем Витюша себя винить никак не мог: жизнь — игра, а уж в казино-то!.. Главное — получать удовольствие от процесса. И в казино, и в жизни Витюша ставил «по маленькой», для разрядки.

Но чертова служба досаждала. Уходило время, «стартовая площадка», как назвал должность следователя-стажера один из высокопоставленных приятелей «папахена», обещала полет явно невысокий. Работа навевала тоску — все больше на подхвате, писать бумажки да мотаться по бюро экспертиз. Сослуживцы были людьми скучными: пару раз дыхнул на них — и уже морщатся. Что обидно — хорошим продуктом дыхнул, в пять звездочек! Сами небось раствор сивушных масел привыкли хлестать, вот и гложет зависть. А зависть — она ведь грех по божьему писанию. Нет, ни тупости, ни алчности «прокурорам» было определенно не занимать — так и шныряли в поисках возможности свернуть дела, а то и вовсе не заводить их под любым предлогом!..

Витюша сидел в дымном зале «Жигулей», куда его затащил случайно встреченный однокашник Женька Столетник. Повезло, конечно, необычайно: после вчерашнего «давила жаба», сушняк во рту требовал живительной влаги, а в кармане — ветер, все пришлось выгрести вчера, расплачиваясь с кредиторами. Но не успел от прокуратуры и на квартал отойти — идет-бредет навстречу знакомая личность! Близкими друзьями они никогда не были, но приятельские отношения сохранили. Неизвестно, были ли вообще друзья у этого Столетника — он всегда держался индифферентно, женат не был, работал черт-те где и неизвестно в каком качестве. Вроде свой в доску, а стоит руку протянуть — и нет его, чужой; добряк — душа нараспашку, а предложишь «вмазать» после экзамена — сдуло, пропал.

«Странный тип» на сей раз оказался при деньгах и даже обрадовался встрече. По одежке было заметно — не бедствует, деловой. Да ну его на фиг, главное, пива сразу по два кувшина заказал, а к нему рыбное ассорти, креветки, сушки соленые. И официанту аванс вручил, после чего тот молча забрал у них два свободных стула и переставил к столу напротив. «Соскучился; видать, — решил Витюша, — погутарить о житье-бытье охота». Прощупав однокашника, покуда не захмелел, и убедившись, что тот просить ни о чем не собирается и меркантильных интересов не преследует (а случалось в их группе, обращались к «папахену» за помощью), Витюша принялся подливать себе пивко и налегать на рыбку.

— Демократия, твою мать, — говорил он с видом бывалого политикана. — Несут и несут, жалуются и жалуются. И зачем только эти райкомы разогнали. Раньше свои склоки туда несли, а теперь — к нам, в прокуратуру. Ну, ясное дело, в милиции от них — как от назойливых мух…

— Да-а, работенка, — участливо подхватил Женька.

— Ладно, дело привычное. Ты-то как?

— Все там же, — по-сиротски развел Женька руками. — Туда товар, оттуда деньги…

Витюша внимательно посмотрел в пространство, силясь припомнить, где это «там же» и про какой товар говорит однокашник, но так и не вспомнил (а может, и не знал?).

— Челноком, что ль? — предположил он.

— Вроде того.

— За бугор небось мотаешься? Женька засмеялся, полез в сумку.

— За ближний в основном, — и выставил на стол литровую бутылку водки. — Хватит на пиво нажимать, Витюша, — описаешься.

— Ого! По какому случаю?

— Считай, по случаю удачной сделки.

К сделкам, «челнокам», кооператорам и прочим «крутилам» Витюша относился пренебрежительно. Но сейчас ему было приятно — чувствовалось, что, несмотря на свое внешнее благополучие, Столетник завидует ему: за бугор, тем более за ближний, можно было ездить и с восьмилеткой.

Опрокинув сто пятьдесят «Столичной», Витюша закурил «Кэмел», протянутый коммерсантом с юридическим дипломом, и расслабился. Неприятное ощущение финансовой зависимости сменялось сознанием превосходства. Не-ет, заискивает перед ним этот Столетник, определенно заискивает! То ли устроиться не смог, то ли и вправду жлоб — деньги превыше всего ставит; а может, и подлетел на чем-нибудь, проконсультироваться хочет.

— Ты мне всегда нравился, — признался Витюша чуть заплетающимся языком. — Мужик!

— А что, тебе мужики нравятся? — спросил Женька.

— Одного не могу понять, — Витюша пропустил его вопрос мимо ушей, — чей ты?

— Как это? — притворно удивился Женька. — Ничей я, сам по себе…

— Э-э, брат, так не бывает. У всех свои концы, свои пристрастия, все мы обязательно чьи-то, даже если не осознаем этого. Мир тесен, все люди чьи-то братья и сестры, на худой конец, во Христе, — Витюша засмеялся. — Может, тебя подтолкнуть надо? — наклонился он к самому Женькшюму уху. — Скажи, не стесняйся, есть концы…

— Спасибо, Витек. На кой мне ваши вонючие мертвецы?

— Да какие там мертвецы, — Феоктистов недовольно махнул рукой и хрустнул сушкой. — Я в прокуратуру пришел, думал — погони, убийства!.. Ничего подобного. Жалобы, процессуальные казусы. Родственникам всегда кажется, что милиция тянет, вымогает, выгораживает виновных, скрывает улики — вот и пишут, звонят. В районке несправедливо отнеслись — капают в областную, а то и в Генеральную. А те-то, наверху, лишнего на себя брать не хотят — очко ведь не железное, вот и спускают нам: разобраться! Потерпевшие снизу давят, мафия по бокам, а «генералы» — сверху. Штат небольшой, при таком количестве дел и дерьмовой зарплате никто подолгу не задерживается. А что для нас означает чей-то уход? Правильно, его незавершенку кто-то на себя брать должен, а делу-то, может, полгода, а может, и год. Вот и разберись — на месте происшествия не был, со свидетелями не говорил, «доки» не находил… Сам понимаешь, эффективность — караул! Остается по версии предшественничка под суд подогнать да сбагрить поскорее, а там пусть возвращают на доследование, пусть обжалуют — их проблемы. Глядишь, уже не к тебе попадет. Так-то!.. Круговорот дел в природе, — Витюша снова хихикнул и, решив, что монолог затянулся, разлил по рюмкам водку.

— Да уж не скромничай, — Женька впился в рыбью чешую, пытаясь разодрать ее зубами. — Наверно, не только жалобы случается разбирать. О! — и, точно вспомнив о чем-то, он полез двумя пальцами за пазуху, извлек оттуда сложенную газету. — Сегодня, кстати, о вас в передовице прочитал.

Витюша усмехнулся, покосился на газету, но в руки не взял: политпросвещение в его обязанности не входило.

— Ну и че там?

— Областной прокуратурой предъявлено обвинение по делу об убийстве священника русской православной церкви Александра Меня. Выходите на большую дорогу!

— А, — махнул Витюша, — дело уже прошлое, пусть им психиатрическая экспертиза занимается.

— И кто же его…

— Извини, Женя, — Витюша со значением выпустил в потолок несколько аккуратных колечек дыма, — я тебе когда-нибудь после об этом расскажу — интересы следствия и все такое прочее, сам понимаешь.

Женька понимал. Давно уже понял, какая роль была отведена Феоктистову в прокуратуре. Очевидно, там этого сыночка важного «папахена» оценили по достоинству и использовали как посыльного.

— Да, я понимаю, чего там… Это я к тому, что не одними бумажками вам заниматься приходится. Вон, на второй полосе — беседа с вашим… как его… начальником. Опять убийство.

— Это какое? — лениво развернул газету Витюша.

— Да тетки там какой-то в Лобне, я не дочитал…

Витюша пробежал интервью глазами и вдруг засмеялся, демонстрируя превосходство над падкими до сенсации газетчиками, наивными «челноками», дураком-начальником и «пиплом» вообще.

— Чушь собачья! — он оторвал клок газеты и вытер им испачканные рыбьи руки. — Этому Попову зацепка для материала нужна была, это же ясно, как божий день. Никакого убийства там вообще не было.

Женька изо всех сил старался не выдать своей заинтересованности. «Попал! — подумал он, радуясь удаче. — Значит, дело Шейкиной в областной прокуратуре!»

— Не может быть! — усомнился он в правдивости Витюшиных слов.

— Это я тебе говорю! — брякнул пьяный Феоктистов.

— А ты откуда знаешь? — Женька пошел на прямую провокацию.

— Знаю. Умерла та старуха своей смертью, я это дело читал вдоль и поперек и в Лобню вчера ездил. По другому делу правда, но Тер-Азизов, следователь, просил акт экспертизы в тамошнем бюро прихватить… «Инфарктус обыкновеннус!»

«Когда вся эта бодяга кончится, — подумал Женька, — надо будет разыскать этого Виталия Попова и поставить ему литр коньяку». Он двое суток ломал голову над тем, как разузнать что-нибудь о материалах лобненского дела, полагая, что это приведет его к загадке Изгорского. Но и найдя телефон Феоктистова, не знал, как к нему подступиться и под каким предлогом выспросить о ходе официального расследования А тут эта статья в «Криминалке»! Да будь она для Попова хоть трижды «зацепка для статистических обобщений»! Для Столетника она стала надежным поводом попить пивка с болтливым Витюшей, не навлекая на себя подозрений.

— Кто-то во вторник позвонил в милицию и сообщил, что по такому-то адресу имеется в наличии мертвая старуха, — продолжал Витюша, отхлебнув полрюмки водки

— Вот он и убил! — уверенно выпалил Женька.

— Кто?

— Ну, тот, кто позвонил, разумеется.

Феоктистов покачал головой.

— Ну, научили тебя, брат! Да зачем же ему звонить, если он убил?.. Не-ет, в квартиру кто-то заглянул — может, знакомый какой или сосед, родственников у нее вроде не было А потом испугался, что его подозревать начнут, или просто не захотел связываться. Ясное дело, позвонил из автомата. А ты бы как поступил?

— Кто? Я?.. Я бы… не знаю. Наверно, вызвал бы милицию, дождался следователя…

— Это если тебе полжизни на допросы и суды не жалко… Короче, приехали они, а там уже смердит: аутопсия показала, что старушка дней пять назад дуба врезала. За это время воры и посетили ее.

— Почему «за это время»? Может, она умерла, когда они в ее квартиру ворвались — много ли надо при больном сердце?

— Гм… Была такая версия, только трассологи точно установили, что ограбление было в понедельник — не раньше. По пыли там и прочей фигне, неважно…

— Значит, кто-то навел, — зевнул Женька. — Чего бы они к одинокой старухе нагрянули?

— Правильно мыслишь. К этой Шейкиной с месяц тому родственничек наезжал.

— Ты же говорил, у нее не было родственников?

— Здесь не было. В Израиле были. Брат покойного мужа. Вообще он не к ней приезжал — так, по пути заглянул проведать. Он в Тель-Авиве поставками свежих фруктов в супермаркеты занимается, фирму содержит. «Оранж». Предположили, что он ей кое-что отстегнул в твердой валюте. На бедность.

— А отпечатки? — задал Женька наивный вопрос, вызвав снисходительную усмешку однокашника.

— Нет, конечно. В перчатках работали. Тертые!

— Подожди, а вы тогда тут при чем? Милицейское получается дело, квартирная кража — и все?

Внтюша тяжело вздохнул. «Плохо, должно, жить с фанерной головой», — подумал он.

— Судя по учебнику первого курса, не говоря о более сложных книжках — Конституции, например, — «деятельность прокуратуры направлена на укрепление законности и правопорядка и имеет задачей охрану от всяких посягательств, в том числе личных прав и свобод граждан», — процитировал он нравоучительно. — Давай, врежем!

Витюша выпил смесь пива и водки до дна, крякнул от удовольствия. Женька в очередной раз окунул в рюмку верхнюю губу и отставил ее в сторону.

— Закусывай, закусывай, — посоветовал пьянеющий на глазах стажер. — Как я домой-то тебя понесу? — и жестом подозвал проходившего мимо официанта. — Еще рыбий наборчик и парочку пивка.

— Слушаю-с!..

— Ну так вот, — смачно облизывая пальцы, по которым стекал жир, продолжил Витюша, — пало подозрение на давнюю подругу этой… как ее… уби… умершей. Израильского гостя они вместе привечали, и та вполне могла знать, оставил ли он валюту. Подруга всю неделю на даче провела. То есть никто, конечно, не думал, что божий одуванчик способен выбить дверь, но навести могла. Стали эту версию отрабатывать, поинтересовались у соседей по даче — не отлучалась ли. А те возьми да ей и капни. Бабка оказалась не промах, всю жизнь в облисполкоме работала, вышла аж на областного прокурора. Ну, туда Тер-Азизов поехал, стал соседей опрашивать. И одна соседка с нижнего этажа говорит, мол, видела эту… как ее… убитую в воскресенье, как она за молоком ходила. Представляешь? Судмедэксперт утверждает, что смерть наступила от силы в четверг, а она — в воскресенье видела!.. Убитая затворницей жила, кроме этой своей подруги, ни с кем не общалась…

«Как Изгорский!» — подумал Женька.

— …да и соседи все работают, друг с другом вполне могут неделю не видеться. В общем, думали продавщицу поспрашивать, да оказалось, что магазин в воскресенье не работает. Стали бабку убеждать. «Может, ошиблись, может, не она, померещилось, бывает…» Короче, взяли это дело на контроль, версий много, все сейчас проверяются. Прокурор следственного управления потребовал повторного вскрытия…

Поняв, что из Витюши больше ничего не вытащить, а дальнейшие расспросы могут насторожить его, Женька поспешил свернуть разговор.

— Старуха оборотень была! — воскликнул он вдруг таинственно. — Она по воскресеньям воскресает. Встает из гроба и ходит за молоком!

Витюша, смеясь, помог официанту снять с подноса пиво и тарелку с рыбой.

— Выпьем за то, чтоб тебе в твоей коммерции фартило! Это ты правильно решил… в ногу со временем!.. Знаешь, почему сейчас бардак в органах охраны правопорядка?.. Потому что ни прав, ни порядка, а значит, и охранять нечего! — и, довольный затрепанной шуткой, засмеялся.

26

Сергей лежал на полу лицом вниз. Руки заведены за спину и соединены наручниками. Попытка открыть глаза отозвалась тупой болью в затылке. Хотел крикнуть — не смог: глаза и рот были залеплены клейкой лентой. Какой-то гул стоял в ушах, как в моторе. Запах резины, рифленая поверхность под щекой… Коврик?.. Резиновый коврик — такими устилают пол в автомобилях… Его куда-то везут… везут по гладкой, как лед, поверхности — не трясет, не подбрасывает, не ощущаются повороты… Он заставил себя расслабиться, вспомнил, вчера (или сегодня?) кто-то подкараулил его на улице… Потом бросили в багажник машины… Странно, в этом багажнике так много места, что можно лежать, свободно вытянувшись… Сергей попробовал нащупать ногой стенку, но ноги оказались связанными. Может быть, это гудит в голове? Мерный шум без перегазовок и рывков… Или так действует наркотик?.. Собравшись с силами, он раздвинул носки ступней и попытался рывком перевернуться на спину. Удалось лишь оторвать плечо на несколько сантиметров: сверху кто-то наступил на него ногой. «Лежать!» — услышал он сквозь непонятный гул. «Что же это? Что? Что? Что?..» — тревожно стучало сердце. Ноги вдруг плавно занесло вверх, внутри все замерло, к горлу подступила тошнота. На какое-то мгновение не стало опоры, тело словно повисло в невесомости, затем пол снова уперся в живот, ноги оказались слева… Воздушная яма?.. Хорошо знакомое ощущение вернуло его к реальности — конечно, это самолет! Но куда?.. Куда его везут, чего хотят от больничной сиделки, бесславно закончившей карьеру на вторые сутки дежурства?.. Провал в небытие повторился раз, другой, ноги снова поднялись выше головы… «Посадка», — догадался Сергей, и точно — его подбросило, сила инерции продвинула тело вперед, но нога в ботинке снова бесцеремонно придавила его к полу. Рев двигателей усилился, самолет прокатился по неровной поверхности, развернулся и встал. Через несколько секунд в салон ворвался холодный воздух. Кто-то сильный легко оторвал Сергея от пола, толкнул в спину, широкой, как лопата, пятерней: «Пошел!»

У двери двое парней подхватили его под мышки. Он шагнул в пустоту, с опозданием ощутил опору, но упасть не дали — держали крепко «Пошел! Быстро!» — оружейный ствол больно уперся в спину. Шагов через пятьдесят его остановили, та же гигантская пятерня заставила наклониться, втолкнула в машину. По высоте ступеньки, матерчатой поверхности потолка, случайно коснувшегося макушки, характерному запаху плесневеющего брезента, смешанного с запахом выхлопных газов, понял: «УАЗ-469». Неимоверно захотелось вдохнуть ртом воздух, он замычал, мотнул головой, но мускулистые конвоиры лишь теснее сжали его с обеих сторон. Ехали недолго. Машина остановилась, потом вдруг стала плавно проваливаться, точно ее опускали в лифте. Снаружи послышался лязг металлических деталей, прозвучала команда «Проезжай!», и движение возобновилось. Полная безвестность страшила, мешала воспринимать звуки и анализировать движение, страшно болела голова — то ли от удара, то ли после дозы наркотика, который они, несомненно, вводили, иначе не было бы такого адского провала в памяти: как везли, как сажали в самолет. Стало клонить ко сну. «Уколоть его?» — раздался голос справа. «Не надо», — ответил кто-то, шедший впереди. На счете «двести девяносто один» организм взял свое; Сергей почувствовал слабость, полное безразличие ко всему и погрузился в вязкий, черный, беспробудный сон.

В чувство его привел удар но щеке — хлесткий, наотмашь. Сергея тут же подхватили, выволокли из тошнотворно пахнущего салона. «Пошел!» — снова пнули в спину стволом. Двое здоровяков указывали путь, временами подталкивая то в одну, то в другую сторону. Он чувствовал под ногами твердую почву, возможно, асфальт; ухо улавливало пение птиц. Холод радовал — значит, тело живо, кожа реагирует на температурные изменения. До того, как раздался окрик «Стоять!», он сделал шагов семьдесят-восемьдесят. Несколько раз подряд пропищал электронный номеронабиратель. Зашипел динамик. «Союз независимых офицеров», — четко проговорил металлический голос. «Союз национального освобождения», — ответили рядом. Что-то клацнуло в замке, мерно загудел электропривод, щелкнул фиксатор, и наступила тишина. «Автоматическая дверь», — понял Сергей. «Пошел!» — и последовал толчок кулаком. «Стоять!» Сзади покатилась на роликах дверь, сработало блокировочное устройство. Шаги стали беззвучными, под ногами оказалось мягкое покрытие — то ли ковер, то ли пористая резина. «Снимите пластырь», — провещал баритон откуда-то издалека.

Рывок! — лицо обожгло огнем, губы стали мягкими и подвижными.

Рывок — освободились веки, глаза увидели свет.

Вначале только свет. Затем — яркое, тщательно выбеленное или обитое пленкой помещение: зал с высокими потолками, похожий на телестудию. Люди в белых халатах. У пандусного стола, уставленного мониторами, — трое. Еще четверо, не обращая на вошедшего внимания, наблюдали за приборами с экранами, равномерно расставленными вдоль стен и потому похожими на иллюминаторы.

— Подойдите, — приказал пожилой седовласый человек, сидевший у большого экрана. Напротив экрана стояло кресло с вмонтированным в основание ящиком, напоминавшим корпус портативного сварочного аппарата. От ящика к подлокотникам и спинке тянулся жгут переплетенных проводов. «Пошел!» — толчок сзади. Ноги едва держали Сергея, сердце колотилось, как никогда прежде. Кресло напоминало электрический стул.

— Садитесь, — кивнул пожилой.

Сергей заметил на защитных, видневшихся из-под халата брюках широкие красные лампасы. Двое других, помоложе, были в штатских костюмах. Все с нескрываемым любопытством рассматривали пленника.

— Вы — Крильчук Сергей Леонидович, 1970 года рождения, лейтенант госбезопасности, — не то спросил, не то констатировал генерал.

Сергей промолчал.

— Почему вы молчите?

«Проверка! — догадался он вдруг. — Рядом наверняка кто-то из управления, хотят проверить. Готовят к заданию?..»

— Онемели от страха?

Скосив глаза, Сергей увидел в руке генерала свое служебное удостоверение.

— У меня нет времени на уговоры. Помогите ему.

Четверо сотрудников окружили кресло, защелкнули на голенях и запястьях никелированные обручи, надели оголовье и наушники. К левому виску прижали датчик на присоске. Впереди засветился экран, голубой квадрат стал сужаться. Сергей закрыл глаза. «Вот и пробил твой час, сынок», — сказал отец, неожиданно представший перед его мысленным взором.

«Открыть глаза!» — скомандовал кто-то рядом. В наушниках что-то загудело — все выше, выше, выше по тону, затем нота превратилась в писк, улетела куда-то вверх и затихла, но тут же возникла уже не в наушниках, а в его голове, глубоко в мозгу, блуждая в поисках какой-то точки между полушариями, порождая странное и страшное, неведомое доселе физическое ощущение: материализовавшийся звук, проникший в черепную коробку.

Мощный электрический разряд, короткий, убийственный по силе, подбросил тело, заставил выгнуться дугой. Глаза, казалось, вот-вот выскочат из орбит. Невольный крик заставил вздрогнуть присутствующих. Опомнившись, Сергей умоляюще посмотрел на генерала.

— Не заставляйте нас применять электроконвульсатор, не закрывайте глаз. Смотрите на экран.

Голубой квадрат сузился до микроскопической точки, магнитом притягивавшей взор. Сергей снова почувствовал комок звука, который, щекоча мозг, метался в радиусе сантиметра, затем замер, и он физически ощутил тончайшую, с волосок, линию, сотканную из света и звука, прямую, натянутую до звона струну-паутинку между точками в левом полушарии и на экране. Ничто уже больше не пугало и не отвлекало его, никакие посторонние мысли не были способны вывести из состояния запредельной, неестественной концентрации.

В зале прозвучал зуммер, на круглом экране у стены замигала красная точка. Оператор выключил ее щелчком тумблера, увел поворотом ручки звук.

Наступила тишина.

«Есть «Код-1». «Принято. Начинаем».

— Вы — Крильчук Сергей Леонидович, 1970 года рождения, лейтенант госбезопасности? — повторил вопрос генерал.

— Да, — уверенно ответил Сергей.

ВОПРОС. Чем вы занимались в последнее время?

ОТВЕТ. 20 октября в составе оперативной группы я вошел в межведомственную оперативно-следственную бригаду.

ВОПРОС. Какая задача поставлена перед бригадой?

ОТВЕТ. Расследование убийства депутата Государственной Думы Филонова Андрея Яковлевича.

ВОПРОС. Кем?

ОТВЕТ. Президентом.

ВОПРОС. Фамилия, имя, отчество, должность бригадира?

ОТВЕТ. Швец Петр Иванович, старший следователь по особо важным делам при генеральном прокуроре Российской Федерации.

ВОПРОС. Кто руководит оперчастью?

ОТВЕТ. Подполковник госбезопасности Нежин Вадим Ва-лерианович.

ВОПРОС. Перечислите поименно состав бригады с указанием должностей.

ОТВЕТ. Следователь по особо важным делам Московской окружной прокуратуры подполковник юстиции Илларионов Алексей Иванович…


Зная, что все равно не уснет, Илларионов поехал в онкологическую клинику навестить жену. Мысли о ней не покидали его все это время. Двадцать четыре года, прожитых вместе, многое значили для обоих. Инженер-акустик по профессии, она после замужества ни дня не проработала по специальности — зарабатывала, где придется, посвятив себя мужу и безропотно исколесив с ним полстраны. Болезненная в детстве дочь Илларионовых Катя отняла немало сил и здоровья, и вот теперь, когда жизнь наладилась, стала оседлой, когда его заработок худо-бедно позволял жить без особой нужды и всего ничего оставалось до отставки, когда конечным пунктом проживания оказалась столица, о которой они десять лет назад не могли и мечтать, когда впереди была добрая треть жизни, Клава стала таять на глазах, ходить по поликлиникам, чего не позволяла себе раньше, и выглядела намного старше своих сорока девяти. Нужно было лечиться. Илларионов настаивал на серьезном обследовании, но того, что жену положат в раковое отделение, предположить не мог.

Вдоль проспекта Мира тянулся бесконечный ряд торговцев. Стояли вчерашние рабочие, офицеры, студенты, преподаватели, пенсионеры, воры… Продавали колготки, помаду, книги, инструменты, лекарства, сигареты, водку, хлеб, кофе, лифчики, подметки от старых ботинок, пустые банки из-под пива, хрусталь, кухонную утварь, оружие, себя, наверное, и Родину…

Иногда покупали.

Илларионову подумалось, что ряд этот — граница России. Или ее грань.

Жену он нашел в палате. Она сидела на койке и вязала внучке носки.

— Ну как ты тут? — спросил он, выкладывая на тумбочку купленные по пути апельсины.

— Ты сегодня ел? — спросила Клава, словно не слыша вопроса мужа. — Горло у Леночки прошло?

Илларионов не стал говорить, что не ночевал дома, просто рассказал о домашних делах то, что услышал от дочери по телефону.

— Что врачи говорят?

Жена поправила наброшенный на плечи пуховый платок.

— Все обойдется. Толком пока ничего не известно.

— А как ты себя чувствуешь?

— Ну как, как… Нормально. Ты пуговицу не потерял?

— Какую пуговицу?

— Оторвалась ведь верхняя, не заметил, что ли?.. И воротник грязный. Почему не переоделся?

— Забыл.

— Что на работе? Не гонит Чехерев?

— Да пока нет. Так, текучка.

Они посидели минут пятнадцать, поговорили, и всякий раз, когда речь заходила о здоровье, она отмахивалась, успокаивала и его, и себя — то ли не придавала болезни значения, то ли действительно ничего не знала о своем состоянии.

На обратном пути в коридоре его остановила медсестра и провела в кабинет к врачу. Представившись, пожилой врач спросил, как зовут Илларионова, и усадил его в кресло.

— Откуда вы приехали, Алексей Иванович? — почему-то спросил он.

— Из морга, — ответил Илларионов.

— Откуда?

— Из морга пятидесятой горбольницы.

— Что вы там делали?

— Работал.

— Вы патологоанатом?

— Почти. Следователь.

— Ах, вон оно что… Я не это имел в виду. Москвич, значит?

— Выходит, так.

— Ну вот что, Алексей Иванович. Человек вы, судя по профессии, мужественный. Скажу откровенно: дела у вашей супруги плохи. Операция почти наверняка только ухудшит положение. У нее рак желудка в четвертой стадии. Метастазы зашли слишком далеко. Вам решать, но, пожалуй, лучше будет, если вы заберете ее домой.

Илларионов похолодел.

— Неужели ничего нельзя сделать? — спросил он упавшим голосом.

— Сделать… сделать… Понимаете ли, случай практически неоперабельный. Могла бы помочь химиотерапия на очень вы соком уровне, нужны препараты, способные уничтожить клетки опухоли. Возможно применение лазерной хирургии. Но, увы, не у нас. Это, сами понимаете, стоит очень больших денег. В валюте.

— Сколько? — выпалил Илларионов.

— Тысяч пятьдесят, — ответил врач, поразмыслив.

— Сколько у меня времени?

— Месяц. В лучшем случае — полтора.

Илларионов шел, не разбирая дороги, куда-то в сторону Яузы. Несколько часов назад он со страхом подумал о тридцати долларах, в которые Лунц шутливо оценил наперсток змеиной желчи. Теперь же речь шла о пятидесяти тысячах, в которые оценивалась жизнь самого дорогого для него человека.


ВОПРОС. Что известно следствию о покушении на Филонова в настоящее время?

ОТВЕТ. Найдено оружие, из которого стреляли в Филонова, а также портфель с документами, принадлежность и назначение которых устанавливается.

ВОПРОС. Кому поручена экспертиза документов?

ОТВЕТ. Мне неизвестно.

ВОПРОС. Кто занимается установлением личностей погибших в автокатастрофе?

ОТВЕТ. Мне неизвестно.

ВОПРОС. Вы посвящены в планы следствия?

ОТВЕТ. Я отстранен от работы в бригаде.

ВОПРОС. Вы не ответили.

ОТВЕТ. Больше я ничего не знаю.

Генерал и штатские переглянулись.

— Прекращаем? — спросил сотрудник у экрана.

— Пожалуй, — поднялся генерал.

— Код? — негромко спросил один из штатских.

— Ни к чему. Они его больше не будут использовать, — на ходу снимая халат, генерал побрел к выходу.

Сергей почувствовал, что внимание рассеивается, снова наступает сонливость. Точка на экране стала расширяться, превратилась в квадрат, и экран погас.


В девятом часу в дежурную часть Южанского ГУВД пришло сообщение о том, что в 7.15 в 76 километрах от Краснодара в лесопосадке между населенными пунктами Журавская и Выселки местными жителями обнаружен автомобиль Отарова, оснащенный милицейской рацией. Прибывшие на место сотрудники краевого УУР нашли в 150 метрах от автомобиля тело Давыдова Игнатия Николаевича. По предварительному заключению эксперта смерть наступила в промежутке между 2 и 3 часами ночи в результате пулевого ранения в голову. В пруду найден пульно-дробовой бюксфлинт, принадлежавший убитому.

— Выходит, сколько километров он проехал от Кононовской? — спросил Каменев капитана Мельника, сидевшего за пультом рядом с дежурным.

— Приблизительно сто восемьдесят.

— А мы с тобой как считали, Костя?

Андреев, стоя у подоконника, жадно отхлебывал из крышки термоса горячий кофе.

— Да так и считали, товарищ майор, — ответил он бодро. — В начале первого выехали, ориентировка ушла в два, если у них была рация — они ее, конечно, перехватили и, не доезжая до поста ГАИ, бросили машину.

— Точно. А дальше идти вдвоем Отаров не рискнул — приметно, — Каменев посмотрел на Мельника. — В котором часу вы связались с Краснодарским линейным?

— В семь двадцать

— От места преступления до аэропорта часа полтора. Рейсы запрашивали?

— С половины пятого до семи тридцати ушло три: вчерашний на Питер, что был отложен из-за нелетной погоды, в шесть пятнадцать — киевский и в семь — московский. Пассажира по фамилии Отаров в списках нет.

— Какие будут соображения?

— Я думаю, товарищ майор, одно из трех: либо он отсиживается у знакомых, либо пытается добраться до Новороссийска и уйти морем, либо — по железке…


РАЗЫСКИВАЕТСЯ

ОПАСНЫЙ ПРЕСТУПНИК ОТАРОВ ГЕОРГИЙ РАФАЭЛОВИЧ 1938 ГОДА РОЖДЕНИЯ ПРОЖИВАЮЩИЙ ЮЖАНСКЕ КАШТАНОВАЯ 32 ВОЛОСЫ ЧЕРНЫЕ ПРОСЕДЬЮ ИМЕЮТСЯ ЗАЛЫСИНЫ ГЛАЗА СЕРЫЕ ВЫПУКЛЫЕ НОС ГОРБИНКОЙ РОСТ 182 СМ ТЕЛОСЛОЖЕНИЯ НОРМАЛЬНОГО МОМЕНТ ПОБЕГА БЫЛ ОДЕТ РУБАШКУ КОФЕЙНОГО ЦВЕТА СЕРЫЕ БРЮКИ ЧЕРНЫЕ КРОССОВКИ ШТОРМОВКУ ЦВЕТА ХАКИ ОСОБЫЕ ПРИМЕТЫ ВЕРХНЕМ РЯДУ ЗУБОВ ДВЕ ЗОЛОТЫЕ КОРОНКИ ЮРИСТ ПО ПРОФЕССИИ МОЖЕТ ИМЕТЬ ПАСПОРТ НА ИМЯ ДАВЫДОВА ИГНАТИЯ НИКОЛАЕВИЧА РУССКОГО 1943 ГОДА РОЖДЕНИЯ ПРИ ЗАДЕРЖАНИИ ОПАСЕН


В шестнадцать тридцать Каменев отбыл в Москву.

27

— Что вы так невнимательны, Бобровникова? «То ли тридцать, то ли сорок» — ничего себе градация!

Медсестра растерянно смотрела на экран, нервно щелкала замком кошелька и никак не могла сосредоточиться.

— Тридцать пять, — сказала она неуверенно.

— Хорошо. Рост хотя бы можете определить? Низкий, сред ний, высокий?

— Высокий.

— Выше вас?

— Выше.

— На сколько?

— На голову.

— Встаньте… Ясно, садитесь. Голова удлиненная, приплюснутая, нормальная?.. Да не молчите же, смотрите на экран!

На экране менялись контуры разных профилей — прямой, выпуклый, вогнутый; уточнялась общая форма лица в фас — круглая, овальная, прямоугольная, квадратная, ромбовидная…

— Полный Бертильон, — ворчал Илларионов. — Вы же медсестра, спинку носа от переносицы отличаете?

Подбородок характеризуется по высоте (в профиль) — расстояние от каймы верхней губы до кончика подбородка — низкий… средний… высокий…

— Похож?

— Похож… Уши только…

— Что уши?

— Оттопыренные получились, а у него…

— Поставь среднего прилегания… Так?

— Вроде…

Чужое лицо. Человек из другого мира. Чужой человек. Волевой, безжалостный.

— Две морщины у него — от носа к губам.

— Уголки губ приподняты? опущены? горизонтальны?.. Шея средняя. Средней толщины. Выступание кадыка нормальное.

— Так?

— Да.

— Что-нибудь еще?

— Да. Волосы гуще… и седина — вот тут, у пробора…

Поначалу уверенная в том, что хорошо запомнила его внешность, Бобровникова терялась при появлении на экране каждого изображения головы, волос, лба, бровей, глаз, губ, рта, зубов, подбородка, ушных раковин, шеи… Покончив с головой, перешли к конечностям. Фаланги пальцев, контрактуры, утолщения суставов, наличие профессиональных мозолей, следов порезов. Потом искали походку и осанку; мимику и жестикуляцию, голос по высоте, тембру, частоте, силе… Определяли характерные особенности речи, одежды, пытались вспомнить особые приметы» и «броские признаки», но их не оказалось.

— Возьмите пропуск. Выход найдете?

Криминалист оставил экран включенным. Илларионов курил, вглядывался в возрожденный облик незнакомца, пытаясь найти хоть что-нибудь, способное рассказать о его профессии или прошлом, и не мог: тяжкое бремя, возложенное на него врачом ракового отделения, не позволяло сосредоточиться. А может быть, это такой человек. Бывают же совсем безликие, никакие люди?.. Кроме бровей шире обычного и глубоких носогубных морщин, разве что седая прядь параллельно пробору, но и таких миллион. Самое обычное лицо. Можно узнать в каждом пятом.

— Убирай в память, — негромко сказал он криминалисту. — Давайте Примитилова!

С Примитиловым сидели еще минут сорок. Портрет, составленный по его словам, оказался похожим, разве что заострился кончик носа, стал более выпуклым противокозелок на ушной раковине да опустились уголки губ. В одном и Примитилов, и Бобровникова путались одинаково: не могли вспомнить цвета глаз — не то серые, не то голубые.

Через пять минут компьютер выдал портрет человека, назвавшегося шофером Володей, составленный по показаниям двух очевидцев. Глядя на него, Илларионов подумал, что безликость эта далеко не случайна. Следов он умудрился не оставить нигде, да и в картотеке «modus operandi sistem» искать нечего — на портрете был профессионал, посланный профессионалами. Хотя домыслы Илларионова нуждались в более весомых доказательствах, чем физиогномическое несоответствие «робота» изыскам Ломброзо.


Позвонил Шевелев. Экспертная комиссия во главе с профессором Гардтом, повинуясь строжайшему запрету Швеца выносить копии документов из стен института, готова была принять представителей прокуратуры в Пущино, где с 1967 года размещался Институт биофизики РАН.

Нежин готовил поездку.

Арнольдов искал Крильчука.

Каменев докладывал о результатах командировки в Южанск. Илларионов слушал его, изредка помечая что-то у себя в блокноте одному ему понятными значками. Лунц, проработавший полдня с трупом Лжелеонидова, откровенно кемарил в дальнем углу кабинета.

Петр рисовал на листке человечков. С левой стороны — одного, с правой шестерых. От одного к каждому из шестерых потянулись тоненькие прямые, затем стали появляться надписи: слева — Филонов, справа — Сотов, «Леонидов», Давыдов, Отаров, Реусс, Крильчук. Над головами первой тройки Петр нарисовал крестики, над головами второй — вопросительные знаки.

Каменев закончил, закурил.

— Я, конечно, понимаю, что персона народного избранника очень важна для молодой демократии, — сказал он напоследок, — но не слишком ли высока цена?

Воцарилась пауза.

— Народ безмолвствует, — Петр обвел человечков красным фломастером.

— В анатомическом театре Парижского университета есть надпись: «Hic locus est, ubi mors gaudet succurere vitae»… — заговорил Лунц.

Услышав латынь, Каменев вспомнил Костю Андреева и улыбнулся.

— Так вот, будь моя воля, я бы поместил ее во всех бюро судебных экспертиз, а в морге ФСК, ставшем мне вторым домом, вывел бы золотом: «Вот место, где смерть охотно помогает жизни». Не могу знать, что бы там поведал живой «Леонидов» — может, и ничего, — а вот мертвый он нам кое в чем помочь может. Позволю себе изложить некоторые умозаключения…

Профессор кафедры судебной медицины Лунц страдал велеречивостью и говорил на совещании у следователя так, как если бы выступал перед студенческой аудиторией.

— Первое, что заслуживает внимания, это, конечно, его особые приметы. К ним относится в первую очередь татуировка — я в этом не силен и судить не берусь. А вот со шрамом на его бедре я повозился с пользой для дела. Очень интересный шрам! Ранение было глубоким, и без серьезной операции не обошлось: крестообразное рассечение мягких тканей предверхней части бедра с повреждением надкостницы. Получено оно было лет шесть-семь назад. Насколько я помню по курсу военной медицины, судя по конфигурации швов и повреждениям глубинных мышц, можно предположить, что такое ранение могло быть нанесено стабилизатором небольшой мины калибра пятьдесят миллиметров, выпущенной из дульнозарядного вьючного миномета. Я просил сделать несколько фотографий этого шрама. На пятках и внешних сторонах ступней покойника необычные уплотнения — вероятно, он много ходил пешком в спецобуви. На пальцах рук кожа плотная, на суставах и фалангах — мозольные образования. Такие кисти обычно формируются у каратистов после нескольких лет «набивки». Судя по возрасту — тридцать два, тридцать пять лет — спортсменом он был едва ли. Вот, пожалуй, все. Дальнейшее выходит за рамки моей компетенции, но я бы посоветовал искать офицера специального назначения, получившего в Афганистане осколочное ранение в бедро. Заключение, медицинские характеристики и фотографии будут готовы к утру.

Лунц пожал каждому руку и, получив разрешение Швеца, удалился.

— Алексей Иванович, завтра вместе с ребятами из УЭП тряхните этот «Прометей». Устроим им ревизию по полной программе, — Петр встал и принялся укладывать в портфель книги из шкафа. — Пошли спать, ребята. На сегодня — все, аут!


Доехав до станции метро «Измайловский парк», он пошел домой пешком. Еще работали магазины и киоски, откуда-то доносился запах кофе.

Гудел, содрогался в низкочастотном экстазе ресторан. Подъезжали, разъезжали охраняемые бандитами хозяева жизни. По улицам сновали наколовшиеся наркоманы, свет фар и неоновых рожков тонул в их мутных, расширенных зрачках. Повизгивали проститутки. Молодой бомж, опрокинув урну возле универмага, ковырял палкой мусор. В толпе прохожих был кто-то из двадцати шести тысяч освобожденных по амнистии уголовников. Часть из них за решетку упрятал Петр — упрятал, чтобы очистить родной город от грязи, обезопасить его жителей. Но человек предполагает, а Бог располагает.

— Но кто он такой, этот Бог?..

Перед мысленным взором Петра возник эскиз огромного полотна на тему убийства Филонова, составленный из наблюдений и выводов сотрудников, словесных портретов действующих лиц, отпечатков, почерков, допросов.

Что всполошило Реусса и Отарова? Почему так поспешно и непрофессионально был убит Давыдов? Не из-за Сотова — это ясно, прошло одиннадцать лет, принцип централизации власти и децентрализации ответственности, названный принципом демократического централизма, больше не работал, теперь они могли спокойно рассказать, по чьей указке был выпущен подрасстрельный Сотов. Но они начинают темнить, скрываться, убивать друг друга, как скорпионы в банке. Тот, кто увез Сотова, прекрасно понимал, что «пальчиков» его не переделать, попадись он — и цепочка сразу выведет на тюрьму, а там и на вызволителей смертника. Значит, не должен был Сотов попадаться! Осужденный за бандитизм и приговоренный к расстрелу за убийство, он едва ли представлял информационную ценность — не клад же зарыл, в самом деле. Зачем же и кому понадобился человек, который по документам числится мертвым и искать которого никому не придет в голову?.. Кто имел власть над Яковлевым, Отаровым и Реуссом в восемьдесят третьем? Политбюро, высшие чины МВД, КГБ, ГРУ, ГУИТУ?..

— Петр!.. Петр Иванович!..

Он оглянулся. С противоположной стороны через дорогу к нему спешила Ника с хозяйственной сумкой и букетом хризантем.

— Здравствуйте, Ника, — Петр пожал протянутую ладонь. — Позвольте…

Он взял тяжелую сумку той же рукой, в которой нес портфель, набитый книгами.

— Куда же вы пропали? Я вам звонила…

— Служу, — улыбнулся он. — Как ваши успехи?

Она стала рассказывать о выставке молодых художников «Стеб-Арт», с которой возвращалась, о новой роли в инсценировке «Бедных людей», говорила просто и вдохновенно, словно они расстались утром и между ними не существовало пропасти в восемнадцать лет. От нее веяло свежестью новой, незнакомой ему московской жизни, которая, судя по всему, минует его, как миновали семейные радости, загранпоездки, религиозные таинства и многое из того, что в пору его молодости казалось недосягаемым или запретным, непозволительно роскошным или преждевременным, а сейчас стало обыденным, банальным и недостойным обсуждения. «А ведь у меня могла быть такая дочь», — с грустью подумал Петр.

— Женька завтра в церковь приглашал — племянника крестить собирается, — сообщила она.

Остановились у арки его дома. Петр отвлекся от тяжелых раздумий и впервые за эти дни вспомнил о Женьке и Нике. Оттого, что они есть, что звонят ему и общаются запросто, накоротке, оттого, что с ними можно посидеть и поболтать о выставке, выпить по сто грамм, сходить в театр, бассейн, Петр едва ли не физически ощутил, как заполняется пустота, годами разъедавшая ему душу.

— Зайдем? — предложил он.

Больше всего он сейчас боялся, что она замолчит и исчезнет, а милая болтовня прекратится, и он опять останется один на один с проблемами, от решения которых могли зависеть жизнь государства, благополучие кланов и начальствующих особ, положение силовых ведомств в коррумпированных структурах, дислокации воинских формирований и смена министерских портфелей — все, что угодно, только не его личная жизнь, частичка которой сейчас была перед ним.

— Спасибо, меня ждут. Давайте в следующий раз? — и по тому, как она отвела глаза, по смущенной улыбке и поспешно протянутой руке, он понял, что она разделит с ним компанию в следующий раз, но женское достоинство не позволяет ей принять предложение сразу.

— Я провожу вас, — Петр решительно шагнул в направлении Первомайской.

— Спасибо! Пошли к нам? В холодильнике селедка есть. Отварим картошки в мундирах…

Оба шли, нарочно замедляя шаг, говорили о картошке и селедке, об Антиохийской церкви святых апостолов Петра и Павла, «Черном квадрате», концептуальном искусстве. Ника успела прочесть кусочек «Эдды», Петр рассказывал о галерее в Казани, где был, и о Центре Помпиду, где не был — и эта чертова ересь не имела никакого иного смысла, кроме поиска взаимопонимания между двумя представителями загадочных друг для друга поколений.

«Когда у меня будет такая дочь, — думал Петр, — мне исполнится шестьдесят два года… Нет, не дожить…»

Нещадно матерясь, пиная фонарные столбы, киоски и урны, по перекрестной улице толпой прошли пьяные подростки. Их вопли омрачили прогулку, но немного, ведь вид пьяного хулигана стал неотъемлемой частью жизни для любого россиянина.


«Амфора, я — Дым, объект направляется к метро «Первомайская». С ним женщина».

«Дым, проследите за ними».

«Понял вас. Выполняю».

28

В шесть часов утра у гаража собрались Швец, Шевелев, Лунц, Боков и Воронков. Завгар собирался отправить их на «РАФе», но Боков распорядился подать «правительственный», недавно вышедший из капремонта «ЗИЛ-117» — «для солидности и комфорта».

До самой МКАД раскачивались ото сна. Боков, накануне побывавший на совещании у Ерина, сыпал итоговыми показателями борьбы с преступностью за январь — сентябрь. Швец пребывал в состоянии полудремы, то погружаясь в неглубокий, тревожный сон, то чувствуя прилив небывалой энергии. В моменты, когда веки слипались и голова беспомощно клонилась к груди, в памяти его всплывали дорогие сердцу воспоминания, вызванные знакомой с детства дорогой на юг, по которой они с отцом не раз ездили на стареньком «москвиче-401» на дачу. Во сне снова и снова возникала дочь бакенщика, она стояла на мостках на противоположном берегу и, размахивая косынкой, подзадоривала: «Плыви же, Петька, быстрее плыви, ну?!» И он — почему-то теперешний, сорокалетний — подплывал, но вместо Насти видел вдруг смеющуюся Нику и… просыпался.

— …А в общей сложности один миллион девятьсот девять тысяч четыреста пятнадцать по России, из них раскрыто — пятьдесят восемь и восемь десятых процента.

— Капля я море.

— Ну, положим, не капля, хотя не густо, конечно.

— Смотря с чем сравнивать.

— С Америкой или с 1913 годом, разумеется.

— А по Чечне, Андрей Николаевич?

— Данных не представили.

Туман перед глазами рассеялся. Впереди, наподобие взлетной полосы, улетала вдаль широкая трасса, голоса затихали, и в мозгу снова и снова прокручивались детали, обрывки разговоров со свидетелями, потерпевшими, мизерные факты и улики по филоновскому делу, фрагменты допросов. Полученная установка на ограниченный срок расследования заставляла буквально порами ощущать уходившие в небытие секунды, уплотнять время, и совесть недовольно напоминала: мало, мало, мало, Швец! Быстрее, быстрее, быстрее работай! Думай, думай, думай!..

В депутатском корпусе никого по фамилии Елахов не оказалось. Никаноровичей же было целых два: депутат Анатолий Термезов и депутат Ефим Окунь. Оба не знали или почти не знали Филонова, ничего общего с ним не имели, и его записи в депутатском блокноте не касались сферы их деятельности. Впрочем, записи были и другие: «350 тыс. в И. С.», «Доски, горбыль — 1,4 куб. м.», «Шустову лекарство от ишем.», «Турецкий брак»… — все данные были проверены, относились, как выяснилось, к депутатскому быту, закончившемуся выстрелом на людном Арбате.

— Пензяки круто работают. Вот у них — семьдесят три процента.

— А в Еврейской автономии?

— Точно не помню, что-то порядка семидесяти. И зарегистрировано всего четыре тыщи с небольшим…

Снова одолевала дрема, но Петр уже не путал девчонку из детства со знакомой, поразившей воображение старого холостяка. Уцепившись за неясную, безотчетную мысль о Нике, он почувствовал, что его по-человечески тянет к ней, как к спасительному, тихому островку в бушующем океане будней. Вероника… Зачем она актриса? Будто металлический рубль — новый, блестящий, неразменный — ударился о придорожный камень и рассыпался на сотню мелких монеток, тут же исчезнувших в густой пыли. Разменять одну-единственную жизнь на сотни чужих — временных, вымышленных… Зачем? Ради собственного удовольствия? В чем оно?.. «Инстинкт театральности… Весь мир — театр…»

— А по составу, Андрей Николаевич?

— Бешеный прирост мошенничества, а кражи, например, убывают. Вот, Шевелев, как психолог, скажет вам, к чему бы это.

— Во-первых, я не психолог, начнем с этого. А данные эти свидетельствуют о всеобщей дебилизации населения. Вы, конечно, ожидали, что я скажу о возросшей наглости преступников? Понятно, дать себя обокрасть — одно, а когда он мошенничает, глядя тебе в глаза… Но ведь и ты смотришь ему в глаза? Если верить Чезаре Ломброзо, у него на роже все должно быть написано — каинова печать от рождения: мошенник! Я их, например, за версту чую.

— Ох, не зарекался б ты от сумы, Шевелев!

Каинова печать. Вчера в следственной камере в присутствии Илларионова Швец допросил Слепнева и Завьялова. Опухшие лица, отсутствующие взгляды, дрожащие пальцы, позднее раскаяние, никаких попыток оправдаться, и даже поисков смягчающих обстоятельств никаких — только маски. Бывшие военнослужащие из хозроты в/ч 1132 внушали отвращение. Ничего нового допрос, проводившийся если не с пристрастием, то в довольно жесткой форме, не дал — версия об умысле не подтверждалась, фамилии косвенно виновных в ДТП из плана расследования можно было вычеркнуть, передав дело в трибунал. И все-таки… «Мало, мало, мало, Швец! Быстрее, быстрее!.. Думай, думай!..»

-..и всегда стремились воздействовать на мозг. Как на кибернетическую систему управления, абстрактно, вне зависимости от материальной природы. Взять хотя бы астральное прозрение, третий глаз, способный увидеть больше, чем отпущено человеку. Путем медитации человек может покинуть тело, вознестись над миром, ограниченным физическим пространством. И ничего противоестественного! Может быть, в поздних экспериментах Кашпировского или старика Вольфа это и выглядит как оружие, но только с точки зрения ортодоксов. И все равно полета мысли не запретить, как и движения души. И то и другое способно перемещаться во времени, а значит, имеет потенциал, материальную основу…

«Странно вообще, что она все время занимает мое воображение. Человек из другого мира, на восемнадцать лет моложе — зачем?.. В сорок не стоит менять жизнь. Хм, страх, который роднит алкоголиков и холостяков: первые боятся протрезветь — им кажется, что внешний мир изменится тогда не в лучшую для них сторону, вторые, привыкнув к долгому одиночеству, опасаются перемен, которые неизбежны с появлением женщины… Что это за имя — Вероника?.. Нормальное имя, такое же, как Вера, Надежда, Любовь…»

Петр тряхнул головой, избавляясь от тошнотворного полузабытья. Машина остановилась на каком-то перекрестке в Подольске.

— …направить его труднее, чем, скажем, электромагнитное поле — индивидуальный фактор и почти невероятная концентрация. Но если их, эти поля, идентифицировать, то создание подобной аппаратуры становится реальностью и ее можно на основании расчетов настроить на что угодно!..

Володя говорил ненавязчиво, несколько отчужденно, словно речь шла о самых обыденных вещах.

— И манипулировать сознанием масс и отдельных индивидуумов, — с вызовом вставил Лунц, кивнув лысой головой.

— А зачем им манипулировать, Никита Григорьевич? — насмешливо повел бровями Шевелев. — Да люди деньги платят за сеансы экстрасенсов и ясновидящих, причем немалые! Охотно подставляют свои мозги, желая изменить их допотопное устройство без особых на то усилий.

— Ну, а когда на них воздействуют, скажем, органы массовой информации?

— Если не по принципу двадцать пятого кадра, запрещенному во всем мире, то пожалуйста, — пожелал принять участие в разговоре Боков.

— Запрещенному?! — засмеялся Шевелев. — Как же, как же! А по какому же еще?.. В самом по себе сообщении, кажется ничего и нет. Возьмем простые сводки о криминальной обстановке — изнасилований столько-то, что на пять больше, чем за прошлое полугодие, грабежей — столько-то, что свидетельствует о возрастании этого рода преступлений, мошенничеств — в два с половиной раза больше, чем за прошлый год, и так далее. И вот уже человек, который просто читает газеты, смотрит по вечерам программу «Время», слушает в дороге или на рыбалке приемник, начинает чувствовать себя неуютно, престает по вечерам выходить на улицу, посещать театры, общаться с друзьями. И к прекрасному приобщается разве что по телеящику, с помощью которого по принципу двадцать пятого кадра его мозги подвергают адской обработке: там убили, там повесили, там ограбили, там взорвали, там сбили машиной, изнасиловали, расчленили… Вода камень точит, человек тупеет, озлобляется, ощущение дискомфорта нарастает. Чувство страха перед обществом перерастает в ненависть к нему, передается соседу, сыну, мужу, распространяется, как чумная эпидемия. А ему с экранов и газетных полос талдычат снова и снова: «А вспомни, как было раньше! И как теперь. Хорошо при демократах? А все Ельцин, все бездарное правительство, все евреи, масоны!..» Ситуация накаляется до такой степени, когда достаточно чиркнуть спичкой, прокричать: «Бей жидов, спасай Россию!», и начнутся погромы. Достаточно показать пальцем на Ельцина и обозвать его политическим импотентом, как появляется неизменный во все времена господин избавитель и говорит: «Я искореню преступность! Я дам каждой женщине по мужу! Я расширю просторы нашей Родины до Индийского океана, а преступников-чеченцев сотру с лица земли! Обещаю перевешать кооператоров, наживающихся на вашей крови, а их добро разделить по справедливости!..» И общество, подготовленное к приходу этого провокатора, поколение, позабывшее или просто не испытавшее диктатуру, уже кричит: «Даешь Сталина!» Это что, по-вашему, не психотронное оружие?.. Все элементарно просто: создается невыносимая криминогенная и экономическая обстановка, обвиняется существующий строй и при полной поддержке народа свергается в пользу тех, кто этот переворот подготовил. Маркс, Энгельс, Ленин, Гитлер, Сталин, Геббельс пришли к власти и удерживали ее при помощи психотронного оружия. Цитирую: «МЫ НЕСОМНЕННО СВЕДЕМ КОГДА-НИБУДЬ ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНЫМ ПУТЕМ МЫШЛЕНИЕ К МОЛЕКУЛЯРНЫМ И ХИМИЧЕСКИМ ДВИЖЕНИЯМ В МОЗГУ…» Фридрих Энгельс, «Диалектика природы». Вот и сводят потихоньку, воплощают мечту классика в жизнь. А как только абстрактное явление генерируется в конкретный физический или химический процесс, так становится возможным и управление этим процессом. В данном случае речь идет только о революции и эволюции.

— В данном случае речь идет о преступлении. Если то, чем предположительно говорят эти документы, стало реальностью — не исключено, что готовится массированный удар по мозгам, причем манипуляции с общественным сознанием приведут к таким жертвам, которых история еще не знала, — резко заговорил Боков. — Телевизор на твой мозг давит? Так выключи его, не смотри! Газеты будоражат воображение? Не выписывай, спи спокойно. Но когда какие-нибудь «зомби» или «киборги» начнут расчищать дорогу своим создателям, то ты мою криминальную статистику вспомнишь, как май в январе. А еще и самого тебя к розетке подключат и заставят голыми руками жар загребать. Ты будешь гореть и задыхаться от запаха собственного паленого мяса, но ничего не сможешь сделать: мозг будет управлять тобой помимо твоей воли. Не успеешь выгрести — не беда, придет другой. Маленькая группа кукловодов поживет всласть, это тебе, понимаешь, не атом, который для всех одинаково опасен — для рабов и хозяев.

— Андрей Николаевич, — обиделся вдруг Шевелев, — вы уж извините, что вам в одном автомобиле с идиотом пришлось ехать. Уже Климовск, а там Чехов, Серпухов — и поворот на Пущино, недолго осталось.

— Не понял…

— Я тоже не понял, при чем тут Фома, когда я вам про Ерему рассказываю? Или вы меня за сторонника подобных изобретений приняли?..

— А что ж ты мне про средства массовой информации талдычишь, когда речь идет об оружии?

Шевелев откашлялся, как перед докладом, и, с трудом скрывая несвойственное ему раздражение, заговорил громко и отрывисто:

— Специально для прокуроров провожу прямую параллель: каждый вечер по «Маяку», купленному с потрохами, транслируется программа «Аум сенрике». Японская секта «Учение истины Аум» арендовала спорткомплекс «Олимпийский» и проводит там целенаправленную обработку мозгов. Приемник, конечно, можно выключить, а вот спорткомплекс, арендованный, кстати, за четыре тыщи баксов в день, переполнен: их учение, которое всякому здравомыслящему человеку покажется белибердой, слушают тысячи юношей и девушек. Не знаете, почему?.. Я тоже не знаю. Родственники молодых людей, ушедших из семей к сектантам, считают, что они либо загипнотизированы, либо испытывают какое-то иное воздействие на психику. Надеюсь, о «белом братстве» вы слышали? А о том, что Кривоногов, его отец-основатель, был сотрудником центра по созданию психотронного оружия? Но вы «Маяк» не закрываете, в «Олимпийском» не производите аресты, в комиссию международного центра по правам человека не обращаетесь…

Распогодилось. Сон прошел. Петр слушал доводы Шевелева и вялые возражения Бокова, но в перепалке, возникшей в преддверии встречи с экспертами, участия не принимал: спор носил несколько абстрактный характер, под юридические категории не подходил, а проблема наличия или отсутствия мифического оружия отношения к убийству Филонова пока не имела. В создавшемся цейтноте светские беседы были роскошью. «А если они подбросили документы, связанные с некогда отвергнутым проектом, чтобы направить следствие по ложному пути? — вдруг подумал он. — Психотронное оружие не «Бушман», его в руках не подержишь, и эту болтовню к делу не пришьешь…»

Впереди показался мост через Оку.

— Это все слова, — пренебрежительно усмехнулся Боков. — Я туда не за словами еду, мне и твоих было бы достаточно. Суду вещдок нужен, его красивыми речами не убедишь.

Шевелев помолчал, глядя на реку, и вдруг спросил:

— Андрей Николаевич, у вас блокнот есть?

— Ну.

— Вы можете его достать?

Боков достал блокнот и ручку.

— Дальше что?

— Дальше напишите число, имя, год и название животного.

— Зачем?

— Для вещдока.

Боков посопел, почесал затылок, занес в блокнот слова. Все с интересом следили за его действиями, и только Шевелев, казалось, безучастно смотрел на плывущий по Оке катерок.

— Ну, написал, — сказал наконец прокурор.

— Теперь я назову все, что там написано, а вы передайте блокнот Швецу, пусть проверит… Итак, число — 1945, имя — Наташа, город — Пущино, животное — Кот. Как дела, Петя?

— Порядок, — улыбнулся окончательно проснувшийся Швец.

— Ну, ты даешь, — недоуменно покачал головой Боков. — Как это у тебя получается? Научи!

Сидевший впереди Шевелев оглянулся и посмотрел на своего оппонента в упор.

— Надзирать за точным и единообразным соблюдением законов на территории вверенной вам державы научить можно, — сказал он без особого расположения. — Так, кажется, предписано Конституцией? А читать мысли научить нельзя, но это не значит, что они не поддаются прочтению. Стало быть, и влиянию. Хотите, заставлю вас молча прыгнуть с этого моста?

Боков вытер платком шею.

— Не хочу, — буркнул он.

Воцарившуюся тишину взорвал истеричный хохот Славика Воронкова, обратившего внимание на то, куда направлено зеркальце заднего вида…

29

«Семь часов ровно», — сообщила китаянка в часах.

Пробежав свои сорок кругов по покрытой наледью дорожке парка, Женька вернулся домой и встал под душ. Все утро он думал об участии в предстоящем таинстве крещения. Крещенный во младенчестве, он ничего не помнил об этом обряде и свою роль восприемника представлял смутно.

Сидя с закрытыми глазами в шпагате, он пытался представить берег невиданного Иордана и тридцатилетнего Христа. На берегу собрались сотни людей в белых одеждах, длинные тонкие пальцы Иоанна легли на голову Иисуса, стоявшего по пояс в воде… Женька потерял картинку, мешало ощущение дикой фальши, связанной с предстоящей ему ролью крестного, таинство не вписывалось в контекст современной жизни, не верилось в благоговейное отношение к церкви ироничного не по летам племянника. «Чушь какая-то!.. Бред собачий!.. Зачем ей это понадобилось? — ругал Женька сестру, представляя в качестве дьявола, которого надлежало оплевать согласно обряду, Мишкиного отчима Зину: — Еще при погонах и табельном оружии в храм заявится, лицемер!» Впрочем, Зина шел у возлюбленной жены на поводу, но та наверняка меньше терзалась по поводу предстоящего таинства, нежели восприемник и оглашенный, вместе взятые. Женька хотел бы отнестись к крещению Мишки как к некой условности, пустяку, модному ритуалу, но не мог, а исполниться Святого Духа был также не в состоя-нии. Такая двойственность раздражала. «Грешен, грешен, как Мария Магдалина… Разбойник на покаянии», — и, поразмыслив, что в этом мире все равно некому бросить в него камень, снова обратился мысленным взором к святым образам. В облике Иисусовом окунулся с головой в Иордан, ощутил плотность теплой воды, а вынырнув, услыхал хлопанье крыльев над головой и громоподобный глас с неба, сопровождаемый вспышкой отразившегося в реке светила.

Сразу же за крещением перенес себя в пустыню Иерихонскую, которая была куда пострашнее Иорданской долины, где обитал Креститель. Дикие звери и разбойники, населявшие ее, вернули Женьку в знакомый мир борьбы и искушений, в котором нужно было умудриться выжить и устоять перед соблазнами. Параллель примирила его с несвойственной ролью; то, что, выйдя из церкви, племяш окажется в пустынном царстве безразличия и зла, придавать смысл сегодняшнему крещению. Что ж, пусть обретет ангелов-хранителей, пусть они помогут ему выжить в сумасшедшем мире. Материнский инстинкт, видно, подсказал сестре этот способ оградить сына от несчастий.

Но едва Женька открыл глаза, в сердце снова ворвался бес сомнений: «Чушь!.. Бред собачий!..» Он устыдился благочестивых мыслей, не посещавших его прежде. Пятнадцать минут терзаний вместо медитативного успокоения нарушили душевное равновесие, тренировка пошла насмарку.

За завтраком он снова пытался оправдать свое участие в том, во что не верил и чего боялся — не Бога, конечно, но богохульства, вранья самому себе. «Сбегал в церковь, пострелял, погулял на сребреники покойного Изгорского, почитал нотацию крестнику о том, как следует жить во Христе», — ерничал он, уминая рыбное филе.

По пути на стоянку вспомнил день, когда узнал о предстоящем Мишкином крещении. Злополучный день. Вспомнилась дверь Шейкиной, кавардак в комнате, совсем, как после налета на квартиру Изгорского, о котором рассказывал покойник. Тот же почерк. Но если эти спецслужбы, которые следили за Изгорским и слышали их разговор, знали, за чем посылал его старик, то почему же он, Женька Столетник, до сих пор ходит по земле?..

Он что, не нужен им?

Или наоборот — нужен?..

Шериф радостно приветствовал хозяина у ворот, завалился на бок, стуча по земле хвостом.

— Поешь домашнего, тварь Господня, — погладил его Женька и вывалил в миску смесь «Чаппи» с макаронами. — Эх, ты! Прозябаешь тут без настоящего дела.

Как и в тот день, стоянку охранял Николай.

— Жека, ключи завтра оставишь?

— Подружку покатать?

— Я там горючки на шару раздобыл, вылил в твой бак.

— Ладно, в чем проблема-то…

Женька разогнался, накатом выехал на Измайловский, скрипнул тормозами. «Значит… не заехай я тогда к Таньке, — осенило его, — живым из Лобни мне бы не вернуться?!» В суете последних дней ему не приходило в голову, что те, кто убрал Изгорского и Шейкину, должны были непременно избавиться и от него: он в любой момент мог сообщить в органы, что между этими убийствами существует одному ему известная связь. Но почему до сих пор никто не пытался отправить его на тот свет?

«Если у крещеного человека есть ангелы-хранители, то у меня их, очевидно, батальон!» — успокоившись, решил он и нажал на газ.


Женькиной кумой по настоянию Таньки стала какая-то дура из министерства высшего образования. Ему было все равно, хотя в церкви несколько раз пришлось отворачиваться: дура крестилась левой рукой, правой в это время поправляя лифчик.

Приехали загодя. Женька купил нательный крестик и десяток свечей. Зина сиял, как новенький жетон в метро, водил Мишку за руку, разглядывая иконы Спасителя и Богородицы, а храмовый образ Серафима Саровского произвел на него такое впечатление, что он искренне, хотя и неумело, перекрестился и поставил перед ним все свечи сразу.

Оглашенных оказалось десятеро. Шестеро младенцев, Мишка, добродушный еврей, решивший обратиться в христианство перед отъездом в Израиль, и молодая семья. Восприемников было в два раза больше: родители, сестры, братья и их друзья. Стали подтягиваться прихожане, к началу таинства небольшая церковь оказалась заполненной. Потрескивали свечи, пахло воском и сыростью. Церковный староста суетился подле купели. Наконец вышел отец Василий — седовласый, седобородый старик с проницательными, молодыми глазами. Спрашивая имена тех, кому отныне суждено было стать рабами Господа, он расставил оглашенных и крестных в положенном порядке, мягким, проникновенным голосом растолковал обязанности восприемников и порядок таинства, молча переложил свечку из правой руки Женькиной кумы в левую и приступил к молитве.

Женька смотрел на него, слушал, силясь понять смысл молитвы, но внимание его рассеивалось, он поглядывал то на Мишку, то на сестру, оказавшуюся в заднем ряду; потом стал наблюдать за Зиной, который потихоньку пробирался к незаполненному пространству возле панихидного столика. Там стоял высокий, военной выправки мужчина с правильными, ничем не примечательными чертами лица и неотрывно смотрел на священника. Зина подошел к нему, весело хлопнул по плечу и протянул руку для приветствия. «Вот дурак, прости Господи», — подумал Женька, знавший о том, что в храме не принято здороваться за руку. Мужчина вздрогнул от неожиданности, неохотно ответил на рукопожатие. Общаться с Зиной, судя по всему, он расположен не был — отвернулся к священнику, но не перекрестился вместе со всеми при упоминании Духа Святого, а лишь почтительно склонил голову. Потом он несколько раз кивнул, очевидно, отвечая на вопросы Зины, растянул губы в холодной улыбке и стал пробираться к выходу. Оставшись у кануна один, Зина поглядел вслед знакомому и возвратился к жене.

Отец Василий окропил Мишку водой. Срезав клочок волос, смешал их с воском и бросил в воду. Трижды обходя купель, Женька держал крестника за руку и чувствовал, как рука племянника напряжена, видел светящиеся торжеством Мишкины глаза, выдававшие душевное волнение. После хождения вокруг купели отец Василий прочел Апостола, размахивая кадилом, и Евангелие. Неустанно повторяя «Печать дара Духа Святого», принялся освящать глаза, губы, ноздри, груди, руки, ноги крещенных, храм наполнился ароматом мирра и ладана, плачем младенцев и молитвенным шепотом прихожан.

— Ну, Мишаня, поздравляю тебя, — Женька поднял племянника на руки и поцеловал, когда часа через два все вышли из церкви в притвор.

— Надо отметить, — неизвестно кому говорил Зина и тряс Мишкину руку, — такое дело и не отметить — грех!

— Между прочим, грех во время крещения болтать в храме, а также пожимать руки прихожанам, — незлобиво заметил Женька, отпирая ключом дверцу машины.

Зина засмеялся.

— Бог простит! Я Борьку лет восемь не видал. Он у меня в батальоне ротой управления командовал. Я тогда подполковником, начштаба был, а он капитаном. Классный специалист, его после из-под Гомеля куда-то забрали — в Афган или в разведку. Что-то я его не вижу… ушел, наверно. Тоже кого-то крестить приходил… Ладно, поехали!

— А он, что же, не узнал тебя? — спросил Женька, когда все сели в машину.

— Он-то? Узнал! Еще как узнал — столько было выпито, страшно вспомнить!

— Зина! — одернула мужа Танька.

— Все, молчу, молчу, — приложил тот палец к губам, вспомнив о запрете на алкогольную тему.

Женька вырулил на дорогу, поехал не спеша по правой полосе.

— Татьян, а, Татьян? — «акая», протянула кума. — А кто отмечать-то крещение будет? Кум за рулем, Зиновий Палыч в завязке. Эх, мужики пошли!

— Вот мы с тобой и отметим, — вздохнула Танька, — а они поглядят.

— О чем задумался, детина? — взъерошил волосы на Мишкиной голове отчим.

— О добром разбойнике, — серьезно ответил сын.

— Добрых разбойников не бывает, — сообщила крестная мать из министерства высшего образования.

— Когда Иосиф и Мария с Младенцем Иисусом на руках убегали от Ирода в Египет, — задумчиво глядя в окно, сказал Мишка, — на них напали разбойники. Они хотели их ограбить и убить. Но один из разбойников пожалел святое семейство и упросил своих товарищей не убивать беглецов.

Все молча посмотрели на новообращенного.

— Выходит, если бы не разбойник, не было бы и Христа? — предположил Зина.

— Интересный поворот, — сказал Женька и подумал, что все нынешнее торжество заключается в превращении ребенка в раба Божия. Хотел спросить, понимает ли это крестник, но решил, что это ни к чему — пусть лучше подчиняется власти Бога, чем власти дьявола.

Раз уж третьего не дано.


30


На улице было безветренно, но холодно, и, несмотря на это, ученые гостеприимно вышли навстречу. Шествие возглавлял Герман Савельевич Гардт, пятидесятишестилетний доктор наук, биофизик — радушный человек невысокого роста. Они встречались со Швецом один раз, но сейчас он шел к Петру, улыбаясь ему, как старому доброму знакомому:

— Очень рад видеть… Как доехали?..

Петр поздоровался с остальными, пошел за Гардтом в основательное, массивное здание.

Утверждавший экспертов Петр знал их всех, остальные знакомились. Не обошлось без сюрпризов.

— «Висит нитка, а на ней — Никитка!» — громко произнес вдруг нейрохирург Веренеев, ткнув пальцем в обалдевшего Лунца и широко улыбаясь.

Никита Григорьевич уставился на Веренеева и с минуту морщил лоб, припоминая что-то.

— Юрка?! Веренеев?! — просиял он наконец.

— Йес! Точно! Они обнялись.

— Знакомьтесь, коллеги: мой однокурсник, ленинский стипендиат, между прочим…

Тремя остальными были радиобиолог Столбов, доктор наук; Вячеслав Рудольфович Рудин, профессор, физик-атомщик, чье интервью недавно было опубликовано в «Комсомолке» в связи с присвоением ему Госпремии в области науки; и Иосиф Борисович Фай, недавно переехавший в Москву из Киева, где работал еще с академиком В. М. Глушковым в Институте кибернетики АН Украины.

Несмотря на протесты гостей, хозяева накормили их горячими сосисками в институтской столовой.

— А кофе чуть позже, — пообещал улыбчивый Гардт. — Отличный, стопроцентный «мокко» — оттуда…

Говорили о погоде, о Москве, о предстоящем утверждении Госбюджета — обо всем, кроме дела, словно хотели исчерпать поскорее не относящиеся к нему темы. Лунц с Веренеевым вспомнили однокашников, обменялись информацией о том, как сложились их жизни. Наконец в отличном расположении духа все поднялись на второй этаж.

— Кофе вы варите сами? — поинтересовался Петр.

— Дома сам, здесь — секретарь. Замечательная женщина, на все руки — английский, французский, компьютер, стенограмма. На мизерной, знаете ли, не по талантам зарплате. Бесспорно, очень преданный человек…

Швец остановился возле двери с табличкой «Столбов О. С.».

— Олег Сергеевич, а это, стало быть, ваш кабинет?

— Какой уж там кабинет, Петр Иванович! Так, обиталище.

— Можно заглянуть?

Столбов вернулся к двери, которую явно намеревался проскочить мимо, торопливо пошарил по карманам в поисках ключа.

— Пожалуйста, только у меня там не прибрано, извините… В соседней комнате потолок осыпался, пришлось компьютер забрать и кое-какие бумаги из шкафа… — он так растерялся, что не мог попасть ключом в скважину.

Остальные остановились, удивленные странной прихотью следователя, и только Боков, перехватив взгляд Петра, чуть заметно кивнул в знак одобрения.

Кабинет Столбова был действительно немногим больше чулана. Половина пространства была занята наваленными грудой папками, на столе стоял накрытый целлофаном компьютер, вдоль оконной стены — нагромождение стульев, обитых велюром.

— А почему бы нам не посидеть здесь? — неожиданно предложил Швец. — Очень напоминает мой кабинет, вполне рабочее помещение.

— Здесь?! — у Столбова запотели очки.

— А кофе перейдем пить к Герману Савельичу. Проходите, товарищи, — Петр решительно перешагнул порог и принялся расставлять стулья.

— Да, но… почему? — растерялся Гардт, расставшись с улыбкой. — У меня намного просторнее и…

— Слава, помоги Герману Савельевичу принести сюда бумаги, — распорядился Петр, не вдаваясь в подробности, и выразительно посмотрел на часы.

Гардт и Воронков направились в кабинет заместителя директора. В коридоре профессора перехватили двое посланцев Новосибирского академгородка, увязались за ним до самого кабинета.

— Герман Савельевич…

— Некогда, коллеги, некогда… Давайте-ка лучше отложим нашу беседу на завтра, очень прошу меня извинить…

Эксперты расселись за столом Столбова. Заметив пепельницу на подоконнике, Петр по-хозяйски вытряхнул окурки в корзину и чуть приоткрыл форточку. Когда вернулись Гардт и Воронков с двумя папками — синей, с копиями документов, и красной, с коллегиальным заключением ученых — он попросил запереть дверь на ключ.

— Если не возражаете, перейдем к делу. Владимир Дмитриевич сказал, что вы хотели конфиденциальной встречи. Чем это вызвано?

Эксперты нерешительно посмотрели друг на друга.

— Если можно, я… — Гардт потер руки, точно согревая их на холоде, посмотрел на Швеца. — Мы подготовили коллективное заключение по областям, как вы просили, проверили содержащиеся в представленных на экспертизу документах расчеты… Видите ли, Петр Иванович, я хотел бы… то есть, мы хотели бы знать, нет ли в вашей просьбе конфронтации с э-э…

— С кем же?

— С властью, с вашего позволения.

— То есть, не готовит ли Генеральная прокуратура государственный переворот, вы хотите спросить? — улыбнулся Петр.

— Ну, не совсем так, но…

— Но что-то в этом роде, да? Спешу заверить: нет, не готовит. Мы действуем в рамках Конституции и в интересах Российского государства.

— Если бы подобное задание было возложено на нас Правительством или, скажем, Президентом, прошу правильно понять, то сомнений подобного рода, конечно, не возникло бы. Когда экспертизе подвергается государственная программа…

— Почему вы так решили?

— То есть?..

— Почему вы решили, что за этой программой стоит ни много, ни мало — государство?

Гардт снова улыбнулся, оглядел коллег.

— Потому же, любезный Петр Иванович, почему вы обратились ко мне и к моим коллегам, мы в некотором роде специалисты. По крайней мере, наших знаний достаточно, чтобы понять масштабы описанного здесь открытия, его стоимость и значение для науки. Если угодно — для всего человечества. Речь идет о многочисленных экспериментах на людях, о сложнейшей сети устройств по всей территории страны, о миллионных валютных вложениях. Это можно осуществить только в рамках государственной программы, подобной строительству атомной станции небывалой мощности или космическому полету на Венеру. Если слово «рамки» здесь вообще уместно… Непонятным остается только одно: кто позволил принести в жертву такое количество людей и как проблема, над которой бились сотни выдающихся умов с тех самых пор, как существует наука, могла решаться в тайне.

— А кто позволил Сталину, Гитлеру принести в жертву десятки миллионов людей? — спросил Боков.

— То есть, вы хотите сказать, что об этом не было известно и… там? Другими словами, это никем не было санкционировано?

— Ну, кем-то это было санкционировано, разумеется. Вот мы и хотим узнать — кем.

— Значит, в государстве существует… другое государство? Не менее, а может быть, и более мощное, но преступное, готовое прийти к власти, а то и ко всемирному господству? Судя по этим документам, они располагают оружием, которое по одному сигналу приведет в действие любого человека, группу людей, население города, страны, целый народ… Мы неоднократно пересчитали и проверили все эти данные, проверили на компьютерах, но, простите, все еще не можем отделаться от мысли, что это мастерский, невероятно дерзкий роман сумасшедшего писателя-фантаста.

Гардт замолчал. Взоры устремились на Петра, как будто он мог что-либо прояснить во взволновавшем ученых вопросе.

— Герман Савельевич, — сказал он, — поверьте то, о чем вы сейчас с такой, я бы сказал, несвойственной большому ученому эмоциональностью, поведали, звучит для меня и моих коллег странно. Вы приняли эти документы за роман сумасшедшего фантаста, а я ваши слова — за розыгрыш.

— Да помилуйте!..

— Одну минуточку. Постараемся успокоиться, отбросить эмоциональные оценки и недоумение, и поговорим только о том. что содержит доказуемую информацию. Надеюсь, теперь вам понятно мое решение перейти для этого разговора в кабинет Олега Сергеевича, который не мог быть подготовлен к нашей встрече заранее?

— Да, но никто не знал об этой встрече, кроме нас. А мы не самоубийцы, чтобы сообщать о ней кому бы то ни было.

— Нам всем хочется в это верить.

— Петр Иванович, — заговорил Рудин, не отводя взгляда от своего отражения в полированной крышке стола, — если не секрет, хотя какие могут быть от нас, посвященных во все это, секреты? Позвольте узнать, как к вам попали эти документы? Это так называемые «сгустки», или «итоговые карты» — тоненькая книжечка Конституции, за которой стоят десятки кодексов. А промежуточные, «поэтапные карты» у вас тоже есть?

— Честное благородное, Вячеслав Рудольфович, не потому, что это секрет, и не потому, что я не хочу занимать ваше время, но я вам не отвечу. Во-первых, вы мне все равно не поверите, а во-вторых, вам ни к чему быть носителем посторонней, не относящейся к вашим непосредственным обязанностям информации, хотя бы из соображений безопасности. Что касается «поэтапных карт», то их у нас нет. Но будь они у нас, мы все равно бы не разобрались без вашей помощи и обязательно познакомили бы вас с ними. И последнее, что я хочу вам сказать, чтобы отчасти снять напряжение. Сегодня же по возвращении в Москву я познакомлю с вашими заключениями исполняющего обязанности генерального прокурора, и он, я полагаю, доведет ход расследования до сведения Президента. Теперь мне хотелось бы услышать от вас все подробности в популярной форме. Как вы сами понимаете, учебников, по которым я мог бы подготовиться к восприятию научной информации на эту тему, не существует… Вы позволите, я покурю там, в форточку?

Швец и еще несколько человек закурили, сгрудившись у окна.

— Хорошая погода, — негромко сказал Лунц.

— Последние деньки, — с сожалением вздохнул Фай, раскуривая трубку. — А там — спячка до весны.

— Почему спячка, Иосиф Борисович? — улыбнулся Боков.

— Не люблю холодов. Зимой у меня мысли замерзают…

Швец был хитрым и скрытным следователем. Хотя любой, с кем ему приходилось общаться, не угадал бы этого ни по его внешнему виду, ни по манере держаться. Но манера эта входила в тактику расследования. Плох тот сыщик, считал он, который не может просчитать ситуацию ходов на пять вперед, а лучше — на десять. Любой преступник — сознательно или нет — готовит пути к отступлению, в числе которых, как минимум, алиби или легенда. Те же, с кем чаще всего приходится иметь дело «важняку», делают это всегда сознательно и готовят по нескольку легенд, да еще с использованием видеоматериалов, компьютеров, больших денег, прочных связей, открывают счета в зарубежных банках, а уж распознать психологию следователя для них и вовсе пустяк. Поэтому даже для тех, с кем Петр работал бок о бок, он был всегда закрыт наполовину — на ту самую половину, в которой оставались эти пять запасных ходов.

Он отлично знал о содержании и значении документов, отданных в ИБФ на экспертизу. В течение нескольких часов выписывал из восстановленных копий формулы и термины, провел с бессонную ночь за тщательно подобранными в библиотеке ака-демическими журналами «Кибернетика», «Биофизика», «Радиотехника и электроника», за учебниками Ландау, словарями и многочисленными копиями статей, касавшихся психотронного оружия, половина которых была переснята для него из зарубежных изданий. За прошедшие сутки Петр не потерял ни одной минуты. ЗИЛ был единственным местом, в котором он позволил себе вздремнуть и расслабиться. Определяя состав комиссии, не покидавшей института в силу ограниченности временем, он составил перечень отраслей промышленности, которые могли иметь причастность к созданию психотронного оружия; знал наперечет все НИИ Украины и России, где проводились парапсихологические исследования. Швец не взял с собой никого, кто был сведущ в этих вопросах больше Лунца, Воронкова и Шевелева, не говоря уж о Бокове: они были в составе бригады, работавшей под грифом «совершенно секретно», любое же новое лицо не гарантировало сохранности информации в тайне.

Собственно, просьба Рудина и Гардта о встрече не удивила его, он догадался, что они отнесутся ко всему с настороженностью и даже страхом. Поэтому выход сейчас был один: как можно меньше говорить и как можно больше слушать, не переставая разыгрывать дилетанта. «Помогите, братцы, — словно взывал он к экспертам, — видите, какой я беспомощный? Меня на это дело бросили, а я в нем — ни в зуб ногой…» «Братцы» проникались доверием и состраданием, раскрывались без остатка, поучая простоватого, но искреннего дядьку и чувствуя при этом свое превосходство. «Весь мир — театр…» Людям надо почаще давать возможность чувствовать свое превосходство.

Это была та самая следственная тактика, которую никак не хотел перенимать Женька Столетник. Он просчитывал ситуацию максимум на два хода, действовал методом «тыка», поэтому у Петра были основания всерьез опасаться за жизнь детектива-одиночки, деятельность которого, конечно же, обречена на провал.

Швец и Боков просмотрели тридцать шесть страниц заключений, набранных на компьютере, и проверили приложенную Гардтом дискету. Остальные обменивались впечатлениями о материале, содержавшем уникальную информацию, стараясь не мешать следователю. Так прошло полчаса. Когда предварительное ознакомление было закончено, все вернулись за стол.

— Скажите, — бросив взгляд на Шевелева, спросил Боков, — можно ли считать, что мы имеем дело с разработками психотронного оружия?

Ответ последовал не сразу.

— Я бы сказал со всей определенностью: и да, и нет, — пошутил Рудин. — Да — потому что мы действительно имеем дело с оружием, воздействующим на человеческую психику. Нет — потому, что сказать об этом означало бы не сказать ничего. Психотронное оружие уже давно перестало быть бредом сумасшедших фантастов. В любимой мною «Комсомолке» генерал Кобец, отличившийся в достопамятном августе девяносто первого, сообщал о наличии у подразделений ОМОН магнитотронных генераторов СВЧ такого диапазона, что толпу у Белого дома можно было разогнать простым нажатием кнопки. — Заметив улыбки на лицах Швеца и Шевелева, Рудин осекся и пожал плечами: — Ну, не знаю, не знаю, вам это должно быть известно лучше…

— Да что уж там август девяносто первого, Вячеслав Рудольфович, — усмехнулся Столбов. — Дуров в присутствии бехтеревских психиатров демонстрировал эксперименты, подтверждавшие наличие связи между мозгом дрессировщика и животного, еще до революции. А для фантастов это уже и вовсе не представляет интереса, достаточно вспомнить Александра Беляева с его «Властелином мира»…

— Между прочим, я знавал Бернарда Кажинского, который послужил Беляеву прототипом главного героя, — деликатно напомнил о себе Фай. — У него в Киеве была лаборатория по биологической радиосвязи.

— В Киеве? — заинтересованно посмотрел на него Швец. И тут же поспешил добавить: — Друзья, я заранее прошу меня извинить, если какие-то из моих вопросов покажутся вами наивными… Так вы говорите, Иосиф Борисович, лаборатория в Киеве?

— Ну и что? — спросил Фай, словно обрадовавшись представившейся возможности восполнить пробел в его знании географии парапсихологических исследований. — И в Киеве, и в Николаеве, и в Харькове… Работы Кажинского были опубликованы Украинской академией… последняя, кажется, году в 1962-м.

— Что вы говорите? Киев, Харьков, Николаев… Украина располагает базой для подобных работ или имеет какую-то особую заинтересованность в создании психотронного оружия?

— Учитывая ту легкость, с которой она отказалась от ядерного… — улыбнулся Столбов.

— Не думаю, — пожал плечами Фай. — В конце концов, лаборатория по изучению радиобиологической связи была и у Владимира Михайловича Бехтерева.

— Помнится, он странным образом ушел из жизни, — задумчиво произнес Лунц и, почувствовав на себе напряженные взгляды, тут же поспешил исправить оплошность: — Простите, кажется, это не имеет отношения к делу. Так вот, в Психоневрологическом институте, который сейчас носит его имя, над комплексным изучением мозга и рефлексологии работало сто пятьдесят человек. Так что я вовсе не уверен, что оружие, которым еще Лаврентий Берия угрожал Бухариной на Лубянке, заставляя ее осудить «шпионскую деятельность» мужа, было задумано и разработано в Киеве.

Боков шумно вздохнул и покачал головой:

— Ах, Иосиф Борисович! Как бы нам легко было работать, располагай мы такими средствами. Кнопку нажал — и все подписано, и обвиняемый все признал, показал место преступления, выложил связи, толпа от Белого дома, распевая песни, направилась в пивной бар «Жигули»…

— Что ж, если это как-то облегчит вашу работу, обязательно постарайтесь найти авторов этих документов, — полушутя, полусерьезно сказал Веренеев. — Такой прибор, сменивший легендарный «детектор лжи», для них сейчас все равно, что велосипед в сравнении с изобретением Циолковского.

Швец снова закурил, на сей раз не вставая с места и не спрашивая разрешения, и пробежал взглядом по разложенным на столе документам.

— В чем же состоит, в таком случае, зафиксированное здесь открытие? — спросил он.

— Популярно? — с иронией уточнил Рудин и заговорил, разминая в прокуренных пальцах дешевую сигарету. — Эти документы свидетельствуют о серии успешно проведенных научных экспериментов по внедрению в мозг программ, способных по раскодирующему сигналу подчинять мыслящее биологическое существо заложенным в программу действиям. Опасность создания такого типа психотронного оружия не в том, что может существовать контролируемая система влияния на человеческий мозг. Простите, это стало уже банальностью. В такого типа оружии есть два существенных новшества: автономность программ и возможность работы с объектом на расстоянии, вне зависимости от времени кодирования. Человек садится перед кодирующим прибором, и в его мозг вводится программа, разработанная специалистами и подразумевающая те действия, в которых заинтересованы… ну, скажем, те, кто все это оплачивает. При этом он не превращается в фантастического киборга, существо с электронным мозгом — кодирование происходит без оперативного вмешательства; оптико-акустический сигнал подобранной частоты, исходящий от экрана монитора, короткий, в несколько секунд сеанс — и программа внедрена в мозг так, как если бы она была введена в компьютер…

— Ну, мозг и есть не что иное, как ЭВМ, — вставил кибернетик Фай, — если рассматривать его абстрактно. Так же способен воспринимать, запоминать и выдавать информацию. А тем, кто такие программы разрабатывает и вводит, остается только функция управления.

Рудин сломал сигарету и выбросил ее в корзину.

— Такой человек не превращается и в так называемого «зомби», — продолжил он, доставая новую, — то есть существо, получившее установку на определенное действие и всецело подчиненное запрограммированному мозгу. Все дело в том, что система «Код» последней модификации позволит ему оставаться самим собой, прежним, ничего не меняя ни в физиологии, ни в поведении. Программа хранится в памяти, и закодированный — если манипуляции над ним производились, скажем, во время сна или в каком-либо ином бессознательном состоянии — может даже не подозревать об этом.

Рудин замолчал, предоставляя возможность переварить информацию.

— Дальше! — воскликнул Шевелев, несомненно, сведущий в проблеме больше других.

— А дальше человек живет, как жил до этого, — ест, пьет, любит, работает, воспитывает детей. До поры, пока не понадобится тем, кто его запрограммировал. Когда же придет этот, назовем его «Час «X», в действие вступит раскодирующий гамма-квантовый сигнализатор. Он пошлет ключ-сигнал на любое заданное расстояние и именно на той частоте, которая приведет в действие программу. Получив команду, наш примерный семьянин спокойно, но с полным знанием дела найдет некий, условно говоря, арсенал (где и какой — заложено в его программе), возьмет, скажем, бомбу и пойдет в Кремль, в Генштаб, на Лубянку, в прокуратуру — куда предусмотрено… А на практике все будет выглядеть так: один пойдет в Кремль, другой — в Генштаб, третий — на Лубянку… Это в Москве. В то же время сработают программы тех, кто живет в Новосибирске, в Питере, в Прибалтике, в Чечне… Тысячи людей будут действовать не как «зомби» — безотчетно, а осознанно, квалифицированно, нормально, сохраняя здравый ум: они выполнят работу, запрограммированную частью левого полушария. А во всем остальном… вы понимаете. Пытаться их остановить — дело бесполезное: пока они не выполнят заложенную программу до конца, их не остановит ничто, кроме физического уничтожения.

— А когда выполнят? — спросил кто-то.

— А когда выполнят — вернутся к прежней жизни, если программа не предусматривает самоуничтожения в последней своей части… Но я нарисовал вам примитивную картинку насильственного государственного переворота. Программирование «боевиков» элементарно: мозг дает команду членам, они выполняют простые физические действия — разрядил, зарядил, ударил… Я думаю, что разработчики программ, располагая такой возможностью, ставят цели посерьезнее. Закодированный врач во время операции может получить команду убить пациента на столе; любой депутат парламента по команде может призвать с трибуны к неповиновению; а сотня запрограммированных клакеров способна собрать такую толпу, которая с воодушевлением примет решение в пользу диктатора, причем внешне это будет выглядеть как «избрание при всенародной поддержке»; учитель может внушать детям идеи гуманизма до тех пор, пока не завоюет их любовь и непререкаемый авторитет, а потом, получив сигнал, исподволь станет внушать им идеи прямо противоположные — нацизма, например, смотря как запрограммирован его мозг; военные по сигналу могут повернуть стволы в противоположную сторону… Вы понимаете теперь, почему я сказал «и да, и нет», когда вы спросили, психотронное ли это оружие. Все гораздо страшнее! Я думаю, что с этим изобретением мы оказались на пороге новой реальности. Надеяться на то, что оно еще не было введено в действие, поздно: имеющиеся у нас описания подтверждают, что люди уже подвергались кодированию и в большом количестве… Теперь, дорогой Петр Иванович, у меня нет уверенности, что кто-то там, за тысячу километров, не нажмет на кнопку гамма-квантового «Маяка», описанного здесь с гениальной простотой, и вы, вскочив, не станете вдруг душить профессора Гардта. Нет уверенности, что программа, которая, может быть, уже введена в мой мозг, в мозги прохожих и членов моей семьи, предусматривает благие намерения. Весь ужас в том, что мы не знаем, сколько, кто именно и по какой программе…

— И когда же наступит этот «Час «X»? — добавил Гардт упавшим голосом.

— Они, повторяю, могут не знать этого сами, — закончил Рудин и чиркнул спичкой.

— А что этот «Маяк», большое сооружение? — спросил Боков.

— Сооружение?! — уставился на него Рудин. — Да это целый объект, комплекс! — заметив, что «туповатый» прокурор недоуменно мигает наивными глазками, ученый муж вскочил и подошел к висевшей на стене доске. — Суть этого явления состоит в том, что связь между мозгом объекта «А» и объекта «Б»… — мел крошился и сыпался на пол, противно царапая гладкую поверхность, — то есть двух разных человек или, скажем, дрессировщика и собаки, о которой рассказывал Олег Сергеевич, носит электромагнитный характер. Значит, природа этого явления, так же как и природа гипноза, телепатии, всякого экстрасенсорного воздействия, вполне материальна. В шестидесятых, когда в Новосибирском академгородке стали проводить первые опыты по передаче мысли на расстояние, телепаты не случайно базировались в Институте ядерной физики!.. Электромагнитное воздействие осуществляется благодаря фотонам — элементарным нейтральным частицам. Гамма-квант — это фотон большой энергии. Он возникает при квантовых переходах, то есть переходах квантовой системы — атома, ядра, кристалла — из одного состояния в другое. Не постепенно, через все промежуточные этапы, а скачкообразно, понимаете?.. Исходит гамма-квантовое излучение от атомных объектов, например, АЭС, мест дислокации ядерного оружия. И затем оно направляется техническими средствами большой мощности…

Петр был на седьмом небе: до сих пор разговор не очень-то обогатил следствие, разве что приоткрыл завесу над новшеством «Кода». В отличие от ученых Петр знал: нельзя бороться с «мафией», «преступностью в стране» или «злом в подлунном мире». Зло конкретно, каждый, преступивший закон, имеет имя, отчество, фамилию, кличку, «порт приписки», особые приметы, дактилоскопические узоры, мотивированный умысел… Именно такого состояния, в котором пребывал сейчас Рудин, он ждал: теперь помимо идеи, давно и надежно кормившей тщеславных газетчиков, появились существенные зацепки для следствия, и на чистый лист бумаги ложились торопливые записи:

«1. Вблизи атомных источников;

2. Громоздкий комплекс…»

— С тех пор, как человечество овладело свехвысокими частотами, — продолжал Рудин, машинально записав на доске «3*108 — 3*1011 Гц», — была создана радиолокация… Я не говорю, на чем основано использование СВЧ в медицине, биологии и ядерной энергетике, это вы все знаете…

«3, СВЧ и самоуничт. передатч. в «жигул.», — пометил Петр.

— Но вот ведь в чем суть дела, коллеги, — Рудин вошел в раж, позабыв, очевидно, что он не на конгрессе в Ванкувере, — они создали генератор еще более коротких волн — тех самых, на которых работает человеческий мозг! Это был длинный путь, — он подошел к столу, стал торопливо перебирать бумаги. — Вот «Код-1»… Цель его разработки очевидна: при передаче энергии на такие расстояния волны встречают на пути массу преград — идет работа по созданию генератора продольных волн, способных проникать сквозь любые экраны. Вместе с тем «Код-1» поглощает, уничтожает волны, исходящие от объекта, уничтожается генная информация, действие подопытных подчиняется диктату, но вместе с памятью они теряют иммунитет, ориентацию. Это, по существу, этап очистки — предварительной стерилизации мозга, подавлявшего программы… Жестокая, бесчеловечная цена, но с близкого расстояния контроль уже осуществим. Дальше следует Код-2». Относительно простой и практичный прибор. Я подозреваю, что именно его имел в виду генерал Кобец. Изучив электромагнитную ауру объекта, установив частоту волн, излучаемых при различных эмоциональных проявлениях, они научились вызывать или подавлять страх, гнев, отчаяние, меланхолию, нежность — практически управлять эмоциями. Причем элементарно, поворотом ручки наподобие регулятора громкости в радиоприемнике — убавить-прибавить… «Код-3» оставил самый кровавый след, это код обработки памяти. Точнее, прибор по ее уничтожению. В целом или частично, навсегда или на какое-то время… Это основа так называемого «зомбирования». Внедрение же программ по настоящему началось в «5» и «6» модификациях…

— А где разрабатывались эти программы? — не удержался Шевелев.

— Не знаю… Видимо, там же, в другой лаборатории.

— Похоже на какой-то институт, — кивнул Веренеев.

— Программами мы не располагаем, но можно предположить, что их разрабатывают специалисты из различных отраслей. По крайней мере, все это смахивает на военный НИИ.

«4. Неск. лаборат.; ин-т, воен.», — появилась пометка в блокноте.

— Продолжайте, пожалуйста, Вячеслав Рудольфович, — попросил Петр и выразительно зыркнул на Шевелева.

— Да, так вот… Полный цикл осуществился в «Коде-7», но, возможно, это было лишь на близком опять-таки расстоянии, в лабораторных условиях. Итог этих работ, очевидно, сгорел. Хотя, вполне возможно, до итога не дошло — я имею в виду «Код-8», включение программ на расстоянии… Так что, Андрей Николаевич, сооружение это большое в прямом и переносном смыслах. Метров под сто высотой, способное разносить модулируемые СВЧ-излучением электромагнитные волны на беспредельные фактически расстояния. По сути, это гигантский квантовый генератор, источник когерентного излучения… я понятно говорю?

— Не очень, — развел руками Петр, опасаясь, что запал Рудина кончится и он не договорит чего-то, содержащего важную для следствия информацию.

Рудин снова схватил мел.

— Да это же очень просто! Волновые процессы протекают во времени согласованно, то есть разность фаз двух колебаний остается постоянной или меняется по строго определенному закону…

Все испортил Гардт.

— Вячеслав Рудольфович, — прервал он коллегу, — да не увлекайтесь вы так, ради Бога! Перейдем к практическим…

— Да, да, да! — словно спохватившись, Рудин отложил мел и отряхнул ладони. — Короче говоря, это квантовый генератор комбинированного действия, работает как в радио-, так и в оптическом диапазоне. Что касается легального практического применения, первый — как вы, вероятно, знаете — используется в космической связи, второй — в локации. Понимаете?.. Именно так происходит кодирование, оптико-акустический сигнал с экрана монитора и датчиков, подключенных к голове объекта. И вот уже мозг уподоблен фотослою на пластине. «Маяк» же — иными словами, гамма-квантовый генератор — несет проявляющее эту пластину, то есть программу, комбинированное изучение.

Рудин сел, потянулся к пепельнице, в ней уже догорала так и не выкуренная сигарета.

— Но ведь мозг — не фотопластина, — вслух подумал Шевелев.

— Конечно, — Столбов по сравнению с распалившимся Рудиным говорил почти шепотом. — Но клетки и ткани головного мозга облагают биоэлектрическими потенциалами — на этом основана электроэнцефалология, например. Как и во всех этих сложных приборах, процесс жизнедеятельности — да, собственно, и все процессы в биосфере — построен на постоянном преобразовании энергии.

— Скажите, Олег Сергеевич, а не может ли в таком случае возникнуть оптико- акустических аналогов в природе — случайного сочетания, способного «проявить» эту «фотопластину» и привести программу в действие? — спросил Петр.

Столбов задумался на несколько секунд, пожал плечами.

— Н-нет… — произнес он неуверенно. — Думаю, что нет. Это очень точные расчеты.

— Но ведь генераторы настроены на естественную частоту, на которой работает мозг?

Для Столбова вопрос Швеца был неожидан; Гардта же он почему-то заставил рассмеяться, точнее не вопрос даже, а сам факт его постановки, заставший Столбова врасплох.

— Да нет, нет, Петр Иванович, этого опасаться как раз не приходится. Я вас понимаю — внеплановое срабатывание?.. «Совокупное действие большого числа случайных факторов приводит к результату, почти не зависящему от случая» — Закон больших чисел. Хотя теоретически, конечно, можно допустить и такое. Какой-нибудь крик болотной выпи одновременно с северным сиянием, — и профессор снова засмеялся, уже при поддержке коллег.

— Эти сигналы должны ретранслироваться, — предположил Швец. — Или, по крайней мере, направляться, коль скоро речь идет о продольных волнах?

Шевелев и Лунц, давно работавшие с Петром и знавшие, что палец в рот ему класть не следует, многозначительно переглянулись.

— Это очень интересный вопрос, Петр Иванович, — оживился Гардт, обрадовавшись, что долгие пояснения не были напрасными. — Мы искали на него ответ в ваших бумагах, но увы… Предположительно, неуловимые для приборов, они могут проходить по каким-то электромагнитным вешкам — интегрированным мазерно-лазерным устройствам.

— Например, телевышкам, да? — спросил Петр и, не дожидаясь ответа, записал на листке:

«5. Телецентры?»

Наступила короткая пауза. Всех осенила внезапная догадка.

— Вы думаете?! — изумился Гардт.

— А вы?! Как выразительно нарисовал нам Вячеслав Рудольфович картину государственного переворота: бомбу — в Кремль, другую — в Генштаб, третью — в прокуратуру, на кой бы она им, к черту, понадобилась…

Боков вдруг захохотал.

— Ну, не скажи, Петр Иванович! — и объяснил: — Недавно в кабинет следователя Швеца бомба-таки влетела.

— Ладно, это была ошибка, — отмахнулся Петр. — А вот про телецентры Вячеслав Рудольфович позабыл. Не задавались вопросом, почему Вильнюс, Москва — да, по существу, все известные в последнее время попытки государственных переворотов — начинались не с блокады столиц, не со штурма правительственных учреждений, не с поимки заложников, что, кажется, было бы вполне логичным, а именно с телецентров?.. Путчисты рвутся поскорее заявить о себе, еще не осуществив задуманного? По-моему, телецентры следует в первую очередь выводить из строя, что не так уж и сложно сделать, а миру сообщать о перемене власти постфактум. Они же собираются у телевышек, митингуют, разворачивают знамена — вспомните хотя бы октябрь девяносто третьего, Останкино…

— И что? Вы предполагаете, что какая-то часть людей ждет у телевышек раскодирования?

— Или же, получив такой сигнал, подзаряжается. Ведь в детальных описаниях принципа действия «Кода-8» нет? — Петр оглядел всех с видом человека, одержавшего победу над собственным невежеством и торжествующего по поводу «улова», зафиксированного на листке.

— Значит, то, что это оружие в действии, сомнений не вызывает? — спросил Шевелев.

— Нет, не вызывает, — ответил Столбов. — Это оружие, образно выражаясь, сейчас находится в стадии заряжения. Проводится кодирование людей, но есть маленькая надежда на то, что оно еще не стало массовым: по нашим расчетам, «Код» весьма громоздок и эта процедура производится в лабораторных условиях. Но туда, где он находится, людей могли привозить. Сколько? Тысячу?.. Две?.. И еще. Этот «Маяк» сделан безупречно и сработает вне всякого сомнения. Но в документах нет сведений о его применении и не раскрыт принцип индивидуального раскодирования. Если он будет включен, то должны сработать все программы одновременно. Хотя вполне возможно, они на это и рассчитаны.

— Здесь не все документы, часть из них сгорела, — напомнил Воронков.

— Надежда очень эфемерная, — сказал Петр, глядя на Столбова. — Я не стал уточнять, ошибочно полагая, что это не имеет отношения к содержанию экспертизы, но этим документам предположительно шесть-семь лет. Поэтому «Код» за это время мог из стационарного превратиться в портативный, а сигнализатор «Маяк» получить функцию индивидуального раскодирования.

— За это время можно было закодировать всю Россию, — сказал Лунц.

— Похоже, с Россией это проделали намного раньше, — сострил Фай, но шутку не восприняли.

Петр подошел к окну и посмотрел на аллею, где одиноко стоял «ЗИЛ-117» с торчащими на крыше усами радиоантенны.

«Поживем — увидим», «Да уж лучше бы не дожить», — услышал он голоса за спиной.

Едва стало известно о содержании портфеля, Петр решил, что люди, которым он принадлежал, сделают все возможное и невозможное, чтобы заполучить его обратно. То, что группа выезжает на «РАФе», было известно и шоферу, и дежурному капитану Охрименко, и заведующему гаражом инженеру-механику Станкевичу. То, что в последний момент подготовленный к поездке «РАФ» будет заменен на «ЗИЛ-117», было известно только Швецу, Нежину, Бокову и водителю — майору Ширяеву. За час до выезда в Пущино отправились две «волги» с оперативниками. Двое из них сейчас находились в вестибюле нижнего этажа, двое блокировали запасный выход, еще двое снаружи следили за фасадом, находясь в надежном укрытии. В ста метрах позади «ЗИЛа» неотступно следовал малоприметный автобус с сотрудниками группы «Каскад» (спецназа УФСК) в бронежилетах, вооруженными автоматами новейшей системы «кипарис». Луч специального акустического устройства был направлен на окно кабинета Столбова, заблаговременно выбранного для проведения встречи с экспертами. К десяти часам утра на раз вилке трассы Малахово — Заокский стояло три автомобиля обратного сопровождения, один из которых был оснащен аппаратурой радиоперехвата. Ширяев, остававшийся на связи, при выходе группы из института должен был дать команду к началу движения; при соблюдении заданной скорости с учетом рас стояния от Пущина и развилки «ЗИЛ» вписывался в кавалькаду между двумя машинами сопровождения так, что даже при самом тщательном наблюдении ничего нельзя было заметить.

Не только ученым, но и Лунцу, Воронкову, Шевелеву обо всем этом знать было не обязательно, хотя двое последних, не один год выезжавших с группами в качестве экспертов, понимали, что подобные документы просто так не возят и о наличии охраны догадывались. Не догадывались они о другом: все это было тщательно спланированной ловушкой для того, кто попытается напасть на внешне не охраняемый «ЗИЛ» и завладеть документами.

Игра в удивленного открытием дилетанта продолжалась.

— Очень благодарен вам за доступное изложение сути ваших заключений, — сказал Петр. — Однако, как вы пони маете, если я приду с этим к прокурору, меня просто отправят на пенсию досрочно или, в лучшем случае, поднимут на смех. В прежние времена упекли бы в психушку…

— Как упекли человека, который стоял у истоков этой идеи, — согласился профессор Гардт.

— Какой идеи? — не понял Боков.

— Идеи программирования мозга и управления им на расстоянии. Постфактум ее воплощения поверг нас, с позволения сказать, в транс. Сама-то идея не нова. Она была даже оформлена в виде диссертации. Правда, тогда, в конце шестидесятых, нам казалось, что это шутка гения, аргумент в модном споре физиков и лириков. Дескать, вы не желаете поверять гармонию алгеброй, а мы способны не то что эмоции, но и сам разум ваш переложить на формулы и заставить работать как механизм. Только университетский гений преследовал исключительно благородные цели и к созданию контролируемых систем влияния на человеческий мозг собирался привлечь обитателей Звездного городка. Вы, конечно, помните, чем в те годы была для всех нас космонавтика — высшее достижение разума за всю историю цивилизации! Авторитет Гагарина, Поповича, Берегового, Терешковой был куда большим, нежели авторитет власть предержащих. Вот на этом-то наш молодой… хотя не так-уж и молодой, в ту пору ему было тридцать пять или тридцать шесть… так вот, на этом он и погорел.

— На чем?

— Посчитал, что достаточно весь комплекс знаний и навыков, необходимых космонавту, заложить в программу и внедрить ее в мозг, как отпадет необходимость в длительной подготовке. В нужный момент раскодирующий сигнал посылается с Земли, и космонавт на подсознательном уровне начинает выполнять предусмотренные мероприятия. Таким образом, в космос можно было бы направлять практически любого здорового человека, у которого все необходимое уже лежит в «чемоданчике», — Гардт постучал себя по голове, и все засмеялись. — Наивный человек этот много лет потратил на доказательство реальности задуманного, совершил по ходу исследований массу научных открытий и отправил все это не куда-нибудь, а именно в Звездный, рассчитывая на авторитетную поддержку. Представляете?.. Люди, уверовавшие в свою исключительность, потратившие годы на изнурительные тренировки и обучение, получают вдруг научное — хотя, как я полагаю, тогда еще несовершенное — обоснование уникальной идеи, согласно которой на Земле достаточно закодироваться, а на орбите — раскодироваться, и все!.. Разве позволит врач, сорок лет потративший на изобретение анальгина, практиковать какому-то экстрасенсу или иглоукалывателю, одного взгляда которого достаточно для того, чтобы снять головную боль. Ефим был биофизиком, я знал его, когда он учился в аспирантуре. Это был талантливый и умный человек, и я почти уверен, что в Звездном его идеи внимательно изучили. Потом этот проект всплыл где-то на Лубянке или в ЦК, исчез, был забыт. Ученый, поняв, что доказательства его не имеют силы, а десятков миллионов на лабораторные исследования, подразумевавшие к тому же эксперименты на людях, ему никто не выделит, сошел с научной орбиты. Как водится, им начали интересоваться «компетентные органы», исчезли вдруг те, кто звался друзьями, он остался один. Никто не хотел рисковать из-за одержимого бредовой идеей. Впоследствии рассказывали, что этот ученый умер в нищете… нет, не так… его как вы выразились, упекли в психушку, оттуда он вышел человеком разве что наполовину, в этот период его оставила жена. Пожив в одиночестве и забвении, он покончил жизнь самоубийством — выбросился из окна где-то в Подмосковье… Вот такая, достаточно тривиальная для тех лет история, любезнейший Петр Иванович. А идея-то, оказывается, осталась и жила все эти годы. В Звездном ли, в ЦК КПСС или в Минобороны — как знать, как знать…

— Как звали того человека? — спросил Петр.

— Ефим Натансон. Если мне не изменяет память — Самойлович.

— На-тан-сон…

— В те годы над страной витало много хороших идей, — негромко заметил Фай. — Их авторы чаще всего кончали психушками.

— А мы, выходит, дожили до времени, когда эти идеи воплощаются, — философски изрек Столбов.

— О-о, нет! — возразил Гардт. — Те идеи воплощены давным-давно — в Японии, Америке, Европе. А мы живем во времена, когда они начали работать против породившей их страны. Это период расплаты.

— Полагаете, эти документы могли попасть за рубеж?

— Или прийти к нам из-за рубежа, — уточнил Рудин. — Я ведь не случайно спросил, как они к вам попали.

Петру снова вспомнился «Бушман», тщательно отпоротые бирки на одеждах Сотова и Лжелеонидова, вытравленные на теле Сотова татуировки. Для того, чтобы принять версию о причастности к делу западных спецслужб, оснований было маловато, но и отвергать ее не стоило.

— Как, однако, все тесно связано с политикой в это время расплаты, — сказал он.


Простились все тепло и немногословно, как люди, связанные эзотерическим знанием. О необходимости держать результаты экспертизы в тайне не говорили — это подразумевалось. И только в вестибюле, когда Гардт признался вполголоса, с каким напряжением и даже страхом они работали всю эту ночь, Петр улыбнулся:

— Герман Савельевич, с вашего позволения, я избавлю вас от необходимости встречаться завтра с «молодыми коллегами из Новосибирского академгородка».

Гардт остановился, лицо его несколько секунд выражало недоумение.

— Эти ребята едва ли способны обогатить отечественную науку открытиями. Зато, смею заверить, все это время вы находились под надежной охраной.


До Москвы держали скорость семьдесят. В эфир не выходили. В салоне «ЗИЛа» стояла тишина, люди переваривали информацию.

«Значит, Сотов — «живой материал», предназначавшийся для экспериментов? — строил догадки Петр, глядя то на шоссе перед собой, то в зеркальце заднего вида. — Но если так, то не он один — очевидно, была налажена целая система поставки смертников. В начале восьмидесятых по приговорам судов расстреливалась приблизительно тысяча приговоренных в год — по сто пятьдесят в каждой из специализированных тюрем. В Южанской, пожалуй, больше. Пусть половину из них вывозили. Как? Кем? Каким транспортом?.. Под каким предлогом?.. В лабораториях работают сотрудники, охрана, их нужно кормить, станции нуждаются в топливе, радиоактивных материалах — должна быть организация, которая занимается жизнеобеспечением зоны. Как поспешно исчезли Отаров и Реусс! Выходит, Сотов возник для них неожиданно? Убит Давыдов, Яковлев умер. Остались двое. И не прокуратуры они испугались — своих: те, кто стоит за всем этим, постараются убрать их во что бы то ни стало…»

Въехали в Москву. Ни нападения, ни слежки за «ЗИЛом» не было. Исполнитель роли простодушного Пьеро на сцене мирового театра не предполагал, что запущенная им машина работает на холостом ходу — информация, содержавшаяся в документах, давно переработана, и теперь она не нужна даже затем, чтобы выполнить последнюю функцию: обезопасить ее создателей.

Их уже не было на свете.


Загрузка...