Затемнение в Грэтли

6

Придя на следующее утро в полицейское управление, я не застал инспектора, но он, уходя, распорядился, чтобы мне позволили вызвать по телефону Лондон. Мне нужно было навести через отдел справки о Фифин, о Бауэрнштернах и узнать кое-что, связанное с Канадской тихоокеанской железной дорогой. Я знал, что все это выяснят очень быстро, и поэтому остался ждать ответа. Таким образом, я почти все утро провел в кабинете инспектора. Хэмп появился сразу после того, как я закончил телефонный разговор. Я вернул ему книжку Олни и спросил, удалось ли узнать что-нибудь о номерах, которые я нашел у Фифин.

— Я узнал все, но вы будете разочарованы. Вот ваш список… Это телефон «Трефовой дамы», я уже вам вчера говорил. Первый сверху — телефон театра, так что он никакого интереса не представляет.

— Ровно никакого. Ну, а остальные четыре?

— Гм… А вот следующий меня немного удивил, — сказал инспектор, ткнув пальцем в один из номеров. — Мне бы сразу следовало его вспомнить. Ведь это телефон Электрической компании Чартерса. Зачем какой-то акробатке мог понадобиться этот телефон? Непонятно!

— Там шесть тысяч рабочих и служащих, — сказал я равнодушно. — Она может объяснить, что один из них — ее хороший знакомый. Дальше, пожалуйста!

— Дальше аптекарь, уважаемый человек, известный в городе. У него есть грим и прочее, что нужно актерам, кроме того, он достает им аспирин и другие лекарства. Небольшой побочный заработок. Торгует он совершенно открыто и честно. Следующий тоже в порядке, я выяснял. На квартире у акробатки нет телефона, а этот номер — соседский, через площадку. В случае чего туда можно позвонить, и соседи ей передадут. По соглашению. Это здесь обычное дело.

— Никогда не видел такого количества пустышек! — сказал я с раздражением. — Ну, а последний? Галантерейная лавка или газетный киоск?

— Вы угадали. Лавка. Я ее знаю. Фамилия владельца — Силби. Он торгует газетами, сигаретами, всякой всячиной. Принимает письма до востребования. Мне к нему идти бесполезно — у Силби в свое время были неприятности с полицией. Так что сходите вы сами. Это на Мьюли-стрит. Увидимся еще сегодня?

— Вряд ли, — сказал я угрюмо. Я возлагал столько надежд на бумажку с номерами телефонов, и к чему все свелось? Впрочем, должен оговориться: тому факту, что среди них оказался телефон Электрической компании, я придавал больше значения, чем можно было заключить из моего ответа инспектору.

Хэмп объяснил мне, как найти лавку Силби на Мьюли-стрит, между рыночной площадью и заводом Чартерса.

Это была дрянная улица, тонувшая в густой черной грязи, и лавка Силби была здесь вполне на месте. Таких лавчонок в Англии тысячи, и одному богу известно, кто их выдумал. Тут продавались газеты, программы скачек, бульварные романы в бумажных обложках, открытки с толстоногими и толстозадыми женщинами, астрологические изыскания по шести пенсов за книжку, сонники и уйма всякой другой дешевой дряни. В мирные времена здесь, наверное, бойко торговали сигаретами и шоколадом. Что-то притаившееся, вороватое чудилось в этой тесной лавчонке, по которой давно скучала мусорная свалка. Я застал слонявшуюся без дела пожилую чету, очевидно, мистера и миссис Силби. При взгляде на их бескровные лица с подслеповатыми глазами вспоминались те твари, что кишат в каждой гнилой деревяшке. У обоих рты были всегда полуоткрыты, оба беспрестанно шмыгали носом, издавая какие-то противные, хлюпающие звуки.

— Да? — спросил мистер Силби.

Я собирался начать с того, что хотел бы время от времени пользоваться их телефоном, но теперь решил действовать напрямик.

— Вы мистер Силби? Вот в чем дело. Я только что видел номер вашего телефона у одной особы… — Я сделал паузу и увидел, что в его выцветших глазах мелькнул страх. Женщина подошла поближе, и мне показалось, что она тоже испугана.

— А вы кто такой? — спросил он неуверенным, дрожащим голосом.

— Это вас не касается… — отрезал я свирепо. И вот тут-то, будь он честный человек, он непременно послал бы меня к черту. Но он, конечно, этого не сделал.

— Я желаю знать, как номер вашего телефона попал к…

Спеша оправдаться, женщина перебила меня:

— Видите ли, сэр, так как у нас есть телефон, а у многих нету, некоторые покупатели сговариваются с нами. Они наш номер сообщают своим знакомым, а те передают через нас все, что нужно, и за это мы получаем шесть пенсов. То же самое и с письмами. И людям удобно, и нам небольшой доход.

— Есть у вас список ваших абонентов? — спросил я резко.

— Как же, сэр! Можно показать, если угодно, сэр! Принеси джентльмену список, Арнольд.

Арнольд показал мне список, и, конечно, я ничего из него не узнал. Сплошь все Смиты, Брауны и Робинсоны. Отдавая через прилавок этот список хозяину, я вдруг заметил на полу среди мусора окурок сигареты. Он был много длиннее, толще и чище, чем обычно бывают окурки в таком месте. Я его подобрал и, уже отойдя от лавки, остановился на улице, чтобы рассмотреть его. Как я и думал, это была американская сигарета. Можно было даже прочесть конец слова, напечатанного мелким шрифтом: «илд». Честерфилд! Значит, только что к Силби заходил покупатель, куривший честерфилдские сигареты. Но я готов был дать голову на отсечение, что ни один покупатель с этой улицы не курит «Честерфилд» — его в Грэтли ни за какие деньги не достанешь. Ясно, что человек, бросивший в лавке Силби этот окурок, приходил туда, чтобы справиться относительно вызова по телефону. Дойдя в своих размышлениях до этого вывода, я случайно оглянулся и увидел, что мистер Силби, как гигантский трясущийся термит, стоит в дверях лавки, вперив в меня стеклянные глаза.

Миссис Уилкинсон оставила мне кое-что на завтрак, и я поел у себя наверху, глядя, как черный дождь поливает двор и садик. Мне предстояло послать в отдел подробный отчет, и так как его нужно было зашифровать, то это отняло у меня большую часть дня. Отправив письмо, я под дождем чуть не бегом вернулся домой, напился чаю и лег вздремнуть. Меня окружили легкие, радостные сновидения. Я видел себя в Чили; стояло чудесное солнечное утро, со мною была Маракита и наш мальчик, и Пауль и Митци Розенталь. А в следующую минуту, очнувшись, я вспомнил, что я в Грэтли, на Раглан-стрит, лежу на диване, что за окном умирает хмурый январский день, а я постарел, очерствел, выдохся, из живого человека стал чем-то вроде тени. И я злился. Сны не должны быть так ярки и так мимолетны.

Злила меня еще одна неприятная вещь — то, что я не переставал думать об этой Бауэрнштерн, и хотя не помнил ясно, да и не хотел помнить ее лица, передо мной стояли зеленовато-карие глаза, горящие и печальные. Я твердил себе, что мне нет никакого дела до этой женщины и что если я решил на час-другой выбросить из головы все дела, с какой стати утомлять себя мыслями о подозрительных личностях? Но все было напрасно.

Без десяти семь, — скорее по счастливой случайности, чем благодаря умелому лавированию, — я добрался во тьме кромешной до той самой двери, за которой накануне вечером целовал мисс Экстон. Митинг был назначен в городском зале на площади, в каких-нибудь трех минутах ходьбы от лавки мисс Экстон. Поэтому мы с нею успели еще подняться в гостиную, и меня снова угостили канадской водкой. Обычно я почти не пьянею, но сейчас я проглотил неразбавленную водку так быстро, что сразу почувствовал действие алкоголя. Мисс Экстон — странно, я до сих пор не знал ее имени — была очень эффектна и более чем когда-либо походила на зелено-золотую, огненно-ледяную королеву. В ее обращении со мной ничто не напоминало о вчерашних поцелуях, но и не давало повода думать, что она отрекается от них. Большинство женщин стали бы ко мне нежнее или, наоборот, холоднее, а эта держалась совершенно так же, как вчера в начале нашего разговора.

Перед самым уходом я вдруг вспомнил, что не заказал для нас обеда в «Трефовой даме». Я позвонил Фенкресту и, называя его «мистер Сеттл», но так, чтобы он понял, что для меня он по-прежнему Фенкрест, сказал ему прямо, что рассчитываю на хорошее обслуживание. Он клятвенно обещал, что все будет на высшем уровне. Вешая трубку, я подметил пытливый взгляд мисс Экстон, но она не сказала ничего, а я сделал дерзко-самодовольную мину тупого и похотливого самца, который готовится совратить женщину.

Когда мы вышли, она вдруг заметила:

— Слушая, как вы заказываете обед, можно подумать, что никакой войны нет.

Нужно было подать соответствующую реплику.

— Когда мужчина ведет красивую женщину обедать, ему нет никакого дела до войны.

Она легонько сжала мою руку у плеча, как бы благодаря за эту идиотскую фразу. Помню, я подумал, долго ли может продолжаться эта комедия. Ведь чуть не каждое наше слово и жест были просто оскорбительным отрицанием всякого ума в собеседнике.

Но все познается в сравнении. Несколько минут спустя я понял, что значит неуважение к уму другого. Этот митинг! Геббельс мог бы передавать его прямо в эфир. Если даже такие митинги, проходившие по всей стране, не подорвали дела обороны, значит, мы сумеем победить Гитлера.

Зал, похожий на дешевый гроб громадных размеров, щедро украсился флагами в доказательство того, что он на нашей стороне. Народу собралось довольно много — служащие, торговцы, жители пригородов (для рабочих устраивались отдельные митинги в заводских столовых). Председательствующий, мэр Грэтли, прочел по бумажке вступительную речь. Он читал настолько медленно, что даже такие слова, как «который» и «где», приобретали загадочный и довольно зловещий смысл и от них веяло черной магией. Объявив, что местный член парламента не нуждается в представлении, он тут же представил нам этого самовлюбленного и нервного человечка, который держался как обидчивый гость на свадьбе. У него была манера выкрикивать банальности таким сердитым голосом, будто мы спорили с ним много часов и его терпение истощилось. Он, вероятно, занимал какую-нибудь очень скромную государственную должность, он старался внушить нам, что они с Черчиллем вдвоем взвалили на себя всю оборонную работу. Он был не очень последователен. То он ругал нас за непонимание того, что это наша война, война всего народа, то давал понять, что война, в сущности, дело не наше, а его и нескольких его вестминстерских знакомых. Он негодовал на то, что у нас слишком много критикуют, что слишком многие «сидят себе и критиканствуют», но наряду с этим возмущался нашей «самоуспокоенностью» и доказывал, что в ней-то и заключается главная опасность. Он заявил, что вряд ли хоть кто-нибудь из нас честно делает то, что нужно, но не сказал, что именно нужно делать. В конце концов оказалось, что он и Британская империя воюют за свободу, что они всегда защищали ее и сейчас не дадут ей погибнуть. За что мы и наградили его взрывом аплодисментов.

Следующий оратор был высокий мрачный человек, сэр Такой-то. Этот разрешал все вопросы очень просто. Беда в том, сказал он, что у нас на службе множество немцев, которым мы поручаем говорить по радио с Германией и обещать германскому народу то, другое, третье, тогда как следовало бы выгнать этих немцев-вещателей и их друзей, левых либералов-интеллигентов, и объявить Германии, что мы будем беспощадно уничтожать всех немцев, дав ей понять, что мы не намерены больше «терпеть всякие глупости». Это неизбежно приведет нас (он не сказал, какими путями) к скорой и полной победе. К концу этой замечательной речи, которая словно была написана для него Геббельсом, я уже спрашивал себя, зачем я трачу время, выслеживая нацистских агентов, когда такие господа стоят каждый целой дюжины.

Наконец выступил человек, которого я, собственно, и пришел послушать, — полковник Тарлингтон. Я не видел его ни разу после той встречи у конторы завода, но за это время мне пришлось неоднократно слышать о нем от разных людей. Как и в первую встречу, он напомнил мне генерала прошлой войны, сменившего мундир на штатское платье. Говорил он очень хорошо, хотя, как всегда, отрывисто, видимо, привык ораторствовать с трибуны и знал свое дело отлично. Он расшевелил публику, чего явно не сумели сделать три предыдущих оратора. До сих пор я слушал рассеянно, думал о другом. Но полковника я стал слушать внимательно, стараясь ничего не пропустить.

Избрав позицию мнимой чистосердечности — я, мол, человек прямой, без всяких вывертов, — Тарлингтон объявил, что он — за настоящую оборонную работу без слюнявой сентиментальности. Всех, кто устраивает забастовки или кричит о своих драгоценных «правах», нужно отправить на фронт, а если они не угомонятся, немедленно расстрелять. Он намекнул, что лидеры лейбористов, пользуясь своим положением, шантажируют страну. Он сказал, что у нас болтают невероятную, фантастическую чепуху о послевоенном переустройстве мира. Война еще не выиграна, и, если даже мы ее выиграем, мы будем беднее, чем до нее, и все здравомыслящие люди должны уже сейчас делать все для того, чтобы укрепить позиции работодателей, частную инициативу и обеспечить необходимый контроль капитала над трудом. Он просил нас не забывать, что коммунисты продолжают свою деятельность в нашей среде и широко используют сентиментальный бред о России, который слышишь сейчас повсюду.

В заключение мы узнали, что нашей стране нужен сейчас тот непоколебимый дух старой Англии, благодаря которому наш флаг развевается во всех концах мира.

Сказано было, разумеется, еще очень многое, но общий смысл всего был именно таков. Я заметил, что несколько репортеров стенографируют речь полковника, и подумал, что, несомненно, некоторые наиболее провокационные фразы будут приведены не только в местной прессе. Во время этой речи раздалось два-три возгласа протеста из глубины зала, но их тотчас заглушили аплодисменты поклонников Тарлингтона в первых рядах. Впрочем, даже и эта публика не вся была довольна: я приметил вокруг себя несколько сосредоточенных и недоумевающих лиц. Во всяком случае, Тарлингтон хорошо сделал свое дело.

— Ну, что вы скажете? — спросила меня мисс Экстон, когда мэр предложил выразить полковнику благодарность.

Я ответил ей самым непринужденным тоном:

— Скажу, что полковник Тарлингтон — в высшей степени ловкий человек.

Она обожгла меня сверкающим синим взглядом, но разговаривать было уже некогда.

Когда мы пробирались к выходу, я заметил в толпе озабоченное лицо, которое тотчас узнал. Это был Хичем из Электрической компании. Он торопливо протолкался к нам и, извинившись перед мисс Экстон, отвел меня в сторону.

— Я вам только что отправил письмо, мистер Нейлэнд, — начал он. — Сегодня было заседание правления, и я, как и обещал, поставил вопрос о вас. Я не скрыл, что у вас нет опыта в нашей работе, но указал на вашу квалификацию и опыт в организации труда. Правление сначала возражало, но неожиданно один из влиятельных членов правления вдруг предложил взять вас на испытание, так как мы очень нуждаемся в хороших работниках. Если вы не уедете из Грэтли и зайдете ко мне в середине будущей недели, я смогу вам кое-что предложить.

— Очень, очень вам благодарен, — сказал я, скрывая изумление, и с невольным раздражением подумал, что, если бы мне действительно нужна была служба, никогда она не досталась бы мне так легко. — Кстати, не скажете ли вы, кто это похлопотал за меня?

Хичем усмехнулся.

— Скажу, но смотрите, не выдавайте. Вы его только что слушали. Это полковник Тарлингтон.

Очень довольный, я вернулся к мисс Экстон. Наконец-то дела мои двигаются вперед! Мне показалось, что она опять с любопытством посмотрела на меня. Мы очутились теперь в давке у самого выхода. Кто-то около нас сказал, что дождь все еще льет.

— Ах, боже мой, какой я разиня! — воскликнул я, на этот раз совершенно искренно. — Я начисто забыл, что до «Трефовой дамы» две мили. А такси не найдешь.

— Тут совсем близко проходит автобус, — успокоила меня мисс Экстон. — Сейчас как раз должен подойти. Бежим скорее!

Мы побежали и действительно успели на автобус. Всю дорогу пришлось стоять, и вокруг было слишком много мокрых пальто, но мисс Экстон это ничуть не смущало. Я считал, что она из породы людей требовательных, разборчивых и довольно нетерпимых. Но она обладала способностью удивлять и на этот раз удивила меня больше, чем когда-либо.

В «Трефовой даме» я сразу же увлек ее в бар, где царил широколицый любезный Джо. В этот час посетители уже отобедали, и в баре сидели всего несколько человек. Знакомых среди них не было. Я заказал два двойных мартини.

— Вы ведь не любите сладкий? — спросила мисс Экстон.

— Нет. Джо, смотрите, чтоб был не сладкий.

— Постараюсь, — ответил Джо, показывая золотой зуб. — Но в такое время, когда всего не хватает, он сам собой получается сладкий.

Это повторенное несколько раз слово «сладкий» смутно напомнило мне о чем-то, но я не сразу сообразил, о чем именно, и минуты две напряженно думал. Потом вспомнил. Среди отдельных слов, записанных Олни на последних листках его записной книжки, было и слово «сладкое». Пока я размышлял об этом, Джо предложил мисс Экстон сигарету.

— Вы, кажется, любите честерфилдские, — говорил он. — У меня еще сохранился небольшой запасец.

— А что, их очень трудно достать? — спросил я, отказавшись от предложенной и мне сигареты.

Джо прищурился.

— У Борани я познакомился с ребятами из американского посольства. Пока у них были запасы, они и меня не забывали. У меня до сих пор сохранилось немножко.

— Чтобы самому курить и других угощать, а? — ввернул я небрежно.

— А как же! Только, поверьте, я далеко не каждого угощаю.

Итак, похоже на то, что Джо или кто-то из его знакомых приходил в лавку Силби незадолго до меня. Вряд ли в таком месте, как Грэтли, еще у кого-нибудь есть запас американских сигарет. Затем трудно предположить, что кто-нибудь, случайно получив от Джо сигарету, унес ее отсюда и выкурил где-то на Мьюли-стрит, в лавке Силби. Впрочем, Джо и его приятели могли ходить к Силби и по делам, которые меня не интересуют.

Мы уже допивали мартини — кстати сказать, очень крепкий, — как вдруг мисс Экстон спросила:

— Кто этот человек, с которым вы разговаривали после митинга? Я его где-то встречала.

— Это Хичем с завода Чартерса. — Я воспользовался удобным моментом и продолжал: — Он сказал, что правление как будто намерено предложить мне работу.

— Вот замечательно! — улыбнулась она.

— Еще бы! Между прочим, правление хотело мне отказать, так как я не специалист по электротехнике, но один из членов правления вступился за меня. И знаете кто?

— Догадываюсь, — отозвалась она спокойно, снова ошеломив меня. Я был уверен, что она притворится, будто ничего об этом не знает. — Полковник Тарлингтон?

— Господи, откуда вам это известно? — спросил я с невинным видом, стараясь, чтобы на лице моем можно было прочесть не больше, чем на свежевыбеленной стене.

Она попалась на удочку.

— Вчера вечером после вашего ухода я вспомнила, что вы говорили насчет службы, и позвонила полковнику. Просила за вас.

— Ну и молодчина же вы! — сказал я, глядя на нее так, будто мне хотелось опять целовать ее. — Но я не знал, что вы с ним близко знакомы. Помните, вы говорили, что почти не знаете его и что он не в вашем вкусе?

— Так оно и есть, — ответила она, и глазом не моргнув. — Но мы встречались несколько раз. Имела же я право сказать ему, что такой человек, как вы, может быть им полезен! Полковник ничуть не рассердился. Напротив, поблагодарил меня. И вам следовало бы сделать то же самое.

— Ну, конечно, я вам ужасно благодарен, — сказал я с пафосом. — Надеюсь доказать это при первом удобном случае.

В «Трефовой даме» в этот вечер царило большое оживление. Столовая была переполнена, незанятым оставался только один столик, который Фенкрест приберег для меня. Я увидел миссис Джесмонд в обществе офицеров и каких-то дам, а за другим столом, в компании военных, — Шейлу Каслсайд. Зато Периго на этот раз нигде не было видно. Обед нам подали очень хороший и для меня раздобыли бутылку великолепного Meursault, которую я честно разделил с мисс Экстон, по-видимому, не боявшейся спиртного. За обедом мы говорили больше всего об Америке. Я знал от инспектора, что она туда ездила. Она рассказывала мне, как гостила у друзей в Калифорнии, пока не почувствовала, что ее долг — вернуться на родину и работать для фронта. Вернувшись, пробовала заняться то тем, то другим, но ничего у нее не ладилось, и она в конце концов открыла магазин подарков. Вся эта история, разумеется, не выдерживала никакой критики, но еще не настало время сказать ей об этом.

Я видел, что она сегодня искренно наслаждается всем. Я часто потом спрашивал себя, почему она была так весела в тот вечер. Оркестр гремел, почти не умолкая, и мы во время обеда разок потанцевали. После некоторого нажима с моей стороны официант принес мне того бренди, которым нас угощала миссис Джесмонд два дня назад; в это время к нашему столику подошел летчик, был мне представлен, отказался от бренди и пригласил мисс Экстон танцевать.

Не успели они отойти от стола, как ко мне подлетела Шейла Каслсайд. Как всегда возбужденная, а может быть, и чуточку подвыпившая, она была сегодня очень привлекательна. Мне нравился этот длинноватый, бесстыжий нос и забавные глаза — один немножко темнее другого.

— Где вы пропадали? — осведомилась она.

Я объяснил, что рыскал по городу, по разным делам и почти все время был очень занят.

— Зачем вы притащили с собой эту ужасную особу? — Шейла скорчила гримасу. — Я ведь вам говорила, что я ее терпеть не могу.

— Говорили. Но в конце концов я вам не муж, Шейла. Так что не устраивайте мне сцен.

— Если б вы знали то, что знаю я… — начала она, но вдруг осеклась.

— Что же именно?

— Нет, ничего. Напрасно я заговорила о ней. Раз она ваш друг… — Шейла пожала плечами.

Я заглянул ей в глаза.

— Шейла, мы с вами хотели поговорить, помните? Разговор будет серьезный.

Она испуганно, но утвердительно кивнула головой.

— Я готова. Когда хотите…

Едва Шейла подошла ко мне, я решил, что разговор с ней не следует откладывать. Справки, наведенные мною сегодня утром через отдел, дали мне в руки все, что нужно.

— Отлично. Но говорить здесь, на людях, неудобно. Если можете, улизните от своей компании, а я оставлю мисс Экстон на полчаса с ее летчиком. Нельзя ли где-нибудь поговорить без свидетелей? Не беспокойтесь, будет только разговор, больше ничего.

— Да знаю я, черт возьми! — сказала она. — Может быть, наверху есть свободная гостиная. Надо поискать. Кто первый найдет, пошлет другому записку… Что, эта Экстон пила бренди?

— Нет, даже не дотрагивалась. Хотите?

— Ваше здоровье! — Шейла залпом проглотила драгоценный напиток. — Не заказывайте ей больше. Она того не стоит. Ну, я пошла.

Она вернулась к своей компании, затем, посидев минуты две, подошла к миссис Джесмонд и заговорила с нею — должно быть, спрашивала относительно гостиной. Мне пришел в голову другой план, и, воспользовавшись тем, что мисс Экстон еще танцевала и, видимо, не собиралась пока бросать своего кавалера, я вышел и отправился на поиски Фенкреста. В кабинете его не было, в баре тоже, поэтому я вернулся и как раз вовремя, чтобы заказать выпивку для мисс Экстон и ее кавалера. Я извиняющимся тоном сказал мисс Экстон, что здесь обедают мои знакомые, с которыми я хотел бы перемолвиться несколькими словами, и, кроме того, мне нужно позвонить по междугородному телефону. Так, может быть, она потанцует, пока я все это проделаю? Она секунду пытливо смотрела на меня, словно спрашивая, что все это значит, но затем улыбнулась и сказала, что, конечно, с удовольствием потанцует еще, потому что ее летчик — великолепный партнер. Я подтвердил, что они прекрасная пара.

Шейла уже отошла от миссис Джесмонд; последняя несколько раз с улыбкой взглянула в мою сторону, и я счел необходимым подойти к ней. Я недолго выжидал удобного момента. Оркестр заиграл вальс, любимый танец мисс Экстон, и она умчалась с представителем военно-воздушных сил.

Некоторые из компании миссис Джесмонд танцевали, и она усадила меня рядом. Сегодня ее бархатные щеки еще больше напоминали персик и были еще соблазнительнее. Я посмотрел на ее стройную шею, и мне захотелось что-то с нею сделать. Но что? Погладить или свернуть? Этого я и сам не знал.

Я спросил, не видела ли она Периго.

— Не видела с того вечера, когда он без всякого приглашения пришел в мою гостиную наверху, — отвечала она.

Я пустил пробный шар:

— Знаете, как это вышло? Я искал вас, поднялся и заблудился. Вдруг вижу: у закрытой двери стоит Периго и явно подслушивает. Я сначала остановился, потом пошел прямо к двери, и в эту самую минуту ваш приятель из Манчестера открыл ее.

— Это все именно так и было, мистер Нейлэнд?

— Именно так, миссис Джесмонд, — ответил я твердо. — Как вы думаете, чем занимается Периго?

— Не знаю. — Она широко раскрыла глаза и шепотом добавила: — Не шантажист ли он? А вы как думаете?

— Он говорит, что он бывший торговец картинами и приехал сюда, потому что один приятель сдал ему свой коттедж.

— Это слишком очевидная ерунда.

— Меня это заинтересовало, — продолжал я небрежно, — и я попросил знакомого, который знает всех и вся, навести справки. Ответ очень любопытный. Оказывается, Периго действительно торговал картинами.

Она раскрыла портсигар.

— Я удивлена, — сказала она медленно, постукивая сигаретой о крышку. — Хотя он знает толк в живописи. Между прочим, он тогда наврал, что часами любовался моими картинами. Он их всего-то один раз и видел. Он постоянно врет. И себе на уме. Помните, как он говорил о войне в тот вечер? Уж, конечно, с определенной целью.

— Да, и у меня тоже сложилось такое впечатление, — сказал я уклончиво. — Он всегда хитрит со мной. Видимо, ловит. Догадывается, что я смотрю на вещи не так, как разные близорукие глупцы.

Она в каком-то раздумье глядела на меня, а я в это время заметил, что сигарета у нее не зажжена. Я стал нашаривать в кармане спички, но миссис Джесмонд остановила меня.

— Спасибо, не трудитесь. У меня есть хорошенькая новая зажигалка, и мне хочется ее испробовать.

Она достала из сумочки маленькую зажигалку, красную с черным, точно такую, как та, что лежала у меня в кармане. Такой зажигалки не купишь нигде. Итак, либо эта женщина из наших, либо у нее зажигалка Олни. Пришлось соображать быстро. «Если миссис Джесмонд не наша, но знает назначение наших зажигалок, — размышлял я, — то, показав ей свою, я тем самым открою, кто я, и разрушу все сделанное до сих пор». Риск был слишком велик, и я пошел на компромисс, сказав:

— У меня есть почти такая же — подарок одного старого приятеля.

Миссис Джесмонд безмятежно смотрела мне в лицо. Было ясно, что она не обратила внимания на эту условную фразу и, значит, не связана ни с контрразведкой, ни с Особым отделом, ни с военной разведкой. Теперь надо было выяснить, как к ней попала зажигалка Олни.

— Мой приятель, — продолжал я, — сам делает эти зажигалки, и они редко попадают в продажу. Держу пари, что вы свою не купили.

— Нет, — улыбнулась она. — Мне ее подарили вчера вечером. Прелесть!

Я старался не выдать своего волнения.

— А кто подарил?

Она не нашла мой вопрос неуместным. Наоборот, ей было приятно.

— Дерек Мюр. Вы ведь его знаете? Вон тот высокий… майор авиации… танцует с толстушкой в зеленом.

Я посмотрел на майора — это был один из всегда сопровождавших ее поклонников. Разумеется, она сказала правду. И тем самым задала мне нелегкую задачу. Я был убежден, что это зажигалка Олни. Откуда взял ее летчик? Придется его допросить — и сделать это тактично, чтобы он не догадался, что кроется за всем этим. Но когда и как подойти к нему, не вызвав подозрений у миссис Джесмонд? Пока я ломал себе голову, подошла официантка, спросила, не я ли Нейлэнд, и сунула мне в руки записку. Это, разумеется, не укрылось от глаз миссис Джесмонд, и, когда я, извинившись, развернул записку, она иронически усмехнулась, как женщина, ставшая свидетельницей чужой интриги. Но, может быть, я и ошибался. Может быть, она просто подумала, что я болван и больше ничего.

В записке было сказано: «Номер 37. Как можно скорее. Ш. К.». Это могло означать только одно: Шейла Каслсайд желает немедленно видеть меня наверху, в номере 37. Я бросил взгляд вокруг — Шейлы нигде не было. Следовательно, она уже там. Мисс Экстон все еще вальсировала в объятиях летчика. Я повернулся к миссис Джесмонд и довольно неуверенно попросил разрешения позвонить по междугородному телефону.

— Разумеется, пожалуйста. Но смотрите, не попадите в беду, — добавила она с улыбкой.

— В беду? — удивился я, вставая. — Почему?

— Не знаю. У этих междугородных телефонных разговоров иногда бывают неприятные последствия. Так что осторожность не помешает.

Наверху было очень тихо и безлюдно. Я несколько минут бродил по тускло освещенным коридорам, пока в конце одного из них — полутемном уединенном уголке, словно существующем вне остального мира, — не наткнулся на номер 37. Я постучал и вошел. Это оказалась не гостиная, а спальня, и Шейлы я здесь не обнаружил. В этой комнате никто не жил, но свет горел, и было тепло от раскаленной электрической печи, которую, очевидно, включили по крайней мере четверть часа назад. Двуспальная кровать была покрыта розовым стеганым пуховым одеялом, и все вокруг тоже было розовое, так что комната производила впечатление «дамской», и притом очень дурного тона. По одну сторону электрической печи стоял диванчик, по другую — кресло. Здесь можно, конечно, посидеть и поговорить, но эта комната в розовеющих шелках недвусмысленно говорила о том, что от вас ждут совершенно иного. Я сразу почувствовал это и стоял на пороге, не понимая, кто из нас ошибся — я или Шейла.

Через минуту влетела она, с треском захлопнула дверь и, увидев, где мы находимся, свирепо набросилась на меня:

— Господи! Привести меня сюда! Да как у вас нахальства хватило!

В это мгновение что-то тихо щелкнуло: нас заперли снаружи. Шейла тоже услышала этот звук и стала яростно дергать дверную ручку.

— Одну минуту, — спокойно остановил я ее, когда она уже собиралась снова заорать на меня. — Прежде чем устраивать сцену, взгляните-ка. — И я показал ей записку.

— А мне передали записку от вас! — ахнула Шейла. — Где она? Ах, да, я же ее порвала… Но неужели вы не видели, что это совсем не мой почерк?

Я не спросил, каким образом, по ее мнению, я мог это увидеть. Нужно было поскорее успокоить ее. Вероятно, тот, кто это подстроил, как раз и рассчитывает, что Шейла начнет скандалить, шуметь, колотить в дверь и наше пребывание здесь вдвоем станет достоянием гласности.

— Послушайте, Шейла, — начал я, — кто-то послал нам фальшивые записки и теперь запер нас. Не знаю, какая у него цель. Это или просто идиотская шутка, или что-нибудь похуже. Но самое лучшее — отнестись к этому хладнокровно. Мы пришли сюда поговорить — так давайте поговорим. И не беспокойтесь, дело ограничится одним разговором, дальше этого я не пойду. Тем более, — я усмехнулся, — что подобная спальня, как ничто, способна удержать человека от глупостей. Ее следовало бы показывать молодым людям, которые собираются постричься в монахи. Ну, присаживайтесь и перестаньте нервничать.

Мои слова произвели желаемое действие. Шейла села на диванчик и, глядя, как я устраиваюсь в кресле, вдруг захихикала.

— Не хватает только новеньких чемоданов и конфетти на полу, тогда было бы прямо как свадебное путешествие.

— Ну, а на самом деле ничего похожего, — сказал я, не зная, с чего начать, потому что мне не хотелось слишком много ей выкладывать. Мы помолчали.

Совершенно неожиданно Шейла сказала:

— Поцелуйте меня.

Я выпучил глаза.

— Господи помилуй, минуту назад вы готовы были закатить истерику, а сейчас…

— А сейчас совсем другое дело, — перебила она нетерпеливо. — Я знаю, что через минуту вы заговорите серьезно и, наверное, очень строго, а несмотря на это, вы мне все-таки нравитесь. И я буду спокойнее и увереннее, если вы меня поцелуете. Просто по-дружески, ласково — больше ничего.

Я поцеловал ее «ласково и по-дружески», ибо мне, безусловно, хотелось, чтобы она была «спокойнее и увереннее». Но из предосторожности немедленно после этого ретировался в кресло. И даже закурил трубку.

— Ну-с, Шейла, — начал я, — во-первых, имейте в виду, что все, сказанное здесь, должно остаться между нами. Второе: ваша личная жизнь меня ни капельки не интересует, и я не стал бы в нее вмешиваться просто ради собственного удовольствия.

— Я вам нравлюсь? — спросила она со свойственной ей детской непоследовательностью.

— Да, Шейла, нравитесь.

— Я так и думала. Я вам нравлюсь, но вы меня осуждаете, так, что ли?

— Да, что-то в этом роде, — улыбнулся я. — Ну так вот. Когда я вас увидел в первый раз в баре «Ягненка и шеста», я сразу понял, что где-то вас уже встречал. Потом вспомнил где, но на всякий случай проверил, навел справки — очень осторожно, так что вы не беспокойтесь, — и теперь знаю почти все.

Шейла вдруг сникла.

— Вы, наверное, видели меня на «Герцогине Корнуэльской»? — спросила она.

— Да. Помню, один молодой человек, с которым я познакомился на этом пароходе, был от вас просто без ума. Вы работали там в дамской парикмахерской, и звали вас тогда Шейла Уиггит. Потом вы спутались с каким-то пассажиром, вышел скандал, и вас уволили.

— И уже не в первый раз, представьте себе, — сказала Шейла жалобно и в то же время с некоторым вызовом. — Другим девушкам все сходило с рук, а Шейле стоило споткнуться — и готово, тотчас начинались сплетни, и ее выгоняли. Вот ведь подлая судьба! Вы не поверите, но очень много раз я теряла работу именно из-за того, что не хотела ответить «да». Началось это, когда мне исполнилось шестнадцать лет и я поступила в кондитерскую. Хозяин считал, что мы, девушки, такая же его собственность, как и вся кондитерская. Вас, кажется, зовут Хамфри? Так вот, Хамфри, не думайте, что я оправдываюсь, но я вам говорю: мне в жизни не везло с самого начала. Отец нас бросил, когда я была еще совсем маленькая. Ни сестер, ни братьев у меня нет, а мать добрая, милая женщина, но отчаянная дура.

— Пусть так, но вы же не на скамье подсудимых. Ну, а что это за история с вдовством в Индии?

— Мне надоело быть тем, что я есть, и я решила превратиться в другую женщину — милую, чистую и печальную, и разумеется, из высшего круга. Купила себе красивые траурные платья, поехала в Солчестер и на последние десять фунтов сняла номер в гостинице, где было много офицеров. Рассказала нескольким женщинам свою грустную историю — как я сразу после свадьбы уехала с мужем в Индию и там он внезапно умер — и почти внушила себе, что это правда, и не могла без слез рассказывать о своем несчастье. Недели через две я стала невестой Лайонела, который верил каждому моему слову. У меня тогда уже не было ни гроша, и я сочинила басню об умирающей старой тетке и уехала в Шотландию. Там я месяца два работала официанткой. Потом я сказала Лайонелу, что тетка перед смертью разорилась и ничего мне не оставила. Но Лайонел все-таки женился на мне. И дальше надо было держать ухо востро, чтобы никто меня не поймал на вранье насчет моей прежней жизни. Знали бы вы, сколько приходится сочинять, когда выдаешь себя за другую, совсем на тебя непохожую. Хотя мне это нравилось, мне даже часто казалось, что я и есть эта другая. Но иногда — особенно последние несколько месяцев — мне до чертиков надоедает это глупое вранье. Часто меня так и подмывает крикнуть им всем в лицо, что никогда я не училась в Париже, не была представлена ко двору, не ездила в Индию, что я ничтожная незаконнорожденная девчонка из предместья, что мыла посуду, скребла прилавки, подавала пиво…

— А что же худого в том, что вы подавали пиво?

— Ничего, но пускай уж лучше это делают другие, — возразила Шейла. — Вы себе не представляете, Хамфри, среди каких идиотов и снобов я живу. Женщины, с которыми мне приходится встречаться — не здесь, а когда я хожу с Лайонелом в гости, — это что-то невообразимое! Но приходится продолжать. А знаете, сколько раз я выворачивалась ну просто чудом!

— Скажите откровенно, Шейла, почему вам приходится это продолжать?

Мы, наконец, дошли до главного. Она ответила медленно и не сразу:

— Вы, конечно, думаете, потому, что не хочу, чтобы меня изобличили, не хочу опять попасть в судомойки. Это верно. Но есть и другая причина. Когда я выходила за Лайонела, я его не любила. А теперь люблю. Он не мешает мне кутить и развлекаться, но для него я все та же заплаканная бедная милая малютка в трауре, у которой так трагично сложилась жизнь. И если он узнает, что я столько времени обманывала его и его родных, он мне никогда этого не простит. Наверное, и видеть меня больше не захочет.

Она умолкла и начала тихонько всхлипывать. В глазах блеснули слезы. Немного погодя я встал и положил ей руку на плечо, а она прижалась к этой руке мокрой щекой.

— Не расстраивайтесь, Шейла. Спасибо, что вы мне все это рассказали.

— Господи, да я бы часами могла рассказывать! Не благодарите меня. Это ведь такое облегчение — выговориться и перестать притворяться. — Она уже успокоилась; я предложил ей сигарету, и она ее взяла. — А в чем, собственно, дело? Кто вы такой вообще?

— Человек без определенных занятий, — ответил я. — Но вы можете мне верить. Теперь скажите мне вот что — это очень важно: кто-нибудь еще знает или догадывается, что ваши рассказы — сплошная выдумка?

Она попробовала схитрить.

— Кто же может об этом знать? — спросила она вызывающе.

Я сурово посмотрел на нее.

— Я сказал, что это очень важно. Не будем попусту терять время. Шутники, которые заперли дверь, могут скоро прийти. Говорите же: кто знает или догадывается?

У нее задрожали губы.

— Не понимаю, какое вы имеете право… Вас это не касается.

— Ну, ладно, карты на стол, — сказал я внушительно, потому что медлить было нельзя. — Я здесь для того, чтобы помешать кое-кому продавать родину. Один из способов, которым эти предатели заставляют людей работать на них, — шантаж. То есть они угрожают человеку разоблачением и ловко используют свою власть над ним. Ясно?

Она кивнула головой.

— Я так и знала. Не зря вы мне показались каким-то странным.

— Дело не во мне. Я сразу понял, что вы притворяетесь и что вы чего-то боитесь, а значит, те, кого я выслеживаю, легко могут вас использовать. Ну, говорите же, Шейла. Время идет.

— Один человек наверняка знает. И еще двое, по-моему, о чем-то догадываются. Миссис Джесмонд и мистер Периго. Посматривают на меня и ехидничают… должно быть, догадываются.

— Так. Это меня не удивляет. А кто знает наверняка?

— Джо, бармен. Оттого-то я всегда им восторгаюсь. Как в тот вечер, помните? Это я из страха. А на самом деле я его терпеть не могу.

— Требовал он чего-нибудь за свое молчание?

— Пока не требовал, но на днях дал понять, что скоро потребует. Я не поняла, чего — денег или… ну, другого. Он только предупредил меня, что не будет больше молчать, если его как-нибудь не отблагодарят. И он на самом деле очень много обо мне знает.

— Ясно. — Я колебался. Попросить ее, чтобы она заставила Джо высказаться определеннее? Но тут Шейла продолжала:

— Еще один человек что-то знает или подозревает. Я забыла о ней, потому что вижу ее реже, чем остальных. Но я думаю, лучше уж вам все сказать. Это ваша долговязая блондинка, ваша мисс Экстон. Стоит ей взглянуть на меня, и я чувствую, что я у нее в руках. Откуда она могла узнать, в толк не возьму, хоть убейте. Но я готова поклясться, что она знает. Вот почему я ее не выношу.

— А что, она часто здесь бывает? — спросил я. — Говорит она о «Трефовой даме» как о малознакомом месте, а между тем сегодня я из какой-то фразы Джо заключил, что мисс Экстон — постоянная посетительница его бара.

— Нет, я ее редко здесь вижу, — сказала Шейла и, соображая, прибавила: — Если они с Джо на короткой ноге… вы, наверное, думаете, что это он ей обо мне сказал… значит, встречаются где-то в другом месте. Но я что-то сомневаюсь… Во всяком случае, я уже вам говорила: она жуткая снобка. Да, а который час?

— Начало одиннадцатого.

— Боже! — ахнула Шейла, вскакивая. — Нам надо поскорее отсюда выбраться, иначе кто-нибудь насплетничает Лайонелу, когда он вернется. Что делать? Кто же все-таки послал нам эти записки?

— Вы говорили миссис Джесмонд о том, что вам нужна свободная гостиная?

— Говорила. Она ведь здесь живет. Я и подумала, вдруг она мне укажет какое-нибудь подходящее место.

— Она не только живет здесь — ей здесь все принадлежит. По-моему, эту шутку сыграла с нами она. Отчасти шутки ради…

— Я вам говорила, что она опасная женщина!

— Но, вероятно, и для того, чтобы скомпрометировать нас обоих и таким образом приобрести над нами некоторую власть, которая ей может пригодиться. Видите, метод тот же.

— Ладно, Шерлок Холмс, скажите лучше, что теперь делать. Неужели придется кричать, чтобы нас выпустили? Я не хочу!..

— Все зависит от того, оставлен ключ в замке или нет. — Я подошел к двери и нагнулся. — Кажется, торчит. Щель под дверью широкая, так что дело пустяковое… Ящики комода, наверное, выстланы бумагой. Взгляните, Шейла! Есть? Оторвите клочок. Спасибо. Теперь я проделаю старинный фокус: выйду из запертой комнаты.

— Вот это мужчина! — Шейла снова повеселела.

Фокус был стар, зато зрительница неискушенная и восторженная. Затаив дыхание наблюдала она, как я наполовину просунул под дверь кусок плотной бумаги, потом железным стерженьком, которым прочищаю трубку, вытолкнул ключ из замочной скважины. Он упал на бумагу, и я втащил бумагу вместе с ключом в комнату. Ключ я дал Шейле, а бумагу сунул обратно в ящик. Когда я опять подошел к двери, Шейла уже вставила ключ, но еще не повернула его.

— Я все еще не знаю, кто вы и что замышляете… И вы меня столько дней держали в страхе, — промолвила она, приблизив губы почти к самому моему уху. — И даже не были со мной ласковы по-настоящему… И мой Лайонел в десять раз красивее… Но все-таки вы прелесть!

Она обняла меня за шею, влепила мне в щеку сочный поцелуй, быстро отперла дверь и умчалась. Я не пошел за ней — лучше было спуститься порознь. Минут пять я стоял возле двери, гадая, скольких еще женщин мне предстоит целовать в ходе выполнения задания в Грэтли. Я думал о том, что это вообще не мой стиль, а особенно теперь, когда я в таком унынии, и уже далеко не молод и ничего не жду от жизни. (Позже мне с большим знанием дела объяснили, почему я, совсем не донжуан и не душа общества, как раз тогда попал под град поцелуев. Однако это объяснение, впрочем, достаточно экстравагантное, не имеет отношения к моему рассказу, и мы можем его опустить.) Затем дверь бесшумно отворилась, и передо мной предстала мисс Экстон, удивленная, по-видимому, гораздо меньше, чем я.

— Что вы здесь делаете?

— Курю и размышляю.

— Но почему именно здесь? Какая безобразная комната!

— Она не моя. Я просто занял ее на часок, чтобы покурить и подумать на свободе. Она любезно предоставлена мне администрацией.

— Мне миссис Джесмонд сказала, что я найду вас здесь.

— Миссис Джесмонд и есть администрация. Вам это известно? Большинство посетителей об этом не подозревает. А вы, по-моему, знаете.

— Знаю, — ответила она сухо, снова оглядела комнату и без улыбки посмотрела на меня.

— Вы казались такой счастливой, когда вальсировали внизу, что я не стал вам мешать, — сказал я в виде оправдания. — Я решил, что вы предпочитаете танцы беседе, и постарался, чтобы вы провели вечер так, как вам хочется. Пойдемте вниз?

В коридоре она взяла меня под руку.

— Я вас искала, чтобы сказать, что несколько летчиков и девушек едут сейчас к подполковнику авиации Салливену. Там сегодня вечеринка — танцы под граммофон, выпивка и все такое. Они меня приглашают и вас тоже…

— Нет-нет, спасибо. Я люблю авиацию, но не в такой поздний час и ни за какие деньги не согласился бы танцевать под граммофон. А вам, конечно, надо поехать. Правда, я рассчитывал поболтать с вами…

— Я тоже. Если вам не хочется спать, мы поболтаем чуть позже. Я поеду к Салливену на час, не больше. Меня забавляют эти мальчики, и я обожаю танцы. А вы тем временем отправляйтесь ко мне, выпейте и ждите меня. Я вернусь к половине двенадцатого. Кто-нибудь из мальчиков привезет меня обратно, но я не стану звать его в дом. Вот, возьмите ключ от черного хода. Как войти, вы знаете. Только… входите как можно тише и незаметнее.

Она посмотрела на меня долгим, значительным взглядом, и я приложил все усилия к тому, чтобы достойно ответить на него и при этом иметь не слишком глупый вид.

— Чудесно, — сказал я. — Теперь еще одно… — Я сделал паузу. — Ужасно нелепо, но я до сих пор не знаю вашего имени. Не могу же я сейчас называть вас «мисс Экстон»!

Она согласилась и сказала, что ее зовут Диана.

— Для вас лучшего имени просто не придумаешь! — воскликнул я, и в награду она слегка сжала мою руку. — Скажите, Диана, вы знаете такого летчика Дерека Мюра? Он еще здесь?

— Да. Он тоже едет на вечеринку. А в чем дело?

— Мне нужно сказать ему два слова. Вы можете познакомить нас?

Компания (в которой, как я заметил, не было Шейлы) уже собиралась уезжать, но Диана Экстон подозвала Мюра и познакомила нас. Я отвел его в угол.

— Я хотел спросить относительно зажигалки, которую вы подарили миссис Джесмонд.

Я видел, что ему это неприятно. По-моему, он стыдился дружбы с миссис Джесмонд, которая годилась ему в матери.

— А вам какое дело?

— Значит, есть дело, иначе бы я не спрашивал. Но меня интересует не то, что вы подарили ее миссис Джесмонд. Я хотел бы узнать, откуда вы ее взяли?

— Что ж, мне скрывать нечего, — сказал он с видимым облегчением. — Я ее купил у Джо за пятнадцать шиллингов. Да вот кстати и он, можете у него спросить. Эй, Джо! — окликнул он проходившего через вестибюль бармена. Джо, видимо, спешил, но обернулся и подождал, пока мы подойдем к нему.

— Это насчет зажигалки, которую вы мне продали, Джо, — сказал Мюр. — Вы уж тут сами разберитесь, друзья, потому что меня ждут.

Действительно, его звали товарищи, обсуждавшие у выхода, кто с кем поедет. Я обменялся быстрыми выразительными взглядами с улыбающейся Дианой. Она была, вероятно, лет на десять старше остальных девушек в их компании, но рядом с ней все они не стоили и десяти центов.

Джо был не очень-то доволен тем, что его задерживают, но сохранил обычную мину веселой предупредительности.

— Давайте покороче, если можно, — сказал он. — Потому что я сегодня здорово устал, а надо еще кое-кого повидать. Если вы хотите такую же зажигалку, то я, к сожалению, ничем вам помочь не могу.

— Я увидел ее у миссис Джесмонд, — сказал я конфиденциальным тоном, — а дело в том, что я сам потерял точно такую.

— Понимаю. — Джо тоже понизил голос. — Ну, а я нашел. Не здесь, не в ресторане, конечно, иначе бы я отдал ее управляющему. Я ее нашел как-то утром на улице. У меня глаза зоркие, и я часто нахожу вещи, которых не замечают другие.

— Значит, это, наверное, моя и есть, — сказал я.

— Нет, не ваша. — Он с улыбкой покачал головой.

Я вообразил, что поймал его.

— Да откуда вы знаете, Джо?

— Очень просто, мистер Нейлэнд. Вы когда приехали в Грэтли? Во вторник? Или в среду?

— В понедельник, — ответил я, не слишком собой довольный.

— А я нашел ее в прошлую среду или четверг и целую неделю носил с собой на случай, если объявится потерявший, потому что это славная вещица, сами знаете… но никто так и не объявился, и я вчера показал ее в баре, а мистер Мюр увидел и предложил мне за нее пятнадцать монет. Я и продал… просто чтоб доставить ему удовольствие. Я догадывался, что он с нею сделает. — Джо подмигнул. — Так что извините, мистер Нейлэнд. Больше ничего?

— Ровно ничего, Джо, — сказал я, по возможности бодро. Он кивнул, осклабился и поспешно вышел.

Гости подполковника Салливена уже ушли. Ни Шейлы, ни миссис Джесмонд не было видно, и торчать здесь не имело смысла. К тому же последний автобус отходил через несколько минут, и я как раз успел на него. Дождь сменился холодным, черным, губчатым туманом, сквозь который с трудом, чуть не застревая, продирался наш автобус. Все мы сидели на своих местах сгорбившись, с таким видом, словно жизнь уже скрутила нас. Но это только казалось.