Запутались

.

Купецъ Провъ Семенычъ Книжкинъ пришолъ изъ лавки домой обѣдать, помолился на образа и обругалъ жену — "зачѣмъ новое божіе милосердіе мухи засидѣли";- снялъ съ себя сюртукъ, жилетку, прошолся по комнатамъ, помурлыкалъ себѣ подъ носъ "возопихъ всѣмъ сердцемъ моимъ" и опять обругалъ ее за то, что канарейка на полу насорила. Сѣвъ обѣдать, онъ три раза придирался къ ней изъ-за кушанья и опять три раза принимался ругаться, но наконецъ, наѣвшись, успокоился.

— Кофейку сейчасъ сварить, или послѣ? — спросила жена, радуясь что мужъ угомонился.

— Кофейку, кофейку! — передразнилъ онъ ее, но уже ласковымъ голосомъ. Только и на умѣ, что кофеекъ, а чтобъ объ дѣлѣ подумать. На это васъ не хватаетъ.

— Кажется, я завсегда думаю…

— Въ томъ-то и дѣло, что не всегда. Петрушка вонъ на возрастѣ, а нешто ты ему невѣсту подыскала? Это дѣло тебѣ слѣдоваетъ. Какая-же ты мать послѣ этого? Все я, да я…

— Да вѣдь гдѣ-жь подыскивать-то? Хорошія невѣсты по улицамъ не валяются… — оправдывалась супруга. По зимѣ вонъ сваха Лукерья ходила къ намъ, такъ самъ-же ты ее отучилъ, самъ-же посулился ей ребра обломать.

Послѣдовало нѣсколько секундъ молчанія. Провъ Семенычъ опрокинулся на спинку стула, самодовольно улыбаясь, поколотилъ себя по животу, и произнесъ:

— Нашолъ я ему невѣсту. Стряпчій Александръ Захарычъ сватаетъ. Дѣвушка, говоритъ, отмѣнная… Рыбныя тони у нихъ. Богатые купцы. Двѣ дочери: одна невѣста, другая подростокъ… Также и лѣсъ сплавляютъ… Одного, говоритъ, лѣсу въ Новгородской губерніи десятинъ четыреста. Два брата ихъ… Маховы по фамиліи…

— Слышала, слышала… Богатѣйшіе купцы… — поддакнула жена. Только отдадутъ-ли за нашего Петрушку-то? Къ нимъ вонъ по зимѣ, овощенникъ Ключилкинъ сватался, такъ тому карету подали. Мнѣ бабка въ баняхъ сказывала.

— Посмотрѣть надо, попытаться… Александръ Захарычъ человѣкъ обстоятельный; зря болтать не станетъ.

Провъ Семенычъ всталъ съ мѣста.

— Ну-съ, Аграфена Астафьевна, вотъ вамъ нашъ сказъ, — обратился онъ къ женѣ: теперь я спать лягу а, ужо, какъ Петрушка изъ лавки придетъ, — разбуди меня, потому мы сегодня и невѣсту смотрѣть поѣдемъ. Я ужь велѣлъ ему приготовиться.

— Ахъ, Господи! — всплеснула руками Аграфена Астафьевна. Да какъ-же такъ вдругъ?… У меня и платье грограновое распорано…

— Ну, такъ что-жь что распорано? Пущай его!.. Я одинъ съ Петрушкой поѣду. Возьмемъ карету и отправимся, потому они тамъ на самыхъ тоняхъ и живутъ.

— Что-жь это за смотрины такія, коли-ежели безъ матери! — проговорила она.

— Дура и больше ничего! Нешто это настоящія смотрины? Настоящія впереди. Тогда предупредить слѣдуетъ, чтобъ, значитъ, ждали, а сегодня мы съѣздимъ такъ, больше для прокламаціи. Пріѣдемъ на тони и начнемъ торговаться на лососей или на сиговъ. Будто въ прокъ солить хотимъ… Ну, а тѣмъ временемъ и невѣсту посмотримъ.

Сказавъ это, Провъ Семенычъ отправился спать.

— У насъ все не по-людски! — пробормотала ему вслѣдъ Аграфена Астафьевна и съ сердцёмъ бросила на столъ ложку.

Мужъ обернулся и подбоченился.

— Нѣтъ, какъ посмотрю я на тебя, такъ съ вашей сестрой ласково говорить нельзя, — произнесъ онъ. Ей Богу! Какъ ласка — такъ вы сейчасъ зазнаваться и на дыбы…

Аграфена Астафьевна не возражала.

Часовъ въ шесть вечера Аграфена Астафьевна будила мужа. Около постели стоялъ и сынъ Петрушка. Онъ былъ одѣтъ въ новый сюртукъ и цвѣтной галстухъ съ большимъ бантомъ. Провъ Семенычъ проснулся, сѣлъ на кровать и началъ почесываться.

— Все исправилъ-съ, какъ слѣдуетъ, — отрапортовалъ сынъ. Карету нанялъ двухъ-мѣстную за три рубля, и самую что ни-на-есть лучшую выбралъ. Самъ и на извозчичьемъ дворѣ былъ.

— Ну, коли такъ, такъ веди себя хорошенько! — ласково произнесъ отецъ и всталъ съ кровати. Что-жь вихры-то не подвилъ? — сказалъ онъ. Волосы словно плети висятъ.

— Не смѣлъ-съ. Думалъ, что вы растреплете.

— Вздоръ! Бѣги сейчасъ въ цирюльню и подвей бараномъ, а я тѣмъ временемъ одѣваться буду. Невѣста хорошая и богатая, нужно чтобъ все было въ порядкѣ и по модѣ.

Сынъ отправился въ парикмахерскую, а отецъ началъ одѣваться. Вообще онъ былъ въ духѣ, пѣлъ "божественное" и даже шутилъ съ женой. Черезъ четверть часа сынъ явился завитой и напомаженный. Отъ него такъ и несло духами. Отецъ осмотрѣлъ его и сказалъ:

— Ну, Петрушка, ежели это дѣло уладится, такъ ужь я и не знаю, какимъ ты угодникамъ молился. Невѣста такая, что хоть сыну купца Елисѣева, такъ и то не стыдно жениться. Истинно благословеніе божіе тебѣ посылается. Ну, теперь въ путь! Господи благослови!

Провъ Семенычъ помолился на образа, однако съ мѣста не трогался, а переминался съ ноги на ногу.

— Надо полагать это тебѣ за молитвы матери твоей, продолжалъ онъ: потому она у тебя женщина благочестивая и богомольная.

— Ужь, кажется, я завсегда денно и нощно… — вставила свое слово Аграфена Астафьевна.

— Ну, вотъ! Про это я и говорю… Гдѣ-жь ему за его молитвы?… Конечно, за твои…

Провъ Семенычъ, видимо къ чему-то подговаривался и вдругъ произнесъ:

— Достань-ка, Аграфена Аатафьевна, водочки. Выпить на дорожку малость слѣдуетъ.

— Ну полно, что за водка безъ благовременія.

— Знаю, что безъ благовременія, да животъ что-то щемитъ, — а ты сама знаешь, нынче время холерное. То-и-дѣло народъ валитъ.

Она съ неудовольствіемъ вынесла графинъ водки и, кусокъ хлѣба. Провъ Семенычъ вылилъ рюмку и повторишь.

— Ну вотъ теперь какъ будто полегче и повеселѣе — сказалъ онъ и вышелъ въ прихожую.

Мать дернула сына за рукавъ и шепнула:

— Коли ежели по дорогѣ отецъ въ трактиры заѣзжать будетъ, такъ ты останови. Нехорошо-молъ, тятенька…

— Будьте покойны какъ за своей персоной слѣдить буду, — отвѣчалъ сынъ.

Отецъ и сынъ вышли на дворъ и стали садиться въ карету. Аграфена Астафьевна смотрѣла на нихъ изъ окошка и говорила:

— А все-таки не хорошо! Невѣсту смотрѣть — и вдругъ безъ матери!

Провъ Семенычъ ничего не отвѣчалъ и крикнулъ извозчику: "трогай"!

Нѣсколько времени отецъ и сынъ ѣхали молча. Отецъ отиралъ платкомъ со лба обильный потъ; сынъ перебиралъ часовую цѣпочку. Наконецъ, отецъ прервалъ молчаніе и началъ читать сыну наставленія.

— Какъ пріѣдемъ туда, такъ держи себя скромнѣе, — говорилъ онъ. — Въ разговоры самъ не суйся, а отвѣчай, что спросятъ.

— Помилуйте, тятенька, да когда-же я? — отвѣчалъ сынъ.

— Ежели виномъ угощать будутъ, такъ не пей.

— Будьте покойны, тятенька. Все будетъ какъ слѣдуетъ.

— То-есть одну-то рюмку можешь выпить, потому одна никогда не вредитъ.

— Зачѣмъ-же и одну? Богъ съ ней! Можно перетерпѣть. Лучше въ другое время выпить.

Они ѣхали по Обводному каналу и выбирались на Петергофскую дорогу. По дорогѣ попадались трактиры, Отецъ глядѣлъ въ окошко и читалъ вслухъ трактирныя вывѣски. То-и-дѣло слышалось: "трактиръ городъ Амстердамъ", "Венеція", "Свиданіе Друзей", "Ренсковой погребъ иностранныхъ винъ". Прочитавъ съ десятокъ вывѣсокъ, отецъ кивнулъ на какой-то трактиръ съ пунцовыми занавѣсками въ окнахъ и сказалъ:

— Въ этомъ трактирѣ органъ чудесный. Селиверстъ Потапычъ сказывалъ.

— Нынче, тятенька, вездѣ органы прекрасные, потому въ этомъ вся выгода, отвѣчалъ сынъ.

Отецъ умолкъ, но подъѣзжая къ слѣдующему трактиру, опять заговорилъ:

— А вѣдь брюхо-то у меня все еще щемитъ. Ей-Богу! Даве выпилъ водки, такъ думалъ, что уймется, анъ нѣтъ, не унялось. Думаю, не хватить-ли еще рюмочку съ бальзамцемъ?

— Ну, полноте, тятенька! Что такъ зря пить! — увѣщевалъ сынъ. — На мѣстѣ выпьете. Вѣдь ужъ тамъ, навѣрняка угощать будутъ.

Отца покоробило.

— Эхъ, дурья голова! Да нешто я подумалъ-бы объ водкѣ, кабы не холерное время. Холера теперь — вотъ въ чемъ дѣло. Ну что за радость, какъ ноги протянешь?

— Не протянете, Богъ милостивъ.

— Нѣтъ, ужъ ты тамъ какъ хочешь, а я выпью, потому-что что-то даже въ бокъ стрѣлять начало.

Провъ Семенычъ высунулся въ окошко и закричалъ извозчику: "стой! стой"!

Сынъ началъ его уговаривать.

— Тятенька, бросьте! Ну что за радость хмѣльнымъ пріѣхать?

— Съ одной-то рюмки? Да что ты бѣлены объѣлся, что-ли? Наконецъ, какой ты имѣешь резонъ меня останавливать? Нешто ты не чувствуешь, что я тебѣ отецъ? Хочу выпить и выпью.

— Воля ваша, какъ хотите, а только маменька, знаючи вашъ нравъ, просила васъ не допущать.

— Дура мать-то твоя да и ты-то дуракъ! Благодари Бога, что я въ духѣ, а то-бы не миновать тебѣ трепки. Подожди меня въ каретѣ, а я сейчасъ выду.

Карета остановилась. Отецъ вышелъ изъ кареты и отправился въ трактиръ, а сынъ остался въ ней дожидаться его.

Прошло минутъ съ десять, а отецъ все еще не показывался.

"Ну, застрялъ тятенька! Пойдти полюбопытствовать на него, да посмотрѣть нельзя-ли какъ нибудь его выманить", подумалъ сынъ и хотѣлъ уже отправиться въ трактиръ, какъ вдругъ къ окну кареты подбѣжалъ трактирный служитель съ салфеткой на плечѣ.

— Васъ въ заведеніе требуютъ. Пожалуйте-съ… — проговорилъ онъ, ради вящей учтивости, проглатывая слова, и отворилъ дверцы кареты.

Сынъ отправился въ трактиръ и вощолъ въ буфетную комнату. Около буфета стоялъ Провъ Семенычъ. По лицу его было видно, что онъ уже успѣлъ хватить не одну съ бальзамчикомъ, а нѣсколько. Онъ размахивалъ руками и велъ прежаркій разговоръ съ буфетчикомъ. Завидя входящаго сына, онъ крикнулъ:

— Что, чай, заждался меня въ каретѣ-то? Посиди здѣсь, отдохни, а я сейчасъ. Что на солнцѣ-то жариться? Здѣсь прохладнѣе. Я вотъ земляка нашолъ; тридцать верстъ всего отъ моей родины, такъ толкуемъ.

Онъ кивнулъ на буфетчика и тотчасъ рекомендовалъ ему сына:

— Сынъ мой. Вишь какого оболтуса выростилъ!

— Доброе дѣло-съ. На радость вамъ возрастаетъ, — отвѣтилъ буфетчикъ.

— Богъ знаетъ, на радость-ли еще! Пока особенной радости не видимъ, — вздохнулъ Провъ Семенычъ и прибавилъ: — налей-ко еще рюмочку съ бальзамчикомъ… Петя, выпей бутылочку лимонадцу? Такъ-то скучно сидѣть, а я еще минутъ съ пять здѣсь пробуду, — обратился онъ къ сыну.

— Нѣтъ ужь, тятенька, покорнѣйше благодаримъ! — отвѣчалъ сынъ. Богъ съ нимъ! Ни радости, ни корысти въ этомъ самомъ лимонадѣ.

— Ну хереску рюмочку? Оно тоже прохлаждаетъ.

Сынъ почесалъ въ затылкѣ.

— Хереску пожалуй… Только ужь что-жъ рюмку-то? Велите стаканчикъ…

— А не захмѣлѣешь?

— Эво! Съ одного-то стакана!

— Прикажете стаканчикъ? — спросилъ буфетчикъ.

— Нацѣживай, нацѣживай! Нечего съ нимъ дѣлать! — сказалъ Провъ Семенычъ, и видя, какъ сынъ залпомъ выпилъ стаканъ, воскликнулъ:- эка собака! какъ пьетъ-то! Весь въ отца! И гдѣ это ты, шельмецъ, научился?

— Этому ремеслу, тятенька, очень не трудно научиться. Оно само собой приходитъ.

Прошло съ полчаса времени, а Провъ Семенычъ еще и не думалъ уходить изъ трактира. Разговоръ съ землякомъ-буфетчикомъ такъ и лился и то-и-дѣло требовалось "рюмка съ бальзамчикомъ". Сынъ раза два напоминалъ отцу, что "пора ѣхать", но тотъ только махалъ руками и говорилъ: "успѣемъ". Языкъ его началъ уже замѣтно коснѣть и съ каждой рюмкой заплетался все болѣе и болѣе. Сынъ потерялъ уже всякую надежду видѣть сегодня невѣсту, вышелъ въ другую комнату, потребовалъ "съ горя" столовый стаканъ хересу и залпомъ опорожнилъ его, но уже не на тятинькинъ счетъ, а на свой собственный.

Прошло еще четверть часа, а Провъ Семенычъ все еще стоялъ у буфета.

— А что, есть у васъ органъ — спрашивалъ онъ у буфетчика. Чайку любопытно-бы теперь выпить.

— Не токмо что органъ, а даже и арфянки имѣются. И поютъ и играютъ. Потрудитесь только въ садъ спуститься, — отвѣчалъ буфетчикъ.

— И арфянки есть? Знатно! Веди, если такъ, въ садъ.

Служитель повелъ Прова Семеныча въ садъ. Сынъ слѣдовалъ сзади. Отъ выпитаго вина въ головѣ его также шумѣло, но онъ шолъ твердо и, когда спускались съ лѣстницы, предостерегалъ отца, говоря: "тише, тятенька! тутъ ступенька… осторожнѣе… не извольте споткнуться".

Въ саду было довольно много посѣтителей. У забора стояла маленькая эстрада. На эстрадѣ сидѣли четыре арфянки въ красныхъ юбкахъ и черныхъ корсажахъ и пѣли подъ аккомпанементъ арфы. Провъ Семенычъ помѣстился за столикомъ, какъ разъ противъ эстрады.

— Садись, Петька, здѣсь первое мѣсто, — сказалъ онъ сыну и началъ звать служителя, стуча по столу кулакомъ.

— Тятенька, не безобразьте! На то вонъ колоколъ повѣшенъ, чтобъ прислугу звать, — увѣщевалъ сынъ.

— Колоколъ! Чудесно! Трезвонь съ раскатомъ! Жарь! Оборвешь, такъ за веревку плачу!

Сынъ началъ звонить. Явился служитель.

— На двоихъ чаю и рюмку сливокъ отъ бѣшенной коровы! — скомандовалъ Провъ Семенычъ.

— Тятенька! Ужь коли гулять, такъ гулять. Требуйте графинчикъ. А то что-жь я за обсѣвокъ въ полѣ? — сказалъ сынъ.

— А ты нешто пьешь коньякъ?

— Потребляемъ по малости…

— Эка собака! Экой песъ! Ну ужь коли такъ, вали графинчикъ! сказалъ онъ служителю и шутя сбилъ съ сына шляпу.

— Не безобразьте-съ, — проговорилъ тотъ, подымая шляпу и обтирая ее рукавомъ… Циммерманъ совсѣмъ новый…

— Дуракъ! Нешто не видишь съ кѣмъ гуляешь? Захочу, такъ пятокъ тебѣ новыхъ куплю. Главное дѣло только матери про гулянку ни гу-гу. Понимаешь? Ни полъ-слова!

Провъ Семенычъ погрозилъ пальцемъ.

— Что вы, тятенька, помилуйте! Вѣдь я не махонькій… Мы ужь эти порядки-то знаемъ.

— То-то… Поди къ арфянкамъ, снеси имъ цѣлковый рубль и закажи чтобъ спѣли что ни-на-есть веселую! Къ невѣстѣ сегодня не поѣдемъ! Ну ее! А матери ни слова!

Арфянки запѣли веселую. На столѣ появились чай и графинъ коньяку. Отецъ и сынъ набросились на коньякъ, въ мигъ уничтожили весь графинъ и потребовали второй. Отецъ началъ подпѣвать арфянкамъ. Сынъ сначала останавливалъ отца, но потомъ и самъ принялся за то-же и даже билъ въ тактъ ложкой по стакану. Окончивъ пѣніе, арфянки начали просить у публики деньги на ноты и подошли къ ихъ столу. Провъ Семенычъ далъ цѣлковый, скосилъ на арфянку глаза и обнялъ ее за талію.

— Краличка, садись съ нами. Чайкомъ съ подливочкой угостимъ, — шепнулъ онъ ей.

Она лукаво улыбнулась, вильнула хвостомъ и убѣжала отъ стола.

— Эхъ, братъ, Петрушка, плохи мы съ тобой! Не хотятъ съ нами и компаніи раздѣлить! — сказалъ отецъ.'

— Это? Мы плохи? воскликнулъ сынъ. Нѣтъ, тятенька, не плохи мы, а вы не тотъ сюжетъ подъ нихъ подводите! Нешто такъ барышень можно приглашать? Ни въ жизнь! Хотите сейчасъ всѣхъ четырехъ приведу?

— Ой?! Будто и четырехъ?

— Съ тѣмъ возьмите, годъ носите и починка даромъ! Охулки на руку не положимъ. Только другой манеръ луженъ. Ставите пару бутылокъ хересу!

— Вали!

Сынъ отправился къ арфянкамъ и черезъ нѣсколько времени воротился.

— Готово-съ… Пожалуйте вонъ въ эту бесѣдку и заказывайте бутылки, а онѣ сейчасъ придутъ! — воскликнулъ онъ и ухарски надѣлъ шляпу на бекрень.

— Ахъ ты собака! Ахъ ты анаѳема! — твердилъ отецъ и, шатаясь, направился въ бесѣдку. Я думалъ онъ еще несмышленокъ, а онъ на поди!

— Не таковъ Питеръ, тятенька чтобъ въ немъ несмышленки водились! — отвѣчалъ сынъ и послѣдовалъ за отцомъ.

Черезъ четверть часа отецъ и сынъ сидѣли въ бесѣдкѣ. Около ихъ помѣщались арфянки. Столъ былъ весь установленъ яствіями и питіемъ.

— Это сынъ мой, сынъ мой единоутробный!.. пьянымъ голосомъ разсказывалъ отецъ арфянкамъ про Петрушку. Вотъ, кралички: сынъ мой, а я имъ не гнушаюсь и компанію вожу. Гдѣ такіе отцы бываютъ? А?.. Нѣтъ, спрашивается, бываютъ такіе отцы? Днемъ съ фонаремъ поискать, вотъ что… И всю ночь съ нимъ прокутимъ. Ей Богу! Видишь бумажникъ съ деньгами?.. Все пропьемъ… Только на карету оставимъ. Бери, Петрушка, пять рублевъ на карету, а остальное пропьемъ!

Онъ вынулъ изъ бумажника пять рублей и далъ сыну.

— Петрушка! Чувствуешь ты мое милосердіе къ тебѣ? А? Говори: чувствуешь?

— Эхъ, тятенька! Да могу-ли я не чувствовать? Вѣдь y меня натура-то ваша. Меня теперь такъ и подмываетъ бесѣдку разнесть, либо столъ опрокинуть.

— Столъ опрокинуть? Бей! за все плачу! — крикнулъ Провъ Семенычъ и первый подалъ примѣръ.

Въ мигъ былъ опрокинутъ столъ, переломаны стулья, сорваны занавѣски. Отецъ и сынъ стояли на развалинахъ и добивали остатки посуды и бутылокъ. Арфянки въ ужасѣ разбѣжались. Прибѣжавшая прислуга и посѣтители начали унимать бунтующихъ.

— Счетъ! За все платимъ! — во все горло неистовствовали отецъ и сынъ и торжественно вышли изъ бесѣдки…

За побитое и за поломанное было уплачено. Они вышли: изъ трактира и начали садиться въ карету.

— Петрушка! Ѣдемъ, шельминъ сынъ, на Крестовскій! — кричалъ отецъ.

— Съ вами, тятенька, хоть на край свѣта!

— Коли такъ — жги!

Они сѣли въ карету. Отецъ наклонился къ сыну и прошепталъ:

— Главное дѣло, матери ни слова! Ни гу-гу!.. Понялъ?

— Тятенька, за кого вы меня принимаете? — чуть не со слезами на глазахъ спросилъ сынъ. Гробъ! Могила!

Онъ ударилъ себя въ грудь и, отъ полноты чувствъ, бросился отцу на шею.

Долго еще отецъ и сынъ путались по трактирамъ, напоили извощика, угощали разный встрѣчный людъ, разбили нѣсколько стеколъ, и только одинъ Богъ вѣдаетъ, какъ не попали въ часть.

На другой день, по утру, часу въ седьмомъ, Аграфена Астафьевна, вся въ слезахъ, стояла надъ спящимъ на постели сыномъ и толкала его въ бока.

Онъ отмахивался отъ нея кулаками, но не просыпался.

— Петрунька! Очнись-же!.. Господи, чтоже это такое! Куда ты дѣлъ отца?

Она схватила, его за голову и подняла надъ постелью. Сынъ вскочилъ на ноги, постоялъ нѣсколько времени, какъ полоумный, и снова рухнулся на постель.

— Утрись мокренькимъ полотенчикомъ, да отвѣть голубчикъ!

Она обмочила полотенцо и начала ему тереть лицо. Сынъ сѣлъ на кровати и мало-по-малу началъ приходить въ себя.

— Куда ты отца-то дѣлъ, безобразникъ? Гдѣ отецъ-то? — приставала она къ нему.

— Какой отецъ?

— Твой отецъ, пьяная рожа, твой! Гдѣ онъ?

— Какъ гдѣ? Дома.

— Гдѣ-же дома, коли я всю ночь прождала, и онъ не являлся. Говори, мерзавецъ! Въ полицію онъ попалъ, что-ли? Коли въ полицію, такъ вѣдь выручать надо! Ахъ пьяницы! Ахъ бездѣльники!

— Какъ? Развѣ тятеньки нѣтъ дома? — спросилъ сынъ.

— Господи! И онъ еще спрашиваетъ! Гдѣ наугощались? Говори! Гдѣ? Неушто у невѣсты!

— У невѣсты не были.

— Такъ гдѣ-же были-то?

— Запутались, — отвѣчалъ сынъ, покачиваясь ходилъ по комнатѣ и что-то соображалъ.

— Странное дѣло, — проговорилъ онъ. Кажись, на обратномъ пути, вмѣстѣ съ нимъ ѣхали. Куда это онъ тотъ дѣваться? И ума не приложу.

— Боже милостивый, до чего человѣкъ допиться можетъ! Отца родного — и вдругъ неизвѣстно гдѣ потерять! — всплеснула руками Аграфена Астафьевна, заплакала и упала въ кресло.

— Маменька, успокойтесь! Тятенька не булавка — найдутся. Дайте только сообразить, — уговаривалъ ее сынъ.

— Не успокоюсь я, покуда не узнаю гдѣ онъ! — продолжала она. Гдѣ онъ? гдѣ?

— Надо полагать, они въ каретѣ остались.

— Какъ въ каретѣ?

— Очень просто: на обратномъ пути ѣхали мы оба пьяные и они это, значитъ, спали. Я вышелъ изъ кареты, а про нихъ-то и забылъ. Ихъ извощикъ должно быть и отвезъ на каретный дворъ, потому тятенька и извозчика споили. Успокойтесь, они теперича, всенепремѣнно въ каретѣ на каретномъ дворѣ. Я ихъ сейчасъ приведу.

Сынъ схватилъ шляпу и побѣжалъ на извозчичій дворъ, съ котораго была нанята карета.

Петрушка не ошибся: отецъ былъ, дѣйствительно, на дворѣ. Онъ уже проснулся, вылѣзъ изъ кареты и переругивался съ извозчиками. Тѣ стояли вокругъ него и хохотали во все горло. Слышались слова: "ай да купецъ! Нечего сказать, хорошъ себѣ ночлегъ выбралъ!" Сынъ робко подошолъ къ нему.

— Я за вами, тятенька. Домой пожалуйте… — сказалъ онъ.

Увидѣвъ сына, отецъ сжалъ кулаки и прошепталъ:

— Что ты со мной сдѣлалъ, шутъ ты эдакой? Зачѣмъ не разбудилъ?

— Виноватъ, тятенька! Вѣдь я съ вами-же запутался. Хмѣленъ былъ.

— Мать знаетъ?

— Онѣ-то меня и послали васъ искать.

— Смотри, Петрушка, объ арфянкахъ ни слова!

— Тятенька, да нешто я не чувствую?

Отецъ и сынъ стали уходить, съ извозчичьяго двора.

— Купецъ, а купецъ! За ночлегъ съ вашей милости слѣдуетъ! — кричали имъ въ слѣдъ извозчики.

Провъ Семенычъ не отругивался и шолъ понуря голову.

— Ахъ вы безобразники пьяные! — встрѣтила ихъ Аграфена Астафьевна. Посмотрите-ка вы на свои рожи-то!.. Вѣдь словно овесъ молотили на нихъ. Мать Пресвятая! И съ кѣмъ-же пьянствовалъ? Съ кѣмъ запутался? Съ сыномъ роднымъ. Гдѣ это видано? Гдѣ это слыхано? Вотъ тѣ и смотрины! Вотъ тѣ и богатѣйшая невѣста! хороша батюшка съ сынкомъ! Ну, не говорила-ли я, что смотрины безъ матери не могутъ быть? Чувствовало мое сердце, чувствовало!

— Ну, полно, брось! — проговорилъ, вмѣсто отвѣта, Провъ Семенычъ. Поди-ка лучше въ кухню, очисть селедку да достань водочки на похмѣлье, а то голова смерть болитъ.

Аграфена Астафьевна махнула рукой и отправилась въ кухню.

1874