Запретный плод сладок

Глава пятая

Собираясь на званый вечер, Оливия превзошла себя. Убрав волосы, сделав маникюр и массаж в лучшем салоне города, она надела шелковое розовое платье, сделанное в единственном экземпляре, и кожаные босоножки. Ее шею и мочки ушей украшал старинный жемчуг матери, а палец — жемчужное с бриллиантом кольцо, подаренное отцом на восемнадцатилетние. Она выглядела так шикарно, что ей могла позавидовать любая модель.

Появление на людях, думала она, опрыскивая себя своими любимыми духами, как раз когда к парадному входу подъехал Генри, имеет огромное значение для поддержания женской уверенности, которая ее, к сожалению, покинула. Следует принять во внимание и то, что она буквально вынудила пригласить ее, значит, все будут особенно пристально за ней следить.

Но, как оказалось, Оливия в любом случае привлекла бы к себе внимание. Когда она вошла в помпезную резиденцию Боулсов, ее взгляд сам собой остановился на Гранте и его собеседнице.

Зубастая, в белом шифоновом наряде, Джоан Боулс смотрелась чопорной самодовольной хищницей, вцепившейся в свою жертву.

Генри оглядывался с удовлетворением.

— Ты, не против дорогая, если я оставлю тебя и поболтаю со своими клиентами? Я заметил их…

— Иди, — ответила Оливия, принимая шампанское от одного из официантов и нарочито любуясь ледяными изваяниями в центре буфетной стойки. — Я найду себе собеседника, — добавила она гораздо более резко, чем Генри того заслуживал. Но как было оставаться спокойной, когда всего в двадцати шагах от нее и на глазах у половины города давал представление Грант, упиваясь жадным вниманием своей новой подружки?

— Никогда не думала, Оливия, что ты любишь сыпать соль на рану, — довольно громко — видимо, с намерением, чтобы ее услышали, — заметила вдруг подошедшая Ингрид. — Не хочешь фаршированных грибов? Они отвлекут тебя от печального зрелища, как другая женщина пытается увести твоего Гранта.

— Он не мой, и что, собственно, наблюдать? Безвкусное платье его спутницы? Хотя, возможно, ей оно кажется и милым. — Оливия ужаснулась своей стервозности и добавила: — А впрочем, оно довольно милое.

Ингрид пренебрежительно фыркнула.

— Лично я нахожу его очень привлекательным, возможно, она недостаточно стройна.

— Что ж, мало ли чем можно увлечь мужчину, — смилостивилась Оливия.

— У Джоан Боулс цепкая хватка, Оливия, и хорошо бы тебе это знать. Но ты так упряма и горда, что не сделаешь и шагу, чтобы отвоевать его у нее. Думаю он был бы не против.

К своему ужасу, Оливия не нашлась что ответить: слова Ингрид попали в цель. Она взяла еще одно канапе и отошла к краю террасы, где рассыпался каскадом витиеватый каменный фонтан с нимфами.

И под шум этого водопада мгновение спустя к ней подкрался Грант.

— Так как ты, кажется, не собираешься подойти и поздороваться, я решил, что сделаю это сам, — прошептал он.

Грант стоял так близко, что Оливия ощущала жар его тела и запах лосьона после бритья. Ей стоило бы только повернуть голову, и их губы оказались бы рядом…

— После вечеринки ты дежуришь? — полуутвердительно сказала она.

— Как ты догадалась?

— Ты никогда не пьешь, если тебе приходится выходить на работу.

— Верно. — Она всей кожей почувствовала взгляд, который он бросил на нее. — Я польщен и удивлен, что ты помнишь такие мелочи.

О, она помнила многое! Одинокие ночи, когда он задерживался на работе допоздна, и она засыпала в компании одной его подушки. И как она просыпалась от его рук, скользящих по ее животу и между бедер, чувствуя, как он целует ее грудь…

Она помнила, когда он не приходил домой вообще, иногда по три-четыре дня. Но потом вдруг дверь открывалась, и он входил, обросший щетиной, с черными кругами под глазами, усталый, но довольный. Она брала его за руку, вела в огромную ванную, примыкающую к их спальне. Покорно, как лунатик, он шел за ней, вялый от утомления, неспособный самостоятельно раздеться. Оливия включала горячую воду до упора, и эти сильные струи массировали усталые мышцы на его плечах и шее. Она, раздеваясь догола, сама следовала за ним в резервуар со стеклянными стенками.

«Извини, любимая, — бормотал он, чуть ли не засыпая. — Дух может желать, но плоть ни на что не годится».

«Ерунда, — говорила она, смывая приставший к нему антисептический душок. — Достаточно того, что ты дома».

Она помнила, как ощущала под своими руками его гладкие сильные мышцы, его кожу, его волосы, колючесть его щетины на кончиках своих пальцев. Она помнила, как его веки смыкались, а ресницы превращались в намокшие черные иголки, распластанные по коже, и как он покачивался на ногах, так что его тело легонько касалось ее.

Иногда его плоть доказывала, что годится на все, и тогда он притягивал ее к себе. Она обхватывала его руками вокруг шеи и ногами вокруг торса. Опираясь на стенку душа, он поддерживал ее руками снизу, и они сливались быстро и неистово, и он расслаблялся до такой степени, что впадал в глубокий сон на долгие часы.

У них были хорошие времена, времена, когда не было ни злости, ни обид, ни претензий. И они ожили в памяти так ясно, что она вздрогнула, когда он заговорил:

— Мы долгое время были порознь, и, судя по твоему поведению сегодняшним вечером, ты похоронила все воспоминания о нашем браке, не так ли?

— Похоронила, — сказала она, обозленная на себя, и на него, и на всех вокруг. — И, откровенно говоря, ты был так занят, обхаживая Джоан, что я удивлена, как ты вообще заметил меня.

Какие бы недостатки ни были у Гранта, но он, не был дураком. Он сразу же уловил ее оплошность.

— Я мог бы подумать, что ты ревнуешь. Но в этом ведь нет ни капли смысла, правда? По твоим словам, наши отношения потерпели крах не только в романтическом плане, мы даже не можем быть друзьями. Так почему тогда тебя так волнует, с кем я встречаюсь?

— Меня не волнует, — сказала она. — Но это не значит, что я…

— Ты поставила крест на нашем браке, сказав, что пойдешь по жизни сама, и прекрасно понимаешь, что я сделал то же. Неужели ты думала, что, кроме тебя, нет женщин и длинными, зимними ночами, меня согревали только мысли о тебе?

— Конечно же, я так не думала!

Но внутри у нее все сжалось от горечи — она ревновала, да, но предпочитала верить, что он оставил ее ради медицины. Они любили друг друга, да, но счастье каждый представлял по-своему. Она хотела иметь дом с парком, детей и мужа, у которого семья стояла бы на первом месте, и который проводил бы семейные торжества и праздники вместе. Он видел себя на поприще служения людям где-нибудь за Полярным кругом, где жители все еще бессмысленно умирают от недостатка квалифицированной медицинской помощи. Она представляла его в героических рискованных ситуациях: вот он пробирается сквозь снежную бурю, чтобы спасти жизнь или же принять в этот мир новую; летит на вертолете до какого-нибудь затерянного в снегах селения; делает искусную операцию почти без инструментов. Врач-фанатик, преданный делу. Но она никогда не видела его в своих мечтах рядом с женщиной. Другой дающей ему ласку. И когда он только предположил эту возможность, Оливия ужаснулась.

Она попыталась сохранить самообладание, чтобы не выдать себя. Но в горле стоял ком, и когда она попыталась проглотить его, вырвался всхлип.

— Ты плачешь, Лив? — ошеломленно спросил Грант.

— Да, — ответила она, смахивая с глаз расплывчатую пелену, поскольку не было смысла скрывать очевидное.

— Из-за чего?

— Потому что видеть и слышать тебя — значит вспоминать, каково быть отвергнутой. Я думала, что снова найду счастье, но теперь не уверена, смогу ли я когда-нибудь по-настоящему полюбить другого мужчину. — Ее голос становился все громче, заглушаемый плеском и журчанием фонтана, но она не могла остановиться, словно внутри у нее внезапно открылся шлюз и все эмоции хлынули бурным потоком. — Зачем ты вернулся, Грант? Чтобы воскресить болезненные воспоминания?

— Оливия, — сказал он, взяв ее под руку. — Держи себя в руках, дорогая, если опять не хочешь стать звездой аттракциона сегодня вечером. Сколько ты выпила?

— Отнюдь не достаточно, — крикнула она. — Мне никогда не нужна помощь, чтобы сделать из себя дуру, когда дело касается тебя. Но если я компрометирую тебя перед твоей новой подружкой, пожалуйста, ты свободен, беги к ее ноге!

— И оставить тебя одну перед толпой стервятников? — Он бросил презрительный взгляд на благовоспитанное сборище, ближайшие представители которого внимательно наблюдали за ними. Прикрывая ее собой как щитом, Грант провел ее через лужайку и сад на пруд с лилиями. — Вот, — сказал Грант, ведя ее по усыпанной гравием дорожке к скамейке, укрытой в беседке, вход которой был вырезан в форме большой замочной скважины. — Чудесное, уединенное место. Сядь и успокойся.

Он протянул ей чистый платок и, пока она стирала с лица остатки макияжа, смотрел в сторону.

— Я не знаю, что меня так взволновало, — бормотала она. И слезы готовы были снова брызнуть из глаз.

Он вздохнул, наклонился к ней, привлек ее голову к своей груди и смиренно сказал:

— Нет, ты знаешь. Мы оба знаем. И я думаю, мы достигли точки, когда притворство, приведет ни к чему хорошему.

Она не представляла, что он имеет в виду, ее это не волновало. Ей было достаточно слышать, как бьется его сердце, чувствовать себя в его объятиях. Словно не было горьких одиноких восьми лет…

— Лив, мы можем разыгрывать перед публикой сцены, показывать, какая у каждого из нас личная жизнь, убеждать всех, в том числе и самих себя, что у нас все кончено. Но сможем ли мы долго играть в маленьком городке, постоянно сталкиваясь друг с другом?

Оливия так удивилась, что забыла про все: про слезы, про свою гордость, не позволяющую показаться ему заплаканной, про ревность…

— О чем ты говоришь? Только недавно ты согласился, что мы не можем быть даже друзьями, — она уперлась ладонью в его грудь, отталкивая его… но очень слабо.

— Быть друзьями недостаточно. Мы всегда хотели, большего друг от друга. И может… — он дышал тяжело, — может, действительно лучше… как говорится, не трогать лихо, пока оно тихо?

— Ты говоришь загадками! — воскликнула она. — Я уже потеряла голову от тебя и от твоих экстравагантных поступков.

— Так слушай. На свадьбе Джастина Грира ты была само спокойствие. Я бы сказал — ледяная леди. Но ты увидела меня, и лед стал таять. Лив, ты запуталась, и я, честно говоря, тоже. Я согласился подменить Джастина, уверенный, что оказываю услугу старому другу, где бы он ни жил — хоть в Африке. И, знай я, что снова окажусь в твоих путах, я бы ему отказал.

— Разве ты не знал, что я живу здесь?

— Джастин упоминал об этом.

— Тогда тем более непонятна твоя наивность! Или ты был уверен, что я для тебя пустое место?

— Лив, я думал, что прошло достаточно времени, и мы оба сможем справиться с этим. И мне было любопытно, как ты живешь, но не скрою, что мною двигало и честолюбие: я хотел, чтобы твой отец, его друзья и ты увидели во мне, наконец, личность, высококвалифицированного врача.

— Напрасно ты так думаешь, Грант, — сказала она. — Что бы о тебе как о мужчине и личности ни думал мой отец, твой медицинский профессионализм он всегда уважал.

— Нехотя в лучшем случае. По его мнению, только люди из высшего общества, богатые, могут стать профессионалами. Дети простых людей, вроде меня, из рабочих районов, никогда не дойдут до конца, как бы сильно они ни старались. Мы можем знать, как владеть скальпелем, но мы никогда не научимся пользоваться вилкой и ножом.

Это ей говорил умный, талантливый, искушенный в жизни, способный своим очарованием сразить даже камень тридцатипятилетний мужчина, но она увидела в его голубых глазах дерзкого мальчишку, которым он когда-то был. Мальчишку из бедной семьи, где работала одна мать, пока не заболела, а бездельник отец с утра до вечера читал ему нотации…

— Грант, тебе больше не нужно доказывать, что ты личность, разве ты не понимаешь? — мягко сказала она. — Ты добился очень многого, думаю, мой отец даже не предполагал, как далеко ты пойдешь в своей профессии.

— Дело не в отце, Оливия, дело в нас: если бы мы верили друг в друга и в наш брак, ни он, ни кто-либо другой не разлучили бы нас. Как же так получилось? Ведь мы любили друг друга.

— Я думала о том же, — сказала она.

Его взгляд блуждал по ее лицу, обволакивал лаской каждую черточку, особенно задерживаясь на ее губах и на глазах.

— Мы пережили так много, может, сделать попытку вернуться к прошлому?

Да, но смогут ли они забыть обиды и все, что мешало, и в конце концов разрушило их брак? Достаточно ли одного желания, чтобы изменить что-то, или есть вещи, которые нельзя исправить, как бы сильно они ни старались?

— Я не уверена, Грант.

Он взял ее лицо в ладони.

— Никакого характера, никакой гордости, Лив. Разве когда-то это не было нашим девизом?

— Но сможем ли мы так поступить? Я не знаю, хватит ли у меня сил все начать сначала.

— Оливия, попробуем так. Еще раз встретимся и все обговорим, разберемся в своих прошлых ошибках, выясним сможем ли мы принять другого таким, какой он есть сейчас. — Он улыбнулся и с непривычной для нее нежностью погладил ее по щеке. — Мы не будем делать ставку на секс, сконцентрируемся на духовной стороне наших отношений. Согласна?

О, она бы хотела! И готова признать его правоту и логику, у нее даже голова закружилась, но… сейчас она в эйфории, а что покажет действительность?

— У нас были очень серьезные разногласия, Грант, хотя бы твоя реакция на мою беременность…

Он порывисто отстранил ее руку и вскочил на ноги.

— Да, — сказал он, — это моя серьезная ошибка. Я признаю, что был не прав, и прошу простить. Единственное мое оправдание — я воспринял твою беременность как попытку привязать меня и спасти наш разваливающийся брак. Мне тоже было жаль того ребенка, Оливия, но я понимал, что мы будем плохими родителями и не имеем права калечить жизнь невинного ребенка. Но это все в прошлом, пора забыть. Согласна?

— Надеюсь, — сказала она. — Но не сейчас. Генри, должно быть, беспокоится, куда я подевалась.

— Кто такой Генри, — хрипло обронил он, скользя руками по ее спине, и огибая пальцами выпуклости ее бедер, — чтобы даже думать о тебе?

— Кто бы ни был, но я не имею права, просто исчезнуть без каких бы то…

Он заставил ее замолчать поцелуем, который всколыхнул ее с ног до головы. Оливия была в его власти…

— Лив… — шептал он, а настойчивый толчок его бедер подтверждал голод, пронизывающий его слова. — Любимая…

Угрызения совести придут, и самокритика тоже, но мгновенный взлет на вершину блаженства был слишком соблазнительным.

— Грант? — прозвучал вдруг откуда-то из-за ограды женский голос, и на дорожке с гравием, ведущей в беседку, послышались шаги. — Где ты?

Грант выпустил Оливию из объятий и пригладил волосы. Она одернула платье и быстро отскочила от него, как раз вовремя. Секундой позже облако белого шифона — это была Джоан — возникло у входа. За спиной Джоан стоял Генри.

— Мы видели, как вы исчезли в этом направлении, — сказала она, оглядывая с пристрастием каменное выражение лица Гранта и пылающие щеки Оливии. — Ты меня бросил, Грант, это неприлично.

Он пристально посмотрел на нее с высоты своего роста.

— Ты так считаешь?

Она раздраженно сжала губы.

— Прием организован в твою честь, и я, как хозяйка, могу рассчитывать на более внимательное отношение.

— Мы с Оливией обменялись профессиональными новостями.

— Понятно, — кивнула Джоан и принялась сверлить Оливию таким дотошным оценивающим взглядом, что той стало не по себе. — Я приложила максимум усилий, чтобы вечер был приятным, и для меня в первую очередь, но ты просто унизил меня, уединившись с бывшей женой.

— Джоан права, — сказала Оливия. — Я приношу свои извинения за то, что завладела тобой, Грант. Ты действительно должен быть на людях.

Он, открыл было рот, чтобы возразить, но затем подумал и сказал:

— Итак, мы все выяснили, предлагаю вернуться к гостям.

Но Оливия задержалась.

— Сначала мне бы хотелось перекинуться парой слов с тобой наедине, Генри.

Он, казалось, не был удивлен и, терпеливо дождавшись, пока они останутся одни, сказал:

— Ничего не объясняй, Оливия. Я достаточно наблюдателен, чтобы понять, когда женщина, с которой я нахожусь рядом, влюблена в другого.

Его спокойное достоинство окончательно вывело ее из равновесия.

— Прости, Генри, — виновато прошептала она.

— За что? Все естественно, скорее всего, это никогда и не прекращалось. Не буду говорить, что мне не больно. Я надеялся, пройдет время, ты забудешь доктора Медисона и обратишь свой взор на меня, увидишь во мне мужчину, достойного любви, но, видно, не судьба.

— Я бы хотела, чтобы это было так. Я искренне люблю тебя, Генри, и знаю, что с тобой я была бы в безопасности. — Оливия виновато бормотала первые слова, что пришли ей в голову.

— Такие понятия, как любовь и взаимность, относятся к страсти, а это то, что нас с тобой никогда не связывало. Возможно, если бы Грант не вернулся, мы смогли бы найти общий язык, который привел бы нас к безмятежному счастью, но мы оба знаем, это суррогат любви, особенно для тебя.

— Может, стоит попытаться? — Оливия чуть не плакала от жалости. Она и Генри могли бы хорошо жить, если бы… не Грант?

— Дело не в том, сколько ты можешь принести в отношения, — сказал Генри, — дело в том, сколько ты удерживаешь. Ты отдаешь Гранту Медисону все, и если этого недостаточно, ты найдешь способ отдать еще больше. Я не могу бороться с этим, Оливия, не хочу унижаться и вымаливать твою любовь. Но знай, если тебе когда-нибудь понадобится друг, я здесь. — Он выпрямился, поправил галстук и предложил ей свою руку. — А теперь присоединимся к остальным?

— Нет, — сказала она, еле сдерживая слезы. — С меня достаточно. Пожалуйста, отвези меня домой, Генри!

— Конечно, — сказал он. — Я сделаю все, лишь бы ты была счастлива.

Уже дома, переодевшись, чтобы искупаться в бассейне, она перебирала в памяти все события сегодняшнего вечера и думала: стоят ли зыбкие обещания Гранта того, чтобы расстаться с Генри? Разве она не уяснила, что секс и внешнее очарование не могут уберечь брак? Неужели прошлые ошибки ничему ее не научили?

— Боже правый, — прошептала она, дотрагиваясь лбом до своих согнутых колен, — что я наделала?