Часть вторая

Глава 1

Рыжеволосая девушка была дочерью Джона Уилларда, которой едва исполнилось три месяца, когда кто-то прострелил ему голову, и всего годик, когда ее мать заснула, чтобы проснуться уже в мире ином. Теперь в ее худеньких сильных ручках — будущее Нью-Маверика. Она не боялась прошлого. Она наняла Эда Брока, чтобы он раскрыл правду. Она не была забитой маленькой сироткой. В ней чувствовались решимость и мужество.

— Вы приехали, чтобы узнать, что произошло с Эдом Броком, да, мистер Геррик? — спросила она. Ее голубые глаза внимательно разглядывали меня, и я ясно ощутил, что на меня смотрит далеко не ребенок.

— Я приехал, чтобы помочь Гарриет, насколько это в моих силах, — ответил я. — Она и Эд — мои старые друзья.

— Окружной прокурор в Нью-Йорке интересуется этим делом?

— Нет, мисс Уиллард. Просто так случилось, что я работаю у него. Я здесь по собственной инициативе и в свободное время.

— Чем вы можете помочь Гарриет, если не узнаете, кто напал на Эда?

— Послушайте, мисс Уиллард, мы с вами незнакомы, — сказал я. — Чем я собираюсь заниматься или не собираюсь, это дело мое — и Гарриет.

— Не будьте занудой, — отозвалась она. — Если вы хоть что-то знаете о том, что здесь случилось, вам понятно, как я связана с этим делом. Несчастье с Эдом Броком произошло потому, что он работал на меня. Если вы найдете человека, напавшего на него, вы найдете и того, кто убил моего отца. Мне нужны ответы на оба эти вопроса. Я несу ответственность за Эда. Я не сую нос в то, что меня не касается.

Она говорила прямо и жестко: такая маленькая, такая сильная и одновременно такая очаровательно женственная.

— Я зануда, — согласился я. — Я знаю, насколько щедры и добры вы были к Гарриет.

— Добра! Я превратила ее жизнь в ад.

— Работа Эда заключалась в том, чтобы рисковать жизнью, — сказал я. — В этот раз у него не получилось. Печально, но это профессиональный риск. Вам не следует винить себя. Теперь отвечу на ваш первый вопрос: можно ли помочь Гарриет и хотя бы немного успокоить ее, не найдя того, кто убил вашего отца и пытался убить Эда. Разумеется, я приложу все усилия, чтобы найти убийцу. И между прочим, я хочу добраться до типа, который изуродовал мой автомобиль.

Она хитро улыбнулась:

— Вы любите свою машину, мистер Геррик?

— Страстно. И столь же страстно я не люблю людей, которые стараются меня запугать.

— Вы думаете, это оно и было — с пластинкой и машиной?

— Едва ли это можно счесть торжественной встречей, — съязвил я.

Пенни подошла к столику с красками около мольберта и взяла сигарету.

— Ответьте мне вот что. Если бы я заявила во всеуслышание, что я не намерена больше выяснять правду о моем отце, а вы увезли отсюда Броков, на этом все закончилось бы, мистер Геррик?

— Честный вопрос, и я дам на него честный ответ, — сказал я. — Возможно, да.

Она повернулась ко мне, щурясь от сигаретного дыма:

— Я готова поступить так, если вы мне скажете.

— Но вы не хотите этого делать?

— Я хочу узнать правду, — отрезала она. — Может быть, убийца точно знает, что Гарриет ничего не известно. Может быть, он даст им уехать. Но что бы я ни пообещала, здесь у него не будет твердой уверенности. Сдержу ли я свое обещание? Не пожелаю ли я снова вернуться к этому позже? Не лучше ли будет покончить со всеми сомнениями немедленно — насчет меня.

Я пристально посмотрел на нее. Она говорила о том, что не пришло в голову мне. Она была в опасности. Не меньше, чем Гарриет. Возможно, даже больше.

— Здесь происходят странные вещи, мистер Геррик. Вы слышали о Тэде Фэннинге?

— Кто такой Тэд Фэннинг? — спросил я. — И кстати, все в городе называют вас Пенни. Могу ли я тоже вас так называть, а вы звали бы меня Дэйв?

— Я не против, — ответила она. — Со мной происходят дурные вещи, Дэйв. — В ее голосе прозвучала внезапная горечь. — Я вдруг стала нечистой. Как прокаженная! Держитесь подальше от Пенни Уиллард!

— Ко мне это не относится, — сказал я, улыбаясь.

Краска залила ее лицо.

— Я люблю, — сказала она почти вызывающе. — Я люблю, и меня бросили. Мой парень ушел от меня — так запросто. Он стоял точно там, где стоите вы, Дэйв. «Мы никогда больше не увидимся, Пенни, — сказал он, — никогда в жизни». А потом повернулся и побежал так, словно все салемские ведьмы гнались за ним. Он ушел. Исчез. Пропал.

— Это и есть Тэд Фэннинг? — спросил я.

— Да.

— Тогда он идиот, — проговорил я.

Пенни задумчиво уставилась на меня. Она пыталась понять, не хочу ли я завести с ней романчик. Потом решила, что нет. А я не знал, хочу я или не хочу. Но знаю, что мне хотелось ей понравиться.

— Я бы выпила что-нибудь, — бросила она. — А вы как? Бурбон или шотландское виски?

— Бурбон со льдом, если можно.

Она показала на телефон:

— Пока я приготовлю нам выпить, вам стоило бы позвонить в полицию штата и сообщить о том, что случилось с вашей машиной. Посмотрят на нее до того, как ее увезут в гараж. Номер в начале телефонной книги.

Она была не только хорошенькой, но и практичной. Я позвонил в полицию. Мне сказали, что одна из патрульных машин заедет к Пенни примерно минут через десять. Когда я вернулся в комнату, она уже шла ко мне с бокалами, гибкая и грациозная. Я вспомнил, что ее мать была танцовщицей. Она протянула мне бокал и указала жестом на кожаное кресло, а сама снова взобралась на кушетку. С ней было легко. Словно со старым другом.

— Полиция штата и прокуратура утверждают, что не закрывали дело об убийстве отца, — сказала она, — но в действительности они перестали шевелиться через несколько месяцев после его смерти. На фестивале в ту ночь было пять тысяч человек, Дэйв, все в масках и маскарадных костюмах. Никто ничего не видел. Это мог быть кто угодно. У отца не было врагов.

— У него был враг, — возразил я.

Пенни стала рыться в кармане рубашки в поисках сигареты. Я поднес ей зажигалку.

— Вы знаете, что моя мать покончила с собой, когда мне был год? — спросила она.

— Я услышал об этом сегодня днем.

— Знаете почему?

— Нет.

— И я не знаю, — сказала Пенни и глубоко затянулась. — Когда она умерла, я осталась сиротой. Отец, хотя и был человеком искусства, умел вести дела. Он принял меры именно на такой случай. Его доверителями были банк в Нью-Йорке и его ближайший друг, художник Роджер Марч. Дядя Роджер первым из художников приехал в Нью-Маверик. Он помогал отцу во всех его начинаниях, был моим крестным и стал моим опекуном по условиям отцовского завещания, когда умерла мать. Я выросла в его семье. Его жена умерла много лет назад, но у него есть дочь Лора. Мы жили все вместе — Лора, ее муж Пол Фэннинг, их сын Тэд, который на два года старше меня, и я. Я росла как дочь Лоры, пока мне не исполнилось пять лет и меня не повели в детский дом. До этого я никогда не слышала о своих настоящих отце и матери. Я думала, что Лора — моя мама. Но дядя Роджер знал, что, как только я пойду в школу, я узнаю правду, поэтому он мне рассказал столько, сколько считал необходимым на случай, если кто-то захочет сделать мне сюрприз. Я была потрясена — и мучилась любопытством. Прошли, наверное, год или два, прежде чем я узнала всю историю. Она казалась мне странной. Я знакомилась со своим отцом через его книги и пластинки. Я даже знала звук его голоса, потому что он когда-то записал несколько народных песен. Много позже я увидела свою мать — в старом фильме, который показывали по телевизору.

Пенни остановилась, но я не стал ничего говорить. Будет лучше, если она сама расскажет всю историю.

— Я всю жизнь терзалась вопросами, на которые никто не мог дать мне вразумительный ответ, — продолжила Пенни через мгновение. — Я так и не знала, кто и почему убил моего отца; и меня никогда не удовлетворяли объяснения, почему моя мать покончила с собой. Говорили, что она так и не оправилась после смерти отца. Говорили еще, что нервы у нее были ни к черту. — Пенни посмотрела на меня с неким вызовом. — Я бы тоже переживала, если б убили моего мужа, но никогда бы не бросила своего годовалого ребенка один на один с целым миром. Я не верю, что мама могла это сделать.

— Вы хотите сказать…

— Что меня такое объяснение не устраивает, Дэйв. И никогда не устраивало. Когда я достаточно повзрослела, чтобы что-то понимать, я стала просить дядю Роджера потратить деньги и нанять детектива. Он этого не сделал. Он говорил, что это безнадежно. Он уверял меня, что все версии были проработаны и все оказались тупиковыми, а теперь все следы остыли.

— Вероятно, в свое время было довольно логично считать так, — заметил я. — А как он чувствует себя теперь, когда Эд Брок нашел нечто, убеждающее в обратном?

— Он был обескуражен. Но теперь все решаю я, а не он. — Девушка с сомнением взглянула на меня. — Знаете, Дэйв, если вам починят машину и вы унесете ноги из Нью-Маверика, я не стану осуждать вас.

— Я не собираюсь никуда уносить ноги, — ответил я. — Вы не рассказали мне о Тэде Фэннинге.

Уголок ее рта болезненно дернулся.

— С тех самых пор, когда мне было десять, а Тэду двенадцать, мы всегда знали, что когда-нибудь поженимся. Для меня никогда никого больше не существовало, и для него тоже. Наконец все решилось. Все должно было произойти этой осенью — завтра, собственно говоря. А потом он пришел сюда, как я вам рассказывала, и заявил, что мы больше никогда не увидимся, и на этом все закончилось.

— Без всяких объяснений?

— Без объяснений.

— Сколько дней прошло после нападения на Эда Брока?

Ее глаза широко раскрылись.

— Почему вы… это случилось через три или четыре дня. Почему вы спрашиваете?

— Не знаю, — ответил я, — разве что потому, что здесь, похоже, все каким-то образом связано между собой.

Яркий свет залил окно студии. Приехала полиция.

Сержант Грег Столлард из полиции штата был крупным, чистеньким молодым человеком. Он называл Пенни по имени и встревоженно спросил, все ли с ней в порядке, когда она открыла дверь на его стук. Быстрый взгляд, которым он меня наградил, был далек от сердечности.

— С тобой все хорошо, Пенни?

— Разумеется. — Она повернулась. — Это Дэйв Геррик, Грег. Сержант Столлард, мистер Геррик.

— Весь день только о вас и слышу, мистер Геррик, — заметил Столлард. — Когда мне позвонили из участка, я испугался, что что-то случилось с Пенни. Что произошло с вашей машиной?

Я вкратце рассказал ему, как провел вечер, о пластинке и изрезанных шинах. Он нахмурился.

— Вы друг Эда Брока, — сказал он. — Знаете, что с ним произошло и почему?

— Да.

Столлард поправил пистолет в кобуре.

— Хотел бы я добраться до этого типа, — бросил он. — Думаю, он решил, что вас запугать проще, чем Брока.

— Он ошибся, — ответил я.

Столлард оценивающе оглядел меня и явно решил, что я говорю правду.

— Этот малый не шутил, — заметил он. Потом повернулся к Пенни: — Кто и когда мог взять у тебя эту пластинку?

— Я уходила рисовать на целый день — почти до самого ужина. Я не запираю дверь, Грег, ты знаешь. — Она показала на блокнот с карандашом на веревочке, который висел на стене около входной двери. — Любой из жильцов этих пятидесяти коттеджей может зайти и оставить мне записку, если что-то не так — водопровод, крыша протекает и тому подобное.

— Кто-то заходил?

— Записки никто не оставил, — сказала Пенни.

Столлард снял фуражку и вытер лоб платком.

— Я этим делом не занимаюсь, мистер Геррик, если не считать того, что у нас в участке все им интересуются. Но одно меня беспокоит. Пенни! Пятнадцать лет никто и пальцем не пошевелил, чтобы снова открыть дело ее отца. Теперь она его открывает, и вашему другу Броку пробивают голову. Сегодня вечером вы получили предупреждение. Кто бы это ни был, убийца снова начал действовать. Ему может показаться, что самый простой путь покончить с этим делом — избавиться от Пенни. Сейчас, через двадцать один год, она единственная, кому не все равно.

— Кто ведет дело Эда? — спросил я.

— Капитан Келли. Он хочет поговорить с вами. Он один из немногих, кто остался здесь со времени тогдашнего убийства. Тогда он был простым патрульным. — Столлард надел фуражку. — Ну а мое дело — посмотреть на вашу машину, мистер Геррик.

Сержант только усилил мои собственные тревоги.

— У меня есть к вам предложение, Пенни, — сказал я. — Берите зубную щетку и поедемте со мной в город. Снимите на ночь номер в «Вилке и Ноже». Утром мы распустим слухи, что я получил предупреждение, но не намерен уезжать. Это на какое-то время переключит внимание нашего друга на меня. А сегодня ему, возможно, захочется разобраться с вами. Он может подумать, что вы были заодно с Гарриет, которая вызвала меня сюда.

— Хорошая мысль, — горячо поддержал меня Столлард.

— Я никому не позволю выжить меня из собственного дома, — сообщила Пенни.

— Здравый смысл вызывает у меня гораздо больше восхищения, чем упрямое мужество, — ответил я.

— Я с этим полностью согласен, — сказал Столлард. — В самом деле, это разумно. А мы получим лишнего человека, чтобы поохотиться сегодня за этим типом, если нам удастся взять его след от машины мистера Геррика.

— Лишнего человека? — переспросила Пенни.

— Капитан Келли не оставит тебя здесь одну, без охраны, когда получит мой рапорт. Собери свои вещи и отвези мистеpa Геррика в город. Я осмотрю его машину и вызову людей, чтобы ее забрали в гараж.

Я не стал дожидаться, что решит Пенни. Вынув из кармана ключи от машины, я протянул их Столларду.

— Через двадцать минут мы будем в «Вилке и Ноже», — заявил я.

— Я не люблю, когда мной распоряжаются, — запротестовала Пенни.

Я улыбнулся.

— Будьте послушной девочкой, — сказал я.



В баре «Вилки и Ножа» было тесно и шумно. Мы с Пенни сидели за угловым столиком вместе с Ларри Трэшем, владельцем. Перед тем как отвезти меня в город на своей машине, Пенни переоделась в темно-зеленое шерстяное платье. Забрызганная краской рубашка скрывала соблазнительную фигурку, которая, казалось, излучала живое тепло и силу. Я чувствовал, что здесь, в баре, мы в центре внимания и все говорят о нас.

— Похоже, люди здесь обзавелись индивидуальными радарными установками, — сказал я. — Плюс мисс Сотби.

— Все новости и сплетни Нью-Маверика рождаются тут, — ответил мне Трэш, улыбаясь своей белозубой профессиональной улыбкой. — Разумеется, им всем с самого утра известно, зачем вы здесь, мистер Геррик. Думаю, я тоже приложил к этому руку. У Столларда в машине телефон. Он позвонил мне и сказал, что вы везете сюда Пенни на ночь — и почему. Он не говорил, что это секрет.

За двадцать один год Нью-Маверик вырос и повзрослел. После того как переполох, вызванный убийством Джона Уилларда, потихоньку улегся, городок жил и трудился в мире. Но этому мирному творческому существованию Нью-Маверика пришел конец, когда Эда Брока, искавшего давно похороненную правду, избили до состояния бесчувственного бревна. Сегодня вечером голоса звучали громко и резко от возбуждения. Человек из аппарата окружного прокурора — они пока не знали, что я действую на свой страх и риск, — получил мрачное предупреждение держаться подальше от тайн прошлого.

Проходя мимо нашего столика, люди заговаривали с Пенни и Трэшем и бросали на меня заинтересованные, встревоженные взгляды. По их мнению, я мог снова разворошить осиное гнездо.

Я взглянул в сторону стойки бара. Позади нее висел портрет Джона Уилларда, написанный маслом, — работа его друга Роджера Марча. Пенни показала мне его, когда мы пришли в бар и сели. Гордый и немного насмешливый взгляд добрых голубых глаз следил за вами. Джон Уиллард, превративший Нью-Маверик в Мекку для новых художественных талантов, и сам был необычным человеком. Марчу удалось передать в этом портрете и властность, и стать, и достойную, спокойную уверенность.

Все столики в зале, обитом дубовыми панелями, были заняты. У стойки посетители толпились в три ряда. Беретов и бород здесь было значительно больше, чем в обыкновенном заведении подобного рода.

— То, что произошло сегодня с вами, Геррик, для этих людей не просто неприятный случай вандализма, — сказал Трэш. — От этого может зависеть их будущее. — Он одарил Пенни многозначительной улыбкой. — Все они в некотором смысле зависят от тебя, куколка. Ты владеешь самой важной для них частью Нью-Маверика, которая важна для них. Они гадают, насколько тебя хватит: сначала Брок, теперь вот Геррик. Не захочешь ли ты все бросить и прикрыть лавочку.

Это прозвучало скорее как вопрос, чем как констатация факта, и Пенни ответила так, словно это был вопрос.

— Чепуха, — сказала она. — Ты же знаешь, я виновата в том, что случилось с Эдом Броком. И я должна довести дело до конца.

— А вы, Геррик? — Трэш взглянул на меня из-под припухших век.

— Оставьте за мной мой номер на втором этаже на неопределенный срок, — ответил я.

Белозубая улыбка Трэша была невеселой.

— Откровенно говоря, я рад это слышать. И знайте, вы можете на меня положиться. Как я вам уже говорил, сюда стекаются все сплетни и слухи.

— За двадцать один год, наверное, накопилось немало догадок, — сказал я. — В таком городке должны быть свои излюбленные подозреваемые.

Глаза Трэша сузились, и он посмотрел куда-то поверх голов.

— Вначале они были, — проговорил он. — Никаких реальных улик не нашли, как вы знаете. Ни оружия. Ни даже гильзу. — Он повернул голову, чтобы продемонстрировать мне свою улыбку. — Меня тоже несколько раз таскали в полицию. Случалось, я довольно основательно поругивал старого Джона. Знаете, он передал мне эту гостиницу. Он был потрясающий человек, но временами начинал совать нос не в свое дело. Но им не много удалось из меня выжать.

— Вы были в театре? — спросил я.

— Вместе с пятью тысячами других людей, — жизнерадостно ответил Трэш. — Потом еще подозревали старину Роджа Марча, опекуна Пенни и помощника Джона. Без какой-то конкретной причины: разве что они периодически затевали шумные споры по поводу того, как должна управляться колония. Но тут тоже все затихло. — Снова многозначительная улыбка, обращенная к Пенни. — Прости меня, куколка, но разговоры ходили и о дамочках. Джо на них заглядывался, но, по правде, он был просто старый жизнелюб — любитель пощипать девочек за попки. Не думаю, чтобы у него было что-то серьезное с кем-то, кроме Санды. — Трэш пожал плечами. — Он ругался то с одним, то с другим. Он мог разъяриться как бык, знаете ли. Но предмет ссоры обычно не стоил выеденного яйца, а на следующий день Джон уже ставил выпивку. Вот так это было. Никто в Нью-Маверике не мог указать пальцем на кого-то конкретно. Так что, когда полиция не нашла ничего, разговоры прекратились. Почти все считали, что это, наверное, какой-то приезжий, кто-то, кому Джон перешел дорожку в прежней своей жизни.

— Очень удобно все списать на это, — заметил я.

— Удобно, — согласился Трэш. — То, что случилось с Броком, заставило всех задуматься. Но Брок пробыл здесь месяц, прежде чем с ним это произошло. Достаточно времени, чтобы приехать откуда-то и попытаться вышибить из него мозги. Но вы поставили все точки над «i», Геррик.

Я кивнул:

— Я получил письмо сегодня утром и приехал сюда днем. Пять часов спустя кто-то пытается запугать меня. Времени, чтобы откуда-то приехать, просто нет. Мы с Эдом сделали для вас одну вещь. Мы дали вашему убийце адрес — Нью-Маверик.

Улыбка Трэша казалась приклеенной.

— Да, именно так, — сказал он. Он резко поднялся. — Мой бармен сигналит мне. Кто-то хочет расплатиться чеком или взять в долг. Ты будешь здесь в безопасности, куколка, — сказал он Пенни. — Мы с Герриком позаботимся об этом, правда, Геррик?

Я заметил, что Пенни слегка поежилась, когда Трэш ушел.

— Это такое… такое гадкое чувство, — проговорила она. — Кто бы это ни был, он может сейчас сидеть в баре и наблюдать за нами. И я не в силах защитить отца от типов вроде Ларри. Может, он и вправду был любитель щипать девочек за попки.

Я взглянул на портрет над баром.

— Он не похож на человека, который довольствовался суррогатами, — возразил я.

— Спасибо за эти слова, Дэйв, — сказала она. Потом глубоко вздохнула, и ее пальцы, внезапно похолодевшие, сомкнулись на моем запястье. — Вот идет Лора. Не уходите, Дэйв.

Двое людей решительно пробирались к нашему столику. Лора Фэннинг, которая, как я понял, воспитала Пенни, — дочь Роджера Марча, — шла первой. За ней тащился высокий мужчина в помятом вельветовом костюме и клетчатой спортивной рубашке, без галстука. У него была неопрятная черная борода и усы. Крупный лохматый пес, который выглядел комично в больших роговых очках.

Я перевел взгляд на женщину. Ей должно было быть слегка за сорок, судя по тому, что я о ней знал. Двадцать лет назад она, наверное, была ослепительно хороша. Она и до сих пор оставалась красавицей, но излишне худой от сидения на диете, жесткой и чересчур броской. Слишком много косметики; вырез набивного платья немножко великоват; темно-рыжие волосы слишком очевидно подкрашены. Мне вспомнились полные горечи слова Макса Гарви: «С тех пор как ей стукнуло шестнадцать, она спит со всеми в округе». Не услышав этого, я бы удивился, почему Лора кажется такой хищной и голодной.

— Пенни, дорогая моя, — проговорила она, подойдя к столику. Голос у нее был низкий и красивый, но хрипловатый от курева и выпивки. Мне подумалось, что передо мной женщина, которая так и не поняла, что она хочет от жизни.

— Привет, Лора, — небрежно бросила Пенни, но ее пальцы стиснули мое запястье, когда я попытался встать. — Это Дэйв Геррик. Лора Фэннинг, Пол Фэннинг.

Лохматый пес улыбнулся, показав желтые от табака зубы.

— Мы приехали, чтобы отвезти тебя домой, — проговорила Лора, кивком отпуская меня.

— Я остаюсь здесь, — отрезала Пенни.

— Стулья, Пол, — приказала Лора.

Лохматый пес отправился искать стулья.

— Позвонил капитан Келли и рассказал, что произошло, — объяснила Лора. — Ему некого отправить охранять твой дом, милая. Нам следует подумать о твоих картинах, правда? Отец поехал туда, чтобы ночевать там. И строго-настрого велел привести тебя к нам.

— Я остаюсь здесь, — повторила Пенни.

— Но это же абсурд, милая. Наш дом всегда остается твоим домом. Твоя комната всегда готова для тебя.

— Я остаюсь здесь! — Голос Пенни сорвался на крик.

— Из-за Тэда?

— У меня теперь своя жизнь, Лора. Я предпочитаю остаться здесь.

Ищущий пристальный взгляд Лоры обратился на меня. Похоже, она только сейчас заметила меня — как мужчину. Ее голос потеплел:

— Может быть, вам удастся переубедить ее, мистер Геррик?

Лохматый пес вернулся с двумя стульями. Лора и он сели.

— Я не вполне понимаю, в чем проблема, — ответил я.

— Если Пенни грозит опасность, она должна быть там, где ее семья сможет ее защитить.

— У меня нет семьи, — возразила Пенни.

Глаза Лоры Фэннинг гневно вспыхнули.

— Это из-за Тэда!

— Если Пенни хочет остаться здесь, сладкая моя, это ее дело, — сказал Пол Фэннинг.

— Я хочу остаться здесь, — подтвердила Пенни. — И останусь.

— Ну, значит, так, — жизнерадостно заявил Пол Фэннинг и начал набивать табаком большую, пузатую трубку. — Кто-то пытается запугать вас, мистер Геррик?

— Безуспешно, — ответил я.

— Вначале меня тоже заподозрили, — пояснил Пол Фэннинг. Его смех, похожий на девчачье хихиканье, никак не сочетался с его громадной фигурой. — Я скульптор, знаете ли. Режу по дереву. У меня в студии каких только нет острых ножей. Ко мне заезжал Столлард — спросить, не пропал ли у меня какой-нибудь нож, как он сказал. На самом деле он меня проверял. Неглупый мальчик, Столлард.

— Это вовсе не смешно, Пол, — заметила Лора.

— А по-моему, смешно, — сказал Пол. — Но я не стал бы резать вашу машину, мистер Геррик. Хотя, возможно, мог бы ее украсть. Я уже много лет пускаю слюньки по «ягуару».

— Пожалуйста, Пол! Сигарету.

Мы с Полом одновременно предложили ей свои запасы. Лора взяла у меня. Я поднес ей зажигалку. Она взглянула на меня сквозь пламя, и я увидел, что она задает себе — и, возможно, мне — вопрос.

«Это не ко мне, леди», — ответил я сам себе.

— Вы собираетесь положить конец нашим неприятностям, мистер Геррик? — спросила она.

— Я старый друг миссис Брок, — ответил я. — Она попросила у меня помощи, и я собираюсь сделать все, что в моих силах.

— Вы должны завтра зайти поговорить со мной, — заявила Лора. Это был не слишком завуалированный приказ. — Полагаю, я осведомлена о ситуации больше, чем кто-либо в Нью-Маверике, благодаря моему отцу и Пенни.

Пол Фэннинг хихикнул:

— Вот с кем ему нужно поговорить, так это с Шоном О'Фарреллом. Занятный старикан, Геррик, он собирает всю грязь обо всех в городе — включая и нас! Лора просто морочит вам голову. Она вам не поможет. По крайней мере… — и в его голосе внезапно зазвучала злобная ирония, — по крайней мере, в вашем расследовании. У нее другие дарования.

В глазах Лоры сверкнула неподдельная ненависть.

— Пол воображает себя комиком, мистер Геррик, — проговорила она. — Мой отец и я были первыми художниками, которые приехали в Нью-Маверик Джона Уилларда. Мы с ним можем рассказать вам о Джоне больше, чем любой другой, а вы, я полагаю, хотите узнать о Джоне.

Пол Фэннинг, совершенно не смутившись, снова хихикнул.

— То, что ты знаешь, абсолютно никому не помогло за двадцать один год, сладкая моя, — возразил он. — Если существует грязь, которую можно раскопать, то Шон — подходящий человек для Геррика. — Он неприязненно оглядел меня. — Разумеется, если вас интересуют спортивные игры в закрытых помещениях, Геррик…

Лора поднялась так резко, что ее стул опрокинулся. Пол удержал его своей большой ногой.

— Отца огорчит твое упрямство, Пенни, — сказала Лора.

— Мне очень жаль, — ответила Пенни.

Темные, таинственно зазывные глаза Лоры обратились на меня.

— Несмотря на комедию, разыгранную Полом, я с нетерпением буду ждать встречи с вами, мистер Геррик.

— Ловлю вас на слове, — отозвался я.

Она повернулась и пошла прочь. Пол подмигнул мне.

— Увидимся, — бросил он.

Я наблюдал, как они уходили, с некоторым облегчением. Едва ли мне приходилось когда-нибудь видеть так открыто демонстрируемую ненависть: эти двое били друг друга по самым больным местам с тупым упрямством. Я озадаченно посмотрел на Пенни.

— Вас воспитывали эти люди? — спросил я.

— Я уже забыла, какое пугающее впечатление они производят на посторонних, — ответила Пенни. — Бедняга Пол, он просит так немного и не получает ничего. Лора… она похожа на человека, который всегда мечтает о шампанском и всегда разочаровывается, когда пьет его. Пол безалаберный, но добрый. Лора на самом деле талантливая художница, у нее есть вкус и чувство прекрасного. Когда она не играет в свои сексуальные игры, ей действительно есть что предложить.

— И ваш молодой человек, Тэд, — их сын?

Она напряженно и коротко кивнула.

— Вы сказали «ушел, исчез, пропал». Его родителей это не беспокоит? Его трехмесячное отсутствие?

— Они знают, где он, — с горечью сказала Пенни.

— И не говорят вам?

— «Уважают его желание», как они заявили.

— Дорогая моя Пенни, если Тэд не любит вас…

— Любит, всем сердцем!

— Тогда в чем дело?

— Я вам сказала в точности так, как он сказал. «Мы больше никогда не увидимся, никогда в жизни». Извлеките из этого что-нибудь разумное, если сможете, Дэйв. Мы с десяти лет знали, что всегда будем вместе. И вдруг такое. Что-то связанное с Эдом Броком? С отцом? Помогите мне это выяснить, Дэйв! Пожалуйста!

Было трудно представить, чтобы дитя, произведенное на свет Полом и Лорой Фэннинг, оказалось незаменимым мужчиной для этой пламенной девушки.

— Конечно, — согласился я. — Если смогу.

Вернулся Трэш:

— Капитан Келли здесь, Геррик. Он хочет поговорить с вами. Я уступил ему свой кабинет. Прямо через вестибюль, вон там. — Он взял Пенни за руку. — Пойдем-ка к бару, куколка, и я куплю тебе выпить и расскажу историю своей жизни, пока ты будешь дожидаться Геррика.

Глава 2

Тимоти Келли принадлежал к тому типу людей, который я хорошо знал. Он всю жизнь был полицейским, делал свою работу, продвигался по службе. Он был чистокровным ирландцем и, должно быть, довольно красивым в молодости, когда двадцать пять лет назад впервые надел форму патрульного полиции штата. Теперь челюсть его стала квадратной, рот — жестким; морщинки в уголках глаз, обычные для людей, много работающих на воздухе, здесь говорили еще и о том, что эти глаза часто прищуривались при малоприятных зрелищах сотен автокатастроф и других происшествий.

Кабинет Трэша был элегантно обставлен в стиле первых поселенцев. Огонь пылал в камине, обложенном валунами. Едва я вошел, официант подал поднос с кофейником, чашками и двумя большими стаканами бренди.

Келли не выказал мне особого дружелюбия. Он был настроен подозрительно, и ему вовсе не нравилось, что я вмешиваюсь в его дела. Он задал мне стандартные вопросы о моей машине и о том, что я делал в театре наверху. Мне нужно было сломать его недоверие, поэтому я подробно рассказал ему о своей работе. По крайней мере, теперь он знал, что перед ним не любитель.

— Миссис Брок — мой старый друг, — объяснил я ему, — и она далеко не глупа, капитан. Ее муж приехал сюда в июне, чтобы заняться расследованием дела Уилларда, располагая лишь той информацией, которую мог получить от Пенни Уиллард, а ей было три месяца, когда убили ее отца. То, что знает Пенни, известно каждому жителю городка. Но этого оказалось достаточно, чтобы Эд нашел разгадку или подобрался настолько близко к ней, стал опасен, всего лишь за три недели! Миссис Брок вынуждена была задать себе некий вопрос, капитан. Эд не был гением. Как он смог за три недели найти разгадку тайны, которую здесь не могли разгадать в течение двадцати лет? Это заставило ее задуматься, кому она может тут доверять. Вот почему она позвала меня.

Я выложил ему все начистоту, и Келли, похоже, это задело, но он не подал виду.

— В любом расследовании присутствует элемент везения, мистер Геррик, — пояснил он, опуская глаза и разглядывая кончики своих квадратных пальцев. Мы расположились в двух виндзорских креслах по обе стороны кофейного столика перед камином. Он сидел ко мне в профиль, и я наблюдал за ним. — Иногда может не везти довольно долго. Вы в свое время охотились на крупную дичь, которая так и не попалась в силки, так ведь? Знание местной ситуации не всегда на пользу. Вы спотыкаетесь на деталях, которые чужак просто не заметит.

— Это верно, — сказал я. — Но теперь у вас было два месяца, чтобы проследить, как и что делал Брок, и понять, где ему повезло. Однако, похоже, вы так ничего и не нашли.

— Да.

— Никаких ниточек?

— Ни единой. Брок был в лесном театре один. На него напали сзади. Его не могли найти тридцать шесть часов. У человека, который это сделал, было полтора суток, чтобы замести следы.

— И двадцать один год после убийства Уилларда.

— Да, — спокойно ответил Келли. — Если это тот же человек.

— Если? — Это было настоящей неожиданностью.

Келли уселся поудобнее, не отрывая взгляда от своих пальцев.

— Вы торопитесь, Геррик. О, мы тоже торопились. Мы сразу решили, что на Брока напали, потому что он раскопал правду о деле Уилларда. Ведь именно для этого он сюда приехал. Но факт состоит в том, что нет никаких доказательств, что он что-то обнаружил. Он сказал своей жене, что у него «ощущение», будто он близок к разгадке. Это не доказательство. На него мог напасть бродяга, какой-нибудь маньяк, кто-то, у кого были свои причины.

— Например?

— Нью-Маверик — странное место, Геррик. Непохожее на другие. Это было первое, что мне сказали, когда меня сюда прикомандировали. Мораль здесь значительно свободнее, чем в большинстве подобных городков. «Богемный» — это слово употребил капитан Лариган, говоря со мной по приезде. В колонии множество людей, считающихся «мистером и миссис», хотя никогда не были женаты. Есть семейные пары, которые не делают особой тайны из того, что обмениваются мужьями и женами. Каждый здесь готов поиграть со всеми остальными.

Это подтверждало рассказ Гарви.

— Пожалуй, единственное правонарушение, с которым мы имеем дело в Нью-Маверике, — продолжал Келли, — когда какой-нибудь малый избивает другого за то, что тот подкатывался не к той женщине. И далеко не всегда это муж или общепризнанный любовник дамы. Нам такое безумие не понять.

— Забавно, но какое отношение это имеет к Броку? — спросил я.

Келли повернулся ко мне:

— Парень приезжает в город и может очень здорово заинтересоваться тем, что здесь увидит. Почти любая дамочка, которую он захочет, будет его, стоит только попросить.

Я почувствовал горечь во рту. Я знал Эда. Он бы очень даже заинтересовался.

— Вы предполагаете, что Брок погуливал с какой-нибудь девицей и ее дружок попытался убить его? И к делу Уилларда это отношения не имеет?

— Вы знаете Брока. — Келли продолжал смотреть на меня. — Могло так случиться?

— Могло. Но вы-то сами верите в это, капитан?

Он колебался. Я чуть ли не слышал его мысли. Ответить утвердительно значило бы избавиться от меня и от необходимости отвечать на вопрос, который, как он наверняка понимал, должен возникнуть.

Капитан вздохнул.

— Я смотрю на это дело без предубеждения, — заявил он. — Мне хотелось бы прийти с вами к взаимопониманию, Геррик. Все, что я расскажу вам сегодня вечером, будет строго между нами — если только не выяснится, что это как-то связано с теми двумя преступлениями, которые мы оба хотели бы раскрыть.

— Хорошо, — согласился я.

Келли достал сигарету из кармана кителя и закурил.

— Я видел, как вы говорили с Лорой и Полом Фэннингом, когда зашел сюда некоторое время назад. Что вы о них думаете?

— Ну, это далеко не образец нравственности, — сказал я.

— Лоре было двадцать лет в то лето, когда я приехал сюда, — проговорил Келли, и его лицо посуровело. — Она уже была замужем пару лет и имела ребенка. В то время я был довольно симпатичным парнем. Я не прослужил здесь и месяца, а уже отклонил массу предложений и от замужних, и от одиноких женщин. Это превратилось в своего рода игру. Кто-нибудь звонил в участок и заявлял, что у них около дома кто-то рыскает. Мне передавали сообщение в патрульную машину, и я отправлялся по вызову. Там никогда никого не оказывалось. Лариган предупреждал меня об этом. Полдюжины молодых патрульных до меня быстро вылетели отсюда, потому что не могли устоять. Лора — она уже была Лорой Фэннинг — хотела получить то, что мог предложить ей большой, сильный ирландский парнишка. К счастью — я думаю, — я хотел делать карьеру. Я умудрился не влипнуть в это. Но, Геррик, это было трудно. В те дни Лора была чертовски хороша. В ту ночь, когда убили Джона, ее валял на фестивале какой-то малый. Те первые фестивали проходили довольно-таки разнузданно.

— Какой-то малый? — спросил я.

Пламя отбрасывало на лицо Келли причудливые тени. Воспоминания все еще тревожили его. Он облизал губы.

— Костюмы, маски, Геррик. Одного человека от другого не отличить. Я знаю, что чуть не сорвался в тот вечер. Я впервые оказался на фестивале, и можно было получить так много — только руку протяни. Я так и не узнал, что за малый развлекался с Лорой. На нем была черная монашеская ряса и черная маска. На маскараде играли во времена короля Артура. — Келли коротко рассмеялся. — Лора изображала Лилейную Деву из Астолата. Я… я упоминаю об этом только потому, что она совсем не изменилась за все эти годы. Пол Фэннинг — всего лишь нечто вроде публичного символа респектабельности. Он не мог быть Черным Монахом той ночи: тот гораздо ниже его и тоньше, грациозный, как балетный танцор. Да, Лора все эти двадцать лет сохраняла страсть к любовным приключениям, и Брок — один из последних ее фаворитов. Не знаю, заполучила она его или нет, но он проводил достаточно времени в доме Марча и Фэннингов. Внешне это казалось вполне логичным — говорить с Лорой, Полом и старым Роджером.

Я подумал о Гарриет и почувствовал, как во мне нарастает холодная ярость.

— Значит, вы думаете, что Пол Фэннинг мог наброситься на Эда за то, что тот волочился за его женой?

— Пол? Господи, да нет же, Геррик. Он давно перестал обращать внимание на похождения Лоры. Но отправленный в отставку любовник вполне мог отнестись к ситуации иначе.

— И по-вашему, именно так и произошло?

Келли боролся с собой. Наконец он принял решение.

— Нет, — заявил он. — Я несколько раз встречался с Броком — и узнал его довольно неплохо.

— Он вам нравился? — спросил я. Большинству людей Эд нравится.

— Нет! — взвился Келли и сам был явно поражен собственной резкостью. — Мне не по душе, что посторонний человек взялся расследовать это дело. И Брок мне не нравился, потому что я считал, что он просто хочет сорвать хороший куш. Я считал, что он собирается доить Пенни Уиллард столько, сколько сможет. Он, не колеблясь, переспал бы с Лорой или с кем угодно, чтобы получить нужные сведения. Некоторые парни так и работают. Мне это не нравится. Мне это не нравилось и в Броке, тем более что у него славная жена и малыш. Но справедливости ради надо вот что сказать. Невозможно иметь дело с Лорой так, чтобы об этом не знала вся округа. Она не умеет хранить секреты. И сразу вешается на шею мужчине, если между ними что-то было. Пенни сразу же заметила бы это, а она из другого теста, Геррик. Она выросла в этой семейке, но никогда не была ее частью. Узнай она, что Брок связался с Лорой, она бы уволила его. У Брока хватало ума понимать это. Пенни ему платила.

— Может быть, в конце концов он узнал достаточно, чтобы подоить убийцу, — предположил я.

Келли бросил на меня быстрый взгляд:

— Вы сами додумались?

— С помощью Гарриет Брок. И это тоже между нами.

Келли выглядел по-настоящему озадаченным:

— Она так считает?

— Это вполне в духе Эда.

— Почему же она об этом не сказала? Почему она не сказала мне?

— На то есть причина, — ответил я, в упор глядя на Келли. — Она боится, что, если расскажет хоть что-нибудь, убийца может узнать об этом; он может подумать, что Брок открыл ей гораздо больше, чем на самом деле, и попробует использовать ребенка, чтобы заставить ее молчать. Она в панике, Келли.

— Тем не менее она рассказала вам. О да, я знаю, вы ее старый друг.

— И это подводит меня к следующему вопросу, — сказал я.

Келли кивнул, снова отводя глаза. Он знал, какой это будет вопрос. Этот вопрос задал бы любой, кто продумал ситуацию столь же тщательно, как это сделал я.

— Посмотрим, сумею ли я угадать, Геррик, — проговорил капитан. — В тот день, когда Джона Уилларда убили, его состояние перешло в руки его распорядителей. Это были Роджер Марч и некий банк в Нью-Йорке. Банк занимался в первую очередь денежными делами, инвестициями и тому подобным. Роджер Марч проводил в жизнь планы Джона Уилларда относительно Нью-Маверика и колонии, и делал это на протяжении двадцати одного года, пока в прошлом июне Пенни не стала совершеннолетней, после чего распорядители сложили с себя полномочия. Если бы Роджер Марч и банк решили лишить Нью-Маверик поддержки, колония погибла бы на корню. И город тоже — магазины, рынки, бары, гостиницы, все источники доходов. Это означало бы полный крах. Так что у старика Марча была власть: власть, позволявшая ему соперничать с местным городским правлением, чиновниками округа и — мне неприятно это говорить, — возможно, даже оказывать давление на полицию. В этом и заключается ваш вопрос, да? Не хотел ли Марч по каким-то причинам скрыть личность убийцы и не помогали ли ему в этом местные власти и, возможно, полиция?

На свете не так много людей, у которых хватило бы мужества задать самому себе подобный вопрос. Это мне понравилось. Я так и сказал капитану.

Келли швырнул окурок в камин и усмехнулся.

— Я задал этот вопрос вместо вас, чтобы не рассвирепеть, когда это сделаете вы, — объяснил он. — Но если подобная мысль возникает у вас, если она возникает у миссис Брок, я не могу спустить все на тормозах, не так ли? В Нью-Йорке у вас хватает приятелей, и, если вы поделитесь с ними своими подозрениями, все официальные власти на меня набросятся.

— Вы задали вопрос, но не ответили на него, — заметил я.

— Ответ таков, — медленно проговорил Келли. — Я не знаю, но строил догадки на эту тему. Как я уже говорил вам, когда Уилларда убили, я был здесь новичком. Когда происходит нечто подобное, любой молодой полицейский в любом отделении мечтает раскрыть дело и покрыть себя славой. Я — не исключение. Черт, я ведь был на фестивале, когда это произошло. Все наши сотрудники там были, кроме дежурного дорожного патруля, да и тот держался поблизости. Уиллард был знаменитым человеком. Если сообразительный молодой патрульный раскроет дело, он прославится на всю страну. Я хотел этого, Геррик, хотел всей душой. Так же как и все остальные ребята, служившие под началом капитана Ларигана.

Руки Келли сжали подлокотники кресла, костяшки пальцев побелели. Я видел, что память его свежа, словно все произошло только вчера. Это был великолепный августовский день, сказал он мне. С самого утра в Нью-Маверик стекались машины, хотя доступ на территорию, где проводился фестиваль, открывался только в четыре. К обеду бары и рестораны заполнили толпы людей, причем большинство уже обрядилось в маскарадные костюмы. Там были рыцари в кольчугах, пажи, шуты, монахи, лучники и девушки в пышных юбках с высокими корсажами и шляпах с вуалями. Келли помнил, что видел, как Лора Фэннинг — одетая для маскарада — входила в «Вилку и Нож», чтобы встретить кого-то из гостей.

Позже одетая в маски толпа направилась к месту проведения фестиваля. Почти все были навеселе. Келли стоял на дальнем конце автомобильной стоянки площадью в сорок акров, рядом с билетными кассами. Все, за исключением организаторов фестиваля, должны были пройти мимо него в тот день. В толпе, подходившей к входным воротам, еще чувствовалось некое подобие сдержанности, но, как только люди попадали в леса и поля, казалось, все барьеры мгновенно рушились, и они словно устремлялись навстречу каким-то безумным приключениям. Он помнил Лору. Она пришла с компанией людей — видимо, гостей ее семьи. Теперь на ней тоже была маска, но Келли узнал ее, потому что видел ее в костюме в городе. Вероятно, он узнал бы ее в любом случае. Она была для него как заряд динамита.

Как раз в тот момент, когда компания проходила через ворота, откуда-то возник Черный Монах. Он обвил Лору руками и яростно притянул к себе. Через мгновение она оказалась в его объятиях, и он бежал с ней куда-то. Гости были забыты. Ее звонкий смех плыл над толпой к молодому патрульному, который стоял и смотрел, до боли стиснув кулаки. В тот момент он был готов забыть о предупреждении капитана Ларигана. Он хотел ее сильно, почти до физической боли.

К шести часам поток машины превратился в маленький ручеек, и Келли, как было приказано, перешел на территорию. В лесу уже сгустились сумерки. Люди разожгли сотни маленьких костров, чтобы приготовить себе ужин. Настоящий разгул начнется после наступления темноты. Перед Келли промелькнули Черный Монах и Лилейная Дева. Они лежали на постели из сосновых иголок, по очереди отхлебывая бурбон из старинной бутылки.

— Они только потому и бросились мне в глаза, что я так сильно ее хотел. — Голос Келли звучал хрипло. — Как больной палец, которым все время ушибаешься. Там было множество других пар, точно так же бесшабашно проводивших время. Это витало в воздухе. На эти двенадцать часов не существовало никаких табу, никаких правил, никого, кто бы сказал «нет». Наверное, на следующее утро многих мучила совесть, но пока об этом никто не задумывался. Я смотрел на лица под масками и видел, что в них не осталось ничего цивилизованного. Мужчины охотились на женщин, женщины — на мужчин, и никаких запретов не существовало.

Келли глубоко вздохнул, и я увидел у него на лбу капельки пота.

— И там не было драк?

— Странно, верно? Ну, их почти не было. Я думаю, парень не пошел бы туда со своей девчонкой, если бы хотел, чтобы она была только с ним. Маски — их никто не снимал. По крайней мере, я не видел.

— Вакханалия, — заключил я.

— Древние римляне ни в какое сравнение не идут с этой толпой. Даже если вспомнить гладиаторские бои. — Келли с шумом втянул воздух и стал рыться в кармане в поисках следующей сигареты. — Страшно сказать, Геррик, но только благодаря выстрелу, убившему Уилларда, я сегодня сижу на этом месте. Еще немного, и я забыл бы о том, что я полицейский. Я уже все просчитал, приметил паренька примерно моих роста и комплекции в костюме волшебника и собирался отвести его в кусты, снять с него костюм и отправиться на поиски приключений. Именно выстрел напомнил мне, кто я есть.

— Да, не лучшая ночь для исполнения долга, — заметил я.

— Дикая, безнадежная ночь, — подтвердил Келли. — Тогда на фестивале дежурили, наверное, человек двадцать патрульных. Сколько из них были на посту, а сколько последовали зову предков, я не знаю.

Я добрался до открытой эстрады минут через пять после выстрела. Капитан Лариган единственный из полицейских оказался там раньше меня. Шум стоял такой, что и собственных мыслей не услышишь. Тысячи людей визжали и орали: кто-то бежал от сцены, кто-то, напротив, рвался к ней, словно стараясь поближе рассмотреть кровь. Я только раз взглянул на Уилларда, потом подошел к краю сцены, и меня вырвало.

Келли замолчал, чтобы прикурить. Когда он снова заговорил, голос его срывался:

— Капитан Лариган был первоклассным полицейским. Но ни один полицейский в мире не смог бы управиться с такой ситуацией. В театре собралось две тысячи человек, и примерно столько же находилось поблизости. Вся территория была затоптана, словно по ней промчалось стадо диких оленей. У убийцы не возникло никаких проблем. Ему даже не требовалось бежать. Все, что ему надо было сделать, — это сунуть ружье под маскарадный костюм, в который он был одет, и смешаться с толпой. Мы не могли обыскать или допросить всех присутствующих. Нам не хватило бы людей, даже если б мы знали, в каком направлении действовать. Нас чуть не смела со сцены пьяная орда, желавшая взглянуть на убитого поближе. Лариган не мог отдать никаких приказов. Двое наших стояли над телом Уилларда с пистолетами наготове. Если бы мы этого не сделали, люди разодрали бы его одежду в клочья и растащили бы на сувениры. Даже убийство не заставило их вернуться в человеческое состояние.

Я по-прежнему считаю, что Ларигана не в чем обвинить. Если бы я оказался на его месте, то не знаю, как бы я поступил или мог поступить. Очистить территорию? От пяти тысяч человек, которые расползлись по нескольким сотням акров лесов и лугов? Когда наконец нам удалось очистить сцену, мы начали кое-что вычислять. Стреляли откуда-то сзади, возможно из-под навеса с правой стороны сцены. За кулисами находился только один человек. С этим человеком вы можете поговорить, если захотите, Геррик. Его зовут Шон О'Фаррелл. Он занимался светом и поэтому должен был быть с левой стороны. И он там и находился. Со временем набралось достаточно трезвых людей, которые могли засвидетельствовать, что осветитель работал. Во время исполнения музыки свет должен был изменяться. О'Фарреллу было тогда за пятьдесят; он — мой земляк, ирландец — актер из театра в Дублине. Ему удалось пристроиться в колонии под предлогом, что он пишет пьесы. Насколько мне известно, он так ни одной и не написал, но тем не менее остался здесь: забавный человек, со своеобразным злым юмором. Но О'Фаррелл не убивал Уилларда. Он работал со светом за левой кулисой и никого не видел на противоположной стороне; только вспышку, когда раздался выстрел. Все эти годы он был единственным свидетелем, Геррик, который вообще мог видеть что-либо, кроме того, что видела вся остальная публика.

Мы обыскали каждый дюйм справа от сцены. Ничего. Ни оружия. Ни гильзы. В тусклом свете наступающего дня мы прочесали территорию. Господи! Тысячи пустых сигаретных пачек и пустых бутылок; сброшенные маски; мусор от пикников; все затоптано. И ничего, что указывало бы на убийцу. Понимаете, это часть ответа на ваш вопрос, Геррик. Нам не повезло. Мало что можно было сделать. Но Лариган сделал все, что сумел. Той ночью никто никого не покрывал. Там нечего было покрывать!

— Вы искали оружие?

Келли пожал плечами:

— В тот момент у нас были кое-какие предположения, но все вилами на воде писаны. Мы тогда приняли за данное, что убийца скрылся в толпе. Мы не обыскали никого из тех, кто толкался на сцене. Потом, задним числом, мне пришло в голову, что это следовало сделать. Теперь я понимаю, что убийце было легче всего скрыться, оставшись там. Самая большая наша трудность состояла в том, что мы не имели возможности проверить всех, кто был на месте преступления. Пять тысяч людей, все в маскарадных костюмах и масках, приехавших бог знает откуда и так и уехавших неопознанными. Мы могли проверить несколько сотен местных жителей и подтвердить, что они там присутствовали, но у немногих в этом чертовом городке нашлось алиби. Кто сидел рядом с вами в театре в масках и маскарадных костюмах? Никто не мог ответить на этот вопрос. Губернатор штата присутствовал на фестивале в качестве почетного гостя вместе с женой и секретарем. В качестве хозяина и хозяйки его принимали Роджер Марч и миссис Джон Уиллард — Сандра Уиллард. Марч и миссис Уиллард могли бы в первую очередь попасть под подозрение, но у них имелось железное алиби. Они весь вечер провели в компании губернатора.

Похоже, что это полностью отметало версию, которую я начал обдумывать, — что Сандра Уиллард могла убить своего мужа, а потом покончила с собой, не вынеся гнета вины.

Возвращаясь к вашему вопросу, Геррик, — проговорил Келли устало. — Если Роджер Марч и оказывал на власти какое-то давление, то не для того, чтобы выгородить себя. Он в тот вечер не отходил от губернатора.

— И все же вы задавали себе этот вопрос, капитан? — спросил я. — Он мог защищать Лору или своего зятя Пола?

— Лора в тот вечер была занята, — мрачно заметил Келли. — И я забыл вам сказать, у Пола — практически полное алиби. Он помогал Шону О'Фарреллу за кулисами. Предполагалось, что Уиллард появится на сцене ровно в полночь. Без пяти двенадцать его еще не было за кулисами. О'Фаррелл боялся, что публика не станет ждать, если Уиллард опоздает. Гуляки не слишком терпеливы. Так что О'Фаррелл послал Пола найти Уилларда. Пол ушел из театра и спустился с холма вниз в студию Уилларда. Теперь там живет Пенни. Они, должно быть, разминулись, во всяком случае, Уиллард появился в театре через десять минут без Пола. Пол все еще искал его, когда начался концерт. Возвращаясь в театр, он услышал выстрел.

— Это сам Пол так говорит?

— Да. Но ему нужно было пройти через входные ворота, чтобы попасть в студию. Его видели у ворот, так что он действительно ходил туда. Ему пришлось бы бежать в гору бегом, чтобы выстрелить в Уилларда. Это не стопроцентное алиби, но оно лучше, чем у многих других.

В таком деле хватаешься за любую соломинку. И я схватился:

— Почему Уиллард опаздывал на концерт? Насколько я понимаю, это не похоже на него.

— Так и есть. О'Фаррелл сказал, что он прибежал за кулисы запыхавшись и спросил: «Они все еще там?» — потом велел О'Фарреллу дать свет. И все. Через пять минут он был уже мертв.

— Все ниточки обрываются, — сказал я.

— Именно так. Вернемся к оружию. Для дробовика невозможно провести баллистическую экспертизу. Их примерно дюжины две в колонии и еще около сотни в городе. Многие здесь любят поохотиться в сезон. Мы проверили каждое ружье в округе — примерно сто пятьдесят штук. Некоторые из них были чистые, некоторые — грязные, из некоторых недавно стреляли. Но окончательный результат равнялся нулю. То, что мы обнаружили, ничего нам не давало. — Келли закурил новую сигарету. — После этого расследование превратилось в крайне деликатное дело. Что касается доказательств, мы остались с пустыми руками. Теперь мы должны были совать нос в личную жизнь, выслушивать бесконечные рассуждения людей, которые ничего не знали, и строить всевозможные догадки при почти полном отсутствии фактов. Лариган вел дело и не нуждался в нашей помощи. После того как поиски вещественных доказательств закончились, большинство из нас вернулись к своей обычной работе и патрулированию, хотя, конечно, были настороже. Как явствует из документов, Ларигану так и не удалось ни за что зацепиться. Бумаги у меня в офисе. Вы можете посмотреть их, если хотите. Наконец он выдвинул свою версию и, по существу, закрыл дело.

— Версию о религиозном маньяке?

— Вы многое знаете, — отметил Келли. — Я нарисовал вам достаточно неприглядный образ колонии, Геррик. Но полная свобода нравов — это все, что у них есть. Во всем, что касается работы — своего творчества, — они абсолютно честны. Из сотен взрослых обитателей колонии, менявшихся из года в год, найдется всего один-два дилетанта вроде Шона О'Фаррелла. Остальные — это люди, всей душой преданные своему искусству. По-настоящему преданные. Фестиваль для них — отдушина, время, когда они могут сбросить годовую усталость, но, едва он заканчивается, они спешат вернуться к своим холстам, к своим пишущим машинкам, к своей музыке. Они хотели, чтобы расследование было закончено, и с готовностью приняли версию Ларигана, потому что она снимала с них подозрения и позволяла им вернуться к работе.

— На чем Лариган основывал свою версию?

— Он говорил, ему так и не удалось отыскать какого-то реального врага Джона Уилларда. Он не мог найти здесь никого, кто имел бы мотив. Ему помогала ваша контора в Нью-Йорке — до вас еще, разумеется, — вероятно, у них остались какие-то документы. Уиллард жил в Нью-Йорке перед тем, как основал Нью-Маверик. Ваши ребята ничего не нашли. Так что Лариган вывел свое заключение. Неизвестный фанатик — в этом заключалась его версия. Некоторые религиозные общины, да и другие организации тоже, не без оснований считали, что фестиваль — безнравственное и грязное мероприятие. Джон Уиллард организовал фестивали и руководил ими. Лариган предположил, что какой-то религиозный тип с тараканами в голове застрелил Уилларда, чтобы покарать его, надеясь тем самым положить конец разврату.

— И вы купились тогда на это?

— Такая версия имела право на существование, — ответил Келли. — И она была ничем не хуже других. Мы проверили религиозные кружки и другие группы, чьи члены выступали против фестиваля, но даже близко не подошли к тому, что указать на кого-то пальцем. Однако все эти годы версия Ларигана, можно сказать, была общепринятой, — пока не появился Брок.

— Что стало с Лариганом?

— Умер. В сорок шестом. Рак.

— Кто стал после него капитаном?

— Парень по фамилии Донован. Он был здесь до пятьдесят третьего. Хороший мужик. Сейчас он служит в полиции штата Аризона. Уехал туда, чтобы организовать полицейскую школу.

— Он интересовался делом Уилларда?

— Относительно. Донован поднял документы и поговорил с нами, с теми, кто был здесь тогда. Думаю, он решил, что пять лет спустя мало что может сделать. Нас попросили не забывать, что дело все еще не закрыто, но никаких специальных приказов мы не получали. — Келли глубоко вздохнул. — Меня повысили до капитана в пятьдесят третьем, и с тех пор я здесь и командую.

— И вы решили оставить это дело в архиве?

Келли повернулся в кресле, чтобы взглянуть на меня:

— А как еще? Прошло двенадцать лет, Геррик. В колонии мало кто живет постоянно. Молодые художники, писатели, музыканты приезжают сюда, чтобы получить помощь и поддержку, и со временем покидают Нью-Маверик. По моим прикидкам, каждый из них проводит в городе в среднем пять-шесть лет. Уиллард и Роджер Марч хотели, чтобы это было именно так. Они собирались дать людям возможность начать, а потом те должны были уехать, чтобы освободить место для других, для тех, кто еще делает самые первые шаги. Роджер Марч и Лора — единственные, кто остался из первой группы, появившейся здесь в тысяча девятьсот тридцать пятом году. Пол Фэннинг и Шен О'Фаррелл — два других старожила. Сейчас в колонии всего семь человек, живших здесь во время убийства Уилларда. Марч и О'Фаррелл, у которых есть алиби; Лора и Пол, у которых оно почти что есть; Пенни, которой тогда было три месяца; есть еще скульптор по имени Камерон Симс. Он тоже из ранних пташек. Ему сейчас далеко за семьдесят, и он впал в маразм, так что явно не мог разделаться с Броком. Он такой хлипкий, что с трудом передвигается по комнате. И есть еще один, Феррер, который когда-то играл на флейте в филармонии. В тот день, когда напали на Брока, он был в Нью-Йорке.

— Значит, из списка подозреваемых по делу Эда можно вычеркнуть двух стариков и Пенни, — сказал я. — А как насчет остальных?

Келли улыбнулся:

— По-человечески мы можем вычеркнуть Пенни, но как полицейские — нет. Она на весь день уходила рисовать. К озеру Банши, как она говорит, но ее никто не видел. Роджер писал в своей студии. Он занимается этим каждый день. У него нет доказательств, что он там был, а у меня — что он был в каком-то другом месте. Пол Фэннинг, по его словам, провел день на старом карьере в соседнем городке, разыскивая подходящий камень для скульптуры. Его видели там в течение дня, но никто не может подтвердить, что он никуда не отлучался. О'Фаррелл провел день как обычно: начал шляться по местным пабам вскоре после полудня и так и ходил по ним кругами, пока не стало далеко за полночь. Это плохое алиби, но ему нужно было мчаться как молния, чтобы успеть избить кого-то между двумя стаканами. К тому же я не в силах определить точное время, Геррик. Во второй половине дня — это все, что у меня есть. Брок пообедал с женой и потом ушел. После этого мы не могли найти его полтора суток. Состояние его ран указывает, что его избили почти сразу после полудня.

— Вы не упомянули Лору, — заявил я.

Келли горько усмехнулся:

— Как раз собирался. Это был прекрасный летний день. Обещаю вам, если заставить ее предъявить алиби, она его предъявит. Могу поспорить, что она развлекалась в чьей-то постели.

«Келли все еще горюет о своих упущенных возможностях», — подумал я.

— Но у нас остаются еще несколько сотен людей в городке.

— Да… — Келли развел руками. — Ни одному из них нам нечего предъявить.

— Никаких наметок?

— Никаких.

— Но вы же не принимаете версию Ларигана и не считаете то, что произошло с Эдом, работой, как вы это назвали, маньяка.

— Нет.

— Почему?

— Я служу в полиции почти четверть века, — ответил Келли. — За такое время насчет некоторых вещей появляется «ощущение».

— Эд Брок использовал это выражение, говоря со своей женой.

— Знаю. И знаю, что он имел в виду. Вы тоже должны это знать.

— Да. У меня сейчас такое же чувство. Что ответ находится где-то совсем рядом. Эд отыскал его. И я собираюсь его найти — с вашей помощью.

— Можете рассчитывать на меня, — сказал Келли, уставившись в янтарные угли камина. — До сих пор я мало кому помог.

— Я теперь понимаю ваши проблемы, — ответил я. — Меня тревожат Пенни Уиллард и Гарриет Брок. Обе они в опасности; Пенни — потому, что она вновь подняла это дело и, похоже, хочет убедить меня продолжить его расследование; Гарриет — поскольку кому-то может показаться, будто она знает больше, чем она действительно знает, и поскольку это она позвала меня. Мы разворошили осиное гнездо, капитан. Убийца провел здесь двадцать один год, храня свою тайну, и чувствовал себя в безопасности. Теперь над ним нависла угроза, и он напал на Эда. Сегодня он попытался запугать меня. Вполне возможно, что, выйдя из равновесия, он вновь пустится во все тяжкие. Если я буду заниматься этим делом, вы сможете прикрыть Пенни и Гарриет?

— У меня мало людей, — сказал Келли. — Двум девчушкам придется скооперироваться.

— Тогда пустите в ход свое ирландское обаяние, — ответил я. — Вы не против, если я вступлю в игру?

— По-моему, достаточно очевидно, что мне нужна помощь, правда ведь, Геррик? — Он говорил как человек бесконечно уставший.

Глава 3

Мы с Келли вместе вышли в вестибюль в тот самый момент, когда в парадную дверь вошел молодой Грег Столлард, патрульный сержант. Он подошел к нам, отдав честь Келли.

— Я снял отпечатки пальцев с машины мистера Геррика, — доложил он. — Набор один, предположительно мистера Геррика; имеется на руле, на панели, в бардачке. Больше ничего. Я отправил машину к Уотсону.

— Ничего, если мы возьмем у вас отпечатки? — спросил меня Келли.

— Разумеется.

— У Уотсона на складе нет ни одной шины для «ягуара», мистер Геррик, — продолжал Столлард. — А завтра с утра он получит комплект для спортмашин. Вы можете забрать ваше авто около девяти. Но я прикинул, вам будет грустно без колес, поэтому одолжил для вас машину у Уотсона. Она стоит у подъезда. Синий седан. — Полицейский протянул мне ключи. Он заколебался, беспокойно оглядываясь на Келли. — Я открыл ваш бардачок, Геррик. Я нашел там вот это. — Он достал из кармана полицейский пистолет 32-го калибра. — Мне подумалось, лучше будет, если он окажется здесь.

Я усмехнулся Келли и вынул портмоне.

— Разрешение, — сказал я и помахал им в воздухе.

Он кивнул:

— Если хотите увидеть файл по делу Уилларда, приходите завтра с утра ко мне в кабинет. Можем ли мы чем-то вам помочь?

— Огромное спасибо за машину, — ответил я. — Я хочу связаться с Гарриет Брок. Страшно неудобно, что там нет телефона. Она уже вполне могла услышать, что со мной случилось, — у вас в городе слишком быстро разносятся новости. Она будет волноваться.

— Славная женщина, — сказал Столлард. — Мне очень жаль ее. Боже, как представишь, что она проведет остаток жизни рядом с этим беднягой. Начинаешь задумываться о милосердии.

Он был прав. В самом деле, начинаешь задумываться.

Я пошел к бару, чтобы сказать Пенни, куда собираюсь. Толпа несколько поредела, и оставшиеся сгрудились вокруг большого круглого стола в дальнем углу. Молодой парень с гитарой негромко перебирал струны, а Пенни, взобравшись на стол, пела высоким, чистым голосом известную балладу «Подмастерье мясника». Ей, видимо, досталась от отца способность заставить музыку говорить. Мне показалось, что окружающие слышали эту песню в ее исполнении уже не раз, но и теперь они слушали молча и внимательно.

Я дождался, пока аплодисменты стихли. Потом подошел к певице.

— Какая жалость, что вы богаты, — сказал я. — Вы могли бы получать за это деньги.

Казалось, музыка придала ей сил. В глазах ее горела радость. Я сказал, куда собираюсь.

— Если вы пойдете в номер, прежде чем я вернусь, запритесь изнутри и сидите там.

— О, разумеется, папочка, — сказала она, похоже совсем забыв об опасности. А я нет.

Выйдя из гостиницы, я сел в синий седан и неторопливо покатил в сторону Колони-роуд. Келли меня удивил. Он каким-то образом умудрился передать мне ощущение от неистовой вольницы фестивальной ночи. Он ясно показал, как любого, стоявшего в стороне, как он сам, затягивал этот водоворот. Я видел перед собой Лору и ее Черного Монаха так четко, словно сам был там; истеричную толпу людей в масках и костюмах вокруг окровавленных останков Джона Уилларда; двоих отчаявшихся полицейских с пистолетами наготове… И где-то в этой толпе безликий убийца, смеющийся надо всеми.

Я попытался представить, что делал Эд Брок двадцать один год спустя. Я работал вместе с ним в разведке и кое-что знал о его методе. «Возьмите очевидное и выверните его наизнанку», — любил говорить он. Двадцать один год полиция искала того, кто ненавидел Джона Уилларда настолько, чтобы убить его. Применяя методику Эда, следовало искать того, кто ненавидел Уилларда; того, кто убил, чтобы спастись от Уилларда. Нью-Маверик, по сути дела, целиком принадлежал Уилларду. Если бы он заимел на кого-то зуб, уничтожить этого человека ему не составило бы труда. Так можно было выйти совершенно не туда, где все эти годы работала полиция. Кого мог бы возненавидеть Уиллард? Он был вспыльчив, задирист, но столь же и отходчив. Все говорили, что он не таил обид. Но Уиллард мог не простить, например, заигрываний с его обожаемой молодой женой. В «свободном обществе» Нью-Маверика это было вполне возможно. Он мог возненавидеть любого, кто стал бы угрожать спокойствию колонии. Он мог возненавидеть любого, кто причинил вред его другу — такому другу, как Роджер Марч.

Отсюда Эд Брок, возможно, очень быстро пошел по дорожке, по которой никто более не хаживал. Если бы он мог хоть чуть-чуть намекнуть нам, но от него осталась одна скорлупка. Может, он что-то рассказал Гарриет, но она не обратила внимания. Сейчас, конечно, убийца чувствует себя словно на сковородке: ведь она вполне может вдруг припомнить.

Я обнаружил, что усиленно жму на газ. В мозгу возник странный образ. Можно бросить семя по ветру, и через несколько часов его ни за что уже не отыскать. Но через двадцать один год это семя станет деревом. Если знать, что ищешь, можно легко узнать это дерево. Возможно, оно растет у всех на виду, но до сих пор только Эд сумел понять, что оно взросло из брошенного тогда семени. Возможно, я видел его сегодня, но не узнал.

Я остановил синий седан возле почтового ящика Броков. В доме было темно. Я взглянул на часы и с удивлением обнаружил, что было уже почти одиннадцать. Я притушил фары и вылез из машины. Может быть, Гарриет спит: не хотелось ее беспокоить. Я медленно прошел по лужайке к дому. Месяц скрылся за облаком, и было совсем темно.

— Что вы здесь делаете? Что вам надо?

Это был голос Гарриет, резкий и испуганный.

На расстоянии меньше чем в пять футов сверкнул, ослепив меня, электрический фонарик.

— О боже мой! — Голос Гарриет сорвался. Она кинулась ко мне. — Это не твоя машина, Дэйв. Я… я не поняла, кто это.

Я потянулся, чтобы коснуться ее руки, и вздрогнул как ужаленный. В одной руке у нее был фонарик, в другой — пистолет.

— Пистолет Эда, — сказала она. — Ночью я держу его под рукой. Сюда приходили в темноте люди, Дэйв. Я… я думаю, это просто любопытные; они хотят посмотреть на Эда в окошко. Но я…

— Успокойся, — сказал я. И обнял ее за плечи. Я чувствовал ее дрожь. — Дики и Эд спят?

— Дики спит. Кто знает, что делает Эд? Он совершенно одинаковый и когда бодрствует, и когда спит. Нужно внимательно всматриваться, чтобы понять, открыты или закрыты его глаза. В темноте…

— Где можно поговорить, не разбудив Дики? — Я постарался сказать это непринужденно, но ее близость разожгла старые угли.

Она посветила фонариком вокруг.

— На лужайке есть пара кресел. Я… я ждала тебя раньше, Дэйв, а потом решила, что ты уже не придешь.

Мы пошли к двум садовым креслам и сели. Теперь я знал, что, если бы встретил ее раньше — до того, как с Эдом случилось несчастье, — я, наверное, не смог бы играть по правилам. Для меня ничего не изменилось. Одно только сознание, что она здесь, пусть я не видел ее в темноте, тут же возвратило день, когда я потерял ее. Только теперь она не была так уверена, что Эд и есть весь ее мир, но зато стала пленником его беды. Я встряхнул головой, чтобы не думать об этом. Гарриет не знала, что произошло в этот вечер, иначе уже принялась бы расспрашивать. Так что я рассказал ей о призрачном патефоне и о моей растерзанной машине.

— О Дэйв, тебе надо уезжать, тебе нужно скорее уехать отсюда, — зашептала она дрожащим голосом.

— Перестань, — ответил я. — Никуда я не уеду. Ты пойми, сегодня я был в нескольких метрах от этого человека. Он был совсем рядом, великий и ужасный. Я не оставлю тебя, меня не запугаешь детскими шалостями.

— Он способен не только на детские шалости, Дэйв. — Она думала об Эде. И прежде чем я успел что-то сказать, добавила: — Я над этим раньше не задумывалась, но мы уже видели его шалости.

— Что ты имеешь в виду?

— В первую же неделю, когда мы только приехали сюда, кто-то повалил наш почтовый ящик и нарисовал на нем картинку — маленькая фигурка, лежащая на спине, с вертелом в сердце. Мы подумали, что это дети. Тебе не кажется…

— Вполне вероятно, — ответил я. — А Эд никак это не связывал?

— Другие ящики, дальше по дороге, тоже были повалены, — сказала она.

— И тоже с рисунками?

— Нет. Но тогда это было похоже на озорство детей. Мы были чужаками здесь. Знаешь, как подчас дети реагируют на посторонних. Мы решили, что поэтому и удостоились рисунков.

Я ощутил противный холодок внутри. Перед нами был психопат, который озорничал по-детски, а через минуту начинал спокойно убивать. Здесь шуточки маленького мальчика переходили в смертоносную агрессию. Кто знает, когда малыш снова станет убийцей? Ладонь моя сжалась на рукоятке пистолета, который Столлард принес мне из моей машины. Я гадал, а не мог ли наш чокнутый друг, разбираемый любопытством, рыскать вокруг дома, чтобы «посмотреть на Эда в окошко». Он хотел удостовериться, что Эд в самом деле так бессилен, как говорят.

— Я поговорил с Келли, — сказал я. — Он собирается усилить охрану. Но тебе придется помогать ему.

— То есть?

— Ты не должна никуда выходить без предупреждения.

— Куда мне выходить? — с горечью спросила она. — Самое большое до ближайшего бакалейного магазина. Надолго я не могу оставить Эда. И Дики тоже.

— Наверно, он пустит здесь регулярный патруль, этак через час, — сказал я. — Если хоть что-то тебя встревожит, если к дому снова кто-то подкрадется, сразу сообщи об этом. — Я пытался разглядеть в темноте ее лицо, но видел только тень. Не было видно, как она слушает.

— Келли рассказал тебе, что случилось в ночь, когда был убит Джон Уиллард? — спросила она после минутного молчания.

— Да. Целая история.

— Тебе не показалось странным, Дэйв, что никто, похоже, не позаботился выяснить, кто был тот, кого они называют Черным Монахом?

— Неужели? — Я понял, что Келли не вдавался в подробности. — Эд рассказывал тебе?

— Про эту ночь. История известна всем. В Нью-Маверике это нечто вроде местного фольклора. Возможно, расспрашивали Лору, и это то немногое, что она сочла нужным скрыть. — В голосе ее звучали горечь и смех. — Кто тот Черный Монах, с которым вы были прошлой ночью? Неприлично же спрашивать это леди, с кем она прилюдно занималась любовью? Может быть, Эд узнал. В любом случае он никогда не говорил мне об этом. Но в моем положении в голову начинают приходить странные мысли. Я думаю — я думала, не мог ли Джон Уиллард быть Черным Монахом. Он опоздал на концерт, ты знаешь.

— Он любил свою жену? — спросил я, озадаченный подобным предположением.

— Это не всегда удерживает мужчин от романов на стороне, — сказала она резко. Она снова вспомнила об Эде.

— Ты говорила об этом кому-нибудь? — спросил я.

— Дэйв, я не говорила ни с кем, кроме тебя. Я боялась.

— И не надо. Я уже понял, что сплетни распространяются здесь быстрее ветра.

— Можешь быть уверен, я не стану, Дэйв.

Джон Уиллард — Черный Монах! Сильнее всего это взбесило отца Лоры, Роджера Марча, у которого было абсолютное алиби, ее мужа Пола, у которого было сносное алиби, и ее теперешнего поклонника, кем бы он ни был. Я припомнил, что сказал Келли о Черном Монахе. Это не был Пол Фэннинг, сказал он: «Более мелкий мужчина, грациозный, как балетный танцор». Не похоже на пятидесятишестилетнего Джона Уилларда, чей портрет над баром в «Вилке и Ноже» показывал, что он был крупным мужчиной — таким же или даже еще крупнее, чем Пол Фэннинг.

Я прикурил сигарету, отчасти потому, что хотел курить, а отчасти в надежде поймать лицо Гарриет в пламени зажигалки. Она сидела в кресле, сгорбившись и закрыв лицо руками.

— Гарриет?

— Да?

— Я мог бы остаться с тобой, если бы ты хотела. Но…

— Я знаю, Дэйв.

— Незачем больше лгать, — сказал я. — Я люблю тебя, я всегда любил тебя, я всегда буду любить тебя. Будем действовать как полагается. Твой муж сейчас не станет бороться за свою честь. Можешь ничего не говорить, но ситуация, по-моему, ясна. И здесь нет ничего дурного. Тебе это нужно, Гарриет; тебе нужно это знать. Как только мы все распутаем, я откланяюсь, раз уж так надо.

— Так надо, — откликнулась она словно издалека. — Но, Дэйв…

— Да?

— Спасибо. Мне правда стало легче. Я… я однажды выбрала и не раскаиваюсь. Поэтому мне нечего сказать.

— Я знаю. — Я поднялся. — Хочешь, я найду кого-нибудь, кто побудет с тобой?

— Нет, Дэйв. Ничего, в сущности, не произошло. Я не боюсь ни за чью жизнь. Я знаю, что делать с этой пушкой. Если этот человек появится здесь, я пристрелю его, и это будет то же, что разбить яйцо на сковородке. Может, я и высплюсь сегодня — ведь ты здесь, и что-то наконец сдвинулось.

Я шагнул к ней в темноте, нагнулся над креслом и поцеловал ее в лоб. Она не шевельнулась и никак не отреагировала.

— Спокойной ночи, — сказал я.

— Спокойной ночи, — шепот.



Сидя в синем седане и мчась по Колони-роуд к городу, я почувствовал, что моя рубашка намокла от пота. Я сказал ей это. Я скажу ей это снова, полагается так или не полагается. Если даже Эд выживет, то все равно рано или поздно его придется куда-нибудь сдать. Положено то было или нет, Гарриет вернулась, чтобы остаться. И я не собирался отпускать ее. Я не разрешал себе думать о мальчике. Он был неотделим от нее. Я постараюсь заслужить его любовь, попытаюсь быть ему хорошим отцом.

Я боялся вспоминать об Эде. Я хотел его смерти. Оправдываясь перед собой, что это только милосердие, я сознавал, что хочу не милосердия, а Гарриет. Она была нужна мне не меньше, чем девять с половиной лет назад. Даже больше.

Но важно не забыть, что убийца-то на свободе, и, пока оно так, ни для кого не будет ни мира, ни безопасности, и сладостные мечтания лучше отложить до его поимки.

Закрыв дверцу на ключ, я отправился в «Вилку и Нож». Пришла усталость. День был, конечно, долгий, но причина состояла в том, что все, что кипело внутри так долго, вырвалось наконец наружу, и стало немножко пусто.

Пенни Уиллард и еще полдюжины народу, включая гитариста, все еще сидели за большим круглым столом в углу. Остальные столики опустели, только маленький седой человек, во фланелевых брюках и голубом блейзере, в берете набекрень, сидел на табурете у бара, задумчиво вглядываясь в порожний стакан. Он взглянул на меня, проницательные серые глаза внезапно заблестели. Потом взгляд снова остекленел, подбородок упал на грудь, а пустота порожнего стакана стала еще безнадежней. Пенни увидела меня и, оставив приятелей, подошла к двери.

— Как Гарриет? — спросила она.

— Как ей и положено. У нее сейчас трудный период жизни.

— Знаю. И чувствую себя виноватой.

— Потому что пригласили сюда Эда? Я уже говорил вам, риск был его профессией.

— Что вы будете делать дальше, Дэйв?

— Не знаю, — ответил я. — Пока картина больше напоминает рассыпанную головоломку. Я не знаю, что должно получиться в итоге. Я пока перекладываю кусочки.

— Угостите чем-нибудь на сон грядущий?

— Конечно. Опять шотландское?

Она кивнула. Я подошел к бару и заказал шотландское виски ей и двойной бурбон со льдом себе. Потом отнес бокалы к столику, туда, где уже сидела Пенни.

— У всех мурашки по коже, — сказала она. — Раз с вами сегодня такое случилось, значит, он где-то рядом, за спиной. Страшно.

— Он близко, и он нервничает, — сказал я. — Нам может повезти.

Она глотнула виски.

— Я говорила вам, что Эд где-то за неделю до того, что случилось, хотел все бросить? Я убедила его остаться.

— Нет, не говорили. И Гарриет не говорила. — Первый глоток бурбона явно пошел мне на пользу.

— Он знал свою работу, Дэйв. И он сказал мне через две недели, что дело безнадежно.

Это было в духе Эда — прикинуться, что он сама открытость, если ему нужна была информация.

— Он сказал мне, что старая история давно стала сказкой с известным сюжетом. За двадцать лет ничего не прибавилось и не убавилось. Ничего больше не найти. Я умолила его продолжать. Так что если он и нашел что-то, то потом. Поэтому я виновата.

— Не глупите. Как вы сказали, он знал свою работу. — Я хотел уйти от разговора об Эде или о Гарриет. — Ваш друг капитан Келли — интересный малый, он просто набит воспоминаниями.

Пенни рассмеялась.

— Единственная крупная неудача Лоры, — сказала она. — Он рассказал вам про свою безумную страсть и свои строгие нравственные правила? Так он мучается уже двадцать с лишним лет.

— Я не думал, что вы станете над этим смеяться, — сказал я.

— Минуточку, Дэйв! — Ее голубые глаза похолодели.

— Вам это кажется смешным? — спросил я. — Мораль Келли здесь, конечно, смотрится немного странно. Но вот смешно ли?

— Я смеялась над Лорой, — ответила она, — которая скоро дождется того, что на нее и глядеть никто не захочет.

— Наверно, Келли переборщил: если учесть его горькую долю, это простительно.

— Уверена, что нет.

— Тогда это нехорошо, — сказал я вежливо, пытаясь поддержать разговор. Бурбон был приятен на вкус, и самочувствие несколько улучшилось.

— Вы любите изображать Господа Бога?

Я посмотрел на нее, изумленный внезапной болью в ее голосе:

— Давайте поговорим о чем-нибудь другом.

— Нет! Давайте поговорим о вашем высокоморальном тоне, мистер Геррик!

— Хорошо. Говорите.

Она зло смотрела мне в глаза.

— Мне двадцать один год, — сказала она. — Меня бросил мой парень. Предполагается, что я буду терпеливо ждать, пока кто-нибудь женится на мне, и даже не побуду свободной женщиной?

— Думаю, долго ждать не придется, — проговорил я, пытаясь обратить все в шутку.

— Сколько вам лет, Дэйв? Тридцать пять? Тридцать восемь?

— Будет тридцать шесть, если это важно.

— Вы были когда-нибудь женаты?

— Нет.

— И все эти годы оставались целомудренны?

— Ну… нет.

— Вот смотрите: вы можете позволить себе снять квартиру и номер в гостинице под чужим именем, и, поскольку вы уверены, что об этом никто не узнает, у вас хватает наглости читать мораль тем, кто делает то же самое, но открыто, потому что у них нет денег. Чем номер в гостинице чище и нравственней, чем иголки под деревом в дни фестиваля?

— Теоретически — ничем.

— Практически — ничем! — Она почти кричала.

— Это уже другой вопрос, — сказал я. — Публичность в этом деле оскорбляет других, а это, похоже, в обычае Нью-Маверика. По своей природе секс интимен, это дело двоих. Когда он превращается в цирк, суть теряется. Это акт любви, и цель его — сотворение новой жизни.

— И весь ваш сексуальный опыт за тридцать пять лет холостой жизни сводился к одному — к сотворению новой жизни, мистер Геррик?

— Нет, — ответил я, с трудом удерживаясь, чтобы не расхохотаться.

— Тогда давайте, судите нас, мой высоконравственный судья! — Она ударила кулаками по столу с такой силой, что бокалы подпрыгнули. — Я не знала своего отца, но зато знаю, что он думал. Он и дядя Роджер с самого начала разрешили эту проблему Нью-Маверика. Вы представляете местную экономику, Дэйв? Люди, приезжавшие сюда, в буквальном смысле не имели в кармане ни гроша. Им предоставляли жилье; их кормили за счет общего фонда. Келли, вероятно, говорил вам, что многие из них официально не женаты. Они не могли позволить себе жениться, они любили свою работу и умели создавать новое. Человек не может творить, если он не полон, а мужчина никогда не полон без женщины, и наоборот. Поэтому ни у кого, кто приезжал, не спрашивали свидетельства о браке. Это вступление.

Пенни отхлебнула виски. Было видно, что она не раз ораторствовала подобным образом перед враждебно настроенной аудиторией.

— Вы, Дэйв, видимо, умный человек, — продолжала она. — Юристу положено кое-что понимать в современной психологии. Вы можете себе представить, что чувствует творческий человек, который не может заработать себе на жизнь? Он постепенно перестает ощущать себя мужчиной. Женщина все меньше ощущает себя женщиной. Как им вернуть веру в свои силы? Только доказав себе свою мужественность и женственность. Это единственно возможный способ. Отец и дядя Роджер задумались, можно ли принять в колонию талантливого художника, который самоутверждается занимаясь любовью с соседкой, которой тоже необходимо самоутвердиться? Они решили, что можно. Мне кажется, это правильно. Такие вещи есть везде, Дэйв. Обычно, правда, таких типов всего несколько на данную местность, прочие же обеспечены, имеют детей, семьи. Ходить на сторону они могут втайне, но вообще-то у них есть деньги на порядочную жизнь. А в Нью-Маверике — сотня человек с одинаковыми проблемами. И теперь ханжам зато есть о чем поговорить за утренним кофе! Ну, Дэйв, вперед!

Я посмотрел на расправленные напряженные плечи Пенни, поймал вызывающий взгляд голубых глаз. Мне почему-то стало ее жаль. Исчезновение молодого человека почти довело ее до истерики.

— Я промолчу, — сказал я.

— Значит, я вас убедила! — воскликнула она. — Тогда не пойти ли нам ко мне в номер и не заняться ли любовью?

— Нет, Пенни, — сказал я как можно более мягко. — Не потому, что я не хочу, а потому, что вы не хотите.

Мгновение она смотрела на меня в упор, а потом опустила свою пламенноволосую головку и закрыла лицо руками. Она рыдала так, словно сердце у нее вот-вот разорвется. Я огляделся, мне было неловко за нее. Компания за угловым столиком была поглощена собой. Только маленький седой мужчина на табурете у бара наблюдал за нами. Губы его сжались в полоску, тонкую, словно лезвие ножа. Я уже решил, что сейчас он подойдет и покажет мне, где раки зимуют, за то, что расстроил Пенни. Но потом глаза его снова остекленели, и он опять уставился в пустой стакан. Наконец Пенни перестала рыдать.

— Ох, Дэйв, все эти годы я ждала Тэда, — проговорила она сдавленным голосом. — Теперь он ушел и больше не вернется. Кого мне теперь ждать? Сколько еще я могу ждать? Я живая, Дэйв! Живая и одинокая.

Я почувствовал, что от моих слов сейчас многое зависит. Я и прежде слышал подобный крик отчаяния, и в гораздо менее странных местах, чем Нью-Маверик. Ответ типа «хорошо/плохо» не годился для такой умной и полной жизни девушки, как Пенни.

В тридцать пять вы еще участник все той же гонки, где судей нет. Теперь у вас уже есть и вкус, и проницательность. Может быть, вам отныне проще, ведь требовательная жажда нового — привилегия юности, которая уже позади. Мне и раньше доводилось объяснять существующую общественную систему мальчикам, которые считались уже достаточно взрослыми, чтобы воевать по всему миру, но еще слишком юными, чтобы покупать выпивку в местном кабаке или содержать жену и удовлетворять свои потребности единственным способом, который общество считает достойным. Обретя экономическую независимость, легко рассуждать о том, что «право надо заработать», а «сексуальную энергию следует перерабатывать в творческую». Молодежи все это говорить бессмысленно, а таким, как Пенни, — в особенности.

— В жизни мы все время выбираем, Пенни, — услышал я свои слова. — Каждый день мы делаем выбор. Например, что съесть на завтрак, что делать в ближайшие двенадцать часов: пойти с друзьями выпить или посидеть дома с хорошей книжкой, надеть черное платье или зеленое. Везде и всегда мы выбираем. Кажется, что это просто. Но за этим стоят вещи более сложные, а за ними — то, что на самом деле важно. Жить — значит выбирать. Идти нам направо, налево или остаться стоять? Когда не остается ни сил, ни смелости на очередной выбор, мы оказываемся либо в психушке, либо в пивнушке, как повезет. Еще один важный момент состоит в том, что, как только выбор сделан, больше нельзя сворачивать. Нельзя через минуту передумать и пойти другой дорогой. Тогда это не выбор. Тогда человек превращается в невротический шарик от пинг-понга, который в нерешительности скачет туда-сюда.

— Это про меня, — сказала Пенни, не отнимая рук от лица.

— Я так и думаю. Вы, по-видимому, давно уже выбрали: ждать.

— Ждать Тэда!

— Вот что мне интересно, — сказал я. — Вы избрали Тэда, когда вы оба были детьми. Вы не сомневались в своей половой принадлежности. Если бы вы не стали ждать, никто бы вас не осудил. Тем не менее, видимо, вы дожидались подходящей атмосферы для любви. Вы знали, что Тэд рядом, но ждали нужного момента, уместной ситуации. Теперь вам кажется, что, когда придет этот момент, Тэд не станет вашим партнером. Незачем паниковать, незачем пытаться вернуться по дороге, по которой вы шли всю жизнь. Вы спрашиваете, сколько можно ждать. Ждать можно столько, сколько потребуется. Это выбор, который вы сделали. Сейчас кажется, что ситуация изменилась, потому что Тэд ушел, но это не так. Все это время вы дожидались правильного момента и можете подождать еще. — Я рассмеялся. — Полагаю, уже недолго. Вы и отдохнуть-то не успеете, как появится дюжина претендентов на место Тэда.

Она медленно подняла голову и посмотрела на меня. В ее глазах все еще блестели слезы.

— Не знаю, хватит ли у меня сил?

— Разумеется, хватит, — сказал я. — Не говорите, что вам никогда не хотелось бросить эту дорогу. Возможностей было предостаточно. Если бы вам не хватало сил, вы бы уже давным-давно ничем не отличались от своих здешних друзей.

— Думаете, я сделала правильный выбор?

— Правильный для вас, потому что ваш, — сказал я. — Речь не идет о нравственности. Если ваши поступки не приносят вреда ни вам, ни другим, кто посмеет осудить их?

Она устало улыбнулась мне:

— Спасибо вам.

— Спасибо за благодарность. Выпьем на ночь по маленькой?

— Я… я думаю, мне пора спать. Завтра кабаний праздник, и нужно будет приготовиться.

— Какой-какой праздник?

— Я забыла рассказать… и хотела пригласить. Где-то через месяц после фестиваля дядя Роджер каждый год устраивает вечеринку с кабаном для всех, кто помогал в организации фестиваля. В сущности, это вся колония. Мы жарим кабана, едим кукурузу и картошку, и что еще там приготовят девочки. Потом бывают танцы и… — Она заколебалась. — Мы с Тэдом собирались объявить о нашей женитьбе и уйти вместе, по дороге зайдя к мировому судье. Это такое подведение итогов года в колонии; празднество, а потом все возвращаются к работе, пока не понадобится готовиться к следующему фестивалю. Мы думали, сейчас было бы лучше всего…

— Может быть, он завтра вернется, — сказал я.

— Он не вернется. Вы пойдете со мной на праздник? Сможете увидеть всех жителей колонии.

— С удовольствием, — ответил я.

Она встала из-за столика, и мы вместе вышли в вестибюль. Она остановилась у лестницы и улыбнулась устало, но кокетливо.

— Идите-ка вы скорей наверх, а то я забуду свою роль секретаря Ассоциации молодых христиан, — сказал я.

Я наблюдал, как она уходит. В другое время, в другом месте, при других обстоятельствах я так легко не отпустил бы ее.

Мне не хотелось спать, но я решил пойти в номер и постараться как-то осмыслить полученную информацию. Я едва шагнул к лестнице, когда из офиса вышел Трэш. Белозубая улыбка, похоже, была его фирменным знаком.

— Успешно провели время? — спросил он.

— Я знаю намного больше, чем знал, когда приехал, — сказал я. — Но все это крайне загадочно.

Трэш рассмеялся.

— Это уже двадцать лет загадочно, — сказал он. — У миссис Брок все в порядке?

— Да.

Он взглянул мимо меня в бар.

— Вот там сидит тип, с которым вам стоит побеседовать, — сказал он. — Его зовут О'Фаррелл. Он был в театре в ночь, когда убили Джона Уилларда, он тогда работал осветителем.

— Тот человек в берете?

— Да. Думаю, он больше всех насобирал грязи и сплетен. Фаррелл только и делает, что пьет и болтает, пока деньги не кончатся, — и так каждый день.

— Последние полчаса он рассматривает пустой стакан, — сказал я.

— Если вы ему нальете, он вам все расскажет, — сказал Трэш. — Не ручаюсь за результат. Он старый склочный ублюдок. Хотите попытаться?

— Пожалуй, — ответил я.

Друзья Пенни все еще сидели за круглым столом, гитарист тихо перебирал струны. О'Фаррелл увидел, что мы направляемся к нему, и, кажется, улыбнулся. Он наверняка слишком пьян, чтобы от него был толк, подумал я. Но когда Трэш представил нас, его глаза ожили, словно кто-то внутри подключил ток. Единственный свидетель убийства Джона Уилларда, возможно, и не был совсем уж трезв, но он не был и пьян в обычном смысле слова.

— Итак, гора пришла к Магомету, — проговорил он. Речь его была по-ирландски певучей. Он махнул маленькой, изящной рукой Трэшу. — Беги отсюда, Лоренс. К работе приступают крупные умы.

Трэш добродушно рассмеялся:

— Он говорит, пока ему наливают, Геррик.

— Только низкие люди говорят правду так открыто, — сказал О'Фаррелл, когда Трэш отошел в сторону. — К сожалению, это общеизвестный факт. Я, можно сказать, нахожусь на содержании. У меня есть, конечно, известная сумма денег. Эти деньги четко распределены: столько-то за квартиру, столько-то за отопление и свет, столько-то за табак, столько-то на еду, которой мне нужно мало, и столько-то на выпивку. И вот суммы, остающейся на выпивку, мне не хватает, мистер Геррик, чтобы проводить очередной день. А потому я, так сказать, подзарабатываю песнями. Если философ хочет поговорить о философии — я готов, конечно, когда заплатит за выпивку. Если поэт хочет послушать стихи, я готов прочитать три стихотворения за стакан. Если художник-импрессионист желает выслушать диатрибу против традиционалистов на том языке, на котором сам он не способен изъясняться, я готов — но при условии! Итак, если человек хочет поговорить об убийстве, мистер Геррик, если он хочет услышать о репутации запятнанного ангела, — ну, тогда пускай он купит лучшего пойла, которое здесь можно найти.

Я усмехнулся:

— За эту красноречивую речь, мистер О'Фаррелл, я куплю вам стакан и буду добавлять по одному за каждый факт, который мне неизвестен.

— Ну, мужик, ты жестко торгуешься, — сказал О'Фаррелл. — Мы просидим здесь долгие годы, прежде чем выяснится, чего же вы не знаете. Давайте договоримся так: вы будете мне наливать до тех пор, пока я вам не надоем. А если это случится, я изменю своим принципам и поставлю сам…

— Я не собираюсь спорить с вами, мистер О'Фаррелл, — ответил я и поманил бармена. — Принесите мистеру О'Фарреллу бутылку его любимого напитка и поставьте ее рядом с ним.

— Пусть это будет «Джеймисон», Пит, — крякнул О'Фаррелл ликующе. — Ну, мистер Геррик, видно, вы стремитесь к новым знаниям почти так же, как и я — к ирландскому виски.

Бармен принес бутылку «Джеймисона», два стакана и миску со льдом. Он поставил их перед О'Фарреллом и подмигнул мне.

— Вас оказалось уломать проще, чем большинство, — сказал он.

— Беги, беги отсюда, мальчик, — сказал О'Фаррелл, — и радуйся своему счастью, ведь ты небось взял и чаевые плюс к цене бутылки. — Он положил лед в старомодный стакан и доверху наполнил его виски. Он налил мне, но вопросительно поднял бровь. — Сегодня вы долго сюда добирались, мистер Геррик.

— Похоже, что все уже все знают, — сказал я. — У вас что, прямая связь с миссис Сотби с телеграфа?

Он хмыкнул:

— У меня много с кем прямая связь.

— Я беседовал с капитаном Келли, — сказал я. — С Трэшем, с местным журналистом мистером Гарви, с Пенни Уиллард. С миссис Брок. Я был в волоске от вашего убийцы.

О'Фаррелл с непритворной тревогой посмотрел на бутылку «Джеймисона».

— Тогда мне и вправду нужно постараться, чтобы заработать это, — сказал он. — Подробной истории Нью-Маверика в шуточном изложении, даже если прибавить остроумный анализ характера его основателя, не хватит, мистер Геррик?

— Не хватит, мистер О'Фаррелл.

Он вздохнул:

— Лучше бы вы сразу пришли ко мне. Я рассказываю гораздо лучше, чем все они, вместе взятые. — Ирландское виски легко пролилось в его горло, а маленькая рука обхватила горлышко бутылки, приготовляясь наполнить второй стакан. — Быть может, вас заинтересует очерк состояния души?

— Попробуйте, — ответил я.

Он налил себе второй стакан.

— Мне не везло в жизни, мистер Геррик. Все началось с того, что я родился ирландцем в Ирландии. К сожалению, этим не кончилось. Я решил стать актером. Что тоже большая неудача, хотя вы скажете, что это просто глупость. Все шло путем, я играл мелкие роли в «Аббатстве» и в других ирландских труппах. Но я был настолько неразумен, что завел интрижку с женой знаменитого актера и продюсера и был вынужден буквально бежать из Ирландии, чтобы остаться в живых. Я не поехал бы в Англию, даже если бы меня умоляли, и я не мог ломать свой язык чужой речью. Я приехал в Америку. Немножко поработал в театре, немножко в Голливуде — в общем, везде и нигде. Наконец попал в Нью-Маверик, но здесь актерство не считается творческой работой. Так что я назвался покойному Джону Уилларду и Роджеру Марчу драматургом. Это было вранье, и они в конце концов это поняли. Но к тому времени я уже научился их смешить и этим заслужил место под солнцем. Так что, мистер Геррик, я хоть и не был драматургом, но умел достаточно, чтобы честно трудиться здесь. Я работал как черт на фестивалях все эти годы, зарабатывая себе право жить здесь. Я сказал, что живу на содержании. На самом деле — на деньги фонда Джона Уилларда. Мне платят, а взамен я делаю все, что потребует от меня правящая верхушка, каковой вначале был Джон Уиллард, а потом Роджер Марч. Я подсобный рабочий и по совместительству придворный шут. Теперь, мистер Геррик, мне семьдесят один год, и, если Роджер откажет мне в содержании, я окажусь в чудовищном положении.

— Я думал, что этими вопросами теперь ведает Пенни? — сказал я.

— Теоретически — да. Теоретически она может указывать Роджеру. Но он все еще обладает властью, и вполне по праву.

— А почему он должен отказать вам в содержании спустя столько лет?

— Ему может не понравиться, что я чересчур много шлепаю языком, — объяснил О'Фаррелл.

— Ну, в таком случае, раз вы не можете говорить, мистер О'Фаррелл… — Моя рука медленно скользнула по стойке в направлении бутылки.

— Постойте! — воскликнул О'Фаррелл с непритворным страхом. — Я ведь уже кое-что вам рассказал, если у вас хватило мозгов это услышать.

Я внимательно посмотрел на него. Значит, это был разговор с двойным дном. По-своему он мне что-то сказал. По существу, он сказал, что, если он расскажет мне то, что знает, Роджер Марч будет недоволен.

— Хорошо, мистер О'Фаррелл, — сказал я. — Можете налить себе еще.

— Добрый человек! — сказал он, наливая себе трясущейся рукой. — Слушать меня, мистер Геррик, — все равно что слушать великий оркестр, исполняющий великое произведение. Если у вас есть мозги, вы услышите не только звуки скрипок, но тему, которая есть объединенная песнь виолончелей, французских рожков и барабанчиков, и иногда еще вступают цимбалы.

— Я немного послушаю, — сказал я, — но пусть песнь будет поразборчивей.

— Добрый человек. Я обещал вам очерк состояния души. Вы уже видели цвет, мистер Геррик. Это цвет страха.

— Страха, что, если вы мне нечто расскажете, Роджер Марч будет недоволен и лишит вас источника дохода?

— Вы это сказали, не я, мистер Геррик. — О'Фаррелл огляделся, как будто боялся, что кто-то мог услышать мои слова. — Я прошу: позвольте мне рассказывать по-своему и сохраните то, что сумеете услышать, про себя. — Он сделал большой глоток «Джеймисона», прикрыл на мгновение глаза. — Амброзия, — пробормотал он. Потом глубоко вздохнул. — Да, это цвет страха, мистер Геррик. О, поначалу все было проще — я же мошенник, я уже говорил вам. Был ежедневный страх, что меня раскроют и вышвырнут отсюда пинком под зад. Но когда все открылось, меня оставили. Однако теперь они могли избавиться от меня, как только им заблагорассудится. Тогда появился страх, что я чем-то окажусь неугоден и они решат использовать эту возможность. Потом наступила ночь убийства. — О'Фаррелл замолк, чтобы допить стакан. Было похоже, что виски действует на него не больше, чем вода. — Я уже имел когда-то дело с театральным освещением, так что меня и поставили на эту работу во время полуночного концерта. Накануне мы с Джоном отрепетировали все, что нужно. Он хотел, чтобы свет менялся вместе с музыкой. Обычный сценический эффект. Я уговорил Пола Фэннинга, зятя Роджера, чтобы он помог мне с пультом, если понадобится. Могла перегореть лампочка; что-то могло случиться с проводом. Тогда двух рук мне бы не хватило.

— Позвольте перебить вас, мистер О'Фаррелл, — сказал я. — Пол Фэннинг в тот вечер был в маскарадном костюме? — Я подумал о Черном Монахе.

— Джон Уиллард и патрульные — единственные на территории фестиваля, кто не был в тот вечер в костюмах, — сказал О'Фаррелл, который был явно недоволен, что его перебили. — Как я говорил…

— Как был одет Пол Фэннинг? — спросил я.

— Во что-то темное и разлетающееся. Предполагалось, что он пилигрим в поисках Святого Грааля. На мне был костюм придворного шута — приличествующая мне униформа, сказали бы вы. Что-нибудь еще, мистер Геррик? За дополнительные вопросы мне следует дополнительно налить, вы так не считаете?

— Наливайте! — ответил я.

Он налил, выпил и облизал губы.

— Так что в положенное время и Пол, и я были на посту, но Джон, который должен был прибыть минут за десять до полуночи, не появился. Я начал нервничать. Люди, собравшиеся в амфитеатре, станут беспокоиться, если мы не начнем с первым ударом часов. Понимаете, фестиваль к полуночи уже вовсю разгорелся — выпивка, отчаянный флирт, никаких приличий. Они пришли послушать Джона, потому что это был его праздник, сказали бы вы. Но они не стали бы ждать слишком долго ради удовольствия послушать классическую музыку. Я знал, что Джону будет очень больно, если они все разбегутся. Я решил, что меня могут обвинить в том, что я не привел его вовремя. Опять же, мистер Геррик, это цвет страха. Маленького, мерзкого страха. И вот я отправил Пола Фэннинга на поиски Джона. Пол не нашел его, и Джон опоздал на десять минут и ничего не объяснил. Итак, концерт начался, и я занялся светом. Потом — бах! Жуткий грохот на краю сцены, и вспышка пламени, осветившая на миг кулисы.

Я ощутил в затылке легкое покалывание.

— Но вы ничего не видели?

Выдерживая паузу, О'Фаррелл пригубил жидкости. Его маленькие глаза хитро заблестели.

— Той ночью я сказал им, что ничего не видел, — проговорил он. — Я повторял им это снова и снова, каждый день, что я ничего не видел. Я не так давно сказал вашему другу мистеру Броку, что я ничего не видел. Если хотите, я встану на этот самый табурет и здесь и сейчас прокричу это на весь мир. Я ничего не видел!

Я вытащил сигарету из кармана и постучал ею по стойке бара, не сводя глаз со странного маленького человека, который вцепился в бутылку «Джеймисона» так, словно от нее зависела его жизнь.

— Вы видели вспышку пламени на противоположной стороне сцены?

— О, это я видел. Это я действительно видел.

— Но больше ничего?

— Я повторяю, хотите, чтобы я встал на табурет и прокричал это на весь мир?

Вспышка пламени при выстреле из дробовика длится всего лишь долю секунды. Чтобы заметить ее, нужно смотреть в ту сторону, где она случилась, а не смотреть на световой пульт перед тобой. Но если вы видели вспышку, вы почти наверняка видели и кое-что еще.

— Цвет страха, — сказал я спокойно. — Если человек заметил не только вспышку огня, он в опасности, мистер О'Фаррелл, даже если не рассказал об этом сразу. Убийца будет следить за вами, гадая, видели ли вы его, гадать, не стоит ли ему подстраховаться.

— Будет, это точно, — сказал О'Фаррелл.

— Но если человек заметил не только пламя, почему он сразу об этом не рассказал? — спросил я. — Почему он колебался и все же не сказал ничего?

— Возможно, — произнес О'Фаррелл, — он боялся чего-то другого. Мы только предполагаем, разумеется.

— Разумеется.

— Ну так продолжим, — сказал О'Фаррелл. — Если человек заметил не только вспышку, это значит: один на один с обвиняемым. Мгновение: было и нет. Я думаю, что видел; я уверен, что видел. Дальше, если у обвинителя репутация не самого правдивого человека — как, например, у меня, — и он не может доказать свое обвинение, он не будет желанным гостем в этих местах. Лучше ему сказать, что он ничего не видел, и держаться этого. И теперь ему уж точно хватит мозгов держать язык за зубами, потому что убийца ясно дал понять, что его не остановишь.

— Послушайте, мистер О'Фаррелл…

— Мы всего лишь предполагаем, мистер Геррик, — резко сказал О'Фаррелл. Капельки пота выступили у него на лбу. Может быть, из-за выпитого, а может быть, нет. Он понизил голос: — Но все равно прислушайтесь к теме, что за мелодией скрипача. После смерти Джона Уилларда мое будущее находилось и всегда будет находиться исключительно в руках Роджера Марча. И я ничего не видел!

— Вы рассказали Эду то, что сказали мне? — спросил я.

— Что я ничего не видел? Да, я сказал ему это.

— Исполнили ли вы для него свою симфонию, мистер О'Фаррелл?

Это я сделал.

Мгновение я молчал, изучая это морщинистое, озорное лицо. О'Фаррелл отчаянно пытался дать мне понять, что он видел убийцу Джона Уилларда, но все эти годы молчал, потому что рассказать — означало бы вызвать недовольство Роджера Марча. Из рассказа Келли очевидно следовало одно. О'Фаррелл не видел Роджера Марча за кулисами, потому что Марч находился среди публики в обществе губернатора. Значит, это кто-то, кого, по мнению О'Фаррелла, Марч наверняка станет защищать. Лора, его дочь? Пол Фэннинг, его зять? Я не знал больше никого, кто был близок Марчу. Необходимо было узнать о нем больше.

Я положил сигарету в пепельницу, которую бармен для меня поставил, и стал продолжать беседу в стиле О'Фаррелла.

— Я слушаю тему, мистер О'Фаррелл, — сказал я, — и она волнует меня. Я слышу тему Лоры и тему Пола, но я недостаточно образован, чтобы услышать еще что-то.

Лицо О'Фаррелла превратилось в смеющуюся таинственную маску.

— У вас явные способности к музыке, мистер Геррик. Будет ли мне позволено продолжить? — Он показал в сторону бутылки.

— Продолжайте.

— Наилучшего вам здоровья, — сказал он, наливая себе стакан.

— Теперь, коль скоро вы ничего не видели, мистер О'Фаррелл, я полагаю, что нет смысла задавать вам прямые вопросы. Например, была ли это Лора? Например, был ли это Пол?

— Абсолютно никакого смысла. Я ничего не видел.

— Тогда зачем исполнять передо мной эту музыку, мистер О'Фаррелл? Не понимаю. Я для вас посторонний человек. Зачем указывать мне направление после всех этих лет молчания? И, насколько я понимаю, вы указали направление Эду Броку.

Старичок шаловливо улыбнулся:

— Я должен был заинтересовать вас, мистер Геррик.

— Если бы я счел, что вы рассказываете мне сказки, дабы продолжать подливать себе из бутылки, я разбил бы ее о вашу голову, мистер О'Фаррелл.

Старик ничего не признавал и ничего не отрицал.

— Я обещал описать вам, мистер Геррик, состояние души, у которой цвет страха. Страх заставляет человека держать рот на замке, если заговорить для него означает опасность. Если — и, заметьте, я говорю «если» — у меня была бы причина стремиться покончить с этим узлом, я думаю, что я стал бы с вами говорить по той же причине, по какой и с вашим другом Броком. Вы хотите разрешить эту загадку. Вы здесь новичок. Ваши мозги не забиты предрассудками, жизненными аксиомами и неудачами. У вас нет никаких личных связей в обществе, которые помешали бы вам видеть. Вам конкретно, мистер Геррик, продемонстрировали, что вы окажетесь в опасности, если останетесь, а вы все равно остались. Стало быть, у вас для этого достаточно мужества. Да, я думаю, что говорил бы с вами, будь у меня на это причина.

— Но такой причины нет?

— О, абсолютно никакой. Я не сую руку в чужую кормушку, если не собираюсь завтракать. Но хоть я и вышел в запас, у меня тоже есть чувства.

— Например?

— С вашего позволения? — Старик снова потянулся за бутылкой.

— Если ваши чувства будут мне интересны, О'Фаррелл.

— Ну, мне они, во всяком случае, интересны.

— Тогда наливайте.

О'Фаррелл налил себе, но на этот раз не стал тут же подносить стакан к бескровным губам. Танцующие глаза в морщинистых глазницах были спокойны, в них появилась какая-то печаль.

— Я говорил вам, мистер Геррик, когда открылось, что я мошенник и обманщик, я стал здесь чем-то вроде придворного шута. Вы знаете, какова была судьба шута в старые времена, мистер Геррик? Пока ему удавалось смешить, ему бросали кости. О его горб терлись, чтобы привлечь удачу. Но стоило ему попросить о любви, и он тут же получал подзатыльник или пинок, потому что это не считалось забавной шуткой. Неужели вы думаете, что за двадцать с лишним лет, что я провел здесь, мне никогда не хотелось любви, мистер Геррик? Неужели вы думаете, что легко не просить ее, когда она все время вокруг тебя и даром, как в Нью-Маверике? Но если бы я попросил, мне ответили бы: «Только не для тебя, Шон, мой мальчик. Мы знаем, что ты обманщик и мошенник, и то, что другие получают даром, ты не сможешь даже купить». Моя попытка взять что-то выглядела бы кражей: ее заклеймили бы, как безнравственную. — Он поднял стакан, проглотил выпивку и снова поставил его на стол. — Но есть кое-что еще, если вы пожелаете выслушать.

— Пожелаю.

— Я не мог просить о любви, мистер Геррик, но я получил ее от человека, на которого никто не обращал внимания. Я получил ее от ребенка — одинокого и жаждущего узнать обо всем, что она потеряла. А она потеряла весь мир — мать и отца.

— Пенни Уиллард?

— Господи, благослови ее и сохрани, — прошептал чуть слышно О'Фаррелл. — Ей было лет пять, когда она пришла ко мне. Им пришлось ей рассказать часть правды, потому что она собиралась идти в школу. Она не могла понять, что к чему, но знала, что я единственный человек, бывший на сцене с ее отцом, когда он умер. Она спросила, было ли ему больно, и я смог сказать ей, что он даже не успел понять, что с ним произошло. Она хотела говорить о нем, и о своей матери, и о том, какие они были. Что мог я поведать ей в те дни, кроме того, что отец ее был смелым и сильным, а мать — доброй и прекрасной? Позже, конечно, пришло время для более реалистических подробностей. Девять лет подряд она каждый день приходила в мой маленький домик, чтобы повидаться со мной. Я умею рассказывать истории, мистер Геррик. Мне удавалось рассмешить ее и превратить чтение вслух в настоящий спектакль. Я мог играть с ней в разные игры, потому что сам отчасти ребячлив. И эта прелестная девочка любила меня, мистер Геррик. И я ее любил.

Он остановился, достал из кармана платок и обтер пот со лба. Пока он говорил, его лицо стало пепельно-серым.

— Когда ей исполнилось четырнадцать, я расстался с ней, — проговорил он тихим, дрожащим голосом. — В некоторых людях есть червоточина, мистер Геррик, которая способна испортить все хорошее в их жизни. Я расстался с ней, потому что при виде этой четырнадцатилетней девочки у меня стали возникать мысли, которые не должны приходить в голову ни одному старому козлу. Это был один из немногих достойных поступков в моей жизни, но ей он принес боль. Она не понимала, а я не мог ей объяснить. Не знаю, поняла ли она сейчас. Но я люблю эту девочку, мистер Геррик, и отдам жизнь, чтобы уберечь ее от беды. — Он посмотрел на меня в упор своими старыми печальными глазами. — Я не часто говорю о себе серьезно, потому что люди настроены смеяться надо всем, что я скажу. Я бы не хотел, чтобы они смеялись над тем, как я отношусь к Пенни.

— Я не смеюсь, мистер О'Фаррелл.

— Я рискнул, мистер Геррик, потому что вы задали мне вопрос. «Зачем исполнять для меня музыку, мистер О'Фаррелл?» — спросили вы. Я не из тех, кто подвергает себя опасности. Моя собственная шкура — единственное, что меня вообще волнует, если не считать Пенни. Если я пошел на риск, то знайте — это ради нее.

— Вы считаете, она в опасности?

— А вы так не считаете? Вы привезли ее сюда сегодня вечером после ваших неприятностей. Она заново открыла старое дело, так? Она позвала сюда Брока, и весь сыр-бор из-за нее.

О'Фаррелл, в своей двусмысленной манере, разумеется, указывал на Фэннинга. Пол Фэннинг, думал я. Трудно представить себе Лору, превращающую Эда в беспомощный кусок мяса.

— Один вопрос, мистер О'Фаррелл, — сказал я. — Вы знаете, что заставило Тэда Фэннинга бросить Пенни?

На лице О'Фаррелла появилась гримаса отвращения.

— У мальчишки еще молоко на губах не обсохло. Его вряд ли можно считать ответственным за свои поступки.

— И никаких предположений?

— Я скажу вам кое-что, что вовсе не является предположением. Он просто дурак. Но какая шлея попала ему под хвост, я не знаю.

— И еще один вопрос, мистер О'Фаррелл. В ту ночь, когда убили Джона Уилларда, вы слышали о ком-то, кого называли Черным Монахом?

О'Фаррелл развернулся на своем табурете и посмотрел прямо на меня. Лукавое лицо снова оживилось. Его маленькое тельце согнулось, и внезапно он расхохотался, раскачиваясь взад и вперед, не в силах успокоиться.

— Это серьезный вопрос, — заметил я.

Он вытер глаза платком.

— Ох, слышал я о нем, — ответил он. — Это местная легенда.

— Он мог бы подтвердить алиби Лоры Фэннинг на ночь убийства. Это сузило бы круг подозреваемых.

О'Фаррелл покачал головой, пытаясь подобрать слова:

— Не то слово — мог бы, мистер Геррик. Если бы он сделал это. А я могу сказать вам, что он этого не сделает. Никогда. Не в этом мире!

— Но если Лора может назвать его имя…

— В этом-то вся и шутка, мистер Геррик. Она не может. Свои звездные минуты наша Лора изведала с человеком, которого она не знает, чьего лица без маски она так и не видела. До сих пор она расспрашивает о нем, втайне надеясь, что кто-нибудь проговорится. Но если кто-то и знает, он нем как могила! — О'Фаррелл закашлялся. — Нет, нет, мистер Геррик. Ваш Черный Монах никогда больше не появится. Можете быть уверены.



Я расплатился за выпивку и пожелал О'Фарреллу спокойной ночи. Он сунул бутылку «Джеймисона» под мышку, лихо отсалютовал мне и направился к боковому выходу. Маленький человечек дал мне немало пищи для размышлений. Я мог представить себе, как воодушевился Эд Брок, когда он услышал рассказ О'Фаррелла. Должно быть, он сразу бросился по следу и что-то нашел, но, вместо того чтобы сообщить то, что он узнал, Пенни и властям, он попытался подоить Фэннинга, и тот расправился с ним.

Да, теперь я знал, в каком направлении двигаться, но решил действовать осторожно. Фэннингу отныне известно, что откуда-то ниточка тянется к нему, и на этот раз он не попадется так легко. Он приготовится. Эд застал его врасплох. Со мной все будет по-другому.

Я во второй раз за вечер шел через вестибюль к лестнице, когда из кабинета появился Трэш.

— Оно того стоило? — спросил он.

— Несколько фактов, — ответил я.

Трэш закурил, одарив меня своей белозубой улыбкой.

— Большинство из нас давным-давно перестали искать факты, — сказал он. — Их не существует.

— Вы когда-нибудь подозревали, что О'Фаррелл знает об убийстве Уилларда больше того, что он рассказал полиции? — спросил я.

Трэш рассмеялся:

— Он всячески старался вас в этом убедить, да? Должно быть, вы ему хорошо наливали. Хочу вас предупредить, Геррик. Этого маленького ирландского придурка сжигает ненависть. Он ненавидит всех, потому что он неудачник и мошенник и еще кое-что, о чем неприлично говорить в обществе. Если вы заглотнули его наживку, значит, так вам и надо. Для него настоящий праздник — своими намеками убедить вас заподозрить кого-то. Знай он что-нибудь доподлинно, он растрепал бы об этом давным-давно, исключительно ради того, чтобы навредить кому-то. К счастью, он жалкий, мелкий трус, так что худшее, на что он способен, — это булавочные уколы.

— Вы сами отправили меня к нему, — возразил я.

— Потому что не сомневаюсь, что вы в состоянии отделить зерна от плевел, — сказал Трэш. — У О'Фаррелла есть излюбленный объект ненависти — Фэннинги. Он направил вас на их след?

Я вздохнул:

— Так и есть.

— Это старая история, — пояснил Трэш, перестав улыбаться. — Когда Пенни была маленькой девочкой, она любила болтаться около дома О'Фаррелла. Он хорошо ладит с детьми: рассказывает им сказки и старинные ирландские легенды. Пенни по-детски им восхищалась. Но когда ей исполнилось четырнадцать, у О'Фаррелла возникли кое-какие другие идеи на ее счет. Она рано развилась физически. Он проявлял к ней нежность, когда она была ребенком и нуждалась в этом. Но внезапно он превратился в старого похотливого козла. Лора, при всех своих заскоках, старалась быть хорошей матерью для Пенни. Она предупредила О'Фаррелла, чтобы тот не распускал руки, и запретила Пенни ходить в его дом. Пенни, в сущности, ничего не поняла и обиделась на то, что ее разлучили со старым другом. Она пошла к нему опять, и О'Фаррелл вел себя грязно. Тогда Пол Фэннинг задал ему первоклассную трепку. О'Фаррелл попал в больницу, а поправившись, попритих. Пол убедил его, что не шутит. Но естественно, О'Фаррелл ненавидит Фэннингов и с радостью сделает все, лишь бы доставить им неприятности — например, навешает вам на уши лапши своими намеками и предположениями.

Вот вам и ниточка, подумал я. О'Фаррелл даже словом не обмолвился ни о побоях, ни о больнице. Из его рассказа следовало, что его собственная совесть заставила его отказаться от Пенни. Вся его история, вероятно, из той же серии — наполовину правда, наполовину лживые инсинуации.

— Одно меня озадачивает, — сказал я Трэшу. — Как получилось, что после этого Роджер Марч позволил О'Фарреллу остаться в колонии? Его простили, когда выяснилось, что он мошенник, а не драматург. Потом оказывается, что он…

— Любитель Лолит, — докончил Трэш.

— И все же его не гонят. Это совсем не похоже на то, что я слышал о Роджере Марче.

— Я тоже размышлял об этом, — согласился Трэш. — В одном можно быть совершенно уверенным. Если бы О'Фаррелла выгнали отсюда, он убрался бы на безопасное расстояние, а потом вылил бы ушат грязи на Пенни и Нью-Маверик. Может, Роджер подумал, что лучше оставить его здесь, где он под рукой и помалкивает. Разумеется, эта история здесь известна всем, но о ней много не говорили. В колонии никто не хочет поссориться с Роджером. И О'Фаррелл будет молчать, пока он здесь, потому что у него нет других средств к существованию, кроме фонда Нью-Маверика.

Я вроде бы не чувствовал усталости, но, когда добрался до своего номера, я ощутил ломоту во всем теле. В принципе, следовало принять версию Трэша относительно рассказа О'Фаррелла и его мотивов. Сведения о том, что Фэннинг избил О'Фаррелла так, что тот попал в больницу, наверняка сохранились в документах. Трэш не стал бы выдумывать такую историю, зная, что наутро я могу ее легко проверить. Но подозрения, которые вызывал у меня О'Фаррелл, не казались мне такими основательными, как хотелось бы. Меня грызло одно небольшое сомнение. Избиение О'Фаррелла слегка напоминало мне то, что произошло с Эдом Броком. Вероятно, просто совпадение, но О'Фаррелл завел меня достаточно далеко, и я не мог не задумываться об этом. Я напомнил себе, что О'Фаррелл был актером, и одаренным актером.

Я заснул, едва моя голова опустилась на подушку, но спал беспокойно. Меня мучили кошмары, главным действующим лицом которых был безликий монах в черной рясе, двигавшийся словно балетный танцор из одной сцены в другую, окровавленный, безголовый пианист, вертящийся дервиш с дубиной, превращающий Эда Брока в отбивную, крадущаяся тень с ножом, кромсающим мою машину, и, наконец, безумствующий маньяк, ползущий к студии Пенни, где она лежит на кушетке, совершенно беспомощная. Я услышал ее вопль и сел на постели, обливаясь потом.

Конечно, это был не вопль, но какой-то другой шум, который во сне превратился в дикий крик Пенни. Это была сирена пожарной машины. Пожарная часть, видимо, находилась поблизости от «Вилки и Ножа», потому что сирена выла оглушительно.

Кто-то стал колотить мне в дверь.

— Геррик! Геррик, проснитесь! — Это был голос Трэша.

— Я не сплю, — сказал я охрипшим голосом. — Мы горим?

— Нет, но пошевеливайтесь! Горит дом Броков на Колони-роуд!

Загрузка...