Заря коммунизма (СИ)

— Так, иди-ка отсель, — разнервничалась бабушка и выпроводила соседку.

Когда она вернулась, Маша сидела бледная, едва дыша.

— Ты чего это, а? — перепугалась Аграфена Степановна и потрепала внучку по щекам.

— Её Галина Александровна убила… Я была там… С Лидой…

— Ох-хо-хо… — сочувственно закачалась из стороны в сторону женщина.

— Мы должны что-то сделать… — Девочка подняла на бабушку огромные глаза.

— Пойду-ка я за дровами… — рассеянно сказала Аграфена Степановна. — А ты посиди, кровинка, отдохни.

Маша осталась в пустом доме наедине со своими страхами и обидами. Вдруг по столовой пролетел холодный и сильный сквозняк. Непослушными ногами девушка протопала на кухню и с силой захлопнула форточку. Не успела она отойти от окна, как вернулась бабушка и принесла охапку очень странных дров. С одной стороны концы тупые, с другой — мастерски заострённые, а ещё их покрывала светло-серая кора…

— Пусть полежат здесь, а то отсыреют, — бросила Аграфена Степановна колья у печки.

— И в комнатах пусть полежат! — подхватила Маша. — Что б в каждой — по несколько штук!

— Согласна!

***

Здание почты, маленькое и неказистое, располагалось в посёлке, а не в селе, и бабушка с Машей поплелись в резиновых сапогах по единственно возможному пути — раскуроченной дороге, полной глубоких луж. Девочка не могла вспомнить, когда в последний раз слышала голос отца, и теперь тщательно копалась в своей голове, изредка пугаясь, когда нога соскальзывала в ямку. Павел, человек молчаливый и строгий, обладал редкостным качеством — настоящей добротой, но доброта не чуткость, не интуиция, и она не смогла ему помочь в отношениях с дочерью. Он не любил писать письма, не любил долгие душевные разговоры, а, может, просто не мог выразить собственные чувства, поэтому после смерти обожаемой Татьяны замкнулся, заполз в скорлупу скорби и совершенно искренне не знал, каково его Маше.

— Наконец-то, дошли! — тяжело дыша, сказала бабушка и остановилась напротив затёртой двери. — Ой, дай минуту передохнуть, и зайдём.

Девочка терпеливо ждала и рассматривала блёклую застройку поселковых двухэтажных домов. Какая-то беспросветная унылость таилась в тусклых окнах с разводами после дождя, и не было ни выхода, ни спасения…

— Идём, Машуль!

Аграфена Степановна открыла свистнувшую несмазанными петлями дверь и ввалилась в полутёмное помещение с двумя окошками. Она подошла к одному из них и сказала:

— Здравствуйте. Я заказывала на сегодня звонок в пятнадцать часов…

Маша отвлеклась и ощутила, как колотится сердце. Неужели сегодня она поговорит с папой? Неужели сможет спросить его обо всём, что тревожит? Вампиры и страшный стратилат отошли на задний план, скрылись за мутной поволокой. Полгода она не получала ни письма, ни телеграммы, всё окраинное общение происходило через бабушку, через её редкие прогулки в посёлок на почту. Вдруг Машу толкнуло изнутри: а почему она сама не решилась сходить и позвонить?! Почему просто жила и терзалась сомнением? Ответа не было, лишь тихая серая тьма в том месте сознания.

— Аграфена Степановна! Соединили!

Девочка прошмыгнула вперёд бабушки и юркнула в кабинку. Она схватила холодную трубку и дрожащей рукой прислонила её к уху.

— Папа?

С той стороны донеслись скрипы, трещание, тщетно мужской голос на другом конце страны пытался докричаться. В отчаянии Маша глянула на бабушку. Та подоспела на помощь, выхватила телефон и громко заговорила:

— Паша?! Сынок?! Ты нас слышишь?!

И тут же вернула трубку внучке.

— Папа?

— Да? Я слушаю, говорите! — прозвучало очень далёким родным голосом с помехами, и у девочки ёкнуло сердце.

— Папа, это я…

— Плохо слышно! А, чёрт! Почему никто не может починить эту…

И связь оборвало.

Маша растеряно вернула трубку на место и разочаровано вышла из кабинки.

— Там что-то на линии, — участливо высунулась в окошко почты женщина с пышной причёской. — Уже несколько дней то и дело срывается. И не прозвонить…

— Как жаль-то! Как жаль! — запричитала бабушка, боясь, как бы эта новость не огорчила внучку и не вернула её прежнюю полную замкнутость.

— Тогда идём домой? — спросила Маша, а у самой наворачивались слёзы.

— Пусть пройдёт немного времени, — подошла бабушка, ободряюще обняла девочку за плечи и повела в село. — Они там всё починят, поправят, и я снова закажу звонок. В субботу или воскресение, когда ты точно будешь дома.

Маша кивнула и позволила себя увести.

— Давай завтра сходим к Матрёне Петровне на похороны? — неожиданно попросила девушка.

— Зачем это?

— Она была хорошей…

— Не она ли и рассказала тебе о вампирах? — с подозрением покосилась Аграфена Степановна.

— Да, она.

— Вот ведь старая калоша, а!

— Не говори так о ней!

— А как мне ещё говорить?! Как ей ума-то хватило! Не её это дело, детям ужасы такие рассказывать!

Маша разозлилась, отскочила от бабушки и выпалила:

— А чьё это дело?! Родителей? Так их у меня нет! Или бабушки?! Так я спрашивала, а она ответила, что Галина Александровна бесноватая! И отправила меня в самую гущу вампиров! Без защиты, без знаний, с одним лишь крестиком!

— Машенька… Я же о тебе переживала… Когда не знаешь, так ведь лучше…

— Так переживала, что готова была отдать на съедение?!

— Ну вот что, — бабушка больно схватила её за руку и потащила в село, — говори да не заговаривайся! Я оградить тебя хотела!

— Оградила!

— Да! Как умела! Твои родители тоже хороши! Увезли незнамо куда, я и видеть тебя не видела!

— А причём здесь это? — не поняла внучка, и Аграфена Степановна спохватилась.

— Расстроилась я, вот и мешаю старые обиды в одну кучу! Идём домой, у меня полно дел!

Девочка не стала спорить и нехотя пошла позади раздражённой бабушки. Машу вновь швырнуло в бездну уныния, и как бы она ни карабкалась, как бы ни просила о помощи, всё было пустынно и одиноко. Затем она вспомнила обаятельного Константина Петровича. Было в нём что-то притягательное, но в то же время отталкивающее, рядом с ним её коленки подкашивались, а сердце замирало, и всё же это не была влюблённость. Совершенно очевидное теперь отсутствие чувства заставило Машу посмотреть на мужчину иначе. По тонкой ложбинке позвоночника пополз холод, и страшная догадка, даже не догадка, а явная уверенность ударила в девочку невидимым разрядом. Нет, неспроста он заявился к ним в дом… Впрочем, может оно и к лучшему. Все они говорили, что это приятно: и Люда, и Галина Александровна. Может, и ей стоит попробовать? Ведь за последние полгода она не ощущала ничего хорошего.

Глава 17

Тягучий день неторопливо перетёк в тревожный вечер. Чем темнее становилось на улице, тем порывистее бабушка делала дела. А когда стрелка старых часов указала на восемь, Аграфена Степановна захлопнула входную дверь, как будто от силы нажатия могло что-то измениться, и звонко задвинула клин. Маша сидела в столовой и безуспешно читала книгу. Она видела метания бабушки, но не пыталась ей помочь. Вместо этого девочка мрачно ожидала, когда к ним в дом постучит стратилат. Она была уверена, Люда передала её послание, да и неспроста он приходил сегодня днём… Маленькое сомнение всё же терзало Машу — вдруг председатель просто председатель, а остальное она подрисовала?

За окном совсем стемнело, Аграфена Степановна села рядом с внучкой и сказала, с опаской поглядывая на тёмно-серое небо:

— Сегодня днём мы слишком разволновались, напридумывали ерунды…

— По-моему, ты не веришь в то, что говоришь.

— А ты почём знаешь?

Девочка не ответила и опустила глаза в пол.

— Машуль, ты не обижайся на меня, а?

— Я не обижаюсь, — донёсся безразличный ответ.

— Мало того, что Паша по военному делу и сам себе не принадлежал, да ещё и тебя таскал повсюду. Ну и маму твою… — поспешно добавила она под конец. — А я тут одна куковала, всю жизнь…

— А дедушка?

— Рано он ушёл… Мне было всего-то сорок с небольшим.

— Мне об этом не рассказывали, — смягчилась девочка.

— Потому что ты со мной-то и не была! Я бы тебе всё-всё рассказала! Но Паша как узнал про упырей этих…

— По-моему, он всё правильно сделал. Увёз семью подальше.

— А я-то?! Я-то не семья?! — с обидой хлопнула ладонью по груди бабушка.

— Ты могла уехать за ним.

— Мы с дедом дом этот сами строили! На каждом кирпичике наш пот и кровь! Как я его брошу?! А хозяйство?! Кур куда? Гусей?!

— И это гораздо важнее того, что в любой день тебя могут убить?

— Но не убили же! — наивно и немного глуповато воскликнула бабушка, отчего у Маши поднялась тошнота. — К ним ведь привыкаешь, к вампирам этим… Они как болото гадкое, как лес дремучий, есть и есть, ничего поделаешь! А жизнь-то идёт!

Девочка ошеломлённо посмотрела на женщину и онемела.

— Ну живут они себе под боком, ну промышляют… Звери же дикие тоже едят людей!

— Поэтому мы и построили города, чтобы быть в безопасности и не хоронить родных…

— Маша, кровиночка, послушай! Мне надо, чтобы ты всё поняла… — Аграфена Степановна выглядела отвратительно: заискивающе, виновато и вместе с тем непоколебимо. — Упыри эти просто как особенность нашего села!

У внучки снова пропал дар речи. Она и без того не испытывала к бабушке глубоких чувств, самое большое — благодарность, но теперь, когда от слов женщины повеяло смрадом и глупостью, Маша осознала — понятно, почему отец сбежал и забрал с собой семью. Но не понятно, почему полгода назад всё-таки бросил её, родную дочь…

Маша лежала в кровати без сна. Воздух в комнате казался спёртым, но она не могла открыть окно — воспоминание о ползущей Галине Александровне твёрдо засело в голове. Но несмотря на это, девочка с романтической тоской подумала о стратилате. Вот бы он всё-таки пришёл, укусил её, и боль от прожитой короткой жизни стёрлась, позабылась, а на её место пришло бесконечное блаженство. Затем она подумала о крови — ей предстоит пронзать тонкую кожу шеи и впиваться клыками в горячую плоть… Маше стало не по себе, и слабые рвотные позывы скрутили челюсти около ушей. Она бросила рассеянный взгляд в окно, за которым чернели ветви слив, и вздохнула. Постепенно зрение соединилось напрямую с осознанием, и девочка быстро села в кровати: за стеклом торчала чья-то голова. Сколько бы раз Маша ни моргала, ни протирала глаза, ни щипала себя за руку — видение не исчезало.

Девочка бросилась к бабушке, громко топоча по полу босыми ногами. Женщина тоже не спала. Она стояла в углу своей комнаты и крепко сжимала осиновый кол. Её расширенные от страха глаза смотрели в окно — там, в удобной для вампиров темноте стоял человек. Ничего не говоря, Маша кинулась в третью комнату, к третьему окну — и там стоял жуткий незнакомец…

Аграфена Степановна, точно тень, выплыла из убежища и крепко взяла внучку за руку. Ей бы отругать негодную, наказать за приглашение! Но плотно сжатые губы молчали, а глаза слепо взирали во тьму.

— Что делать?.. — не помня себя от страха, спросила Маша, и романтические мечты о будущем в вампирском теле уступили самому обычному человеческому ужасу.

— Оборону держать… — шепнула бабушка и сунула ей в руки кол. — Стой здесь, а я за святой водой.

— Я с тобой! — выпалила девочка и больно сжала руку женщины.

Две светлые ночные сорочки двинулись на кухню по коридору, что выходил в столовую. Проходя мимо своей комнаты, Маша посмотрела в окно — голова так и осталась торчать в неподвижности. Они окружены вампирами и некуда бежать…

— Стой здесь. Там форточка открыта, — Аграфена Степановна силком установила внучку в угол, а сама двинулась на кухню.

— Почему ты её не закрыла? — сдавленно пропищала Маша, давясь сердцебиением.

— Тебя забыла спросить, — рыкнула бабушка, чей страх на мгновение угас перед виной девочки.

Осторожные шаги женщины свернули за дверь и притихли. Дом напряжённо застыл. Звенящая тревога пронизала воздух и осела в чёрных мрачных углах. Терпение Маши дало слабину. Она высунулась из-за косяка и посмотрела на кухню. Стол, рукомойник и полки находились всё там же, но бабушки не было. Куда она могла спрятать святую воду? Да и звуков никаких нет… Неужели стоит и вспоминает?!

Девушка вернулась на прежнее место и ощутила, как ужас покалывает кожу и усмиряет волю. Она понимала — надо выйти или позвать бабушку, но что-то внутри бастовало с решимостью капризного ребёнка.

Сколько бы ещё прошло времени, прежде чем она решилась бы выйти, Маша не знала. На кухне послышался шорох — нечто тяжёлое, но не твёрдое упало на пол. Девочка кинулась в комнату. Там громоздился огромнейший шкаф. Она живо открыла его и забралась в дальний угол, обнаруживая в себе проворство кошки. Сверху на неё легли подолы платьев, юбки, брюки, папины рубашки. С боков подпирали высокие баулы старой одежды. Маша до боли сжимала осиновый кол и успокаивала себя призрачным контролем над ситуацией.

Шли минуты, и долгое время дом молчал. А затем по коридору нарочито громко зашагал человек. Стук каблуков оглушительно разносился в напряжённой тишине и замер в комнате, где пряталась девочка. Кто-то сел в кресло — оно скрипнуло по своему старческому обыкновению.

— И сколько мы будем там отсиживаться? — спросил председатель. — Я слышу каждый удар твоего сердца, Маша. Ты могла бы от меня спрятаться, если б умерла, но так… Ты просто оттягиваешь неизбежное.

У девочки защипало в глазах. Она поняла, что бабушка затихла не без причины, и острая вина вперемешку с ужасом затопила её и без того настрадавшееся сердце. Где же смелость? Куда пропала храбрость? Сперва Маша рвалась в бой и собиралась лично засадить кол в сердце стратилата, затем хотела стать одной из них, а теперь позорно сидит в шкафу и надеется, что вампир блефует…

— Так гостей не встречают, — разочарованно произнёс Константин Петрович. — Хватит, вылезай уже. А то пылью надышишься, тебе же хуже будет.

Снова тишина.

— Маша, ты ведь сама позвала меня! Признаться, я возмущён! — слабо хохотнул он. — Это детский сад, в самом деле. Вылезай. Тебе ничего не угрожает.

Как только последняя фраза вылетела из уст стратилата, девочка дёрнулась. Нет, она нисколько не поверила в данное обещание, но оно стало удивительным толчком к обретению власти над собственным телом.

Маша зашуршала баулами, загремела деревянными вешалками и едва не вывалилась в комнату. Мужчина в тёмном костюме насмешливо качал головой.

— Доброй ночи, — вежливо поздоровался он, а девушка покосилась на окно — чья-то голова по-прежнему торчала снаружи.

— Что с бабушкой? — дрогнувшими губами произнесла Маша.

— Она отдыхает. Не волнуйся, с ней всё в порядке.

— Зачем вы пришли?

— А зачем позвала? — председатель подался вперёд и очаровательно улыбнулся. Его лицо было чудовищно красивым, и Маша невольно задержала на нём взгляд. Бывает же такое — самый опасный вампир обладал внешностью, до которой большинству мужчин не просто далеко, а как до соседней галактики.

— Я не подумав…

— О как, — обиделся он. — А я пришёл, гостей привёл… Не хочешь их пригласить?

— Ни за что.

— Ну и ладно, ну и без них хорошо посидим.

За окнами зашуршали, и девочка испуганно посмотрела на улицу — несколько человек растворялось в сырой темноте уснувшего сада…

— Это вы им приказали?

— Да, я. Восхищает?

— Как?

— Вот так, — мужчина коснулся виска указательным пальцем и растянул улыбку. — Когда ты будешь со мной, тоже услышишь все мои мысли.

— Это больно?

— Ну, дорогая моя, всё самое приятное сначала больно, — засмеялся он. — Зато потом открывается такое… Так расскажи мне, чего бы тебе хотелось больше всего?

— Чтобы вы ушли и больше никогда сюда не приходили…

— А ещё? — нисколько не обиделся стратилат. — Самое сокровенное?

— Это и есть самое сокровенное…

— На моё место захотела? Сильно.

— Пожалуйста, уходите, я не подумав позвала…

Взгляд мужчины ожесточился. И хотя в комнате стояла темнота, Маша разглядела, как его губы перестали улыбаться, а лицо точно вытянулось.

— У меня не так много терпения, как кажется, — проговорил председатель и встал. — Мне всегда интересны настоящие мысли живых людей, а то потом от вас одно раболепство, даже иногда скучновато… Но не стоит долго тянуть.

Он подошёл к ней, высокий, статный, окружённый ароматом «Шипра», и девочка задрожала.

— Брось ты этот бесполезный кол. Ты уже приняла решение.

— Да, приняла.

— О-о-о, — отступил Константин Петрович и засмеялся, — героиню решила из себя сделать! Ну слушай, героиня. Чтобы всадить в меня кол, сперва ты должна разорвать остриём вот этот великолепный пиджак, затем рубашку, майку, затем мышцы, дальше ты должна попасть между рёбрами да попытаться их раздвинуть, чтобы коснуться сердца. Как, потянешь? А, ещё забыл, и всё это время я собираюсь сопротивляться. Так как? Справишься?

С каждым насмешливым словом Маша теряла надежду.

— Давай так, приведу три примера, чтобы ты поняла, от чего по глупости отказываешься. Первый — Галина Александровна, мой секретарь. Бедняжка мучилась от рака, врачи были бессильны, но посмотри — я дал ей жизнь! Женя Самойлов, мой механизатор, второй пример. У него на редкость стервозная жена, все соки из него выпивала, он думал в петлю, а теперь гляди — покорней женщины нет на селе! Ну и третий пример, хорошо знакомая тебе Люда.

Стратилат сделал паузу, наслаждаясь внезапно участившимися ударами сердца Маши, а затем продолжил:

— Ей так хотелось быть частью ладного механизма, чтобы все один за одного, чтобы общее дело и цель, и снова помог именно я! Теперь Люда получила инструмент, который позволил ей добиться прекрасного поведения от остальных!

— Но какой ценой…

— У каждого свой срок пребывания на земле. Кто-то умирает раньше, кто-то позже. Так к чему жизнь, когда цель достигнута? Эти трое получили то, что хотели, кто-то из них уже насладился сполна. Ведь когда больше не к чему стремится, всё тщетно, верно?

— Им есть к чему стремиться… Просто их стремления отняли и заменили подделкой.

— Ого, какие глубокие размышления! — расхохотался мужчина. — Не ожидал, скажу прямо!

— Вы отняли их волю, они всего лишь марионетки…

— Заметь, счастливые марионетки, — назидательно поднял палец он. — Вот ты можешь сказать, что счастлива?

Стратилат ударил по больному, и Маша не нашлась, что ответить.

— Так к чему воля, если она не приносит тебе никакой радости? И вообще, кто сказал, что воля — это хорошо? Может, как раз наоборот от неё все беды. Только подумай, каким бы славным был наш мир, если бы не было кто в лес, кто по дрова? У всех была бы единая цель и все бы радостно к ней стремились!

— А у вас какая цель?

Константин Петрович оскалился, и девочка впервые увидела два острых длинных клыка. Она застыла, глядя на них, и смогла оторваться только тогда, когда мужчина заговорил, скрывая их под губами:

— У меня — великая!

— А подробнее?

— Когда станешь по одну сторону со мной, сама всё поймёшь. Ответы появятся в твоей голове, как будто всегда там были. Ты ощутишь полную осмысленность существования, обретёшь цель, получишь силы для её достижения. Я не смогу передать этого словами.

— Накормить вас. Вот и вся цель… — выдавила Маша и удивилась, что ей хватило на это духу.

Мужчина двинулся на неё, но затем застыл и неприязненно сказал:

— Когда ты снимешь крестик, мы покончим с разногласиями.

— Разве он на вас действует?

Стратилат не ответил.

— Вы сегодня съели кашу со святой водой и не поперхнулись…

— Так вот почему она немного покалывала… — задумчиво проговорил он. — Но твоя бестолковая бабушка почти всю её выпарила. Да и вода эта так, комариный укус. Я бы и крестик мог сорвать, но хочу, чтобы ты это сделала сама.

— Не сниму…

— Ладно, — охотно согласился он, легко развернулся и зашагал в коридор.

Девушка ещё не поняла, что он уходит. Облегчение толкнуло в грудь секундой позже. Маша улыбнулась от внезапной радости и направилась следом, чтобы проверить, как там бабушка. Но через пару мгновений застыла.

Константин Петрович и не думал уходить. Он схватил Аграфену Степановну за ворот сорочки и потащил по полу, словно женщина весила не больше кошки. Немереная сила бурлила вокруг стратилата, он словно стал выше, его черты заострились, огрубели, пропало волшебное очарование, он превращался в монстра.

Мужчина бросил бабушку у ног оцепеневшей Маши и сказал совсем другим тоном:

— Я выпью её до последней капли, если ты не снимешь крест.

— Но это будет не по моей воле… — выдавила девочка. Она смотрела и смотрела на бессознательную женщину, гадая, жива ли она…

— Нет, по твоей. Я даю тебе выбор, — проскрежетал он, и на его лице надулись вены, окончательно обезображивая некогда прекрасного мужчину. Раздался треск — тёмный пиджак разошёлся по швам и оголил светлую рубашку, под которой видоизменялись мышцы.

Огромными длинными руками стратилат сгрёб Аграфену Степановну к себе. Он небрежно поднял её над полом, грубо толкнул голову в бок, оголяя шею, и жадно присосался к коже.

Маша слушала мерзкое чмоканье, вздохи удовольствия, сопения, и ничего не могла сделать. Вот сейчас бы, когда он занят, размахнуться получше да и проткнуть его колом! Мысль о том, чтобы сдёрнуть крестик, её не посетила. Точно так же, как и чувство вины.

— Она умирает… — пробасил-проскрежетал он, и глаза сверкнули чистыми удовольствием.

Тогда девочка медленно двинулась к нему. Она ещё не знала, как поступит, но руки крепко держали осиновый кол. Темнота сильнее обступила, одурманила, играла на стороне вампира. Но Маша решилась. Она резко подсунула кол под пиджак, и тут же полетела назад. Стратилат зарычал, сверкнул бешеными глазами и кинул бабушку на внучку.

— Беги… кровинка… — на миг очнулась Аграфена Степановна и вновь потеряла сознание. По шее струилась липкая, противная кровь, и вокруг запахло железом.

— Тебе не сбежать, — проговорил председатель и улыбнулся широким нечеловеческим ртом.

Он шагнул вперёд, чтобы взять огромной лапищей свою добычу, но странно охнул.

— Сбежать, ещё как сбежать! — раздался позади чудовища знакомый голос.

— Папка… — прошептала Маша и заплакала.

Обезображенное вампиризмом лицо председателя удивлённо вытянулось. Длинные губы искривились в подлой ухмылке. Стратилат заскрежетал:

— Я не один… Придёт другой… Вы все — будущие тушки…

— Падаль! — плюнул Павел и толкнул монстра ногой, от чего тот завалился на бок. Из груди Константина Петровича, левее, торчал острый конец окровавленного осинового кола.

Мужчина бросился к матери и зажал ей шею пальцами.

— Включи свет и принеси тряпки, — приказал отец, но девочка застыла. — Маруська, ты чего стоишь? — более мягким тоном проговорил он.

— Ранки сами затянутся… Я знаю… — едва выговорила та.

Павел отнял руки и посмотрел на две ровные дырочки, которые действительно не кровоточили. Возможно, и никогда не кровоточили, просто стратилат не умел есть аккуратно…

— Уложим её, помоги мне…

Они приподняли бабушку и дотащили её до кровати. Женщина не приходила в сознание, но её дыхание выровнялось, хотя и было едва различимым.

Отец и дочь долго смотрели друг на друга в ставшей безопасной темноте. В соседней комнате испепелилось крупным чёрным крошевом тело стратилата. Но никто из них не видел этого. Это было и не важно. Важно, что он больше не убьёт.

Маша хлюпнула носом и покачнулась. Павел развёл руки в стороны, и она с чувством бросилась к нему.

Девочка ревела. Ревела так, что перед глазами поплыли жёлто-зеленые круги, а внутри всё разметало: и боль, и страх, и одиночество. Забрезжила обида. Маша подняла на папу красные глаза, но он не смог ответить ей тем же.

— Прости меня, Маруська… — сипло произнёс он и сглотнул. Тогда девочка поняла, что он давит горькие слёзы. — Если бы я знал, ни за что бы не отпустил… Лучше детдом, чем это…

— Не… не знал? — переспросила заикающаяся от рыданий дочь.

— Не знал… Мать сказала, вампиров убили. Я поверил… Разве она может так тобой рисковать? Особенно после смерти… Тани…

Они не сговариваясь посмотрели на бабушку. Спокойное лицо женщины казалось безмятежным, едва не ли не ангельским.

Глава 18

24 июня 1979, воскресенье

Аграфена Степановна открыла глаза. Она удивилась радостному щебетанию за окном и яркому солнцу. Тело ломило, как при простуде, голова кружилась, а ноги и руки мелко дрожали от слабости. Женщина поспешно поднялась и села на краю кровати. Комната немедленно завалилась в сторону и заставила перетерпеть. А терпеть Аграфена уже устала. Она живо вспомнила вчерашний поздний вечер, а, может, и ночь. Тревога беспощадно затопила её и погнала из комнаты вон.

— Маша… — с трудом пробираясь по стеночке тихо кричала она. Но голос совсем не напоминал крик, так, чуть взволнованный шёпот. — Ты где?.. Маша?!

Навстречу ей выбежал всполошённый Павел в простых чёрных штанах и старой рубашке. За ним показалась и внучка.

— Паша… Ты?.. — не веря собственным глазам спросила женщина.

— Я, мам, я. Иди ложись, ты много крови потеряла.

Но раздосадованная собственной слабостью Аграфена всё же попыталась выйти в коридор. Только вовремя подскочивший сын успел задержать её тело в полёте.

— Сказал же, ложись! Вечно ты никого не слушаешь!

Когда мужчина отвел мать в постель, она взяла его за руку и пустила слезу.

— Пашенька, сынок… Как же ты здесь оказался? Мы же вчера с тобой говорили…

Но над Пашенькой сгустилась туча. Он мягко, но уверенно высвободил руку и поднялся. Из-за двери выглядывала Маша.

— Говорили не со мной. Возможно, позвали кого-то другого, по ошибке, — нехотя ответит тот и продолжил металлическим тоном: — Почему ты сказала, что вампиров в Аничкино больше нет?

Бледное лицо женщины перестало светиться блаженным экстазом. Она прерывисто вздохнула и уставилась в потолок.

— Ты лишил меня внучки.

— И ты решила в отместку лишить меня дочери?!

— Паша, Паша! — резко села на кровати женщина, и комната вокруг неё снова поплыла. — Не уходи!

— Я подал в отставку, — холодно ответил он. — Завтра мы с Машей уезжаем в Москву.

— В отставку? Да тебе до пенсии осталось всего ничего!.. — возмущённо задрожал голос властного родителя, но тот же голос через мгновение стал умолять: — Пожалуйста, Пашенька… Как же ты не понимаешь, что делаешь со мной! Ты же меня по живому режешь!

— Не знаю, какое объяснение тебе надо придумать, чтобы получить моё прощение.

— А я и не прошу прощения! — твёрдо заявила женщина, хотя побледнела ещё сильнее. — Мне всего лишь надо, чтобы ты понял!

— Опять — мне надо! Мне надо! — взмахнул в ярости руками Павел. — Всю жизнь — мне надо! Ты только о себе и говоришь!

А внучка и дочка, из-за которой разгорелось столько битв, безмолвно стояла, прижавшись к косяку двери. Она слушала и слушала бесконечные выяснения отношений между отцом и бабушкой, и смутно вспоминала, как когда-то в детстве что-то похожее уже происходило. Она хорошо понимала, это не её история, не её вина и не ей судить, кто прав, кто виноват. Позже, когда они оба остынут, она постарается их примирить, но… всё равно уедет в Москву.

Маша тихо ушла. Она села на пороге и осмотрела воспрявший после дождя палисадник. Казалось, цветы распушились сильнее, листва приобрела глубокий оттенок изумруда, а небо, чистейшее и голубое, никогда ещё не было таким настоящим. Не успела девочка надышаться свободой, как у калитки появилась бледно-синяя Люда Новосёлова. Лида поддерживала её согнутую фигуру и молила глазами войти.

От неожиданности Маша поднялась.

— Привет, к тебе можно? — спросила Козичева издалека.

— Если вы люди, конечно… — ответила девочка. И хотя сегодня утром она выметала чёрный пепел из комнаты, слова стратилата, что он не один, пустили в ней корни.

— Уже люди… — тихо сказала комсорг.

Калитка обиженно скрипнула, и гости не спеша вошли. Новосёлова не смогла подняться по ступеням и села в самом низу. Её мелко потрясывало, и она обнимала себя за плечи, чтобы скрыть неприятную дрожь.

— Прости меня… — просипела комсорг. — Делать то, что ты не хочешь, очень сложно.

— Я…

— Подожди, иначе собьюсь с мысли, — попросила Люда, всё ещё не в силах встретиться с одноклассницей глазами. — Теперь я понимаю, что такое, когда тебя принуждают. И вроде бы цель кажется благородной и важной, но внутри всё обрывается… Всё так запутанно и сложно, но, оказалось, воля — важная часть нас.

— Не надо… — попросила Маша. Ей стало невыносимо жаль бывшую пиявицу.

— Нет, послушай… Важная потому, что мы всегда хотим поступать так, как считаем правильным, а когда этого не происходит — ужасно страдаем… Ну и много чего ещё… Я не понимала тогда, до стратилата, что у каждого своя правда и эта правда не всегда зло. В отличие от той, которая была у меня, когда я пила кровь… Надеюсь, более или менее объяснила… Я готовилась… Поэтому, прости, что всячески стыдила тебя и приставала из-за того, из-за чего не нужно… Я была неправа…

— Но и одному трудно, — грустно ответила девочка. — Идти поперёк всех очень тяжело… Да и не всегда правильно.

Люда повернулась к Маше с робкой надеждой.

— Я тоже многое поняла. Особенно за вчерашнюю ночь… Действительно, сила — это когда мы все вместе, всё это правильно и верно, в этом есть смысл. Было так страшно, когда я осталась один на один со стратилатом… Мне помогло только чудо. Поэтому и ты меня прости. Понимаю, что была сущей занозой и местами вела себя вызывающе. Но… я привыкла к другому, не подходит мне ваша жизнь. Не моё это. Но это не значит, что я обязательно плохая!

— Нет, конечно, не плохая, — печально, но совершенно согласно покачала головой Люда.

— А ещё я думала про Тоню… Раньше может быть и нужна была простая физическая сила и всех заставляли её использовать. Да никто ничего особо и не умел. Я про колхоз и все эти работы сельскохозяйственные… Но ведь страна развивается, теперь ей нужно не только это, но и знания. А какие будут знания, если все, даже самые умные ребята, останутся в колхозе?

— Да, понимаю, — кивнула комсорг.

— Пусть даже год. Но ведь этот год, считай, для них потерян.

— Но можно пойти учиться потом…

— Жизнь не такая уж длинная, как оказалось, — вздохнула Маша, и Люда виновато потупилась. — Да, можно и потом, но это труднее. Мама всегда говорила, что учиться нужно, пока молодой, потом и не захочется, и мозги уже не так работают… Да и какая польза для Тони от того, что она год пробудет в колхозе? И колхоз не особенно выиграет. Думаешь, она станет хорошим работником?

— Нет, не станет, — нехотя признала Люда.

— Нельзя насильно заставлять делать то, что не хочешь. А потом ещё и наказывать за то, что ты отказался. Сплошная повинность, как будто не жизнь, а тюрьма. У любого же всё лучше получается, когда с желанием. Да и вообще…

Девочка немного помолчала, посмотрела на черноглазую Лиду с явными цыганскими корнями, а затем на Люду, у которой не было ни капли крови другого народа, кроме русского.

— Вообще, я думаю, — всё-таки решилась договорить Маша, — вернее, мне кажется, что если все будут принимать других такими, какие они есть, и позволять использовать свои сильные стороны, а не сгребать метлой в одну кучу, вот тогда и будет настоящее правильное общество.

Люда горячо закивала, неожиданно для себя соглашаясь с выводом Маши, а затем спросила:

— Значит, мир?

— Конечно, мир!

Они немного посидели в безмолвии и послушали, как расчирикались на штакетниках воробьи. Соседская чёрно-белая кошка, не мигая, смотрела на них из-под кустов, и только кончик тонкого хвоста мелко отбивал по земле.

— А ко мне папка приехал, — поделилась радостью Маша. — Завтра мы уезжаем в Москву.

В глазах Люды пронеслось былое возмущение, — а как же колхозная свёкла?! — но быстро погасло. Она печально улыбнулась и сказала:

— Тогда хорошего тебе пути. Будешь писать нам письма?

— Если вы хотите… — растеряно посмотрела девочка на Лиду.

— Да конечно хотим! С кем ещё можно поговорить про ту мерзкую тварь! — Козичеву передёрнуло от воспоминания о ночи в шалаше.

— Она такая же жертва, как и мы все. К тому же теперь она умирает… — заступилась Маша.

— Надо её навестить, — предложила комсорг.

— У тебя сил-то хватит? — с сомнением прищурилась Лида.

— Не знаю… Рвало всю ночь, а сейчас такое чувство, что я пустая, как банка.

— А ты знаешь, каково пустой банке?

— Я понимаю тебя, — поддержала Люду Маша, и та благодарно улыбнулась. — Сегодня похороны Матрёны Петровны, и я хотела бы сходить… Может, ты пока передохнёшь, а к Галине Александровне вечером заглянем?

— Или завтра? — вставила и своё слово Лида, а затем печально отозвала предложение: — А, я забыла, что ты уезжаешь…

— На самом деле… — замялась Маша. — Я так подумала… Наверное, ничего страшного, если я задержусь до конца лагеря и помогу колхозникам? Думаю, папа не будет против…

— Правда?! — Глаза комсорга ожили впервые за сегодняшний день.

— В конце концов, когда ещё у меня будет такое приключение?

— Это полоть свёклу-то — приключение? — грубовато усмехнулась Лида.

— Для городской фифы ещё какое! — немедленно ответила Иванова.

Девочки засмеялись, и впервые за долгое время Маша ощутила лечебное единение дружбы, от какого сторонилась целых полгода. Конечно, боль от потери мамы ещё не прошла, но притупилась, забралась немного глубже, в те архивные отделы памяти, из которых её легко можно было достать, но которая всё-таки лежала там.

Одноклассницы ушли и договорились, что после того, как Люде станет лучше, они обязательно навестят Галину Александровну, возможно, смогут ей в чём-то помочь. Маша смотрела, как неудачно прыгнула за воробьём кошка и тот мгновенно вспорхнул вверх, уводя за собой всю ораву крикливых собратьев. Надо же, как бывает… Иногда какие-то несколько дней переворачивают всю жизнь и заставляют посмотреть на мир иначе. И люди кажутся уже не теми, кем были раньше, да и сами мы бесповоротно изменились, а события, которые недавно являлись одними, предстают совсем в другом свете. Маша очнулась от размышлений и удивилась собственным мыслям. Нет, не быть ей хорошим колхозником! Из дома доносился возмущённый голос отца, который пытался переломить тупую непреклонность бабушки, и девочка решила — хватит. Она поднялась по ступеням и направилась в прохладные комнаты, чтобы попытаться помирить двух последних родных ей людей.

Послесловие

Галина Александровна скончалась через три месяца после смерти стратилата. 24 июня в новолуние он собирался её выпить, но не успел.

Расследование об исчезновении Константина Петровича зашло в тупик.

Парторг Василий Иванович бросил пить. Нового председателя встречал как родного сына.

Механизатор Женя Самойлов развёлся с женой, забрал детей и переехал в соседнюю деревню.

Маша Иванова вернулась с отцом в Москву через месяц. Как только они добрались, девочка написала Люде и Лиде. Их переписка длилась всю жизнь.

Аграфена Степановна осталась в Аничкино. Павел с Машей иногда её навещали и часто звонили.

Тоню Харитонову лишили золотой медали и не допустили до экзаменов ни в один вуз из-за характеристики. Она была вынуждена пойти в простецкий техникум соседнего городка. Её жизнь оказалась тяжелой.

Валентина Михайловна не вышла замуж и не родила. Всю жизнь прожила одна, боясь осуждения. Получила звание заслуженного учителя РСФСР.

В 1980 в Москве прошли летние Олимпийские игры.

В 1980 десятиклассников заставили остаться в колхозе. Разразился новый скандал.

В 1981, 1982 и т. д. десятиклассники свободно окончили школу. Ни о каком колхозе речи не шло.