Зарубежный детектив - 88

Перевод с итальянского Л. Вершинина

1

Заметив, что сторож разглядывает их через стекла массивной двери, вся группа с шумом двинулась вперед. А у сторожа был такой вид, словно он должен без зонтика выскочить на улицу под проливной дождь…

Группа приближалась. Те, кто стоял ближе всего к двери, согнулись и напружинились, чтобы остальные нечаянно не прижали их к стеклам.

Большинство в толпе составляли женщины. Не очень молодые, озабоченные матери несовершеннолетних бунтарей, юные матери розовощеких малышей и потерявшие всякую надежду старые девы. Совсем молоденьких девушек было всего с десяток. Но когда за спиной сторожа мелькнул белокурый чубчик Жана Луи Шпаги, именно эта «десятка» отчаянно завизжала. Немногочисленные мужчины притворились, будто им эта сцена противна. Впрочем, вопли буквально оглушали стоявших рядом, лишний раз напоминая, что толпа жаждущих увидеть своего идола во всем великолепии удручающе инфантильна, хоть и преобладают в ней увядшие матроны, неугомонные бабушки и группка истеричных девиц. Все они ринулись к Жану Луи Шпаге. А он приветливо размахивал небольшой табличкой, ничем не отличавшейся от тех, которые он из-за дальнозоркости держал чуть ли не в метре от себя, зачитывая вопросы очередному участнику очередного телеконкурса.

Выдержав эффектную паузу, Шпага с показным дружелюбием изрекал:

«Успокойтесь, дорогой друг, мы ведь ведем игру, а не битву. Наша шпага отсекает не головы, а ломти премий. При каждой ошибке я отсеку половину золотых жетонов, что лежат на столе. Согласны?»

Вот и сейчас он, мило улыбаясь, воскликнул:

— Дорогие друзья! Дорогие друзья!

Вопли молодых девушек и перезрелых домашних хозяек заглушали слова Шпаги — видно было лишь, как шевелятся его губы.

Для Жана Луи Шпаги все были «дорогими друзьями» и потенциальными участниками его крайне популярных телеконкурсов. Мир прямо-таки был населен одними только молодыми людьми и девушками, способными ради своего кумира на любые безумства, да еще графоманами. Письма последних и позволяли Шпаге еженедельно проверять степень своей популярности.

«Сегодня пришло всего только восемьдесят семь писем. Почиваете на лаврах, не так ли? Придумайте же что-нибудь, ну опубликуйте в газетах мои новые фото, что ли. У этих кретинов короткая память. Надо почаще бить их по башке». «Этими кретинами» становились для Шпаги все те же «дорогие друзья», но, разумеется, только в конфиденциальных беседах с помощниками.

— Дорогие друзья, — услышала наконец угомонившаяся толпа голос своего любимца. — Ах, если бы я мог хоть немного побыть с вами, — сокрушался с порога Шпага, наделяя каждого заученной улыбкой серых глаз. И не было в толпе человека, который бы не ощутил теплоту взгляда своего кумира. Между тем кумир глазами искал фоторепортера: «Чего он медлит, болван?! Не могу же я тут полдня торчать и выносить этот слюнявый восторг».

— Увы, меня ждет работа. Сын подрос, стал совсем большим. А вы сами знаете, какие они все требовательные, нынешние мальчики. Представляете, ему сегодня исполнилось два с половиной года.

В ответ — восторженные восклицания, нежные слова, растроганные улыбки. И тут фоторепортер нажал на кнопку. «Ну, хоть удачный момент не упустил, недоумок», — подумал Жан Луи.

— Ренцо, проложи мне дорогу, — шепотом приказал он сторожу. Вынул из кармана самописку и стал ждать, когда из спрессованной толпы к нему протянутся блокноты, сложенные вдвое листы, фотокарточки.

Одна блондинка протянула голую, посиневшую от холода руку.

— Распишись на ней, Жан Луи, — умоляющим голосом воззвала она к доброте своего идола. Увы, самописка лишь скользила по коже блондинки. Пришлось стиснуть ей запястье. Она мгновенно прижалась к нему. Шпагу обдал неприятный запах острых духов. Он не сопротивлялся. И вот уже его притиснули к двери, стали судорожно поглаживать, ощупывать.

— Ренцо, действуй!

Этот здоровяк Ренцо не рисковал, раздавая налево и направо тычки и пинки, своей популярностью. Он ринулся на штурм, с силой размахивая руками, отталкивая спины, плечи. Шпага держался как можно ближе к нему. Так они пробились наконец к «феррари», поджидавшей его у самого тротуара с уже распахнутой дверцей.

Шпага понимал, что поклонники будут разочарованы — ведь не он водит эту сверкающую четырехколесную ракету. Но он понимал также, что непременно подвергнется осаде фанатиков, и предпочитал, чтобы кто-то другой рванулся вперед, даже с риском сбить этих ненормальных. Не мог же он, «великий Шпага», сбить тех, кто совал ноги под колеса, лишь бы еще на минуту задержать своего кумира. Да и отдавить им дверцей пальцы тоже, увы, не мог. Только когда «феррари» вырвалась из окружения и пристроилась в ряд машин, мирно кативших по проспекту Семпионе, он мысленно представил себе, как давит, разламывает в порошок эти черные жирные пальцы.

Он, не глядя, бросил папку на заднее сиденье и облегченно откинулся на кожаную спинку кресла рядом с шофером. Вдруг у первого же светофора шофер резко затормозил и начал отчаянно сигналить.

«Проклятая дура! Нашла время и место размахивать платком и, прильнув к стеклу «пежо», таращить свои глазищи. Потом, задыхаясь от волнения, она всю неделю будет рассказывать приятельницам об этой изумительной встрече. А ведь так недолго и в аварию угодить.

Да я же тебе, кретинка, уже помахал на прощание рукой и даже ласково улыбнулся. Уймись же наконец, не то прямо в мою «феррари» врежешься!»

Он повернулся к шоферу.

— Едем на проспект Матеотти, к доктору Казадеи.

Шпага снова откинулся на спинку сиденья и языком нащупал правый нижний резец. Вспухла десна, уж точно вспухла. Он платит этому Казадеи бешеные деньги, а тот так коронку сделал, что десна воспалилась. Уж лучше было бы, как и прежде, поставить коронку у протезиста на улице Кардуччи. А все мода, престижность! У этого Казадеи кабинет в самом центре города и две медицинские сестры-красотки. Обе с одинаковым успехом могут претендовать на титул «Мисс года». Стерео последней модели, ну и, соответственно, чаевые платишь невероятные.

Собственно, Шпага был человеком консервативным.

С тех пор, как фортуна в лице множества женщин, чаще всего давно увядших и полных всяческих комплексов, влюбилась в него без памяти, он поменял только две вещи — имя и дом. Да и то лишь раз.

В метрике он был записан как Джанлуиджи Шпагароло. Звучало бы совсем неплохо, будь он могучим мужчиной и имей наглый, а еще лучше — воинственный характер. А он ни решительностью, ни смелостью не отличался, и имя Шпагароло шло ему, как бродяге фрак. Пришлось изобрести французских предков, превратиться в обаятельного итальянца французского происхождения. В Жана Луи Шпагу. Ведь он ни от чего, в сущности, не отказался — Джанлуиджи по-французски и есть Жан Луи, а фамилия Шпагароло даже приобрела от сокращения большую звучность. Как у романтических героев Д’Аннунцио, снова вошедших в моду.

Едва состоялся первый телеконкурс, заработала и машина по выкачиванию денег.

Виллу в Сан Сиро он купил на гонорары, полученные за бесконечные интервью «Телекарусели» и рекламные выступления. Впрочем, чаще всего он просто осчастливливал своим присутствием шумные, многолюдные сборища, где доморощенным гениям и домашним «мисс» вручались разного рода премии, пли же снисходил до рекламного «крещения» очередной торговой новинки. Жан Луи Шпага продолжал рекламировать своих крестных детей и потом, когда они с годами становились бесполезными, а порой и вредными дедушками общества потребления. А все потому, что он не любил перемен.

Когда он понял, что вечерний конкурс — волнующее событие для миллионов уставших, измученных жизнью домашних хозяек, он всю свою энергию вложил в это представление. Пока однажды не додумался до передачи «Ударами шпаги», назвав про себя это телешоу — «изумительный плод моей редкой интуиции». Телешоу не нуждалось даже в серьезных изменениях. Конечно, раз в один-два года он кое-что подновлял, но «дорогие друзья» и деланный восторг при каждом удачном ответе оставались. На самом деле он больше всего радовался ошибкам участников конкурса и даже высмеивал их, но так неловко, что многие критики считали- его шутки просто дурацкими.

Славу человека консервативного он подтвердил и тем, что не в пример коллегам так и не поменял свою виллу ни на триста квадратных метров в небоскребе, ни на бельэтаж старинного палаццо в центре Милана, ни на загородный дворец.

Вилла в «приличном» районе, неподалеку от здания Радиотелевидения, включала в себя и сад, который он нередко с улыбкой называл «мой маленький парк». Была там и спортивная площадка для сгонки веса, была на вилле и огромная гостиная. Ну и, конечно, кабинет, где доктор Валенцано, его секретарь и верный помощник, отвечал на письма графоманов, первым принимал назойливых журналистов и вел архив. За неделю набиралось килограмма два почты от восторженных почитателей. Наиболее любопытные письма Валенцано откладывал и показывал ему, Жану Луи.

Была у них с женой, разумеется, и спальня, которую разные там журнальчики в поисках сенсации часто воспроизводили в цвете. Пожилые дамы, студентки, машинистки и солидные синьоры, сидя в приемной врача или адвоката, перелистывали эти журнальчики и вслух поражались безудержной фантазии дизайнера. Еще бы! Ведь в спальне стояла ошеломительно громадная круглая кровать, кресла в стиле Людовика Шестнадцатого, аквариум с тропическими рыбками, а в мерцающем свете неона рисунок Розальбы Каррера как бы бросал вызов Иисусу Христу-Суперстару, — сплошь в отвратительных, желто-красных пятнах.

Шпага вынул свежий номер газеты и прочел заглавие «Полицейский и преступник убиты при нападении на супермаркет». «Молодой промышленник похищен на окраине Монцы». Год кончается, правосудие приходит в полный упадок!

Он снова свернул газету и краем глаза заметил, что его шофер двусмысленно ухмыляется и что-то бормочет, явно радуясь обилию мрачных новостей.

Шпаге вовсе не хотелось как-то комментировать эти новости и тем более обсуждать их с шофером. Он опустил стекло, но сразу пожалел об этом. Вначале ему показалось, что магнолии, ели, кипарисы вместе с бодрящим зимним холодом несут и приятные запахи близкого рождества. На деле же в кабину ворвался густой туман и удушливый запах выхлопных газов.

Шпага угрюмо смотрел, как лавина машин медленно плыла к улице Данте.

«Все разъезжают в машинах, а потом еще жалуются на кризис и безработицу. Ну а пользоваться метро не желают», — желчно подумал он.

Сам он ни разу не видел метро в часы «пик». Он вообще его не видел. И даже отказался проводить там «Карусель талантов», лишь бы не спускаться под землю, где так трудно дышать. Нет, метро он оставляет дорогим друзьям. А то буквально запрудили своими малолитражками улицы и почти парализовали движение. Но им на это наплевать, им не к спеху — в пять, самое позднее в шесть вечера, кончают работу и прилипают дома к телевизорам. Что им еще остается, этим болванам. Программы им, конечно же, не нравятся, они критикуют все подряд, но от телевизора их не оторвешь.

— На первом же перекрестке пойди в обгон.

— Да, но тут однорядное движение, синьор Шпага! Надо сначала добраться до плошади.

Эта «плошадь» и тупое лицо Эфизио разозлили его еще сильнее.

Шофера он нанял всего несколько месяцев назад по совету секретаря уважаемого всеми депутата парламента. Господин депутат лично ручался за честнейшего и способного односельчанина, достойного продолжателя лучших традиций народа Сардинии. Шпага подумал: «Неужели все сардинцы говорят «плошадь» и «цемафор», как его Эфизио Пиццу.

На острове Сардиния сам он был дважды: вел телешоу из Альгеро и участвовал в передаче из Порто Черво. Запомнилась ему лишь тяжелейшая посадка на аэродроме Альгеро при ураганном ветре, что не позволило ему во всем блеске разыграть в телестудии героя — ведь в животе бурчало и ныло, ну, и еще великолепная гостиница без капли воды в кранах. Пришлось ему мыться в тазу, хотя в номере была роскошная ванна с выложенным цветным кафелем полом и тьма никелированных кранов. К тому же вместо морских просторов ему на пути попадались только полуразрушенные ветрами горы и рахитичные кусты. Понятно, он по возможности избегал встречаться с жителями столь непривлекательного городка. Так что судить о сардинцах он мог лишь по образу, который прислал ему депутат парламента. Этот Пиццу был коренастым темнокожим парнем, мечтавшим поскорее вернуться на остров и заняться земледелием да стадом овец. Моторы были его страстью, но он предпочел бы водить не машину, а трактор. Красивый красный трактор.

Из коротких с ним бесед Шпага понял, что в Милане Эфизио собирается пробыть не больше трех-четырех лет. Потом он намерен жениться, но только на своей односельчанке. Женщины континента, по его твердому убеждению, болтливы, распутны и грубы. В сравнении с ними овцы и те казались благовоспитанными девушками из порядочных семей. Эфизио Пиццу вовсе не нравились зады в узеньких джинсах и подкрашенные глаза. Нет, его дети вырастут на свежем воздухе, среди уважаемых людей. Пиццу со снисходительной улыбкой глядел на своего работодателя, которому злосчастная судьба не дала родиться на острове, родине людей «благоразумных и достойных».

Весьма странное понятие достоинства не позволяло Эфизио носить шоферскую ливрею — до этого он никогда бы не унизился. В то же время огромная популярность хозяина вызывала у него невероятное восхищение.

А потому он, человек благоразумный, также носил синий костюм, разумеется, без шоферской фуражки и старался во всем походить на своего кумира. Он мазался после бритья тем же кремом, что и Шпага, подражал его походке и даже подкрашивал волосы. Впервые Шпага увидел его темно-каштановым, а теперь волосы Эфизио отливали медью. Превратиться в блондина он не посмел, но с беспримерной наглостью зачесывал чубчик в точности, как Шпага.

Между тем тип он был нервный, беспокойный.

Внезапно Эфизио затормозил так резко, что Шпага едва не ткнулся головой в стекло.

— Ты что, спятил?

— Но там демонстрация, синьор Шпага.

Улица в самом деле была запружена народом. В тусклом свете фонарей яркими красками сверкали плакаты и знамена, вскинутые над толпой.

Через открытое окошко кабины до Шпаги донеслись лозунги, явно рифмованные, ударявшие по голове словно молотом.

— Проклятая страна! — рявкнул Шпага.

Он с яростью взглянул на Эфизио, пусть, если хочет, так и передаст своему односельчанину господину депутату. Да, он, Шпага, буржуа. Разве это возбраняется?

Но почему он, хоть и страшно торопится, должен подчиниться прихоти массы, правых там пли левых?

— Сворачивай направо, — приказал он шоферу.

— Да, но…

— Сворачивай, а о нарушении правил не думай, это моя забота.

Они медленно проехали по пустынной улочке, однако на первом же перекрестке пришлось остановиться. Навстречу им двигалась вторая колонна.

«Рожица» «феррари» касалась края колонны, состоявшей целиком из молодых или совсем юных парней и девушек. У всех были побелевшие от холода лица и синие носы. Вместе со словами изо рта демонстрантов вылетали клубы пара.

Шли они медленно, обтекая машину. Кто-то провел рукой по капоту, кто-то постучал костяшками пальцев по кузову, кто-то ощупал пальцами сверкающие фары. И тут немолодой уже человек, остриженный почти наголо, всерьез озлился на этот блеск и великолепие металла. Взял и древком знамени стукнул изо всех сил по капоту.

Стон металла острой болью отозвался в душе Эфизио, гордившегося роскошной машиной хозяина как своей собственной.

— Для этих миллионных «тачек» дорожные знаки не существуют. Ну а штрафы платим только мы, бедняки-недотепы, — объяснил тип с короткой стрижкой дружкам-демонстрантам. Он наклонил древко и стал, как напильником, протачивать хромированное покрытие радиатора, оставляя в нем глубокие борозды. От тоскливого скрежета металла Эфизио вконец рассвирепел. Вскочил, но тут же рухнул на мягкое сиденье от удара хозяина ладонью по плечу.

— Но ведь эти скоты! — простонал он. — Да они что хотят, то и творят, а полиция их и пальцем тронуть боится.

— Молчи, болван! — прошипел Шпага. Он приказал было Эфивио повернуть назад, но группа молодежи уже обступила со всех сторон машину.

— Заставим-ка его превосходительство прогуляться пешком! — сказал один из юнцов.

— Что вы! Он же ужасно рассердился на Эннио за отметинки на радиаторе. Ах, какой нехороший, этот Эннио! — с ухмылкой добавил другой.

— Мне, чтоб такую машину купить, три года надо вкалывать! — крикнул молодой, растрепанного вида парень и нагнулся, чтобы получше разглядеть этого «султана», который запросто покупает такие вот безделушки.

Он чуть не ткнулся лицом в лицо Шпаги — тот высунулся из машины, чтобы своим магическим голосом любимца публики успокоить этих бедолаг.

«Дорогие друзья», — чуть было не сказал Шпага по привычке, но в последний момент сдержался.

— Ребята! — совсем по-свойски обратился он к демонстрантам. От отчаянного усилия придать вымученной улыбке естественность у него едва не свело скулы.

— Ребятки, не хотите после демонстрации заглянуть ко мне на телевидение?

— О, так это Джан Луи! — удивился один из юношей, вцепившийся в дверную ручку.

— Ты, сукин сын, как собачка служишь своим хозяевам, — зло сказал второй из демонстрантов, высокий и очень худой.

— Клоуном на телевидении работаешь, за то тебе и платят, фиглярчик!

— Я такой же труженик, как вы! — возмутился Шпага. — И никому не прислуживаю. Никакому хозяину, — тут же добавил он, чтобы участники демонстрации, не дай бог, не подумали, будто он глух к законным требованиям бедняков.

Все участники демонстрации обступили его и уже без прежней вражды разглядывали Эфизио.

«Слава богу, только мне не хватало гневной выходки моего темпераментного сардинца. Ведь они могут и самое настоящее побоище учинить».

Он вынул из кармана горсть приглашений на телеконкурс и сунул их стоявшему ближе всех пареньку.

— Вечером приходите на телевидение! Буду вас ждать, если только выберусь из этого затора. Мой шофер плохо знает Милан, — солгал он и с хитрой улыбочкой показал на Эфизио.

— Попробуй дать задний ход, да осторожно, чтобы не помешать нашим друзьям — демонстрантам.

«Феррари» плавно покатилась назад! Шпага облегченно вздохнул. Высунулся в окошко и приветливо махнул рукой колонне.

— До вечера! — крикнул он.

— Чао, педик! — отозвался с усмешкой худой паренек.

Шпага позеленел от гнева.

«Наглецы, подонки, хорьки, строят из себя всесильных, собравшись целой бандой».

Гомосексуалистом его называли с самого начала, хотя на то не было никаких оснований.

Белокурый чубчик и яркий пиджак еще ни о чем таком не говорят. Но одна бездарная журналистка, чтобы придать оригинальность своему репортажу, весьма прозрачно намекнула, будто блондин-телеведущий еще и… Ему сказали, что спорить бесполезно, даже вредно. Да к тому же многие считают это непременным признаком гениальности. А главное, тьма красоток спит и видит, как бы завести с ним интрижку, а он этим не пользуется. Как тут не заподозрить чудака…

Пятясь назад, словно рак, Эфизио снова добрался до поворота на улицу Данте.

— Куда ты, черт побери, едешь? — прорычал Шпага, когда Эфизио выдвинул стрелку поворота налево.

Эфизио удивленно поглядел на него.

— На проспект Матеотти.

— Уже поздно. Возвращаемся домой, — буркнул Шпага.

Эфизио убрал стрелку, резко развернулся, и ехавший сзади таксист три раза гневно ему просигналил. Эфизио в ярости обернулся назад.

«Что ты там сигналишь, осел! Мой хозяин меняет свои решения, как другие знамена партии». Но все это он «прокричал» лишь глазами.

2

— Надо завернуть в мастерскую, — сказал Эфизио, когда они вышли из машины у самой виллы и при свете фонаря осмотрели поврежденный капот. А вот покрытие радиатора выдержало, и царапины почти невозможно было различить.

— Что за мерзкая страна! — зло сказал Шпага. — Еще немного, и навсегда переберусь в Швейцарию. Завтра же отвезешь машину в мастерскую и не вздумай распространяться о том, что произошло. Нам только журналистов недостает. Эти кретины рады любой сенсации. Пока же оставь машину здесь — в восемь едем на телевидение.

Быстро поднялся по трем ступенькам и вошел в дом. В приемной Паола прощалась с мадам Лупис.

Мадам посмотрела на него с вызовом, хотя ей явно было не по себе. Но Шпага, не глядя на жену и на эту Лупис, прошел в гостиную.

Мадам Лупис, в своем полосатом черно-белом костюме похожая на нахохлившуюся птицу, торопливо натянула белые допотопные перчатки, прижала ж груди сумочку из оленьей кожи и с девичьей живостью порхнула к двери.

— Почему же вы, моя дорогая, не сказали, что ваш муж вернется так быстро? Мы бы с вами раньше управились!

— Он сказал, что заедет к зубному врачу, — помрачнев, ответила Паола. — Но ведь и вы, мадам Лупис, не смогли предугадать, что он переменит свои плавы!

— Ах, моя девочка, какая же вы наивная!

Госпожа Лупис погладила Паолу по подбородку, а ей показалось, что к лицу прикоснулся протез, — такой холодной и скользкой была рука мадам Лупис.

— Если понадобится, звоните в любое удобное для вас время. Тогда синьор Шпага уж точно не застанет нас на месте преступления — в момент гаданья.

Она спустилась по тем же трем ступенькам, а Паола, закрыв за ней дверь, осталась стоять, глядя на небо, словно прислушиваясь к таинственным голосам. Тем временем мадам Лупис обошла «феррари» и внимательно осмотрела сильно исцарапанный капот машины.

— Так, очень хорошо, — прокудахтала она, но полного удовлетворения не получила — повреждения были не слишком серьезными.

Паола неохотно вернулась в гостиную. «Теперь начнет читать мне нотации. Как будто он сам не суеверен, не носит крохотных амулетов от сглаза и не щипает себя тайком, когда на дороге ему попадается черный кот или горбатая старуха! И потом, чего он боится? Журналистов, этих чертовых журналистов… Ну и что?! Когда журналисты узнают, что я зову мадам Лупис погадать мне, они опубликуют колоритную статью, а лучшую рекламу придумать трудно».

Словом, она приготовилась к перепалке с мужем. Но встретила ее лишь Балайка, подарок одного знатока собак, выигравшего на телеконкурсе целую кучу денежных жетонов.

Это было два года назад. А теперь маленький веселый щенок, ушастый и косматый, превратился в огромную борзую, весьма аристократического вида. Нежной собачьей преданности Балайка не проявляла и только грустно и задумчиво глядела на хозяйку своими золотистыми глазищами.

Паола села с ней рядом и стала тихонько поглаживать ее по шелковистой медового цвета шерстке.

Это немного успокоило Паолу, и она подумала, не стоит ли рассказать Луиджи о мрачных предсказаниях мадам Лупис.

Конечно, карты дают ответ двусмысленный и неполный — обещают нежданные радости и самые неприятные происшествия, а какие именно, остается полной загадкой. Как бедняге, которому карты нагадали беду, уберечься от нее? Может, ему нужно повсюду ходить с телохранителем. Она представила себе Эфизио в роли телохранителя и заулыбалась. Да он непременно споткнется на ступеньках лестницы и покатится вниз.

Луиджи надо бы предупредить и предостеречь, но он испытывает глубокую антипатию к мадам Лупис и к ее гаданиям на картах. Кроме того, она даже не может толком объяснить Луиджи, чего ему следует остерегаться. Того и гляди закатит ей очередную истерику. Но когда муж ворвался в гостиную в сопровождении Валенцано, державшего в руках огромную пачку писем, она тотчас поняла, что буря разразилась не из-за ее дружбы с гадалкой. И потому промолчала — продолжала лениво перелистывать газету.

Шпага не сел, а буквально рухнул на диван. Его секретарь Валенцано пристроился рядом, с величайшими предосторожностями, словно садился в ванну с кипятком, и сразу поджал ноги, так как диван был очень низким и неудобным.

— Вот, — сказал он. — Эти письма, по-моему, не мешает сегодня вечером прочитать во время передачи. Мне они показались любопытными.

Шпага взял письма, бегло прочитал их, сердито фыркнул.

— О господи, ну и дуры!

Он вернул письма Валенцано.

— Нет, не стоит. Скажут, что мы их сами сочинили. В лучшем случае, они могут кое-чему научить некоторых жен. — Он покосился на Паолу и громко прочел: — «Преданные вам женщины никогда бы не впустили в дом шарлатанку в нелепой пингвиньей одежде, зная, как она вам неприятна».

— Ах, преданные тебе женщины? Если не ошибаюсь, их только что назвали дурами? — проронила Паола и бесцеремонно, с вызовом зевнула во весь рот.

— А это, — сразу вмешался Валенцано, чтобы предотвратить семейную сцену, — письма вам лично.

Он протянул Шпаге нераспечатанные конверты и после поистине титанических усилий сумел встать с дивана.

— К восьми вы должны быть в телестудии, синьор Шпага. Прямая передача начинается в восемь. Я вам больше не нужен?

— Нет, идите, идите. Эфизио я предупредил. А вы, главное, не спускайте глаз с журналистов. Этот Мако на прошлой неделе поизгалялся на мой счет. Постарайтесь прочесть рецензии прежде, чем они попадут в печать. И если надо, кое-что в них подправьте.

Он открыл еще один конверт, прочитал письмо и снова окликнул секретаря.

— Отнесите в архив и это «послание». Чертовы кретинки узнали-таки мой личный шифр. Подождите, сейчас я вам отдам остальные. — Он изящно и быстро вскрывал конверты своими красивыми пальцами, которыми откровенно любовался.

— А это что за чушь?

Тревожные нотки в голосе отвлекли Балайку от ее туманных грез. Она подняла морду и своими влажными глазищами уставилась на хозяина.

Паола оторвала взгляд от газеты и мрачно поглядела на мужа — она совсем было подготовилась к ссоре, а ее лишили этого удовольствия.

— Что там такое?

Шпага словно окаменел.

— Вызовите Пьерантони, — наконец приказал он секретарю, тоже глядевшему на своего работодателя с молчаливым недоумением.

— Пьерантони… из полиции?

— Его. Но только его и никого другого.

Пьерантони отвечал за сохранение порядка и спокойствия на телевидении. Он приходил, когда появление в студии какой-нибудь знаменитости грозило вторжением целой армии неустрашимых корреспондентов, или когда раскритикованные прессой члены парламента пытались с телеэкрана подвигнуть на бунт не верящую им ни на грош враждебную толпу. Приступил он к действиям, и когда какой-нибудь супершутник звонил и говорил, что спрятал бомбу замедленного действия на одном из этажей телецентра. Ну, еще и когда служащие решали, что обед в столовой преотвратный и в знак протеста надо бы объявить забастовку. Иной раз дело доходило до того, что служащие схватывались врукопашную с теми коллегами-ослами, которые упрямо доказывали, что за жалкую тысячу лир ничего лучшего и требовать нелепо.

На телевидении Пьерантони знал всех, и все привыкли к тому, что он молча ходит по залам и наблюдает за ними. Невысокий загорелый человек, с виду, казалось бы, немного даже флегматичный, но на деле полный взрывной энергии. Немногословный, сдержанный, он привык молчать с тех лет, когда служил на границе в отряде альпийских стрелков. Чаще всего он на горных лыжах совершал вместе с верными служебными собаками обход приграничной зоны по заснеженным горам. Однажды, когда они преследовали контрабандистов, его выстрелом из пистолета ранило в бедро. Он подал рапорт об увольнении из пограничной охраны, и его перевели на спокойное место в полицейское управление Милана. Казалось бы, сиди себе за столом да пиши протоколы, но и тут, в отделе предупреждения преступлений, он мотался по всему городу, правда, в машине, а не на лыжах.

— Когда же он придет? — спросил Валенцано по телефону и уставился на Шпагу, который судорожно мигал и делал ему какие-то знаки. Валенцано понял.

— Дело крайне срочное. Синьору Шпаге нужно переговорить с ним еще до восьми. Вечером у него телепередача и… — Тут Шпага вырвал у него трубку.

— Это я, Шпага, — прохрипел он. — Разыщите Пьерантони во что бы то ни стало. Меня грозятся убить… Нет, нет, никаких старших сержантов. Мне надо поговорить именно с Пьерантони. Ясно вам?

Он бросил трубку на рычаг и снова принялся читать, вернее, изучать письмо, состоявшее всего из двух фраз.

— Но что все-таки произошло?

Паола поднялась с кресла, подошла и протянула руку.

— Покажи, что там.

Шпага ничего не ответил. Тогда она зашла сзади и прочитала, заглядывая через его плечо.

«Ты обречен. Во время телешоу я тебя прикончу, паяц».

— Так я и знала! — воскликнула она, но без тени волнения, и это привело Шпагу в тихое бешенство. А она злорадно порадовалась, что предсказания мадам Лупис сбываются, и главное, после тысяч и тысяч восторженных, дурацких эпитетов кто-то назвал его паяцем, каковым она и считала мужа. Заметив однажды, что, в об-щем-то, безобидное слово «паяц» больнее всего задевает его самолюбие, она во время исступленных ссор всегда сама так его называла. Он же очень себя ценил и считал подобное оскорбление не только незаслуженным, но и подлым.

Ну вот, а теперь еще кто-то убедился, что ее муж — паяц.

— Что?

Шпага вскочил и со злобой подбежал к жене, что прямо-таки поразило Валенцано — в студии Шпага даже с простыми помощницами обращался деликатнейшим образом, словно это фарфоровые статуэтки.

— Что ты знала?

— Что тебе хотят навредить. Лупис сказала, что ты сейчас в самой критической фазе.

— Кто хочет мне навредить?

— Этого она не открыла.

Шпага деланно захохотал. Конечно. Взяла и не сказала, эта корова. Приходит, раскидывает свои гнусные сети, а потом, мило так, предупреждает — ваш муж в ловушке. Тут он, к собственному удивлению, понял, что в самом деле поверил предсказаниям старухи в дурацком полутраурном платье. До сих пор он в душе обвинял эту ведьму лишь в наглости, не решаясь признать, что она — вестник несчастья. А вот теперь это подтвердилось.

— Но что она, черт побери, в точности сказала?

— Что в созвездии Близнецов и Марса наступила критическая фаза. А это грозит тебе неприятностями на весь цикл, который начался сегодня.

— Разрешите посмотреть? — робко сказал секретарь Валенцано, протягивая руку к письму. Пока он заметил лишь, что автор письма даже не прибег к печатным буквам.

Шпага неохотно протянул ему письмо и спросил:

— Они хоть сказали, где сейчас находится Пьерантони?

— Нет. У него сегодня свободный день. Но они постараются его разыскать.

Валенцано сразу отметил, что написано письмо изящным почерком. Анонимный адресат явно не боялся графологической экспертизы и изложил свои угрозы четким почерком без помарок. Буква Т красиво сливалась с последующими согласными, а двойное Ф было выведено просто элегантно. Скорее всего это просто шутка.

Все же Валенцано не рискнул высказать свои умозаключения, ведь Шпага, несомненно, принял угрозу всерьез и сильно испугался.

Но за него это сказала Паола.

— Да нет же, это просто глупая шутка.

— Еще бы, тебе-то самой ничего не грозит! В крайнем случае рискуешь стать вдовой, веселой вдовой.

Он сбросил с колен морду Балайки, которая удалилась, крайне обиженная полным пренебрежением к ее ласковому участию.

— Помните, однажды Лючии тоже угрожали смертью, — сказал Валенцано, пытаясь успокоить Шпагу.

— При чем тут это? Тогда ничего не случилось потому, что девочку тщательно охраняли, — мгновенно возразил Шпага. Он с досадой вспомнил, как на целую неделю Пьерантони превратил виллу в настоящую крепость.

— А я уверена, что и тогда письмо написал любитель глупых сенсаций. Если у человека столь подлые намерения, он наверняка не станет сообщать о них заранее.

Изложив свою точку зрения, Паола снова села в кресло напротив балконной двери, и борзая сразу подбежала к ней и стала ласкаться.

Шпага невольно сравнил нынешнее обидное равнодушие жены с той истерикой, которую она закатила, когда прибыло письмо с угрозой убить дочку. Им пришлось потом отправить Лючию в швейцарский колледж, лишь бы Паола наконец успокоилась.

Прежде чем стать его женой, Паола была одной из его горячих поклонниц, начинавших вопить, едва он появлялся в студии. И вот всего за шесть лет обожание сменилось полным равнодушием, даже враждебностью. Шпага никак не мог себе объяснить этой метаморфозы, считая, что и в семейной жизни он неизменно вел себя образцово, был прекрасным мужем.

«Вот кто изменился, так это Паола. Сразу после замужества она стала обвинять его в душевной черствости. Иными словами, в том, что для него важнее всего итальянское радиотелевидение. Ей и в голову не приходило, что Джанджиджи Шпагароло стал любимым ведущим Жаном Луи Шпагой только потому, что он всячески ублажал зрителей, а уж если ты скачешь на льве, то держись. Упадешь — разобьешься в кровь».

Шпаге казалось, что Паола должна была понимать, нет у него времени и сил для долгих вечерних чаепитий и бурных страстных ночей. Может он хоть дома, черт возьми, наконец, расслабиться!

Тогда незачем было жениться, возражала Паола.

Да, но жена нужна. Это и престижно, и защищает от безумных выходок кретинок, готовых любой ценой окрутить тебя.

К тому же вначале он Паолой всерьез увлекся, и только это ее оскорбительное равнодушие и вечное недовольство отвратили его физически. А ведь у нее удивительные упругие груди — два большущих шара.

— К нам идет Пьерантони, — объявила Паола, которая через стеклянную дверь следила за маневрами машин, своими желтыми огнями пронзавшими туман.

Теперь она с любопытством смотрела, как Пьерантони вышел из машины, подошел к «феррари» мужа и провел рукой по капоту. Бедный полицейский лейтенант, ему, привыкшему к служебным «джипам», редко случалось видеть подобные роскошные «коляски». А сам он подъехал даже не на «джипе», а на «фольксвагене» времен всемирного потопа!

Между тем, вот такого Пьерантони она могла бы и полюбить. Он ничего из себя не строит, и ему, верно, начхать на популярность и на большие деньги. Она заметила, что на Джиджи он всегда смотрит с жалостью. На нее же с интересом. А какие у него красивые глаза! Не то что выцветшие глазки Джиджи. Об этом, еще молодом, приятном с виду, сдержанном лейтенанте она почти ничего не знала. Он с год тому назад женился. Интересно, кого он взял в жены. Спрашивать об этом Джиджи бесполезно; все, что не касается его лично, Джиджи не интересует. Она порадовалась, что на ней серый пуловер, обнажающий шею и приоткрывающий грудь, которая словно магнитом притягивает к себе взгляды мужчин.

У входа в дом Пьерантони внезапно помахал ей рукой.

Она улыбнулась в ответ и пошла ему навстречу. Но Джиджи ее опередил.

— Как хорошо, что вы пришли, Пьерантони. Входите, входите.

Шпага сразу приободрился. Этому полицейскому можно будет объяснить ситуацию. А главное, теперь тот примет нужные меры.

— Вот, посмотрите.

Снова, черт возьми, чужой человек прочтет, что его назвали «паяцем». Да, но полицейские же исповедники, утешился он. Пьерантони разглядывал лист на свету. Что он там надеется увидеть? Самая обычная почтовая бумага.

— Это первое письмо такого рода? — спросил Пьерантони.

Шпага повернулся к секретарю.

— Первое, — подтвердил Валенцано.

— А где конверт?

— Ах да, конверт! Он у вас, Валенцано?

— Я вручил вам письмо нераспечатанным, синьор Шпага.

Стали искать конверт. И наконец протянули Пьерантони белый прямоугольник. Только этот конверт по размеру соответствовал листу, сложенному втрое. Адрес на конверте был выведен черными печатными буквами.

— Адрес точный. Почерк уверенный. Составил человек, привыкший писать письма, — сказал Пьерантони. — Скорее всего женщина.

Он сравнил конверт и лист.

— Видите, почерк совпадает. А эти «ф» просто артистичны. Да и «ц» выглядит красиво. — Шпага впился полицейскому лейтенанту в лицо. «Неужели это он в насмешку?» Но Пьерантони был совершенно серьезен.

— Помните, вашей дочери тоже грозили? Тогда явно писал какой-то шизофреник. Тут совсем другой случай.

— Это просто шутка, не правда ли? — обратилась к нему Паола.

Пьерантони закусил губу. Его не на шутку встревожило это: «Ты обречен». Тут возможны серьезные неприятности.

— Вы политически активны? — спросил он.

— Сдалась мне эта политика! — фыркнул Шпага. — Я аполитичен, я агностик и занят исключительно своими делами. Я противник насилия. А это что, тоже преступление?!

— Ха, ха!

Этот смешок можно было истолковать и как знак одобрения остроте, и как признак смущения, и даже как несогласие.

— У вас сегодня вечером передача?

Все как по команде взглянули на часы.

— Мне пора ехать на студию, — ответил Шпага. Он опять побледнел и весь напрягся.

— Я выделю вам машину с охраной, — успокоил его Пьерантони. — Но скорее всего права ваша жена — это писала какая-нибудь рассерженная продавщица.

— А зрители в зале? Как вы проследите за зрителями в зале? — не успокаивался Шпага.

— Проверим пригласительные билеты.

— Пригласительные билеты? Да, но Джованни передаст свой билет Пьетро, Пьетро подарит его Марио… Что здесь можно проверить?

Тут он вспомнил, что раздал целую пачку пригласительных билетов участникам демонстрации. Но минуту спустя сообразил, что с письмом они никак не связаны. Только их недоставало, в этой чертовой истории!

— Мне тоже пришлось раздать немного билетов кучке крикливых юнцов, чтобы их успокоить.

Он не объяснил, что это были за крикливые юнцы, но подразумевалось, что это его неугомонные поклонники.

Пьерантони словно по наитию подошел к окну, посмотрел на светлый кузов «феррари» и спросил:

— Когда вам так разукрасили капот?

— Почему вы решили, что его разукрасили? — задал встречный вопрос Шпага, пытаясь выиграть время.

Пьерантони засмеялся.

— Место, синьор Шпага. Маловероятно, чтобы подобные борозды на капоте остались после дорожной аварии. Не думайте, полицейским машинам тоже достается во время демонстраций протеста и митингов!

Шпага хотел ему все рассказать. Но его разозлили живейшее любопытство секретаря — отличная тема для светских сплетен — и злорадное выражение на лице Паолы — вот-вот начнет ухмыляться. Он запнулся и на ходу придумал новую версию.

— Я нашел ее разукрашенной вчера вечером, когда без Эфизио съездил в «Макс-парфюмерию». Ворам не удалось снять предохранительный замок и в отместку они ее всю исцарапали.

— Ты ни о чем таком мне не сказал, — упрекнула его Паола.

— Да, но это же сущий пустяк.

В подтверждение своих слов Шпага громко рассмеялся.

Именно этот деланный смех и подсказал умудренному опытом Пьерантони, что синьор Шпага что-то утаивает.

Он собрался было задать еще несколько вопросов, но понял, что тем еще сильнее напугает Шпагу. Ведь пока ато всего-навсего анонимное письмо.

— Впрочем, ничего опасного тут нет, — подыграл он синьоре Паоле. И попросил разрешения позвонить в полицейское управление, чтобы выслали машину с охраной.

— Письмо я возьму с собой, синьор Шпага, — сказал он, прощаясь. — Перекушу и через полчаса тоже буду в студии. Наша машина будет вас сопровождать и на обратном пути.

— Так что успокойся, Джиджи! — с преувеличенно нежной улыбкой сказала Паола, радуясь тому, что он бесится от этого фамильярного «Джиджи», да еще в присутствии посторонних.

— Конечно, не беспокойтесь! Завтра все снова обсудим. До свидания, синьора.

Пьерантони поклонился хозяйке дома.

— Я вас провожу, — сказала она.

Подождала, пока муж и Пьерантони попрощались, и вышла в холл.

— Благодарю вас за заботу, дотторе, — обратилась она к Пьерантони. Она не говорила, а прямо-таки ворковала и при этом томно прикрывала глаза. Протянула ему руку и откинулась назад, чтобы Пьерантони мог по достоинству оценить ее тонкую талию и мощь упругой груди.

— Синьор Пьерантони? — Шпага вихрем ворвался в холл. — Синьор Пьерантони, — задыхаясь от быстрого бега, повторил он, — прошу вас никому ничего не рассказывать, особенно журналистам. Эти типы готовы из ерунды раздуть целую скандальную историю. А такая популярность мне только повредит.

— О, само собой разумеется, я пока ни с кем и словом не обмолвлюсь, — заверил его Пьерантони.

Он снова поклонился Паоле и поспешил к двери.

Минуту спустя «фольксваген» взревел как старый, больной астмой лев.

3

Мушкетеры прервали дуэль. На экране под адский грохот неистовой музыки появилась аббревиатура очередного шоу. Затем какофония звуков чуть поутихла, и музыканты оркестра неистовой барабанной дробью оповестили телезрителей, что начинается «Ударами шпаги».

Один из трех, сидевших за столом, подмигнул двум остальным и кисло улыбнулся. Второй, розовощекий толстяк, смахнул со скатерти крошки хлеба и, подвинув стул, устроился прямо напротив телевизора.

— Вот теперь посмотрим, — сказал он. На лице женщины отразился неподдельный испуг.

— Послушайте, — начала было она. Но тут трубы заиграли финальный марш, и на экране возникли две скрещенные шпаги. И никто не обратил внимания на ее слова.

Все трое следили за залом, за сидящими в узких креслах зрителями. Марина хорошо помнила бархатную, коричневого цвета обивку кресел. Из глубины зала эластичным шагом, отработанным за время бесконечных упражнений в спортивном зале, к зрителям вышел Жан Луи Шпага. Перед телекамерой он остановился и воздел над головой крепко зажатую двумя руками табличку, столь же знаменитую, как он сам. Откинул движением головы сползший на лоб белокурый чуб.

— Добрый вечер, дорогие друзья! — пропел он в микрофон, услужливо протянутый ему техником.

— Болван! — пробурчал розовощекий толстяк.

— Проклятый шут, стоит мне поглядеть на него, и сразу хочется вырвать этот белый петушиный гребень на голове.

— Помолчи! — оборвал его второй из сидевших за столом.

Марина не проронила ни слова.

— Начинаем наш еженедельный поединок, дорогие друзья. Наши встречи проводятся давно, и я хочу от души поблагодарить вас. Поблагодарить за тот энтузиазм и одобрение, которые вы по-прежнему выражаете в своих многочисленных письмах.

— Видишь, как он доволен? Ну, отправим ему еще одно письмецо, — с усмешкой обронил Джанни, не отрываясь от экрана.

— Помолчи же! оборвал его приятель.

— А теперь давайте поаплодируем Альберте. Вот она перед вами, еще более грациозная, чем обычно!

Вопреки указаниям режиссера, Шпага двинулся навстречу помощнице. А она тоже приближалась к нему танцующей походкой, сгибая длинные ноги в ослепительно сверкающих брюках и покачивая головой в обрамлении волнистых пепельного цвета волос. Шпага взял ее за руку и что-то ей сказал. Но что, никто не понял. Микрофона на шее он упорно не носил, и потому техник бегал за ним с аппаратом. Наконец он все же услышал и повторил:

— Вызываются два участника-соперника нашего конкурса.

И тогда публика вежливо зааплодировала.

Шпага посмотрел на левые ряды зала, затем на правые, и в этот момент его дали крупным планом.

Его лицо «заполнило» экран как раз в тот миг, когда дежурная улыбка уже погасла, и стало видно, как оно напряжено, как бегают глаза и как нервно дергаются губы.

— Он прочел! — возрадовался Джанни. — Посмотри на его физиономию. — Тут и Риккардо впервые вылез из брони мнимой невозмутимости.

— Да, без сомнения, прочел, — подтвердил он, придвигаясь вместе со стулом еще ближе к экрану. — Верно, Марина?

Но Марина, хоть и хранила внешне спокойствие, изо всех сил боролась с подступившей к горлу тошнотой. Каждый понедельник, в этот вечерний час, у нее перехватывало дыхание при одном воспоминании о том, как этот гнусный красавчик выставил ее на посмешище перед всей страной, нанеся ей подлые «удары шпагой». Ему нравилось окарикатурить очередного участника конкурса, сбить его с толку, пользуясь растерянностью, страхом перед телекамерой неопытного, впервые попавшего в студию человека. К тому же человек этот вначале верил показному дружелюбию господина Шпаги. «Синьора Марина, не из-за вашего ли морского имени вы попали в такую бурю, что вот-вот потонете?» Дешевая острота. Но она, вдруг начисто все позабыв, судорожно пыталась вспомнить латинские стихи, а этот Шпага наносил ей удар сзади. «Может, вы не поняли вопроса? Тогда повторяю, стихи «naturae deerat nostrae quod defuit аrti» часть эпитафии, написанной Анджело Полициано в память об одном великом флорентийском художнике. О каком именно художнике идет речь?»

А она подумала — этот наглец даже спрягать латинские глаголы толком не умеет, словно даже среднюю школу не кончал. В зале кое-кто заметил его ляпсус и засмеялся, а Шпага тут же отреагировал коротким смешком, уверенный, что смеются над ней, Мариной.

— А ведь вы считаете себя специалистом по «Жизнеописаниям» Вазари, дорогая моя синьора.

Она не отрывала от него глаз и неслышно шептала — да ты наверняка не знаешь, кто такой Вазари, а строишь из себя знатока, потому что заранее прочел письменные ответы. Ударил гонг — время для ответа истекло.

— О Джотто, дорогая моя синьора. Вы это знали?

И тут память мгновенно вернулась к ней, и она процитировала наизусть продолжение эпитафии, но Шпага оборвал ее на полуслове.

— Ваша запоздалая эрудиция бесполезна. Этот удар шпаги лишил вас половины уцелевших жетонов. Еще один такой удар, и вы вернетесь домой с пустыми руками. Ну а теперь перейдем ко второму участнику конкурса, синьору Микелино Перуцци из Павии…

Шпага на миг притворился, будто забыл о ней, и, чтобы еще сильнее ее унизить, похвалил Перуцци.

— Вот вы, синьор Перуцци, настоящий дуэлянт, который твердо идет к победе, прекрасно, синьор Перуцци! Поздравляю вас, синьор Перуцци! Вы тот скакун благородных кровей, который всегда первым приходит к финишу!

«А ты, кретинка, зачем сюда пришла со своим Вазари. Чтобы тебя потом назвали жалкой клячей, сбившейся с пути?»

Марина больше не следила за телеконкурсом, ей хотелось одного — сбежать, удрать домой. Чертов Риккардо, это он уговорил ее принять участие в телешоу. И все потому, что на предварительном экзамене она ответила на тридцать вопросов, куда более сложных, чем латинская эпитафия Полициано. Нет, напугало ее даже не то, что передача прямая, а злобные остроты этого гнусного шута Шпаги. Ему наплевать на естественное волнение участников конкурса, на их робость. Главное, чтобы на следующий день газеты хором восхваляли тонкое остроумие Жана Луи Шпаги, его дьявольское умение несколькими короткими фразами раздавить как червей тех глупцов, которые надеялись без труда выиграть кучу денег.

— Ну а теперь вернемся к нашей забывчивой морской девице. — Он стал перебирать какие-то бумаги, хотя давно уже нашел и зажал пальцем лист с очередным вопросом. Это, как и медоточивые просьбы к помощнице подойти поближе, и нервное поглаживание волос, тоже нехитрый способ «создать атмосферу», усилить напряжение в зале.

— Будьте внимательны, синьора Марина, на одной из страниц своих «Жизнеописаний» Вазари рассказывает о великом поединке двух флорентийских скульпторов. А все началось из-за того, что один из них раскритиковал творение другого, а тот в ответ сказал «сними его и сделай новый».

Что это была за скульптурная работа, как звали этих двух скульпторов и где находились эти шедевры искусства?

Она мгновенно ответила, что речь идет о Кресте, на котором был распят Христос, фамилии скульпторов Донателло и Брунеллески, а шедевры находятся один в церкви Санта Кроче, а другой — в Санта Мария Новелла.

Шпага поглядел на нее с неприкрытой неприязнью и нетерпеливо махнул рукой, чтобы погасить вспыхнувшие в зале аплодисменты.

— Чей крест находится в Санта Кроче и чей в Санта Мария Новелла.

Новый провал в памяти.

Она хотела сказать, что в Санта Кроче находится Крест работы Донателло, но подумала, что доверяться первой интуитивной догадке всегда опасно — у нее это получалось плохо. И она ответила: «В Санта Кроче находится крест работы Брунеллески».

— Ошибка! Ошибка! — возликовал Шпага. Он ударил правой рукой по своей «магической» тетради.

— Наши эксперты утверждают обратное! Как жаль, синьора Марина! Как жаль, но, увы, ответ неверен.

В голосе звучало злорадное торжество.

— Вы первая с начала всех конкурсных поединков, кто возвращается домой с пустыми руками. Но это тоже своего рода рекорд. Будь я на вашем месте, я бы занялся изучением не живописи, а мореходства.

Дома она гневно накинулась на Риккардо, который уговорил ее принять участие в этом телешоу и тем самым выставил на всеобщее посмешище.

Она ненавидела сейчас всех друзей, которые смотрели ту передачу в своих уютных теплых квартирах и злорад; но посмеивались. Да она в тот момент весь мир возненавидела!

Риккардо тоже был взбешен, но его ненависть вызывал Шпага. Он с самого начала стал сбивать ее с толку. А эти его «морские» остроты чего стоят! Вульгарный шут. Ничего, он этого наглеца навсегда отучит прославлять себя за счет других! Топишь наивных простачков, так мы тебя самого отправим на дно морское.

Джанни заерзал в кресле и, повернувшись, посмотрел на друга и жену. Риккардо сидел неподвижно, а Марину, сидевшую в глубине комнаты, он в полутьме не разглядел. Он провел рукой по лицу и довольно улыбнулся. Поистине, Риккардо пришла в голову чудесная идея! Риккардо, тот вообще был на верху блаженства. Ведь он устроил представление в представлении. Теперь этот чванливый и глупый петух, которому, что бы он там ни прокукарекал, отваливают миллионы лир, крепко почешется. Главное же, он вздумал насмехаться над Мариной, а уж такой умной, интеллигентной женщины поискать. Она все на свете знает. А тут целое лето в прострации пребывает. Из-за кого? Этого телепедераста. Да он этого слизняка играючи растопчет!

— А у нашего Джанлуиджи нервишки-то пошаливают, — громко сказал он. — Посмотрите, как он дергается. Тот с микрофоном никак за ним не успевает.

— Доктор Мастранджели, адвокат из Кастелламаре ди Стабиа, — представил очередного участника шоу Шпага. — И синьор Мори… вы, если не ошибаюсь, из Новары.

— Ошибаетесь! Ошибаетесь!

Мори басовито захохотал.

— Это я из Кастелламаре, На этот раз удар шпаги заслужили вы! — добавил он с ухмылкой.

Шпага вцепился в него как утопающий в уцелевшую доску. Обнажил в улыбке зубы, собственные мраморнобелые и искусную смесь синтетики и фарфора. Так что улыбка вышла ослепительно-лучезарной.

— Да, я допустил серьезный промах, дорогой синьор Мори. Вы правы. Уступаю вам шпагу, и вы нанесете мне за это удар.

— Ха-ха-ха! захохотал Джанни и, резко откинувшись на спинку, едва не опрокинул стул. — Вот дали бы мне шпагу, знаешь, что бы я ему отрубил?

— Что с ним сегодня творится? — проворчал в кабине помощник режиссера. — Смещается в сторону так, что телекамера никак его не может настигнуть. Спятил он, что ли? А тут еще забыл, откуда его дорогие друзья, путает города.

Он стал проверять мониторы.

— Что-то и в зале неспокойно, — заключил он. — Роберто, наведи-ка объектив на этих молодчиков в последнем ряду.

Роберто навел передвижную телекамеру, взял на прицел шестерку юнцов из последнего ряда, одетых кто во что горазд. Один — в рубашке, распахнутой до пупа, второй — в черной накидке, третий — в куртке с капюшоном, надвинутом на лоб.

— Почему их в таком виде пускают в зал, черт побери!

И как раз в этот момент из глубины зала донесся шум, а затем три резких удара.

Шпага, комментировавший ответ Мастранджели, прервался и резко повернулся к зрителям. На экране отразилось его перекошенное от страха лицо.

— Мы всего лишь ударили в барабан! — во весь голос объяснил один из юнцов с красным шарфом на шее и поднял высоко над головой маленький детский барабан. — Шпаг у нас нет и не было.

— У, гаденыши, — просипел помощник режиссера. Техник мгновенно выключил звук.

В зале кто-то зашумел, другие захохотали и зашикали.

В кабине режиссера следили, чтобы телекамеры показывали только сцену. Телеоператор тут же дал крупным планом улыбающееся лицо Альберты, помощницы Шпаги.

Она спокойно сказала:

— Каждый наносит те удары, что ему по силам.

Зрители засмеялись и зааплодировали.

— Показывать только двух участников конкурса, — приказал режиссер, чтобы операторы не вздумали еще раз ловить в объектив округлившиеся глаза, отвисшую челюсть и дергающиеся губы супермена Жана Луи Шпаги. Годы ушли на то, чтобы научить его шуткам и самоконтролю, а тут все пойдет прахом.

Из искусно задрапированных боковых дверей в зал вошли полицейские во главе с Пьерантони. Окружили группу юнцов, но никаких действий не предприняли — ждали конца шоу.

Шпага отчаянно торопился закончить телеконкурс.

Теперь и режиссер ощутил себя солидарным с этими нарушителями порядка. Так ему и надо, этому бумажному герою. Испугаться до полусмерти удара палочкой по барабану!

— Давайте концевую аббревиатуру, — скомандовал он и вздохнул с облегчением.

— Видела, как съежился твой недавний друг от первого же удара барабанщика! Вот уж мы над ним повеселимся.

Джанни смеялся всем своим жирным лицом, презрительно и громко. А Марине вовсе не было весело. Она встала и слабым, как у старушки, голосом подтвердила:

— Видели, видели. Ну а теперь баста, так ведь?

— Как это, баста! — возмутился Джанни. — Скажешь тоже, баста! Игра только начинается! Надеюсь, тебя не разжалобили его выпученные рыбьи глаза? Нет, дорогая, мы его добьем.

— Дадим ему сначала попотеть от страха, — добавил Риккардо. — Видели, как он обмяк, наш герой. У всех у них штаны намокают, едва их легонечко стукнешь. Еще неделя, и он готов.

— А о тюрьме вы не подумали, ребятки? — неуверенно сказала Марина. Но пи Джанни, ни Риккардо ничуть не испугались.

— Кто станет искать именно нас, если мы не состоим на учете в полиции? Думаешь, мало людей сгорает от желания свести счеты с этим подонком?

— Напиши ему еще разок, Марина. Разве он не говорил, что любит получать письма?

4

Пьерантони сделал свирепое лицо и впился своими темными глазами в шестерых юнцов, приведенных в уборную Шпаги.

— Вы знали, что это прямая передача, не правда ли? Значит, ваши действия подпадают под статью 659 — нарушение порядка на спектаклях в общественных местах и во время манифестаций. Если вы не впервые устраиваете такие шуточки, пары месяцев тюрьмы вам не избежать. — Чуть смягчив тон, он спросил с нескрываемой иронией: — Небось думаете, что шуточка вышла очень остроумной?

Юнец с платком на шее, видимо глава группы, с вызовом поглядел на него.

— Конечно, так мы и думаем. Нам хотелось оживить передачу, весьма, по-моему, нудную. А вам она не показалась нудной? В конце концов, мы никому не угрожали, а вы из мухи делаете слона.

Пьерантони в глубине души согласился с ним — ничего страшного не произошло.

— А кто вам дал входные билеты?

— Сам Шпага, сегодня днем.

— Мы встретили его в центре.

— Спросите у него, он подтвердит.

Так это и есть его слишком горячие поклонники?!

Они отвечали хором. Клялись, что говорят правду, и на этот раз, похоже, так оно и было, возмущались, что их, ни в чем неповинных людей, обвиняют во всех смертных грехах. Рассказали, что узнали Шпагу, сидевшего в машине, во время демонстрации протеста, когда они шли к католическому университету.

— Вы что, студенты?

Нет. Но солидарны с борьбой студентов. Так вот, на подходе к университету они остановились побеседовать со Шпагой, и он любезно раздал им пригласительные билеты.

Тут Пьерантони заподозрил неладное. Оп как-то плохо себе представлял Шпагу, добровольно раздающего билеты протестующей черни.

— Может, вы пытались вовлечь его в ваши боевые походы?

Юнцы крайне изумились. Они не понимают, о чем он говорит. Какие такие боевые походы? Они же против насилия.

— Ну что ж, — сказал Пьерантони, — сообщите ваши имена и фамилии.

И, не обращая внимания на их протесты, стал записывать эти данные в забытую кем-то программку концерта.

Потом пришлось всех отпустить. Шпагу он отыскал в баре, где тот пировал после окончания конкурса, пил вино с двумя победителями и несколькими журналистами.

— Похоже, вы их приговорили к пожизненному заключению, — с усмешкой промолвил один из журналистов.

— Их если не напугать, они тебя в порошок сотрут! — полушутя-полусерьезно ответил Пьерантони.

Он согласился выпить бокал вина и не возразил, когда Шпага предложил отвезти его на своей «феррари». В машине, пока Эфизио вез их на виллу Шпаги, а сзади неотступно следовала полицейская машина, Пьерантони высказал свое мнение об этой шестерке. Он плохо верил, что их интересуют какие-либо телевизионные передачи, кроме приключенческих фильмов и мультиков. Восторг по поводу самого Шпаги явно фальшивый.

— Но, по их словам, ваша с ними встреча была весьма сердечной.

Эфизио, сидевший за рулем, что-то гневно прорычал, однако Шпага не дал ему и рта раскрыть.

— У этих типов свои, особые понятия о сердечности. Но, во всяком случае, с тем письмом они никак не связаны. Оно было отправлено позавчера, а до вчерашнего дня я этих юнцов в глаза не видел. Так что проблема остается открытой.

Он снова говорил резко, отрывисто, свысока, хоть и пытался быть любезным.

Пьерантони усмехнулся и с едким сарказмом сказал:

— Пожалуй, мы придаем этой истории слишком большое значение. Тысячи людей изнывают от скуки и готовы на любые дурацкие поступки, лишь бы поразвлечься. Меня даже удивляет, — добавил он, щуря глаза, — что, кроме того ненормального, что угрожал в письме вашей дочери, вы не получили десяток-другой столь же неприятных писем.

Шпага хотел было сказать, что среди тысяч восторженных писем нередко попадались и такие. Правда, не с угрозами, а с оскорблениями и гнусными намеками. Но все же промолчал. Впрочем, они уже добрались до места.

— Я забыл в вашем туалете программку с именами и фамилиями тех юнцов, — сказал Пьерантони, — хоть они и не причастны к истории с письмом, но хочу проверить, такие ли они ангелочки, как сами утверждают.

— Завтра же пришлю вам эту программку с Эфизио, — заверил его Шпага. Он заметил, что Пьерантони настроен к нему недружелюбно, и именно поэтому попрощался с ним подчеркнуто любезно.

— Благодарю вас, доктор Пьерантони, и прошу извинить за причиненное беспокойство. Очень надеюсь, что это всего лишь буря в стакане воды!

Они пожали друг другу руки. Пьерантони сел в полицейскую машину и уехал.

— Тебя сопровождал Пьерантони? — спросила Паола еще в прихожей. На экране телевизора тип в черном гнался по ярко-зеленому лесу за девушкой в красных брюках. Красные брюки с блестками и ослепительно зеленый лес лишали приключение всякого драматизма.

— Да, Пьерантони, — мрачно подтвердил Жан Луи Шпага. Возвратясь домой, он ничуть не успокоился, а, наоборот, почувствовал глухое раздражение.

Шпага налил себе вина и залпом его выпил.

— Как прошел телеконкурс? — спросила Паола.

— Тебе даже не захотелось на него взглянуть?

— Я видела только начало. В половине десятого швейцарское телевидение показывает детективный сериал. Но ты, как всегда, бодр духом и телом, а значит, все прошло без сучка и задоринки.

Преследование в лесу закончилось тем, что девушка в красных брюках спряталась в стоге сена, а тип в черном упорно искал ее на поляне.

— Не драматизируй ситуацию, Джиджи.

Теперь она смогла сосредоточиться на делах мужа.

— По-моему, на это нет особых причин… хотя мадам Лупис нахо… — Она прервалась на полуслове, ожидая обычной бурной реакции, но муж не произнес ни слова.

— Знаешь, она предсказала, что нас ждут трудные дни' И меня тоже! Выпали десятка и восьмерка пик, а хуже этого и придумать трудно!

Тут она поняла, что все эти десятки и восьмерки пик ничего не говорят Шпаге, и объяснила, что это грозит смертью или тяжелой болезнью, а также крупными неприятностями.

— Вот и выходит, что у нее дурной глаз, — буркнул Шпага. Он взглянул на себя в зеркало — запавшие щеки, мешки под глазами, бурые пятна; он так домой торопился, что даже забыл смыть грим.

— Пойду спать, — объявил он, — посмотри, все ли двери заперты, и проверь сигнальные устройства на окнах. Не станешь же ты помогать десятке пик мадам Лупис!

Уже на лестнице он взглянул вниз и добавил:

— Отведи собаку наверх, пусть посторожит нас ночью.

Паола чуть не расхохоталась.

Поручить Балайке охранять квартиру все равно, что велеть лебедю защищать курятник от лисиц. В лучшем случае она могла еле слышно залаять, а уж кинуться на чужака — никогда.

— Ну что ж, отнесем нашу постельку наверх, — прошептала она собаке на ухо. Взяла Балайку за ошейник и потащила на второй этаж.

Наверху Балайка стала отчаянно упираться. Лечь на коврик вообще не хотела, а попыталась проникнуть в детскую, где спал Тео.

— Не лезь сюда, не лезь! — прошептала Паола и оттолкнула назад Балайку, уже просунувшую было морду в дверь. — Тео спит, ты его разбудишь! Ложись и ты на коврик, Балайка.

Она нежно погладила собаку и подтолкнула ее в угол, где уже постелила коврик для своей любимицы.

5

Ночной крепкий сон и утренние лучи солнца приободрили Шпагу.

Ему не снились кошмары, и едва он открыл глаза, как сразу почувствовал себя бодрым и свежим.

Сквозь гардины проникал такой яркий свет, что он решил — выпал первый снег. И очень этому обрадовался. Взял домофон и велел Анджеле принести кофе и газеты.

Когда Анджела раздвинула гардины и он поглядел в окно, то с огорчением увидел, что и следов снега нет. Он принялся перелистывать «Коррьере», и хорошее настроение мгновенно улетучилось.

«Шпага далеко не в лучшей форме», «мало остроумия и много страха в лице», «Весьма серая передача, которую украсила лишь веселость и находчивость Альберты». Развернул «Стампу», и тут же в глаза ему бросилось заглавие статьи: «Наш Шпага, видно, совсем утомился?»

«Ну что за негодяи! Рады его раскритиковать по любому поводу, а вот когда передача удается, похвалу из них клещами приходится вытягивать. Паршивые щелкоперы!» Он оделся и торопливо спустился в кабинет.

Увидев Валенцано, сидевшего за письменным столом и невозмутимо изучавшего какой-то счет, он и вовсе рассвирепел и бросил на стол газеты.

— Так-то вы правите идиотские писания Мако и его достойных друзей? Нет, чем вы все-таки занимаетесь?

Валенцано аккуратно отложил газеты в сторону.

— Я убрал худшее, синьор Шпага. В том числе и такое вот замечание — «достаточно удара барабанной палочки, чтобы наш Шпага задрожал от страха». — Он посмотрел «хозяину» прямо в лицо.

— Но тогда надо было на них нажать, пусть написали бы и то, почему вчера у меня пропала охота веселиться. Хотел бы я посмотреть, как бы вы повели себя на моем месте, Валенцано!

— Вы, синьор Шпага, похоже, забыли, что сами же и запретили упоминать об этом. Да и доктор Пьерантони советовал молчать. Ведь такого рода письма с угрозами не редкость. Автор анонимного письма как раз и хотел, наверно, вас попугать и тем повредить телепередаче. Значит, самое разумное никак на эти угрозы не реагировать.

Итак, над ним висел не дамоклов меч, а ржавый серп. Но это почему-то еще больше разозлило Шпагу. Он сердито заходил по комнате.

— Где моя жена?

— Я ее не видел, синьор Шпага. Сейчас половина десятого утра. Может, она еще не спускалась вниз.

В прихожей служанка Анджела чистила пылесосом ковер. Тео в своем голубом комбинезоне казался ангелочком, обсыпанным, правда, боротальком.

Увидев отца, Тео бросился к нему.

— Папа, давай поиграем в танк! Ты будешь танком.

Он обвил ручонками отца за ноги и стал в нетерпении прыгать, встряхивая своими длинными локонами.

Шпага сел на пол, сына водрузил на колени и наклонился всем телом вперед. Тео схватил отца за пальцы и, пока тот рывками подвигался вперед, то и дело плюхаясь на ковер, радостно вопил: «Огонь, огонь!» А потом направил танк прямо на Анджелу.

— Синьор Шпага, вам звонит инженер Моденари, объявил с порога Валенцано.

— Иду.

Шпага встал, передал сына Анджеле, сел за столик и стал ждать, пока Валенцано не соединит его с инженером.

— Шпага слушает.

— А это вы, Шпага! — воскликнул вице-директор по выработке телепрограмм Моденари с таким удивлением в голосе, словно не он звонил, а его случайно соединили с квартирой Шпаги. Откашлялся и сразу перешел к делу.

— Что-то мы вчера были вялыми, а, Шпага? Уже просмотрели прессу? От этих типов ничего не ускользает!

Этого звонка, увы, можно было ожидать.

По тону вице-директора Шпага, однако, заключил, что совсем вялым он не был. Ну а множественное число «мы были вчера вялыми» говорит о том, что шеф не собирается слишком сурово судить его, Шпагу, за упущения. Все мы люди, и каждый может допустить промах, если он не в форме.

Он хотел тут же воспользоваться снисходительностью Моденари, но в последний момент передумал. В конце концов, у него, черт побери, есть свое оправдание.

— Дело в том, — сухо сказал он, — что я был не в лучшем настроении. Перед самой передачей я получил приятное известие о милом желании какого-то негодяя отправить меня на тот свет.

— Анонимное письмо, я все знаю, дорогой Шпага, доктор Пьерантони ввел меня в курс дела. Да, но вы же знали, что зал под неусыпным контролем полиции. Стоило этим бандитам, которым вы подарили входные билеты…

— Они тут ни при чем! — сухо заметил Шпага. — Билетами я отделался от их вечных приставаний и просьб. — Пусть Моденари думает, что это были его неугомонные поклонники и обожатели.

— Конечно, конечно, — примирительно проговорил господин вице-директор. — Но стоит ли пугаться какого-то кретина, который хочет любой ценой выделиться из толпы. Угрозы мы получаем каждый день и в большом количестве.

Он хрипло засмеялся.

— К тому же это показывает, дорогой Шпага, что вы по-прежнему остаетесь любимцем зрителей, не так ли?

Похоже, ему совсем не нравилась эта популярность Шпаги. И теперь он решил поострить на его счет.

Да и это притворно-ласковое «дорогой Шпага» самому Шпаге действовало на нервы. Всемогущий покровитель! Не слишком ли вы много о себе воображаете, синьор Моденари? Если бы не мы, трое-четверо лучших на телевидении ведущих, вы бы и сейчас показывали лишь телефильмы для слабоумных, безнадежно устаревшие фильмы тридцатых годов, литературные споры для горстки эрудитов да министров, которые «торжественно заявляют».

— Словом, ждем от вас в понедельник отменной передачи, — прокаркал Моденари в трубку. — Этот тип из Кастелламаре, кажется, его фамилия Мори, не дает себя согнуть. Так что побольше напора, дорогой Шпага.

И повесил трубку, даже не дав ему высказать все свои соображения.

Господину вице-директору начхать на угрозы, которые адресуют другим. Этот сукин сын Моденари даже останется в выигрыше, если его, Шпагу, и впрямь убьют. Примутся громко оплакивать гибель бедного Шпаги и строить сотни догадок о мотивах преступления.

И это лишь увеличит популярность его телеконкурса, который продолжит Икс или Игрек. Продолжит с великой радостью, ведь тьма людей, завистливых бездарей, только и ждут его болезни или смерти, чтобы занять это место.

Из прихожей донесся голос Паолы. Она только что вернулась и, покачивая бедрами, снимала перед зеркалом шубу. Кофейного цвета блузка явно не гармонировала с ее темными волосами.

— Тебе этот кофейный цвет вовсе не идет, делает тебя вульгарной, — бросил он, уязвленный ее веселым, оживленным выражением лица.

— Неужели? — проворковала она.

— Где ты пропадала?

— Прогулялась пешком до парка. Давно уже не было такого приятного прозрачного утра.

Посмотрела на мужа и нанесла ответный удар.

— Милый, у тебя мешки под глазами, и потом ты небритый.

И верно, он до сих пор не побрился. Он похлопал себя по щекам и ничего не ответил. Настроение вконец испортилось.

Паола при всяком удобном случае напоминала ему с победоносным видом, что на шестнадцать лет его моложе. А о том, что она мечтала выйти замуж за человека в летах, умудренного опытом, начисто забыла. И потом, как она не понимает, что знаменитый телеведущий средних лет вовсе не обязан вести себя как беззаботный, проводящий все дни в безделье юный плейбой. Она смотрела на него так, точно сравнивала его лицо, глаза, нос с лицом, глазами и носом другого, хорошо знакомого им обоим человека.

И вдруг его осенило.

— А Массимо ты в парке не встретила? — небрежно спросил он, словно считал вполне нормальным, что его девятнадцатилетний сын, бунтарь и скандалист, рано утром встречается в парке со своей мачехой.

Паолу его вопрос почему-то сильно разозлил.

— На что ты надеешься, отказав ему в денежной помощи? Хочешь собственными руками сделать из него уголовного преступника?

— Я всего только следую логике, Паола. Когда человек навсегда уходит из дому, потому что ему опротивел отец-буржуа, утопающий в роскоши, как в дерьме, — это его слова, Паола, надо полагать, что он решил обходиться без всех этих мерзких удобств. Разве я ошибаюсь? А может, вонючие деньги отца-буржуа все-таки его манят?

— Он ничего у меня не просил.

— Верю тебе, верю. Вы же с ним люди духовно близкие. Ты, конечно, постарше, но, приложив некоторые усилия, можешь понять его поколение. Не то что этот подонок отец. Вот он, реакционер паршивый, ничего не понимает и все продолжает зарабатывать и копить деньги. Только эти грязные деньги реакционера почему-то в руках у сына не пахнут. Так сколько ты ему дала? — в упор спросил он.

— Двести тысяч.

Она смотрела на него с вызовом, он на нее — с горечью.

— Будем надеяться, что на две недели ему хватит, и он не совершит очередной глупости.

Паола не способна была рассуждать объективно, она всегда и безоговорочно брала сторону Массимо. Но она как-то забывала, что, тоже презирая буржуазный уют и комфорт, пользовалась всеми благами богатой женщины.

И все же Паола была единственной нитью, связывавшей его с сыном, и Шпага старался не вступать с ней в открытый конфликт. Иначе бы она вообще стала скрывать от него встречи с Массимо. Поэтому он прибегал лишь к иронии, к невеселым остротам, призванным скрыть боль, которая часто становилась просто нестерпимой.

В прихожую вошел Тео, держась за хвост Балайки, и Паола переключила на него все свое внимание.

Шпага решил подняться наверх и побриться.

6

Второе письмо прибыло в следующую пятницу утренней почтой.

По крупным печатным буквам и расположению слов, Валенцано сразу узнал, что писал его тот же человек. Все «i» без точки наверху, такой же лист бумаги и те же чернила. Да и текст схожий.

«Живым тебе не быть. Мы тебя уничтожим, паяц».

Этот «паяц» остался, и слово по-прежнему было выведено изящно и старательно, с тем же округлым «а».

Шпаги не было дома, и Валенцано с нетерпением и одновременно беспокойством ждал его возвращения.

Как ни странно, второе письмо ничуть Шпагу не испугало. Он спокойно разглядывал листок, словно само изящество почерка исключало всякую опасность.

— Их уже целая банда, — сказал он. И про себя с удивлением отметил, что, хотя угроза исходила теперь от нескольких человек, он не принял ее всерьез.

— Валенцано, сообщите об этом Пьерантони, сами, лично. А мне, собственно, нечего добавить, кроме того, что на этот раз я никому пригласительных билетов не раздам. И ничего не говорите жене! — приказал он.

Его глубоко оскорбляло, что Паола ничем не выражала тревоги за его судьбу, особенно перед посторонними, что, безусловно, говорило о ее сомнительной привязанности к мужу. А главное, в чужих глазах он выглядел трусоватым и растерянным, а жена — наоборот, бесстрашной и спокойной. К его удивлению, второе письмо напугало Валенцано.

Какого дьявола он уставился на него своими черными глазами?!

— Что случилось, Валенцано?

— Да… сам не знаю. Но мне… мне эта история, синьор Шпага, сильно не нравится.

— Похоже, авторы письма таким оригинальным путем хотят завоевать любовь моих юных поклонниц, — с кривой усмешкой сказал Шпага.

— Поклонниц? Так, по-вашему, это работа все тех же славных юнцов?

Он был похож сейчас на старого, мрачного ворона.

— Хорошо, хорошо, потом во всем разберемся, — заключил Шпага. — Скажите Эфизио, чтобы через полчаса был готов, поедем на студию.

— А прессе ничего не сообщать?

— Ни в коем случае! Пьерантони прав — так мы невольно сделаем популярными пару экзальтированных дурочек или дураков. Не такой уж это страшный случай.

Эфизио сумел заделать и закрасить борозды на капоте «феррари», но оскорбления простить этим юнцам не мог.

— Почему вы не подадите в суд на этих подонков, раз уж известны их имена и фамилии! — с досадой в голосе спросил он, когда они ехали по проспекту Семпионе, куда менее зеленому теперь, чем парк виллы Шпаги.

— Да потому, что они тут ни при чем. Это дело рук одного, того длинноволосого, который шел впереди и нес знамя.

— Может, его в полиции знают. Это ведь бандитский притон.

Гордый сардинец никак не мог простить нанесенного им унижения.

— Все позади, уймись, наконец, — оборвал его Шпага.

Они уже были у цели. У здания телевидения было спокойно и тихо, дежурный не торопясь разбирал почту.

— Езжай домой, Эфизио. Когда понадобится, я тебя вызову.

Он захлопнул дверцу кабины и стремглав влетел на лестницу.

Репетиция проводилась в студии, слишком маленькой для оркестра и балетной труппы «Праздничный день».

— Не опоздал? — спросил для проформы Шпага.

— Мы уж думали, с вами что-то стряслось! — проронил режиссер Боттезини.

Шпага бросил на него подозрительный взгляд. Неужели они все ждут не дождутся, чтобы его укокошили? Но тут же понял, что Боттезини ни на что такое не намекал, — просто заметил, что они уже полчаса как ждут его в студии. Невелика беда, черт побери! Им и положено ждать.

Он с преувеличенной теплотой поздоровался с Мори из Кастелламаре, этим плебеем, который позволяет себе острить на его счет. Тот знал абсолютно все о растениях, цветах, листьях и корнях. И даже кто-то поправил его, заметив, что ударение в слове «корнях» падает на «я», а не на «о», и в зале раздались смешки. С этим Мори не так-то просто будет расправиться.

Шпаге представили и соперницу Мори, вторую участницу конкурса. Эта немолодая женщина сильно волновалась и отвечала невпопад.

Ну, уж на этой дурочке он отыграется, решил Шпага. Он прочел, по какой теме она собирается соревноваться с Мори. Нордические саги. О господи — дремучие леса, священные дубы, кровожадные воины и их могучие жены и невесты, шлемы с рогами!

— Послушайте, Боттезини. Если вы не проставите в словах ударения, я эти саги из конкурса выброшу.

— Я уже все сказал профессорам. Не можете же вы быть энциклопедистом! — успокоил его режиссер, но при этом Боттезини смотрел на него со скрытой усмешкой, закусив губу, чтобы не засмеяться.

А профессорам он сказал вот что:

— Не заставляйте его прибегать к латыни, проставьте ударение там, где оно падает на первый слог и дайте точное произношение иностранных слов.

На что профессора, на самом деле обыкновенные преподаватели лицея, возразили:

— Зря волнуетесь. Телевидение давным-давно забыло, что такое настоящая латынь и правильное произношение. Мы не раз предлагали организовать для ведущих и дикторов школу произношения и дикции. Тогда они хотя бы перестанут произносить английские слова на французский лад. Но глава отдела по отбору дикторов и ведущих возразил, что неточное ударение может даже придать большую оригинальность ведущему. В таком случае Жан Луи Шпага самый большой оригинал.

— Ну, так начнем наконец репетицию! — проворчал Шпага.

Помощница режиссера Рената, на редкость расторопная женщина в матросском костюмчике, призванном скрыть, что ей за сорок, буквально втащила на два очерченных мелом круга обоих конкурентов.

— Стойте и не шевелитесь, — сказала Рената.

Мори сердито фыркнул. Он уже третий раз участвовал в конкурсах и все правила знал наизусть.

А вот вторая участница — неофит, топталась в круге до тех пор, пока не решила наконец, что стоит точно в центре. Она сложила руки на груди и с мольбой поглядела на Шпагу, словно от него зависела вся ее жизнь.

— Не так, синьора, не так! — воскликнул Шпага. — Расслабьтесь. Не забывайте — это всего только игра.

— О мадонна, я все забыла, — простонала вконец растерявшаяся женщина. — Лучше я откажусь заранее.

— Как это откажетесь! Перед самым конкурсом? Нет уж, взовите к одному из нордических богов, с этим… дуршлагом на голове, и вам сразу станет легче.

Кое-кто улыбнулся, и Шнага записал свою остроту в тетрадь — может пригодиться во время передачи.

— Итак, синьора… синьора Виттадини, — прочел он ее фамилию, глядя в картотеку, — расскажите нам что-нибудь о себе.

— Что я могу рассказать? Там все написано, — пролепетала синьора, показав пальцем на картотеку.

— Послушай, — прошептал Шпага режиссеру Бот-тезини. — Пожалуй, я эту кретинку и в самом деле отправлю домой.

— Зачем? Когда женщина малость паникует, это нравится зрителям.

— Но она же рта не раскроет. Если она на репетиции вся дрожит, то что будет во время шоу, при полном-то зале.

— Не скажи. Такие вот трусихи вдруг обретают смелость, когда этого меньше всего ждешь. Поверь, передача только выиграет от непосредственности синьоры Виттадини.

— Значит, вы, синьора, — вздохнув, продолжал Шпага, — из Лангирано. Если не ошибаюсь, это родина ветчины.

Упоминание о ветчине мгновенно успокоило синьору Виттадини. Она объяснила, что, можно сказать, «родилась» среди окороков и ветчины. Достаточно ей понюхать поросенка, и она с абсолютной точностью может сказать, выйдет ли из его мяса хорошая ветчина. И кстати, отменная ветчина в наши дни — большая редкость. Здесь требуются особое умение и опыт. Вот у нее такой опыт есть. «Ого, Боттезини прав, если эта «трусиха» заговорит, ее потом не остановишь».

Репетиция пошла быстрее и согласованнее. Вопросы, ответы, паузы, световые эффекты, якобы импровизированные остроты. Сама передача была прямой, и никто из сотрудников телевидения не хотел неприятных сюрпризов.

Дирекция Радиотелевидения и так проявила неслыханную смелость, отважившись на прямую передачу этого конкурса. Но что поделаешь, зрителям надоели запрограммированные до малейших мелочей передачи. Они ждали хоть какой-то неожиданности, грубой ошибки в ответе, недоразумения, страха. Вот такой неожиданностью будет эта владелица лавки из Лангирано. На четырнадцать вопросов дала четырнадцать правильных ответов.

Только он и сам удивляется, с чего вдруг эта Виттадини — знаток всех сортов ветчины — увлеклась нордическими сагами?!

— Прекрасно, синьора Виттадини. Если вы ответите и на последний, пятнадцатый вопрос, синьору Мори останется лишь глодать кость. Понятно, свиную!

Он занес в тетрадь и эту остроту. А потом, скандируя каждое слово, прочитал последний вопрос.

— Удина, бога войны и поэзии, которого немцы зовут Вотан, обычно изображают одноглазым, сидящим на коне с восемью ногами. Тацит указывает, что он римское божество. Какое именно, синьора Виттадини?

Синьора Виттадини растерянно замигала глазами, потом неуверенно предположила:

— Марс?

— Меркурий, синьора, Меркурий! Жаль, я думал, что вы не получите ни одного удара Шпаги. Но вы и без того выказали себя настоящим знатоком мифологии северных пародов. Надеюсь, и во время передачи не оплошаете. Сможете вы?.. — Он подошел к ней вплотную и посмотрел на режиссера, чтобы согласовать с ним заключительные остроты, как вдруг увидел на краю сцены Пьерантони.

Странно, обычно Пьерантони не появлялся никогда на сцене. Лейтенант подошел и мрачно поглядел на него.

Шпага сразу понял, что случилась беда. Кто-то подложил бомбу в машину? Нет, Эфизио отвез машину домой. Взрыв на вилле? Покушение на Паолу? Невероятно, сколько предположений сразу способен породить страх. Целый клубок. Ему казалось, что он спросил — так что же произошло. На самом деле он продолжал молчать.

— Куда вы послали вашего шофера? — неожиданно спросил Пьерантони.

— Шофера? — изумился Шпага.

— Вы дали ему какое-нибудь поручение?

— Нет. Отправил домой. Он должен заехать за мной после репетиции. Я как раз собирался ему звонить. Что с ним?

— Его убили, — сухо ответил Пьерантони.

— Кто? Почему? — прошептал Шпага, челюсть у него отвисла, черты лица исказились.

— Не имею ни малейшего понятия. Пока. Но, может, вы сумеете навести нас на след, синьор Шпага. Репетиция кончилась, да? Помощник начальника полиции Фоа — ваш друг, не так ли? Не согласитесь ли вы съездить к нему в Центральное управление? Он просил передать, что ждет вас.

Пьерантони подождал с полминуты, но понял, что страх буквально парализовал Шпагу, он даже не сообразил, о чем его просят.

— Если хотите, я поеду с вами, — предложил он, желая подбодрить Шпагу.

— Как все это произошло? Как? Где? — беспрестанно повторял Шпага, сидя рядом с Пьерантони в полицейской «альфе».

— На углу улицы Пальманова, это на южной окраине Милана. По всей вероятности, его несколько раз ударили по голове железными палками. Он стоял метрах в пятидесяти от «феррари», припаркованной возле бара.

Шпаге казалось, что он спит и ему снится страшный сон.

— На улице Пальманова? У моей машины?

Он был потрясен.

— Но как они могли убить его средь бела дня, и никто ничего не заметил?

— Там часто клубится туман, синьор Шпага. А в эти дни туман там такой густой, что в двух шагах ничего не видно. Он и крик заглушает.

— О боже, боже! — простонал Шпага. И потом до самого Центрального управления больше не проронил ни слова.

Прежде Шпага никогда не бывал у помощника начальника полиции в Центральном управлении. Они пару раз встречались в здании Радиотелевидения, после конкурса. Обычно полицейских начальников приглашали на такие передачи. Много чаще Фоа бывал у Шпаги дома, на вилле. Паола считала, что заместитель начальника полиции придает особую пикантность раутам, которые она устраивает для артистов.

— О, дорогой мой Шпага! — приветствовал он Шпагу, идя ему навстречу, вернее, вышагивая словно журавль, по паркетному полу кабинета. — Как мне не хотелось тревожить вас в связи с этой историей.

По тону — для Фоа был всего лишь мелкий, неприятный случай.

— Садитесь.

Шпага сел. Он облокотился на ручки кресла и непроизвольно сжал пальцы.

— Не понимаю, что делал мой шофер на… на этой улице, улице…

— На улице Пальманова.

— Да, да, там.

— А где он, по-вашему, должен был в это время находиться? — любезным тоном спросил Фоа.

Он сидел, склонив голову набок. Его острый, как клюв, нос беспрестанно дергался. Сейчас он и в самом деле походил на журавля.

— У меня дома — ждать телефонного звонка, чтобы заехать потом за мной на телестудию.

— Он жил у вас на вилле?

— Да. В пристройке рядом с гаражом.

— Давно он там поселился?

— Недавно. Полгода назад.

— Значит… — Помощник начальника полиции потер пальцами сначала щеку, потом подбородок и, пожевав узкими губами, заключил: — Значит, вы плохо его знали.

— Пожалуй, не особенно хорошо. Но у него были отменные рекомендации. К тому же рекомендовал мне Эфизио секретарь депутата парламента, господин…

Он назвал имя господина депутата.

— Ах так! — отозвался Фоа.

Он задумчиво посмотрел на свои пальцы, сжимавшие ручку кресла, и задал новый вопрос.

— Все же, что он был за человек, этот Эфизио?

— Ну, вполне порядочный малый. Немного самоуверенный. Довольно нервный. И очень гордый — он упорно отказывался носить шоферскую форму. Но, по-моему, парень честный. И еще вот что — в Милан он приехал недавно и вряд ли за столь короткий срок мог нажить себе врагов.

— Это лишь подтверждает мою гипотезу, мою и помощника прокурора, — с печальным видом изрек Фоа. Он посмотрел на Пьерантони, скромно сидевшего в глубине комнаты.

— Эфизио убили, приняв его за вас.

— За меня? — прошептал Шпага, весь подавшись вперед и в ужасе глядя на помощника начальника полиции.

«Чем только он так нравится женщинам? — подумал Фоа, пристально рассматривая его белое как мел лицо, остекленевшие глаза и узенький ротик. — Жалкий трусишка, этот суперстар Шпага».

— Друг мой, вам прислали письма с угрозами. Эти два факта, вероятно, связаны между собой.

— Да, да, связаны.

Он походил сейчас на фантом.

— Не надо отчаиваться, Шпага. Теперь мы знаем о конкретном факте. Увы, свершившемся. Уже началось расследование. Ведут его полицейское управление и отдел борьбы с особо опасными преступниками. Когда мы поймаем убийцу, вы избавитесь от кошмара.

— А если не найдете?

Он выпучил глаза, вовсе не орлиные, а испуганного зайца. Потом все же взял себя в руки и разом излил на Фоа весь свой гнев и горечь.

— Теперь хоть убедились, что меня преследует маньяк? Кто-то должен поплатиться жизнью, прежде чем вы, господа, поймете всю серьезность подлых угроз. А ведь сразу было ясно, что меня и в самом деле хотят убить.

Фоа ничего на это не ответил. Он привык выслушивать обвинения от людей, которые ощущали свою беззащитность перед лицом безжалостных преступников, преспокойно ускользавших от полиции. Он привык даже к тому, что, когда его сотрудники, порой ценой жизни, все же ловили преступников, органы правосудия годами вели следствие.

Он по-прежнему сидел, откинувшись на спинку кресла, и изображал глубокое сочувствие и живейший интерес к разговору. А про себя думал, как отреагирует Шпага, когда его попросят сходить в морг.

— Надо опознать труп, — вполголоса сказал он. — Труп Эфизио.

— О боже! Неужели никто другой этого не может сделать?

Так он и знал — Шпага наделал в штаны.

— Эфизио, бедняга, больше никого в Милане толком не знал. Это минутное дело. Я пошлю с вами старшего сержанта Салуццо — он в патологоанатомическом институте всех знает.

Он назвал морг институтом, чтобы окончательно не испугать Шпагу.

— Потом Салуццо отвезет вас домой.

Фоа поднялся и пристально посмотрел на Шпагу, который словно приклеился к креслу.

— Поезжайте, Шпага! — нетерпеливо сказал он. Из-за уймы неотложных дел сам Фоа, к сожалению, не мог лично отвезти в морг синьора Шпагу.

— Салуццо поедет с вами, — повторил он.

7

Старший сержант Салуццо осторожно притормозил «альфу» у портика виллы. Подумал, что надо, наверно, вылезти и распахнуть Шпаге дверцу. Потом решил, что сойдет и так. Протянул руку и открыл дверцу изнутри.

— Доктор Фоа просил предупредить, что двое наших людей будут охранять виллу днем и ночью.

— Спасибо, спасибо вам за все, — прошептал Шпага. Он наклонил голову и вылез из кабины. И сразу же в лицо ему впился холодными, мокрыми щупальцами туман, а в ноздри проникли струи дыма.

Не закрывая дверцы, он спросил:

— Моя машина так там и осталась?

— Нет. Ее изучают в отделе судебной экспертизы. Кто знает, вдруг следы сохранились. Но самое позднее завтра утром вам ее вернут.

Он козырнул Шпаге, дал задний ход и поехал к воротам.

Шпага, не шевелясь, смотрел, как таяли в тумане красные огоньки фар. В саду ветер шевелил кусты и легонько посвистывал в ветвях, окутанных туманом. А те двое? Где два полицейских, которые должны охранять его круглые сутки?! Похоже, на виллу может проникнуть целая банда убийц, и никто ее не остановит. Ему захотелось завопить, чтобы посмотреть, вынырнет ли кто-нибудь из густого тумана, чтобы прийти ему на помощь. А еще этот вопль, может быть, сотрет воспоминание о морге.

Голову Эфизио обвязали, но на лице была глубокая красная рана, кровавая припухлость.

А ведь он сам мог лежать на мраморной доске! Бездыханный, никому на свете больше не нужный.

Выпить. Стакан вина, граппы, но сейчас же, сию минуту.

Он отворил дверь дома и увидел Балайку, лежащую на турецком ковре. При появлении хозяина она подняла морду и внимательно на него поглядела.

Потом перевела взгляд в угол, отведенный под гардероб. Шпага сразу заметил черное коротенькое пальтецо с белым меховым воротником. Пальто мадам Лупис.

Балайка тоже не любила эту пророчицу-гадалку. От нее исходил кошачий запах, да вдобавок во время гадания Балайку выгоняли в прихожую — мадам Лупис утверждала, что собака мешает ей сосредоточиться.

Просигналив хозяину о нежеланной гостье, Балайка снова уронила морду на лапы и стала следить за хозяином. Обычно в таких случаях он укрывался в спальне, избегая таким образом пренеприятнейшей встречи с этой ведьмой Лупис.

На этот раз он решительно направился к закрытой двери гостиной. Балайка удивленно вскинула морду — такое поведение хозяина никак не вязалось с ее прежним опытом.

Шпага столь любезно поздоровался с обеими женщинами, сидевшими за зеленым игорным столом, что и Паола и мадам Лупис просто растерялись. Подобного изменения отношения к себе мадам Лупис никак не ожидала.

Шпага с размаху плюхнулся на диван.

Мадам Лупис поднялась и хотела тут же уйти, но Шпага жестом остановил ее.

— Сидите, сидите, синьора.

Потом обратился к жене:

— Знаешь, что стало с беднягой Эфизио?

Паола молча кивнула.

— Теперь и печать, и полиция, и всякие любители сенсаций покоя нам не дадут! — воскликнул он. Открыл бар, не вставая с дивана, но до бутылки вина так и не дотянулся. Пришлось ему подняться.

— Журналистов на виллу не пустили двое полицейских, из охраны, — глухим голосом сказала Паола.

— Ах вот как! — приободрился Шпага. — Я никого не видел.

— Нет, они несут охрану, — подтвердила мадам Лупис. — Они и меня сначала задержали.

— Ну, хоть полиция пока на высоте!

— Я отключила телефон, — сообщила Паола.

— Да, но…

— Перенесла его в комнату Валенцано. Оп и будет отвечать на звонки.

В гостиной воцарилась тишина. Шпага мелкими глотками пил вино. Женщины тайком обменивались многозначительными взглядами.

— Мне пришлось съездить в морг, — проронил Шпага, вздрагивая всем телом.

Паола вскинула голову.

— Ты был в морге?

— Я, я. Кто-то должен был официально его опознать. У него в Милане никого не было. Знаешь, те, что писали анонимные письма, приняли его за меня.

И тут Паола — этого Шпага вовсе не ожидал — искренне и всерьез встревожилась.

— Но, значит, это вещь серьезная! Тебе и в самом деле грозит опасность. Вы… вы были правы! — воскликнула она, обращаясь к мадам Лупис.

Паола вскочила и подбежала к мужу.

— Мадам Лупис сказала, что над твоей машиной сгустились тучи… она… она…

Голос у нее прерывался.

Шпага мгновенно воспользовался случаем. С недавних пор у него сложилось впечатление, что эта старуха Лупис действительно угадывает события, особенно неприятные. Тогда по крайней мере стоит узнать, что его ждет.

— Так что говорят ваши карты, синьора? — любезным тоном обратился он к мадам Лупис. Он поднялся и сел рядом с женой, напротив той, что про себя звал «мегерой». На самом же деле это была рыхлая женщина с пухлыми, белыми пальцами-сосисками, всегда в скромном черном платье, правда, с изрядным разрезом.

Она ничуть не удивилась внезапному интересу хозяина дома к ее гаданью, лишь слегка улыбнулась и с ловкостью фокусника извлекла откуда-то карты.

— Сейчас посмотрим, синьор Шпага. Пожалуйста, сосредоточьтесь и вы.

Мадам Лупис перетасовала карты, разложила их на столе, собрала, снова разложила и опять собрала. И так несколько раз.

— Неблагоприятный период, синьор Шпага, для вар, увы, не кончился, — сказала наконец гадалка, не глядя на него. Она показала на расклад карт — дама и валет червей, а рядом туз и восьмерка пик. Тут и профан мог сразу же догадаться, что пики обещают несчастье.

— Какая-то женщина очень настроена против вас, синьор Шпага, а мужчина плетет интриги против вашего дома. — Теперь она посмотрела на него прямо-таки с материнской добротой. — Не хотелось говорить, но так выходит.

И она, и Шпага вздохнули.

— Ну что ж, постараемся выдержать, — с неожиданной силой сказал Шпага. И обратился к жене: — Паола, ты узнала все, что хотела?

Мадам Лупис поняла намек и поднялась.

— Благодарю вас за доверие, синьор Шпага. Желаю удачи, и плохие времена рано или поздно кончаются, — утешила она хозяина дома.

8

В конце вечернего тележурнала белокурая дикторша, устремив пристальный взгляд на тридцать миллионов зрителей, объявила:

— Сегодня утром на окраине Милана обнаружен труп Эфизио Пиццу. На Пиццу, шофера известного ведущего телевидения Жана Луи Шпаги, бандиты напали на улице и зверски убили его. Мотивы преступления неизвестны, ведется расследование.

— Полиция не дремлет, — хохотнул Риккардо. Он сунул в рот нанизанные на вилку спагетти, прожевал их и сказал жене:

— Позвони Джанни. Спроси, слышал он уже эту милую новость?

— Наверняка. Он ведь целыми днями торчит у телевизора.

— Тогда позвоним Шпаге и скажем, что и его ждет тот же конец.

Марина перестала есть и впилась в мужа своими голубыми, чуть выцветшими глазами. Все ее негодование вылилось в пронзительном крике.

— Нет, ты просто прирожденный кретин. Да ведь его телефон почти наверняка прослушивается! Хочешь, чтобы тебя упекли в тюрьму за этого шофера! Я не собираюсь больше… — Конец фразы заглушила громкая музыка, предварявшая телерекламу. Риккардо всегда включал звук на полную громкость, точно он был полуглухим. А вот Марина и в самом деле глохла от этого нестерпимого грохота.

Риккардо доел спагетти и с новой силой воскликнул:

— А вот и он! Вот и он!

Жан Луи Шпага уже начал свой тур вальса с молодой дамочкой, обдавая ее ароматным запахом, на экране — струйками дыма.

— Настоящие мужчины курят табак «Канди»! — проскандировал он с мужественной улыбкой могучего мужчины, обнажив свои натуральные и искусственные, но тоже белоснежные зубы.

— Больно у него уверенный вид, — в растерянности произнес Риккардо. — При «ударах Шпаги» он куда сильнее нервничал.

— Да это же запись, умник! — угрюмо отозвалась Марина. — И сделана она скорее всего давным-давно. Он уже целый год скалит зубы как орангутанг в любовном экстазе.

— А ведь ты права! Я как-то об этом не подумал.

Риккардо снова, но теперь без особого интереса, посмотрел на экран. А там уже не Шпага, а Паоло Феррари пытался «подружить» здоровенного весельчака и пугливую домохозяйку.

— Представляешь себе, Марина, какого он сегодня страху набрался? Ничего, теперь у этого наглеца навсегда пропадет охота вальсировать с телекрасотками.

9

— Постарайтесь вспомнить, синьор Шпага. Иногда можно одним неосторожным словом ранить человека.

Пьерантони оглянулся, не появилась ли в гостиной Паола.

— Ну, например, обидеть ревнивого мужа…

Шпага с такой яростью отмел подобное предложение, что Пьерантони понял — он буквально в стрессовом состоянии.

— По-вашему, черт возьми, у меня нет других дел, кроме как оскорблять мужей?!

— А скажем, разочарованных поклонников или сотрудников?

— Ну знаете, тогда написать письма мог и любой ненормальный, выпущенный из сумасшедшего дома или же туда еще не попавший.

Шпага откинул ниспадавшие на лоб волосы и, помолчав, заключил:

— Я… Я просто в полнейшей растерянности. Чтобы так упорно стремиться убить человека, должна же быть серьезная причина. Не так ли? А я хоть и невысоко ставлю ближних своих, но, кажется, никому не нанес столь тяжкого оскорбления, чтобы его надо было смывать ценой крови.

Пьерантони сокрушенно покачал головой.

— А не случалось вам увольнять прислугу за какое-нибудь мелкое упущение или зло подшучивать над подчиненными?

— Да что вы, Пьерантони! У нас одна-единственная служанка — Анджела. Женщина надежная и спокойная. Потом еще — Эфизио… был шофером Эфизио.

Он закусил губу, вспомнив морг и лицо Эфизио, похожее на маску ацтека.

— Но он, бедняга, на том свете. А больше нет никого. Ах да, Валенцано! Ему грош цена, хоть он и хвастает своим университетским дипломом. Сами видели, как на него подействовали анонимные письма и смерть Эфизио. Теперь он за собственную жизнь дрожит.

Шпага тоскливо поглядел на свои руки. И вдруг спохватился.

— А ведь вы не напрасно задаете мне наводящие вопросы. Я забыл о красавчике, который обхаживает Анджелу, она его женихом считает. Он взял себе за привычку рыскать по всему дому, в каждый угол заглядывать. Ну, а потом этот кретин стал рассказывать своим друзьям и приятелям, что я, Шпага, — обыкновенный буржуйчик, а они, мол, сами вознесли меня на пьедестал… Я велел ему убираться и больше на виллу не приходить. Может, он и обиделся, эти молодые ниспровергатели авторитетов весьма самолюбивые типы.

— Я с ним побеседую, — пообещал Пьерантони. Он посмотрел в окно на голые ветки сада и после секундного раздумья все-таки задал неприятный вопрос:

— Послушайте, синьор Шпага. Вам известно что-нибудь о тех людях, среди которых живет ваш сын?

Пьерантони показалось, что и без того круглые глаза Шпаги превратились в два огромных шара.

— Конечно, мой сын. Я все удивлялся, почему вы до сих пор о нем не спросили. Ненависть так его ослепила, что он, решив укокошить отца, убивает железной палкой Эфизио, приняв его за меня? Великолепная догадка. Что же вы медлите и не хватаете озверевшего преступника?

— Я говорил не о нем, синьор Шпага. Спрашивал о людях, которые живут с ним вместе, — спокойно уточнил Пьерантони.

Шпага вдавился в кресло, весь сгорбился, словно от навалившейся внезапно тяжкой усталости.

— О «людях» я ничего не знаю. Паола тоже — я ее об этом не раз спрашивал. Знаю только, что они выкачивают из него деньги, которые я даю. — Он опустил глаза и выдавил из себя улыбку.

— Вряд ли они захотят убивать курицу, которая несет золотые яйца, не так ли?

— Пожалуй, вы правы, — согласился Пьерантони. — Они по-прежнему живут все вместе в полуподвале на проспекте Гарибальди?

— Кажется, там. Но если вы туда пойдете, Пьерантони, постарайтесь вести себя так, чтобы они потом не отыгрались на моем сыне. Вы меня поняли?

Они посмотрели друг другу в глаза.

— Я прикажу следить за ними, но никаких других действий пока не предприму.

Помолчав, Пьерантони спросил:

— Вы не возражаете, если я пойду туда в качестве вашего друга и попробую поговорить с вашим сыном? Ну, просто спрошу, как ему живется?

— Если считаете нужным, идите. Только толку от этого не будет ни малейшего. Вот увидите.

Шпага, а за ним Пьерантони встали, подошли к стеклянной двери и принялись разглядывать деревья сада смотреть друг другу в глаза они больше не могли.

— Сегодня воскресенье, синьор Шпага, ваша телепередача завтра вечером. Я, понятно, не думаю, чтобы эти типы отважились на покушение на глазах у миллионов телезрителей. Но, если это фанатики, то всякие разумные предположения отпадают. Как бы то ни было, мы готовы к любым неожиданностям. Доктор Фоа попросил дирекцию телевидения не пускать зрителей в зал. Ведь речь идет уже не о пустых угрозах тщеславного графомана.

Шпага кисло улыбнулся.

— Да, но у многих на руках пригласительные билеты? Как вы с ними поступите?

— Отправим их в соседний зал, там они со всеми удобствами посмотрят ваше шоу по телевизору. Ну, еще в порядке компенсации им можно, пожалуй, подарить пластинку или там брелок.

— Неплохая идея, — согласился Шпага. Он снова откинул непокорный чуб.

— Но тогда в зале будет пусто? А ведь реакция миллионов зрителей во многом зависит от реакции публики, сидящей в зале, не так ли, Пьерантони?

— Пришлем наших полицейских в штатском и их семьи, — успокоил его Пьерантони. — Небольшая премия силам порядка… Ручаюсь, более благодарных зрителей вам не найти!

Кто-то, скорее всего Анджела, потушила фонарь в саду. Голые ветки лиственниц погружались во тьму, напомнив Шпаге, что на дворе зима.

— А как идет расследование по делу Эфизио? — вдруг спросил он. — Поверьте, я не о своей безопасности пекусь. Просто хотелось бы, чтобы эти бандиты понесли заслуженное наказание. Бедный Эфизио!

— Следствие ведут сотрудники отдела по борьбе с особо опасными преступниками. Среди них и мой друг Салуццо, вы ведь его знаете? Так вот, я поддерживаю с ним постоянную связь. Пока установлено лишь, что в машине не найдено ни отпечатков пальцев, ни следов крови… Ах, да, Салуццо просил меня связаться с секретаршей депутата. Того, что порекомендовал вам Эфизио Пиццу. На Сардинии у вашего шофера остались только дальние родственники, а они мало что о нем знают.

Шпага почему-то подумал, что Эфизио пришлось бы не по душе подобное расследование — «благоразумные» люди не дают повода для сплетен и оговора.

Он невольно улыбнулся, и Пьерантони, заметив это, обрадовался. Нервы у телезвезды были как натянутая струна.

— Кого вы завтра представите зрителям? — спросил Пьерантони, чтобы отвлечь Шпагу от мрачных мыслей.

— Все того же Мори, уцелевшего после последнего отбора, и одну чудачку из Лангирано. Представляете, она торгует ветчиной, а увлекается нордическими сагами! Да вдобавок отлично в них разбирается. А я, признаться, вначале принял ее за «картофелину».

— Что значит картофелина?

— Ну, это наш профессиональный жаргон. Так мы называем людей бездарных, серых, которых можно раздавить как картофелину для пюре. Порой и таких надо показывать. Если мы на телеконкурсах будем выставлять одних гениев, пропадет острота передачи. Переизбыток гениев я должен компенсировать такой вот «картофелиной». Взять ее и раздавить, с умом, конечно.

Пьерантони, уже стоявший на пороге, вернулся назад.

— Можете вы составить список этих… раздавленных, мужчин и женщин, с самого начала конкурса?

— Неужели вы допускаете мысль о мести такой вот «картофелины»?

Пьерантони пожал плечами.

— Люди куда чувствительнее к унижениям, чем мы думаем. Нужно проверить любые, самые маловероятные версии.

— Запросите в архиве карточки, которые заполняют желающие участвовать в конкурсе. Там есть все сведения… Еще раз благодарю вас, Пьерантони.

— Это наш долг. Спокойной ночи, синьор Шпага.

Он поднял воротник пальто, сунул руки в карманы и пошел пешком по аллее сада, любуясь — так редко выпадает свободная минута — кокетливой луной в кружевном чепчике облаков.

Шпага закрыл дверь, выключил люстру и сел на диван допивать коньяк при свете ночника.

И тут в комнату вошла Паола, сразу заставив его забыть о Пьерантони, об Эфизио и о подозрительных «картофелинах». Она была в коротенькой сорочке, и тугая грудь, красивые длинные ноги предстали перед ним во всем своем великолепии. Уже давно их любовные встречи стали крайне редкими — она считала его вконец обессилевшим Аполлоном, а уж о нежности и говорить не приходилось. Каждый жил своей жизнью — в бессонные ночи он изобретал все новые остроты и шутки, чтобы порадовать поклонников, а Паола в своей «бомбоньерке» предавалась мрачным мыслям о неудачном замужестве.

Бандиты, убийцы буквально разрушили его нервную систему, зато вернули жену.

Огонь страха за жизнь мужа растопил лед отчуждения. Паола окружила его нежной материнской заботой, что было довольно забавно при солидной разнице в возрасте. Рядом с ним она казалась просто девчонкой. Теперь он понял, что физическая близость еще и снимает нервное напряжение, на время избавляет от страхов и мрачных догадок.

Он осушил еще рюмку коньяка.

Вот ведь как интересно получается — понадобились анонимные письма какого-то маньяка и гибель Эфизио, чтобы ему вновь открылась вся привлекательность жены.

— Джиджи! — позвала его Паола.

Прежде это фамильярное обращение Джиджи раздражало и оскорбляло его, но сейчас, произнесенное нежным голоском, показалось очень приятным.

— Иду.

Он налил в бокал вино, «Баллантеи», любимое вино Паолы, которая ждала его в своей огромной округлой постели.

Шпага потушил ночник и быстро поднялся в «бомбоньерку», бережно неся в руке бокал.

10

Пьерантони подумал, что архив Итальянского радио и телевидения еще менее доступен, чем секретные архивы ЦРУ.

Цербер, охранявший архив, наотрез отказался помочь ему в поисках.

— Я не получил указаний, синьор. Здесь стоит открыть рот, как вспыхивает скандал. А откуда я знаю, что вы сделаете с этими карточками?

— Съем их на закуску!

Пьерантони почернел от злости. Он пригрозил охраннику всеми карами земными и небесными, как вдруг явился начальник архивного отдела. Он нес в руке и даже в шляпе рождественские подарки, обернутые в разноцветную бумагу и обвязанные яркими, пушистыми ленточками.

— Рождество на носу, а я еще не всем родным купил подарки, — стал оправдываться он. Сначала аккуратно положил свертки в шкаф и только потом спросил: — Что вы тут шумите?

— Мне необходимо просмотреть карточки участников телеконкурса Шпаги. Ваш охранник и помощник заставляет себя упрашивать, словно он тоже телезнаменитость.

— А, наш дорогой Шпага! Как он поживает? Убийцу нашли?

Он откровенно радовался бедам «дорогого Шпаги», которого сильно недолюбливал.

— Если ваш отдел и вы лично нам поможете, может, и найдем. Конечно, вы люди очень занятые, но все-таки.

Пьерантони с вызовом поглядел на шкаф, куда начальник отдела упрятал подарки.

— Да смотрите эти карточки, смотрите на здоровье! Под расписку можете даже взять их с собой. Но, по-моему, вы идете по ложному следу — наш неподражаемый Жан Луи Шпага за эти годы слишком многим насолил.

И верно, десятки, сотни из них с удовольствием бы скинули его с пьедестала.

— Люди, желающие занять его место? — с надеждой спросил Пьерантони.

— Неужели вы ждете от меня каких-то конкретных сведений? Да я и не думал на кого-либо намекать.

И больше Пьерантони не удалось выжать из него ровным счетом ничего.

Со своей богатой добычей, сотнями карточек, Пьерантони приехал на виллу Шпаги. Жан Луи в конторе табачной фирмы Канди обсуждал со специалистами, как лучше подать и разрекламировать их продукцию — «ароматные» вальсы всем телезрителям порядком надоели.

Встретила его Паола.

Прежде она всякий раз, увидев его, светлела лицом, глаза ее загорались, а тут помрачнела.

— Какие новости? — спросила она с тревогой.

— Никаких, синьора.

Он погладил по спине Балайку, считавшую его своим, членом семьи.

— Я хотел бы побеседовать с ухажером Анджелы, но так, чтобы это не выглядело как допрос… У меня как раз шина поизносилась. Впрочем, вся моя машина изрядно изношена, да что поделаешь! Кажется, этот молодой человек работает в гараже неподалеку. Не могла бы Анджела позвонить ему и попросить прийти — пусть посмотрит колеса моего драндулета.

Он подмигнул Паоле, и та в ответ слегка улыбнулась.

— Вызов в полицию кого хочешь напугает, а его тем более. Пусть думает, что я интересуюсь одним только Пиццу. — Помолчав, добавил: — А пока поговорю с Валенцано. Мне нужно для сравнения второе анонимное письмо.

— Оно у Валенцано в письменном столе, — сказала Паола. — Провожать вас не надо, не так ли?

Валенцано сидел спиной к двери и печатал на портативной пишущей машинке. Он вздрогнул и мгновенно обернулся.

— Нервничаем, синьор Валенцано! — пошутил Пьерантони. — Как дела?

— Хуже не придумаешь! Попробуйте жить спокойно в этом подлом мире! — в растерянности воскликнул Валенцано.

— Не волнуйтесь, синьор Валенцано, не волнуйтесь. А то ваше состояние передастся синьору Шпаге. Уж если кто и должен опасаться за жизнь, так это он.

— Да, конечно! — мрачно ответил Валенцано. — Но пока что на тот свет отправился бедняга Пиццу!

— Так вы же не красите волосы под Шпагу, — с улыбкой парировал Пьерантони.

— Нет, не крашу. Но представьте себе на миг, что этот псих, не добравшись до хозяина, займется для начала его слугами… Вспомните, сколько раз Агата Кристи на затравку подкидывает читателю кучу трупов, прежде чем убивают главную жертву! — заметил Валенцано, смахивая несуществующую пыль с клавиш портативной машинки. Он поднял глаза и увидел, что Пьерантони смотрит на него с нескрываемым неодобрением.

— Честно говоря, Пьерантони, мне хочется взять расчет и удрать куда-нибудь подальше, — признался он.

— Вы поступили бы неблагородно по отношению к Шпаге. Момент самый неподходящий. Он привык к вам. Сколько лет вы работаете его секретарем?

— Почти два года.

— Ну а как вам с ним живется?..

Валенцано криво усмехнулся.

— Сам по себе Шпага обыкновенный человек со всеми достоинствами и недостатками. Но вот окружение его крайне интересно. Там кипят страсти, происходят невероятные события. Вы меня понимаете?

Пьерантони кивнул. Ему тоже нравилось радиотелевидение, хотя оно нередко бывало средоточием многих гнусностей этого бесчестного мира. И все же приятно порой вблизи посмотреть на умного, смелого режиссера, на действительно талантливого актера.

Наступило короткое молчание, которое первым нарушил Валенцано.

— Чем могу вам помочь?

— Мне нужно второе анонимное письмо.

Валенцано озадаченно поглядел на него.

— Напали на след?

Пьерантони хотел сказать ему о «картофелинах», но след был слишком зыбким, даже обманчивым.

— Нет, пока не напали. Но хорошо бы иметь у себя все письма для графологического сравнения.

Валенцано порылся в ящике стола и извлек оттуда письмо.

— Если нам… если пришлют еще одно такое письмо, я вам сразу сообщу, — заверил он Пьерантони.

Они попрощались.

В гостиной Пьерантони ждала Паола.

— Что вы думаете обо всей этой истории, доктор Пьерантони?

Она неподвижно сидела за игорным столиком, положив на гладкую зеленую обивку белые тонкие руки.

— Вас, Паола, тоже напугала смерть Пиццу?

Она кивнула. Нервно откинула назад упавшую на лоб прядь волос.

— Вначале все казалось просто глупой шуткой, — произнесла она. Она снова поправила непослушную прядь и тихо сказала:

— Спасите Джиджи, защитите его от бандитов. — Потом показала рукой в сторону кухни.

— Марко, наверно, уже на подходе. Попросите Анджелу принести чашку кофе и поговорите с ним мирно, не торопясь.

Марко еще не было. Анджела одна возилась в кухне, точнее было бы назвать ее электронным центром, мыла овощи. Она с тревогой поглядела на Пьерантони — история насчет лопнувшей шины сразу показалась ей обычным полицейским трюком.

— Добрый день, Анджела, — приветливо поздоровался он со служанкой. — Синьора сказала мне, что специалист по шинам вот-вот придет. Спасибо, что ты его позвала.

По ее недоверчивому, даже враждебному взгляду он понял, что Анджела впервые видит в нем полицейского на службе. Лучше всего ее успокоить.

— Хотел бы потолковать с твоим парнем о Пиццу. Он знал его, не так ли?

— Не больно-то и знал.

— Ну, может, в разговоре все-таки станет яснее, что за тип был бедняга Пиццу, — небрежно бросил он и принялся ходить по кухне, разглядывая каждое электрочудо. — Кофе мне не сваришь, Анджела?

Она кивнула, немного успокоенная его дружелюбием. Может, все ограничится простым разговором. К тому же она не сомневалась ни на минуту — ее Марко ни в каких грязных делах не замешан.

Поэтому, когда он появился на пороге, она ничем не дала ему понять, что этот звонок насчет шины самая настоящая ловушка.

Марко, правда, и сам почуял что-то неладное. Что делает в кухне этот тип, которому Анджела старательно варит кофе.

— Привет, Анджела, — осторожно сказал он.

— Этот синьор пришел насчет лопнувшей шины, — выпалила Анджела.

«Синьор насчет лопнувшей шины» усмехнулся и объяснил:

— У меня «фольксваген» — старый-престарый. — Он оглядел паренька, мягко ему улыбнулся. Коренастый, крупноголовый с черными волнистыми волосами и загрубевшими руками ремонтника.

— Не хочешь выпить со мной кофе? — предложил он. — А уж потом машину поглядим.

Он помолчал и вдруг спросил в упор:

— Последний раз, когда я тут был, на твоем месте сидел бедняга Пиццу! Никак не пойму, за что его убили.

— Вы из полиции? — встревожился Марко.

— Да, но не думай, это не допрос. Когда такое случается, положено расспросить всех, кто хоть как-то знал погибшего. Пиццу почти никого не знал в Милане. И хотя ты с ним тоже, наверно, был мало знаком, что-то, глядишь, рассказать сумеешь.

Он получил все данные об этом Марко и все-таки спросил с любопытством:

— Ты автомеханик, так ведь? Работа тебе по душе?

— Да, по душе.

— Мастерская твоя, собственная?

— Если бы моя! Одного одуванчика, который без конца мне шею мылит.

Заметив недоумение Пьерантони, застывшего с чашкой в руке, Анджела охотно объяснила:

— Ну, старого долдона, изрядного зануды.

Ей нравился жаргон своего парня.

— И давно ты знаком с Анджелой?

Влюбленные обменялись мгновенным нежным взглядом.

— Примерно с год.

— Собираетесь пожениться?

— Да вроде того! Черт побери, я двумодельный, но с Анджелой угодил в ловушку.

«Двумодельный» могло означать и любитель любовных интрижек, и готовый и на долгую связь и на коротенький роман, но Пьерантони уточнять не стал — его интересовало другое. Поэтому он только заметил, что Анджела — лучшая в мире партия. Марко, однако, понял это как намек на политику. И тут же ощетинился.

— Я в партии тех, кто вкалывает день и ночь, а зарабатывает гроши. И потом, — добавил он, — хоть я и недолго пробыл в школе, ремесло у меня есть. А на политику вашу мне начхать.

Ну, точь-в-точь как Шпага. Похоже, для них все, кто активно занимается политикой, — самые что ни на есть плохие люди, а вот они, равнодушные к ней, — отличные.

— Расскажи мне о Пиццу.

— Бедный малый! Когда надо было отремонтировать машины синьора Шпаги, Анджела присылала его ко мне в мастерскую. С неделю назад я ему привел в порядок кузов «феррари».

— Он не рассказал, что там у них произошло?

— Ясное дело, долбанули по кузову железной палкой и весь поцарапали. Но Пиццу о том молчок — хозяин приказал ему держать язык за зубами.

— Когда ты видел его последний раз?

Марко ответил, не задумываясь.

— Ну, когда кузов «феррари» ремонтировал. Неделю тому назад.

Они замолчали. Анджела переводила беспокойный взгляд с одного на другого.

— Какая красивая кухня! — внезапно воскликнул Пьерантони, желая прервать тягостное молчание.

Анджела с гордостью заулыбалась. А Марко помрачнел. Вот поженятся они, обзаведутся своим домом, и Анджела, чего доброго, захочет такую же кухню. А им о такой лишь мечтать можно.

— Все-таки, что за тип был этот Пиццу? — не утерпел Пьерантони и посмотрел на обоих сразу.

Анджела в ответ пожала плечами, мол, обыкновенный шофер, каких тысячи. А Марко пробурчал:

— Ему не нравилось ни красное, ни аминь.

— Ни коммунисты, ни демохристиане, — объяснила Анджела.

— Значит, вы говорили с ним о политике?!

— Нет. Но он на всех нападал, кроме как на фашистов.

Пьерантони встал и прошелся по кухне, любуясь тем, как сверкают плитки пола.

Анджела и Марко с беспокойством следили за ним. А он испытывал одну только досаду — тяжело процеживать через решето слова ближнего, а главное, на дне решета почти ничего не осталось.

— Спасибо за отменный кофе, Анджела. — Он позвал Марко: — Пойдем, взглянем на «фольксваген».

11

Только что закончилась рекламная предрождественская передача — сплошные елочки в сверкающих разноцветных гирляндах, семьи, ликующие, когда им вручают перевязанные ленточками торты, мальчишки, жующие карамельки.

Грохот барабанов прервал поединок двух мушкетеров, которые ждали, когда Жан Луи, тряхнув белокурым чубчиком, коснется лезвием своей шпаги дуэлянтов и возвестит «Ударами шпаги».

Риккардо и Анджело, как всегда, подвинули стулья поближе к телевизору.

Марину этот привычный скрип стульев в последнее время крайне раздражал. «Двое слабоумных», — с тоской подумала она. Сама она больше не испытывала никаких эмоций. Когда грохот барабанов достиг своего пароксизма, она бросила взгляд на этих двух кретинов — появится ли и сейчас на их лицах выражение ненависти. И увидела, что оба полны живейшего интереса к передаче, да и она сама с детским любопытством уставилась на зеленоватый экран. А Риккардо и Джанни чуть ли не касались экрана лбами, и она вдруг ощутила неудержимую ярость.

Какое они имеют отношение к ее «битве» со Шпагой? Ну Риккардо как-никак муж, но Джанни-то всего только друг, вернее даже приятель. Он, этот обрюзгший толстяк с гнилыми зубами, ненавидит всех, у кого есть деньги. Как они заработаны, неважно. Раз человек богат, значит, эксплуатирует других, наживается на них. Попробуй его поэксплуатируй, этого бездельника. Конечно, и Риккардо не горит особым желанием работать, но все-таки хоть на службу ходит.

— Вот бы с этой красоткой Альбертой ночку провести! — вздохнул Джанни.

— Еще бы! Альберта только и мечтает о твоих сальных волосах и толстой шее, — процедила сквозь зубы Марина.

Оба неизменных «телезрителя» засмеялись. А она совсем не шутила. И потом ей осточертело каждый понедельник смотреть это дурацкое шоу. В самом начале, когда Шпага объявил о телеконкурсе (о боже, как давно это было!), она тоже испытывала возбуждение, радость. А теперь осталось только чувство озлобления. Баста. С этим идиотизмом пора кончать!

Она подошла и нажала кнопку. Сразу умолк голос диктора, исчезли лица актеров, в магическом ящике замерла напряженная жизнь.

В комнате стало темно, и она, идя к выключателю, споткнулась о ногу Риккардо.

— Ты что, спятила?!

Джанни потянулся к серой кнопке телевизора.

— Баста! — закричала Марина. — Баста! Я по горло сыта этой дурацкой историей.

Риккардо и Джанни сердито поглядели на нее. Два капризных ребенка, один из них, увы, ее муж.

— Так ведь после того, как ухлопали шофера, и начинается самое интересное, — вырвалось у Джанни.

Риккардо, к счастью, промолчал.

— Ты что, не понимаешь, Джанни? Эта игра может для нас плохо кончиться?

— Ты, помнится, начала первой. «Он назвал меня «Морское судно». Да его убить мало! Он еще насмехается надо мной, этот боров, остроумный, как ковбои на балу!»

— Ну что ж, а теперь я хочу, чтобы Шпага остался жив. Главное же, боюсь за Риккардо. И мне сдается, дорогой Джанни, что ты у нас великий храбрец. Вот и убивай Шпагу сам, раз тебе так приспичило. А я выхожу из игры. И Риккардо тоже.

Риккардо подошел к ней и ласково потрепал по щеке.

— Я рад, что твоя ненависть к Шпаге прошла. Мне самому вся эта история порядком надоела.

— Такие, как вы, и дают им преспокойно наживать миллиарды, — прошипел Джанни. — От страха вы оба обделались.

— Если думаешь, что из-за страха, то глубоко ошибаешься! — возразил другу Риккардо.

— Не спорь, — вмешалась Марина. — Пусть сам, в одиночку, изображает из себя отважного рыцаря.

— Кретинка! Хотя чего еще можно ждать от женщины! — Джанни мгновенно накинул пиджак и пнул ногой стул. — Пойду в бар, досмотрю передачу, — объявил он и, хлопнув дверью, ушел.

12

Делом Пиццу занималось множество людей, но пока безрезультатно. Между тем анонимных писем с угрозами Шпага больше не получал. Пьерантони вновь подумал о «картофелинах». Хотя связь была весьма зыбкой, но проверить надо, и поскорее.

Увы, в здании Радиотелевидения перед рождеством кипела работа. В студиях яблоку негде было упасть, по коридорам слонялись мальчишки из церковных хоров, родные мальчишек носились как угорелые и хватались за сердце, клоуны водили за руку сердитых обезьян. Тигров, львов, слонов показывали, к счастью, в видеозаписи. Так что Пьерантони удалось сесть за разбор карточек только во вторник утром.

После первой же карточки он, к своему изумлению, убедился, что этот телеформуляр ничем не уступает протоколу допроса в полиции. Имя, фамилия, год и место рождения, адрес, семейное положение, какое учебное заведение окончил, работа, хобби, участие в других конкурсах — все было указано.

Двадцать отобранных карточек относились к той группе участников конкурса, которых Шпага с первого же раза буквально «разделал под орех». Рядом лежали и карточки тех, кто был недоволен самим Шпагой, его методом ведения передачи.

Пьерантони сунул сигарету в короткий мундштук — предмет постоянных шуток его коллег, называвших мундштук музейным экспонатом. Закурил, вынул первые две карточки и начал их изучать. Составитель карточек в примечании просил участников конкурса писать как можно аккуратнее и красивее.

Первая карточка гласила:

«Роберто Дамиани, родился в Генуе 27.06. 1949 года, женат, имеет ребенка, живет в Генуе на Корсо Ментана, 108, увлекается подводной охотой и филателией».

Как раз филателия, знатоком которой он себя считал, и подвела Роберто Дамиани.

Но почерк у синьора Дамиани был прескверный, и он часто переходил с курсива на печатные буквы, которые к тому же еще и подправлял, чтобы они выглядели покрасивее. С почеркам анонимного письма он явно не совпадал.

Пьерантони глубоко затянулся, по привычке пожевал мундштук и отложил первую карточку в сторону.

Марилена Куадрио, родилась в… Зазвонил телефон. Левой рукой он вынул изо рта мундштук, затянулся и спокойно спросил:

— А кто он, этот Маттео?

— Младший сын Шпаги.

Горящая сигарета вылетела из мундштука и обожгла ему пальцы.

— Когда это случилось? Где?

— В «Ринашенте», полчаса назад. Мать повела его в отдел игрушек. Вначале она решила, что малыш потерялся в толпе. Ее отвели в дирекцию магазина и по громкоговорителю объявили, что разыскивается Маттео Шпага. Мальчугану еще и трех лет нет. Он словно испарился.

— Когда? — в растерянности переспросил Пьерантони.

— Примерно полчаса назад.

Пьерантони посмотрел на часы — было без двадцати минут двенадцать.

— Кто прибыл на место происшествия?

— Майор Руссо и два оперативника. Это он велел тебя предупредить.

— Сейчас же выезжаю. Шпага уже знает?

— Да, его разыскала синьора Паола. Найдешь там и его самого.

То, что расследованием занялся лично майор Руссо, лишний раз говорило о важности в глазах начальства дела Шпаги. «Они все ближе подбираются к нему, черт возьми», — подумал Пьерантони. «В такие времена уж лучше быть скромным государственпым служащим, пенсионером, продавцом магазина или просто домохозяйкой». И утешился тем, что зажатый в толпе пассажиров метро, ничем от них не отличается ни по одежде, ни по виду. Через пять минут он войдет в тоннель универсального магазина «Ринашенте».

В «Ринашенте» его направили на пятый этаж.

Там всех покупателей отвели в одну сторону, а в другой стояли оперативники из группы Руссо и два человека в одежде Дедов Морозов. Оба в париках и с белым пуделем под мышкой.

Оперативник, поставленный у эскалатора, не знал Пьерантони в лицо, так что пришлось предъявить документы. Лишь после тщательной проверки он попал наконец в «страну игрушек», где и нашел Руссо и супругов Шпага.

Увидев их, он испытал чувство острой жалости. У Паолы лицо распухло от слез, что никак не гармонировало с каракулевой шубкой, такой чистой и гладкой, словно она принимала в ней ванну. Шпага, белый как полотно, молча, с покорной тоской в глазах, слушал взволнованный рассказ продавщицы, которой майор Руссо задавал наводящие вопросы.

Он поглядел на Пьерантони так, точно видел его впервые, и снова уставился на продавщицу.

— Я видела, как он разговаривал с малышом, — рассказывала продавщица. — Впрочем, вы все уже знаете. Только длилось это какой-то миг, ведь у прилавка толпились покупатели.

— Но с кем из них? — настаивал Руссо. Он тоже заметно нервничал. От нетерпения голос подрагивал, а выражение лица сатира, облагороженное очками, было сейчас просто свирепым. Очки то и дело сползали на нос, и он, морщась, поправлял их указательным пальцем.

Молодая продавщица переводила взгляд с одного Деда Мороза на другого, а они оба в унисон отчаянно трясли головой.

— С одним из этих двух. Они в маскарадной одежде похожи друг на друга как две капли воды.

— Один сантиметров на десять выше другого, — заметил Руссо.

— Тот, кого я видела, склонился над ребенком. Как тут понять, кто выше и кто ниже.

Когда Руссо обратился к самим Дедам Морозам, они, перебивая друг друга и размахивая руками, стали объяснять, что они здесь ни при чем.

— Отвечайте по одному, — приказал майор Руссо. Он хмурил густые черные брови и казался сейчас воином-сарацином. — Начнем с вас!

— Ну, я мало что могу рассказать. Когда я вошел в отдел, по громкоговорителю уже объявили, что ищут пропавшего мальчика. До этого я стоял под портиком у главного входа. Мы работаем поочередно, час внутри магазина, час — снаружи. Так один может обогреться, пока работает в магазине. Я, как мы и договорились, вошел в магазин ровно в одиннадцать.

Второй Дед Мороз подтвердил поочередность работы и сказал, что в момент исчезновения мальчика он смешил трех мальчуганов, сыновей немцев или швейцарцев, в отделении игрушечных электропоездов, что на другом краю отдела.

— Вот этих двух.

Он показал на молодую женщину и мужчину постарше и трех мальчуганов, стоявших у кассы. Мальчишки решили, что Дед Мороз приветствует их, и в ответ радостно замахали ручонками.

— Вы проверили этих двух ряженых? — тихонько спросил Пьерантони у помощника Руссо.

Тот поглядел на него с некоторым даже презрением. Они служащие объединения, а не случайные люди, захотевшие подзаработать в рождество. Дирекция не рискует нанимать людей со стороны. Эти два Деда Мороза в таких красивых шубах могут, когда кругом толпятся покупатели, уйму вещей украсть.

— Садитесь, синьора! — обратился Руссо к Паоле. Он боялся, что она вот-вот упадет в обморок. Одна из продавщиц пододвинула ей табуретку, и Паола поблагодарила ее вымученной улыбкой.

— Куда они его, бедняжку, увезли, — прошептала она.

— Мы объявили тревогу. Дорожная полиция уже оповещена, на шоссе установлены заставы. Не волнуйтесь. Сделаем все возможное и невозможное, чтобы его разыскать.

Он не сказал Паоле, что двадцати минут общей растерянности, вернее паники, похитителям вполне хватит, чтобы оторваться от преследователей. Руссо хмуро огляделся, увидел Пьерантони и кивнул ему, отчего очки снова сползли на нос.

— Послушаем швейцарцев, — вздохнув, сказал он. Когда семья подошла к ним, Руссо велел двум Дедам Морозам снова надеть парики.

— Вы говорите по-французски? — обратился он к красивой пышной швейцарке.

— Немного. Но мы немцы из Страсбурга, — уточнила молодая женщина и сама предложила быть переводчиком в разговоре Руссо с тремя детьми.

Руссо вытер вспотевший затылок и растерянно посмотрел на немку. Пьерантони понял, что Руссо предпочел бы сам поговорить с мальчишками, но, увы, не знает немецкого языка.

— Я по-немецки говорю, хотя и не очень хорошо, — вмешался Пьерантони. «Хотите, Руссо, я с ними побеседую?

— Отлично. Попробуйте. Из прямого разговора всегда можно извлечь куда больше сведений. Только не напугайте их.

Предупреждение оказалось излишним. Двое мальчишек — третьего, совсем кроху, мать держала на руках — явно восприняли свое первое путешествие за границу как сплошные увлекательные приключения. Они смело поглядели в глаза Пьерантони, готовые помочь храброму шерифу, который поднял их и поставил на прилавок отделения, где продавались плюшевые и всякие другие мишки-игрушки.

— Ну, расскажите мне о том Деде Морозе! — весело поощрил их Пьерантони. Один из мальчишек, поменьше ростом, тут же показал на более высокого из двух Дедов Морозов и уверенно сказал:

— Это был он.

Пьерантони недоверчиво поморщился.

— Да, да! — не отступался мальчуган. — У него голубые глаза.

И верно, у высокого Деда Мороза, который утверждал, что развлекал этих мальчишек, были голубые глаза.

— А вы поняли друг друга?

Мальчишки хором ответили.

— Да, он здорово говорит по-немецки.

— Дед Мороз скромно объяснил, что он действительно прилично знает немецкий, так как ведает закупкой игрушек в Германии.

Руссо наклонил голову и принялся рассматривать свои ноги. Остальное его, казалось, не интересовало.

— Значит, — сказал он наконец, — из вас двоих никто не разговаривал с малышом в голубом пальтишке и белых гетрах?

Оба Деда Мороза решительно ответили «нет».

Мальчуганы, стоявшие на прилавке, вовсю разглядывали кудри своих Дедов Морозов и тайком толкали в бок матерчатых пуделей.

— Du bist symphatischer als der andere! — воскликнул старший из мальчуганов.

— Что он сказал? — спросил Руссо.

— Говорит, что я лучше его. — Дед Мороз номер один показал на коллегу.

— Почему? — удивился Пьерантони.

— Тот, другой, не захотел с нами играть и толкнул меня!

Пьерантони перевел. Глаза его блестели.

— Видите, майор, что говорит этот мальчуган.

Руссо кивнул, ничуть не удивившись.

— Я сразу подумал, не было ли еще и третьего Деда Мороза.

— Теперь все ясно. Так легче всего подойти к малышу и незаметно его увести.

Паола всхлипнула. Она вынула платок и стала судорожно сморкаться.

— Та же борода, тот же парик, та же красная шуба, — пояснил майор в ответ на немой вопрос Пьерантони.

— Вы и сами, при желании, можете мгновенно превратиться в Деда Мороза.

И верно, «Ринашенте» продавал полную «униформу» Деда Мороза для тех отцов, которые дома собирались продолжить со своими детьми предрождественскую игру. Они знали все поступки своих отпрысков за год и могли учинить им самый настоящий семейный допрос.

Увы, от немецких мальчуганов добиться удалось немного. Когда они увидели в толпе Деда Мороза, бросились ему навстречу — такого красивого старика они еще не видели. Но он оттолкнул их и прошел дальше. Немного спустя им удалось поймать другого Деда Мороза, очень веселого и доброго. Нет, они не помнят, какие были глаза у первого Деда Мороза, он на них даже не взглянул. В своей красной шубе он промчался как гоночная машина — похоже, очень торопился.

Везти домой убитых горем Шпагу и Паолу пришлось Пьерантони. Да еще потом на вилле подбадривать плачущую Анджелу и вконец испуганного Валенцано. Шпага позвонил домой еще из магазина в слабой надежде, что кто-то отвез мальчика на виллу, ведь адрес тот знал наизусть уже с двух лет.

— Не занимайте обе линии, доктор Валенцано, предупредил Пьерантони. — Теперь нам остается ждать, когда они позвонят и потребуют выкуп.

— Но он же такой маленький, мой Маттео! — всхлипнула Паола. — Такой маленький!

— Синьора, дети легче взрослых переносят подобные вещи. В свои три года он едва ли поймет, что с ним случилось. Скорее подумает, что это забавное приключение, — утешил ее Пьерантони.

Вдруг зазвонил телефон.

Все вздрогнули словно от внезапного удара хлыстом и переглянулись.

Телефон Шпаги не значился в телефонной книге, но можно было догадаться, что начнут звонить испуганные до смерти родные, друзья — в знак солидарности, коллеги — из жалости.

Сплошь бесполезные звонки, а ведь никак нельзя занимать обе линии.

К телефону подошел Шпага — звонила теща, которая еще ничего о похищении внука не знала.

Пьерантони пришлось прийти Шпаге на помощь. Он взял трубку и сказал плачущей в телефон старой женщине, что отныне по этому номеру будет отвечать полиция и чтобы она не волновалась. Если будут какие-либо новости, ей тут же сообщат. А пока пусть никому не рассказывает о случившемся и больше не звонит. Он надеется, что синьора все поняла? И повесил трубку.

— Останетесь у нас? — спросил Шпага. — Перекусить не хотите?

Пьерантони отказался.

— Я побуду здесь всего с полчаса — дождусь доктора Руссо, он отдаст приказ прослушивать ваш телефон. Может, это займет и больше времени. Сегодня бастуют телефонистки. Что ни день, то забастовка!

13

Пьерантони не терпелось вернуться в кабинет, чтобы продолжить графологическое сравнение писем. А вдруг эти анонимные письма и есть ключ к разгадке всей истории! Найти отправителя писем стало делом неотложным.

Искать ему пришлось недолго.

Марина Кампателли, шестая в группе, заполнила свой опросник тем же красивым почерком, каким отличались оба анонимных письма. Те же округлые буквы, то же малюсенькое «д» в названии родного города Арма ди Гаджа и те же «I» без точки сверху. Он вновь пробежал глазами все данные.

Марина Кампателли в замужестве Гаффури, двадцати двух лет, домашняя хозяйка, ее хобби — итальянская живопись эпохи наивысшего расцвета. Участвует в конкурсе до книге Джорджо Вазари «Жизнеописания».

Несмотря на блестящие ответы на репетициях, она на конкурсе беспрерывно ошибалась. Наверно, она и есть автор писем. Где находится улица Атене, 19, он не знал и запросил данные в оперативном зале.

— Она пересекает улицу Пальманова.

Пьерантони как током ударило. Так с ним случалось всегда, когда он выходил на след. Он схватил трубку и набрал номер Шпаги. Телефон был занят, черт бы их всех побрал!

На третий раз ему своим загробным голосом ответил Валенцано. Он сказал, что и родные, и друзья, и коллеги продолжают звонить, хоть их и просили этого не делать. Они, правда, стараются говорить как можно короче.

— Передаю трубку синьору Шпаге, — услужливо сказал он.

— Вы помните Марину Кампателли? Она отвечала по «Жизнеописаниям» Вазари.

Он помнил — давняя история, синьора потерпела полное фиаско. Понятно, что она разозлилась. Эти дамочки, когда проигрывают, сразу сникают. Она уходила чуть не плача и ни с кем не попрощалась.

— Еду к ней, — объявил Пьерантони.

В трубку донесся вздох и взволнованный шепот.

— Но как могла молодая женщина, к тому же хрупкая, убить железной палкой Эфизио и увести Тео, переодевшись Дедом Морозом?!

— Ну, в Деда Мороза она прекрасно могла нарядиться. И вовсе не обязательно, что действовала она одна… А главное, эта хрупкая молодая женщина живет на улице, перпендикулярной улице Пальманова, синьор Шпага. Вам это ничего не говорит? Как только вернусь, позвоню. Вашей жене, надеюсь, лучше? Скажите ей, что мы, пожалуй, на верном пути. До скорой встречи.

Целых полчаса ушло на то, чтобы связаться с помощником прокурора и разыскать старшего сержанта Салуццо, который мотался по улицам Милана, хотя должен был находиться в оперативном зале.

В полицейскую машину они забрались только в четверть четвертого. Пьерантони сел за руль.

— Какого черта тебя никогда не бывает в управлении? — упрекнул он Салуццо.

Старший сержант, немолодой уже человек, отличался своей сдержанностью.

Но тут он вдруг вспылил, чем немало удивил Пьерантони.

— Пришлось заменить Бернаскони. Он в больнице, ему демонстранты разбили нос. На улице Ларга, они там камешками бросались. И вот еще что, если меня укокошат — никаких цветов и венков от этих крокодилов из министерства внутренних дел. Понятно, лейтенант Пьерантони? Меня на время отправили в отряд по поддержанию общественного порядка. Их там человек двести, со мной стало двести плюс один. Против тысяч десяти героев, вооруженных всего лишь револьверчиками, камнями да еще древками от знамен, обшитыми железом. Ох, и увесистые эти древки!

Мы же, злобные фараоны, решаем вечную проблему — защищаться или не защищаться? Но результат-то один — будешь защищаться, угодишь под суд, не будешь защищаться, начальство обвинит хотя бы в том, что не применил оружие в целях самообороны.

Все это он не сказал, а выпалил.

От изумления Пьерантони включил максимальную скорость, и машину рвануло в сторону.

— Э, не горячись, Салуццо! — пожурил его Пьерантони. — Признайся, ты так распалился потому только, что не успеваешь купить рождественский подарок жене!

Салуццо, человек по натуре добродушный, при упоминании о жене и рождественском подарке сразу помягчел.

— А ты что подаришь жене? — спросил он.

— Ночь любви, если только меня не отправят дежурить, — усмехнувшись, ответил Пьерантони. Его все эти приготовления к рождеству не на шутку пугали, и он мечтал заснуть в декабре, а проснуться шестого января и увидеть у постели Снегурочку. Он сбавил скорость и стал еще пристальнее следить за дорогой. Темнота уже подбиралась к домам, и без того почти утопавшим в туманной дымке.

— Ну и дура! — процедил он сквозь зубы. Дурой он обозвал Марину Кампателли, в замужестве Гаффури, из-за которой ему приходится ехать в эту грязную дыру — улицу Пальманова.

— Хорошо, если бы эта Марина оказалась ни при чем, — поддел его Салуццо. — Не можешь же ты упечь ее за решетку только за то, что она написала пару глупейших писем с угрозами. В худшем случае ее заставят уплатить двадцать тысяч штрафа. Поистине страшное наказание при нынешних-то ценах! — Он покачал своей круглой головой с коротко остриженными, начинающими седеть волосами.

Дом номер 19 оказался одним из дешевых, недавней постройки «народных домов». На подоконниках — увядшие от холода цветы в вазах. Парадная дверь оказалась незапертой, и это уже обрадовало Пьерантони — не придется рассказывать по домофону всякие байки, чтобы тебя впустили.

Одолев два этажа, они увидели на синей дверной табличке фамилию Гаффури.

Дверь им открыла приятная блондинка, чем-то напоминавшая хищную птицу, быть может, из-за слегка удлиненного носа и тонких губ. А в остальном совсем даже ничего, хоть и худая, как сказал Шпага. Она смотрела на двух незнакомцев в полной растерянности, как, наверно, глядит сова, ослепленная автомобильными фарами.

— Вы синьора Марина Кампателли, по мужу Гаффури?

Салуццо задал свой вопрос грозным голосом, просто так, по привычке. Показал служебное удостоверение.

— Мы из полиции, синьора.

Она молча посторонилась и дала им пройти. Из соседней комнаты мужской голос спросил:

— Кто там, Марина?

И так как Марина ничего не ответила, Салуццо и Пьерантони пошли на голос и очутились в кухне.

— Полиция, — сказал Салуццо, на этот раз преднамеренно суровым голосом. Коренастый, с длинными иссяни-черными волосами молодой человек, чинивший стул, — в руке он держал молоток и гвозди, — вполне мог быть тем Дедом Морозом или убийцей.

— Вы муж этой синьоры? — спросил Пьерантони.

— Гаффури, Риккардо, — назвал себя молодой человек, так и не встав со стула. Обычно вначале фамилию, а лишь потом имя называют бывшие солдаты, недавно отслужившие в армии, отметил про себя Пьерантони.

— Придется отвезти вас обоих в полицию, — сообщил Салуццо. Тем временем Пьерантони быстро обошел квартиру — очень маленькую, две комнаты, коридор и кухню, обставленную секционной мебелью.

— Сначала объясните, по какой такой причине? — твердо, с вызовом ответил Гаффури Риккардо. Он поднялся и, не выпуская из рук молоток, подошел к Салуццо. Тот невольно схватился за кобуру пистолета.

— Угрозы, убийство, похищение малолетнего ребенка, — объявил Пьерантони с порога.

Риккардо Гаффури положил молоток на стол и посмотрел на жену. Она стояла, прислонившись к степе, бессильно уронив руки.

— Убийство и похищение. Да вы что, с ума сошли? — воскликнул он, переводя удивленный взгляд с одного полицейского на другого.

— Ну, скажи же им, скажи им, Марина.

Марина внезапно разрыдалась.

— Я так и знала! — всхлипнула она. — Так и знала!

А потом все смешалось. Марина сотрясалась от плача и что-то бессвязно шептала. Ее муж, путаясь в словах, объяснил, что да, письма с угрозами Марина писала от обиды, из желания зло подшутить над этим Шпагой, который так любит на глазах всей страны издеваться над человеком.

К убийству его шофера они не причастны. И какое еще там похищение? Кого?

— Значит, об убийстве вы знали? — обронил Пьерантони.

— Конечно, знали, слышали об этом по телевизору, прочитали в газетах. — Да к тому же произошло оно в нашем квартале. Потому мы и перестали посылать дурацкие письма — решили, что это небезопасно.

— Ах небезопасно! — с мрачной усмешкой повторил Пьерантони. Оп-то думал, что напал на след преступников, а угодил в зловонную яму, где затаились мстительная гадючка с хорошим почерком и наглый осел.

— Где вы были сегодня между десятью и двенадцатью часами? — сурово, но без всякой надежды на удачу спросил он. Эта супружеская пара не показалась ему такими уж искусными актерами, чтобы разыграть неподдельное изумление. Они покорно и точно ответили на вопрос. Риккардо был на заводе, работы мало, и он пробыл там всего половину смены. Марина была до двух часов в детском саду, где она работает воспитательницей.

— Разве вы не домохозяйка? — спросил Пьерантони, вспомнив запись в ее картотеке.

— Я нашла работу два месяца тому назад. На ползарплаты мужа не проживешь.

Наконец-то она успокоилась.

Ни Риккардо, ни Марина не спросили, почему у них требуют доказать свое алиби именно в этот день.

— Ну, поехали? — угрюмо сказал Салуццо.

— Так и впрямь нас забираете? Из-за какой-то глупой выходки. Да меня потом с работы уволят!

Тон из наглого стал просительным.

— Если вы ни в чем таком не виноваты, мы вас вскоре отпустим, — пообещал Пьерантони.

В машине он примостился на заднем сиденье между супругами Гаффури. За руль сел Салуццо.

— Я попаду на площадь Сир Рауль, если сверну на первую улицу по правой стороне? — спросил он у Пьерантони.

— На той улице одностороннее движение, — вмешался Риккардо Гаффури. — И потом, вы едете в противоположном направлении. Вам надо свернуть налево у проспекта Падова и ехать вдоль железной дороги. Затем, в конце улицы Эстерле, есть подземный проезд, он и приведет вас прямо к площади Сир Рауль.

Салуццо включил зажигание, а Пьерантони под стук мотора стал упорно вспоминать, не на улице ли Эстерле нашли Пиццу убитым.

Нет, на перекрестке улиц Пальманова и Камбини. И все же с этой незнакомой окраинной улицей у него были связаны какие-то неприятные ассоциации.

В конце улицы Падова был светофор. Горел красный свет. Рядом со светофором находился газетный киоск, там были выставлены свежие, послеполуденные выпуски. Через стекло Марина увидела, как в соседней машине двое за десять секунд вынужденной стоянки успели обменяться несколькими поцелуями. И тут в глаза ей бросились заголовки газет.

— О господи, — простонала она. — О господи!

Тогда на киоск посмотрели и остальные. Черные огромные заголовки первых страниц газет гласили:

«Похищен сын Жана Луи Шпаги! Быть может, он тоже убит, как Пиццу! Судорожное ожидание звонка с требованием выкупа».

Машина сзади пронзительными гудками напомнила, что уже загорелся зеленый свет.

Салуццо рванулся вперед. В машине все молчали. Пьерантони не выдержал и процедил сквозь зубы «шакалы», но относилось это скорее к журналистам, чем к похитителям.

— Протокол допроса этих двух голубков ты, Салуццо, сам составишь, сказал Пьерантони, когда они прибыли в Центральное полицейское управление на улице Фатебенефрателли. Отвел Салуццо в сторонку и вполголоса добавил:

— Может, у них есть сообщник или же они сами разыгрывают комедию. Нажми на них посильнее. Не очень-то я верю в случайные совпадения.

В кабинете на третьем этаже управления, который он делил с коллегой Сарачено, никого не было. Это даже обрадовало Пьерантони. Ему предельно надоели бесконечные жалобы Сарачено на проклятую службу, а главное, на жену, дочь и тещу, которых он глубоко презирал. Так глубоко, что твердо уверовал — красивых, порядочных женщин не существует в природе. А если и увидишь на экране красотку, так ведь это — одна «химия», чудеса косметики.

— София Лорен, Клаудия Кардинале, Сильвия Кристель, Антонелли — сплошные энге.

— Энге? — удивлялся Пьерантони.

— Ну да — надувные груди. А у Вирны Лизи зубы, думаешь, натуральные, свои?

Пьерантони, чтобы не разувериться, что у людей бывают свои красивые белые зубы, всякий раз приходилось вспоминать чудесные зубы отца.

На письменном столе рядом с грудой бумаг лежала записка «15 часов 25 минут. Срочно позвоните секретарю майора Руссо».

Он взглянул на часы — без четверти пять.

От сержанта Сенаторе из оперативного отдела он узнал, что похититель наконец-то позвонил на виллу Шпаги. Майор Руссо и капитан карабинеров Цаполла давно уже прибыли на виллу и ждали его, Пьерантони.

— Еду, сию минуту еду.

Он позвонил в диспетчерскую и предупредил, что на время отбывает. Затем вызвал по телефону Салуццо.

— Они объявились, — сообщил он. — Еду к Шпаге. Как дела с этими двумя?

— Подожди, я тебе через минуту перезвоню.

Пьерантони весь напрягся — раз Салуццо пошел звонить ему из другого кабинета, значит, кое-что интересное он из супружеской пары выжал. Не успел он этому порадоваться, как зазвонил телефон.

— Выплыло одно имя — Джанни Кормани, друг дома, он знает об анонимных письмах. Безработный, из так называемых бунтарей.

— Немедленно его разыщите. Но будьте осторожней — может, он и спрятал малыша в своем доме. Хотя нет, лучше всего возьмись за это дело сам, лично. Как только найдешь, сообщи майору Руссо. Он на вилле Шпаги. Пусть потом он и займется этим «бунтарем». А я буду держать тебя в курсе дела.

— А с этими двумя как поступить? — простонал Салуццо. — Они просятся домой, баиньки.

— О, какие остроумные. Ты их держи и не отпускай, пока не разыщем и не допросим Джанни, друга семьи. Жду от тебя вестей, Салуццо.

14

Вилла Шпаги походила сейчас на лайнер, подающий сигналы SOS. Шпага и Валенцано, каждый по своему телефону, обещали вексели, закладные, драгоценности в залог, просили взаймы денег под крупные проценты.

На диване рядом с Паолой, уронив руки на колени и со страхом озираясь вокруг, сидела неподвижно бабушка Тео, пожилая, вовсе не молодящаяся дама.

Капитан Цаполла только что ушел. Руссо казался псом, который рвется с цепи.

— Сколько они потребовали? — шепотом спросил у него Пьерантони.

— Триста миллионов.

— Не так уж и много! — изумился он.

— За четыре часа, когда все банки закрыты, и столько не соберешь.

Он показал на Шпагу и Валенцано, о чем-то договаривавшихся по телефону.

— Они позвонили в Лугано, там в банке у Шпаги есть счет. Но швейцарцы точны как их швейцарские часы — если банки уже закрылись, то их ни за что не откроют. А эти типы требуют доставить выкуп сегодня же вечером.

— Вызов зафиксировали?

— Узнаете все в кабинете Шпаги.

Шпага уставился на Пьерантони, обнажив зубы в ядовитой усмешке. Ждал второго вопроса, и Пьерантони его задал, заранее, однако, зная, что поворачивает нож в уже и без того кровоточащей ране.

— Откуда звонили? — все же рискнул он.

Эти господа телефонщики не торопились. Ведь еще не бывало, чтобы требовали выкупа прямо в день похищения. А этот типчик взял и позвонил, когда мы еще не были готовы. Хорошо хоть, что больше звонков не было… Если б я не подсоединил телефон к магнитофону Шпаги, мы бы и записи не имели.

В кабинете Пьерантони включил магнитофон. Раздался шепчущий голос — похититель явно говорил, поднеся ко рту платок, и говорил на чистом итальянском языке.

— Сообщение для Шпаги. Сегодня вечером в половине девятого сядете в серую «ланчу» с номерным знаком МИН 12426, стоящую у дома пять на улице Бенедетто Кроче. С собой возьмете триста миллионов в старых купюрах, по десять тысяч лир.

В «бардачке» у руля вмонтирована рация, настроенная на ту же волну, что и наш передатчик. Включите рацию, нажав рычажок справа от нее. Кодовые слова: Джиджи Шпага. Точную дорогу вам укажут по радио. Полиция не должна подходить к припаркованной «ланче» и следовать за ней в пути. Если полиция не вмешается, ребенка вам возвратят завтра.

Потом Шпага отчаянным голосом зашептал, что банки уже закрыты, что он не в состоянии так быстро собрать триста миллионов, но похититель прервал его:

— Для господина Шпаги банки откроются, — и повесил трубку.

Черт побери, длинный, долгий разговор. Удалось бы его подслушать сразу, похитителя вполне можно было бы схватить прямо у телефона! Но Пьерантони подумал, что рации полицейских машин смогут легко перехватить радиоприказы.

Вернувшись в гостиную, он и сказал об этой своей идее Руссо.

— Нет уж, вы в это дело не вмешивайтесь! — накинулся на них Шпага. Он положил трубку — по щекам его обильно тек пот.

— Охранять меня надо было раньше! — На левом виске у него забилась жилка, и лицо вдруг стало нервно подергиваться.

Руссо и Пьерантони промолчали. На ком-то он должен был выместить весь свой гнев. Это хорошо, когда человек может выкричаться.

— Собрать нужные деньги удалось? — мягко спросил Пьерантони.

— Их принесет директор финансового агентства. — Шпага посмотрел на часы.

— У нас еще есть время, сейчас без пяти шесть. А вот как насчет этой «ланчи»?

— Она с обеда стоит в условленном месте, — успокоил его Руссо. — Мы проверили номер — машина похищена сегодня утром у человека, припарковавшего ее на Северной привокзальной площади. Я послал туда агента в штатском. Он будет наблюдать за машиной, не подходя к ней близко, хотя наверняка эти типы тоже за ней «присматривают». Будет самой настоящей трагедией, если какой-нибудь мелкий жулик ее украдет.

— Кто был дома, когда позвонили похитители? — < спросил Пьерантони у Шпаги.

— Все до одного: майор Руссо, тот капитан карабинеров… Моя жена, теща. И потом Анджела — в дверях. Валенцано, он провожал врача. Паоле стало плохо… Сами понимаете…

Он тоскливо поглядел вокруг. Внезапно у него начался нервный тик, и он никак не мог унять дрожь.

— Синьор Шпага, вам бы и самому не мешало принять успокаивающее средство, — посоветовал ему Пьерантони.

— Не могу. Деньги я отвезу лично.

И он поспешно поднялся, словно должен был сделать это тут же.

Стал расхаживать по комнате, погладил по голове Паолу, откинувшуюся на спинку дивана. Она, похоже, немного успокоилась.

Ее мать тоже вела себя очень хорошо, лишь губы ее беспрестанно шевелились, шепча молитву.

— А пока мы нашли авторов анонимных писем, — сказал Пьерантони, желая подбодрить Шпагу. Шпага кинулся к нему так, точно его подбросило пружиной.

— Значит, Тео у них!

Пьерантони усадил его в кресло. Сейчас ему впервые стало искренне жаль Жана Луи Шпагу.

— Вряд ли, синьор Шпага. Речь идет о той молодой женщине, что участвовала в конкурсе по Вазари. Я вам говорил о ней по телефону, помните? Она и ее муж находятся в Центральном полицейском управлении. Мне они показались двумя неумными «мстителями». Единственную надежду мы возлагаем на поимку их сообщника, причастного к этой буффонаде с письмами. Пока, однако, неясно, — фанфарон он или же убежденный сторонник насилия. Но под судом и следствием не состоял.

— А он сам что говорит?

— Кто он?

— Этот их друг?

— Мы до сих пор его не схватили, его имя и выплыло-то всего час назад. Его разыскивает сержант Салуццо.

Шпага прищурился, побледнел. Пьерантони опередил его.

— Не бойтесь, не бойтесь. Салуццо будет действовать с величайшей осторожностью и постарается его не вспугнуть. Его задача лишь найти этого типа и доложить обо всем майору Руссо.

Шпага посмотрел на Руссо и покачал головой.

— Какое отношение он имеет к обидам той девицы?

Руссо сердито прорычал:

— Эти бродяги рады любому предлогу. Порой и пред-лога-то нет, тогда они его изобретают сами, чтобы предаться насилию, разбою, грабежам. Наша долготерпимость породила эту породу вандалов!

Резко зазвонил телефон, и этот зеленый округлый аппарат сразу приковал к себе всеобщее внимание.

В наступившем гробовом молчании Валенцано снял трубку.

— Синьора Шпага, вас! — сказал он тихо.

Паола не в состоянии была подняться с дивана.

— Кто звонит? — в один голос спросили Руссо, Шпага и Пьерантони.

— Синьора Лупис, — ответил Валенцано. И поглядел на Паолу.

— Я сам с ней поговорю, — сказал Шпага, поднялся и схватил трубку.

— Шпага у телефона.

Он слушал мадам Лупис и беспрестанно кивал головой.

— Благодарю вас, синьора. Сердечно вас благодарю. Да, скажу жене.

Только тут Паола подняла голову.

— Она говорит, что Тео жив и здоров и что скоро он к нам вернется.

Оба полицейских не на шутку встревожились.

— Синьора Лупис — гадалка на картах, — шепотом объяснил им Валенцано.

— Ну тогда все в порядке! — с кривой усмешкой заметил Руссо. Снова наступила гнетущая тишина. Казалось, все заснули и им снятся кошмарные сны. Всем вспомнилось недавнее похищение пятилетней Луизеллы Кастельнуово. Эту рыжую, вихрастую девчушку с доверчивым взглядом нашли на дне озера Идро, хотя за нее и был уплачен выкуп в два миллиарда лир.

Полиция организовала гигантскую охоту за бандитами, и теперь убийцы сидят за решеткой. Все, кроме проклятого главаря банды, которого таинственным образом кто-то сумел в последний момент предупредить о грозящей опасности.

Неужели всего через несколько месяцев другая банда может вновь совершить столь жестокое преступление? Та банда вызвала всеобщее возмущение, и на время даже утих народный ропот из-за того, что правящий класс занят не общенациональными делами, а внутрипартийными распрями.

Наконец явился финансовый агент, сухопарый человек с запавшими глазами на тощем лице. Он все время оглядывался по сторонам с жадным любопытством, которое, как ни старался, скрыть был не в состоянии. Все сгрудились вокруг него — создалась хоть какая-то видимость деятельности, и слегка ослабело огромное внутреннее напряжение.

Шпага подписал несколько векселей. Финансовый агент с притворно-грустным видом спросил, не может ли он быть еще чем-либо полезен. Его вежливо отвели в кабинет Валенцано.

— Слова похитителя насчет инструкций по радио вызывают у меня подозрения, — обратился Руссо к Пьерантони. — Если ты не полный кретин, то нетрудно понять, что любая полицейская рация легко засечет эти радиоприказы. Да, но не станут ли они вести передачу на ультракоротких волнах? — возразил он сам себе. — Предположим, на 27 мегагерц, и… Пока мы будем искать, на какой волне они работают, они передадут свои инструкции и отключатся. А потом попробуй их снова поймать.

Пьерантони досадливо прикусил губу.

— Узнать бы, что у них за передатчик на «ланче»! Может, уоки-токи. Тогда среди наплывающего уличного шума и шуток остряков Шпага может и не расслышать голос бандита. Думается, указания будут поступать из другой машины, следующей тем же маршрутом. Так что слежка становится…

Шпага снова вмешался в разговор, визгливо выкрикнув:

— Ни о какой слежке не может быть и речи! Не хочу рисковать, ясно вам? Охранять меня нужно было раньше.

Как будто возможно заранее все предусмотреть.

— Преступников начнете искать потом. Пока Тео у них в руках — никаких действий!

Он в двадцатый раз взглянул на часы.

— Ну я пошел, — объявил он.

Руссо и Пьерантони переглянулись. Они зримо представили себе, как будет ехать машина, направляемая по радио, за рулем которой сидит человек с подергивающимся от нервного тика лицом.

— Не лучше ли будет послать кого-либо другого, синьор Шпага?

— Вас в любую минуту может хватить удар. Разумнее бы послать, ну скажем… Валенцано, — дружелюбно посоветовал майор Руссо.

— О сыне я сам должен позаботиться! — воспротивился Шпага.

— Ну а если вас по дороге кто-либо узнает? Любопытных кретинов на улицах Милана полным-полно. Вдруг они остановят вашу машину? К примеру, у светофора, чтобы выразить вам свою любовь и сочувствие. Тогда мы рискуем потерпеть полную неудачу. Как вы думаете, Валенцано?

— Если надо, я готов поехать, — ответил Валенцано с мрачным видом. Он крепко сжал челюсти, но его хоть не трясло мелкой дрожью.

Шпага посмотрел на Паолу, которая, в свою очередь, внимательно разглядывала мужа. Да, он в полнейшей растерянности, напуган, напряжен как струна, которая вот-вот лопнет!

— Пошли Валенцано, — прошептала она.

— Ну вот и хорошо. Поедете вы, Валенцано, — решил Руссо. — Ведите машину спокойно и строго следуйте всем указаниям похитителей. У нас поблизости стоят наготове пять машин. Они наверняка перехватят все указания и будут следовать за вами на почтительном расстоянии. Но никаких действий не предпримут. Охота за ними начнется, едва вам вернут ребенка. Не проявляйте инициативы и бессмысленного героизма! Вам все понятно?

Он вручил Валенцано чемоданчик с деньгами п тихонько подтолкнул его к двери.

Валенцано подошел, однако, к дивану, на котором ря-дышком сидели супруги Шпага и бабушка Тео.

— Не волнуйтесь, — обратился он к ним. — Все будет хорошо.

Постоял с минуту, ожидая от них слов одобрения или совета. Но лишь Шпага слегка кивнул головой. И тогда Валенцано направился к выходу вместе с Руссо и Пьерантони.

В этот момент раздался телефонный звонок, заставив каждого испуганно вздрогнуть.

Валенцано оказался ближе всех к столику. Он поставил чемоданчик, схватил трубку и сразу же радостно кивнул.

— Звонят вам из полицейского управления, — сказал он майору Руссо.

Из односложных ответов майора ничего не понял даже многоопытный Пьерантони. Он подумал, что, может, Салуццо сообщил какие-то новые сведения о разыскиваемом им Джанни Кормани и мысленно одобрил такую скрытность.

— Я скажу ему спасибо, — заключил Руссо, глядя на Пьерантони. Это укрепило уверенность Пьерантони в том, что звонил Салуццо.

— Нет у нас, полицейских, ни минуты покоя, — вздохнул Руссо, кладя трубку с таким видом, словно звонок не имел никакого отношения к делу Шпаги.

— Ну, Валенцано, вперед! Мы останемся в машине, стоящей у ворот, оттуда мы сумеем перехватить по крайней мере первые приказы похитителей. Остальные полицейские машины поедут за вами по улицам, — пояснил Руссо. — Еще раз настоятельно рекомендую вам, дотто-ре, — не теряйте присутствия духа и не вздумайте действовать по собственной инициативе. Желаю удачи!

Они стояли за воротами и смотрели, как Валенцано пешком отправился к серой «ланче», припаркованной на соседней улице в каких-нибудь пяти минутах ходьбы от виллы. Тьма никак не давала туману целиком окутать себя беловатым покрывалом. С каждой минутой туман густел, и они уже с трудом различали Валенцано, шагавшего по тротуару с черным чемоданчиком. А потом он и совсем исчез из виду.

Майор Руссо излил всю свою ярость в замысловатых ругательствах, а Пьерантони промолчал лишь из уважения к старшему по званию. Оба устроились на заднем сиденье полицейской «альфы».

Руссо включил рацию и вызвал машины, поставленные на перекрестках, все до одной немедленно ответили. Он стал быстро вертеть ручку, пробегая весь диапазон между 27 и 28 мегагерцами. В кабину «альфы» хлынула волна голосов, свистящих звуков, хлопков. Мужчина густым басом пожелал счастливого рождества двум мальчуганам, а те ответили тоненькими детскими голосками. Какая-то женщина возмущалась новыми косметическими масками.

— Эти ублюдки в салонах красоты применяют ЧВ. Да от него уборной несет. Ну прямо хоть мажь лицо но старинке — куриным желтком.

Руссо в бешенстве скрежетал зубами. Пьерантони взглянул на часы — двадцать минут девятого.

— Салуццо приходил? — спросил он у Руссо. Тот виновато поглядел на Пьерантони — конечно, приходил, просто он забыл рассказать.

— Он разыскал этого Джанни. У того железное алиби. Сегодня утром у него произошла ссора в баре. Его увезли на «скорой помощи» в поликлинику, где ему до самого полудня накладывали швы на рану. Правда, он признался, что сразу одобрил идею писать Шпаге анонимные письма.

— А убийство Пиццу?

— Он никогда шофера Шпаги в глаза не видел. Об убийстве узнал из тележурнала. И ему показалось, что это удобный случай, он так и сказал «удобный случай», чтобы и дальше грозить самому Шпаге смертью. Шпагу он ненавидит за то, что тот при его-то бездарности зарабатывает кучу денег за счет истинных трудяг. Неудача жены друга на телеконкурсе дала и ему повод малость повеселиться.

Из общего грохота выделился голос автомобилиста, который спрашивал, какая видимость на автостраде.

— Салуццо просил вам также передать, что из секретарской депутата парламента по телексу получены кое-какие любопытные сведения. Похоже, Пиццу был ярым сторонником крайне правых. Из Сардинии ему пришлось уехать, так как он там кое-что натворил вместе с другими экстремистами, и ему грозили отомстить. Но депутат парламента тем не менее утверждает, что Пиццу был вполне приличным человеком.

Громкий мужской голос заставил его мгновенно умолкнуть. Машина номер два, поставленная так, что могла наблюдать за «ланчей», если та двинется в северном направлении, сообщила, что серая машина проехала мимо. Полицейская машина бросилась вдогонку, постаралась не упустить «ланчу» из поля зрения. Поймать, однако, какие-либо радиосигналы на коротких или других волнах так и не удалось. Но водитель явно получил приказ, ведь он-то двинулся в путь.

Тут же Руссо обложил всю святую троицу сразу. Он связался с остальными машинами, отправил их в погоню и спросил, как идет радиослежение.

Никто ничего не услышал.

— Эти ублюдки нас облапошили!

Руссо корчился на стуле так, словно его укусила бешеная собака.

— «Ланча» миновала площадь Кеннеди, — доложила машина номер два.

Машина номер пять доложила, что она тоже идет вслед за «ланчей», медленно направляющейся к улице Гизалло.

Никаких радиосигналов так и не поступило. Если туман усилится, то следить за «ланчей» станет совсем трудно.

— «Ланча» выехала на автостраду, — сказал Пьерантони. Они склонились над картой, сличая маршрут.

— Бульвар Чертоза, теперь направляется к площади Аккурсио! — прокаркало радио.

— Площадь Аккурсио. Но, значит, она возвращается к центру!

Поступило еще несколько сообщений. Площадь Фиренце, теперь, кажется, движется к проспекту Семпионе. А потом серая «ланча» исчезла. Буквально растворилась в тумане.

Не переставая чертыхаться, Руссо запрашивал по радио одну за другой все пять машин слежения. Приказал продолжать патрулирование зоны и сообщать о любых подозрительных фактах.

— Поднимитесь в дом, Пьерантони. Скажите все Шпаге.

Сам он так и остался сидеть, согнувшись, на заднем сиденье машины, пытаясь понять, куда, черт побери, могла деваться серая «ланча».

Едва Пьерантони появился на пороге гостиной, четыре пары глаз впились в него испытующим взглядом. Он ощутил себя лично виновным перед ними за исчезновение «ланчи» и Валенцано.

— Мы… — начал он было. Но потом подумал, что нелепо обелять эту группу кретинов, потерявших из виду машину на широченном проспекте Семпионе.

— Они упустили из виду Валенцано на проспекте Семпионе.

— Так ведь за это время можно было бы… — еле слышно проговорил Шпага. Ему, бедняге, показалось, верно, что прошла целая вечность. — Они заставили Валенцано совершить полный круг. Вначале он направился к Северной автостраде, а потом ему приказали вернуться назад, в центр, не так ли, Пьерантони? Не дадите ли мне чего-нибудь выпить?

От волнения у него пересохло во рту. Пьерантони налил ему в бокал вина, но Шпага отрицательно покачал головой.

— Синьор Шпага, я сварю вам кофе? — робко предложила Анджела.

— Свари его моей теще.

Теща перестала молиться, сидела не шевелясь возле дочки, ошалевшей от транквилантов. Пьерантони сел рядом и ободряюще улыбнулся старой даме.

— Ничего плохого они ему не сделают.

— Увы, господь ниспослал нам это испытание, — ответила она с неожиданным смирением. — Все мы великие грешники.

Пьерантони заерзал в кресле. Он этих божьих испытаний не принимал, как не принял и утешений сестер-монахинь, когда ему в больнице «чинили» печень. «Господь выделил вас, господин лейтенант, раз подверг такой муке!» Нет, он не хотел, чтобы господь его выделял тем, что обрекал на инвалидность. А теперь он всем сердцем отвергал божье испытание для трехлетнего малыша за то, что Шпага, его жена и благочестивая теща совершают или совершили в прошлом грехи.

— Ну, возможно, и так, — пробормотал он, увидев, что старая богомолка ждет от него одобрения.

— Но вы делаете все возможное, да? — с тревогой спросила она. — Вы, карабинеры, смело выполняете свой долг… Ведь всевышний охраняет вас с небес!

— Возможно, и так, — повторил Пьерантони. Он не очень-то верил и в эту божественную защиту. И потом, ему вовсе не понравилось, что его приняли за карабинера. Ведь полиция делилась в стране на презираемые всеми органы государственной безопасности и корпус карабинеров.

Только всевышний не презирал ни тех, ни других и беспристрастно распределял неприятности между двумя соперниками. Вдобавок ко всему, он, Руссо, Фоа, Салуццо и их друзья почем зря честили и мадонну, и самого господа бога. Пьерантони подумал, что если б набожная старуха узнала об этом страшном богохульстве, она бы потеряла всякую веру в бравых полицейских.

Он вздохнул и улыбнулся ей открытой улыбкой карабинера. Потом налил себе виски и сел «дежурить» у телефона.

Оставалось только ждать. Оружие сильных духом и полицейских — терпение.

Обжигающий пламенем «Джон Уокер» и полная тишина помогли ему сосредоточиться.

Итак, безработный, друг Риккардо Гаффури, к похищению отношения не имел. Но, может, он участвовал в убийстве Пиццу?

Да, но тогда это два отдельных, не связанных между собой случая.

Ну а то, что супруги Гаффури и Джанни Кормани жили в районе Пальманова, могло быть простым совпадением. Там полно огромных домов, населенных эмигрантами. Может, Эфизио Пиццу отправился навестить односельчанина? На улицу Эстерле? Нет, скорее на улицу Камбини.

Что ему все время приходит на ум улица Эстерле? Он отпил еще глоток. Резко поставил фужер на столик, и тот глухо звякнул. Пьерантони схватил трубку и вызвал Салуццо.

— Послушай, сержант… да, да, майор мне все рассказал, но сейчас речь идет о другом. Сходи в мой кабинет, вызови Шпагу по телефону и свяжи его со мной. Похоже, я кое-что понял.

— Мне вот что пришло в голову, — объяснил он Шпаге, — политические взгляды Пиццу. Вы знали, что ваш шофер — фашист?

— Предполагал, — признался Шпага. — Ведь его рекомендовал депутат от неофашистской партии. Но если не считать его островной, что ли, горячности, мне ни разу не пришлось…

Его прервал телефонный звонок, и Шпага, извинившись, отошел к другому телефону. Тем временем Пьерантони стал давать инструкции Салуццо.

— Ты сидишь за моим столом, да? Очень хорошо. Возьми стопку бумаг — я их накрыл пепельницей, и разыщи среди них белую программку… Какая она по размеру? Ну, вдвое больше открытки. Это программа телеконцерта.

Он подождал. Салуццо перелистывал бумаги. Слышно было, как они хрустят. Но вот хруст и потрескивание прекратились, и в трубке раздался радостный голос Салуццо.

— Кажется, нашел. Читаю…

Да, да, это та самая! — воскликнул Пьерантони. — На последней странице я сделал пометки. Прочти мне их, пожалуйста.

Послушав с минуту, он возликовал.

— Вот, вот! Улица Эстерле. Все сходится. Возьми программу и приезжай.

Пьерантони посмотрел на часы — четверть десятого. Салуццо еще сидит у него в кабинете. Не исключено, что дело с выкупом и к ночи не закончится.

— Нет, не бери, сержант, бумаги, а оставь все на моем столе… Да, — и протокол допроса друга Коррадо Гаффури, и телекс депутата парламента.

Салуццо подтвердил, что так и сделает, и спросил, как идут дела.

— Секретарь Шпаги отвез выкуп четверть часа назад, — ответил он. — С минуты на минуту ждем его возвращения. Всего наилучшего, Салуццо! — оборвал он сержанта, не дав ему спросить, проследила ли оперативная группа за «ланчей».

15

Все кончилось внезапно.

Балайка вдруг вскочила и бросилась в коридор. Восклицания, вскрики, голос Анджелы! Голосок Тео. Все стояли у порога, смеялись, плакали, спрашивали и не получали ответа, отвечали, не дожидаясь вопроса.

Валенцано держал Тео на руках. Он был закутан в плед в желтую и коричневую клетку, и вид у малыша был такой, будто он только что проснулся — розовое личико, всклокоченные белокурые волосы, чуть капризный голос — ему хочется спать, а все кричат.

Бабушка взывала к потолку, благодаря всевышнего за чудо, отчего Пьерантони испытал к ней чувство брезгливой жалости.

— Вызови доктора Фассио, — сказал Шпага Анджеле, заливавшейся слезами. — Пусть немедленно приезжает.

Он взял сына из рук Валенцано и передал Паоле. Потом сел рядом с ней на диван и стал гладить ножки сына, вылезавшие из-под пледа.

Руссо говорил по телефону с Фао, агент в штатском пытался привлечь внимание Шпаги, подсовывая ему записку, но тот всякий раз отгонял его как назойливую муху.

У входа на виллу гул раздраженных голосов ясно свидетельствовал об отчаянной борьбе полиции с корреспондентами и фотографами, которым удалось прорваться через заграждение перед воротами. Валенцано о чем-то спорил с Пьерантони.

Шпага поднялся с дивана, подошел к Валенцано и протянул ему обе руки сразу.

— Спасибо вам, Валенцано. Вы спасли его, привезли целым и невредимым.

— Я был лишь посредником, — смущенно ответил секретарь.

— Давайте выпьем виски, — предложил Шпага, стараясь держаться как можно увереннее, хотя чувство растерянности не исчезало.

Руссо, не отходя ни на миг от телефона, описывал приметы фургончика, который надо разыскать любой ценой. Из прихожей больше не доносилось шума и криков — атака корреспондентов была отбита.

Паола протянула Тео мужу.

— Пойду в кабинет и позвоню по другому телефону, — сказала она.

— Доктор Валенцано, понимаю, что прошу вас об огромном одолжении, — обратился к секретарю майор Руссо. — Но нам нужно запротоколировать ваш рассказ в Центральном полицейском управлении. Тут важно не упустить ни малейшей подробности. И чем скорее мы сможем это сделать, тем лучше. Нельзя дать бандитам такое преимущество во времени.

— Иду. Сейчас же иду с вами. — От выпитого стакана виски у Валенцано на лице выступили красные пятна. — Я так перенервничал, — добавил он, — что мне самому надо выговориться! — Он погладил Тео по вихру, хлопнул по спине Балайку, которая, вся извиваясь, проводила его до двери, и, открыв ее, тут же мгновенно отпрянул назад, ослепленный вспышками блицев притаившихся в засаде фоторепортеров. Наконец он вместе с Руссо и Пьерантони все-таки пробился к полицейской машине.

Они промчались мимо парка с его побелевшими от тумана деревьями. В десять утра даже Милан казался почти безлюдным, провинциальным городом.

— Так вы говорите, что приказы слышали хорошо? — снова спросил Руссо, наклоняясь к Валенцано, сидевшему в кабине с Пьерантони.

— Довольно отчетливо. Я уверен, что отдавали их из машины, ехавшей за мной следом. Голос стал слабее, когда мимо проехал трамвай… Еще были всякие шумы. Но вы, надеюсь, слышали все отлично, без помех.

Руссо смущенно заерзал на сиденье.

— Мы ровным счетом ничего не услышали, — признался он.

— Как ничего? — Валенцано весь подался вперед. — Как ничего? — повторил он и с немым вопросом поглядел на Пьерантони. — Ну, вы не двигались, понимаю! Но ведь за мной шло несколько полицейских машин.

— Они тоже ничего не поймали по рации.

Валенцано смотрел на Руссо с явным недоверием. В разговор вмешался Пьерантони.

— Вы, Валенцано, так и не смогли рассказать толком, что за приемник был в «бардачке». Вы нажали на рычаг и все. Похитители наверняка настроили его на волну, на которой крайне сложно вести перехват. Надо думать, они многословием не грешили?

— Да, приказы были краткими — свернуть на такую-то улицу, дальше ехать по такой-то. Но каждый приказ повторялся дважды.

Пьерантони снова откинулся на спинку сиденья.

— Счастье еще, что вы хорошо знаете этот район! — воскликнул он.

— Это верно, — согласился Валенцано. — Я не знал только улицы сразу после площади Кеннеди.

— Улица Гизалло! — подсказал Руссо, который, казалось, помнил карту города наизусть.

— Да, да, ее. Никогда о такой даже не слыхал, к тому же из-за тумана я почти ничего не различал.

Валенцано высунулся из окна кабины и обнаружил, что туман поредел, — отчетливо была видна вся площадь Кавур, лишь в темной «пирамидке» ступеней он все еще хозяйничал вовсю.

До полицейского управления они добрались только в половине одиннадцатого утра. Пришлось въехать во двор в машине — иначе фотографы взяли бы ее штурмом.

— Сходи в зал пресс-конференций и скажи журналистам, что ребенок дома, что он жив и здоров. Тогда они, может, успокоятся, — приказал Руссо дежурному унтер-офицеру. Тот в ответ мрачно ухмыльнулся.

— Это они уже знают, майор. Коллеги с виллы Шпаги предупредили их, что вы вот-вот подъедете. Они жаждут подробностей.

Руссо поудобнее устроился в кресле за письменным столом.

— Передай им, что до утра никаких интервью не будет. — Он фыркнул. — Словом, не надо мешать нашей работе — она только начинается. С ответами справишься сам, а если тебя эти типы и запрут в конференц-зале, не беда!

Унтер-офицер ухмыльнулся, но довольно кисло. Валенцано сидел на краешке стула напротив Руссо и удивлялся — зачем еще и стенографист, когда на столе жужжит магнитофон.

Пьерантони стоял, прислонившись спиной к трубе парового отопления, и нервно курил «Мальборо».

— Расскажите нам все спокойно, еще раз, — обратился Руссо к Валенцано. Тот, поерзав на стуле, начал рассказывать.

— Идя к «ланче», я встретил только двух девушек и одного пожилого мужчину. С моей стороны других припаркованных машин не было; стояли ли машины на другой стороне, я разглядеть не смог. Ну, я сел в машину и увидел, что из «бардачка» торчит рация, и я…

— Каких она была размеров? — прервал его Руссо.

— Как уоки-токи… чуть побольше.

— А антенна?

— Если она и была, то очень короткая. Ведь я, как вы. знаете, ничего не трогал, кроме рычажка на левом боку рации. Сразу же послышался шум, но никаких приглушенных голосов не было. Все это время я очень боялся, что пропущу приказы.

Так я просидел минут пять. Вдруг прозвучал четкий голос: «Джиджи Шпага, поезжайте, но не быстро, и сверните на первую улицу справа». И вот я добрался до площади Кеннеди…

— Это был тот же голос, что передал «сообщение Шпаге» по телефону?

— Пожалуй, нет. Голос звучал нормально, а тот человек явно изменил голос, видно, приложив ко рту платок.

— Без всякого акцента? — задал вопрос Пьерантони. Валенцано пожал плечами и сильно помрачнел.

— Похоже, без акцента. Но ручаться не могу, знаете, меня трясло от страха, — с заметным раздражением ответил он. — Я думал, меня направят на автостраду, ведущую к озерам или к Бергамо. И потому, когда мне внезапно приказали повернуть назад и на большой скорости ехать к проспекту Семпионе, я растерялся.

Руссо перегнулся через стол.

— А теперь расскажите обо всем подробно, с того самого момента, как вы исчезли из поля зрения наших машин.

— Я покружил, как мне велели, по площади Фиренце и, миновав проспект Семпионе, выехал на следующую улицу Пьер делла Франческа. На втором перекрестке мне приказали повернуть направо и остановиться сразу вслед за фургончиком, припаркованным в самом конце спуска. Там меня ждали двое.

— Как они выглядели? — сказал Руссо.

— Оба с бородой и темными усами, в серых комбинезонах. Оба длинноволосые, с одинаковой стрижкой, ну прямо два брата-близнеца.

— Значит, они были в париках?

— Похоже, что так.

— Молодые? — подал голос Пьерантони.

— Да, молодые. Один из них открыл дверцу и навел на меня пистолет. «Ты не Шпага!» — воскликнул он. Ну, я вылез из машины и все объяснил. Второй взял чемодан с деньгами. Оба они зверски торопились. Ощупали мои карманы, тот, что с пистолетом, затолкал меня в фургончик, а второй стал раскатывать брезент. Наверно, он накрыл «ланчу» брезентом, чтобы люди решили, будто она давным-давно здесь стоит. Затем один из них сел за руль, а меня посадили сзади, рядом со вторым похитителем.

— Они говорили на чистом итальянском? — спросил Руссо.

— Говорил только тот, что с пистолетом, да и то лишь повторил дважды «быстрее, быстрее». Акцента я не уловил, но могу сказать с точностью, что он не южанин. Тот, что вел машину, сделал зигзагообразный поворот, и мы помчались назад по улице Пьер делла Франческа. Второй, что сидел справа от меня, положил чемодан на колени и стал пересчитывать деньги. Потом фургон свернул на какую-то улочку, затем на другую, я успел прочесть ее название, не то Сабателли, не то Сабатуччи, и остановился. Шофер выскочил, знаком велел мне вылезть, забежал назад, откинул борт фургончика, вернул-ля с каким-то свертком и сунул его мне в руки. Смотрю — это Тео, завернутый в плед. Малыш даже не проснулся. Тот тип снова сел за руль и вместе с сообщником умчался на бешеной скорости.

— Значит, «ланча» так и осталась там, накрытая брезентом? — спросил Руссо.

— Думаю, что осталась.

— А номер фургончика вы не запомнили?

Валенцано снова задергался, словно его укусила змея, и заелозил ногами по полу.

— О господи, еще и номер! Но вы хоть представляете себе ситуацию? Ведь я не Шерлок Холмс. Я неотрывно следил за каждым их движением — боялся, что они бросят меня и удерут с деньгами. Ну а фургончик, я вам это уже рассказывал, был маленький, светло-серый, без надписей на бортах, размером примерно с почтовые фургончики. Ну те, что развозят почту… — Он нахмурился и непроизвольно закрыл глаза. Было ясно, что он бесконечно устал. — Да, вспомнил… — добавил он, — на руле справа было написано ОМ.

Руссо наклонился и продиктовал по рации эти сведения патрульным машинам.

— Продолжайте, — обратился он к Валенцано.

— Собственно, это все. На той улице телефона не было, все парадные были закрыты, и позвонить я не мог. Я направился к углу, где горел свет. Тут я увидел такси и решил, что лучше вернуться прямо на виллу.

Он умолк.

В кабине воцарилась тишина.

Руссо открыл коробок и стал одну за другой ломать спички. Он соорудил из сломанных спичек пирамидку, и ему ужасно хотелось поджечь ее последней целой спичкой.

Пьерантони с силой тер пальцы. Он дотронулся до трубы рукой и испачкал ее в ржавчине и краске. По ассоциации идей спросил, были ли те двое в перчатках. Нет, без перчаток. Но тогда останутся отпечатки пальцев? Конечно, если только найдут фургончик и если те двое не позаботились их уничтожить. Руссо легонько пошевелил спичечную пирамидку, и она рухнула. Он вынул из ящика дорожную карту и разложил ее перед Валенцано.

— Очертите тушью ваш точный маршрут.

Пока Валенцано наносил маршрут движения, он осторожно спросил:

— Вы не откажетесь посмотреть несколько фотографий? Особых надежд, разумеется, нет, но все-таки. Так они молодые, да?

Он поручил стенографисту отвести Валенцано к сержанту Порлецца.

— Смотрите спокойно, не торопясь. Когда протокол будет готов, пришлю его вам для подписи. Если узнаете хоть одного, скажете сержанту. А когда вернетесь на виллу, передайте Шпаге, что завтра утром я к нему загляну.

Когда Руссо и Пьерантони остались в кабинете одни, Пьерантони с усмешкой сказал:

— Господин майор, я хочу дать показания.

Он всегда шутил, когда испытывал ярость от собственного бессилия. Случай вроде бы и простой, а подступиться не удается. Что и говорить, не помешала бы им и капелька везения!

— Меня в этой истории одно поразило — быстрота, с какой все протекало, — каких-нибудь десять часов. Это первый случай, когда похитители возвратили свою жертву в тот же день. У них словно земля под ногами горела.

Руссо поудобнее устроился в кресле и снова принялся сооружать пирамиду из спичек.

— Конечно, горела. Ребенок-то совсем маленький. Того и гляди заболеет, а то и копыта откинет.

Он криво усмехнулся, словно заправский циник. На самом деле он бесконечно радовался, что мальчуган уже дома. Когда он достраивал спичечную пирамиду, позвонили и сообщили, что «ланчу» нашли на улице Сальвио-ни. Она, как и говорил Валенцано, была накрыта брезентом.

— Тщательно осмотрите машину, — приказал майор Руссо. — И принесите мне рацию, вмонтированную в «бардачок».

Положил трубку и зло бросил Пьерантони:

— Все быстрее и быстрее! Похищение, выкуп, возвращение Тео, обнаружение машины, и все в течение одного дня. Так скоро и фургончик найдут, он окажется украденным у кого-то, и мы останемся с носом.

Пьерантони целиком с ним согласился. Какие-нибудь десять часов, да вдобавок все совершилось в одном районе: Сан Сиро, Семпионе, Северная Станция… Крайняя точка — «Ринашенте».

Он очистил пальцы от остатков грязи и ржавчины и вдруг выпалил:

— А вторая-то часть на противоположном конце города!

— Какая вторая часть? — не понял Руссо.

— Анонимные письма и убийство шофера.

Он перестал раскачиваться на стуле, поднялся.

— Подождите минуту, я только загляну к себе. В кабинете, на столе лежит протокол допроса третьего обвиняемого по поводу писем с угрозами. Ну, этого «храбреца» Джанни Кормани. А потом изложу вам одну свою версию насчет… — Его прервало стрекотание селектора — в «бардачке» «ланчи» никакой рации не обнаружено.

Руссо и Пьерантони лишь молча переглянулись. Они отправились в кабинет Порлеццы, где Валенцано все еще разглядывал фотографии.

Нет, при нем никто до рации не дотрагивался. Хотя он припоминает: сообщник того, что был с пистолетом, бросил под сиденье что-то вроде ящичка.

— Черт побери, почему этот Валенцано все сразу не вспомнил?! — возмутился Пьерантони.

— Да он такого страха набрался, верно, в штаны наделал, — мрачно изрек Руссо.

— Ну, я сейчас вернусь, — предупредил Пьерантони. Но вернулся он только через полчаса.

В своем кабинете он застал Сарачено. Того тоже задержали дела двух респектабельных синьоров, нечистых, однако, на руку.

Он подробно расспросил Пьерантони о деле Шпаги, и не ввести коллегу в курс дела было бы просто невежливо.

Когда он вернулся к Руссо, тот перечитывал письменные показания Валенцано. Он поднял глаза и вопросительно поглядел на Пьерантони.

— Джанни Кормани категорически все отрицает. Насчет похищения Тео у него железное алиби. Что же до убийства Пиццу, то он утверждает, будто в тот день играл на бильярде в баре. Но прошло больше недели, владелец бара и официант за точность его заявления не ручаются.

Он там постоянный клиент и всем им примелькался. Бар, между прочим, находится в том же самом районе! Салуццо этого Кормани пока задержал. Если удастся применить статью 238, то можно с санкции прокурора его и арестовать на месяц.

Пьерантони снова сел, закинул ногу на ногу и бережно потрогал пальцами мягкую кожу ботинок. Хорошие кожаные ботинки были его слабостью.

— А я бы повел поиски совсем в другом направлении, — продолжал он. Выдержал эффектную паузу и выложил свои главные козыри:

— Возможно, вам известно, что на предпоследней передаче Шпаги группка юнцов, которых он сам же и пригласил в студию, устроила кутерьму. По окончании конкурса я проверил это стадо наглых ослов и записал данные каждого — пусть не думают, что им легко сойдут с рук любые псевдодемократические выходки. «Он порылся в бумагах и вытащил программку.

— «Так вот. По-моему, это самые настоящие хулиганы. Правда, они клянутся, что узнали Шпагу во время демонстрации, окружили его и не отпустили, пока не получили пригласительные билеты. И Шпага это подтверждает.

Руссо разворошил кучку спичек.

— Шпага — самовлюбленный, капризный тип.

— Вот именно! — подхватил Пьерантони. — Не представляю себе, как это он согласился дать этой швали билеты. Пусть подробнее расскажет, что там произошло.

— Ну хорошо, а какая здесь связь? — не понял Руссо. И тогда Пьерантони выложил наконец козырного туза.

— Один из этих типчиков по фамилии… — он развернул программку… — Лучано Верде, студент, живет на улице Эстерле, в двух шагах от того места, где обнаружили труп Пиццу, убитого, как мило сказано в протоколе, «тупым оружием».

— О, о, это уже любопытно!

— На Радиотелевидении я с этой шестеркой не говорил об их политических симпатиях, но ручаюсь, что партий центра они не признают, все они либо крайне правые, либо крайне левые. Теперь выясняется, что Пиццу был фашистом.

— По-вашему, тут замешаны левые экстремисты?

— Во всяком случае, тут замешаны люди, преспокойно орудующие железными палками, — осторожно ответил Пьерантони.

Они помолчали. Во дворе пронзительно прогудел автомобильный гудок.

Пьерантони встал и подошел к окну — посмотреть, не рассеялся ли туман. Нет, он густой пеленой обволакивал улицы, и свет фонарей во дворе не в силах был через нее пробиться.

— Похоже, эту ночь мы скоротаем с вами здесь, майор, — пошутил он.

Руссо шутки не принял.

— Передайте эту фамилию в отдел проверки, — сказал он. — Посмотрим, новички ли это или опытные провокаторы.

Пьерантони разозлился, но на себя самого. Проверить все имена в архиве — эта мысль пришла ему сразу, иначе зачем бы он вообще стал собирать данные обо всей шестерке? Но похищение сына Шпаги отвлекло его, и он начисто забыл об этом первоочередном деле. Да что толку казниться. Поздно. И он спросил с нарочито глупым видом:

— Сейчас, немедленно?

— А когда же еще? Именно сейчас. Мы и так потеряли драгоценное время.

Сержант Ингруньято заложил имена и фамилии в компьютер.

Руссо пошел выпить чашку кофе. Вторую он принес в кабинет. Кофе был слишком сладким и еле теплым. Пьерантони любил кофе горьковатый и горячий. Но он оценил жест Руссо и выпил эту теплую жижу.

Оба думали об одном и том же — что за гнусная у них профессия. Другие отрабатывают свою смену, закрывают лавку и спокойно уходят домой. А у них работа длится бесконечно. Нормальные люди приходят домой и наслаждаются по телевизору фильмом приключений, мягкой постелью, читают книги, возятся с детьми. А они?

Правда, у Пьерантони детей не было. Он женился поздно, когда перевелся в миланскую полицию. И он всю нежность излил на своих двух племянников, детей единственной сестры. Вот только не учел, что новое поколение совсем иначе относится и к семейным устоям, и к самой жизни.

Для них все, кто старше сорока, жалкие старикашки. Так что в ответ на свою постоянную нежную заботу племянники платили ему безудержным эгоизмом и полным равнодушием. Хорошо еще, что они были спокойного характера, не склонны к авантюрам и потому не попадали ни в какие скверные истории. Ну а тому, что их дядя-полицейский даже пистолета не носил, а значит, не заслуживал никакого уважения, Пьерантони ничего противопоставить, увы, не мог.

Из контрольного отдела пришел сам дежурный, лейтенант Крискуоло — явный признак того, что кое-какие интересные данные он получил.

— Тут назван Лучано Верде, двадцать два года, адрес совпадает. Неоднократно оказывал сопротивление силам безопасности, участвовал в схватках с правыми экстремистами, избивал прохожих, незаконно носил оружие. Когда владелец магазина на проспекте Эурона не дал сжечь свою машину, Верде так его избил, что беднягу увезли в больницу.

— И он до сих пор на свободе?

Крискуоло ответил со злорадной усмешкой — эти жмоты Пьерантони и Руссо перестали давать ему контрамарки в студию Радиотелевидения.

— Господин майор, у него истек срок предварительного заключения.

Руссо разразился такими ругательствами в адрес прокуратуры, что Пьерантони притворился, будто не слышит.

— А остальные пятеро?

— Франко Бортолотти и Маурицио Лалла, восемнадцать лет и двадцать один год, были задержаны за нападение на студентов крайне правого толка. Но обоих тут же отпустили, так как никто не подал на них в суд.

О трех других никаких порочащих их сведений нет. Адреса указаны точно.

Когда он ушел, Руссо обратился к Пьерантони:

— Я бы сказал, что ваши подозрения серьезны. Во всяком случае, первых трех мы «навестим» сегодня же вечером. Ну хорошо, лишь разыщем их, — сразу поправился он, увидев, как у Пьерантони вытянулось лицо. — Хочу только проверить, не вздумали ли они перебраться в другое место, что было бы довольно веским аргументом в пользу их виновности. Но если мы их застанем дома… — он поправил упрямо сползающие на нос очки и добавил с ухмылкой, — то пригласим явиться завтра утром на встречу с Валенцано. Заранее исключать их участие в похищении было бы опрометчиво.

— Но все они живут в районе Пальманова, майор. Взгляните, какой туман на дворе!

— Поедем, лейтенант, на двух машинах без отличительных полицейских знаков. Глядишь, и сумеем арестовать преступников в рекордно короткий срок, конечно, если они причастны к похищению Тео.

— Ну и что, потом их все равно отпустят на свободу! — не утерпел и поддел майора Пьерантони.

16

Родные Лучано Верде, бесцеремонно разбуженные полицией, сказали, что сына нет в городе. Они не слишком удивились, что полиция разыскивает их отпрыска.

Отец спокойно признал, что Лучано, «политически активный», четыре дня назад уехал. Нет, адреса они не знают, но с минуты на минуту ждут его возвращения. Он должен явиться в полицию? По какой, интересно, причине?

— Чтобы срочно дать показания, — ответил Руссо. И подумал, что в полиции они его не увидят, этого Лучано, отец которого, тоже, вероятно, «политически активный», явно привык к подобным визитам.

— Хорошо, спокойной вам ночи, — сказал отец Лучано. Мать за все это время рта не раскрыла.

Руссо отодвинулся, чтобы сопровождавший его агент мог разглядеть их в лицо: ему было поручено вести постоянное наблюдение за домом.

О двух других получили сведения прямо по домофону. Услышав от Руссо, что он друг Лаллы, хриплый Голос ответил, что тот наверняка сидит сейчас с Франко в баре на улице Сир Рауль. Они там их и нашли — те танцевали под гремящие звуки музыки из жу-бокса.

Единственным успехом можно было считать вот что: оба дружка, Лалла и Франко, когда их спросили о Лучано Верде, занервничали. Да, они его знают, но давно не видели. Нет, даже и не представляют себе, где он сейчас. А теперь, с позволения господ полицейских, они пойдут спать, так как завтра им на работу.

— Кем вы работаете? — спросил Пьерантони.

Оба с гордым видом ответили, что продают заводные игрушки на станциях метро. Они без споров и криков приняли требование не покидать город и приказ явиться завтра в полицейское управление для «уточнения показаний». Их тоже поручили «заботам» агентов.

— Я вас подброшу домой, — предложил Руссо, садясь на переднее сиденье во вторую «альфу». И тут же отдал приказ начать розыски Лучано Верде, подозреваемого в убийстве и в похищении малолетнего с целью вымогательства.

— Кое-чего мы добились, — обернувшись, обратился он к Пьерантони, — завтра послушаем двух приятелей. По-моему, кое-что любопытное они расскажут. Теперь Шпага сможет вести свою передачу без страха.

— И без трехсот миллионов, — заметил Пьерантони. И сам же поразился, что в глубине души порадовался тому, что этого самовлюбленного типа немного попотрошили. — Вот только одно странно…

— Вы тоже удивляетесь, что они не потребовали три миллиарда? Но Шпага три миллиарда за такое короткое время не сумел бы получить даже в швейцарском банке. Хотя конкурсы и музыкальные передачи приносят ему совсем немало. И потом-, похитители потребовали выкуп немедленно, а триста миллионов собрать молниеносно нелегко даже Шпаге.

Тут Пьерантони подумал о том, какой выкуп смогла бы заплатить его жена, если бы похитили его.

Самое большее три миллиона. И это после пятнадцати лет трудной, безупречной службы без выходных и праздников. Машина остановилась. Пьерантони выглянул в окошко. Его довезли прямо до дома. Он слез, вдохнул горько-кислый воздух, закашлялся.

— Увидимся завтра у Шпаги. Может, он невольно кое-что упустил, когда повествовал о «букете» восторженных почитателей, — с иронией обронил он. — Да, может, и мальчик что-нибудь любопытное расскажет. Надо бы вызвать инспектора Скьявони. Она умеет беседовать с детьми.

Руссо сразу согласился.

— Прекрасная идея. Ее я сам разыщу. Спокойной ночи, Пьерантони.

— Спокойной ночи, майор.

Он захлопнул дверь и минуту спустя исчез в темной дымке пустынного города.

17

В среду утром декабрьское солнце смогло пробиться через туман. Солнце было неярким как медная монета — глаз разъяренного циклопа, покрасневший и набухший от желания просверлить взглядом всю долину По.

Было сыро.

Перед встречей на вилле Шпаги лейтенант Пьерантони заглянул в Центральное полицейское управление. Там он застал сержанта Салуццо. Пустив в ход все свои способности фокусника и мима, тот убеждал свидетельницу помочь полиции.

Свидетельница, пожилая женщина с пожелтевшим лицом и дряблой кожей, видела, как бандиты ограбили ювелирный магазин. Но она не решилась описать их, боясь мести этих подонков. С редким терпением Салуццо уговаривал свидетельницу только взглянуть на фотографии джентльменов удачи, уже хорошо известных полиции, клятвенно обещая сохранить все в тайне. Так как Пьерантони торопился, Салуццо передал дрожавшую от страха женщину своему заместителю и выслушивал последние новости.

— Я тоже думаю, что тут столкнулись две группировки экстремистов, — сказал Пьерантони. — Но откуда Пиццу знал этого Лучано Верде? А если знал, то почему согласился встретиться с ним на его территории?

— «В комнате Пиццу на вилле Шпаги мы нашли немало фашистских реликвий и старую фотографию мужчины в мундире главаря, — продолжал он. — Наверно, это был отец Пиццу, которого, по сообщениям полиции Нуоро, неизвестные убили в 1955 году. Обычное сведение счетов между экстремистами.

— Но здесь, в Милане, нет никаких сведений о связях Пиццу с местными фашистами, — возразил Салуццо. — Что же до Верде…

— Сегодня утром, — перебил его Пьерантони, — должны явиться в полицию два его приятеля. А что дало наблюдение?

— Все в порядке и без перемен. Мать сходила в ближайший магазин и быстро вернулась. Двое дружков просидели в баре до самого его закрытия — о чем-то совещались. Потом отправились домой и больше не выходили.

— Во всяком случае не упускайте обоих из виду, пока на них не посмотрит Валенцано. Если он их узнает, мы на верном пути.

Салуццо смешался. Обычно когда он испытывал смущение. то начинал перекладывать карты. Так он поступил и сейчас.

— Послушайте, Пьерантони. Я… я не думаю, что эти типы связаны как-то с похищением малыша. Не станете же вы утверждать, будто они отомстили Шпаге за то, что у него шофер фашист? Если только сам Шпага…

— Он политикой не интересуется. Возможно, у него и есть политические симпатии, но он их не высказывает, — мрачно ответил Пьерантони. — А если Верде и его приятели тут не замешаны, то, значит, за эту неделю на Шпагу обрушились все мыслимые и немыслимые беды! Ведь не исключено, что банда, убив шофера из-за его фашистских взглядов, задумала потом, раз уж момент благоприятный, напугать Шпагу и заработать по полсотни миллионов каждый?

Он посмотрел на часы и встал.

— Половина десятого, я ухожу, сержант. Перезвонимся еще до полудня, но, ручаюсь, эти мальчики в полицию явятся. Постараются убедить нас, будто поражены убийством шофера не меньше нас. И вообще, мол, зачем, собственно, их вызвали в полицию?!

Он зашел в свой кабинет и с огорчением убедился, что из целой пачки «Пэлмела» Сарачено оставил ему одну-единственную сигарету.

Уцелевшую сигарету он сунул в мундштук, закурил и выглянул в окно. Солнце потонуло в облаке смога.

— Какой прекрасный денек! — воскликнул он и сплюнул. Он отворил дверь, с остервенением ее захлопнул и сбежал вниз по лестнице, хотя больную ногу при каждом шаге словно пронзало током.

18

О докторе Скьявони он больше слышал, чем знал точно. Видел он ее всего дважды, да и то мельком. Внешне это миниатюрная женщина со светло-каштановыми волосами, довольно симпатичная, да и ноги у нее, кажется, вполне на уровне.

Сейчас она полулежала в гостиной на ковре между Тео и Балайкой. Пьерантони не преминул уточнить и пополнить свои данные — на редкость красивые, блестящие глаза, неплохая талия, а ноги просто стройные.

Очень приятный голос.

Она весело играла с Тео. Увидев коллегу, она игру не прервала, а лишь дружески подмигнула ему.

Паола Шпага, сидя на диване, только следила за игрой, строго следуя указаниям доктора Скьявони.

Из кабинета доносились голоса Руссо и Шпаги.

— Я заглянул к Салуццо, — объяснил свое опоздание Пьерантони.

У всех был куда более спокойный вид, чем прежде. Шпага обрел прежнюю самоуверенность, блондинистый чубчик торчал задорно. Он вновь стал тем же вечно торопящимся куда-то телегероем. Сказал, что его ждут в студии.

— Одно только уточнение, — задержал его Пьерантони. — Мы никак не возьмем в толк, синьор Шпага, почему вы раздали пригласительные билеты этим хулиганам, да вдобавок на прямую передачу, что требует определенного отбора зрителей.

— Но я же вам говорил! Эти фанатики окружили меня, и я не знал, как от них отделаться.

— Это произошло десять дней назад, не так ли?

— Да, за несколько часов до передачи. Часов в пять, я возвращался домой с Эфизио.

Руссо и Пьерантони переглянулись.

— Так, значит, вы были в машине! — воскликнул Пьерантони.

— Конечно, в машине! — огрызнулся Шпага.

— Тогда вы могли легко избежать восторгов этой… швали!

«О господи, придется все им сказать, ни одного неприятного эпизода от них не скроешь!» Приняв такое решение, Шпага проронил со скучающим видом человека, которому приходится отвечать на нелепые вопросы.

— Машина остановилась, ее окружили эти «бунтари». Один из них древком знамени исцарапал все хромированное покрытие радиатора.

Пьерантони хотел что-то сказать, но Шпага его опередил.

— Конечно, я вам солгал. Но ведь серьезных повреждений они машине не нанесли! Да и вообще я не придал этому случаю особого значения.

Он увидел, что Пьерантони позеленел от гнева, и предпочел обратиться уже к Руссо.

— Понимаете, я очутился в достаточно щекотливой ситуации. Они обступили со всех сторон машину и могли прибегнуть к насилию. Эфизио, бедняга, хотел было накинуться на них и отомстить. Он не выносил, когда кто-то даже дотрагивался до машины. А эти типы готовы были нас растерзать. И я нашел единственный выход из положения — сделал хорошую мину при плохой игре и пригласил их на конкурс. Вот и все. К тому же они могли и не прийти, не все же интересуются телешоу.

Он посмотрел на Руссо, а потом на Пьерантони, пытаясь определить их реакцию.

Руссо, морщась, как от сильной боли, упорно старался лизнуть языком волоски на верхней губе, уцелевшие после бритья. А Пьерантони с таким вниманием разглядывал черную дыру мундштука, точно надеялся вдруг увидеть в самой ее глубине бриллиант.

— Скажи вы нам это раньше, — наконец отозвался он с тихой яростью, — мы бы уйму времени сэкономили и избежали ненужных поисков. Теперь все ясно! Шофер прочел имена и фамилии, которые я записал в программке. Я ее забыл в вашем туалете, помните, синьор Шпага? Вы на следующий день передали мне программку через Пиццу. Все можно было бы тут же установить. Дело-то элементарное, черт побери!

— Пиццу дождался, когда получит пол свободных дня, — продолжал Пьерантони, — и^аче говоря, той печальной пятницы. Он отыскал двух или трех обидчиков сразу, но скорее всего убил его этот Верде, который потом удрал из города. Он глупо поступил, бедняга Пиццу, — безоружным отправился сводить счеты с врагами!

— Ну, пистолет-то у него был.

Валенцано впервые вмешался в разговор. До этого он лишь слушал, молча сидя за письменным столом.

— В его комнате мы никакого пистолета не нашли. При нем пистолета тоже не обнаружили, — возразил Пьерантони.

— Выходит, эти типы его обезоружили, а может, он и не успел вытащить пистолет, как его убили. Ну а для экстремистов пистолет — всегда ценная добыча, — заключил Руссо.

— Значит, теперь все ясно?! — с надеждой воскликнул Шпага. Ему не терпелось показать, что он во всем готов сотрудничать с полицией. — Если вы схватите беглеца, то в ваши руки наверняка попадут и убийцы и триста миллионов. Но не забывайте о Швейцарии, о ее банках. Она здесь, за углом! — предупредил он, чем вконец взбесил Руссо и Пьерантони.

Вот именно — за углом. И для тех, кто тайно вывозит за границу свои капиталы.

— Интерпол предупрежден, — сухо ответил Руссо.

— Давайте послушаем Салуццо, — предложил Пьер-антони. Он подтянул к себе аппарат и набрал номер Центрального полицейского управления.

К вящему изумлению Пьерантони, двое подозреваемых, Лалла и Франко, явились в полицию и теперь «давали показания». Они не отрицали, что Верде — человек склонный к насилию и способен, увы, напасть на человека, такое с ним случалось. В конце концов они признались, что человек, похожий на Пиццу, искал их в ту пятницу. Дядя Лаллы, тот, что отвечал хриплым голосом по домофону, сразу вспомнил Пьерантони, счел за лучшее не направить его в бар на улице Сир Рауль, где обычно собирались дружки Лучано Верде. На день похищения у обоих было достаточно убедительное алиби. Все же синьору Валенцано не мешало бы встретиться с ними для возможного опознания. Хорошо, если бы он смог приехать немедленно… Пьерантони посмотрел на Валенцано. Тот ответил, что приедет. Вместе с синьором Шпагой, но он только посмотрит, были ли эти двое среди приглашенных им в студию.

— О фургончике сведений нет?

— Ни малейших, — ответил Салуццо. — Его ищут в Милане и за городом.

Валенцано и Шпага ушли.

«Силы» полиции собрались в гостиной.

— А теперь мой милый дружок сходит на кухню и посмотрит, готовы ли уже безе с кремом, — сказала, вставая с ковра, доктор Скьявони раскрасневшемуся от возни Тео.

Тео помахал ей ручкой, а потом схватил Балайку за хвост и заставил ее тащить себя на кухню, где его ждало отменное безе.

Доктор Скьявони подошла к дивану:

— Совсем ноги онемели, — с улыбкой проворковала она. — Старею и безнадежно.

— Ну, тогда мое детство относится ко времени вавилонского владычества, — галантно сострил Руссо, жадно поблескивая глазами. Все засмеялись. Скьявони села рядом с Паолой Шпага, вынула из сумочки блокнот и самопишущую ручку и с комической торжественностью объявила:

— Если господа уделят мне десять минут, я проинформирую вас о беседе, и мы вернемся в управление. Но отчет я должна составить сейчас, тут, так как нуждаюсь в помощи синьоры Паолы.

Паола предложила всем чашечку кофе, что было встречено дружными возгласами одобрения. Потом доктор Скьявони подробно рассказала Руссо, Пьерантони и Паоле, записывая время от времени кое-что в блокнот, все, что она узнала, пока целый час играла с Тео.

— Врач подтверждает, что малышу это приключение не нанесло никакой моральной травмы. Само похищение заняло очень короткое время. Тео отлично помнит, какие были игрушки в «Ринашенте» и как он встретился с Дедом Морозом. Тот угостил Тео мягким шоколадом и предложил преподнести маме сюрприз — спрятаться в соломенной корзине. Тео лег в корзину, а Дед Мороз покачивал ее до тех пор, пока он не заснул. Проснулся он, как сам говорит, «дома». Валенцано уверяет, что когда ему сунули в руки Тео, он уже проснулся и чуть дергался. Он даже ощупал Тео, нет ли у него припухлостей и шишек. Обычно ребенок после снотворного просыпается не сразу и не скоро начинает все понимать. О Деде Морозе Тео говорит, что он был высокий и красивый: чудесная борода, белокурые кудри. Цвета глаз он не увидел или же не разглядел. А вот считать Деда Мороза высоким с уверенностью нельзя, ведь он был в парике и в длиннющей шубе и потому даже взрослому мог показаться выше обычного роста. — Она охватила взглядом всех трех мужчин и добавила: — В общем, Дед Мороз был очень милым, и Тео изрядно повеселился. Вот только танков он так и не увидел.

— Танков! — в один голос воскликнули Руссо и Пьерантони.

— Лучше я в точности повторю вам рассказ Тео, — сказала инспектор по делам малолетних синьора Скьявони.

— Дед Мороз наклонился над Тео, который стоял в двух шагах от мамы и никак не мог наглядеться на удивительных плюшевых мишек, и сказал ему: «Хочешь покажу подарки, которые приготовил для тебя?» — «Так вот же они!» — воскликнул Тео и показал на медвежат и другие игрушки. «Да, но тут нет твоих любимых танков! Идем, я тебе их покажу».

Взял Тео за руку и сунул ему в рот мягкий-премягкий шоколад. Само собой, шоколад со снотворным легче и быстрее всего было сунуть Тео прямо в рот. Обычно маленькие дети долго возятся с серебристой фольгой, прежде чем надкусить плитку, а то и просто держат шоколад в руке.

Потом они спустились по пустынной лестнице. Там стояла большая корзина. «Садись в нее, вот уж маме сюрприз будет», — сказал Дед Мороз. Тео уселся поудобнее в корзине, покачался в ней, как на качелях, и уснул. На том его приключения в «Ринашенте» и кончились.

— Конечно, по лестнице, — пробурчал Руссо. — Это можно было предположить. На эскалаторах и в лифтах полно народу, но никто не поднимается и не спускается по лестнице. Сплошные паралитики!

— Вы говорите, синьора, что танки — любимая игрушка Тео, — обратилась доктор Скьявони к Паоле.

— Да уже месяца четыре. Тео увидел как-то мультфильм с танком и влюбился в эту бронированную машину, которая делает человека неуязвимым. Муж часто в игре изображает из себя танк — держит Тео на коленях, а сам ползет по полу, стреляя ртом, пам, пам. Он веселится не меньше Тео!

Доктор Скьявони и Пьерантони уже готовы были задать один и тот же вопрос, но Пьерантони по-рыцарски уступил право быть первой даме.

— Кто знал, что Тео больше всего любит танки? Ваш муж или вы случайно не рассказали об этом в каком-нибудь из своих интервью?

Паола задумалась.

— С прошлой весны Джиджи не дает интервью. Понятно, он мог шутливо упомянуть об этом в разговоре с коллегами, но едва ли. Он очень скрытный, Джиджи. Надо у него самого спросить. — Она наморщила лоб, напрягла память и наконец сказала почти с полной уверенностью: — Думаю, что знали об этом только домашние, я и муж, моя мама, верно, слышал и Эфизио, бедняга, он так любил Тео… Ну, может, еще — и какая-нибудь из моих подруг. Да. мадам Лупис часто видела, как муж играет с сыном «в танк».

Она нервно пригладила волосы, и от трех полицейских не ускользнуло ее волнение.

— А, вспомнила, я говорила об этом с Массимино… ну, старшим сыном моего мужа, — неохотно пояснила она. — Выступает против отца, два года назад ушел из дома и связался с компанией экзальтированных юнцов, а те его эксплуатируют. Мне удалось установить с ним дружеские отношения. Время от времени мы встречаемся, я стремлюсь не порвать окончательно нить, связывающую Массимино с семьей, рассказываю ему о наших домашних делах, о его брате и сестре. Даю ему и немного денег… Со мной, может, потому, что я еще молода, он готов беседовать. К тому же он знает, что когда захочет вернуться к нормальной жизни, то найдет во мне верного союзника… — Она смутилась, опустила глаза. — Массимино в этом деле никак не замешан. Могу вам в этом поклясться, — с жаром заключила она.

— Вы знаете тех юнцов, с которыми он вместе живет в подвале? — спросил Руссо спокойным тоном, который, однако, не обманул Пьерантони.

— Нет. Он мало о них говорит. Все же из его слов я поняла, что это одичавшие юнцы, жаждущие полной свободы, с которой не знают, что и делать. Они зарабатывают жалкие гроши, играя на улицах на гитаре. Когда я что-либо даю Массимино, он делится всем с остальными.

— Им совсем даже неплохо живется с бунтарем, отец которого изрядно богат, — заметил Руссо, но умолк под суровым взглядом Пьерантони.

— Мы будем вести расследование осторожно, синьора, — заверил ее Пьерантони. — Уж вы не беспокойтесь.

Все сразу встали. Доктор Скьявони положила в сумочку блокнот с записями, пожала руку Паоле, забежала в кухню — проститься с Тео.

На улице она села в машину Руссо. Пьерантони поехал за ними на своем «фольксвагене».

По дороге все трое думали об одном и том же, хотя, очутившись во дворе полицейского управления, ничего друг другу не сказали. Впрочем, никого из них не удивило, что Скьявони тоже поднялась в кабинет Салуццо, чтобы послушать новости об очной ставке с пятью экстремистами. Нет, Валенцано не узнал ни одного из них.

Вопреки предположениям Салуццо, майор Руссо приказал задержать Франко Бортолотти и Маурицио Лалла. Первого узнал Шпага — именно ему он протянул стопку пригласительных билетов, — Лаллу тоже решено было продержать в тюрьме, а там будет видно.

Когда Шпагу, наконец, уговорили написать заявление в полицию — статья 594, оскорбления и угрозы, Бортолотти стал энергично защищаться.

— А что я такого сказал? Что господа разъезжают на «феррари» и все. Да, назвал его педерастом. Разве это не так?.. Ну, значит, мне показалось.

Шпага в тихом бешенстве покинул здание полиции в сопровождении своего секретаря Валенцано.

Посмеявшись, Скьявони снова посуровела.

— По-моему, похищение Тео никак не связано с убийством шофера синьора Шпаги, С Тео обошлись хорошо, постарались не нанести ему моральной травмы. Эти бандиты не стали бы деликатничать. Тот, кто способен убить железной палкой человека, не будет церемониться и с ребенком.

И еще, эта подробность насчет танков сужает круг поисков. Впрочем, следствие ведут мои высокоуважаемые, опытнейшие коллеги. А потому удаляюсь, чтобы продолжить чтение психологии для лиц вспомогательного состава. Я вам перешлю мой отчет, отпечатанный на машинке. Желаю вам удачи.

Она приветливо улыбнулась Руссо и Пьерантони и ушла. Руссо объяснил Салуццо историю с танками. И Салуццо, выражая затаенные мысли своих начальников, с показной скромностью предложил свою гениальную идею.

— А что, если пощупать тех, кто живет в доме Шпаги или бывает у него?

19

— Макс, — крикнул, обернувшись назад, хилый юнец с ожерельем из бусинок на шее, босоногий, в подвернутых джинсах. Он был похож на рыбака, по ошибке очутившегося вместо берега реки на ковровой дорожке. Его голос заглушили яростные звуки стерео.

— Макс! — еще громче крикнул мнимый рыбак. — Тебя ищет какой-то шпак. — Тоном ниже добавил: — Иди сюда, — и с вызовом уставился на зеленое пальто незваного гостя.

Пьерантони прошел в полутемный коридор, где пахло чем-то кислым и затхлым, повсюду стояли картонные ящики. На пороге комнаты бешеная музыка как бы воздвигла невидимый, неодолимый барьер. Пьерантони остановился, заглянул внутрь и увидел, что под потолком висят два гамака. Один был пустым, в другом лежал тюк, из которого высовывалась худая грязная рука, прищелкивавшая пальцами в такт бешеной музыке.

На полу, прислонившись к стене, сидели двое юнцов, парень и девушка в майке, они курили.

Пьерантони вдохнул всей грудью горький воздух, но ощутил лишь запах крепкого табака. Нет, марихуаной они, видно, не балуются. Мнимый рыбак смотрел теперь на Пьерантони не с деланным равнодушием, а с нескрываемым подозрением.

— Какой же ты друг Макса, если его даже не знаешь!

— А я разве говорил, что знаю? — таким же суровым голосом задал Пьерантони встречный вопрос. — Я только сказал, что хочу с ним поговорить.

Его все больше удивлял жалкий вид комнаты.

— Не желаю я ни с кем говорить, — неожиданно отозвался юнец, сидевший рядом с девушкой.

— Это очень важно, — сказал Пьерантони.

— Тогда выкладывай.

— Мне надо поговорить с тобой наедине.

— Здесь мы все друзья. Никаких тайн от них у меня нет.

Пьерантони подошел поближе и, взвешивая каждое слово, сказал:

— Меня послал твой отец. Хорошо, сейчас я тебе объясню…

Юнец вскочил молниеносно, словно разъяренный зверь.

— Значит, ты оттуда, зануда.

И все же пропустил Пьерантони.

— Так ты Массимо Шпага, — неосторожно вырвалось у Пьерантони, пораженного худобой этого болезненного вида юноши.

Массимо — на нем была спортивная майка и довольно чистые джинсы — молча, с явным презрением усмехнулся.

— Какой еще Шпага! Я Массимо Шпагароло.

— Да, верно, — тут же согласился Пьерантони. Он готов был влепить себе оплеуху за свою промашку. Этот насмешливый юнец, глядевший на него с наигранным равнодушием, ничуть не походил на отца.

— Да, верно, — подтвердил он, кивнув головой.

— Ну, раскалывайся! — пробурчал Массимо.

— Я говорил с твоим братом.

Массимо безразлично пожал плечами.

— А его нашли, да? Эти болваны, которые его похитили, могли и миллиард заработать.

Он выпятил нижнюю губу и презрительно, но в то же время и с гордостью добавил:

— Господин Шпага, надеюсь, не думает, что идею похитителям подали мы. В этом случае он уж тремястами миллионами точно бы не отделался.

Как ни странно, столь откровенный цинизм успокоил Пьерантони. Он по опыту знал — собака, которая лает, не кусает. А ему не раз и не два приходилось иметь дело с озлобленной, воинственной, крикливой молодежью. Часто эти юноши даже добры и честны, но старательно скрывают это от других, да и от себя самих.

— О том, что твои ужасно волновались, ты не подумал?

— Господин Шпага никогда не волнуется, — изрек Массимо. — Его интересует только его вонючее телевидение и дурацкие конкурсы. Поглядите на меня и поймете.

Массимо невольно обратился к нему на «вы»! Нет, он явно хочет казаться грубее и злее, чем на самом деле. Пьерантони это желание выглядеть как можно беспощаднее и бессердечнее было знакомо. Он и сам в ранней молодости любил блеснуть похабным словом, беспричинно оскорбить приятеля.

— Это ты так утверждаешь, — возразил он. — А я друг твоих родных и знаю, что твоя жизнь здесь с этой… — он хотел сказать «мразью», но вовремя сдержался, — группой приятелей очень их огорчает. Уж поверь мне на слово. Твой отец пережил тяжкие дни… Хоть это ты понимаешь?

— Мне на его переживания начхать! — отмахнулся Массимо. — Нас это ничуть не интересует. Лично мне даже приятно, что кто-то пощипал моего папашу, изрядного, надо сказать, поганца.

Он с отвращением поглядел вокруг, то ли вспомнив о жизни с отцом, то ли впервые увидев всю неприглядность своей норы. Затем снова впился взглядом в Пьерантони.

— Так что вам надо, мистер?

— Хотел бы знать, как тебе живется и не нуждаешься ли ты в чем-либо.

— Я составлю список нужных мне вещей, — поддел его Массимо, — глядишь и поможете нашей коммуне. А больше вам ничего от меня не нужно?

Похоже, Массимо был даже несколько разочарован.

— Как вы тут живете? — с преувеличенным интересом спросил Пьерантони. На деле он знал, что двое дружков Массимо играют на гитаре, а девушка продает на станции метро «Площадь Кастелло» наивно-эротические рисунки.

— Время от времени работаем, — с наглой ухмылкой ответил Массимо. — А иногда ваш покорный слуга получает из дома милостыню.

Он смерил Пьерантони суровым взглядом и заключил:

— Но милостыню не в триста миллионов лир, фараон!

20

Зазвонил телефон. Валенцано перестал печатать и взял трубку.

— Это я — мадам Лупис, дружок. Синьора Паола дома?

Ему хотелось стукнуть старую шлюху трубкой по лбу.

— Сейчас посмотрю, — грубо ответил он.

— Ха, ха, ха! — засмеялась мадам Лупис. — Вам незачем смотреть, ручаюсь, что госпожа дома, и что вы, дорогой мой… знак Водолея — не так ли? — переживаете не самое счастливое время… Передайте ей трубку, а всякие там церемонии мне не нужны.

Он не удостоил ее ответом, а просто соединил с синьорой Шпага и принялся искать запавшую букву «р». Надо быть таким же глупцом, как эти восторженные дурочки из Алансона, чтобы написать, будто для них Шпага — символ далекой родины. Но вот нелюбовь Шпаги к этой старушенции, новоявленной Кассандре, оправдана.

Он сам удивился, как может жить в доме, чей хозяин полон дурацкого самомнения, а его жена вечно чем-то недовольна. Вначале она даже пыталась соблазнить его своим щебетом и красивыми позами. А он должен оставаться не только галантным ухажером и преданным секретарем, но еще и телефонистом, и архивистом, перечитывающим в день сотни писем ошалевших от восторга женщин. Валенцано испытывал чувство подавленности и недовольства собой. О своих же бедах он знал и без пророчеств этой картежной гадалки. В чем он был твердо уверен, так это в своей невезучести.

Порой ему казалось, что те, кто ощущает на себе нежное дыхание удачи, плывут от успеха к успеху, подгоняемые сильным попутным ветром. А у него все наоборот. Нет, катастрофических событий с ним не происходит. Но он постоянно вдыхает запах неудачи, и все, к чему он стремится, буквально ускользает от него.

Он никак не может выбраться из болота унылой, бесперспективной повседневности. Похоже даже, всевышний внушил ему, что любая его попытка обречена на неудачу. Если же он в чем-либо преуспеет, то не получит должного признания. А если такое признание к нему придет, то лишь после смерти, чтобы не нарушался закон его вечной невезучести.

А теперь, когда ему ненадолго удалось забыть обо всех своих неприятностях, появилась эта чертова гадалка и предсказала черные дни. И все это он принужден терпеть ради солидного заработка в размере… Он к тому же еще дьявольски жаден, этот Жан Луи Шпага, вкладчик швейцарских банков.

Валенцано злобно усмехнулся. Кровопускание очень поправило бы здоровье этого самовлюбленного наглеца. А вот теперь, когда убили Пиццу, приходится быть ему еще и шофером.

Они убили его ударами палки, эти проклятые бандиты.

Куда, в какой омут тянут разочарованную, озлобленную молодежь лживые пороки, обещая ей социальную справедливость и безбедную жизнь! А потом эти левые и правые экстремисты устремляются бить, громить, ломать, крушить всех и вся.

Что за тошнотворное время!

Пиццу тоже был отравлен идеологией фашизма. Молча, тайком от всех, готовился отомстить налетчикам. У него был пистолет, и он, возможно, пригрозил им.

Почему он не удержал Пиццу, когда тот рассказал ему о нападении демонстрантов?! Но ведь они со Шпагой не пострадали, небольшие повреждения получила одна «феррари». Так ведь это всего-навсего машина хозяина! Но нет, Пиццу хотел расплатиться за все сразу. Он, гордый островитянин, не верил в эффективность ни полиции, ни государственного правосудия вообще. И этот слепой гнев самолюбивого сардинца привел к печальному итогу. Мадам Лупис сказала бы, что это — знак судьбы.

Конечно, осложнилось и положение самого хозяина, господина Шпаги. Впрочем, этот гнусный паразит, само собой, аполитичен, иначе он может потерять несколько поклонников, принадлежащих к правым или к левым. Этого Жан Луи Шпага не переживет!..

Из прихожей донесся голос Паолы. Но говорила опа не сухо, как обычно, а очень мягко, даже ласково, как разговаривала только с желанными гостями. Она всегда придавала большое значение интонации, тону.

— Ручаюсь вам, доктор! — ворковала она. С тех пор как он отказался быть еще и привратником, домофон соединялся прямо с кухней, так что он не мог понять, что там происходит, это исключено.

Валенцано вяло отпечатал несколько фраз и выглянул в приоткрытую дверь — узнать, что делается в гостиной. Однако услышал лишь легкий шорох. Это отчаянно зевала Балайка, лежа в углу на коврике. Зазвонил телефон. Все те же верные друзья просили поздравить синьора Шпагу. Они так рады, что опасность наконец-то миновала. Кретины. Им непременно надо кого-то поздравлять.

— Передаю трубку синьоре, — сказал он после очередного звонка. И пошел ее искать сначала на второй этаж, потом на кухню — может, Анджела знает, где сейчас госпожа.

Паола вскоре ответила звонившему, но, пока она подходила, Валенцано, кроме треска в трубке, услышал и взволнованный голос Анджелы: «Нет, нет, я не думаю». У того, кто задавал вопросы, был мощный баритон. «Доктором» оказался майор Руссо.

Нет, гончие добычу упускать не собирались. Еще бы, и помощник начальника полиции, и взбудораженные журналисты, и, конечно же, истеричные поклонницы Шпаги — все требовали головы преступника. Вполне логично, что они подвергали допросу и Анджелу. Потом доберутся и до него, чтобы выяснить, не существовало ли какой-либо связи между ним и пустившимся в бега убийцей.

Он вставил в машинку новую страницу. Число поздравительных открыток и писем все росло и росло.

Когда Руссо появился на пороге кабинета, кипа конвертов на письменном столе Валенцано напоминала бумажный небоскреб.

— Я закончил в кухне допрос с пристрастием синьорины Анджелы, — с улыбкой объявил майор. — Теперь ваша очередь. Похоже, сегодня беседам не будет конца!

Он сел на единственный свободный стул.

— Кажется, будто рассказ тебе повторяют в сотый раз, но неизменно выуживаешь еще какие-то крохи сведений. В нашем деле нетерпеливым людям делать нечего.

Валенцано написал на конверте почтовый индекс, вынул конверт из машинки и сказал:

— Я к вашим услугам, майор. Наконец-то я свободен, адская работа на сегодня фактически закончена.

Руссо посмотрел на бумажный небоскреб, указательным пальцем поправил сползающие на нос очки и мягко спросил:

— Признайтесь откровенно, доктор Валенцано, вам по душе такая работа?

Валенцано тяжко вздохнул. У этих полицейских ищеек отменный нюх. Кого может удовлетворить эта жалкая работа — дурацкая переписка с тупыми домашними хозяйками: «Дорогой Жан Луи, пишу тебе, чтобы снова сказать «браво»…», с разгневанными юными поклонницами, полными дешевой романтики — «…пришли мне хоть слово привета, скажи «Чао Чинциа», и я повешу твою фотографию рядом с нашим знаменем…»

— Я надеялся на большее, — честно ответил Валенцано. Снова сел за машинку и выбил такую пулеметную дробь, что у Руссо застучало в ушах.

— Знаете, — продолжал, прервавшись, Валенцано, — я и не ждал иной работы. Но надеялся на новые, интересные связи, которые открыли бы мне дорогу в мир кино и телевидения.

— Значит, вы хотели стать актером?

Он спросил так, потому что Валенцано был красив. А если у него есть еще и артистические способности, то почему бы ему в этом не преуспеть.

Валенцано улыбнулся смущенной и горькой улыбкой.

— До приезда сюда я учился в Риме в академии драматического искусства и на режиссерских курсах во Флоренции.

Он снова застучал по клавишам. С тоской глядя на сверкающую каретку, громко заключил:

— Я слишком многого хотел и, видно, потому потерпел фиаско.

— Черт возьми, вы же еще молоды, Валенцано! Выберитесь наконец из порочного круга, не вечно же вам быть секретарем — слугой у Шпаги!

Валенцано ответил с неожиданной силой.

— Конечно, нет! Я и так потратил годы, чтобы понять, что бесполезно ждать случая там, где он никогда не представится.

Он нахмурился и оторвал пальцы от машинки, чтобы избавиться от неодолимой потребности производить шум.

— Как наивно было ждать помощи от Шпаги! Он, наоборот, всячески изолировал меня от артистической среды, не давал мне ни малейшей возможности пробиться. Должно быть, ему до того нравилась моя работа, что он боялся меня лишиться! — с мрачной иронией добавил он.

— Желаю вам найти свой путь в другом месте, — с искренним сочувствием отозвался Руссо. Он выпрямился и пододвинул стул к письменному столу.

— А теперь вернемся к нашим делам. Надо думать, вы выполняете некоторые поручения и госпожи Шпага, — осторожно и тактично начал он, стараясь ничем не унизить беднягу Валенцано. — Кто знал, что синьора поведет сына в «Ринашенте»? Синьора Паола говорит, что она обещала это Тео еще несколько дней назад.

Он внимательно следил за глазами Валенцано, который явно стремился припомнить, что он слышал от госпожи Шпага, но так ничего и не вспомнил.

— Право же затрудняюсь ответить. Мне она сказала об этом в то самое утро и дала целый ряд поручений. Конечно, она бы сама все сделала, если б не должна была сводить Тео в «Ринашенте». Она просила отнести подругам праздничные картонки с лентами и получить в магазинах заказанные продукты и вещи.

— Значит, вы никому не говорили о том, что синьора собиралась с сыном в «Ринашенте»?

— Да, никому, — подтвердил Валенцано.

— Даже Анджеле?

— Анджеле?

Он удивленно посмотрел на Руссо своими большими черными глазами. Пожал плечами.

— Сказал, что ухожу, и больше ничего.

— А вернувшись, узнали, что Тео похищен, — заключил Руссо. — Не так ли?

— Я узнал о похищении незадолго до полудня. Анджеле только-только позвонил синьор Шпага… Знаете, ведь вначале подумали, что Тео просто потерялся, и кто-нибудь мог отвести его домой. — Они помолчали.

— Ну а что вы скажете о Пиццу? — вдруг перевел разговор на убитого шофера майор Руссо.

Валенцано удивленно взглянул на него, а потом в явном замешательстве спросил:

— Что я могу рассказать такого, чего вы уже не знаете?

— Мне пришло на ум, — вдруг признался Руссо, — что он предложил похитителям украсть ребенка. Вы же знаете, что сардинцы в этих делах часто бывают большими мастерами.

— Да, но ведь Пиццу убили до похищения Тео!

— А если он был в сговоре с теми типами с улицы Пальманова? — не сдавался Руссо. — Ну, с Верде и его дружками. Пиццу могли убить по любой причине — из-за политических разногласий, из-за того, что не поделили добычу. А потом уже эти типы сами похитили Тео.

— Нет, это невозможно!

Но тут же Валенцано засомневался и, щуря глаза, неохотно признался:

— Об этом я как-то не подумал. — Он задумчиво покачал головой. — И такой вариант, пожалуй, не исключен. Но если это так, я вам ничем, увы, не могу быть полезен.

Упоминание о Пиццу как-то сковало Валенцано. Быть может, ему неприятно было хоть в чем-то подтвердить подозрения в адрес погибшего шофера, неспособного, ясное дело, защитить себя. Руссо понял все колебания молодого секретаря, он поднялся и мягко заключил:

— Конечно, подозревать убитого не больно-то красиво, — согласился он. — Но и такую возможность заранее отвергать нельзя. Может, раздумывая над этим, вы вспомните какие-либо слова или факты, которые раньше показались вам не стоящими внимания. Если это случится, не стесняйтесь, звоните мне прямо на службу.

21

На своем столе Руссо нашел затребованные им сведения и записку Пьерантони, просившего позвонить ему на телевидение. Он позвонил на телефонную станцию, а сам, пока ждал вызова, стал просматривать сведения о людях, так или иначе связанных с домом Шпаги.

«Анджела Мансурио, родилась в Кастельфранко Венето 3.3.1948 года». «А кажется совсем юной!» «Местожительство: Кастельфранко, площадь Крисли, 6, живет с родителями и тремя братьями. Местожительство в данное время: Милан, вилла Шпаги. Поселилась там шесть лет назад. Служанка. Незамужняя. Под судом и следствием не находилась. Прежнее место работы — Венеция, служанка в доме директора института прикладного искусства. Хорошие отзывы. Ушла по той причине, что Венеция навевает на нее грусть». «Смерть в Венеции» — «Висконти», — с мягкой улыбкой проговорил Руссо.

«Элеттра Фустинони, родилась в Перудже 11.9.1912 года, живет в Милане на проспекте Буэнос-Айрес, 15. Вышла замуж за Алессандро Делькурато, который уехал в Бельгию в 1965 году. В настоящее время находятся в разводе. Известна под именем мадам Лупис, по профессии гадалка». И тут зазвонил телефон.

— Передаю трубку лейтенанту Пьерантони, — объявила телефонистка.

— Алло. Руссо слушает. Вы хотели мне что-то сообщить?

Хоть голос Пьерантони и звучал приглушенно, Руссо догадался, что он крайне взволнован.

— Доктор Руссо, вы можете подождать меня в вашем кабинете? Кажется, открылось нечто важное.

Руссо посмотрел на часы, потом на окно — в комнате уже стемнело, приближался вечер.

— Хорошо, я подожду.

«Регулярно наносит визиты синьоре Паоле Шпага, дает ей советы и делает предсказания».

— Да, неплохие советы она дала синьоре Паоле, — усмехнулся Руссо.

«Под судом и следствием не находилась, но не раз предупреждалась, что нарушает статью 121». Руссо подумал о том, какое несметное число магов, гадалок, хиромантов появилось за последнее время в Милане. А ведь это город северный, и его граждане не склонны к иррациональным поступкам и суждениям. Да, но теперь-то в нем полно эмигрантов с юга, слепо верящих в магию!

Что же до статьи 121, то она существует лишь в королевском декрете полувековой давности. Этим декретом запрещено «ремесло шарлатана», ибо он спекулирует на чужих суевериях и невежестве.

Однако синьора Элеттра Фустинони, она же мадам Лупис, очевидно, защищается с помощью статьи 41 конституции, гарантирующей свободную частную инициативу, и статьи 33, согласно которой: «Искусство и наука свободны, и каждый имеет право ими пользоваться».

«Королевский декрет против статей конституции». А пока, прибегая ко всяким юридическим уловкам и оговоркам, бессовестные шарлатаны и профессиональные убийцы беспрепятственно творят свои темные делишки.

Руссо снял очки, протер стекла и открыл следующий лист.

«Уго Валенцано, родился в Страделле (Павия) 5.2.1949 года. Закончил юридический факультет университета в Павии. Холост. Живет в Милане, на вилле Шпаги. Его отец умер, мать живет в Страделле. Имеет сестру, она замужем за служащим сберегательной кассы в Милане. Валенцано работает секретарем. Под судом и следствием не находился».

«Марко Пизанелли, родился в Луино 6.1.1950 года, живет вместе с родными в Милане на улице Паоло Серни, 36. Брат служит в армии в городе Фоджа. Работает в автомастерской на проспекте Семпионе. В марте 1973 г. был арестован за кражу машины. Выпущен из тюрьмы по амнистии».

Руссо голубыми чернилами подчеркнул слова «был арестован за кражу машины».

Конечно, сам по себе факт ареста еще ничего не значит. Но ведь этот возлюбленный Анджелы, невинный ангелочек, утаил от Пьерантони, что уже имел дело с правосудием. Он отложил лист в сторону.

«Альдо Макки, родился в Милане 3.7.1930 года, женат, имеет трех детей. Живет в Милане, на улице Альфонсо, 16, бывший шофер Шпаги. Перешел работать сторожем на Радиотелевидение. Под судом и следствием не находился».

«Почему он ушел от Шпаги?» Руссо сделал пометку на полях. «Всех их надо проверить, не исключая самых различных мотивов для шантажа Шпаги. Вот ведь двое кретинов стали писать анонимные письма только потому, что мадам Марину обидели насмерть шуточки Шпаги, и ее гордость была уязвлена. А ведь речь-то шла всего лишь о телеигре!»

О том, что Пьерантони крайне взволнован, Руссо понял и по тому, как резко тот постучал в дверь.

Он не вошел, а вихрем влетел в кабинет, положил большие покрасневшие руки на стол начальника и, дернув припухшим от насморка носом, хрипло, с торжеством в голосе спросил:

— Вы знаете, где находится улица Кастельветро?

— Ну! — пробурчал Руссо, раздраженный такой бесцеремонностью. — Ну, я там живу.

Он порадовался немому изумлению Пьерантони, с лица которого сразу будто смыло глупую самодовольную улыбку.

— В самом деле? В каком доме?

— Номер два.

Он откинулся назад, чтобы Пьерантони совсем на него не навалился.

— Шестой этаж, квартира шестнадцать, — с едкой усмешкой уточнил он.

— А в доме тридцать живет Виттория Астезани.

Пьерантони выдержал эффектную паузу и, словно кот, приготовившийся к прыжку, весь напрягся и дрожащим от волнения голосом выпалил:

— Урожденная Валенцано!

Хотя Руссо и не сразу понял, как это связано с делом Шпаги, но он инстинктивно уловил, что сообщение чрезвычайно важное. И все-таки он никак не мог примириться с идеей, что Валенцано мог быть убийцей или сообщником бандитов и убийц, таких, как Лучано Верде.

— Ну и что же? — с показным спокойствием спросил он. — Садитесь, Пьерантони, и рассказывайте все по порядку.

У Пьерантони первоначальное лихорадочное возбуждение немного поутихло. Он отодвинулся от стола и тяжко плюхнулся на стул.

— Недавно, разговаривая со Шпагой, я узнал, что у Валенцано есть в Милане сестра, вышедшая замуж.

— За чиновника сберегательной кассы, — закончил за него Руссо, невольно пододвигая к себе карточку Валенцано. Сказал он это еще и потому, что хотел позлить Пьерантони, слишком много возомнившего о себе. Но Пьерантони, как ни странно, не разозлился.

— Вы знали также, что эта синьора живет на улице Кастельветро?

Руссо честно признался, что не знал. Пьерантони радостно потер руки.

— Так вот, площадь Кадорна, улица Кроче, улица Сальвиони, улица Пьер делла Франческа и улица Кастельветро находятся друг от друга на расстоянии не больше пяти минут езды. Можно с одной улицы свернуть на другую. Здесь, в этом сплетении улиц, украли «ланчу», припарковали ее, возвратили похищенного малыша. Вилла Шпаги тоже находится неподалеку от этого «гнезда».

Он снова наклонился к Руссо.

— Кто знал о любимых танках Тео? Кто знал, что синьора Шпага собирается повести сына в «Ринашенте»? Кто мог пойти за ними и обогнать? Он и сам признал, что в это время дома его не было.

— Спокойнее! Спокойнее! — остановил его Руссо. Он поднял карточку Валенцано и громко прочел все сведения.

— Значит, сестра была его сообщником в подобном преступлении? Так, что ли?

— Но подумайте о фургончике, дорогой мой Руссо! — воскликнул Пьерантони, от волнения забыв о всякой субординации. — Никто его не видел и так и не нашел. И никто не заявил о его пропаже. Он, этот фургончик, исчез, растаял в тумане! Раз, и нету!

Он даже прищелкнул пальцами и снова ухватился за край стола.

— Этого фургончика не существует в природе! Валенцано его придумал, а вместо таинственных бандитов в сером действовала его сестра.

Они переглянулись. След был крайне интересным, хоть путь к цели был трудным, запутанным.

— Выходит, тут и муж сестры замешан, — высказал вслух предположение Руссо. — Это он потребовал по телефону выкуп. — Внезапно он принял решение.

— Вы уже были там, на улице Кастельветро?

— Нет. Хотел сначала посоветоваться с вами, майор. Посчитал такую поездку неосторожной.

Ему показалось, что Руссо усмехнулся.

— Да, да, не рискнул брать на себя ответственность, — с вызовом сказал он.

— Хорошо. Едем туда вместе с Салуццо и ефрейтором в штатском.

Но Салуццо уже не было, он закончил свои дела и ушел. Решили ехать втроем на старом «фольксвагене» Пьерантони.

По дороге Руссо пытался вспомнить, есть ли в доме тридцать в подъезде привратник. Если есть, то это уже неплохо — он кого-то из посторонних наверняка заметил.

Внезапно он подумал совсем о другом.

— Пьерантони, — притворно-ласково обратился он к лейтенанту. — Тот человек потребовал по телефону, чтобы выкуп привез Шпага… Валенцано поехал по моей просьбе. Это вы, надеюсь, не забыли?

— Ну и что?

— А то, что в фургончике его кто-то действительно ждал.

Ответа не последовало. Машина свернула вправо, медленно покатила по улице Кастельветро и остановилась у дома номер тридцать. Это был дом новой постройки, без привратников в подъездах, что соответствовало политике экономии в строительстве. Они оставили ефрейтора в машине, а сами подошли к подъезду.

— Да, но инструкций по рации никто, кроме Валенцано, так и не услышал, — шепнул Пьерантони на ухо своему начальнику, искавшему в списке жильцов фамилию Астезани. Ага, доктор Франческо Астезани, седьмой сверху. Они позвонили и стали ждать. Пьерантони шумно высморкался.

— Холодно что-то, — не отнимая от носа платок, просипел он.

— Да, посвежело, — зябко ежась, подтвердил Руссо. Он снова нажал на кнопку и долго не отнимал пальца.

— Дама изволила куда-то убыть! — промычал Пьерантони.

— Ну что ж, пойдем ко мне и позвоним в сберегательную кассу, может, там ее отыщем, — предложил Руссо. И он сошел с тротуара, пропуская молодую девушку, которая с трудом тащила деревце в вазе. Она остановилась у подъезда и опустила вазу. Пьерантони мгновенно пришел девушке на помощь.

— Какую кнопку надо нажать, синьорина?

— Анджелетти, — с улыбочкой ответила она и показала подбородком на самую верхнюю кнопку. Пока дверь автоматически отворялась, они успели узнать, «какие адские трудности пришлось ей преодолеть, чтобы достать настоящее рождественское деревце, а не ужасную пластиковую имитацию. Ведь в такой праздник, ну, то есть в рождество…»

Они распахнули дверь, провели девушку к лифту. Помогли ей втащить в кабину вазу с топорщившимися во все стороны ветками и, наконец, прижавшись к стене, захлопнули дверцу и нажали кнопку лифта.

Синьорина Анджелетти жила на шестом этаже. За короткую минуту подъема Пьерантони узнал, что запах хвои ужасно живителен для тех, кто простыл, если только больной готов… Но тут лифт наконец остановился. Они помогли словоохотливой девице выгрузиться, приветливо улыбнулись матери и тете синьорины Анджелетти, глядевших на них из раскрытой двери крайне подозрительно.

Затем поднялись на последний этаж.

— А теперь спустимся вниз пешком, — сказал Пьерантони.

На каждом этаже они старательно изучали дверные таблички. Супруги Астезани жили на четвертом этаже. Они постучали, хотя почти твердо знали, что дома никого нет. Наконец они постучались в дверь напротив с коричневой табличкой «бухгалтер Антонио Маркетти».

Дверь приоткрыл, не сняв цепочки, худой пожилой мужчина в потрепанном пиджаке винного цвета.

— Простите, — обратился к нему Руссо через узкую щель. — Мы ищем синьору и синьора Астезани. Не знаете, когда они вернутся?

— Их нет, — грубо ответил Маркетти. Он явно хотел поскорее захлопнуть дверь.

Руссо вынул из кармана свое удостоверение и протянул его в щель неприветливому синьору.

— Мы служащие полиции, — вежливо объяснил он. — Можете отвечать нам и не снимая цепочки.

Дверь закрылась. Минуту спустя синьор Маркетти снова ее открыл и вернул удостоверение.

— Она с мужем уехала на праздники в Павию к родственникам, — утробным голосом сообщил он. — А почему вы их ищете?

— Мы нашли водительские права на имя Франческо Астезани, — на ходу придумал Руссо. За его спиной Пьерантони засмеялся в кулак, неужели этот Маркетти поверит, что полиция послала сразу двух служащих, чтобы вернуть водительские права рассеянному синьору Астезани. Но самому Маркетти объяснение, видимо, показалось вполне правдоподобным.

— Значит, они уехали без водительских прав! — с неожиданной радостью сообщил он кому-то, кто стоял за дверью.

— Когда они уехали?

— Точно не помню. Сейчас спрошу.

Он обернулся к невидимому собеседнику, стоявшему рядом.

— Кажется, в прошлую пятницу. У него в банке отпуск длится чуть ли не месяц!

Руссо с тоской поглядел на Пьерантони — попробуй их теперь отыскать.

— А вы не думаете, что они уже вернулись? Ну, ну… обнаружив, что забыли водительские нрава.

Тут второй жилец, которому надоело оставаться анонимным и невидимым, смело снял цепочку, и перед Пьерантони и Руссо предстала маленькая женщина с живыми глазами и подвижным лицом.

— Ручаюсь вам, что не вернулись. Разве вы не видите, что наши квартиры прямо напротив? Я вот сразу услышала, как вы постучали. И конечно, увидела бы, что наши соседи вернулись. Нет, нет, единственный, кто приходил, так это шурин синьора Астезани.

— И когда же он приходил, этот шурин? — громовым голосом воскликнул Пьерантони, прежде чем Руссо успел открыть рот. Маленькая женщина испугалась и едва не захлопнула дверь.

— Вчера, в обед, — ответил за нее бухгалтер Маркет-ти. — Но только поставил бутылки и сразу же ушел.

— Бутылки?

— Сказал, что это его рождественский подарок. Ящик с вином.

— Корзина, — уточнила его дотошная жена.

22

— Сначала поговорим со Шпагой, — предложил Руссо, когда они сели в машину. — Если только он дома.

Пьерантони сказал, что оставил его в студии Радиотелевидения в восемь вечера, они готовили предрождественскую передачу «Ударами шпаги».

— По-моему, они с этим телешоу перебирают, — заметил Руссо.

Ему самому, хоть он каждый день занимался всевозможными преступлениями, нравились теледетективы. Особенно его умиляли лихорадочные поиски благовидных предлогов для совершения грабежей или похищений. Единственное, чего он не выносил, так это сцен, когда миллиардеры с помощью немыслимых уловок убивали компаньона, жену или парализованного дядюшку, чтобы завладеть их долей миллиардов. Они и так миллиардеры, так зачем им еще больше денег?! Несмотря на инфляцию, миллиард по-прежнему казался Руссо огромной суммой с множеством нулей. Скромный государственный служащий, он наивно полагал, что сотни две миллионов вполне достаточно, чтобы удовлетворить самые фантастические желания. Зачем же тогда, спрашивается, миллиардеру совершать убийство?

— Ну что ж, заедем на телевидение. Тут совсем недалеко, — сказал он.

Но телегерой гримировался.

— Нет, нет, вызвать его нельзя, скоро начинается передача, а они и так потеряли уйму времени.

Наглая девица, вся увешанная цепочками и ожерельями, пыталась остановить их своим хриплым голосом, грозя всяческими неприятностями.

— Ну, если он очень торопится, то мы и подавно, моя красоточка, — с нарочитой вульгарностью ответил Пьерантони, хорошо знавший царившие здесь нравы. — Позови его и не мешай нам работать. А на неприятности нам начхать с высокого дерева, — с ухмылкой заключил он.

Но девица, казалось, готова была скорее пасть в бою, пронзенная штыками, чем потревожить своего идола Жана Луи Шпагу.

Впрочем, идти в штыковую атаку Пьерантони и Руссо не понадобилось.

Из глубины коридора появилась пышнотелая матрона в белом халате. Девица подошла к ней и что-то зашептала на ухо. Женщина в халате с любопытством поглядела на двух непрошеных гостей, кивнула девице и скрылась в «святилище».

Минуту спустя на пороге комнаты показался Шпага в длиннющем халате, подпоясанном узким ремешком. Лицо у него было цвета охры, и один уже подрисованный глаз возвышался над вторым.

— Что еще там стряслось? — накинулся он на них. Впервые Пьерантони подумал, что те, кто считают его самодовольным нахалом, правы.

— Есть тут, черт побери, комната, где можно спокойно поговорить минут десять? — тоже грубо спросил Руссо, оглядываясь вокруг, чтобы понять, какая из студий с горящими красными лампочками годится для недолгой беседы.

— Но вот-вот начнется передача! — возразил Шпага.

— Возможно, удастся вернуть вам деньги выкупа.

Фраза эта возымела магическое действие и позволила Пьерантони и Руссо попасть в крохотную гостиную, над дверью которой мигом загорелся священный красный свет.

— Предупредите техников, — приказал Шпага, закрывая дверь.

— Так вы поймали убийцу бедняги Пиццу? — сразу же приступил он к делу.

Ему ответил Руссо.

— Нет. Убийца Пиццу к похищению Тео непричастен. А вот ваш секретарь, похоже, причастен.

И он, и Пьерантони наконец-то получили полное удовольствие, глядя на выпученные глаза Шпаги и на его отвисшую челюсть.

— Вы… вы говорите о Валенцано? — пробормотал он.

— Да, об Уго Валенцано.

— Но он так привязан к Тео!

— Он очень привязан к вашему малышу и наверняка не причинил бы ему ни малейшего зла, даже не заплати вы ни лиры… Но к вам, синьор Шпага, он, скажем так, привязан куда меньше.

Внезапно бледное лицо Жана Луи Шпаги стало багровым, а на шее вздулись жилы.

— Я этого не замечал, — пробурчал он. Но было ясно, что он лжет.

— Валенцано мне сказал, что вы не допускали его в круг актеров, а он как раз надеялся проявить себя, выделиться в артистической среде. Вы все время давали ему лишь мелкие и, по его убеждению, унизительные поручения.

— Я брал на службу секретаря, а не актера! — возмутился Шпага. — Если б я уступал желаниям и амбициям всех, кто меня окружает, мне следовало бы возглавить боготворительное общество.

Он резко откинул назад непослушный чуб.

— Я ему доверял, этому Валенцано. Если работа ему не нравилась, он мог уйти, не так ли? А он взял и… нет, это просто невероятно! Раз он был сообщником тех бандитов, то одно это показывает его подлую суть!

— Не был он ничьим сообщником! Действовал сам, в одиночку. Даже его сестра ни о чем не знала, хотя вначале мы решили, что она ему помогала. Просто он выбрал для своих действий самый благоприятный момент. Он воспользовался удачным стечением обстоятельств и сумел так запутать следствие…

— Но уж один-то сообщник у него был, — прервал Шпага майора Руссо. — Когда позвонили и потребовали выкуп, Валенцано был вместе с нами. Вы, Руссо, еще стояли тогда рядом со мной, верно ведь? — Руссо по дороге с улицы Кастельветро в здание Радиотелевидения успел мысленно снова «прокрутить» ту сцену, и потому тут же объяснил:

— Валенцано был с нами частично. Когда раздался телефонный звонок, его в комнате не было — он провожал врача, осмотревшего вашу жену. А вернулся он в комнату, когда вы уже разговаривали по телефону.

Комната Валенцано — слева от входа. Попрощавшись с врачом, он забежал в свою комнату, включил магнитофон, со второй линии вызвал первую, а затем возвратился в гостиную.

Он поправил очки и впился взглядом в Шпагу.

— Но ведь я с кем-то говорил по телефону! Помнится, я даже сказал, что не смогу за несколько часов достать триста миллионов, — все банки уже закрыты, а тот, голосом умирающего, ответил, что для меня банки откроются. У меня и сейчас в ушах звучит этот замогильный голос.

— Вам никто не отвечал, синьор Шпага. Валенцано заранее выдержал паузу, чтобы вы могли высказать свои сомнения… а затем произнес фразу, тоже записанную заранее, и оборвал «разговор». Все это вы четко поймете, когда снова прослушаете магнитофонную запись.

В дверь постучали. Бородач в белом халате переступил порог.

— Синьор Шпага, вас ждут.

— Иду, иду.

Он быстро поднялся.

— Значит, вы немедленно его арестуете? — спросил он. По выражению лица трудно было понять, радуется ли он этому или все же жалеет Валенцано. Но внезапно вспомнил что-то и всполошился. — Валенцано сейчас один на вилле. Жена и Тео уехали в горы. Вдруг он украл вдобавок все ценные вещи и сбежал?

Он не мог понять, почему оба полицейских смотрят на него неприязненно, даже презрительно.

— На вашем месте я бы не стал так паниковать, — отозвался Руссо. — Мы едем на виллу побеседовать с Валенцано. Может, все это лишь случайные совпадения. А вдруг в корзине и в самом деле бутылки с шампанским. В этом случае вам… — и, не договорив, он мрачно усмехнулся.

— Впрочем, быстрота, с какой все разрешалось, говорит не в пользу Валенцано. Тот, кто похитил вашего сына, не осмелился оставить его всего на одну ночь в чужом, пустом доме. Ясно, что речь идет не о профессиональном преступнике. Да и сумма выкупа свидетельствует о многом — в наши дни бандиты ведут миллиардную игру! А в этом случае похититель жаждал не разбогатеть, а насолить вам, сеньор Шпага. Отомстить, понятно вам? — продолжал Руссо. — Триста миллионов похититель потребовал именно потому, что знал, что вы сумеете быстро их получить. Ну а кто еще мог это знать, как не ваш преданный секретарь?

23

На виллу Шпаги они прибыли с большим опозданием. Не было еще и восьми вечера, но в этот предрождественский день все учреждения уже опустели, и на дорогах образовались гигантские пробки.

У закрытых ворот им пришлось остановиться. Ефрейтор вылез из машины и позвонил. Пьерантони, высунувшись из окошка, наслаждался живительной вечерней прохладой и свежим ветром, разрывавшим в клочья густой туман. Валенцано искаженным динамиком домофона голосом спросил: «Кто там?», а бестактный агент без обиняков объявил: «Полиция!»

Он отошел от автоматически открывшихся ворот и, спохватившись, виновато поглядел на Руссо, который в ответ только пожал плечами. На пороге дома их ждал доверенный человек Шпаги, его секретарь Уго Баденца-но. И хотя он смотрел не на них, а в полутемный сад, Руссо и Пьерантони поняли, не придется прибегать ни к уловкам, ни к допросу с пристрастием. Он все сразу признал одним своим взглядом.

— Давайте посидим немного, поговорим? — вежливо предложил Пьерантони. Первое возбуждение прошло. Это было как озарение, вспышка пламени. А теперь радость удачи сгорела дотла. Остался лишь пепел жалости и головешки злости к этому глупцу, погубившему свою жизнь, чтобы отомстить человеку, не давшему ему изменить свое серое, унылое существование. Он даже не в силах был увидеть в Валенцано преступника, а испытывал к нему глубокую жалость. Они прошли в гостиную, но так и не сели — остались стоять.

— Мы только что были на улице Кастельветро, — сказал Руссо.

Валенцано закрыл глаза.

— Вы обыскали квартиру сестры? — спросил он.

— Пока нет. Попросим разрешения у прокурора. Мы лишь поговорили с соседями вашей сестры. Они видели, как вы приходили с корзиной.

— Эти типы видят все даже сквозь стены, — с жалкой гримасой пошутил Валенцано. — Моя сестра ни о чем не знает, — добавил он.

— Вы действовали без сообщников, не правда ли? — вступил в разговор Пьерантони. — Все сами — и Дед Мороз, и магнитофонная запись. Где вы сняли парик?

Валенцано тяжело опустился на диван и свесил голову, молча признавая себя побежденным перед двумя блюстителями закона. Не поднимая головы, ответил:

— В одной из телефонных кабин «Ринашенте». Из парика, бороды и красного полотна я сделал подушку для Тео, и положил ее на дно корзины. Две размолотые таблетки снотворного в шоколадке быстро сморили его. Потом я поставил корзину в свою машину и отвез ее в дом сестры. Когда я не хочу спать на вилле, они оставляют мне ключ от своей квартиры.

Я положил Тео на кровать, он спокойно спал, потом снова сел в машину и на площади Кадорна украл «ланчу», которую припарковал на улице Кроче.

— Вы выбрали серую машину, чтобы она сливалась с серым туманом?

Валенцано криво усмехнулся.

— Об этом я и не подумал. Просто никак не решался украсть машину. А эту выбрал потому, что она была однотипной моей. Появись владелец, когда я силился открыть дверцу, я бы сказал, что спутал его машину со своей. Моя «ланча» стояла во втором ряду.

— «Послание» Шпаге вы когда записали?

— Едва вернулся домой. Раньше я этого сделать не мог — я же не знал номера машины. И передал послание сразу же — знал, что телефон вскоре начнут прослушивать, и тогда я буду связан по рукам и по ногам.

Он смело посмотрел на них, ожидая новых вопросов.

— Всю эту историю с рацией вы, понятно, выдумали? Валенцано сморщился, точно сейчас заплачет. На самом деле он так вот странно улыбался.

— Совсем неплохо придумано, верно? Попробуй тут пойми, куда я направляюсь. К тому же мне помог густой туман.

— Вы смело поступили, когда потребовали, чтобы выкуп привез сам Шпага. Ну а если бы он взял и поехал?

Валенцано снова оскалился в ухмылке.

— Я его хорошо знаю, этого героя. Нет, я был уверен, что он струсит. А заменить его мог только я.

Но даже в том случае, если бы нервы у него не сдали, он совершенно растерялся бы, ничего не услышав по рации, которую я поставил в «бардачок». Маленькая, прямо-таки игрушечная рация. — И он опять улыбнулся. — Мой храбрец вернулся бы назад полный страха, и мне все равно пришлось бы его заменить.

Я заранее достал брезент, чтобы накрыть им машину, — продолжал Валенцано свой рассказ. — Рацию я потом унес. Оставь я ее в машине, вы бы мигом все поняли! А потом я помчался домой за Тео. Супруги Маркетти вечером смотрят телепередачи, и на это время ослабляют свое наблюдение за соседями.

Он с усмешкой поглядел на Руссо и Пьерантони.

— Добытые потом и кровью миллионы скромного труженика Шпаги по-прежнему лежат в корзине. Все до последней лиры.

Руссо и Пьерантони в одну и ту же секунду, словно получив приказ свыше, сели.

Валенцано сидел на диване, они — напротив в креслах, ну прямо трое приятелей, которые обмениваются впечатлениями об одной любопытной истории.

— Но зачем вы все это сделали? — не удержался от вопроса Пьерантони.

Он лучше, чем Руссо, понимал, что навело Валенцано на мысль совершить эту непоправимую глупость. И все-таки, черт побери, он хотел услышать от него самого, этого наивного болвана, что же подвигло его на столь безумную затею. Может, все-таки была какая-то серьезная, важная причина, чтобы рисковать чужой жизнью, да и своей собственной.

Валенцано совсем вжался в диван. Он вяло пожал плечами.

— Собственно, я мало что потерял. Разве не так?

В его вымученной улыбке была горечь и глубокое презрение к себе самому.

И то, что сказал это молодой еще человек, красивый, умный, похоже, не злой, лишь усилило гнев Пьерантони.

— В конце концов пару лет в тюрьме даже сделают меня опытнее и мудрее.

Цинизм был явно напускной. Но со временем он мог стать его второй натурой. Молчание полицейских Валенцано воспринял как невысказанное предложение смело и до конца облегчить душу.

— Вначале я испытывал к Шпаге лишь неприязнь. Я до того был наивен, что поделился со Шпагой своими надеждами попасть в среду актеров телевидения, показать, на что я способен. А я убежден — кое-какой талант у меня есть.

Так вот, он стал всячески мне мешать. Старался как только мог меня высмеять, к режиссерам близко не подпускал. Жить так близко к миру артистов и не иметь туда доступа, это еще хуже, чем находиться от него в недосягаемой дали. А потом, когда я лучше узнал своего патрона, неприязнь сменилась ненавистью. Ну почему эта полная посредственность преуспевает, а я прозябаю?! И мне захотелось поколебать его несокрушимую самоуверенность и убежденность, что он любимец фортуны. Тысячи людей, куда более способных, чем он, так и не могут пробиться.

— Хотим все и сразу, не так ли, Валенцано? — сказал Руссо, но без тени иронии. — Вы принадлежите к самому молодому поколению. Что вы там о себе возомнили? Мы, старые, наивные глупцы, тоже мечтали вначале кто о славе, кто о богатстве, кто просто о счастье. Разве это так уж недостижимо? А что получилось? Более чем скромное жалованье, радостей почти никаких. А жизнь у нас просто собачья. Так, по-вашему, — он бросил взгляд на Пьерантони, — мы должны взять и убить начальника? Только потому, что он сделал карьеру. Ну разве это не бессмыслица?! Так уж устроен мир.

— Преподлый мир! — выдохнул Валенцано.

Пьерантони и Руссо промолчали, и он это оценил. Он приподнялся и снова сел на диван, сплел свои тонкие, почти детские пальцы.

— Все началось с анонимных писем. Мне показалось, что я могу этим воспользоваться и сбить полицию с толку. Потом убили Пиццу. Я-то знал, что в ту пятницу он отправился на улицу Пальманова навстречу собственной гибели. Я не советовал ему идти туда. Но когда узнал, что его убили, моя идея отомстить Шпаге, — может, меня подтолкнула и чужая жестокость, — из туманной фантазии внезапно стала реальностью, вполне конкретной целью.

Я умолчал о том, что знал о смерти Пиццу. Чем запутаннее становились факты, тем больше у меня появлялось шансов на успех. Шпагу опутала целая сеть совпадений, и более благоприятный случай придумать было трудно. К тому же в какой-то момент над всем взяли верх мои актерские амбиции!

Руссо и Пьерантони кивнули, каждый вспомнил, как последовательно вел себя Валенцано и как тревожился он за судьбу семьи Шпаги. Впрочем, волнение и тревога были, очевидно, неподдельными, и Валенцано даже не понадобилось разыгрывать роль. А потом блистательно продуманные «показания» и хитрые умолчания в самых важных местах.

Актер и режиссер.

Валенцано приподнялся, опираясь о валики.

— Надо полагать, мне пора следовать за вами. Вещи мои собраны.

Он зашел в кабинет и вернулся с чемоданчиком. Пьерантони вспомнил, как он, весь напряженный как струна, дрожащий, уезжал с чемоданчиком денег. Сам себе натворил столько бед, и уже ничего нельзя изменить.

Неужели Валенцано этого не понимает? Он вознегодовал на жестокую несправедливость, ощутил себя жертвой. Но ведь это извечная человеческая драма. С недостойным его ума легкомыслием он обрек себя на тяжкие испытания. Он думает, что пройдут годы тюрьмы и все переменится. Нет, горе, унижение останутся с ним. Навсегда. Но что уж теперь поделаешь?

— Спасибо, что вы пришли сами, — сказал Валенцано, выйдя вслед за ними в коридор. Он мягко погладил по шее Балайку, и та ласково и благодарно поглядела на него своими золотистыми глазами.

— Увы, я новичок в такого рода делах, — с усмешкой промолвил он.

Он издевался над собой, чтобы морально осудить себя или же наказать за недостаточную изворотливость и ловкость?

— Я готов был биться об заклад, что вы до меня доберетесь. Такова участь всех растяп, не так ли? А вот убийцу Пиццу вам отыскать будет куда труднее.

24

В понедельник, точно в двадцать часов, вторая программа «увела» у первой по крайней мере шестьдесят процентов телезрителей, с нетерпением ожидавших призывных сигналов труб. Тысячи молоденьких девушек в своих просторных и тесных квартирах радостно задергались, не обращая внимания на сердитые окрики родных, пожилые синьоры, сидя на табуретках, блаженно вытянули свои отяжелевшие в варикозных прожилках ноги.

Жан Луи Шпага появился на сцене четвертой студии, и вскоре он «заполнил» своим лицом весь экран. Все с жадностью вглядывались в это столь знакомое лицо в надежде увидеть следы недавних тяжких переживаний.

Об Уго Валенцано никто ничего не знал. Но кинооператоры запечатлели в кадре обычную радушную улыбку телезвезды, обычный задорный чуб и обычные сильно подведенные круглые глаза. Лишь когда он произнес ритуальную фразу:

— Ударами Шпаги! Это, дорогие друзья, особый рождественский конкурс… — стало заметно, что бодрость его показная и скрывает усталость, а веселость какая-то неестественная. Риккардо повернулся к Марине.

— Малость сдал, не правда ли? — прокомментировал он. Смачно выругался про себя и заключил: — Словом, звезда изрядно потускнела.

Марина так и не оправилась от шока, который она испытала в полицейском управлении. Сильнейшее унижение, ведь она выглядела полной дурой. А все фараоны были за Шпагу. Да еще им грозила тюрьма, хоть Риккардо и утверждал, что эту историю полицейские раздули до невероятности. И все потому, что не умеют отличить невинную шутку от настоящей опасности. Правда, Шпага подвергался подлинной опасности, но они-то тут при чем? Но если этот болван Шпага и не возьмет назад свою жалобу на то, что ему грозили смертью, то и тогда ничего страшного не произойдет. Ведь они никогда прежде к суду и следствию не привлекались.

Едва они приехали домой прямо из Центрального полицейского управления, Марина, к своему изумлению, увидела, как муж ринулся к телевизору, будто ничего и не случилось. Она так растерялась, что даже не сообразила разбить вдребезги этот проклятый ящик с его лживыми телеобразами. Но неужели у Риккардо не пропала охота смотреть всю эту чушь?! Неужели он ничуть не изменился, и эти трудные дни не помогли ему поумнеть?

Она с досадой поглядела на мужа. Сейчас она готова была испепелить его, хотя знала, что ярость, увы, ее единственное оружие, часто только вредит ей.

— Кретин! — крикнула она. Выбежала из кухни, рухнула на кровать и залилась слезами.

25

В кабинете Центрального полицейского управления Руссо и Пьерантони засиделись допоздна. Руссо протянул Пьерантони протокол допроса. Было уже одиннадцать вечера. Валенцано подписал свои показания и готовился провести свою первую ночь в тюрьме. Дирекция Радиотелевидения разрешила дать сообщение для печати.

Наконец им удалось отыскать Салуццо, который, сидя у окна, молча слушал запись допроса. Он тоже считал, что теперь остается лишь поймать Лучано Верде, про которого в конце концов его дружки сказали, что, вероятно, он-то и расправился с Пиццу. Нет, назвать его убийцей было бы неверно, объяснили они. Ведь Пиццу сам его спровоцировал.

Когда Салуццо вспомнил о наглых улыбках этих двух «бунтарей», ему самому захотелось поступить с ними «в духе Торквемады».

Впрочем, подобные же чувства он испытывал и к правосудию, абстрактному понятию, которым пользуется в своих целях множество людей: прокуроры, адвокаты, судебные эксперты, судьи. Весь день он провел во Дворце правосудия, куда его пятый раз за четыре года вызвали давать свидетельские показания по делу об убийстве. И неизменно, прежде чем он успевал произнести хоть слово, процесс снова откладывался на неопределенный срок.

Причины переноса процесса бывали самые разные: отсутствие одного из защитников, общенациональная забастовка адвокатов. Как правило, защитники требовали проведения вторичной судебной экспертизы, и это вызывало отсрочку суда еще на полгода. Затем следователя переводили на службу в другой город, а его преемнику нужен был еще год, чтобы изучить горы документов по несостоявшимся в срок процессам.

Так и еще четыре года могут пройти — воспоминания свидетелей поблекнут, некоторых из них унесет смерть. И все кончится, можно сказать, ничем. Чтобы отвлечься от столь грустных воспоминаний, Салуццо сосредоточился на протоколе допроса. Но и чтение протокола навело его на печальные мысли. Даже в канун рождества придется сидеть тут до полуночи. А ведь он не успел купить жене приличного подарка на праздник. Пьерантони собирается подарить своей жене ночь любви, она у него еще молодая. А его жена наверняка предпочтет кастрюлю-скороварку. Он посмотрел на друга, который, подавшись вперед, читал протокол.

Руссо, откинувшись на спинку стула, сидел в мрачной задумчивости. Но когда Салуццо, которому из неплотно закрытого окна ветер дул прямо в бок, пересел поближе к Пьерантони, он одобрительно кивнул и даже пошутил:

— Свежий воздух иной раз приносит не только прохладу, но и воспаление легких.

Пьерантони протянул Руссо протокол допроса и сказал, как бы подводя итоги:

— По-моему, тут все изложено точно и ясно.

Он извлек из кармана мундштук, вставил обрезанную сигарету, закурил и продолжал негромко:

— Теперь дело за вами. Ведь особо опасные преступники, можно сказать, ваши клиенты. Упечете за решетку этого Лучано Верде и поставите точку.

— Да, но Верде-то вовсе не преступник — дилетант, — вздохнул Салуццо. — Хотя еще немного терпения и настойчивости, и он тоже угодит в ловушку. Главное, не упустить его из поля зрения.

Он растер припухшие веки, погладил подбородок и шею и, закончив этот небольшой массаж, продолжал:

— Уйти-то он от нас не уйдет. Возможно, встреча завершится применением огнестрельного оружия и парой наших людей на земле. Потом, когда наших раненых увезут, а мы, шатаясь от усталости, вернемся домой, за дело возьмутся адвокаты. Глядишь, через пяток лет этот подонок Верде выйдет на свободу. А сама тюрьма ему не страшна.

Руссо и Пьерантони как-то сразу понурились, бедняги. «Да, все мы в одной дырявой лодке плывем», — с тоской подумал Салуццо.

— Ну что, пора и домой? — предложил он. Собственно, ему, младшему по званию, не полагалось делать предложения начальству, но после пятнадцати часов работы и о субординации забудешь.

Они попрощались с Руссо, который так и не поднялся со стула — до того он устал. Да и потом дома уже все спят; придет он десятью минутами раньше или позже, какая разница?

— Я отвезу тебя домой, Салуццо, — предложил ему Пьерантони. — Это займет лишних пять минут, к тому же туман рассеялся — ехать будет легче.

Когда они вышли из парадного, их обдало струей чистого, свежего воздуха, и у Пьерантони радостно забилось сердце. И сразу отступила куда-то адская усталость.

Он вдохнул поглубже приятный запах.

— Снег идет! — воскликнул он с мальчишеским восторгом. И выскочил во двор.

Снег уже падал большими, густыми хлопьями. Он впивался белыми стрелами в стены старинного здания, опускался легонько на засохшие веточки кустов, устилал белой простыней дорожку к воротам.

— Снег идет?

Пьерантони потрогал пальцами белые комочки на крыше машины и сунул снежинку в рот. Одной минуты ему хватило, чтобы забыть об усталости, о всех неудачах и злоключениях последних дней. И даже о людской глупости, дошедшей до того, что многие ищут выход из тупика в насилии.

— У нас будет снежное рождество, сержант! — звонко и весело сказал он Салуццо, сидевшему с ним рядом в кабине.

Включил зажигание и понесся вперед на предельной скорости.