Запруда из песка

2. Ионыч

На тринадцатом году жизни Фрол Пяткин сделал открытие: переселение душ существует. Это не выдумка бездельников, называющих себя буддистами и справедливо осмеянных наравне с другими мракобесами. Хуже того, оказалось, что можно вспомнить кое-что из прошлой жизни!

И доказательство, и потрясение. Одновременно. В одном флаконе.

Нет, не всякий способен лично проверить справедливость старой восточной доктрины, и очень далеко не всякий. Не может же такого быть, чтобы все люди, сколько их вокруг, помнили свое предыдущее воплощение и молчали! Кто-нибудь да проговорился бы. Каждый третий или пятый… ну ладно, пусть даже каждый десятый рано или поздно похвастался бы перед кем-нибудь достойным, на его взгляд, доверия или просто сболтнул бы по-глупому – и ага? Вся медслужба Экипажа не нашла бы столько психиатров на великую толпу пациентов с одним и тем же диагнозом. Значит, таких людей мало, а то и вообще один на весь Экипаж.

Подумать только – помнить то, что было за много лет, если не веков, до твоего рождения! Иное время, иные лидеры, иное общество, иные проблемы… Иное тело – сперва детское, потом молодое и сильное, затем понемногу дряхлеющее. Воспоминания о собственной смерти… бр-р!..

Возможно, историк чрезвычайно возрадовался бы, получив такой дар. Сохранить личные воспоминания о давно минувшей эпохе – это что-то с чем-то! Золотой клад, Клондайк! Но Фрол Пяткин не был историком и, не имея особой склонности к гуманитарным наукам, не собирался становиться им. Его будущность была обозначена без его участия, его путь был предначертан и прям – иди! И он шел. Как многие его сверстники. Как почти все.

«Матушка моя была еще мною брюхата, как я уже был записан в Перспективный Резерв в качестве рядового необученного IV ранга», – такой фразой мог бы начать Фрол свои мемуары, если бы имел время и желание писать их. Трудно сказать насчет желания, но что касается времени для мемуаров, то располагать достаточным его количеством Фрол смог бы не раньше, чем на старости лет, в Бесперспективном Резерве. Если бы дожил.

Как и его отец, Фрол получил имя по воле родителей, но в соответствии с пожеланием Капитанского Совета увеличить разнообразие имен. Плохо ведь, когда вокруг сплошь Александры, Андреи да Владимиры. Если к тому же и фамилия не экзотическая, а самая обыкновенная – далеко ли до путаницы? От этого вред службе. Фрол – не такое уж плохое имя, все-таки не Дормидонт и не Варахасий.

Появившись на свет, Фрол еще некоторое время оставался рядовым IV ранга – до тех пор, пока не выяснилось, что мальчик здоров, имеет столько хромосом, сколько надо, владеет всеми рефлексами, какими положено владеть грудному младенцу, а его биологическим отцом действительно является Иона Пяткин, законный супруг роженицы. Тогда Фрол был причислен к III рангу рядовых необученных Перспективного Резерва и оставался в данном качестве целых пять лет. В этом возрасте его еще раз внимательно осмотрели медики и снова нашли, что мальчик не является генетическим браком и развит вполне по годам. В тот день, когда юный Фрол впервые переступил порог школы, в его личном деле появилась запись о переводе во II ранг.

Через год дефиницию уточнили: не просто II ранг, а II «а» ранг. Это означало, что мальчик в целом соответствует требованиям и может учиться далее в основном потоке. Процентов семьдесят из сверстников Фрола попало в II «а». Отсеивались тугодумы и просто глупцы, обладатели лабильной психики, недостаточно усидчивые, склонные к истерикам и просто недисциплинированные. Их распределяли по специальным школам. Вундеркинды отбирались много позднее, да и не было юных гениев в учебном взводе Фрола. Нормальное, среднее, ничем не выделяющееся пополнение.

Начальная мужская школа в Торжке – родном городе Фрола – тоже ничем не выделялась среди тысяч ей подобных школ Северо-Евразийского отсека. На третьем году учебы перспективных запасников изъяли из-под родительской опеки и разместили в казарме. Ужесточились телесные наказания: теперь нарушитель дисциплины не всегда мог отделаться ударом линейкой по пальцам или учительским стеком по спине – практиковалась и порка. Впрочем, лишение увольнительной на выходные действовало сильнее.

Разумеется, Фрол, как и все перспективные резервисты, ненавидел воспитателей и учителей. Иначе не могло и быть. Далеко не сразу он начал смутно осознавать глубинные причины этой ненависти – поначалу она вытекала из безответного вопроса: «Почему нельзя?!» Вопрос тащил за собой обиду, обида – ненависть.

Но шли годы, и время рефлекторных протестов уходило в прошлое. Вместе со всем взводом Фрол смотрел учебные фильмы о боевых операциях. Вот где действовали настоящие герои! Ах, как они сражались с предателями человечества, с мерзким отродьем, поставившим эгоистическое «хочу» выше благородного «надо»! Как лихо они уничтожали врагов! Ба-бах!.. Тра-та-та-та-та!.. Бум-м!.. Дерзкий маневр – и успех! Высокая выучка! Беззаветная храбрость! Непреклонная воля! Не всегда по форме одетые, часто небритые, без строевой выправки, они подчас являли собой разительный контраст с педагогами. Им было можно. Многое прощается за результат.

Этому тоже учили. А если действительно важного результата нет и не может быть в данных условиях – тогда соответствуй общим требованиям. Уж будь так любезен, не заставляй педагогов наказывать тебя. Они ведь тоже люди. Да-да, люди, а не злобные выродки, как ты было подумал. Не веришь? Думай еще и взрослей. Рано или поздно поймешь: это так. Никто не хочет тебе зла.

Не считая, понятно, мятежников, или несогласных. Они враги. Их мало, но они существуют. Тот, кто служит, ест досыта и не нуждается в необходимом. Тот, кто и слышать не хочет о службе, хотя мог бы служить, должен голодать и бедствовать. Если он сыт, то он вдвойне враг, ибо отнял пищу у Экипажа. Покажи ему, в чем на самом деле его польза, или убей, третьего не дано. Впрочем, все, кого можно было убедить, уже давным-давно влились в Экипаж. Ну, почти все. Следовательно, с врагами можно больше не миндальничать, и это хорошо. Туманное, неопределенное должно сводиться к ясному, потому что как же иначе? Приказ всегда конкретен, иначе это не приказ, а черт знает что. Думать самостоятельно? О, это вовсе не возбраняется, напротив, вменяется в обязанность. Но думай правильно, ибо туман в голове – твой главный и злейший враг. Хотя и пустая голова ничем не лучше. Фрола учили: в Экипаже предостаточно тупых служак, лишенных инициативы и фантазии, не нужно увеличивать собой их число.

Если не лодырничать, то учиться легко – эту истину Фрол узнал еще до школы от отца и матери. В начальной школе он поначалу решил, что под видом истины ему скормили ложь, но как-то раз, пройдя через положенное число наказаний, вдруг с ослепительной ясностью понял: родители, да и воспитатели тоже, не лгали ему. Если не тратить времени даром, то все успеешь, более того, будешь иметь свободное время. В количестве небольшом, но достаточном для личной жизни.

А какая у шкета, именуемого второранговым рядовым Перспективного Резерва, личная жизнь? Чепуховая, в общем-то. Куда деть ту толику времени, что иногда остается после строевой подготовки, занятий по учебным курсам, нарядов и выполнения домашних заданий? Немного поиграть, немного поболтать с друзьями, иногда подстроить каверзу особо вредному педагогу или противному одноотряднику, а если настроение выдалось минорное, то побродить в одиночестве по школьному парку, залезть на дерево, откуда видно реку, и помечтать о побеге. Он мыслился так: любым доступным способом перебраться через забор, украсть на берегу лодку (хорошо бы с веслами), спуститься по Тверце до Волги – и вниз, вниз, вниз по великой реке. Не до Каспия, конечно. Во-первых, оголодаешь, а во-вторых, как преодолеть плотины ГЭС? И, наконец, в-третьих, поймают много раньше, чем доберешься до первой плотины, в этом Фрол был глубоко убежден. Вернут в школу, больно высекут, да еще в карцере насидишься. И все же неизведанные дали манили. Вернее сказать, манили не дали сами по себе, а свобода. Слово вовсе не запрещенное, произноси его сколько хочешь и понимай как нравится. Фрол понимал свободу как простор. Он один – и никого вокруг.

В положенное время начальная школа осталась за плечами. Фрол стал перворанговым рядовым Перспективного Резерва и очень тем гордился. Салажата смотрели на него с завистью и почтением. Десяти лучшим выпускникам предстояло продолжить обучение уже не в Торжке, а в самой столице, в Твери, в школе следующей ступени. Остальные остались обучаться разным специальностям, не требующим глубоких общих знаний: промышленного рабочего, тракториста, строителя и так далее, по длиннейшему списку. Большинству из них предстояло навеки застрять в рядовом, максимум унтер-офицерском составе.

Выпускного бала не было – на что шкетам бал? Однако выпускников одарили пирожными и лимонадом.

Фрол был девятым в выпуске – «проходное», но далеко не самое почетное место. Родители были довольны, но излучали сдержанную тревогу: девятый – это мало.

– Если хочешь чего-нибудь достичь на службе, привыкай быть первым, а не девятым, – наставительно заметил отец.

Фрол пропустил его слова мимо ушей. Достичь? А зачем? Разве и так плохо? Каникулы же! Целых три недели! Не заниматься шагистикой, не зубрить постылый Устав, не драить полы в казарме, поздно вставать! Блаженство! Счастье! А что там будет дальше – так ли уж важно? Нет, чисто теоретически Фрол понимал, что на самом деле это очень важно, но кому в одиннадцать лет охота думать о том, что случится нескоро? Год – это много, два года – очень много, а шесть лет до выпуска – вечность. Еще успеешь наверстать, твое от тебя все равно не уйдет.

Родители, особенно отец, неодобрительно качали головами. Им казалось, что единственный сын растет оболтусом и никчемушником. У родителей короткая память, они не помнят, каковы были сами в одиннадцать лет, но смутно сожалеют о несделанном. Сколько пользы можно было бы принести себе и Экипажу, если не лоботрясничать, а использовать на благо любую свободную минуту! Не в силах изменить свое прошлое, родители рьяно пытаются изменить настоящее в лице своих отпрысков – и с тем же результатом. Нет менее продуктивного занятия, чем бубнить нотации. Выслушивать их – тоска зеленая.

Словом, к концу третьей недели летнего отпуска, именуемого также каникулами, родительский дом успел порядком надоесть Фролу. Правда, будущее немного пугало. Кому больше дано, с того больше и спросится – эту максиму Фрол узнал давно и не оспорил. Все правильно. Суть лишь в том, чтобы вовремя остановиться, не схватившись за непосильное. Как их там учат, перворанговых? Всякий ли отобранный потянет?

Потянул не всякий. К концу первого года из фроловского десятка были отчислены двое, а всего из младшего учебного отряда – семеро. Отчисляли за леность, мелкие кражи, неспособность к учебе, порчу следящих устройств, установленных в спальнях, коридорах и даже уборных, а пуще всего гнали сломавшихся. Экипаж терпел невротиков только на низших ступенях, где они не могли натворить больших бед. Один несчастный ударился в бега, был пойман, высечен, заперт в карцер, вынут из петли, разжалован и отчислен. Муштра была такая, что Торжок с его начальной школой снился в горько-сладких тягучих снах, от которых поутру мокра подушка. Ох, трудно достался Фролу тот год!

– Либеральщина, – брюзжал лысый учитель истории в чине старшего лейтенанта. – Вот в мое время…

И рассказывал ужастики. Историка любили за рассказы и за справедливость. Поощряемый им, Фрол сам не заметил, как заинтересовался не только Цезарем и Ганнибалом, но и приступил, перепрыгнув несколько учебных лет, к изучению, пусть пока поверхностному, истории новейшей.

Она того стоила.