Зарево над волнами

Генерал хитровато сощурился и испытующе посмотрел на матроса.

- Все достал, или осталось еще что?

Матрос замешкался с ответом, а генерал продолжал:

- Ты ведь вытряхнул только содержимое аптечки. Эти порошки и прочая, как вы говорите, ерунда очень пригодятся вам в походе, хоть они и "не съедобны". А съедобное ты все-таки упрятал в желудок. - Матрос виновато потупился, а строй грохнул дружным смехом. Хохотали все, забыв о различии в чинах. Забыв, о том, что впереди жестокие кровопролитные бои.

Когда оживление улеглось, командующий продолжал обход строя. Он поинтересовался, почему у некоторых матросов слишком большие вещевые мешки.

Я доложил, что у нас общая норма груза десантника составляет тридцать килограммов. Некоторые моряки, что покрепче, берут боезапаса больше установлен? ной нормы. В этом мы людей не ограничиваем.

Генерал нарочно громко, чтобы все слышали, сказал:

- Похвально! Патроны и гранаты в бою никогда еще помехой не считались.

Вечером за несколько часов до посадки на корабли в батальон прибыл временно исполняющий обязанности командующего Азовской военной флотилией контр-адмирал Г. Н. Холостяков. Состоялся общебатальонный митинг. Он как бы стал кличем к победе в предстоящей операции.

Матросы выступали охотно. Все, как один, выражали чувство гордости за свой народ, стремление скорее идти в бой и отдать все силы, а если потребуется, и жизнь для выполнения задания командования. В конце митинга контр-адмирал Холостяков обратился ко всем с вопросом:

- Кому личный состав батальона доверит установить флаг в Керчи?

Взоры большинства устремились в сторону автоматчиков, где в строю стоял подтянутый, еще совсем молодой офицер. Командующий моментально все понял. Георгий Никитич Холостяков вспомнил, что этому самому человеку, вот так же на митинге перед посадкой на корабли 9 сентября 1943 года он вручил по просьбе матросов военно-морской флаг Советского Союза, который после развевался над освобожденным Новороссийском. Смелому разведчику, любимцу отряда, тогда еще старшине 2 статьи Владимиру Сморжевскому выпала честь, которой гордился бы каждый воин. Он блестяще справился с нелегкой задачей. Ныне командиру взвода младшему лейтенанту Сморжевскому батальон доверил водрузить флаг в Керчи.

- Добро, - удовлетворенно кивнул контр-адмирал. - Кандидатура вполне подходящая.

Младший лейтенант Сморжевский принял из рук контр-адмирала Холостякова заветный флаг.

- Клянусь, товарищ контр-адмирал! Клянусь, мои боевые друзья! Клянусь тебе, любимая Родина, что оправдаю оказанную мне честь, оправдаю ваше доверие!

Вечером 22 января 1944 года мы погрузились на подошедшие корабли. Они взяли курс через пролив на Керчь.

В ночной мгле был слышен только рокот моторов да шум накатывающихся на борты волн.

С берега, занятого противником, рыскали лучи прожекторных установок. Но неприятельские наблюдатели явно нас не замечали. Перегруженные тендеры и бронекатера с десантом глубоко сидели в воде, и прожекторные лучи скользили выше, рассеиваясь где-то далеко над покрытым сумраком морем.

В 23 часа 37 минут мы прибыли в район тактического развертывания. По сигналу командира десанта начался мощный артиллерийский налет на береговую черту и оборону противника. Сотни снарядов летели над головами десантников, неся смерть врагу.

За несколько минут до окончания артиллерийской подготовки корабли двинулись к берегу, в районы, предусмотренные планом высадки подразделений морской пехоты.

Нанеся ошеломляющий удар по береговой черте, наша артиллерия перенесла огонь в глубину вражеской обороны.

Плавсредства все ближе продвигались к берегу. До него уже оставалось метров триста-четыреста. И тут нас заметили. Ударила немецкая береговая артиллерия, минометы. В паузах между разрывами снарядов слышалась торопливая дробь крупнокалиберных пулеметов. Казалось, все побережье ощетинилось разящим огнем. Прожекторы и сотни ракет осветили окрестности.

От прямого попадания снаряда загорелся один наш тендер. Он, словно огромный факел, сразу осветил прибрежные воды. Мятущиеся сполохи багрового пламени зловещими отблесками плясами на волнах. Я заметил номер горящего судна - "31". Рядом с ним и дальше отсветы огня вырывали из мрака силуэты тендеров и других плавсредств, делая их хорошо видимыми мишенями.

Зарево полыхало над волнами, освещая фигуры выходящих из воды на берег десантников. На волнах в залитом светом пространстве виднелись черные точки. Это наши бойцы с горящего судна добирались вплавь до отмели, держа высоко над собой автоматы и ручные пулеметы. Люди словно не ощущали знобящего холода зимних волн. Все упрямо двигались в одном направлении - к берегу.

Перегруженные свыше всяких норм и пределов плавсредства не могли особенно близко подойти к отмели. Но это не смущало бывалых воинов.

- Десантники, за борт! - слышались короткие команды.

- Вперед!

Немцы не ожидали такого стремительного натиска. Их сопротивление носило явно нервозный, беспорядочный характер.

К 24 часам наш батальон достиг береговой черты в районе защитного мола. Выходя на берег, десантники тотчас вступали в бой с подразделениями немецкого заслона и постепенно вклинивались во вражескую оборону. В ход пошли ручные гранаты. Они летели в огневые точки, в амбразуры дзотов и блиндажей. Специально выделенные краснофлотцы делали проходы в минных полях и проволочных заграждениях. В них с ходу устремлялись бойцы атакующих подразделений.

В первые предрассветные часы 23 января мы уже владели довольно большим плацдармом и через расчлененную линию обороны гитлеровцев соединились с частями 339-й стрелковой дивизии, которая должна была следовать за нашим батальоном в город.

- Даешь Крым! - раздавались громкие выкрики.

Отовсюду гремели выстрелы и неслось, неслось над керченским побережьем традиционное русское "ура"!

- Даешь Крым!

Керченский десант

Обычно те, кто наблюдает за боем издалека, кто отдален от военных событий расстоянием и временем, могут писать о сражении обобщенно, сообщая читателю лишь основные тактические моменты и так или иначе суммированные результаты. Человеку же, самому находившемуся в бою, все видится в деталях, в многочисленных, по-своему неповторимых эпизодах. А они, эти боевые эпизоды, в период сражения за Керчь молниеносно возникали повсюду, сменяясь, словно кадры в кино. Только за ними никто не наблюдал спокойно. Тут не было зрительного зала, не было ближних и дальних рядов. Каждый находился в центре событий, каждый видел эти события в большинстве случаев через узкую прорезь прицела.

Батальон шел на сильно укрепленные рубежи. Глубокие траншеи ощетинились сотнями ружейно-пулеметных стволов. Казалось, пули вспахивали перед нами каждый сантиметр твердой керченской земли. По наиболее опасным огневым точкам врага били наши пэтээровцы. Так называли десантники бойцов роты противотанковых ружей, именуемых ПТР. Взвод этой роты во главе с лейтенантом Пономаренко одним из первых ворвался в немецкие траншеи. При вспышке ракеты вражеские солдаты увидели перед собой советского офицера и бросились на него. Пономаренко очередью из автомата свалил одного гитлеровца. Другой приблизился на расстояние штыкового удара и уже занес винтовку с примкнутым к ее стволу кинжалообразным лезвием. Тут, как назло, кончились патроны в диске автомата. Пономаренко не растерялся. Он перехватил автомат за кожух, отбил в сторону чужой штык и с силой опустил приклад на голову немецкого солдата. Вгорячах лейтенант не рассчитал силы удара, и приклад разлетелся, как, впрочем, и голова фашиста.

- Эх, беда, такое оружие загубил! - пожалел Пономаренко, разглядывая оставшийся в его руках кожух автомата.

Тут на него набросились еще два гитлеровца. Пономаренко схватил оставленную убитым винтовку. .Выстрелом в упор сразил ближнего к нему немца. Второй поспешно застрочил из автомата, но впопыхах промахнулся. Его судьбу решил резкий удар штыком в грудь. Все это произошло в течение каких-нибудь трех-четырех минут. Подоспевшие краснофлотцы увидели своего командира прислонившимся к брустверу. В руках он держал немецкую винтовку с примкнутым кинжалообразным штыком. У ног лейтенанта лежало четыре трупа вражеских солдат. Бойцы ринулись вперед и в короткое время овладели всей траншеей.

Чуть левее продвигался взвод младшего лейтенанта Щербакова. Он приближался к консервному заводу. На пути встал сильный дзот. Его пулеметный огонь не позволял ни подняться для броска, ни отойти в укрытие. Оценив обстановку, командир вызвал добровольцев.

- Кто пойдет на подавление дзота? - спросил он.

- Разрешите мне? - вызвался матрос Стулов. - И мне, - присоединился к товарищу Будаков.

- Я тоже пойду, - поддержал его Новожилов.

- Добро, - согласился младший лейтенант. - Обходите дзот с тыла. Не спешите. Напрасный риск повредит делу. Нужно действовать только наверняка.

Матросы отползли в сторону и стали скрытно подбираться к дзоту. Им удалось незамеченными доползти до его заднего люка. Не ожидая такого немыслимо дерзкого нападения, немцы вовсе не охраняли тыловые подходы. Матросы проникли внутрь и, подняв гранаты, потребовали:

- Руки вверх!

Гитлеровцы растерялись.

В дзоте и в прилегающей к нему землянке оказалось более тридцати солдат. Лишь немногие из них пытались оказать сопротивление и, разумеется, были немедленно уничтожены. Остальные сдались в плен.

Путь был расчищен.

Взвод Щербакова двинулся вперед, миновал еще недавно такую грозную огневую точку и вышел на новые рубежи. Матросы захватили склад боеприпасов и радиостанцию, уничтожили около сотни гитлеровцев и взяли в плен двадцать семь вражеских солдат и офицеров.

Тем временем взвод пэтээровцев продолжал свое продвижение в глубь неприятельской обороны. Противотанковые ружья заставили умолкнуть огневые точки многочисленных дзотов. Перед самой траншеей произошла заминка. Немцы плотным огнем отсекали наших воинов от цели.

- Эх, была не была! - выкрикнул известный в подразделении силач матрос Георгий Кадыгроб. - Тут, братцы, по всему видно, долго не пролежишь... Я пошел!

Он пополз к траншее. На короткий миг остановился, ударил из противотанкового ружья по пулемету и снова пополз. Матрос перевалился через бруствер и оказался на дне глубокой траншеи. Прямо перед собой увидел группу немцев. Они, мешая друг другу, лихорадочно палили в смельчака. Кадыгроб поднял тяжелое ружье и словно из обыкновенной винтовки выстрелил в гитлеровцев. Двое или трое упали. Матрос ринулся на остальных, размахивая над головой противотанковым ружьем, как дубинкой. Несколько пуль вырвали клочья ваты из рукава куртки. А Кадыгроб крушил и крушил немецких солдат. Вот свалился еще один, еще двое. В узкой траншее было трудно орудовать длинным и довольно увесистым противотанковым ружьем. Матрос вырвал автомат из рук одного гитлеровца, свалил его бывшего владельца ударом приклада и приготовился встретить вражеских автоматчиков, спешивших к месту происшествия с другого конца траншеи. Те, увидев несколько трупов и оценив обстановку, подняли руки.

- Рус, сдаюсь! - услышал матрос нестройный хор дрожащих голосов.

"Ишь ты, заранее усвоили, как следует разговаривать с нашим братом, мысленно отметил Кадыгроб. - Обучились на нашей земле".

Эта же мысль и в это же самое время пришла в голову Владимиру Сморжевскому. Его взвод наткнулся на огневую точку, брать которую штурмом не пришлось. Немецкие солдаты дружно повторили ту самую фразу, которую услышал из уст гитлеровских вояк матрос Кадыгроб.

- Рус, сдаюсь!

Однако так происходило далеко не везде. Чаще неприятель оказывал упорное сопротивление порой доходившее просто до форменного фанатизма. Видно гитлеровская пропаганда основательно позаботилась об их психологической обработке. Позднее пленные рассказывали, что немецкие офицеры запугивали солдат "ужасами большевизма", вдалбливали им в головы, что русские истребляют пленных, учиняют над ними зверские расправы. Вот почему многие вражеские подразделения сопротивлялись там, где всего разумнее было сложить оружие.

Отправив пленных в тыл, которым сейчас стало освобожденное нами побережье, взвод младшего лейтенанта Владимира Сморжевского быстро продвигался вперед. Командир заранее изучил по схематическому плану города расположение улиц и узнавал многие дома. На пути движения за перекрестком возвышалось белое здание.

- Школа, - определил младший лейтенант. - Берем!

Матросы поняли его с полуслова. В глубине души все они гордились поручением, данным их командиру, и каждый считал себя полноправным участником операции по установлению флага над освобожденными кварталами Керчи.

До здания школы оставалось несколько десятков самых трудных метров. Младший лейтенант Сморжевский достал спрятанный на груди флаг. Вдруг с правого фланга полоснула длинная пулеметная очередь.

Взвод залег.

- Подавить! - прозвучала команда.

- Есть подавить! - откликнулось несколько голосов.

Смельчаки пробирались к пулемету.

Послышались автоматные скороговорки, взрыв гранаты и крик:

- Путь свободен!

Сморжевский вскочил и короткими перебежками двинулся к школе. За каждым его шагом зорко следили матросы, готовые в любую минуту прикрыть своего командира огнем из автоматов.

В коротком мгновении наступившей на этом участке тишины неожиданно звучно пророкотала прерывистая очередь крупнокалиберного пулемета. Младший лейтенант остановился, поднял руку с полотнищем военно-морского флага Советского Союза и упал на брусчатку.

Подбежали матросы.

- Флаг установить! - слабеющим голосом приказал Сморжевский.

- Медсестру! - крикнул кто-то.

- Поздно, - сокрушенно вздохнул пожилой матрос. - В самое сердце... Бойцы отнесли в укромное место тело любимого командира и продолжили его путь к занятому немцами зданию школы. С другой стороны дом атаковал взвод младшего лейтенанта Кириллова. Его бойцы, продвигаясь с боем от самого берега, уже уничтожили более полусотни вражеских солдат и офицеров и теперь вели схватки на улицах города. Несмотря на упорное сопротивление, они выбили гитлеровцев из школьного помещения, и над его высокой крышей взвился военно-морской флаг Советского Союза. Флаг видели подразделения, очищающие от врага соседние кварталы. Видели и с еще большей настойчивостью продолжали бить противника, освобождая дом за домом, улицу за улицей. Убит командир роты.

Молодой офицер Николай Кириллов принял на себя командование.

Рота умело действовала на трудном участке и действовала весьма успешно. Достаточно сказать, что ее личный состав в этом бою уничтожил более двухсот немецких солдат и офицеров, подавил 25 огневых точек врага, захватил 15 пулеметов, 70 винтовок, 28 автоматов, 5 пушек и 3 миномета. Сам Кириллов лично уничтожил более 20 гитлеровцев, забросал гранатами три вражеских блиндажа и заставил навсегда умолкнуть сильную пулеметную точку.

Тогда мы еще не знали, что части 339-й стрелковой дивизии не вошли в город, что сорвалась высадка второго эшелона десантных войск. В трудных условиях оказался и отдельный батальон морской пехоты майора Сударикова. Впрочем, легких участков в этом бою не было ни у кого. А обстановка на нашем участке оказалась и вовсе плохой.

К утру 23 января мы достигли улицы Карла Маркса и вынуждены были приостановить наступательные действия. Чтобы выровнять линию боевых порядков батальона, морские пехотинцы сосредоточили силы вдоль Булганакской улицы. К этому времени немцы начали восстанавливать утраченные позиции.

На рубежах нашего батальона возникла новая линия обороны.

К нам подошло подкрепление. Матросы и пехотинцы стойко держались на своих позициях до 11 апреля 1944 года - до победы на этом участке фронта. Но легко сказать "держались". Куда труднее было вести непрерывный бой в течение всего этого времени, отбивать атаку за атакой, совершать рискованные, но необходимые вылазки в расположение немецких подразделений.

В этот период наш батальон, находившийся в подчинении командования 339-й стрелковой дивизии, вел бои в районе станции Керчь-первая. Здесь противник сосредоточил большое количество крупнокалиберных пулеметов, установил артиллерийскую и минометную батареи.

Мы предпринимали частые атаки, но, не имея артиллерийской поддержки и резервов, не могли закрепиться на новых рубежах. Решили перейти к обороне.

Приказ о прекращении наступательной операции люди восприняли с явным недовольством.

- Мы поклялись истреблять врага, - прямо заявил командиру взвода матрос Константин Мосенин. - Так где же, скажите, возможность для выполнения этой клятвы?

- Действительно, получается, что мы пришли в Крым не наступать, а обороняться, - поддержал товарища старшина 2 статьи Александр Иваншицов. - Как хотите, а ребятам трудно сидеть без дела.

Томились матросы Поляков, Николаев и многие другие. Всем не терпелось увеличить личный счет истребленных гитлеровских захватчиков.

Мы обсудили с командным составом создавшееся положение. Было очевидно, что трудно держать в бездействии морских пехотинцев, которые стремились в бой, чтобы выполнить свою клятву и нанести противнику как можно больший урон.

Пришлось учесть моральное состояние личного состава. Я разрешил командирам рот и взводов время от времени совершать нападения на узлы сопротивления врага.

По всему рубежу, занимаемому нашим батальоном, стали вспыхивать недолгие, но жаркие схватки с противником.

Однажды, ведя бой в районе консервного завода, взвод соседней с нами стрелковой роты наткнулся на немецкое орудие, простреливавшее улицу. Обойти его пехотинцы не могли. Заметив замешательство у соседей, старшина 1 статьи Никитюк с пятью противотанковыми гранатами подполз к опасному месту.

- Дело это, братцы, мне хорошо знакомо, - кивнул он головой в сторону орудия. - В лучшем виде сниму пушечку.

Словно ящерица, он заскользил на животе между камнями и обломками рухнувших стен. Проскользнул по полузасыпанному землей кювету... Все напряженно следили за ним. Смельчак скрылся за остатками кирпичного забора. Дальше ничего не было видно.

- Дойдет или нет? - задавали бойцы друг другу один и тот же вопрос, ответа на который дать никто, естественно, не мог.

- Может, все... в живых нет человека? Со стороны завода изредка доносились нечастые одиночные выстрелы.

- Не в морячка ли попали?

Судьба отважного старшины тревожила всех.

А ведь как почувствовали. Одна пуля достала-таки Никитюка. Попала в ногу. Ползти стало труднее. Боль туманила взор, тупыми ударами колотила в затылок. Но старшина не повернул назад. Собрав всю свою волю и терпение, он дополз до орудия на близкое расстояние и стал метать в него одну за другой противотанковые гранаты. Бросил четыре. Поднял последнюю. И тут бронебойная пуля угодила прямо в нее. Над местом, где лежал Никитюк, прогремел взрыв...

Матросы ринулись к смолкшему орудию. Его позиция представляла страшную картину разрушения. Искореженный металл, трупы немецких артиллеристов, разбросанные взрывом снарядные ящики... И только самого Никитюка обнаружить нигде не удалось.

На следующий день наши бойцы нашли опаленную, всю в крови флотскую шапку. На подкладке сохранилась надпись: " Никитюк ".

Вот все, что осталось от героя. Хотя нет, в памяти морских пехотинцев остался он сам - мужественный и энергичный, всегда готовый прийти на помощь товарищам. Остался его подвиг - замечательный пример доблести советского воина.

Кажется, не счесть всего, что хранят воспоминания о тех огневых днях. Как живого, и сейчас вижу перед собой совсем еще молоденького бойца. Он невысокого роста, коренастый, чем-то едва уловимо напоминает туго скрученную пружину. Тронь - и она тут же упруго распрямится. Боец увешан гранатами. За поясом ракетница. В руках автомат. Он быстро перескакивает из воронки в воронку, словно не придавая значения непрерывной пальбе и частому взвизгиванию пуль.

Это связной командира пулеметной роты Николай Долбня. Он направляется в одно из наших подразделений, расположенное на правом фланге.

Внимание связного привлекла едва заметная в наступающих сумерках полоска неяркого света, исходящая откуда-то из-под земли. Осмотрелся. Перед ним вражеский блиндаж с пулеметным гнездом.

Находившиеся в соседнем окопе немецкие солдаты заметили матроса. Они притаились, намереваясь взять Николая живым. Долбня метнул гранату. Она зацепилась за нависшие над землей ветви софоры и отскочила в сторону. Ударил немецкий пулемет. Матрос ответил очередью из автомата. Потом отбежал в угол сада и остановился перед высоким каменным забором. Пути к отходу не было. Долбня вернулся и решительно пополз прямо на пулемет. Его уничтожение стало теперь единственным выходом. Иначе - смерть. Иначе он не выполнит приказа своего командира и не сможет передать распоряжение, с которым уже проделал такой опасный путь.

Залег за большим валуном. Приготовил гранаты.

Первая из них разорвалась у цели. Несколько гитлеровцев полегло от автоматной очереди.

Нелегко одному вести сражение с большим количеством вражеских солдат. А что делать? Так или иначе, иного выбора у Долбни не оставалось.

В диске автомата кончились патроны. Перезаряжать некогда. Дорога каждая секунда, каждое мгновение. К счастью, есть еще наган! Из него матрос застрелил троих солдат. Потом, взвалив на плечи трофейный пулемет, связной двинулся по заранее намеченному маршруту выполнять приказ.

Часом позже он докладывал своему командиру:

- Ваше приказание выполнено. Попутно уничтожил семь, а может и больше фашистов и прихватил на память вот этот пулеметик. Стреляет отменно. На себе испытал.

В одной из атак серьезное ранение получил командир стрелковой роты. Командование принял, на Себя младший лейтенант Кирилл Дибров. Участник многих десантных операций, он без колебания взял на себя всю ответственность за исход сражения. Молодой офицер блестяще справился с задачей - повел роту вперед, личным примером вдохновляя бойцов на подвиг. Враг не выдержал, дрогнул и оставил занимаемый рубеж обороны.

В результате смелых действий в период керченской десантной операции лишь с 23 по 31 января 1944 года личный состав нашего батальона уничтожил более 2200 вражеских солдат и офицеров, 18 орудий разного калибра, 14 тяжелых минометов, 37 пулеметов и подавил около ста огневых точек. В плен попало около 170 гитлеровцев. Захвачено 23 орудия, 13 минометов, 41 пулемет, пять крупных складов с военным имуществом и боеприпасами, а также почти не поддающееся учету количество автоматов, винтовок и другого оружия.

Многие воины в этих боях были отмечены орденами и медалями СССР. А младшие лейтенанты Кирилл Дибров и Николай Кириллов удостоены высокого звания Героя Советского Союза.

В битве за Севастополь

В апреле 1944 года, когда Советская Армия стремительно преследовала гитлеровцев, отступавших на южную оконечность Крымского полуострова, мы отобрали из состава своего батальона наиболее проверенных в боях морских пехотинцев. Они составили специальную сводную роту, предназначенную для участия в штурме Севастополя. Возглавил роту старший лейтенант Вишневский.

Здесь, на рубежах, где в свое время мужественно сражались защитники черноморской твердыни, немцы соорудили еще более мощные укрепления, сконцентрировали вокруг города огромное количество войск, оснащенных всеми видами современного вооружения.

Двести пятьдесят героических дней сражались советские моряки и пехотинцы, сдерживая вражеские полчища на подступах к Севастополю. Двести пятьдесят дней, предпринимая штурм за штурмом, противник не мог сломить сопротивление отважных воинов. То было невероятно тяжелое время. Военная обстановка сложилась так, что враг все же вошел в город. Но ни один гитлеровский военный стратег не мог похвастаться, что сопротивление защитников Севастополя сломлено. Они держались до последнего.

И вот теперь нам предстояло снова встретиться с севастопольскими укреплениями, но уже находясь в боевых порядках штурмующих войск.

Наша сводная рота влилась в бригаду морской пехоты, перед которой стояла задача ворваться в город вместе с передовыми подразделениями наступающей Красной Армии, водрузить военно-морской флаг СССР на здании водной станции и организовать охрану материальных ценностей в освобожденном Севастополе.

Вот где сказался наступательный порыв, вот где со всей наглядностью проявились лучшие душевные качества людей, стремящихся к победе!

На вражеские позиции обрушился ураганный огонь нашей артиллерии и минометов всех калибров. И если немцы в свое время не могли за двести пятьдесят дней пробить брешь в советских укреплениях, то теперь исход боя решил один могучий, все сокрушающий удар.

Еще над полосами разгромленных вражеских укреплений не рассеялся дым от тысяч и тысяч разрывов, а бойцы с красными звездами на касках уже ринулись в предместья Севастополя, штыком и гранатой расчищая дорогу к центру города.

Вот мелькнула в дымной пелене знакомая фигура фотокорреспондента центральной флотской газеты "Красный флот" мичмана Бориса Шейнина. Перебегая от укрытия к укрытию, он выискивает с его точки зрения самые интересные моменты боя, чтобы запечатлеть их на пленку. Чувство меры, как всегда, изменяло Борису.

В погоне за наиболее выразительным и ярким кадром он готов встать под огнем во весь рост или, как подшучивают над ним друзья, оказаться на месте падения снаряда за минуту до взрыва.

Ох, уже эти неуемные корреспонденты! И в боях за Новороссийск, и в керченском десанте, и тут, в Севастополе, они оказывались и оказываются на самых напряженных участках боя. Могли бы ведь и отсидеться в укромном месте. Так нет - лезут в самое пекло. Еще бы! Им нужны непосредственные впечатления.

Борис Шейнин делает снимок и спешит к горящим развалинам, у которых идет поединок советских автоматчиков с засевшими за каменным барьером гитлеровцами.

- Поберегись, мичман! - кричит кто-то фотокорреспонденту. - Убьют!

- Некогда, - отвечает тот на ходу и скрывается в дымящейся воронке.

Морские пехотинцы хорошо знают этого неутомимого труженика, влюбленного в свою профессию. Раз Шейнин тут, то в завтрашних газетах наверняка появятся снимки боя, вся страна узнает о подвигах, совершенных сегодня на славной земле легендарного Севастополя. Только бы глупая пуля не сразила отчаянного мичмана... Впрочем, о его судьбе сейчас думать не время. Мы в ответе за судьбу штурма, за освобождение города от ненавистных фашистов.

На броне танков и самоходных орудий десант морских пехотинцев врывается на знакомые улицы. Когда-то тут сражались Филипп Рубахо, Николай Кириллов и многие, многие бойцы и командиры нашего батальона. Только нынче улиц не узнать. На месте красавцев-домов лежат почерневшие от огня и копоти руины. Мостовая изрыта воронками. С уцелевших кое-где столбов свисают обрывки телефонных и электрических проводов. Безжалостный смерч войны прокатился по Корабельной стороне, Приморскому бульвару, по всем площадям и скверам. И все же Севастополь даже в эту пору был по-своему красив и величествен, несмотря на запустение и страшные руины.

Моряки прорвались на улицу Ленина. Сориентировались и стали пробивать себе дорогу к водной станции. Приходилось штурмовать каждый дом, каждый подвал. То здесь, то там в развалинах оказывались доты и дзоты. Их забрасывали гранатами, применяли уже отработанную тактику обхода с тыла.

Вот и улица имени Лермонтова. Отсюда до намеченной цели всего лишь один квартал. Но какой! Его не пройдешь, не проползешь на животе. Этот квартал можно только преодолеть с боем.

Старший лейтенант Василий Вишневский высылает два отделения в обход по берегу моря. Они помогут роте, когда начнется штурм городской водной станции со стороны площади. Однако в лоб, кажется, водную станцию не взять. Перед ней два мощных дота. На их огонь идти бесполезно и бессмысленно.

На помощь морякам пришли артиллеристы-самоходчики. Грянуло несколько орудийных залпов, и вражеские доты прекратили стрельбу.

- Вперед!

У самого здания водной станции произошла короткая схватка. В окна и в амбразуры, проделанные в стенах, полетели гранаты. Моряки спрыгнули в траншею, быстро расправились с засевшими там немецкими пехотинцами и приступили к "очистке" двора и служебных построек.

Тем временем бойцы отделения главного старшины Ершова уже взбирались по крутой пожарной лестнице на крышу, над которой в дни торжеств когда-то развевались флаги расцвечивания.

В стену, в конек крыши впивались частые пули. Немцы заметили храбрецов и вели по ним сосредоточенный ружейно-автоматный огонь.

Очередь резанула по мачте, пересекла свисающий с нее фал. Тогда матрос Пивоваров подтянулся на руках и полез на мачту. Товарищи, как могли, пытались огнем из своих автоматов подавить неприятельских стрелков и хоть чуть-чуть обезопасить путь Пивоварову вверх.

Пивоваров схватил конец перебитого пулей фала и прикрепил к нему заветное полотнище.

Все готово. Главный старшина Ершов, строго соблюдая флотскую традицию, зычно подал команду:

- На флаг - смирно!

Матрос Пивоваров быстро перебирает руками фал, и военно-морской флаг СССР поднимается на иссеченную пулями и осколками мачту.

Моряки стоят под пулями, не шелохнувшись.

Флаг поднят.

Возле него остается часовой. Остальные спускаются вниз.

Главный старшина Ершов подходит к командиру роты и четко докладывает:

- Товарищ старший лейтенант, задание командования выполнено: военно-морской флаг Советского Союза поднят!

Где-то в стороне Херсонеса слышались частые раскаты взрывов, неумолчно тарахтели пулеметы и автоматы. То советские воины продолжали очищать последние километры Крымского полуострова от коричневой чумы.

Морские пехотинцы направились на звуки выстрелов.

Из оконца полуобвалившегося подвала несмело высунулась детская головка с всклокоченными русыми волосенками.

- Смотрите, пацан! - недоуменно и радостно воскликнул матрос с лихими казацкими усами. - Ишь куда запрятался. Как звать-то тебя?

- Свой! - вместо имени обрадованно выкрикнул мальчишка. - Свой я, дяденька... Понимаете, свой!

- Понимаю, - и крупная слеза скатилась по обветренной щеке черноусого матроса. - Все я, дорогой ты мой, понимаю. Вот добьем фрицев, приходи в гости... А пока - на, держи!

Матрос протянул мальчишке плитку шоколада из неприкосновенного запаса, десантника.

- Спасибо.

- Ешь на здоровье.

Постепенно грохот боя стихал. Лишь издалека доносились одиночные выстрелы да редкие хлопки гранатных разрывов.

Флаг свободы реял над городом моряков, городом мужественных тружеников, городом славы русского оружия.

Из Ялты сюда прибыла остальная часть нашего батальона морской пехоты. Личный состав немедленно приступил к детальному осмотру развалин и подвалов, "выковыривал" оттуда притаившихся, насмерть перепуганных гитлеровских молодчиков.

И верилось и не верилось... За отличное выполнение заданий командования на фронте, за ратные подвиги личного состава в борьбе с немецко-фашистскими захватчиками Указом Президиума Верховного Совета Союза ССР от 29 мая 1944 года наш батальон награжден орденом Красного Знамени.

Все подразделения выстроились у штаба. Любо-дорого посмотреть на бравых парней. Подтянутые, начищенные. Ярко сверкают на весеннем севастопольском солнце ордена и медали. Попробуй сосчитай их!

Торжественная тишина. В ней гулко звучит команда:

- Смирно! Равнение налево!

С трудом преодолеваю волнение. Выхожу вперед и отдаю рапорт командиру военно-морской базы капитану 1 ранга Андрею Михайловичу Филиппову.

Подразделения батальона, чеканя шаг, проходят перед развернутым полотнищем знамени.

Филиппов зачитывает Указ Президиума Верховного Совета Союза ССР о награждении батальона орденом Красного Знамени.

- От имени Военного совета флота поздравляю вас с высокой правительственной наградой, - говорит капитан 1 ранга. - Выражаю уверенность в том, что в предстоящих боях батальон умножит свою славу.

Он прикрепляет к знамени орден.

Становлюсь на колено. Целую шелковое полотнище. Чувствую себя скованно. Волнуюсь необычайно. А грудь так и распирает от радости. Хочется схватить знамя, поднять его высоко над головой и ринуться впереди батальона в пекло самого жаркого боя. По лицам моряков догадываюсь, что все они разделяют мои чувства, что они готовы, не медля ни секунды, идти на новые схватки с врагом.

Все происходит словно в тумане.

Гремит дружное "ура". В нем звучит радость за свой 393-й отдельный Новороссийский Краснознаменный батальон морской пехоты.

Да, с такими людьми можно смело идти в самые жаркие бои, сражаться до полной победы над черными силами гитлеровской нечисти.

Гибель тральщика

Далеко на западе гремела война. До нас ее отзвуки до- ходили вместе со сводками Совинформбюро. Разрушенный Севастополь жил относительно спокойно, если, конечно, так можно назвать будни города, в котором днем и ночью продолжалось своеобразное наступление на развалины. Люди разбирали завалы, ремонтировали дома, по мере сил и возможностей создавали нехитрый уют, который сродни фронтовому.

Отголосками недавних боев время от времени раздавались глухие взрывы саперы обезвреживали оставленные гитлеровцами мины и фугасы. Водолазы очищали фарватер и бухты от многочисленных взрывных устройств акустического и магнитного действия.

Наш батальон нес охрану побережья. Хоть сама война и далеко, но в водах Черного моря рыскали вражеские подводные лодки и другие корабли, базировавшиеся в Констанце, Варне и Бургасе.

- Скучновато, нести гарнизонную службу, - признался мне младший лейтенант Николай Кириллов. - Хоть и люблю я всей душой Севастополь, сражался здесь еще во время обороны, да хочется скорее покончить с этой трижды проклятой войной.

Не понять его было нельзя. Я сам тяготился длительным нахождением в глубоком тылу. Со дня на день ожидал приказа отправиться в новый десант. Только с приказом кто-то медлил, и мы продолжали скучную службу вдали от настоящих событий. Конечно, скука была понятием относительным. Моряки, улучив свободное время, спешили в город, помогали местным жителям и прибывшим со всех концов страны строителям восстанавливать свой любимый город. Работали до изнеможения. Но иначе не могли. Каждая пара рук в ту пору была нужна.

Несли сторожевую службу, трудились на строительстве и ждали, ждали приказа.

Он поступил 27 августа 1944 года. Радость охватила каждого бойца, каждого офицера.

Слышались бодрые возгласы:

- Вперед - на запад!

- Даешь Берлин!

На следующий день все подразделения батальона погрузились на корабли.

Матросы пытались угадать маршрут следования. Одни предполагали, что нас прямым ходом доставят куда-либо на побережье, занятое врагом. Другие торопили события и хотели видеть в рядах войск, штурмующих Берлин, бойцов в форме морской пехоты и обязательно при развернутом знамени... Одним словом, догадкам не было конца.

Прибытие в Одессу разочаровало всех.

- Как бы не снова на гарнизонную службу, - горько усмехнулся Кирилл Дибров.

- Не вешай носа! - ободрил я младшего лейтенанта. - Тебе, Герою Советского Союза, сентиментальничать не положено.

Кирилл ничего не ответил.

- Будем еще в бою, не горюй преждевременно.

- Это точно? - оживился Дибров.

- Раз говорю, значит, точно. И больше ни о чем не расспрашивай.

- Есть не расспрашивать! - широко улыбнулся Кирилл и заспешил к своему взводу.

Мы временно разместились в одесском парке имени Тараса Шевченко.

Велась обычная в данных условиях политико-массовая работа. В партийную организацию батальона поступали десятки заявлений о приеме в партию Ленина. Обращало внимание, что содержание заявлений несколько изменилось. Если раньше морские пехотинцы писали лишь о том, что хотят бить врага, находясь в рядах партии, то теперь все чаще и чаще встречались ссылки на конкретные примеры, достойные подражания. Моряки хотели быть в бою похожими на лучших воинов-коммунистов. "Идя в бой, - говорилось в одном из заявлений, - хочу быть коммунистом и бить ненавистных гитлеровцев так, как подобает члену партии большевиков, как били их герои нашего батальона..." Приводились эпизоды боев, имена прославленных воинов. Это отлично! Значит, в батальоне появились свои традиции, ставшие непреложным законом воинского поведения, понимания своей роли и места в любой из предстоящих схваток с врагом.

Команду о погрузке все встретили с небывалым энтузиазмом. Не спрашивали, куда? И бойцы, и командиры хотели лишь одного - скорее встретиться с врагом.

Представитель штаба сообщил мне, что конечный пункт следования Констанца, довольно крупный румынский порт, недавно освобожденный советскими войсками. Там уже сосредоточено большое количество наших торпедных катеров, "морских охотников" и других быстроходных плавсредств, на которых подразделения морской пехоты должны ворваться в порты Варна и Бургас, взять на абордаж стоящие там немецкие корабли и развивать операцию по захвату портовых сооружений.

- Люди вашего батальона наиболее опытны в делах такого рода, - заметил в конце представитель штаба. - Поэтому вам и поручается это задание.

Он собрался было уходить, но помедлил и добавил:

- Штабу рекомендуется разместиться не на флагманском корабле.

- Почему?

- Видите ли, вокруг рыщут вражеские подлодки... Во всяком случае не привлекать к себе внимания намного лучше.

- Благодарю за совет.

- Считайте его распоряжением.

- Есть.

Без спешки и суеты погрузились на корабли. Штаб батальона, разведывательный и саперный взводы, связисты и санитарная служба разместились на тральщике "Взрыв". Он шел в кильватерном строю третьим.

Истосковавшиеся по настоящему делу люди собирались на верхней палубе, оживленно переговаривались.

Вот послышался басистый перебор ладов. Баян разнес над морем знакомую всем мелодию песни о Цезаре Куникове.

По одному, а потом дружно зазвенели молодые голоса:

Море за кормою яростно ревет,

Катера с десантом держат куре вперед.

Ночью над Мысхако шел девятый вал

Куников с отрядом берег штурмовал.

И весь корабль подхватил бодрые слова припева:

Вперед! Смелее, хлопцы!

За мною, черноморцы!

В атаку краснофлотцев

Герой-майор, ведет.

Орлы-новороссийцы,

Народ вами гордится,

И слава боевая десанта не умрет.

Песня лилась, набирая, силу. Она повествовала о трудных боях, о самом дорогом и заветном.

Перед жарким боем сам майор вручил

Моряку Потере пулемет "максим".

С ним геройски дрался в октябре наш флот,

Из Ростова фрицев гнал тот пулемет.

Снова припев - боевой, решительный. Он оборвался на высокой ноте, уступив место песенному повествованию об истории батальона:

Мы давали клятву партии родной

Биться беспощадно с черною ордой.

И в огне жестоких, яростных атак

Вел вперед матросов коммунист-моряк.

Песня напоминала о незабываемом, звала на новые подвиги, наполняла молодые сердца мужеством и отвагой.

Под Новороссийском жаркий бой идет.

Куников отряд свой в этот бой ведет.

Там в огне пылает Малая земля,

Но остановиться нам, матрос, нельзя!

Пели не только на тральщике "Взрыв". С палубы следовавшего впереди корабля морской ветерок доносил волнующие своей простотой и правдой слова:

Вперед! Смелее, хлопцы! За мною, черноморцы!

Наверное, в эти минуты каждый из нас вспоминал всегда спокойного, отзывчивого и очень храброго майора Куникова.

Вспоминал бои за Станичку, схватки с немецко-фашистскими извергами на улицах Новороссийска. Керчь-Феодосия... Севастополь... Все прошло перед мысленным взором людей, не знающих страха, беспощадных к врагу.

"Вот и дождались счастливого времени, - подумал я. - Можно считать, что самое страшное позади... Скоро, очень скоро наступит долгожданная победа".

Переход много времени не занял. Рассвет 2 сентября застал нас на траверзе Констанцы в пятнадцати милях от берега. Отряд советских судов встретил румынский эсминец "Фердинанд", который в соответствии с инструкцией должен был сопровождать наши корабли в порт.

Все казалось спокойным. Сигнальщики обменивались приветствиями, матросы махали друг другу руками и бескозырками. И вдруг произошло нечто неожиданное. Два сильнейших удара сотрясли тральщик. По палубе и корабельным надстройкам метнулось жаркое дыхание пламени. Все затряслось, закачалось, стало рушиться. От резкого толчка я потерял ориентировку. Стало невыносимо душно и жарко. Голова кружилась. На какое-то мгновение все провалилось, исчезло. Потом резкая боль пронзила тело. Эта боль почему-то казалась холодной. Да, да - холодной... Такое непонятное ощущение пришло как-то сразу. Я понял, что оказался в воде и медленно погружаюсь в пучину.

Превозмогая туманящую сознание боль, сделал несколько отчаянных гребков руками. Тиски, сжимавшие голову, ослабли. Я вдохнул воздух и осмотрелся.

В нескольких десятках метров от меня горел изувеченный тральщик. Линия пожара все приближалась к воде. Значит, судно тонуло. У его бортов и поодаль плавали дымящиеся обломки. Между ними виднелись головы людей. Одни сильными взмахами разгребали волны, стремясь быстрее отплыть от опасного места, другие беспомощно хватались за плавающие предметы. Видимо, среди этих людей было немало раненых и контуженых.

Понимая, что вот-вот гибнущий тральщик совершенно уйдет под волны, и на месте его затопления неминуемо появится гибельная воронка гигантского водоворота, я рванулся в сторону и успел проплыть метров пятьдесят прежде, чем "Взрыв" окончательно погрузился на дно. С болью в сердце я видел, как в пенистой круговерти воды исчезают раненые товарищи. Уцелели лишь те, кто успел отдалиться от места катастрофы.

Силы окончательно покидали меня. Попробовал пошевелить в воде ногами - не слушаются. Руки и лицо, по всей видимости, слишком сильно опалил огонь. Соленая морская вода, попадая на жженые раны, причиняла резкую боль.

Неподалеку покачивались на волнах куски дерева, разные ящики, сброшенные взрывной волной с палубы тральщика. Попробовал доплыть до них - сил не хватило.

Слева глухо рокотали фонтанные брызги. Это наши катера бросали глубинные бомбы, пытаясь поразить подводную лодку врага, которая торпедировала советский корабль.

Пытаюсь сосредоточиться, оценить обстановку. Тут сказалась давняя привычка разведчика в любых условиях осмыслить создавшееся положение.

По всей вероятности, подводная лодка намеревалась дать торпедный залп по флагману. Минный заградитель "Фердинанд", наверное, перекрыл его своим корпусом, и тогда немецкие подводники направили удар на второе по величине судно.

Впоследствии стало известно, что в наведении подводной лодки на цель большую роль сыграла немецкая военная разведка. Что ж, надо отдать должное противнику. На протяжении всей войны мы имели дело не с наивными новичками, а с вполне подготовленным, сильным и хитрым врагом. И это требовало от нас бдительности, неуклонного повышения боевого мастерства, совершенствования приемов и методов борьбы с немецко-фашистскими захватчиками. Тем почетней и дороже достигнутая победа.

Но в ту пору, еще не зная ничего определенного, я мог лишь теряться в догадках.

Ко мне медленно подплывал раненый матрос. Почему-то запомнились только его глаза - голубые, полные ужаса. Он смотрел не на меня, а в сторону на воду за моими плечами. Что он там видит? Я обернулся. Вода была багровой от крови.

- Товарищ командир, здорово задело? - осведомился матрос. - Крови-то сколько!

- Может, не моя? - усомнился я. - Ног вот совсем не чувствую.

- А меня в грудь бабахнуло, - сказал матрос, помогая мне ухватиться за переплет деревянного ящика. - Печет сильно.

Подтянувшись, я поднял руки, чтобы хоть на минуту облегчить боль.

Кисти моих рук почернели. Из многочисленных трещин в коже сочилась кровь. Матрос бледнел прямо на глазах.

- Плохо тебе? - спросил я.

- Хуже стало, - хрипло проговорил тот. - Грудь, грудь печет... Сил больше нет.

Его ослабевшая рука сорвалась с ящика. Матрос скрылся под водой, но тотчас появился на поверхности. Я помог ему получше взяться за доску.

- Держись.

- Держусь...

Вскоре он вновь выпустил доску и погрузился под воду. Я мог только ждать его появления на поверхности - нырнуть за ним не было сил. Однако матроса я так больше и не увидел.

Осмотрелся вокруг. Поблизости ни души.

Прибывшие из Констанцы катера вылавливали плавающих. В мою сторону никто даже не смотрел. Я очутился вдалеке от общей массы людей, покинувших гибнущий тральщик.

Корабли нашего отряда под прикрытием "морских охотников" быстро уходили в направлении берега.

Один из катеров описывал круги над местом гибели "Взрыва". С его бортов матросы вглядывались в плавающие обломки, видимо, пытались разглядеть, нет ли где среди них человека. Меня не замечали.

Катер прошел еще раз-другой взад и вперед, развернулся и, кажется, намеревался уйти. Я не сводил с него глаз. Ведь с катером уходила последняя надежда на спасение. Крикнуть, позвать на помощь... Но где взять сил?

На счастье, меня заметили. Обходя плавающие ящики и бочки, катер медленно приблизился. С борта мне подали длинный шест. Я ухватился за него окровавленными руками, но шест выскользнул. Я погрузился, хлебнул воды и почувствовал, что больше выплыть на поверхность уже не смогу.

Сознание вернулось, когда меня поднимали на борт.

До слуха доносились незнакомые и в то же время такие родные голоса:

- Осторожнее!

- Держи за поясной ремень.

- За ноги удобней...

- Где они, те ноги, не видишь, что ли?

Никак не мог понять смысла слов. Наверное, говорили не обо мне... Лежал на палубе и радовался окончанию самой страшной из мук - неизвестности. Теперь я среди своих. Не погибну! Свои... Тот мальчишка в Севастополе тоже считал это слово самым главным в жизни. Теперь я понимал, почему он забыл свое имя, почему не мог ничего произнести, кроме этого короткого, но такого значимого слова.

Слышу:

- Слева по борту перископ!

Раздаются какие-то команды. Частый топот ног. Гулко застрочили крупнокалиберные пулеметы. По содроганию корпуса и тяжелым ударам воды, поднимаемой взрывной волной, догадываюсь, что в ход пошли глубинные бомбы.

Встреча с подводной лодкой врага меня больше не страшила. "Буду жить! Буду жить! - мысленно твердил я. - Кругом свои. Теперь ничего не страшно".

Уже будучи в госпитале, я узнал много деталей трагической гибели тральщика. На его борту находилась и отважная разведчица Зина Романова. Когда корабль стал погружаться, матросы ринулись с его бортов в воду и поплыли подальше от опасного места. Зина же стояла на палубе и лишь смотрела на происходящее.

Ей крикнули:

- Зина, прыгай! Девушка не шелохнулась.

- Да прыгай же ты!

Она безнадежно махнула рукой.

Только тут товарищи вспомнили, что бесстрашная разведчица, участница многих смелых операций в тылах гитлеровских войск совершенно не умела плавать.

Михаил Фомин подбежал к Романовой и поднял ее на руки.

- Ребята, держите! - выкрикнул он и бросил Зину за борт.

Сильные руки удержали ее от погружения. Матросы окружили в воде девушку и, поддерживая ее, поплыли в сторону.

До подхода катеров более выносливые моряки помогали товарищам, отыскивали слабых и раненых, подтягивали их к плавающим ящикам и обломкам корабельных надстроек. Дружба, взаимовыручка на этот раз спасли жизнь многим морским пехотинцам.

Обо всем этом мне рассказали уже в госпитале.

Врачи осмотрели мои раны. Левая нога была перебита в колене. Правая - в трех местах в ступне. Началась газовая гангрена. Серьезные опасения вызывали также сильные ожоги рук и лица.

- С левой ногой придется расстаться, - покачал головой румынский полковник медицинской службы, помогавший советским врачам. Он превосходно говорил по-русски, и только форма свидетельствовала о принадлежности этого хирурга не к нашей армии.

В приемном покое с нетерпением ждали результатов обследования мои боевые друзья Герои Советского Союза Кирилл Дибров и Николай Кириллов. Узнав о предстоящей ампутации, они всполошились.

- Не представляю себе Николая Васильевича Старшинова без ноги, - все еще не верил в возможность ампутации Дибров. - Ему еще воевать надо.

Дибров и Кириллов добились свидания со мной.

- Ничего не попишешь, - мрачно констатировал я в ответ на их вопросительные взгляды. - Стану, ребята, инвалидом.

- Не спешите с выводами, Николай Васильевич, - совсем не по-военному пытался успокоить меня лейтенант Кириллов. - С минуты на минуту прибудет наш флагманский хирург майор Сарафьян. Он уже вылетел в Констанцу на специальном самолете.

Однако и майор медицинской службы ничего обнадеживающего сказать не мог. Передал привет от командующего Черноморским флотом Филиппа Сергеевича Октябрьского и члена Военного совета флота Ильи Ильича Азарова. Потом еще раз осмотрел раны и в категорической форме заявил:

- Хотите вы того или нет, а одну ногу на войне придется оставить.

- Как же без ноги?

- Вы, дорогой мой, и посложнее испытания видели, - вставил только что прибывший в Констанцу начальник санитарного отдела Черноморского флота генерал-майор медслужбы Квасенко. - Как бы там ни было, а к операции надо готовиться. С газовой гангреной не шутят.

Всю ночь я не мог уснуть. Несколько раз к постели подходил неотлучно дежуривший в палате матрос Павел Потеря.

- Не спите? - спрашивал он.

- Нет.

- Надо спать.

- Постараюсь.

Утром я ответил врачам:

- К операции готов.

Лежа на операционном столе, я вспоминал своих боевых друзей, погибших при торпедировании тральщика "Взрыв". Замечательные были люди, превосходные воины! Это заместитель командира батальона по политической части капитан Ершов, парторг старший лейтенант Тетеревенке, начальник финансовой части старший лейтенант Шаров, помощник начальника штаба лейтенант Морозов и многие, многие очень хорошие люди, которые все делали для победы, но теперь не смогут увидеть ее торжество.

После моего ранения командование батальоном временно принял командир 1-й стрелковой роты старший лейтенант Воробьев. Он, конечно, справится с делом. Справятся и другие. Но каково мне без ноги!

Операция прошла успешно.

Пока я лежал в констанцском госпитале, меня часто навещали товарищи. Тут я встретился и с вновь назначенным на освобожденную мною должность майором Антоном Александровичем Бондаренко. Он прославился еще в боях за Одессу и Севастополь. Мне было приятно, что такой отважный человек стал преемником замечательных традиций личного состава нашего орденоносного батальона морской пехоты. Хоть война и подходит со всей очевидностью к концу, как знать, не придется ли нашим ребятам еще крепко сцепиться с огрызающимся врагом? Что ж, если надо, они не посрамят чести советской морской пехоты.

Однажды в тихое солнечное утро в палату робко вошла девушка-сержант Зинаида Романова.

- Что так несмело? - поманил я ее к себе. - Да и вид у тебя вроде необычный. Какая еще радость нагрянула?

О том, что известие может быть только радостным, свидетельствовало сияющее личико миловидного сержанта. Маленького росточка, щупленькая на вид, Зина Романова была отважной разведчицей, выносливым бойцом. Всегда шустрая и задиристая, она на этот раз почему-то отличалась не свойственной ей робостью.

- Ну, выкладывай, - нарочито строго сказал я.

- Можно неофициально? - покраснела девушка.

- Что за вопрос? Мы ведь не в строю.

- Понимаете, - запинаясь, начала она, - пришла к вам, как к отцу... Раньше, говорят, благословение брали. Вот и я... одним словом, выхожу замуж.

- И кто же твой суженый?

- Лейтенант Панин. Вы его не знаете, он к нам с пополнением прибыл. Знаете, он такой...

- Коли так, - остановил я девушку, - давай сюда своего лейтенанта. Пусть представится, как положено, по всей форме.

... Свадьбу играли весело. Она стала как бы первой весточкой близкого мира, заставила людей вспомнить о том, что есть у них дела и кроме войны.

В просторный зал батальонного клуба меня принесли на носилках.

Герои Озерейки, Станички, Новороссийска называли меня не по званию, а отцом, по имени и отчеству.

Смотрю на знакомые лица ребят. Смотрю и радуюсь. Вот старший матрос Капитон Плакунов о чем-то увлеченно беседует со старшиной Алешичевым. Борис Беньковский просит Павла Потерю рассказать о своем легендарном "максиме", из которого красногвардейцы стреляли при штурме Зимнего.

- А что я могу рассказать? - улыбается отважный пулеметчик. - Пусть мертвые фрицы своим потомкам рассказывают.

Зина знакомит жениха с Галиной Ворониной и Валей Пшеничной. Какие они сегодня все красивые. Раньше как-то не замечал. И нежные... Неужели это та самая Валя, которая в боях за Керчь подала заявление в партию? Прямо-таки не верится.

- Горько! - раздается голос Николая Кириллова.

Зина еще больше смущается.

- Горько! - вторит другу Кирилл Дибров.

- Зиночка, - обнимает девушку жених, - раз два Героя Советского Союза, настаивают, противиться нельзя

- А я не возражаю, - краснеет Зина. Они целуются.

Счастливая невеста обнимает и целует своих боевых друзей,

- Зинка, не балуй, - пытаясь придать голосу строгость, отстраняет ее Николай Кириллов. - А то еще ревность у твоего милого проснется, на дуэль вызовет.

- Жаль, губной помады нет,- смеется в ответ Романова, - а то бы я вас всех пометила. И снова тосты, снова традиционное:

- Горько!

Эта свадьба запомнилась мне на всю жизнь, как самый веселый день после прожитого и пережитого на войне.

Здравствуй, завоеванный мир!

Трудно лежать в госпитале, когда твои товарищи по оружию продолжают громить врага, победным маршем идут на запад, приближаясь к логову фашистского зверя. С госпитальной койки я пристально следил за событиями, за боевым путем своего родного батальона.

В первых числах сентября из состава батальона были выделены два штурмовых отряда для высадки в Варне и Бургасе. Морским пехотинцам предстояло захватить эти порты и удерживать их до подхода частей Советской Армии, наступающих вдоль побережья.

Отряды возглавили старший лейтенант Воробьев и лейтенант Огнев.

Морские пехотинцы прибыли на место посадки в самолеты. На воде они увидели две огромных летающих лодки.

- Капитан Агегьян, - представился командир первого корабля.

Он тут же распорядился начинать посадку.

Взлетели. До самой Варны летающие лодки шли в сопровождении истребителей.

Капитан Шаэн Агегьян успел рассказать Воробьеву о сложности этого задания. Дело в том, что наши войска стремительно продвигались на запад, устойчивой связи со штабом не было.- Короче говоря, - заключил летчик, - никто не знает, есть в Варне немцы или нет. Рискнем и сами все проверим.

По многочисленным боевым наградам на кителе капитана можно было без труда догадаться, что он много раз рисковал и проверял.

Опытный пилот вывел машину точно в назначенную для посадки точку.

Вторую летающую лодку не менее искусно пилотировал капитан Константин Князев.

Сделав три круга над городом, машины пошли на посадку. Для этой цели избрали широкое озеро.

Казалось странным, что ни одна вражеская зенитка не открыла огня. Не ловушка ли?

Смеркалось. Гидросамолеты приводнились и подрулили к берегу. Со стороны города показалась плотная колонна. Она двигалась прямо к месту высадки десанта. Отряд развернулся по фронту и приготовился вступить в бой.

- Без команды не стрелять! - передавалось по цепи.

Колонна приближалась. В густеющем сумраке трудно было различить ее ряды. Все сливалось в темную массу.

Десантники выжидали. Напряжение росло. Все невольно вздрогнули, когда совершенно неожиданно прозвучал в тишине голос:

- Братья славяне! Так это же не фрицы... Гляньте, идут с самыми, что ни на есть настоящими цветами.

В самом деле, в руках приближающихся людей можно было различить пышные букеты цветов.

Когда люди подошли ближе, морские пехотинцы увидели их одежду - одежду самых обычных мирных жителей.

Произошла незабываемая встреча советских воинов-освободителей с населением Варны. Оказывается, гитлеровцы вывели из города все войска. Остались лишь какие-то специальные подразделения.

- Возможно, для ликвидации наиболее важных в стратегическом- отношении объектов, - предположил старший лейтенант Воробьев и тут же разбил отряд на три группы.

Одной из них было приказано взять под контроль гидроаэродром и склады. Две другие направлялись в порт и город.

Лейтенант Щербаков повел своих бойцов в порт. Здесь их встретили болгарские рабочие, успевшие арестовать нескольких офицеров, осведомленных о расположении минных полей и местах затопления немецких судов.

Десантники зажгли маяки и створные огни для приема советских кораблей в порту Варна. Навстречу кораблям в море вышел болгарский тральщик.

Рабочие порта показали морским пехотинцам все заслуживающие внимания объекты. Наши караулы появились у складов с боезапасом и военным снаряжением, которые не успели уничтожить отступающие части немецкой армии.

Мирные жители повсеместно радушно встречали советских воинов-освободителей. Завязывались знакомства. Не беда, что в беседах друг с другом люди понимали не все слова. Новые друзья обходились без переводчиков. Общим языком для всех было единство взглядов. Ненависть к фашизму роднила людей, определяла их отношение друг к другу.

Не менее приветливо, чем в Варне, встретило население Бургаса бойцов отряда лейтенанта Огнева. Цветы, дружеские рукопожатия. И улыбки, улыбки...

За период войны как-то само собой сложилось выражение - "братья-славяне". Так советские воины обобщенно называли своих друзей по оружию. Теперь же так стали величать и болгар.

- Не поймешь, кто из нас нынче славяне? - недоумевал любящий порассуждать Павел Потеря.

Да, старое выражение обрело новый смысл. Собственно, даже не обрело. Время уточнило значение слов. Народы-братья почувствовали взаимную симпатию, которая слагалась веками, несмотря ни на какие козни и повороты истории.

Военная судьба привела наш батальон к относительно тихой и в то же время беспокойной службе. Морские пехотинцы занимались отправкой по прежним адресам награбленного гитлеровцами имущества, несли вахту на маяках и береговых батареях, охраняли отвоеванное у врага побережье.

Прибыло новое пополнение. Его с первых же дней воспитывали на славных боевых традициях нашей Краснознаменной части, учили на многочисленных примерах отношения к воинскому долгу и беззаветной любви к матери-Родине. Отлично была поставлена военная учеба в подразделениях лейтенантов Емельянова, Виноградова, Еремеева и многих других. Большую работу по политическому воспитанию воинов на ленинских принципах дружбы народов и пролетарского интернационализма осуществляли политгрупповоды офицеры Бородицкий, Емельянов, Авсянкин.

По вечерам, когда в городе несколько стихал шум рабочего дня, советские воины и местные жители часто собирались вместе. Возникали импровизированные концерты художественной самодеятельности. Эх, лихо плясали на них и пели старшие матросы Волоха и Постригань, матросы Кручинин и Чаплиев.

- Артисты, - называли их товарищи.

А ведь сравнительно недавно это слово добавлялось к именам Бориса Жукова, Владимира Сморжевского, Филиппа Рубахо и многих, многих других разведчиков, которые артистически громили врага, умели с честью и, как говорится, красиво выйти из самого, казалось бы, безвыходного положения. Что ж, другое время другое отношение к слову. В любом случае это здорово!

9 мая 1945 года...

- Поднимайтесь! - раздался необычно радостный голос дневального, забывшего от волнения слова уставной команды. - Вставайте, "морские призраки"! Победу проспите.

Из репродукторов доносился торжественно-приподнятый голос Левитана.

- Что, что он сказал? - теребил товарища за рукав позже всех проснувшийся матрос. - Будь другом, повтори.

Тот, почти слово в слово, передал:

- В ознаменование окончания Великой Отечественной войны Советского Союза, закончившейся нашей полной победой над фашистской Германией, день 9 мая считать днем всенародного праздника - Днем Победы. Ясно?

- А то нет? Ура, морячки!

Раскаты русского "ура" неслись над утренней Констанцей.

До чего же многообразны оттенки звучания этого слова! В бою-оно грозное, заставляющее трепетать врагов. На парадах торжественно-суровое, наполненное уверенностью в своих силах. Теперь же неслось "ура" ликующее, радостное, вселяющее в сердца неизъяснимую теплоту, говорящее о щедрости русской души.

- Ура!

- Победа!

Ликование охватило всех.

Ветераны Великой Отечественной войны, отважные защитники Одессы и Севастополя, герои боев за Новороссийск и Керчь, люди, не раз смотревшие смерти в глаза, плакали от радости.

В воздух взвились сотни разноцветных ракет. Отовсюду слышалась стрельба. Каждый без команды салютовал своим доблестным братьям по оружию, всему советскому народу-победителю.

- Конец войне!

- Ура!

В городе - торжественный митинг.

Цветы, улыбки, слезы радости.

Чеканя шаг, проходят бойцы 393-го отдельного Новороссийского Краснознаменного батальона морской пехоты. Это они находились на самых трудных участках боев, отгремевших в Крыму и на черноморском побережье Кавказа. Морские пехотинцы батальона за время боев уничтожили и взяли в плен в общей сложности до восьми тысяч вражеских солдат и офицеров, вывели из строя или захватили в качестве трофеев много немецких танков, артиллерийских орудий, минометов, пулеметов, складов с военным имуществом и боеприпасами.

- Прощай, Констанца!

- Домой!

Пожалуй, в этих радостных возгласах и заключалась заветная мечта каждого, кто шел в бой, сражался с врагом не щадя своей жизни. Многим, очень многим недовелось произнести этих слов, увидеть этот день. Скромные братские могилы, оставшиеся на всем пути боевых действий батальона, хранят суровое молчание. И те, кто встретил в строю День Победы, понимают: им предстоит не отдыхать от фронтовых тревог, а трудиться, трудиться за себя и за павших смертью храбрых в боях за свободу и независимость нашей великой Родины.

Именно такой наказ дали сослуживцы ветеранам боев, уходящим в запас. Пусть слава орденоносного батальона, слава героев-черноморцев разнесется по всей стране, станет цементирующей силой в рабочих бригадах и колхозных звеньях, поднимется на леса новостроек, растущих на испепеленной, истерзанной войной земле.

Пусть слава боевая воплотится в делах мирных дней великого созидания.

Да, добрая слава имеет свое начало, имеет продолжение, но нет у "ее конца...

Самое заветное

Ночь над морем.

Причудливые россыпи ярких звезд сверкают на высоком безоблачном небе.

Далеко-далеко звезды спускаются к самому морю, к невидимому в темноте берегу.

- Упала, - слышу рядом бархатный неокрепший басок юноши. - Загадай на счастье.

- Уже загадала, - доносится девичий голос. - Загадала, чтобы всегда-всегда быть вместе и никогда не. разлучаться.

Смотрю по направлению взоров молодых людей. Падающая звезда прочертила тоненькую огненную линию и исчезла. В том краю, где растаял ее след, в свое время лежал берег неизвестности. Вот так же ночью, только при других обстоятельствах, мы шли к нему на быстроходных катерах, вглядывались в сумрак и пытались угадать, где расположены вражеские огневые точки, не встретит ли нас берег шквалом огня и металла? К морю подступали улочки Станички. Теперь она именуется Куниковкой - в честь Героя Советского Союза Цезаря Львовича Куникова, командира батальона морской пехоты, с которым связана вся моя военная биография.

Нас называли "морскими призраками". Мы высаживались в немецких тылах, громили вражеские гарнизоны, совершали диверсии на коммуникациях гитлеровцев. Многие отважные разведчики не вернулись домой, не встретились с любимыми девушками, не смогли полюбоваться красотой падающих над морем звезд. Они отдали свою жизнь за счастье и мир, за то, чтобы вот такие юноши и девушки могли с борта комфортабельного теплохода смотреть в мирное безоблачное небо, думать о самом заветном, мечтать о будущем. А оно, конечно, может быть у них только прекрасным.

В тревожные военные ночи Севастополь, Новороссийск, Керчь встречали наши катера заревом пожаров. Еще не видно берега, а огонь уже плясал над волнами, ложился зловещими бликами на сосредоточенные лица людей в форме морских пехотинцев.

И нынче над Новороссийском зарево. Его видно с моря. Десятки тысяч электрических огней весело отсвечивают яркими переливами, озаряют спокойным светом мирные черноморские воды, из которых сегодня не может показаться пенистый след вражеского перископа.

Над городом мерцают тихие звезды. Они спускаются к отрогам гор, свисают гирляндами блесток над улицами, и не поймешь, где там звезды, где электрические огни. Хорошо! За это мы тоже сражались.

- Знаешь, что здесь происходило, когда нас с тобой ещё не было на свете? снова слышу голос юноши. - Тут такое творилось... Читала книгу?..

- Не надо про войну, - вкрадчиво просит девушка. - Страшно.

Молчу и думаю. Мысленно вижу ее сверстниц Нину Марухно, Зину Романову, Аню Бондаренко... Наверное, им тоже было страшно. Но они шли в разведку, участвовали в дерзких десантах, и всем казалось, что чувство страха девушкам неведомо. Такое было время. Быть может, и эта робкая девушка, родись она раньше, совсем бы иначе смотрела на вещи.

Невольно вспоминаются события давно минувших лет. Тогда, в феврале 1943 года, около трехсот храбрецов зацепились за сплошь заминированный и сильно укрепленный берег, повели наступление в глубину вражеской обороны и обеспечили плацдарм для новых сил морского десанта.

Немецкое командование бросило на советских морских пехотинцев танки и самоходные орудия, ввело в действие авиацию. К месту схватки подходили все новые и новые силы вражеской пехоты. Но черноморцы выстояли, не дрогнули. Теперь на берегу, когда-то называемом Малой землей, стоит обелиск. В центре Новороссийска на площади Героев высятся памятники командиру нашего отряда Цезарю Львовичу Куникову и командиру 4-го дивизиона "морских охотников" Николаю Ивановичу Сипягину. Это он высаживал тогда десант, руководил смелыми действиями команд малых быстроходных кораблей, которые смело врывались в воды, контролируемые противником, шли на огонь береговой артиллерии и крупнокалиберных пулеметов.

Все это происходило в прошлом, когда Советская Армия вела смертельную схватку с врагом. Потом воины разъехались по домам, с головой окунулись в кипение восстановительных будней и снова, как в период грозных боев, забыли обо всем, кроме главной цели. А этой целью было возрождение разрушенного войной народного хозяйства.

Минула еще одна трудная для нашей Родины пора. На месте пепелищ встали кварталы новых домов. Плуги распахали воронки и траншеи. Зазеленели опаленные рощи. Подросло молодое поколение - смена тем, кто прошел через горнило трудных испытаний.

И только тогда мы вспомнили о былом. Командир одной из боевых групп нашего отряда Иван Васильевич Жерновой списался с друзьями военных лет, при помощи директора Геленджикского краеведческого музея Александры Аветисовны Колесниковой отыскал адреса многих морских разведчиков.

У меня установилась переписка с бывшим артиллерийским корректировщиком Николаем Воронкиным, со старшиной Николаем Алешичевым, с десятками боевых друзей, героями Малой земли и штурма Новороссийска.

Совсем недавно получил письмо с незнакомым адресом - из Калининграда.

"Дорогой наш комиссар и командир! Дорогой друг Николай Васильевич!

Докладывает вам разведчица Зинка Романова, теперь Панина.

Живу в Калининграде. Работаю вместе с мужем. Вы его вероятно помните. Еще в Констанце приводила его к вам в палату на доклад "по всей форме". А потом свадьба... И результат ее таков: у меня три сына. Старший уже офицер. Средний учится в институте. Младший заканчивает десятый класс.

Семья у нас дружная, как в 393-м отдельном Новороссийском Краснознаменном батальоне морской пехоты. Один за всех и все за одного.

Милый мой посаженый отец, вспоминайте иногда Зинку Романову. А я своих друзей никогда-никогда не забуду. И если потребуется, снова готова идти в разведку. И каждый в нашей семье готов постоять за мир, который так трудно достался советскому народу".

Зина писала обо всем, что ее волнует и радует. Читал я ее письмо и дивился - не стареют ведь душой люди, прошедшие горнило жестоких битв. Есть в их закалке нечто упрямое, вечно молодое. Эта черта характера неистребима.

И вот я направлюсь в места, связанные с опаленной войной молодостью.

Теплоход приближается к Новороссийску.

Над ласковыми волнами Черного моря поднимается зарево электрических огней. Их отсветы ложатся на гребешки медленных волн и переливаются мириадами веселых, искристых бликов.

Утром в Геленджике произойдет волнующая встреча морских пехотинцев, воевавших на этой земле. Подобно мне, они спешат нынче отовсюду на кавказское побережье и, конечно же, думают о тех днях, когда такая встреча могла казаться только заманчивой, несбыточной мечтой.

Пытаюсь себе представить эту встречу и не могу. Мысленно вижу молодых парней в бескозырках и бушлатах, с автоматами и гранатами в руках.

...А встретиться довелось с совсем непохожими людьми. Все они стали намного старше, их непокорные кудри поредели, виски основательно припудрила седина.

Как в тумане вижу Василия Ботылева, Кирилла Диброва, Николая Кириллова, Александра Райкунова. На их пиджаках горят звезды Героя Советского Союза. С радостью узнаю знакомые, но сильно изменившиеся лица командиров боевых групп Бахмача, Пшеченко, Жернового, Ежеля. А вот и наши отважные замполиты Гребенщиков и Левин. Вижу начальника связи Катищенкова, корректировщика артиллерийского огня Воронкина, старшину отряда Алешичева, начальника снабжения Ибрагимова, разведчиков Колота, Марухно, Игнатьева, Плакунова, Киселева, участников многих десантов Романова, Потерю, Беньковского, Лихацкую, Воронину, Чугуевца, Волкова, Кайду, Макаренко, Жерновую, Волошина, Котеливца, Джайяни, Червинского, Голоднова, Вороненкова, Коваленко, Татарошвилли, Данилова, Чернова, Демиденко, Бульду, Яновского, Соколова, Белоусова, Новожилова... Люди различных национальностей, разного возраста и несхожих профессий в суровую для Родины годину шли плечом к плечу на врага, не щадя себя, бились за торжество жизни и свободы.

На встречу приехала супруга Цезаря Львовича Куникова Наталья Васильевна с сыном Юрием.

Тут же наши друзья - отважные моряки, обеспечивавшие высадки десантов. Вот и Владимир Цигаль. Ныне он скульптор, дважды удостоенный Государственной премии.

Все мы собрались в просторном зрительном зале геленджикского Дома культуры. Сюда пришли сотни трудящихся города.

Звучит медь оркестра. Но наши сердца от волнения, кажется, бьются еще громче.

Один за другим выступают люди, о которых в здешних местах до сих пор ходят легенды. Бывшие разведчики рассказывают о бессмертных подвигах своих товарищей, вспоминают различные эпизоды и случаи из боевой жизни.

Собрание ветеранов получило приветственные телеграммы от Министра обороны СССР Маршала Советского Союза Гречко, от Главнокомандующего Военно-Морским Флотом СССР адмирала флота Горшкова, от бывшего командира Новороссийской военно-морской базы вице-адмирала Холостякова.

Зал аплодирует.

Боевые друзья сжимают друг друга в крепких объятиях.

Владимир Цигаль дарит городу групповую скульптуру. Ее композиция не требует пояснений. Мастер изобразил десантников в момент выполнения боевого задания.

И снова горячие аплодисменты, снова рукопожатия.

Наш бывший начальник снабжения Ибрагимов и тут показал во всем блеске свое умение делать людям приятное. Организованный им товарищеский ужин прошел, как принято сообщать в официальных отчетах, в теплой и дружеской обстановке. Правда, ни один отчет не мог бы со всей полнотой передать той подлинно радостной атмосферы, которая царила на вечере. По традиции вспомнили тех, кто не смог приехать на встречу, почтили память павших героев.

Под сводами зала зазвучала мелодия дорогой каждому песни о Цезаре Куникове.

Вперед! Смелее, хлопцы!

За мною, черноморцы!

Потом секретарь горкома партии Варвара Михайловна Черномурова предложила нам более подробно познакомиться с жизнью людей, за счастье которых пролита кровь патриотов.

- Это будет иметь неоценимое воспитательное значение, - сказала она. - У нас все от мала до велика проявляют живой интерес к событиям периода Великой Отечественной войны.

Вместе с Варварой Михайловной и директором местного музея Александрой Аветисовной Колосниковой мы несколько дней ходили и ездили по предприятиям, учреждениям и учебным заведениям. Встречались с трудящимися, с пионерами. Рассказывали о событиях минувших лет. И повсюду встречали радушие и дружеское взаимопонимание.

Побывали и в Новороссийске. Провели митинг у обелиска на Малой земле, возложили венки на братскую могилу и у памятников Цезарю Львовичу Куникову и Николаю Ивановичу Сипягину.

...Мы шли по городу, где каждый камень хранит память о единоборстве с ненавистным врагом. Шли уже не юные матросы и командиры, которые в те дни смело действовали кинжалом и прикладом, а умудренные жизненным опытом люди инженеры, кадровые рабочие, партийные и советские работники... Перед каждым открылась своя послевоенная дорога, появилось самое любимое на свете дело. Но этих разных людей роднило сознание, что именно тут более четверти века тому назад они прошли первую жизненную школу, научились понимать и ценить святое слово - дружба. Эта дружба помогла им выстоять и победить, внести свой посильный вклад во всенародное дело разгрома полчищ немецко-фашистских захватчиков.

Пусть всегда над волнами наших морей поднимается не багровое зарево военных пожаров, а светят яркие огни городов и новостроек, огни мира и большого человеческого счастья. За это мы боролись, к этому пришли через все невзгоды военного лихолетья и никогда, никому не позволим нарушить право человека на мирную жизнь, любовь и радость.