Завещание Петра

Глава 1 Бритва Большакова

Москва. 29 марта 1999 года. 20.52.

Противник держался осторожно, не спешил приближаться, делая обманные движения, выбирая подходящий момент для атаки. Нож он держал в левой руке, близко к корпусу, не давая Борисову возможности выбить его неожиданным ударом. Каждый раз, имитируя подготовку к выпаду, он намечал движение левой, но ни разу не развил его. Положение ножа наводило на мысль, что противник использует его только как отвлекающий фактор, надеясь на свой удар правой. У него очень хороший удар правой. Если он хотя бы раз дотянется до головы Борисова, тот может считать себя выключенным, а учитывая наличие ножа, убитым. А дотянуться он может. В принципе. Руки длинные, да и сам детина росточка гвардейского — 191 сантиметр. Но он знал, что Борисов ожидает удара правой. Нож в левой руке мог оказаться ловушкой —мелькнёт, наконец, таившаяся так долго возле корпуса противника левая, и легкий, но очень неприятный удар под ребра будет означать, что майор ФСБ Юрий Николаевич Борисов убит.

Нужно было отобрать нож. Отвечая на действия противника экономичными, короткими и порой почти незаметными движениями, Борисов поворачивался, удерживая его в поле зрения, иногда отодвигался, а иногда, наоборот, приближался на провоцирующее расстояние. Майор был очень опасен в ближнем бою, и поймать его на приём пока не удавалось. Майор — среднего роста, крепкий, кряжистый, немолодой мужчина, с изрядной проседью в волосах — держался прямо, развернувшись к противнику всем корпусом. Руку в боевой стойке —чаще левосторонней —держал низко, словно указывая на что-то на полу. В его лице, обычно излучавшем спокойствие, во время поединка читалась решительность, готовность к мгновенному действию, а ещё какая-то подавляющая противника мрачность.

Отступая от традиций многих боевых искусств, майор очень редко смотрел противнику в глаза. Хотя в принципе смотрел в лицо. Когда-то отец дал ему совет: «В разговоре с человеком смотри ему в рот, а не в глаза. Ты узнаешь всё, что хочешь узнать, и не выдашь ничего, о чем не хочешь проговориться». Отец-чекист прожил трудную жизнь, и его советам можно было верить. Борисов распространил это правило на спортивные поединки, да и неспортивных в его жизни было достаточно. Мышцы рта и шеи выдавали нервное напряжение, предупреждали о готовящемся движении. С годами майор — а он уже много лет оставался майором — научился даже чувствовать, какое это будет движение.

Противник перенес вес тела на левую ногу, и по какому-то признаку — губы ли сжались на вдохе, а может, ещё какая-то деталь, подмеченная майором подсознательно, но промелькнувшая слишком быстро для сознания, — Борисов понял, что следующая атака не будет демонстрацией.

Подшаг правой ногой, затем полный шаг левой с глубоким выпадом вооруженной рукой вперёд — нож был бы уже в животе у Борисова, не уйди тот с линии атаки. Удар справа —блок левой... Нет, это противник ожидал, что будет блок. Борисов просто отклонился, сберегая силы. Через секунду, отвечая на очередной выпад утратившего осторожность Ларькина, он показал, для чего приберегал энергию. Почти одновременно с движением вооруженной руки вперед он легко —на посторонний взгляд, слишком легко для своей комплекции — оттолкнулся от земли, совершая полный поворот в воздухе вначале верхней, а затем нижней частью корпуса. Левая нога его, которая к началу прыжка не несла почти на себе веса, раскрутившись, ребром стопы коснулась запястья капитана. Парализующий мышцы болевой шок и инерция удара прошедшей по спирали ноги Борисова были слишком сильны даже для могучей руки Ларькина, и деревянный нож вылетел из его кисти. В прыжке майор наклонил корпус влево, и удар пришелся по диагонали. Нож не улетел далеко. Но тратить секунду на то, чтобы его поднять — майор находился, уже где-то за левым плечом, —Ларькин не стал. Подстраховывая голову руками, он мягко, словно превратившись на мгновение в какую-то шарообразную конструкцию, совершил кувырок вперед и вправо. Ушел он от Борисова технично и вовремя, но нож утратил. По договоренности, это означало победу майора —очередную победу в учебном бою с капитаном Виталием Ларькиным.

Виталий слегка поклонился —ритуальный «рэй» —и приблизился к майору, на ходу поправляя дзюдоистское кимоно. Их тренировочные бои включали элементы разных боевых искусств, но японские составляли всё-таки основу.

— Я всю дорогу ждал чего-нибудь из айкидо, — смущенно признавая свое очередное поражение, Ларькин был всё же рад случаю польстить своему непосредственному начальнику. Того было за что уважать. — Кеку-шин- кай вы, шеф, давненько не показывали.

— Из всех искусств для нас важнейшим является сумо, — шутливо ответил тот. —Ты мне подарил такую возможность. И вообще напрасно так часто нападал. В обороне дольше продержался бы.

—Летай иль ползай —конец известен. А потом, оборона, говорят, это самый худший способ защиты.

Они поотрабатывали ещё немного броски. Каждый из них готов был в роли атакующего использовать малейшую неточность в проведении приёма, но капитан редко ошибался, едва ли один раз в серии из шестнадцати упражнений, а майор за полтора года совместных тренировок на памяти Ларькина не ошибся ни разу. Сегодняшний вечер не был исключением. Они закончили занятие как раз вовремя. Ворчливая уборщица, встретившаяся им на лестнице по пути в душ, уже поднималась в зал с ведром и шваброй — разгонять припозднившихся офицеров госбезопасности.

Подразделение, в котором они оба служили, было создано во время очередной реорганизации внутренних структур службы госбезопасности в 1998 году и состояло всего из четырех человек: руководителя группы майора Борисова, его заместителя капитана Ларькина, старшего лейтенанта Большакова и прапорщика Ахмерова. Называлось свежеиспеченное подразделение Группа по Расследованию Аномальных Ситуаций. Название это до сих пор казалось майору Борисову гадким. Он прекрасно помнил тот морозный январский день, когда ему приказано было явиться на Лубянку за новым назначением. Начальник отдела, невысокий широкоплечий генерал- майор Яковлев, ознакомил Борисова с заданием и с общей обстановкой. «Если раньше сбором, анализом и расследованием нестандартных ситуаций, связанных с необычными свойствами человеческой психики, явлениями природы... находящимися за пределами той сферы, которая изучена отечественной и мировой наукой, мы занимались... по мере их возникновения, привлекая специалистов Академии наук, несистематично, силами не всегда достаточно компетентных собственных сотрудников... — Голос генерала звучал почти торжественно, но фраза получалась непривычно длинной для него. Обычно он ставил задачу спокойно и по-деловому, не тратя лишних слов. Помолчав, он закончил свою мысль немного неожиданно: — ...то теперь мы не можем позволить себе неоправданной траты средств, столь необходимых для обеспечения государственной безопасности. —Отдохнув и переведя дух, генерал продолжал: Но это не значит, что данное направление будет закрыто. Мы должны сохранить свои позиции за счет высокого профессионализма сотрудников и осознания ими важности выполняемой работы».

Борисов понимал только одно: его «задвигают» на такое направление, откуда только одна дорога — на пенсию, без повышения по службе. Да и черт бы с ним, с повышением. Он остается без настоящего дела, без самой Службы, ради которой он когда-то пошел работать в Контору. Вот ему и аукнулись его «разлития желчи», во время которых майор не щадил ни подчиненных, ни начальство. Кто назвал долговязого и нерадивого полковника Заикина «шлангом большой длины»? Да не счесть униженных и оскорбленных. Мало того, позволял себе, как ветеран империалистических войн, спорить с начальством по существу. А начальству, каким бы умным оно ни было... ему виднее. Вот так, как говорится, награда нашла героя. Боевой офицер отправляется на борьбу с полтергейстом.

'Только это могли означать непривычные бессмысленно высокопарные интонации генерала Яковлева. Очевидно, ситуация ему самому представлялась неловкой. Он даже снял с лица свою знаменитую, словно приклеенную улыбочку, за которую его прозвали Чеширским котом. Кстати, если посмотреть правде в глаза, кто его впервые так назвал? И всё-таки негоже Борисову заниматься этим делом, не с его подготовкой и биографией искать зеленых человечков. Ангола, Афганистан, Таджикистан, Закавказье — и вот теперь летающие тарелочки? Это само по себе уже аномальная ситуация. Слава Богу, генерал избегал этого слова. В сознании самого Борисова слово «аномалия» почему-то ассоциировалось со словом «педерастия». Слушая, как генерал расхваливает его будущих сотрудников: «Мол, не смотри, майор, что даю тебе в подчинение всего трёх человек —зато какие орлы!» —Борисов мрачно комментировал про себя: ему бы «Доместос» по телевизору рекламировать. Новое российское чистящее средство ФСБ гораздо дешевле и экономичнее старого ГПУ! Или так: даже небольшим количеством новых российских агентов вы сможете не только перемыть всю посуду, выстирать всё бельё и распугать тараканов, но и вычистить грязь в самых труднодоступных местах! Как на базаре, честное слово...»

Персона Ларькина Виталия Юрьевича, 1968 года рождения, капитана, с самого начала —то есть с первых страниц его личного дела — не вызвала у майора никакого внутреннего протеста. В самом деле, свой мужик. Хоть и москвич. Мастер спорта по боксу, подготовлен, опыт наработать успел. Образование хорошее: медик, биолог, химик. Кандидат медицинских наук. По словам генерала Яковлева, кандидатская диссертация написана с уклоном в биохимию, но майору Борисову, историку по образованию, название ларькинского труда ничего не говорило.

В спортзале можно очень хорошо узнать характер человека. Позанимавшись с Ларькиным рукопашным боем уже больше года, Борисов мог подтвердить, что первое впечатление его не обмануло. У него был очень надежный зам.

С прапорщиком Ахмеровым Ренатом Габдуллаевичем, 1968 года рождения, тоже было все ясно. Когда Борисова три года назад командировали в Смоленскую губернию — надо же было кого-то послать на предположительное место посадки НЛО проверить, может, это новая американская фенечка, — Ренат, тогда ещё стажер, был в их группе водителем и помогал устанавливать аппаратуру. Видимо, тот первый контакт с неизведанным и стал решающим в их судьбе. До сего времени осталось у Борисова ощущение ненужности и бесполезности его прекрасной реакции, умения владеть всеми известными видами огнестрельного оружия в противостоянии этой могучей силе, невесть откуда принесшей и бесшумно, по словам очевидцев, посадившей многотонный аппарат на цветочную клумбу в центре небольшого рабочего посёлка.

А вот раскрыв личное дело старшего лейтенанта Большакова Ильи Степановича, 1969 года рождения, Борисов неприязненно сказал:

—А на кой мне этот... —решив обойти слово «очкарик», он затруднился в определении, — ...яйцеголовый?

— Старший лейтенант Большаков — единственный, кого мы можем вам дать для обслуживания комплекса «Вампир». Или вам не нужен «Вампир»? — насмешливо спросил генерал.

— Не помешает, — смиренно признался Борисов, наслышанный про этот комплекс систем компьютерной разведки. До недавних пор КСКР «Вампир» был единственным, как сплошь и рядом в России бывает, практическим воплощением отечественного компьютерного гения. Недавно для нужд Службы был построен новый КСКР-2. Слегка устаревший, изрядно «почищенный» комплекс «Вампир» достался Борисову.

А тогда на Лубянке Борисов получил возможность увидеть, как загадочная улыбка Чеширского кота возвращается на лицо генерала. Точнее, не на лицо, а куда-то перед ним, настолько она казалась отдельной.

— Вообще, Юрий Николаевич, я думаю, что за этого сотрудника ты меня ещё поблагодаришь.

Борисов тогда с сомнением отнесся к его словам, но Яковлев оказался прав. Илья Большаков был лентяем, разнузданным интеллигентом, вольнодумцем и морально неустойчивым бабником. Он позволял себе в открытую пить пиво на рабочем месте и в рабочее время, аргументируя это тем, что без пива не может сосредоточиться. Отличить его рабочее время от нерабочего было практически невозможно. Однако, проработав бок о бок с этим гадом пятнадцать месяцев, требовательный службист Борисов не променял бы теперь Большакова на роту образцовых старлеев. Дело было даже не в том, что Илья — специалист высочайшего класса. Да будь он хоть гением... собственно, Илюша им и был. Но майор больше всего ценил в людях не яркие способности.

Помимо прочих достоинств, Илья был артистичен и умел войти в доверие, расположить к себе. Знакомясь в первый день с личным составом группы, Борисов, видевший тогда грядущее в мрачном свете, был настроен особенно критически. Но и он поддался обаянию подтянутого молодого офицера, лицо которого излучало внимание, выправка говорила об исполнительности, а умные зеленые глаза только усиливали общее благоприятное впечатление. Любой офицер знает, приятно ли командовать болванами.

Но и эта нехитрая мимикрия не ввела Борисова в заблуждение. Просто он с первых дней почувствовал в бывшем новгородском вундеркинде, а ныне юном столичном хлыще готовность в минуту настоящих испытаний погибнуть «за други своя», но не предать боевых товарищей. За это качество майор готов был простить многие недостатки.

А вскоре произошел такой эпизод. Не отрывавший ясного кошачьего взора от начальственного лица, которое хмуро и неубедительно вещало о новых задачах и оперативной обстановке, Большаков быстро понял, что майор не представляет себе, на какой козе к этим задачам подъехать. И что самого майора это крайне беспокоит. Старший-лейтенант выступил с рацпредложением. Суть его состояла в том, чтобы систематизировать накопленный и ежедневно поступающий материал по нескольким параметрам: прежде всего, по степени угрозы для безопасности страны, по уровню достоверности, ну, и по степени «аномальности». После этого слова лицо Борисова ещё сильнее омрачилось, и чуткий Большаков никогда при майоре его больше не употреблял.

— Последнее не обязательно. Достаточно опасности и достоверности, —отреагировал Борисов. —Шкалу бы неплохо какую-нибудь ввести.

Илюша предложил случаи с самым высоким уровнем опасности и достоверности обозначать начальными буквами греческого алфавита, а с самым низким — конечными. С соответствующей раскладкой дел по всем промежуточным буквам. Майор согласился, и Большаков скрылся в своем бункере. Память КСКР уже содержала данные об аномальных явлениях, зарегистрированных на территории разных стран начиная со сто тридцатого века до нашей эры по сию пору. На следующий день Борисов получил отчет. Ситуации с литерой «альфа», соответствующей непосредственной и явной угрозе массированного вторжения инопланетян в Россию, концу света и т.п., значились в количестве нуля штук. Ситуаций типа «бета» было уже две. Под литерой «гамма» значилось 198 случаев. Группа «дельта» включала в себя 1336 аномальных ситуаций, и этим майор решил ограничиться, увидев в следующей строке пятизначное число. В конце концов, нельзя объять необъятное, а Россия —великая страна, и на всякие мелочи можно не обращать внимания. Майор приказал Большакову распечатать для него первые 1536 дел и в дальнейшем представлять ежедневный отчет по первым четырем... нет, для верности первым пяти греческим буквам. Последующие полтора месяца Борисов изучал дела, одолевая в день по 30—50 случаев. Большаков немного жалел потраченной бумаги, но читать большие тексты с монитора Борисов не любил. Ему нужно было походить по кабинету, раскладывая дела то так, то эдак по разным стопочкам. Он обязал всех подчиненных прочесть эти материалы и обсудил с ними некоторые случаи. ещё через пару недель для него, как говорится, забрезжил свет в конце туннеля. Руководитель ГРАС почувствовал, что обычные спокойствие и уверенность в себе возвращаются в его душу. Работа как работа. Материальная база неплохая. Хотя автопарк, прямо скажем, античной эпохи. Команда маленькая, но спаянная. А на кляузные заявления завистников о том, что майор Борисов занимается ерундой, теперь можно было не обращать внимания.

Оренбург. 6 апреля 1999 года. 4.06.

...Когда Виталий выбежал из подъезда, в подвале раздался громкий хлопок —словно пробку вышибло —и послышалось переходящее в свист шипение. Труба все- таки дала трещину, и газ рванулся наружу, расширяя себе дорогу. В слабом рассеянном свете уличных фонарей и немногих освещенных окон капитан увидел силуэты двух человек. Их темные фигуры четко выделялись на фоне нерастаявшего снега. Один находился слева от машины — белой «Волги», — а второй был ближе к дому и смотрел на то самое окно в подвале, за которым находилась лопнувшая труба. У него в руке было оружие — марку Виталий не разобрал, но мог бы уверенно сказать, что это винтовка с подствольным гранатометом. Ларькин вскинул пистолет и выстрелил в того, кто был с винтовкой. Человек опрокинулся, выронив оружие. «Как-то он не так упал», —подумал Виталий, наводя «Макаров» на второго. Но тот успел спрятаться за машину и сам уже целился в капитана из пистолета с глушителем. Ларькин резко качнулся вправо, и воздух слева от него распорола пуля. Капитан выстрелил —просыпалось несколько крошек бокового стекла машины — и сделал кувырок вбок. Теперь ему стало совсем не видно второго, но зато он увидел, как первый противник поднялся, пытаясь нашарить на земле свою винтовку. Ларькин выстрелил ещё два раза, и после второго выстрела тот снова упал, но теперь капитан уже знал, что размазал три пули о его бронежилет.

Капитан снова переместился в сторону подъезда и увидел, что «Волга» тронулась с места, загородив лежавшего противника. Ларькин решил больше не портить им машину. Хотя будь у него сейчас майорская «Гюрза», пробивающая бронежилеты с I по III класс... Ну, ладно, он же не Большаков, чтобы всё предвидеть... Хотят уехать — пусть уедут. Будет гораздо хуже, если они останутся и попытаются хотя бы раз попасть из своего подствольника в подвал. Вот на случай такой попытки Ларькин и намеревался приберечь патроны. Он не догадывался, что для осуществления своих планов неизвестным нужно было не приблизиться к подвалу, а отъехать от него подальше...

Записка Ю.Н. Борисова.

Содержание зашифрованного файла OUSNECH1.DOC

«Появление на свет так называемого «Завещания Петра Великого» относится самое раннее к концу XVIII, а самое вероятное — к концу XIX века, периоду, предшествовавшему Первой мировой войне. Известен его англоязычный вариант, якобы добытый английской разведкой у немцев. Стилистический анализ этого текста вряд ли может дать ответ, насколько он соответствует эпохе Петра I, так как является позднейшим переводом с немецкого одного из языков, на котором, как утверждается, и было написано «Завещание». Данное сочинение является, безусловно, апокрифом — текстом, приписываемым какому-либо историческому лицу. Представляется, однако, сомнительным, чтобы Петр I не только сам писал, но принимал хотя бы какое-то участие в написании этого документа.

Текст, безусловно, отражает исторические реалии того времени: автор обсуждает в первую очередь отношения с Польшей, Швецией, Турцией, откладывая дипломатические игры или предполагаемые войны с такими странами как Германия, Франция, Англия на более отдаленный период. Непрерывные внешние войны выступают в «Завещании» гарантом внутренней стабильности страны. Документ оставляет в сознании читателя образ агрессивной и крайне опасной для своих соседей России, ставящей своей целью внешнюю экспансию, ориентированную в трех основных направлениях: 1) Германия и, впоследствии, Франция, 2) Константинополь, 3) Индия»

Москва. 29 марта 1999 года. 22.22.

Прощаясь с Ларькиным в метро, Борисов сказал:

— Ручка-то, наверное, бо-бо? Полечи дома.

—Да что мне сделается? —Ларькин сжал свою огромную ладонь. На ней видна была небольшая опухоль.

— Всё равно, вы мне нужны в полном здравии, —упорствовал отец-командир, — Ты врач, так что исцелись сам. Магнезию приложи, помогает. Да что я тебя учу? Короче, бюллетенить не дам.

— Это смешно, какие проблемы. Даже если бы что-то серьезное — всё-таки левая рука не правая.

—Да, —только и сказал сочувственно Борисов, но капитан по интонации догадался, что шеф опять ехидничает. Большакову, чтобы хоть как-то отбить мяч, Ларькин ответил бы, как обычно, по-солдатски: «А, так тебе тоже правой больше нравится?» В разговоре с Борисовым мешала субординация, и оставалось только улыбнуться.

Вообще, всем членам этой команды была присуща эдакая стервозность в общении —в разной степени, конечно. Причина, видимо, была в том, что специфика работы вынуждала их всех время от времени отбрехиваться от подковырок коллег из других отделов ФСБ.

Как-то после одного из совещаний Виталия остановил бывший сослуживец из отдела по борьбе с организованной преступностью ехидный майор Прокопенко. Придерживая капитана за руку, он озабоченно спросил:

— Слушай, Ларькин, вы занимаетесь только тем, что начальство прикажет, или на сигналы с мест тоже реагируете?

— По разному... А что такое?

Глаза у Прокопенко были серьезными, взгляд его изучал лицо Ларькина, оценивая его степень заинтересованности.

—Слушай сигнал. У одной моей знакомой есть сосед, скажу сразу, непьющий. Но слышит голоса из космоса. По крайней мере, он так говорит. Как раз по вашему профилю.

— А что за голоса? — Виталий внимательно смотрел на собеседника, его лицо оставалось спокойным и задумчивым. — Предсказания, инструкции или просто так общаются?

—Скорее указания или предостережения. Майор Прокопенко немного помолчал, словно вспоминая, а потом с увлечением продолжал: — Да тебе надо с ним лично поговорить. Он даже иногда меняется с ними сознанием, точнее, они в него вселяются...

Ларькин слушал его, становясь все более задумчивым, но на самом интересном месте рассказа вдруг проговорил вслух:

— Синдром Кандинского — Клерамбо.

— Что? — Майор слегка опешил, а Ларькин повторил уже решительно:

— Галлюцинаторно-параноидный синдром Кандинского — Клерамбо. Нет, Григорий Тарасович, это не к нам. Районный психиатр вполне справится.

— Ну-у, — с деланной обидой протянул Прокопенко. — Я помочь хотел, по-товарищески...

—Спасибо, Григорий Тарасович, —задушевно отвечал капитан. — Без товарищеской взаимопомощи никак нельзя. А знакомую свою предупредите, чтоб была осторожнее. Такие контактёры бывают агрессивными.

— Вот змей, —рассмеявшись; сказал Прокопенко, — и пижон.

Если говорить о животных, то Борисов скорее сравнил бы Ларькина с другим зверем. В любой отдельно взятый момент своей жизни, чем бы он ни занимался, и в любом состоянии капитан был похож на медведя. Сейчас, стоя на платформе станции метро и немного смущенно улыбаясь, Ларькин был похож на смущенно улыбающегося сказочного медведя. К тому же он частенько разыгрывал из себя этакого увальня и солдафона, успешно маскируя за шварценеггеровской мускулатурой огромную эрудицию и проницательный ум.

Майор тоже усмехнулся, но как-то невесело. Семейная жизнь ни у кого из грасовцев пока (или, в случае с майором, уже) не сложилась. «Вот уж где, б..., аномалия», — в сердцах выругался Борисов. Но если молодые чекисты гусарили, не испытывая никакого дискомфорта от своего холостяцкого положения, то для пожилого майора семья была больным местом. Первый и единственный брак продлился пять лет и окончился настолько неудачно и болезненно для майора, что он не любил об этом вспоминать. Рана зарубцевалась, оставив шрам на душе. Выражалось это в том, например, что Борисов и раньше был труден в общении, а после развода стал порой просто невыносим.

Борисов кивнул капитану и зашел в вагон метро. Его поезд пришел раньше, и он уехал по Кольцевой, а Ларькину нужно было на другую линию — он недавно получил квартиру в Выхино.

К спорту грасовцы относились по-разному. Трижды в неделю Борисов проводил занятия по рукопашному бою с группой молодых офицеров ФСБ и, по мере возможности, привлекал к тренировкам своих подчиненных. Ларькин охотно соглашался поразмяться и, как наиболее подготовленный боец, стал основным партнером Борисова по спаррингам.

Восточные единоборства — это как любовь, недаром многие тренеры гонят молодняк заниматься параллельно бальными танцами. По необходимости умения чувствовать партнера и быть на уровне, не быть «мешком», на особом месте всё-таки айкидо—поздняя страсть майора. Бывший боксер Ренат, приходивший на тренировки реже Ларькина, пытался освоить это искусство, но за год продвинулся ненамного. Правда, у Ахмерова с Большаковым было гораздо меньше свободного времени. Илюша к тому же проявлял чудеса изворотливости, чтобы не появляться в спортзале. Он часто умудрялся получить от майора очередное трудоемкое и срочное задание накануне тренировки и с удовольствием засиживался за компьютером допоздна. Илюше всегда было на что сослаться. Но в те дни, когда майору, не без помощи Ларькина, удавалось вытащить его на занятие, Большаков занимался добросовестно. В студенческие годы он занимался йогой, затем ушу, а потом, обленившись, долгое время вел сидячий образ жизни в своем оклеенном фольгой «бункере». От природы Илья обладал феноменальной гибкостью практически всех суставов, занятия йогой помогли сохранить это свойство до тридцати с лишним лет. Любой большаковский палец можно было без особого труда отогнуть к тыльной стороне кисти, а руки в любом положении отгибались как угодно далеко за спину. Поэтому применение против Ильи многих традиционных болевых приемов и захватов было совершенно не эффективно, Помимо этого, Илюшина способность изворачиваться проявлялась и в спортзале. И Ларькину, и Борисову довелось испытать обескураживающее ощущение утекания противника из своих «слишком скользких» рук. Скрученный захватами рук и ног, придавленный к земле ларькинским центнером старлей затихал на несколько секунд, а потом неожиданным бешеным рывком высвобождался и по-змеиному заползал на спину противнику, в последнюю очередь освобождая те конечности, которые тот держал руками. Из наручников Большаков вытягивал свои резиновые кисти совершенно спокойно, только кое-где на нежной коже оставались царапины от впивающихся зубьев.

Борисов, который всегда считал, что развивать надо уже имеющиеся у человека данные, провел с Большаковым несколько занятий — больше теоретических —по методике, которая иногда называется тактикой взрывного боя. Илюша выслушал его благосклонно и даже поблагодарил, как Борисову показалось, вполне искренне. В целом, зная страсть и способность Большакова к лицедейству и его хитрость, майор считал, что если у предполагаемой группы захвата потенциального противника и есть шансы взять засекреченного программиста Большакова, то число шансов взять и удержать его стремится к нулю.

Москва. 30 марта 1999года. 9.01.

Пунктуальность всегда была бзиком майора Борисова. Иначе говоря, на пунктуальности он был помешан. Но «пацанам» своим, он давал фору: целых пять минут. Похрустывая намерзшим на лужах под утро льдом, в первой минуте десятого он подошел к чугунным воротам старого особняка в Хлебниковом переулке, где располагалось вверенное ему подразделение. Майор немного постоял, докуривая. Идти смолить в беседку в саду ему не хотелось. Порывами налетал сырой и зябкий, мерзкий ветер. В беседке хорошо посидеть в мае, а сейчас надо идти в кабинет, просмотреть утренний большаковский «репорт» и заварить горячего чайку. Скрытый пост наружного наблюдения, выставляемый на ночь для охраны его объекта, был уже снят—курсанты школы ФСБ, проходившие так практику, наверное, отправились баиньки. Борисов вошел во двор. Их садик в это время года просматривался насквозь, и он увидел знакомую фигуру Ларькина, который уютно устроился в беседке в теплой летной куртке, бросая вызов мартовскому холоду. Поняв, что майор не собирается приближаться, Ларькин издалека приветствовал начальника жестом, слегка напоминающим отдание воинской чести. Борисов кивнул в ответ, вошел в стеклянный тамбур, заваленный старой мебелью, и поднялся на второй этаж.

Вчера Большаков напросился на ночное дежурство, чтобы в очередной раз отвертеться от тренировки. Борисов уже давно ввёл в своем подразделении ночные дежурства, так как несшие внешнюю охрану курсанты не имели права заходить на объект в отсутствие служащих ГРАС, даже если бы обнаружили там нарушителя. В день после дежурства сотрудник имел право отдыхать, но сменяющийся в 8.00 Большаков должен был не позже 9.15 утра представить Борисову очередной отчет «по оперативной обстановке». Что он обычно в таких случаях и делал, а потом уже отправлялся отдыхать. Однако сегодня, открыв цифровой замок и зайдя в «бункер», Борисов не обнаружил видимого присутствия старшего лейтенанта.

«Бункером» это помещение, находившееся на втором этаже особняка, называлось из-за отсутствия окон. Вместилище «Вампира» было сплошь оклеено фольгой, да и в стенах имелась система защиты от электронной разведки, система наведения помех—ГРАС был напичкан электроникой, начиная с дверей и заканчивая беседкой во дворе. Сейчас большая часть аппаратуры была выключена —работали только системы сбора поступающей информации. Вообще-то он и сам мог сделать себе распечатку. Но порядок есть порядок, раз это обязанность Большакова, то уж пусть Илья Степанович подсуетится. Борисов в этом был похож на героя Сент-Экзюпери Ривьера, который железной дисциплиной, установленной в своей фирме, пытался противостоять неуправляемым силам природы. Юрий Николаевич, конечно, читал «Ночной полет», и сравнением с Ривьером ему можно было только польстить.

Некоторое время майор задумчиво смотрел на стену за большаковским креслом. На ней висело две дюжины листков бумаги, на коих буквами различных размеров и цветов значилось «FSB!», неизменно с восклицательным знаком, словно работал здесь яростный фанат федеральной службы безопасности. На вопрос Борисова, почему он выражает свои патриотические чувства латинскими буквами, Большаков ответил, что у них, программистов, кириллица не котируется. Борисов проверил, не появились ли вновь на аппаратуре картинки с изображением «Охотников за привидениями». Если подозрительное «FSB!» он ещё терпел, то с прочими большаковскими хулиганствами боролся беспощадно.

Майор заглянул на всякий случай в библиотеку, а затем спустился во владения Рената. Дежурное помещение, куда сходились провода систем сигнализации, тоже не имело окон, но также освещалось круглосуточно. На стене прямо перед собой Борисов увидел три небольших подсвеченных зеленых плафончика, свидетельствовавших, что на территории ГРАСа находятся три сотрудника: он, Ларькин и Ахмеров. Один плафон не освещался, и это означало, что старший лейтенант Большаков на службе отсутствует. Цифровое электронное табло под плафонами тоже было тусклым: посторонних в контролируемой зоне не наблюдалось. Ахмеров в гараже, это очевидно. Что же касается Большакова, восемь шансов из десяти за то, что он в середине ночи смылся к своей Юльке, благо до Тверского бульвара рукой подать. У её мужа, наверное, тоже было ночное дежурство. Конечно, Большаков не ушел просто так — в таких случаях его подменял Ренат. Круговая порука. В душе майора начинало копиться раздражение. Незаметно для себя он стал тихонько сопеть, чем-то напоминая паровоз из фильмов о гражданской войне.

Борисов прошел по коридору к себе в кабинет, снял пальто, поставил чайник и стал перебирать накладные на полученную недавно на центральном складе измерительную аппаратуру. Минут через семь-восемь, заваривая чай, он взглянул на часы, а затем на пульт переговорного устройства. Было 9.16. Майор шагнул к двери и, убедившись, что за ней никого нет, вернулся к селектору и наполовину утопил кнопку вызова. Пару месяцев назад он лично оставшись ночью подежурить, он слегка перепаял большаковский селектор так, что его микрофон стало можно включать из кабинета майора. Нужно было только нажать вот так, не до конца, кнопку вызова.

Из переговорного устройства раздался жуткий, омерзительный звук, от которого у непривычного человека сводило челюсти и мурашки бежали по коже. Звук этот недвусмысленно свидетельствовал, что старший лейтенант Большаков на службу прибыл. Илья Степанович брились. Страшный звук издавала электробритва марки «Уфа» бог весть какого года изготовления. Однажды капитан Ларькин, наблюдая, как сладострастно завывающая бритва присасывается к шее Ильи, задумчиво сказал, что КСКР назван «Вампиром» незаслуженно и для отвода глаз. По совести, это наименование заслуживает совсем другой аппарат. Большаков брился на работе и ни в какую не хотел менять свое «УФО» на что-нибудь более новое и современное.

— Есть женщины, которые только от этого тащатся! — надрывался Илья, пытаясь перекричать свою газонокосилку.

— Что? —второй голос принадлежал, конечно, прапорщику Ахмерову. Жужжание смолкло.

— Я говорю, некоторым женщинам нравится только так, они по-другому вообще не кончают.

Майор пожалел, что не включил селектор минутой раньше.

— Одна моя дама говорила: «Илюша, я могу это делать часами!»

— Часами? —помолчав, переспросил Ренат.

Раздался громкий шлепок —это Большаков щелкнул пальцами. Так мог бы попытаться щелкнуть щупальцами осьминог.

— Я ей так и сказал: часами же неудобно. На некоторое время воцарилось молчание, слышно было только пшиканье распылителя. Большаков пользовался одеколоном «Secret Service». Майор представил себе насмешливую физиономию Илюши. Впрочем, как и полагается офицеру госбезопасности, Большаков прекрасно владел собой и мог потешаться над собеседником с самым невинным выражением лица. Потом Ренат сказал: —Нуда, понятно... Кстати, Илюша, объясни, пожалуйста... Я вчера получал на складе аппаратуру — ну, поспорив там с одним... куском. Понимаешь, он меня назвал педантом. Я хотел ему сразу же в морду дать, но сдержался. Сначала, думаю, спрошу у Илюши. Это очень обидно?

— Нет, Ренат, не очень.

Большаков покончил с бритьем и щелкал тумблерами и клавишами, включая «Вампир». Слышалось гудение дисков и сигналы биперов.

—А-х-хорошо, а на всякий случай, на будущее скажи, педант —это который любит... что?

— Педант, —ласково сказал Большаков, —это который любит тщательно.

Снова последовала пауза, после которой Ренат сделал вывод.

—Тогда не обидно. Значит, я его просто достал.

Палец майора потянулся к кнопке вызова и надавил её до конца. В «бункере» раздался мелодичный сигнал.

— О, труба зовет, — произнес Большаков и нажал в принципе уже не нужную кнопку связи.

—Доброе утро, Илья. —Голос майора, такой ровный и спокойный, не предвещал, однако, ничего хорошего. Старлей приветствовал Борисова с должной почтительностью. —Заставляешь ждать. Готов ли отчетец?

—Си, команданте.

—А если без «сики» и прочей матерщины в разговоре со старшим по званию? — В голосе майора громыхнули дальние раскаты начальственного гнева.

— Извините. Всё готово, Юрий Николаевич, —этой наглой лжи суждено было лишь ненадолго отяготить совесть Ильи. Дело было минутное.

— Все ещё жду. С нарастающим нетерпением, — сказал Борисов. Перед тем как выключить переговорное устройство, он негромко, но разборчиво процедил: «Было у отца три сына. Старший умный был детина, средний был и так и сяк, младший вовсе был старлеем».

Большаков перевел дух и повалился за пульт в свое мягкое кресло. Он всегда сидел развалившись, потихоньку сползая ногами вперед на пол и время от времени подтягивая свое гибкое тело обратно вверх. Потянувшись к клавиатуре, он показал язык прапорщику, который следил за ним сочувствующим взглядом. Ренат просиял и сделал руками армейский жест, который на русский язык можно было перевести так: «Что, влетело?»

Лицо старшего лейтенанта стало гордым и скучающим. Его пальцы забегали по клавишам, исполняя неслышную симфонию. Впрочем, Большаков сделал только два аккорда, прозвучавших в тишине «бункера» скорее как чечетка: «клик-клик, клик...» Зажужжал один из подключенных к «Вампиру» принтеров, на лоток которого Илья уже успел бросить пару листов бумаги. Послушная машина через несколько секунд выдала их Большакову покрытыми текстом. Тот помедлил ещё мгновение, глядя на экран, а затем добавил бумаги и сделал заключительный аккорд. На этот раз принтер работал несколько дольше и добавил к уже отпечатанным ещё четыре листка. Большаков взял свой «файл», как он называл папку для документов, побросал туда, пробив скрепками, бумаги, и отправился в кабинет майора.

Идти ему было недалеко, нужно было только пройти по коридору мимо кабинета Ларькина. Капитан стоял у своей двери и был похож на медведя, открывающего цифровой замок. Он в шутку осенил друга крестным знамением, благословляя на подвиг. Илья вздохнул и взялся за ручку майорской двери.

— Разрешите войти?

— Входи. Сделал? Садись.

Майор был мрачен, но прислушавшись, Большаков понял, что эта мрачность больше показная. Борисов взял «репорт» и принялся читать. Уже первые строки настолько привлекли его внимание, что он, недоверчиво мельком взглянув на Илью, залпом проглотил весь текст и вновь вернулся к первым строкам. Майор мог читать очень быстро и при этом хорошо запоминать содержание. Он все же ещё раз просмотрел начало доклада и спросил:

— Более подробная информация по первому делу имеется?

Большаков уже протягивал ему четыре скрепленных листочка. Юрий Николаевич кивком отметил Илюшину догадливость и вновь погрузился в скоростное чтение. Вынырнув из него через десяток секунд, Борисов вопросительно уставился в глаза сотрудника, машинально отметив про себя, что они опять поменяли оттенок и были сейчас болотного цвета. Илья снова понял шефа без слов.

— Вначале дело попало в двенадцатую группу. Самим... милиционерам слишком странными показались обстоятельства похищения этого уфолога. Все показания очевидцев они аккуратно записали, не только на бумаге, но и на аудио- и видеопленке. На всякий случай. Но наверх докладывать не стали — про летающую тарелочку и всякое такое. Их можно понять. Оформили и расследовали как обычное исчезновение. Но пока что, как вы уже прочли, безуспешно. К нам информация пошла в усеченном виде. А потом поднял шум Шаповалов. Обратился непосредственно к нам через электронную почту, и позавчера я послал запрос в Оренбург. Вот тогда уже менты... то есть милиция... по факсу переслала свои протоколы нам. Вчера я получил ответ и сбросил его в машину. Она пересчитала коэффициент. Так что на сегодня это уже дело четвертого уровня. Уровня «дельта».

—Ты понимаешь, что это значит? Кому-то в Оренбург ехать. Причем, конечно, не тебе... Илья, скажи мне сейчас без этих своих выкрутасов —тебе самому насколько убедительной кажется данная информация? Шаповалова мы знаем, именно поэтому я хочу понять, насколько велика вероятность ложного вызова.

— Товарищ майор... — Большаков встал грудью на защиту своего детища. — Программа просчитывает объективку, ей на шаповаловские эмоции начхать. Значит, такая фактура. В основу положена «бритва Оккама», которая гласит, что не следует...

— Стоп. Не надо мне в десятый раз формулировать «бритву Оккама». Я хорошо знал о принципе Оккама и до того, как ты мне о нем в первый раз поведал.

Борисову хотелось добавить, что он вообще много чего знает о разных бритвах, но не следовало вызывать у подчиненных подозрений. Вообще, сам факт, что майору, едва умевшему держать в руках паяльник, удалось два месяца водить за нос такого доку по контрпрослушиванию, как Ахмеров, был сам по себе маленьким чудом. Хотя и перепаять-то пришлось всего лишь пару проводков. Простая мужицкая хитрость сработала, но обольщаться не следовало. В любой момент майор мог вместо привычного трепа в «бункере» услышать запись брачных игр кашалотов, футбольного матча или просто рева большаковской бритвы. Да и не было никакой гарантии, что сегодняшний разговор не записан, скажем, позавчера и не будет воспроизводиться теперь каждый раз при соответствующем нажатии кнопки.

Борисов продолжил уже мягче:

— Не надо повторяться. И не надо ссылаться на машину, на программу... Я спрашиваю тебя лично, полагаясь на твою интуицию: у тебя нет ощущения, что это ложный вызов? Можешь не торопиться, сосредоточься... Чаю хочешь?

Интуиция Ильи была фактом необъяснимым, но реальным. Относиться к этому факту можно было как угодно, однако считаться приходилось. Вообще, за последние месяцы майор притерпелся ко многим вещам, которые раньше просто не укладывались в сознание. Например, к тому, что старший лейтенант Большаков сам представляет собой явление необычное и загадочное — до такой степени, что медик Ларькин пару раз обклеивал Илюшу датчиками, надеясь разобраться, что происходит с предсказателем, когда на него в очередной раз «накатывает». К сожалению, управлять этим состоянием Илья не мог или не хотел, и вопрос остался невыясненным по причине отсутствия у пророка вдохновения.

Большаков отказался от чая, взял листы с оренбургским отчетом, повертел их в руках, свернул в трубку. Размышляя, он откинулся на стуле, закрыл глаза, потом открыл левый, приставил к нему бумажную трубку и посмотрел в нее, как в телескоп. Майор терпеливо налил себе ещё чая, даже не пытаясь понять, издевается над ним Большаков или действительно сосредоточивается.

Скорее всего, издевается. Но что взять с оракула? Оренбург, конечно, не Подкаменная Тунгуска, но зря туда переться им ни к чему. Проще потерпеть: сейчас этот обормот выскажется и, как обычно, не ошибется.

— Что-то не так в этом деле, присутствует какая-то туфта... Но в целом вызов не ложный... нет такого чувства, — изрёк, наконец, Илья, открывая правый глаз и возвращая бумаги на место.

Майор усмехнулся.

— И на том спасибо. Придется заняться этим Захаровым. Как отдохнешь, собери и оформи все, что удастся наскрести об этом похищении —и обо всех подобных похищениях, как обычно. Раньше, чем завтра мы все равно не вылетим, а ты работаешь быстро. Когда захочешь. Ларькину придется побеседовать ещё разок с Шаповаловым... А мне позвонить в управление, —он нажал кнопку селектора. — Виталий, зайди.

С известным московским уфологом Сергеем Михайловичем Шаповаловым все сотрудники ГРАСа были знакомы заочно: изучали «досье», заведенное на него в Конторе ещё в 1970 году. Но Борисов направлял к нему только Ларькина —как медика. Шаповалов поддерживал связь с такими же, как он, одержимыми коллегами по всей стране и за пределами России. Девяносто девять процентов информации, которую поставлял Сергей Михайлович, оказывалось, по выражению Рената, «ложным шухером». Но он выполнял роль консультанта, делал это охотно, не болтая лишнего —ему льстило, что госбезопасность интересуется не им лично, а предметом его трудов — и пару раз оказался действительно полезен. Поэтому решено было доверить ему один из адресов электронной почты ГРАСа. Компьютер с этим адресом стоял на частной квартире одного богатого и недалекого пользователя «Интернета», который знать не знал о той работе, которую временами выполняет его навороченный «Пентиум». Машина использовалась как подставная, послушно пересылая приходящую почту на другой неприметный IBM, стоявший в помещении метеослужбы аэропорта «Домодедово» и служивший одной из десятков промежуточных точек, из которых состояла сеть «Вампира».

Дозвониться до Шаповалова не удалось: его телефон постоянно был занят. Ларькин взял в гараже потрепанный «жигулёнок» и поехал к уфологу домой. Сергей Михайлович был на месте. Встретил он Ларькина приветливо. Шаповалов посылал сообщения в ГРАС, по крайней мере, через день, но сотрудники Борисова не баловали его вниманием.

Сергей Михайлович едва успел проводить Виталия до кресла, как зазвонил телефон. Шаповалов бросился к трубке:

— Да... Это я... Ну, рассказывайте, только, умоляю, покороче, хорошо? Так-так…

Он слушал собеседника и кивал Ларькину благожелательно, всем своим видом показывая, что вот-вот сейчас закончит разговор. Слушал он минуты полторы. Виталий за это время оглядел его и пришел к выводу, что Сергей Михайлович за прошедшие три месяца ничуть не изменился.

У Шаповалова была большая голова с огромным выпуклым лбом, свободным от всякой растительности до самой макушки. Лицо Сергея Михайловича отличалось хищной восточной красотой: лохматые брови нависали над глубоко и широко посаженными глазами, склад губ производил впечатление властного и сильного характера. Вообще уфолог был бы орёл мужчина, если бы не одна деталь: тело его было хилым и непропорционально маленьким по сравнению с головой. Рост составлял едва ли метр шестьдесят. Временами уфолог сам напоминал некоего нескладного пришельца, пытающегося выдать себя за человека. Однако манера общения не соответствовала его внешности —говорил он мягко и вежливо. Вообще, Шаповалов был из породы очень тихих, спокойных шизофреников, которые убеждены, что дважды два — пять, и не мучатся сомнениями по этому поводу.

Наконец Сергей Михайлович сказал в трубку: «Пожалуй, это годится для печати... Думаю, мы сумеем это дать в «Совсекретно» или в «Московском комсомольце». Очень интересно. Давайте встретимся завтра часиков в десять и просмотрим ваш материальчик...» Закончив, наконец, беседу, он отключил телефон и сказал Виталию, улыбаясь:

— А то не дадут поговорить. Вот так весь день. Кофеек будете?

— Не откажусь.

— Вот и славно. А вы по поводу Захарова?

— Да.

— Я сразу догадался. Сейчас... дай Бог памяти... Шесть дней назад я вам послал сообщение о его... похищении, иначе не скажешь. Согласитесь, происшествие из ряда вон. Заинтересовались?

— Хотелось бы знать, что вы об этом думаете. Расскажите для начала, что за человек этот Захаров.

— Николай Валерьевич... Неприятно, но видимо придется говорить «был». Дело даже не в том, что он исчез пятнадцать дней назад и до сих пор не объявился. Мне почему-то кажется, что Николая Валерьевича уже нет в живых.

— Почему?

— Сложно объяснить. Конечно, похищения людей представителями иных цивилизаций вовсе не обязательно производятся с целью убийства — или в качестве доноров для трансплантации органов, для экспериментов — нет, это сюжеты американских фильмов ужасов. Но думаю, что случай с Захаровым нетрадиционен... Ему слишком много удалось узнать. Он стал кому-то мешать.

— Кому?

— Не знаю. Знал бы, об этом уже неделю назад писали бы газеты. Может быть, пришельцам. Не исключено, что Захаров обнаружил их присутствие на нашей планете, в нашем обществе... в какой-то скрытой форме. Обнаружил и оказался помехой. В принципе не исключено, что он находится в плену. Вы будете смеяться, но он мне просто приснился шесть дней назад. Я потом посчитал — ровненько девять дней исполнилось со дня похищения. Приснился и ничего не сказал, ничего. Только осталось ощущение, что он не жив больше, нет его на этом светец понимаете? Меня словно толкнуло что-то, и я послал вам информацию. А сейчас я мог бы логически объяснить, почему я так думаю.

Слушая, Виталий следил за жестикуляцией Шаповалова. Руки уфолога двигались скованно, все жесты ограничивались плоскостью, перпендикулярной линии тела, он практически не двигал ими ни вверх, ни вниз.

— Ну так что же за человек был этот Николай Валерьевич Захаров? —спросил Ларькин.

Шаповалов задумался, потом беспомощно развел руками:

— Я, кажется, загнал себя в ловушку. С этической точки зрения я имею право говорить о нем только хорошее.

— Давайте предположим, что Захаров жив-здоров и находится в плену в другом мире, — предложил капитан. — Но в этом мире его нет. Поскольку его для нас нет, мы имеем право говорить о нем «был», а поскольку он жив, можем говорить о его недостатках.

— Замечательная логика, —обрадовался Сергей Михайлович. — Вы мне очень помогли. Просто первое, что приходит в голову, когда вспоминаешь Николая Валерьевича, —он был страшным занудой. Он мог битый час объяснять вам, чем отличается разновидность жука-точилыцика, обитающая на Северном Урале, от той, которая обитает на Южном, нему было абсолютно не важно, интересует вас это или нет. Новые знакомые поначалу всегда относились к нему со снисходительным любопытством, а потом с неприязнью, доходившей в некоторых случаях до ужаса. Пожалуй, только со мной он поддерживал знакомство так долго. Мы знакомы двенадцать лет. Да и общался он со мной несколько ровнее, чем-с другими — общность интересов, наверное. Может быть, мне чаще других удавалось быть на уровне его эрудиции.

— Он ведь по образованию филолог?

— Захаров был редким энциклопедистом. Биология, археология, радиофизика, ядерная физика, химия... Да, это была голова... О его родном языкознании я вообще не говорю. Шесть языков в совершенстве, читал на всех европейских... БАРС — если вы не в курсе, так называют Большой англо-русский словарь Гальперина —так он в БАРСе знал не просто каждое слово со всеми синонимами, но и помнил, на какой странице оно находится. У него была своя метода изучения иностранных языков.

Разговор начал интересовать Ларькина как человека, профессионально изучавшего психиатрию. Ему было любопытно слышать, с каким недоумением и почтительностью рассказывает об этом Захарове человек, который сам в свое время наизусть выучил «Джен Эйр» на английском языке. Зачем? Для самоутверждения. Судя по всему, Николай Валерьевич был гигантом мысли, и инопланетян можно было только поздравить с таким уникальным уловом.

— Образованнейший человек, образованнейший, — подытожил Шаповалов. — Но упрямый невероятно. Переубедить его было невозможно. А сравнительным языкознанием он мог замучить до инфаркта.

— Сергей Михайлович, вы обещали рассказать, зачем, по-вашему, он понадобился инопланетянам.

— Точнее, чем он им помешал! — воскликнул уфолог. — По-моему, дело как раз в эрудиции Николая Валерьевича. Обладая колоссальными знаниями во многих отраслях науки, он мог сопоставлять совершенно разнородные факты и приходить к совершенно неожиданным выводам. Я предполагаю, что он их просто-напросто вычислил. Захаров звонил мне в самом начале марта. Мы говорили о разных вещах, но он между прочим обмолвился, что занимается сейчас очень интересным случаем. Ничего конкретного он в тот раз не сообщил. Может быть, не хотел говорить по телефону. Собирался приехать через пару недель. Просил разрешения воспользоваться моим компьютером, чтобы поработать с «Интернетом». Его интересовали последние научные достижения в области медицины. Насколько я понял из характера его вопросов. Надо сказать, довольно осторожных. В Москве возможности работы с «Интернетом» всё-таки лучше.

— Какие именно направления его интересовали? -— Ларькин спросил это просто по обязанности. Ему не очень-то верилось, что описываемая личность могла так сильно помешать кому-то кроме ближайших родственников.

— Конкретики он избегал. Но думается, что это психиатрия.

«Ничего удивительного», —подумал Ларькин. Капитан был уже в курсе, что Н.В. Захаров пять лет назад проходил шестимесячный курс лечения в областной психиатрической клинике.

В дальнейшем разговоре выяснилось, что Шаповалов и сам хотел бы выехать в Оренбург, но пока что не мог найти денег на дорогу и оторваться от прочих не менее важных дел. Он выразил надежду, что Ларькин и его коллеги на месте доберутся до истины. Капитан, во-первых, не был до конца уверен, что поездка в Оренбург состоится, а во-вторых, этот факт был, вообще-то, служебной тайной. Поэтому Виталий сказал то, что он должен был сказать:

— Насчет поездки ещё окончательно не решено. Но за помощь спасибо.

Куда: В ФСБ РФ.

Откуда: Из УВД Оренбургской обл. Стенограмма аудиозаписи свидетельских показаний гражданина Иванова А.В., снятых 22.03.99 ст. лейтенантом Кулаковым С. И. и сержантом Майсурадзе Г. Г,

Кулаков: Гражданин Иванов, мы встречаемся повторно для уточнения свидетельских показаний, данных вами 18.03.99. Расскажите следствию, где вы находились в два часа ночи 15 марта сего года.

Иванов: Как я уже объяснял, в это время я возвращался с работы.

Кулаков: Где вы работаете?

Иванов: Как я уже объяснял, работаю в троллейбусном депо слесарем.

Кулаков: Почему вы в тот день так поздно возвращались домой?

Иванов: В тот день нескольким троллейбусам после возвращения с маршрута потребовался серьезный текущий ремонт.

Кулаков: Следствием установлено, что вы с 26 ноября 1998 года уволены из троллейбусного депо за систематическое появление на работе в нетрезвом состоянии.

Майсурадзе: Зачем вы вводите в заблуждение следствие? Это нехорошо. При повторных подобных действиях вы будете привлечены к ответственности.

Иванов: Я признаюсь, что в прошлый раз солгал.

Кулаков: Так почему вы поздно возвращались домой?

Иванов: Я заходил в депо к знакомому, который работает там сторожем.

Кулаков: Вы заходили в депо с целью похитить что-либо из имущества предприятия?

Иванов: Нет.

Кулаков: На какой улице вы живете?

Иванов: На 37-й линии, дом 13.

Кулаков: Как расположен по отношению к вашему дому дом гражданки Захаровой М.М.?

Иванов: Прямо напротив, через дорогу.

Кулаков: Что вы увидели, направляясь к своему дому?

Иванов: Я увидел у их дома странное транспортное средство, которое светилось яркими бело-желтыми огнями. Оно словно было окружено прожекторами, направленными в разные стороны. Мне почти ничего не было видно, потому что один из прожекторов светил мне прямо в глаза. Уличное освещение в том районе очень слабое. В тот день оно совсем отсутствовало из-за аварии.

Кулаков: Вы что-нибудь слышали?

Иванов: Необычное гудение, а потом, как мне показалось, голоса, но из-за гудения их трудно было различить. Потом из дома гражданки Захаровой вышли несколько людей. Может быть, и не людей. Мне показалось, что один из них -— сын Марии Матвеевны Захаровой Николай.

Кулаков: Как вам удалось это разглядеть?

Иванов: Трое из них, в том числе Николай, прошли между транспортным средством и мной, и мне были видны силуэты их фигур. У Николая очень характерная сутулая фигура. А на головах у двух других я успел заметить блестящие прозрачные сферы, как у космонавтов в кино. Они все дели в этот аппарат и улетели.

Кулаков: Николай шел с ними добровольно?

Иванов: Нет, у меня сложилось впечатление, что его заставляли идти силой.

Кулаков: Транспортное средство было летающим? Что вы ещё можете о нем сказать?

Иванов: Я не заметил вообще никаких деталей, слишком яркий свет слепил глаза. Всё, что могу сказать: оно летело довольно низко над землей.

Кулаков: Вы заходили в дом Захаровых после этого?

Иванов: Нет. Я испугался.

Кулаков: Следствием установлено, что в тот же день около десяти часов утра вы продали на вещевом рынке гражданке Семенищевой Е.С. подержанную печатную машинку «Любава», принадлежавшую ранее Захарову Н.В. Как она к вам попала?

Иванов: Мне продал её за день до этого сам Захаров Н.В., объяснив, что она ему больше не нужна.

Кулаков: Гражданин Иванов, вы подозреваетесь в том, что совершили убийство гражданина Захарова Н.В. с целью овладения его имуществом, что в дальнейшем послужило причиной смерти от нервного потрясения гражданки Захаровой М. М. Признаетесь ли вы в содеянном?

Иванов: Нет, я никого не убивал.

Кулаков: Сержант, предъявите гражданину Иванову вещественные доказательства.

(Примечание заведующего канцелярией ГУВД капитана Мелентьева И. С.: Далее в аудиозаписи следует сбой. Согласно объяснительной записке старшего лейтенанта Кулакова С.И., он был вынужден выключить магнитофон, так как в этот момент у него заело пленку. Через несколько минут он сумел починить неисправность.)

Иванов: Под грузом предъявленных мне вещественных доказательств я признаюсь, что в ту ночь примерно без четверти три я проник в дом Захаровых, пользуясь тем, что дверь была не заперта. Войдя, я обнаружил гражданку Захарову М. М. лежащей на кровати в бессознательном состоянии. Я не приближался к ней, а похитил принадлежавшие Захарову Н.В. четыре книги, а также печатную машинку. Книги я в ту же ночь обменял у гражданки Шиленко Е.Д. на бутылку самогона, а машинку наутро продал на рынке. Но я заявляю, что не убивал Н. Захарова, а был в ту ночь свидетелем его похищения. Прошу поверить, что мой рассказ о подробностях его похищения — правда.

Москва. 31 марта 1999 года: 10.37.

Генерал Яковлев смотрел на Борисова с откровенной иронией.

— Юрий Николаевич, может быть, у тебя есть ещё какая-то информация, которую ты пока утаиваешь? Согласись, откровенно липовые бумаги с показаниями какого-то забулдыги об исчезновении известного городского сумасшедшего... не маловато ли? Ты ведь у нас не участковый. Тем более не участковый психиатр.

— Есть показания других соседей, которые тоже видели необычный светящийся аппарат. А врача я с собой возьму, —мрачно посапывая, сказал Борисов. Он испытывал ощущение крайнего дискомфорта.

— Насколько я понимаю, таких случаев у тебя пруд пруди. — Генерал перестал расхаживать по кабинету и присел рядом с майором за длинный стол, предназначенный для совещаний личного, состава. — Почему ты выбрал именно Оренбург, а, Юрий Николаевич? Может, у тебя там родня? Племянница, например...

— Владимир Константинович, если вы не даете «добро» на эту командировку, так и скажите. Я офицер и приказы понимаю.

— Вот в этом я как раз не сомневаюсь. Я хочу уяснить для себя, какие ты ставишь перед собой задачи. Зачем ты едешь в Оренбург? Искать никому не нужного психбольного? Спасать от тюрьмы этого алкоголика-слесаря? Кстати, я после твоего звонка навел справки. Ты в курсе? Милиция сориентировалась и постеснялась переслать нам последние протоколы допросов, где Иванов признается в том, что это он убил уфолога Захарова.

—Нет, —произнес Борисов. — Это для меня новость.

—Дела-то, собственно, уже никакого нет, —продолжал генерал. — По крайней мере, для тебя. Не вмешайся этот ваш Шаповалов, нам бы сейчас не о чем было разговаривать.

— Что произошло, то произошло.

—Согласен. Рассуждаешь ты прямо как Декарт. Только что ты собираешься делать?

— Я хочу выяснить, чем занимался этот уфолог перед тем, как исчез. Почему его выкрали накануне намечавшейся поездки в Москву? Ищи, кому это выгодно. Старый, как мир, принцип. Доказывать алиби Иванова... Это не моё дело. Если хотите знать мой основной мотив, — майор вдруг повеселел, вспомнив прапорщика Ахмерова, —я просто педант. Уж раз это дело ко мне попало, я просто обязан довести его до конца.

У руководства ФСБ не было единой политики в отношении аномальных явлений, и определенная самостоятельность группы Борисова в установке приоритетов и выборе целей и задач их вполне устраивала. Пару раз в год генерал сам поручал «аномальщикам» распутать то или иное дело. Но в любом случае Борисов ставил его в известность, чем именно ГРАС собирается заниматься, и почти всегда получал «добро».

— А с чего ты вообще взял, что исчезновение этого уфолога имеет смысл расследовать?

—У нас компьютерная обработка данных.

—А, так это Большаков тебя подставил... Кстати, как тебе теперь этот сотрудник? Больше года прошло.

— Хороший сотрудник, —произнес майор. —Помня наш разговор, пользуюсь случаем вас поблагодарить. Очень ценный кадр. Вы оказались правы, товарищ генерал.

Знакомая улыбка промелькнула на лице Яковлева.

— Что ж, Юрий Николаевич, у меня нет возражений, слетайте. Посетите славный город Чкалов.

Выходя из приёмной генерала, Борисов встретился с подполковником Тимашовым из управления по борьбе с терроризмом. Тимашов был одним из тех немногих людей, с кем у майора сложились более-менее товарищеские отношения. С Тимашовым вообще трудно было не подружиться. Его веселый нрав представлял собой яркий контраст обычной сдержанной мрачности Борисова. Подполковник был очень жизнерадостным и энергичным человеком. Душа любой компании, страстный охотник, добряк и балагур, он словно компенсировал своим характером борисовскую холодную угрюмость. Может быть, именно поэтому у них до сих пор были неплохие отношения.

— О, Николаич, давненько не видались. Совсем ты бирюком стал на своем хуторе, не звонишь, не заходишь. Здорово.

Мрачное лицо Борисова несколько смягчилось, когда он пожимал протянутую руку. Дело у Тимашова к генералу, видимо, было не срочным, раз он так охотно остановился в коридоре поболтать. Впрочем, Тимашов всегда был рад почесать языком.

— Ну как служба, все в порядке? Конец света не предвидится?

— Судя по оперативной сводке, пока нет. Можешь грешить спокойно. '

— С удовольствием. Жизнь без греха — как кисель без соли, —Тимашов коротко хохотнул, довольный своей шуткой. — А что, Николаич, не махнуть ли нам ещё разок на охоту? На уток, а? Вспомни, как в тот раз я тебя вытащил на природу — ведь ты не пожалел, нет?

—Давай, —кивнул майор и вновь помрачнел. — Вот только вернусь из командировки.

—Тяжелый случай? —сочувственно покивал головой Тимашов.

—У меня все случаи тяжелые. Этот в особенности. Особо опасный псих-рецидивист, сверкающий корабль пришельцев и всякая подобная х...ня.

—Н-да. Перспективное у тебя направление, —озабоченно произнес подполковник.

— Не говори.

— Ну что ж, предложение остается в силе. Возвращайся, тогда и постреляем.

— Спасибо, — Борисов ещё раз пожал широкую ладонь Тимашова и пошел заказывать билеты на Оренбург:

Тимашов проводил его сочувственным взглядом.

Фрагмент учебного видеофильма КГБ СССР.

«Заседание масонской ложи»

Высокий статный человек в чёрном костюме, белом цилиндре и такого же цвета перчатках трижды стукает об пол своим посохом из черного дерева, инкрустированным золотом и слоновой костью, и обращается к собравшимся:

— Братья каменщики, пройдите в храм, Великий магистр ждет вас!

Братья «каменщики», одетые в такие же чёрно-белые костюмы и плотные фартуки, украшенные бахромой, чинно поднимаются по лестнице и проходят в большой богато меблированный зал с высокими колоннами. Камера следует за ними. За столом в восточной части зала сидит престольный мастер.

(Голос за кадром: «Фартуки каменщиков —это символ строительства нового общества, новой веры, нового храма. В роли кирпичиков, из которых кладут основание и возводят стены этого храма, выступают живые люди — члены Братства. Подобно тому, как восходящее солнце озаряет мир своими лучами, его преподобие Великий магистр озаряет храм масонов своей мудростью».)

Несколько секунд камера фиксирует небольшое возвышение подле магистра —алтарь. На нем лежат три предмета: Библия, деревянный угольник и циркуль.

(Голос за кадром: «Это три великих светоча масонства. Библия — книга священного закона, содержащая планы Великого Архитектора Вселенной, книга, призывающая к терпимости. Угольник —символ порядочности и братства, прямых, бесхитростных отношений между людьми. Циркуль —это символ послушания, самоотверженности и любви к ближнему»".)

Справа и слева от преподобного мастера сидят два человека —секретарь и докладчик. Напротив, на западной стороне —первый и второй смотрители. Входящие масоны неторопливо рассаживаются под руководством нескольких человек в ряд вдоль северной и южной стен. Торжественный вид братьев подчеркивают необычность происходящего, лица их исполнены чувства собственного достоинства. Приглашавший «каменщиков» в зал высокий человек —церемониймейстер —занимает свое место у западной стены. У дверей храма занимает свой пост брат-привратник.

Раздается удар деревянного молотка —это Великий магистр повелевает братьям встать. Вместе со смотрителями он выходит на середину храма и останавливается перед колоннами.

(Голос за кадром: «К работе по великому строительству храма новой веры можно приступать только при полном свете. Начинается церемония освещения мастерской. Первая свеча —солнце —управляет днем, вторая свеча —луна —управляет ночью. А третья свеча —магистр —управляет ложей. Он управляет всегда».)

Престольный мастер зажигает свечу на одной из колонн и восклицает:

— Мудрость, руководи постройкой!

Первый смотритель зажигает свою свечу со словами:

— Сила, веди её!

После этого свою свечу зажигает второй смотритель:

— Красота, заверши её!

(Голос за кадром: «В этот момент сердца братьев каменщиков охватывает чувство единства и гармонии, чувство принадлежности к великой Силе, охватывающей земной шар и не дающей человечеству сбиться с пути Великого Строительства».)

У основания трех колонн расстилается коврик, и Великий магистр провозглашает: Ложа открыта.

Москва. 1 апреля 1999 года. 7.25.

Разговор с генералом несколько выбил Борисова из того состояния угрюмого спокойствия, в котором он обычно пребывал. С расстройства он даже разрешил Илюше провожать их до аэропорта. Машину, как обычно, вёл Ренат, так что штаб ГРАСа на два часа остался без присмотра—если не считать «наружку», пока ещё несшую свою службу. Всё это было результатом ощущения, что предстоящее дело не стоит выеденного яйца. С момента своего создания группа уже раскрутила несколько интересных случаев —дело «виртуалов», например, в котором Ларькин и Большаков с блеском показали, чего они стоят, когда работают вместе. Там опасность для будущего страны была реальной и серьезной. А после операции «Контакт» у майора не осталось сомнений, что иные цивилизации действительно существуют. Тем отчетливее было видно, что огромная масса информации о летающих тарелочках, глазастых человечках, спиралях в пшеничных полях и прочая, и прочая — не более чем бред воспаленного воображения «контактеров». Человек видит то, что он готов увидеть. Огромное количество людей были готовы увидеть пришельцев и видели их при встрече с любым необычным явлением природы. В штаб ГРАСа в Хлебниковом переулке ежедневно поступали сообщения о десятках аномальных явлений.

Очень часто бывало, что люди случайно попадали под облучение НЛО и открывали в себе новые способности, например, к целительству. Ларькин, встречавшийся с тридцатью такими облученными, придумал не совсем удачное цирковое сравнение. Он говорил, что большинству людей совершенно правильно закрыт доступ в клетку со львами, а те, перед которыми дверь совершенно случайно открылась, напрасно начинают воображать себя дрессировщиками. Далеко не каждый рождён дрессировщиком. Как иначе можно было объяснить людям, что если у них появилась возможность иногда тратить свою энергию на коррекцию биополя ближнего своего, то вовсе не обязательно делать это своей профессией? Закон сохранения энергии никто не отменял. Ларькин приобрёл уже некоторый опыт и мог дать дельный совет человеку, оказавшемуся в подобной ситуации.

Но весь предыдущий опыт говорил о том, что предстоящее дело относится к категории бредовых. Борисов настолько уверовал в это, что происшествие в аэропорту в определенном смысле было для него громом, ударившим среди ясного неба.

Когда они уже стояли у поста контроля, прощаясь, с Ильей вдруг опять произошло то, что капитан называл «случайным попаданием в астрал». Взгляд Большакова стал отрешенным, он так и застыл с протянутой для пожатия рукой.

— Будьте осторожны там, —глухим, внезапно севшим голосом произнес он. — На пятую ночь в Оренбурге не спите, вам будет грозить опасность. Смертельная опасность. За каждым вашим шагом будут следить и опережать как минимум на один ход. С момента прибытия в Оренбург вы будете под колпаком. Да вы, в общем, уже под колпаком.

Он замолчал, безотрывно глядя на электронное табло над левым плечом Ларькина. Правая рука его медленно опустилась вниз. Большаков покачал головой и вздохнул.

— Простите, товарищ майор, что напросился вас провожать. Может быть, и не стоило оставлять штаб без присмотра, но у меня было ощущение, что я должен буду вам что-то сказать. Будьте осторожны и счастливого пути.

— Долетим-то мы, по крайней мере, нормально? — ворчливо спросил майор.

— Да, —кивнул Илья, вновь протянув руку Ларькину.

— Слава тебе, Господи. Кого же это мы так обеспокоили?

— Не знаю, —пожал плечами Большаков, прощаясь с майором. —Обстановка переменилась буквально за последние сутки.

Борисов с Ларькиным переглянулись. Будет о чём подумать в самолете. Дикторша повторно объявила о продолжении регистрации билетов на их рейс. Майор ещё раз взглянул на большие электронные часы.

— Илья, это точно не первоапрельская шутка?

— Нет, я такими вещами не шучу.

Не верить Большакову у сотрудников ГРАСа не было никаких оснований. Все они по опыту знали, чего стоят Илюшины «озарения».

— Ну что ж, — обращаясь к старшему лейтенанту, майор кивнул на ларькинский «ноутбук», —кодом придется пользоваться прежним. К сожалению. Пока. Но ты срочно разработай новый, пока мы там будем... заниматься.

По знаку майора Ларькин и Ахмеров заслонили собой от окружающих его лицо. Борисов заговорил беззвучно, но так, что Илья мог прочесть его слова по движениям губ.

— Нам может потребоваться помощь. Ренат на машине, с оружием. Условная фраза —«выезжаем через неделю». Если у вас случится что-то экстренное, требующее нашего возвращения, тогда... условная фраза —«ситуация класса омега». Место и время контакта в Москве прежние. Место и время в Оренбурге —возле стелы в 13.30 на третий день после отправки сообщения. При отсутствии контакта в Оренбурге — возвращение. Если с нами случится неприятность —доклад Седьмому. Вопросы?

— Нет.

— Ну, с Богом.

— Возвращайтесь.

Майор и капитан направились к посту проверки документов на посадку. Большаков провожал их взглядом, пока они не скрылись в дверях, потом повернулся к Ахмерову и посмотрел ему в глаза. Лицо его было невозмутимо спокойным:

— Ренатик, я забыл сказать майору. Мыс тобой будем под колпаком с момента возвращения в нашу штаб-квартиру.

Глава 2 Много будешь знать — никогда не состаришься

Оренбург. 1 апреля 1999 года, 19.02.

Дом Захарова находился на окраине Оренбурга, в районе частной застройки. Широкие улицы без тротуаров и мостовых, называемые здесь линиями, за долгую зиму заносило снегом, в котором посередине городские службы проделывали дорогу для транспорта, а пешеходные дорожки каждый хозяин расчищал у своего дома сам. В Москве в это время снег уже почти весь растаял, так что приезд в Оренбург был для Борисова и Ларькина возвращением в зиму.

— Вот и добрались, —сказал Мозговой, выбираясь из «уазика».

Капитан милиции Мозговой был выделен им в помощь местной милицией. Отношение УВД к тому, что делом Захарова заинтересовались «смежники», было двойственным. С одной стороны, никто не любит работать под контролем, но с другой стороны, у органов охраны правопорядка появилась надежда без хлопот сбагрить явный «висяк». У Борисова были соответствующие полномочия, и он мог в любой момент облегчить участь милиции, забрав в свое распоряжение все материалы дела вместе с подследственным, который уже находился в предварительном заключении. Но майор не спешил это делать, надеясь, что так заинтересованность органов внутренних дел в сотрудничестве будет более искренней.

Оперуполномоченный капитан Мозговой был мужик толковый, работящий и с характером. Не одно поколение правонарушителей помнило его любимую поговорку: «Що вы, батьку, п...дэтэ?» У него была странная манера вести себя так, как будто он постоянно был слегка под мухой. Чуть-чуть развязно — может, он и впрямь был все время «датый»? Впрочем, его самого это от работы не отвлекало, да и москвичи быстро притерпелись.

Уфолог Захаров до исчезновения проживал в доме матери, которой к тому времени исполнилось 82 года. По словам соседей, старушка постоянно болела и уже практически совсем не ходила. Николай на постоянную работу устроиться не мог, зарабатывал на жизнь переводами. Временами очень неплохо зарабатывал. Деньги тратил на лекарства матери, на книги и на поездки —в основном в Москву. Во время его отлучек заботу о Марии Михайловне, нуждавшейся в постоянном уходе, брали на себя две соседки, её подруги. Но выезжал из Оренбурга и даже выходил из дома Захаров очень редко.

Мозговой пересказал всё это с видимым отвращением, как позже оказалось, к старушке.

Родственники при жизни Марии Михайловны не давали о себе знать, но теперь, как водится, под Самарой обнаружилась дальняя родня, претендующая на наследство. Пока что они оформляли документы и опечатанный дом пустовал.

Район был населен сильно и от души пьющим народом. Отец Николая Валерьевича, сведенный в гроб целым букетом болезней, развившихся на фоне хронического алкоголизма, также незадолго до смерти был парализован. Так что ухаживать за неходячими больными Николаю было не впервой.

Сняв пломбу с тяжелой входной двери, опер впустил грасовцев в дом. Типичная планировка для частных домов в России: средних размеров зал и две маленьких спаленки группировались вокруг одной из печей, вторая стояла в огромной полутемной прихожей, часто используемой для хозяйственных нужд. У Захарова эта комната служила книгохранилищем. Свет проникал сюда днем через два окна, выходивших на широкую веранду, которая опоясывала дом с двух сторон. На полированном столе у одного из окон лежали две толстые книги, словно приготовленные для возврата в библиотеку. Ларькин взял верхнюю — она оказалась «Словарем американского сленга» Р.А. Спиерса —и, осмотрев её, показал майору то, что было отпечатано на развороте — незамысловатый, но красиво выполненный экслибрис: «Из библиотеки С.А. Рыбки».

Это имя уже встречалось им в материалах дела. В ГУВД в сейфе книга с таким же оттиском хранилась в качестве вещдока. Называлась она «История Японии». Третья книга с экслибрисом С.А. Рыбки лежала здесь — «Анти-Дюринг» Ф. Энгельса. Мозговой подтвердил, что больше таких книг найдено не было.

— Беседовали мы с той Рыбкой, давним знакомым Николая Захарова. Они учились вместе в Свердловске. По описанию соседей, он иногда приходил в этот дом. Да он и сам не отрицает. Но последний раз он заходил к Захарову в конце февраля, с тех пор не встречался с ним и по существу дела ничего сказать не смог.

— Это смотря что считать существом дела, — произнес Борисов. Мозговой, против обыкновения, промолчал.

Они прошли в маленькую светлую спаленку, принадлежавшую покойной Марии Михайловне. По словам капитана, Захарова была обнаружена в состоянии шока и умерла в больнице, не приходя в сознание. Следов насилия на теле обнаружено не было. «Да и кому нужно было её насиловать» — прокомментировал этот факт Мозговой, Она была настолько старой и больной, что отправить её на тот свет могла простая семейная ссора, а не только смерть или похищение сына. Одеяло, правда, было сброшено на пол, но скорее всего это сделала, пытаясь подняться, сама Захарова.

— Пропало ли что-нибудь из вещей? — спросил Ларькин.

—Да вы же знакомились с делом. Кроме тех книг и машинки, что стащил Иванов, ничего установить не удалось. Соседки, которые сюда приходили, божатся, что все вещи на месте. Да и красть-то, похоже, было нечего. Кастрюльки старые? Телевизор черно-белый? Книги?

— Добро б художественная литература была, а то всё философия с ботаникой... Вот только тетрадок, действительно, не нашли. Кроме той одной, —сконфуженно добавил Мозговой.

В управлении внутренних дел случилась неловкая и гадкая сцена. Известно было, что Захаров много писал: дневники, ученые трактаты, конспекты прочитанных книг. Иногда сжигал написанное —у него было даже специальное место на огороде для таких сожжений. Но успевал написать он гораздо больше. А. между тем, кроме десятка конспектов книг Канта, Гегеля, Маркса и Беркли, ничего из творческого наследия Н. В. Захарова обнаружено не было. Ничего, за исключением одной тетрадочки, начатой совсем недавно и обнаруженной при осмотре под подушкой у его больной матери. Услыхав о тетрадочке, Борисов, естественно, захотел её получить. Но это оказалось невозможным. Тетрадочка куда-то запропастилась. Её долго искали, пока Борисов, всем своим видом демонстрировавший терпеливое ожидание, листал материалы следствия. Потом, отчаявшись, стражи порядка стали оправдываться и искать крайнего. Мозговой, подключенный к работе по делу Захарова совсем недавно, после большаковского запроса, уверял, что никакой тетрадочки в глаза не видал. Чернявый старший лейтенант Кулаков, который, несомненно, и был искомым крайним, ковырявшимся в этом с самого начала, божился, что была тетрадочка, всё время была, только позавчера в руки попадалась... Взгляд его цыганских глаз блуждал по комнате, возвращаясь неизменно к Борисову, лицо приобрело бледно-зелёный оттенок.

— Вот так, значит, у вас хранятся вещественные доказательства, — после долгого молчания сказал Борисов. —Ну, ладно, с этим вы сами разбирайтесь. Тетрадку постарайтесь найти. Что в ней хоть было? Кто-нибудь её читал?

— Я прочитал всё... но ничего не понял, —признался Кулаков. — Бред какой-то, философские рассуждения...

— Так бред или философские рассуждения? —спросил майор.

— Да я их не различал никогда, не специалист...

Майор, получивший образование при Брежневе и прошедший курс истмата и диамата, истории философии и политэкономии, вынужден был в душе признать, что большая часть того, что он когда-то всерьёз изучал, относилась скорее к разряду бреда.

-— Потому и возил эту тетрадку к психиатру на экспертизу, — продолжал старший лейтенант.

— Заключение психиатра?

— Оно в деле. Бред...

— После экспертизы тетрадь вернулась к вам?

—Да. Это я точно помню, — нервно вздохнул Кулаков.

— Сколько страниц тетради было исписано?

— Пять страниц ровно.

— Вы прочли весь текст? Каково его основное содержание?

—Да там черт ногу сломит... Начинает предложение вроде об одном, потом переходит на другое, а к концу уже третье приплетает... и так весь текст. Нет у него основного содержания, понять невозможно.

— Какие слова повторялись чаще других?

Кулаков, вспоминая, на глазах покрывался крупными каплями пота.

— Там что-то про опыты на людях, про... как же её... моральную ответственность... ещё такое слово на «э», никак не вспомню...

— Этика? —предположил майор, немного подождав.

— Точно! Как это вы сразу...

— Ещё что запомнилось?

— Да я когда в первый раз читал, больше интересовался конкретными деталями похищения: фамилии там, адреса, суммы... Ну, сумм и адресов там никаких не было... запомнились две фамилии... если только я их правильно запомнил... и если обе из них —фамилии...

— Так?

— Одна русская и одна нерусская. Ежов и Орионо.

— Ежов?

— Насколько я понял, не тот Ежов, а какой-то другой. Вроде бы Захаров его лично знал. Но подходящего Ежова мы не нашли. Тем более Орионо...

— Больше ничего не запомнили?

— Нет.

— Да вообще его дела мало кого интересовали, — сказал Мозговой. — Все ж знали, что он в свое время на Цвилинга побывал.

Выражение «попасть на Цвилинга» означало в Оренбурге попасть в сумасшедший дом, многие годы располагавшийся в помещении бывшего храма на улице Цвилинга.

—Товарищ майор, неужели этот Захаров занимался чем-то действительно важным? —спросил Кулаков.

—Думаю, я смогу ответить на этот вопрос с большой степенью точности... если вы мне найдете пропавшую тетрадь. Криптографическая экспертиза текста проводилась? Там могло быть зашифрованное сообщение, — сказал Борисов, чтобы окончательно добить бедолагу старлея.

— Нет... — Кулаков начал осознавать, что он не только утерял вещдок, но не проделал массу работы, исходя с самого начала из спорной посылки о ненормальности Захарова. Он буквально остолбенел, погрузившись в печальные думы о своей будущей судьбе. Майор оставил его в этом состоянии и попросил Мозгового отвезти их с Ларькиным на 37-ю линию.

И вот теперь он осматривал постель покойницы, словно надеялся найти ещё хотя бы один листок из той заветной тетрадки. Спаленка была такой маленькой, что Мозговой и Ларькин в ней уже не помещались. Чтобы не мешать майору, они стояли у порога в «зале». Ларькин прислонился к дверному косяку. Борисов присел, осматривая пол под кроватью.

— Как вы объясняете то, что дневник Николая Захарова оказался здесь, под подушкой у его матери? Она пыталась спрятать его таким образом? —обратился Борисов к милиционеру.

— Специально, чтобы мы его нашли? — усмехнулся Мозговой. — Не думаю. Скорее всего, она действительно спрятала эту тетрадь, только не от пришельцев, а от сына. Сдается, старушка была хоть и дохлая, та дошлая, и не настолько она была прикована к постели, насколько старалась это показать. Есть такие: скрипучая сосна долго живет. Я думаю, она всю жизнь шпионила за сыном, читала его дневники. Заставляла за себя беспокоиться, разыгрывая из себя беспомощную жертву. Конечно, она взяла эту тетрадку почитать, когда сын вышел —предположим, в магазин. А он возьми да вернись. Деньги забыл. Ну она и сунула тетрадь под подушку. Вряд ли он хранил свои дневники на виду и, придя, скорее всего не заметил пропажу сразу. А потом она рассчитывала положить дневник на место.

— Может, она просто забыла вернуть тетрадь? — предположил Борисов.

— Вполне может быть. Старушка хоть и дошлая была, а из ума всё-таки потихоньку выживала...

— Капитан, —спросил Ларькин, —почему вы так неприязненно относитесь к Захаровой?

— Да поговорил я с соседями, — пожал тот плечами. — Мать всю жизнь держала сына на коротком поводке. Научно говоря, под чрезмерным контролем. Оттого у него и баб никогда не было. Никогда! А ведь физически здоровый мужик был, если не считать, что псих. Зарядку, говорят, каждое утро делал. Она его с детства намертво к себе привязала — вот сын в конце концов и ...нулся.

— А может, причинно-следственная связь обратная? — сказал Борисов, сидя на корточках у кровати. — Зная, что у сына отклонения, она считала своим долгом следить за ним? Чтобы не натворил лишнего. Что скажешь, доктор?

— Скорее всего, и то, и другое —следствие одной причины, —ответил Ларькин. — Чрезмерная привязанность матери к сыну и болезнь сына — это последствия алкоголизма отца. Не такая уж редкая история. А потом эти два фактора стали взаимозависимыми.

— Ну что ж, может, и так. Ясно только, что мы здесь уже ничего не найдем. Всё равно, распаковывай чемоданчики.

Некоторое время они занимались грасовской рутиной: измерение радиационного фона, магнитного поля, химический анализ воздуха в доме, фотосъемки и сканирование участков пространства в помещении и вовне его, в основном в невидимых лучах — почти по всему диапазону электромагнитных волн. Мозговой следил за их работой с таким же почтением, с каким рядовой воин племени наблюдает за священнодействием шамана.

Пророчество Борисова сбылось: ничего особенного они не обнаружили. Уровень радиации был на десять процентов выше нормы, но это в пределах допустимых колебаний, тем более для Оренбургской области. Необычных примесей в воздухе не было. Аномальные источники электромагнитного излучения отсутствовали. «Ни хрена», —подытожил майор, и они стали собираться домой.

Коллеги по ФСБ выделили им двухкомнатную квартиру на первом этаже унылой «хрущёвки» на улице Пролетарской, а для работы — небольшой кабинетик в здании управления. Придя «домой», Ларькин первым делом вооружился спецлокатором и обнаружил в квартире три активных звукозаписывающих устройства. Борисов, следивший за ним со скучающим выражением лица, пожал плечами: дело обычное, служба есть служба. Рабочий кабинет тоже наверняка прослушивался. Общаться предстояло на языке глухонемых или в письменной форме. Не впервой.

— Странные какие-то пришельцы, правда? —подмигнув, сказал Ларькин.

«Веселится. Или как они теперь говорят —прикалывается. Молодой ещё», —добродушно подумал майор, заразившись хорошим настроением Виталия.

—Да кто ж их разберет, пришельцев-то, —протянул он вслух безразлично.

Вслух они обсудили пришельцев, порядки в оренбургской милиции, затем предстоящий ужин. Руки их тем временем набрасывали на листе бумаги несколько иной диалог.

Борисов: Не нравятся мне эти пришельцы. У нас есть две нити —психиатр и С.А. Рыбка. Похоже, этот Рыбка —единственный, с кем регулярно общался Захаров.

Ларькин: Плохим знакомым книг не дают.

Борисов: Завтра с утра ты поедешь к врачу, а я к Рыбке. А сейчас зашифруй и отправь письмо Илье. Пусть поищет везде, где дотянется, этого Орионо. Даже если это кличка. Хотя думаю, что это фамилия.

Ларькин: Орионо —не от слова «Орион»?

Борисов: Скорее всего, нет, это японская фамилия. А Ежовых до —и больше, но если Илья найдет Орионо, пусть поищет где-нибудь рядом с ним и Ежова. Шифруй.

— Сегодня я приготовлю ужин, — вслух произнес майор. Ларькин устроился в кресле и начал выполнять приказание. Борисов взял листок и пошел на кухню. Щёлкнув зажигалкой, он раскурил сигарету и заодно поджёг исчерканную бумагу. Достав из холодильника полуфабрикаты, он нескорую руку приготовил гуляш с гречневой кашей. За окном была непроглядная темень.

«А в Москве ещё сумерки», —подумал Борисов. Им предстояло привыкнуть к смене часовых поясов и научиться вставать на два часа раньше. Сегодня они вылетели рано утром, бросились, как десантники, с самолета в бой, и к вечеру майора уже слегка клонило в сон. «А вот Виталий — сова, ему хоть бы хны».

Впрочем, Борисову и самому не сразу удалось заснуть: мозг не хотел угомониться, пытаясь вычислить и определить того неведомого противника, который ждал их впереди —кто он? что ему нужно? что он предпримет в следующий момент? каковы его слабые стороны? в чем его сила? Так закончился их первый день в «славном городе Чкалове».

Оренбург. 2 апреля 1999 года. 7.30.

Преподаватель педагогического института Семен Андреевич Рыбка жил и работал в районе, который местные жители называли Форштадтом. В первой половине XX века Форштадт был застроен одноэтажными домиками и славился своей шпаной. К началу 1980-х облик района изменился. В Оренбурге, как и во многих старых городах России, борьба исторической архитектурной застройки и новой проходила болезненно. Преображение Форштадта было одним из умных компромиссов: на месте пустырей и непрезентабельных частных домиков встали современные многоэтажки, ради постройки которых на этот раз не пришлось жертвовать историческими памятниками. По современным меркам район уже не был окраиной, Борисов и Мозговой добрались туда довольно быстро.

Проснувшись утром, Борисов обнаружил возле себя включенный диктофон. У Ларькина был очень хороший диктофон с высоким качеством воспроизведения звука и практически неограниченным ресурсом работы. Осмотрев звукозаписывающее устройство и убедившись, что оно в течение последних семи часов заносило в анналы истории его похрапывания, майор выключил его и пошёл умываться. Сам Ларькин спал так беззвучно, как будто его и не было.

По дороге в управление внутренних дел — свой кабинетик в здании ФСБ они пока игнорировали —майор велел Ларькину после беседы с врачом подождать его, рассчитывая обернуться быстро. Коллеги по Службе на этот день выделили им «жигулёнка». Ларькин, поразмыслив, поехал в психиатрическую клинику на общественном транспорте, а майор с оперативником оставили «уазик» коллегам Мозгового и отправились в пединститут на Жигулях.

Местонахождение Рыбки они определили быстро. Семен Андреевич читал в большой аудитории лекцию по истории русской литературы XIX века. До перемены оставалось ещё двадцать минут, и они решили подождать. На следующую лекцию Семену Андреевичу предстояло опоздать, о чем они поставили в известность деканат. Им выделили для беседы маленькую пустующую и не очень уютную аудиторию, в которой оказалось всего три стула.

— Они, наверное, специально для таких бесед её держат, — предположил Мозговой и пошел ловить Рыбку. Майор остался их ждать.

Семен Андреевич оказался высоким и худым мужчиной с темными курчавыми волосами. На его маленьком вздернутом носу каким-то чудом удерживались модные очки. Взгляд его казался несколько тревожным, но Борисов по опыту знал, что это, вероятнее всего, озабоченность оторванного от работы человека. Голос у Семена Андреевича оказался высоким и чистым. Он мог быть неплохим певцом.

— Когда вы в последний раз виделись с Захаровым? — спросил Борисов после всех необходимых представлений и извинений, придав своему голосу дежурную приветливость контрразведчика.

— Двадцать восьмого февраля. «Мне уже задавали этот вопрос, и у меня было время вспомнить точную дату, — сказал Рыбка, предупреждая следующий вопрос Борисова.

— Вы дружили с Николаем Валерьевичем?

— Скорее, были хорошими знакомыми. Дружить с ним было трудно.

— Почему?

— По причине его тяжелого характера. Да и у меня тоже не сахар.

— У него были враги?

— Нет, — Семен Андреевич сказал это без колебаний.

— Почему вы так уверены?

— Трудно нажить врагов, не общаясь с людьми. А его мало кто мог вынести. Люди от него просто шарахались, потому что он очень утомлял в общении. Но чтобы враждовать с ним... Не могу себе представить.

— Не говорил ли он во время вашей последней встречи о своих делах, о каких-то новых знакомых?

— Сейчас, когда вы спросили, я припоминаю... Вообще-то, он не любил упоминать о своем пребывании в... э-э... больнице — вы ведь в курсе? Всё время предупреждал меня, чтобы я никому не говорил. Хотя сам, по-моему, иногда просто кокетничал этим фактом своей биографии. Так мне казалось. Так вот, он упомянул, что познакомился там с очень интересным человеком.

— Простите, но ведь он находился на излечении достаточно давно.

— Так я забыл сказать: он же ходил отмечаться в клинику раз в месяц. По-моему, этого достаточно, чтобы поддерживать в человеке незатухающий комплекс неполноценности. Своего нового знакомого он увидел там, а потом подошёл и познакомился на улице. Вообще-то, уникальный для Захарова случай. Чем-то этот человек его очень заинтересовал. Из людей Коля интересовался больше всего самим собой.

— Он что-нибудь рассказывал об этом знакомом?

— Ничего. Сделал таинственное лицо и больше ничего не сказал. Он иногда очень забавно себя вёл.

— Захаров мог быть опасным? Мог кому-нибудь угрожать?

— Коля? — Семен Андреевич даже рассмеялся суховатым, но довольно приятным смешком. — Невозможно себе представить. Абсолютно безобидное существо.

— Когда он в последний раз ходил отмечаться, не знаете?

— Точно не знаю. Примерно за неделю до нашей последней встречи.

Борисов переглянулся с Мозговым. Это было нетрудно выяснить в клинике, куда они собирались заехать за Ларькиным. Вот и дельце, кстати, нашлось.

Дальнейшая беседа с С. А. Рыбкой не дала ничего нового, существенного для дела. Выяснилось только, что основной чертой Николая Захарова была любознательность, доходящая до одержимости, до своеобразной мании познания. Причём эта любознательность никогда не была направлена на другого человека. Захарова мог интересовать не сам человек, а только то, что он, например, читает. «Рыбка назвал последнее знакомство Захарова уникальным в этом смысле, — размышлял майор, сидя в машине. — Но оно могло и не быть исключением. Захаров мог заинтересоваться не самим человеком, а чем-то в этом человеке. Чем-то, что представлялось любопытным. Источник информации или частный случай изучаемого явления». Борисов почувствовал шевельнувшееся в глубине души возбуждение — наверное, то самое, которое испытывает ищейка, когда берет след.

Запись беседы (фрагмент), состоявшийся на вилле, принадлежащей промышленнику и банкиру Р., члену «Братства вольных каменщиков».

Говорят на английском языке. Участвуют: Прокурор округа, редактор крупнейшей в штате газеты, магистр ложи.

Прокурор: Престольный магистр, вам нет никакой нужды приводить какие-либо доказательства. Вполне достаточно одного вашего слова. Мы выдворим этого развратного старика из штата. И не только из одного — из всех Соединенных Штатов.

Магистр: Я не сомневаюсь в этом. Всё же я хотел бы, чтобы ваше решение было более осознанным.

Редактор: Я уверен, мы все прекрасно осознаем необходимость такого шага. Наша газета давно обличает этого шарлатана.

Магистр: Увы, ваши статьи скорее сделали ему рекламу. После того как вы опубликовали его фотографию, на которой он запечатлен в обнимку с двумя полуголыми девицами, заблудшие души потянулись к нему.

Прокурор (похохатывая): Да, сознайтесь, эффект получился несколько обратный.

Редактор: Этого смутьяна нельзя было допускать в штат!

Прокурор: У нас свободная страна.

Редактор: Но не для тех, кто занимается пропагандой коммунизма и разврата!

Прокурор: Мы примем меры. Теперь нам есть в чём его обвинить.

Магистр: Вот фотографии, сделанные в его так называемом ашраме.

Редактор: На них грех смотреть, не то что держать в руках. Это бесстыдство.

Магистр: Послушайте несколько фрагментов его богохульной проповеди, которую наши братья записали на магнитофон.

(Слышен искаженный записью голос проповедника. Можно понять, что он говорит по-английски с сильным индийским акцентом, но слова не всегда различимы.)

Проповедник: «...Эти люди, укоренившиеся в законе до мозга костей, живут по закону десяти заповедей Моисея, а Иисус принес любовь и беззаконность. Он говорит: «я дам вам закон любви». Эти слова противоречат друг другу: закон никогда не любит, любовь не бывает по закону, не может быть по закону. Любовь —это свобода. Закон —это ограничение. Им не встретиться, их нельзя поставить рядом...»

Редактор: Что за чушь?!

Проповедник: «Иисус нёс естественность, нёс беззаконность, нёс бунт, в своем лицемерии эти люди даже не поняли, что он нёс им... Избавившись от лицемерия, может быть, вы сможете оценить такую историю. Иисус и Пётр потягивают чай со льдом, загорая на берегу озера Галилея.

Несколько детей неподалеку начинают бросать камешки в воду. Они смеются, кричат и бросаются песком.

Его покой нарушен, Пётр приподнимается: «Эй! Вы! — рявкает он. —А ну-ка идите отсюда!»

Но Иисус сдвигает на лоб свои модные очки, вытирает песок с лица и говорит: «Нет, Пётр, не мешай детям подходить ко мне».

Через пять минут шум становится совсем оглушительным: дети пронзительно кричат, брызгаются водой, бросают в воздух песок. Пётр, у которого после ночи с похмелья болит голова, даже обмочился: «Я сказал, идите к черту отсюда!» —орёт он.

Но снова Иисус приподнимается, вытирает песок, поднимает руки и говорит: «Пётр! Я же сказал тебе: разреши детям подойти ко мне, чтобы я мог хорошенько пнуть их в зад».

Редактор (заглушая запись): Это возмутительно!

Магистр: Более того. Он говорит, что Америка населена мертвецами, что в ней все наизнанку. Он придумал для нашей страны возмутительное название —Акирема —Америка наоборот.

Проповедник: «Негр Иисус или белый, какая разница? Это не имеет отношения к делу».

Прокурор: Это черт знает, что такое!.. Простите, братья.

Проповедник: «Двадцать одна страна решила, что я опасный человек... Я не убил и муравья за свою жизнь, но парламенты двадцати одной страны решили, что я опасен. Я не террорист, я не учу людей делать бомбы, я не анархист. Но опасность в том, что я распространяю огонь свободы...»

Магистр (перематывая пленку): Дальше он рассказывает омерзительнейший анекдот про папу римского.

Проповедник: «...Что за польза в достижении Луны? Что вы будете там делать? Но вот в этом вся направленность западного ума. За те деньги, которые США потратили, чтобы попасть на Луну, можно было накормить всю Азию, можно было развить все остальные страны. И чего вы добились, попав на Луну? Американский флаг теперь на Луне — вот и все достижение. И никто его даже не видит. К чему это лунное безумие? К чему это лунатическое сумасшествие? ...Слово «лунатик» очень хорошо... Луна всегда была целью для всех безумцев».

Магистр (перематывая пленку): Я хорошо понимаю ваше возмущение, братья, однако минутку терпения, я хочу, чтобы вы услышали главное своими ушами...

Проповедник: «Бармен говорит посетителю:

— Думаю, вы уже достаточно выпили.

— Я не пьян! — кричит тот. — Я совсем не пьян, и я готов это доказать! Посмотри, вон, видишь того кота, который входит в дверь? Я прекрасно вижу, что у него только один глаз!

— Сэр, вы ещё более пьяны, чем я думал, —говорит бармен. —Этот кот выходит!»

Магистр (перематывая пленку): Нет, снова не то...

Проповедник: «...Пусть будет немного и от дьявола. Бог всегда содержит в себе дьявола, нет смысла пытаться их разделить...»

Магистр: Вот оно.

Редактор: Так-так...

Магистр: Вот и поклонение дьяволу. Нужны ли ещё доказательства?

Прокурор: Нет, конечно нет!

Магистр: Он подвергает критике достижения рыночной экономики. Для него «рыночные отношения» —это ругательство. А знаете ли, как он ещё называет свой ашрам? Международная Коммуна!

Прокурор (зловеще): Всё ясно...

Редактор: Нашему возмущению нет предела.

Магистр: Хуже всего то, что. его идеи пользуются популярностью.

Редактор: Мы покончим с этим.

Прокурор: Мы вышвырнем его из нашей свободной страны.

Оренбург. 2 апреля 1999 года. 10.40.

Ларькину тоже пришлось четверть часа подождать, пока главный врач психиатрической клиники вернется с обхода. Виталий развлекался тем, что время от времени произносил про себя имя психиатра: Литий Нукзарович Оксиновский. Наконец, в кабинет вошел высокий мужчина лет сорока. Ларькин встал и представился: Грибов Сергей Тимофеевич, сотрудник ФСБ. Литий Нукзарович кивнул так же обыденно, как если бы сотрудники госбезопасности занимали у него минимум две палаты. Врач жестом предложил Ларькину располагаться и спросил кратко:

— Чем могу?

У врача был орлиный нос, густые брови, нависающие над глазами, пристальный и завораживающий взгляд.

— Я по поводу Николая Валерьевича Захарова, —начал Виталий.

— К вашим услугам.

— Примерно неделю назад к вам обращались из милиции за консультацией относительно дневника Захарова.

Оксиновский перевел взгляд на книжную полку, вспоминая. Результатом этих размышлений было то, что врач снова посмотрел на Ларькина и поощрительно произнес:

—Так.

— Вы помните, что вы написали в своем заключении?

— Паранойяльный синдром. Что я ещё мог написать? Захарова я наблюдал ещё в 1988 году, когда он поступил на стационарное лечение в состоянии кататонического ступора. Старый знакомый.

— Вы не могли бы рассказать немного подробнее о его заболевании?

Литий Нукзарович мельком взглянул на свои сцепленные кисти рук, лежавшие на столе, и сообщил:

— Обострение, с которым он к нам поступил, было следствием неблагоприятной семейной обстановки. Надо сказать, что состояний такой тяжести у больного Захарова с тех пор не наблюдалось. А наблюдались сверхценные идеи и бред изобретательства при отсутствии галлюцинаций и без выраженных изменений личности. При этом больной может рассуждать о реальных фактах и событиях, но истолковывает их предвзято, односторонне, подкрепляя свои суждения цепью доказательств, далеких от объективности и игнорирующих логику. Параноические идеи характеризуются постоянной разработкой бредовой системы доказательств, постоянным привлечением все новых и новых фактов в пользу своей идеи, с искаженной интерпретацией событий. Характерно, что поведение больного в ситуациях, не относящихся к бреду, остается нормальным, без изменений сознания, личность при этом вполне трудоспособной. Госпитализация в таких случаях проводится только с согласия пациента. Я не считал эту меру необходимой. А содержимое тетрадки, которую мне показывали, —это явный параноический бред.

Виталию не к чему было придраться.

— Может быть, вы запомнили что-то из этого содержимого?

— Я? — врач сверкнул на Ларькина гипнотическими очами. —Христос с вами. Я завален работой, Сергей Тимофеевич. Не ставил себе такой цели.

— А всё-таки?

— Нет. Не помню, —решительно сказал Оксиновский. —Да и зачем?

Ларькин решил пока не говорить о пропаже тетради.

— Сергей Тимофеевич, — воспользовался образовавшейся паузой психиатр. — Вы не могли бы мне в двух словах, насколько это возможно, прояснить ситуацию вокруг нашего больного. Я должен принять меры, он в марте обязан был зайти, но так и не появился...

— А вы не в курсе?

— Доходят какие-то невероятные слухи об инопланетянах во Втором Восточном поселке. Но не могу же я полагаться на слухи. А милиционер, который показывал тетрадь Захарова, ничего не сказал, только сделал таинственное лицо, словно сам был одержим сверхценной идеей. Ну, тогда-то, положим, март ещё не кончился, а сегодня уже второе число. Вот у меня и пометка в настольном календаре: «Захаров —узнать». Я понимаю: служебная тайна, но нам же тоже надо как-то работать...

Ларькин не стал возражать и вкратце рассказал врачу о происшествии на 37-й линии. Оксиновский слушал, не выказывая удивления или недоверия. К концу рассказа на лице его наметилось скорее выражение снисходительного сочувствия или легкой насмешки.

— Странно, —произнес он, выслушав капитана. —Они же должны были первым делом показать этого Иванова нам. Симптоматику алкогольного делирия вам нужно пересказывать?

— Нет, —сказал Ларькин, —но последующие поступки Иванова говорят не в пользу белой горячки. Думается, что у милиции были основания считать его здоровым... Да и соседи видели необычный свет у дома Захаровых.

Врач покачал головой:

— Это мог быть обычный автомобиль. Спецмашина с дополнительной фарой. Аварийка какая-нибудь. В том районе не было аварии? Свет, газ, теплотрасса?

Ларькин, ничего не сказавший про неисправность уличного освещения, оценил точность попадания.

— Или ещё железнодорожники на таких ездят, собирают в экстренных случаях поездную бригаду, — продолжал врач. — Машина, кстати, могла спровоцировать наплыв галлюцинаций у Иванова.

— Интересная версия, —отозвался Виталий.

Литий Нукзарович расцепил пальцы и сделал жест: дескать, чем могу, но упаси Господи вмешиваться в ваши дела.

— Нам тоже нужно что-то предпринимать, причем официально. Скорее всего, я обращусь в милицию с просьбой объявить розыск Захарова. Ведь этого до сих пор не сделано?

«Мне кажется, по этому делу вообще ни черта не было сделано. МВД теперь выкручивается, как может, но забеспокоились они только, когда из Москвы запрос пришёл», — подумал Ларькин.

— А наш больной, вероятнее всего, поссорился с матерью и покинул её дом в состоянии сумеречного расстройства сознания. Он мог уехать на любой попутке, на той же аварийке. Да просто пешком уйти. Поводом для семейной ссоры могло быть что угодно.

«Та же тетрадка, —подумал Ларькин. —Как у него складно всё получается…»

— Надо его искать, —уверенно заключил психиатр. В дверь постучали, и вошла медсестра. —Литий Нукзарович, к Вам ещё посетители... из органов, — проговорила она, уступая дорогу так поспешно, словно сзади её толкали. На пороге кабинета показались Борисов и Мозговой.

— Так значит, никаких фамилий не припоминаете? — спросил Борисов. — Не буду скрывать, Литий Нукзарович, тетрадь в милиции затерялась —да, представьте себе, — то, что вы можете вспомнить, представляет для нас сейчас большую ценность.

Оксиновский задумчиво поиграл карандашиком.

— Нет. Ничем не могу вас порадовать. Понимаете, каждый день столько фамилий, людей, болезней. Обследования, проблемы —порой не помню, что вчера было, а не то что десять дней назад.

«Однако мои имя и отчество запомнил с ходу», —отметил про себя Ларькин.

— Много работы? — понимающе спросил Борисов.

— Её и раньше хватало, — врач метнул свою маленькую гипнотическую молнию в Борисова. —Ас 1992 года совсем невпроворот.

В его взгляде и интонациях сквозил сдержанный упрек, словно Борисов и его контора непосредственно несли ответственность за то, что у психиатров прибавилось работы. Себя Юрию Николаевичу не в чем было упрекнуть —он в 1992-м служил в Таджикистане и делал все от него зависящее, чтобы в том же Оренбурге жилось сравнительно спокойно. Сравнительно с тем, как жилось русскому населению в Таджикистане. А вот Контору... Контору он и сам мог бы во многом упрекнуть.

Медсестра принесла историю болезни Захарова. Врач раскрыл вместительную папку и нашел нужную страничку.

— Вот, он приходил к нам в последний раз 18 февраля.

— Литий Нукзарович, вы, конечно, не помните, кто ещё был у вас на приеме в тот день?

Оксиновский чуть улыбнулся виновато.

— К сожалению, не помню.

— Как бы нам это выяснить?

— Только по историям болезней... Но это долго.

— Ничего страшного, —вмешался Ларькин, быстро посмотрев на майора. — Мы сами этим займемся. Литий Нукзарович, вы не могли бы объяснить мне на месте, в регистратуре или в архиве — там, где у вас хранятся личные дела… то есть истории болезней — принцип устройства вашей картотеки? Я, с Вашего разрешения, поработаю сегодня у вас в архиве.

Ларькин поднялся со стула. Он рассчитал интонацию своей просьбы так, что отказать врач не имел никакой возможности. Они ведь были не на тренинге, где такие вещи проходят безнаказанно. Оксиновский тоже встал и проводил Виталия к выходу. Когда он открывал дверь кабинета, Ларькин чиркнул взглядом по майору и посмотрел на настольный календарь врача.

Когда они вышли, Борисов подошел к столу. Календарь был открыт на текущей дате, и на этой страничке среди двух хозяйственных заметок значилось: «Захаров — узнать». Заложив большим пальцем этот листок, майор пустил календарь, как карточную колоду, в обратном направлении, к февралю. Двадцатое... девятнадцатое... семнадцатое. Майор ещё немного полистал календарь, чтобы окончательно убедиться, что листок «18 февраля» в нем отсутствует.

Ларькин принялся за дело немедленно.

— Насчет аварийной машины... можно проверить, — говорил Мозговой, идя с Борисовым к выходу из клиники.

— Займитесь, Алексей Алексеевич, — разрешил тот. —Сейчас я довезу вас до вашей конторы, а потом вооружусь сухпайком и помогу Виталию. Надо же мне тоже что-то делать. По всему видно, мы с ним будем в этой регистратуре сидеть до вечера. Если понадобится, найдёте нас там.

Вернувшись в клинику с бутербродами и кофе, майор застал Ларькина с головой погрузившимся в работу. Увидев начальника, тот сделал гостеприимный жест в сторону ближайшего стула и, принимая бутерброды, беззвучно сказал:

— Юрий Николаевич, сегодня я заметил за собой «хвост». Темно-синий «BMW». Какое-то время шел за автобусом, обогнал его только у клиники, когда автобус остановился. Ошибиться я не мог.

—А вчера ничего не было, —ответил Борисов. —Очевидно, мы на верном пути. Но кому это мы помешали?

Некоторое время они молча жевали, словно продолжая немой диалог. Потом майор отпил кофе из маленького термоса и произнес вслух:

— Ну, давай делить фронт работы.

Они сидели до семи часов вечера. В десять минут шестого появился Мозговой и принес домашние беляши и горячий крепкий чай в термосе. Усевшись на старенький больничный стул, он сообщил:

— Машины с дополнительной фарой, действительно, есть у железнодорожников и в электросети. От железнодорожников в тех местах 15 марта никто не был. А электрики выезжали в два часа ночи на место аварии. С дополнительною фарой. Они ею подсвечивают столб в темноте. Но ремонтники клянутся, что никакого Захарова не видали и не подвозили. Авария произошла в соседнем переулке, они подъезжали к нему по другой улице, а по 37-й линии проехали потом, не останавливаясь, с выключенным прожектором. Фонари в тот момент уже горели. Иванова электрики тоже не запомнили.

— Спасибо. Интересная история, —помолчав, сказал майор. Он подумал ещё немного и отрезал: — Но к делу не относится. — Вы нам понадобитесь завтра с утра, Алексей Алексеевич.

— Служба есть служба.

Договорились встретиться в 8.30 у здания ФСБ. Мозговой посидел ещё немного, забрал пустой термос и ушёл. К семи часам перед Ларькиным лежало пять папок с историями болезней. Виталий встал, потянулся, сделал несколько упражнений, разминая затекшие мышцы.

— Полки не опрокинь, —предостерег Борисов. —Итого, что у нас имеется?

А имелись у них: 1. Сапогова И.И., 1951 года рождения, начальная стадия болезни Альцгеймера, 2. Тэн С.Б., 1958 года рождения, маниакально-депрессивный психоз, 3. Волосовский С.И., 1943 года рождения, алкогольный корсаковский психоз, 4. Купченко А.Г., 1964 года рождения, непрерывнотекущая шизофрения, 5. Ролов А.В., 1969 года рождения, депрессивный синдром.

Остальные были направлены в стационар, и познакомиться с ними после посещения больницы на улице Захаров никак не мог.

— По-моему, женщину можно сразу вычеркнуть из списка, —предложил Ларькин и посмотрел на майора. — Если только для очистки совести…

— А что такое болезнь Альцгеймера?

— Атрофия мозга, —ответил Виталий. — Слабоумие, снижение критической оценки, расстройство памяти...

— Проверим в последнюю очередь, —решил Борисов. — Ну, Тэна я сам раскопал, Сергеем звать, а Купченко — это мальчик или девочка?

— Мужик.

— Завтра с утра всех объедем. По месту жительства. Как раз суббота — больше вероятности застать их дома.

Они стали собираться.

— С кого начнем? Кто ближе живет или как?

— Это ты мне сам сейчас скажешь. Как по-твоему, кем мог заинтересоваться Захаров? Постарайся выбрать самый необычный экземпляр.

Они заперли регистратуру, сдали, как было условлено, ключ сторожу и вышли на улицу.

— Видимо, старика можно сразу отбросить, — рассуждал Ларькин. — Самый необычный... пожалуй, этот ваш кореец.

— Сергей Тэн?

—Да. Вот с него и начнем.

Оренбург. 3 апреля 1999 года. 8.38.

Дверь им открыла не старая ещё, но растерявшая былую красоту темноволосая женщина. Темные круги под глазами поговаривали о скрытом страдании.

— Вы из милиции? — спросила она, едва открыв дверь, со странной смесью отчаяния и надежды в голосе.

Борисов ответил утвердительной представился. Ларькин тоже достал удостоверение.

— Ой, а почему ФСБ? Я ведь милицию вызывала...

— Милиция здесь, — с гордостью сказал Мозговой, — Капитан Мозговой Алексей Алексеевич.

— У вас что-нибудь случилось? — Спросил Борисов.

— Муж мой пропал. Как ушёл вчера утром на работу, так до сих пор не вернулся.

— Ваш муж Сергей Борисович Тэн?

— Да.

Офицеры переглянулись.

— Расскажите всё по порядку. Где работает ваш супруг? Вспомните подробно, как он вёл себя вчера утром.

—Да вы проходите, —женщина провела их в комнату, уютно обставленную недорогой новой мебелью и со вкусом украшенную разными самодельными безделушками — плетеными из соломки ковриками и подносиками, вазами и фигурками животных.

Хозяйку звали Вера Александровна. Когда она заговорила, стало заметно, что нижняя челюсть у женщины подрагивает в нервном тике, словно она вот-вот заплачет. Слезинки, однако, за все время беседы Вера Александровна не проронила ни одной.

Сергей Борисович работал продавцом в небольшом частном магазинчике «Second Hand». Был обаятельным человеком, умел расположить к себе покупателя. У руководства фирмы он был на таком хорошем счету, что его не стали увольнять, даже когда Тэн стал выказывать признаки психического заболевания. А началось это год назад. Как-то в апреле он неожиданно вышел на проезжую часть перед приближавшейся машиной. Шофер успел инстинктивно крутануть руль. Столкнулись три легковых автомобиля —к счастью, скорости были небольшими, обошлось без жертв. Порезы, ушибы, разбитые фары, помятые дверцы... Ущерб в основном материальный. Сам Сергей Борисович получил сильный ушиб левого бедра и множество ссадин на правой руке. Легко отделался. Милиция, приехав на место происшествия, вызволила слабо отбивавшегося Тэна из рук разъяренных водителей. Его доставили в отделение и после некоторых колебаний отвезли в психушку. Врачи уверенно сказали: «Суицидальное поведение как результат депрессии», —поставили на учёт и через два дня отпустили.

Борисова медицинские подробности не интересовали. Он выслушал только адрес магазина и как вёл себя Тэн вчера перед уходом на работу. Пока он беседовал с женщиной, Ларькин отошёл к окну, разложил на подоконнике несколько приборов, сунул один из них в карман и с видом любопытствующего экскурсанта прошелся вдоль стен, разглядывая вазы и корзинки. Про утро Вера Александровна не смогла сообщить ничего интересного. Майор поднялся и посмотрел на Ларькина. Тот едва заметно отрицательно покачал головой. Борисов оставил Виталия продолжать разговор и удалился, захватив с собой Мозгового.

В июне Тэн отколол новый номер: пристал вечером к женщине, убеждая её пойти к нему домой и заняться групповухой. Раньше за ним никогда таких фортелей не замечалось. Ясное дело, что согласись та дама, Вера Александровна вышибла бы их обоих за дверь, потому что с ней никакой предварительной договоренности у Сергея Борисовича не было и быть не могло. Однако дама была не согласна до такой степени, что дело опять кончилось милицией и затем —нетрудно догадаться — психушкой. Диагноз: маниакальная фаза МДП. Уколы, таблетки. Через два дня отпустили домой, но велели полечиться амбудаторно. Назначили миназин, галоперидол.

Про такие мелочи, как неожиданная для всех агитация из окна собственной квартиры за Черномырдина и НДР, и говорить нечего. Политические воззвания Тэн выкрикивал почему-то вперемежку с рекламой «Always». Получилось крайне неубедительно, и реакция слушателей была больше отрицательной. Подвыпивший пролетариат снизу обозвал Сергея Борисовича желтомырдиным и стал швырять в окно камнями. В тот раз обошлось без милиции, но какой-то коммунист попал Тэну камнем в лоб. Пришлось накладывать шов.

Блюстители порядка вмешались, когда сумасшедший кореец залез на пьедестал памятника Чкалову, пытаясь водрузить на голову статуи венок мученика, собственноручно изготовленный из веток терновника и сушеного лаврового листа. Оставляя за собой след из лаврушки, Сергей Борисович в сопровождении милиционеров отправился по знакомому маршруту. На этот раз Тэн задержался в клинике всего лишь на три часа.

А ещё были невинные шалости: ночная прогулка по крыше в неглиже, попытка поджечь все петарды у продавца фейерверков, расклеивание портретов Сталина с лозунгом: «Вернуть имя городу и человеку!» Вот такая политическая непоследовательность. Тэн занимался всем этим в свободное время, оставаясь на работе образцом служащего.

Среди чудачеств корейца была ещё такая фобия: он боялся врачей. Впрочем, не всех. Растянув сухожилие ноги из-за гололедицы, он охотно позволил себя осмотреть травматологу. Сжав зубы, посещал дантиста, но вот небольшой примостившийся на затылке у самой шеи лишай лечить наотрез отказывался и с некоторых пор перестал ходить на медосмотры. Вера Александровна много раз пыталась заставить его показаться дерматологу — невозможно пересказать, насколько агрессивно он реагировал. Казалось, вот-вот убьёт.

— Наверное, он просто стыдился. Всё-таки кожвендиспансер — не самое престижное заведение.

— Ох, не знаю. По-моему, это очередной сдвиг его был.

«Вот ещё фобии не хватало, — думал Ларькин. — Странный какой-то случай МДП. Если судить по истории болезни и рассказу жены, не считая самого первого случая, совершенно отсутствует депрессивная фаза. Сплошной маниакальный синдром. В принципе так бывает, хотя редко. Но вот эти фобии, сверхценные идеи... А на работе как бы совершенно здоровый человек. Ей-богу, я что-то не понял в психиатрии. Можно посочувствовать любознательному Захарову».

— Скажите, как он выглядел, когда агитировал из окна? Блестящие глаза, покрасневшее лицо, хриплый голос?

— Да нет... Я ещё удивлялась, как это он не охрип. Сосредоточенный такой был, торжественный, но спокойный. Выкрикивал свои лозунги, как диктор в старину на первомайской демонстрации.

«Вот ещё нехарактерная деталь. Но если не психоз, не мания, то что его заставляло совершать все эти поступки?»

— Сергей Борисович как-нибудь объяснял своё поведение?

— Мне кажется, что он стеснялся вспоминать о своих чудесах. Помнил, но старался забыть. Я боялась с ним говорить на эту тему. Хватит с меня войны из-за лишая.

— А домашними средствами вы не могли его вылечить? — машинально спросил Виталий.

— Да никак эта зараза лечиться не хотела.

— В смысле — муж?

— В смысле —лишай. Чего, уж только я не пробовала — и никотин с бумаги, и табачный пепел, и изюм, и йод, и даже чернила предлагали. Ох, Господи, ведь это ещё не всё —ещё медный купорос на самогоне разводили... Бесполезно. Вот ещё воду с окна предлагали, ну это я уж не стала и пробовать. А к кожнику он ни в какую. В смысле — муж. Один раз на хитрость пошла. Насыпала ему снотворного, а сама со знакомым ветеринаром договорилась. Женщина в нашем доме живет, в ветлечебнице платной работает. Ну, она пришла, посмотрела, скальпелем это пятнышко поскребла, таких же бесполезных лекарств насоветовала: серно-дегтярная мазь, клотримазол, преднизолон, микоспор...

— Да, полечились вы...

— ...гризеофульвин, низорал, даже «Ям» для кошек. Я ей пятьдесят рублей отдала, по знакомству. Ничего не помогло. Только немножко она меня успокоила —через пару дней сказала, что сделала анализы и что он вроде бы уже не заразный. А то бы я его допекла, пусть бы он и убил меня совсем. Но ведь держится сколько эта дрянь! Хорошо, что сын уже вырос... Называется, нет худа без добра... Да только что уж в этом хорошего...

— А где ваш сын?

— В армии служит. В Дагестане.

«Так вот отчего эти круги под глазами, это постаревшее лицо, этот голос».

Ларькин на всякий случай узнал адрес ветеринарной лечебницы и имя врача. Он просидел с Верой Ивановной ещё час, пока не вернулся Борисов. Они обошли соседей, поспрашивали. Но те не добавили к рассказу Веры Александровны ничего любопытного. Какой прок узнать, что выходные Тэны часто всей семьей проводили в роще за Уралом? Там отдыхает половина жителей Оренбурга, если не две трети...

— Всё. Поехали отгоним машину, -—угрюмо сказал Борисов. Они поехали в управление ФСБ.

— Завтра воскресенье. Учреждения все равно не работают. Надо будет и нам отдохнуть. Спокойно взвесить всё, подумать, что дальше делать, — сказал майор то ли себе, то ли Ларькину, то ли «жучкам»,

— А где капитан?

— Пошел брать вокзалы, почту и телеграф. Розыск объявлять. Я ему объяснил, как мог подоходчивей, что этого корейца из-под земли достать надо.

— А он?

— Говорит, из-под земли толку мало будет. Что правда, то правда. Уж я попросил его не забыть про нас, если вдруг нападет на след Тэна. Да только вряд ли он что найдет. Похоже, в этом городе следы оставлять не любят. Улетел, на хрен, на светящемся виде транспорта. Хорош след...

— На работе совсем ничего не знают?

— Ничего. Зато слышал бы ты, как его там хвалят. В прежние времена такие характеристики давали в суд, и чтобы в партию вступать. Сейчас —только в суд.

Разговор возобновился только, когда они шли пешком к себе на Пролетарскую. Борисов спросил:

— Ну, как вдова Тэн?

— Вы думаете, что она уже вдова?

—А ты ещё сомневаешься? Я же говорю: тут следов не оставляют; v

Борисов всегда был пессимистом.

— Кто же, по-вашему, так работает? Пришельцы?

— Не знаю, —майор повернулся к Виталию. —Пока единственная наводка —захаровский дневник. Помнишь, там говорилось про моральную ответственность за опыты на людях?

—Это если Кулаков правильно запомнил...

—Да, зыбковато. Что ты думаешь о болезни Тэна?

— В целом она действительно похожа на маниакально-депрессивный психоз, но в ней есть и фобии, и паранойя, и такие вкрапления, которые больше характерны для шизофрении. Это, по крайней мере, нетипично.

— Что во всем этом могло заинтересовать Захарова? Причем настолько, что от него, судя по всему, избавились. Непонятно.

Борисов погрузился в невеселые размышления. Некоторое время они шли молча и бесшумно по утоптанному скользкому снегу. Потом Ларькин, улыбаясь, сказал:

— Юрий Николаевич, вы знаете, есть такое психическое заболевание, называется —растерянность.

— Серьезно, что ли?

— Правда, есть. Считается даже острым.

— К нам относится? — спросил майор с проблеском интереса.

Ларькин замедлил шаг, цитируя по памяти:

— Характеризуется аффектом недоумения и тягостным непониманием как собственного состояния, так и происходящего вокруг, которое воспринимается как странное, необычное...

— Да, это про нас, —хмыкнул Борисов. —А как у нас лечат растерянность?

— Неотложная госпитализация, аминазин внутримышечно и,.. — последнее Виталий произнес с особым ударением, — …усиленное наблюдение.

Они рассмеялись, и майор сказал:

— Будем надеяться, что хватит усиленного наблюдения.

— Значит, не пойдем сдаваться Оксиновскому?

— Нет. Пациент должен верить врачу. А я ему не верю. Листок —раз. Тетрадь — два. Ложный след по Захарову, причем такой глухой, чтобы нам надолго мозги раскорячить — три. Кореец —четыре. Кто ещё знал про корейца?

— Сказать по правде, даже Оксиновский не мог точно знать, что мы к нему направимся.

— Но он мог понять, что мы выйдем на Тэна.

— Это могли вычислить и те, кто шёл за мной на темно-синем «BMW».

— Могли. Особенно если врач предупредил их, что мы интересуемся восемнадцатым февраля.

— Про это число знал Мозговой. У него была масса времени предупредить, чтобы Тэна убрали. Да он и сам мог это сделать.

— Прекрасно. Давай подозревать всех. А заодно не будем исключать, что те, кто против нас играет, могли убрать корейца просто на всякий случай.

Они уже подходили к дому.

—Тогда не будем сбрасывать со счетов и другую возможность, — сказал Ларькин. —Тэна не убрали, а просто предупредили, и он скрылся. Шеф, давайте водочки откушаем. Суббота всё-таки... Я захватил.

— Алкоголик. Ладно, давай продемонстрируем всем наше моральное разложение. Тем более что этот факт уже на лице.

Вчера ужин готовил Ларькин, так что сегодня была очередь Борисова- Бутылка уже стояла на столе, а котлеты шипели на сковородке, когда на кухне появился Ларькин и молча показал майору листок бумаги. Юрий Николаевич вытер руки и взял расшифрованное сообщение из Москвы.

«Профессор Орионо (1901 — 1948) — японский биолог. Занимался вирусными инфекциями, имел отношение к опытам, которые проводили японцы на военнопленных на территории Северного Китая. Засекречен, опубликованных научных трудов не имеет. После разгрома Квантунской армии попал в плен, содержался в лагере под Иркутском. Покончил с собой: совершил харакири.

Ежов А. И. (1915—1988) —бывший врач того лагеря, где содержался профессор Орионо. Умер и похоронен в г. Оренбурге».

Запись беседы майора ФСБ Борисова Ю.Н., начальника ГРАСа и капитана ФСБ Ларькина В.Ю., заместителя данной структуры.

Место записи: явочная квартира ФСБ в г. Оренбурге на ул. Пролетарской.

Начало: 20 часов 02 минут 39 секунд 3 апреля 1999 года.

Окончание: 6 часов 02 минут 45 секунд 4 апреля 1999 года.

Тема беседы: дальнейшие действия.

Борисов: В наших ближайших планах это ничего не меняет. Мы вроде бы собирались отдохнуть и подумать. Вот и давай, садись. Сегодня будем отдыхать, а завтра думать.

Ларькин: А что, всё уже готово?'.

Борисов: Ещё буквально две минуты.

Ларькин: Пойду выключу компьютер.

(Ларькин возвращается в свою комнату, некоторое время возится там. Борисов гремит посудой. Ларькин моет руки в ванной и возвращается на кухню.)

Борисов: Экий ты запасливый.

Ларькин: Просто очень люблю кетчуп.

(Звяканье посуды, бульканье разливаемой по стаканам водки. Борисов принюхивается и в предвкушении крякает. Пауза.)

Ларькин: Ну... за ясность.

Борисов: Хороший тост.

(Пьют.)

Ларькин: Вот, прошу, так вкуснее.

Борисов: Благодарствуйте.

(Закусывают.)

Ларькин: Что, о делах сегодня совсем не будем говорить?

Борисов: Если б была ещё водка, я сказал бы: не раньше, чем после третьей.

Ларькин: Так не будем откладывать. Одну минуточку...

(Уходит в комнату и через несколько секунд возвращается.)

Борисов: Однако... Куда ты столько набрал?

Ларькин: В медицинских целях. Исключительно.

Борисов: Психотерапевт... Так-так.

(Возня с пробкой, бульканье,)

Ларькин: Ну... за успех безнадежного дела.

Борисов: Поехали.

(Пьют, закусывают.)

Борисов: Нет, что ни говори, а лучше квашеной капустки всё равно закуски нет. И не шинкованная, а половиночками, знаешь, половиночками...

Ларькин: Ничего. Котлеты у вас тоже неплохие получились.

(Звяканье вилок и тарелок.)

Ларькин: Товарищ майор...

Борисов: Только после третьей.

Ларькин: Тогда о чём же говорить-то? Блин... Ну, вот... скажем... Вы вот в такой, скажем, городской обстановке какое оружие предпочитаете?

(Смеются.)

Борисов: Ну, ты спросил. Маленький, что ли? В какой, вот в такой? Гладкоствольное, конечно. Скорость пули небольшая. Как даст в руку — нет руки. Враг за дверь спрятался — раз в дверь — нет ни его, ни двери. И проверять не надо. А ты с чего это про оружие спросил?

Ларькин: Подарок хочу вам сделать. На день рождения.

Борисов: Трепачи. Пацаны. Арнольд вот ваш по-умному был вооружен. А в принципе это дело вкуса. Как-то раз, помню, в Анголе... А, ладно... Столько греха на душу взяли, и все коту под хвост. Давай по последней.

Ларькин: Значит, светлое будущее на крови не строится.

Борисов: Есть и другая точка зрения. Без крови вообще никакое будущее не строится. Никакое.

Ларькин-. Ну... давайте...

Борисов: Стой, третий тост я скажу.

(Голосом актера Булдакова): За равновесие!

(Пьют. Долгое молчание.)

Борисов: Так вот, о делах...

(Молчание.)

Ларькин: Один покончил с собой, другой помер, третьего увезли пришельцы; четвертый исчез в тот же день, когда мы узнали о его существовании, пятый... стоп, пятого пока не было...

Борисов: Да, заболтался ты.

Ларькин: Нас всё время опережают на один ход. Именно.

Борисов: Я знаю, как сделать, чтобы нас не опережали.

Ларькин: Как?

Борисов: Не делать никаких ходов. По крайней мере, завтра. Тогда завтра они нас точно не смогут опередить.

(Хитро смеются.)

Борисов: А там посмотрим. Надо ещё подумать. Но завтра. А сейчас слушай боевой приказ — смотреть телевизор.

Ларькин: Есть!

Борисов: Какую бы х...ню там ни показывали. Русский офицер Службы Безопасности должен выдерживать любую психическую атаку... противостоять любому нейролингвистическому программированию. Вперед!

(Ларькин уходит в комнату Борисова и включает телевизор. Борисов прикуривает и некоторое время моет посуду. Затем тоже, судя по скрипнувшему креслу, садится смотреть. Больше они не разговаривают, только когда включается реклама, Борисов злобно матерится. С 23.11 временами слышно его негромкое похрапывание. В 23.35 Ларькин говорит: «Спокойной ночи, шеф!» Борисов сонным голосом: «Спокойной ночи!» Ларькин уходит к себе. Борисов выключает телевизор, ложится спать, и через пару минут — и до самого утра — слышно только его похрапывание.)

Оренбург. 3 апреля 1999 года. 21.05.

...Борисов беззвучно вылил водку обратно и заткнул пробкой бутылку. «Нет настроения. Но когда эта история будет позади, непременно выпьем по-настоящему, — обещал он себе. Авось до тех пор не выдохнется». Ужинали они всерьёз, но пили, задерживая дыхание и шумно отдуваясь, не водку, а чай. Он убрал со стола посуду и закурил. Бумага, превратившаяся в пепел на этот раз, содержала такой диалог:

Ларькин: Вы правы насчет Орионо. Японец занимался вирусами. Насколько я помню, возбудители многих видов лишаев —вирусы. У Тэна был лишай.

Борисов: Видимо, Захаров был знаком с Ежовым и к нему попала какая-то информация об этом. Придется заняться лишаями. Я о них ничего не знаю. А ты?

Ларькин: Не мешало бы проконсультироваться. Есть у меня на примете один кадр. Помните, в 36 квартире молодая женщина не хотела разговаривать, потому что у неё в эту ночь дежурство? Сонная такая, черненькая.

Борисов: Это которая нас на хер послала? Ценный кадр.

Ларькин: Это та самая ветеринарша, которой В.А. Тэн тайком показывала лишай у мужа. Она осматривала его и даже делала соскоб.

Борисов: А чего ты тогда молчал?

Ларькин: Зато теперь у меня есть основания более конкретно с ней поговорить. Я должен с ней встретиться как можно скорей. Сегодня. Она как раз сейчас дежурит.

Борисов: Хоть бы раз успеть.

Ларькин: А про неё, может быть, и не знает никто. Тэн её не видел. Подслушки у В.И. я не обнаружил, но глушители включал. Я пойду тихо.

Борисов: Давай квасить дальше. Сделай вид, как будто у тебя в сумке есть ещё бутылка.

Ларькин: У меня правда есть.

Борисов: Оденься поцивильней. Кошку какую-нибудь поймай по дороге. Дверь и подъезд проверим вместе, потом я вернусь. Пойти бы с тобой, но кто-то должен отвлекать внимание. Буду тут шуметь. Когда пойдешь?

Ларькин: В полночь.

Борисов: Рано. В час или хотя бы в полпервого. Пусть поверят, что мы угомонились. Вот в этом направлении у самого дома удобный заборчик. Первые три квартала — дворами. Иди в мою комнату, включи телевизор и поспи часа три. Я пойду пару лампочек выверну. Дойдешь до места —оставь знак справа от входной двери. Но постарайся вернуться. До половины пятого. Ларькин: Всё будет нормально.

Оренбург. 4 апреля 1999 года. 00.51.

В смысле бесшумного передвижения лестничный пролёт гораздо удобнее тайги, гор и даже пустыни, в которых Виталий проходил практику выживания в экстремальных условиях. Капитан поднимался так тихо, что не проснулась даже кошка, дремавшая на площадке между третьим и четвертым этажами. На весь подъезд горела теперь всего одна лампочка —на втором этаже, ниже которого стекла в окне были заменены фанерой —поэтому Виталий мог идти, не беспокоясь, что его увидят с улицы. Навесной замок на люке, ведущем на крышу, оказался несложным и задержал его не больше чем на одну минуту. Осторожно подняв люк, Ларькин прислушался. На чердаке слышно было только пение стылого апрельского ветра. Тремя точными движениями Виталий утвердил свое сильное тело наверху и закрыл крышку люка. Замок он повесил на лестницу, чтобы Борисову не пришлось его долго искать. Ларькин постоял ещё немного, привыкая к темноте чердака, а затем, огибая балки, двинулся к дверце, ведущей на крышу. Крыша была из старого шифера, и он двигался очень осторожно. По этой же причине при спуске на верхний балкон он решил подстраховаться прочным шнуром, перекинув его через одну из балок. Проходя близ выходов вытяжных колодцев вентиляции, похожих на печные трубы, Виталий ещё раз убедился, как всё-таки скверно иногда пахнет человечество. «В химии нет понятия «воняет», —вспомнил он любимую поговорку своих учителей с химфака, — а есть понятия «приятно пахнет» и «неприятно пахнет». Виталий ещё раз оглядел окрестности и не обнаружил ничего подозрительного. Путь с верхнего балкона до земли занял у него ровно двадцать пять секунд, а ещё через пять он был за забором расположенного поблизости частного домика. Многоэтажки и частные дома стояли здесь вперемежку, и Ларькину предстояло пройти ещё два таких дворика. Перемахнув через очередной забор, он был бешено облаян местной сторожевой шавкой. Виталий всегда умел находить общий язык с животными, а к этой встрече приготовился заблаговременно. Большинство собак, охраняющих частные дворы, абсолютно невоспитанны и вечно голодны. Учуяв запах оставленной от ужина котлеты, песик моментально заткнулся и простил Виталию ночное вторжение на охраняемую им территорию. Поворчав для виду уже совсем беззлобно, он принялся уплетать угощение. Хозяева, очевидно, даже не проснулись. Виталий посидел в этом дворе ещё несколько минут, ласково общаясь с четвероногим сторожем. Кобелек приветливо махал хвостом. Очень скоро лапы его подкосились, голова бессильно поникла. Капитан достал из-за пазухи просторную болоньевую сумку, уложил в неё животное и бесшумно покинул двор.

Все сотрудники ветлечебницы, в которой работала Лариса Свитальская, славились своей грубостью. Это было не озлобленное хамство, а просто слегка небрежный стиль общения знающих себе цену специалистов, но не каждый мог это понять. Некоторые посетители, зашедшие полечить своих любимцев, уходили отсюда шокированными. Лечебница работала круглосуточно на тот случай, если какая-нибудь ценная, особо породистая тварь надумает подыхать среди ночи. Посетители шли всё же больше вечером, часов до десяти, выкраивая разумное время после работы и домашних дел. В середине ночи мало кто появлялся. Поэтому Лариса была немного удивлена, увидев на пороге во втором часу ночи здоровенного детину в теплом спортивном костюме, заботливо прижимавшего к груди нечто, завернутое в болоньевую сумку. Судя по безжизненно свешивавшейся голове, это нечто было явной дворнягой. А лицо мужчины показалось ей знакомым...

...Ларькин постарался быстро миновать коридор, обставленный стульями для посетителей и обвешанный неаппетитными плакатами. Здесь, за аптечным прилавком, сидела с книгой Ларисина напарница, а ему нужно было остаться со Свитальской наедине. Поэтому, не замечая удивленного взгляда с трудом оторвавшейся от «Графини де Монсоро» девушки, он не стал останавливаться. Бормоча озабоченно: «Вы не поможете, доктор, собачке моей что-то совсем худо... Спасите друга, пожалуйста, взгляните, что с ним...»—он вломился в процедурный кабинет.

Дворняга была уложена на стол, и, воспользовавшись тем, что ни он, ни склонившаяся над псом Свитальская не видны из коридора, Ларькин прошептал: «Лариса Петровна, вы, наверное, меня уже вспомнили. Мы заходили к вам сегодня по поводу вашего соседа. Только я не из милиции, я из ФСБ. Вы осматривайте, собачку, осматривайте, она спит, но вы скажите вслух, что дела плохи».

Свитальская перевела взгляд с Ларькина на собаку и сказала громко и озабоченно:

— Да-а... Хреново ваше дело.

— Неужели так плохо? — испуганно спросил Виталий.

— Усыпить кобелька придётся, —едва не фыркнув от смеха, оказала ветеринар.

— Да что вы говорите! —запричитал вслух Ларькин, а шепотом быстро продолжал: —Спасибо, Лариса, отлично. Мне нужно с вами поговорить наедине. Сделайте вид, что усыпляете песика, а потом я попрошу вас подробнее рассказать о его болезни, и вы проводите меня куда-нибудь, где нас никто не будет слышать. Есть у вас такое помещение?

Лариса кивнула и сказала:

— Лучше усыпить прям сейчас, пока он без сознания. Не дай Бог, очнется, будет так визжать, что всю душу вам вымотает. Но потом всё равно сдохнет. Ну что, усыпляем?

— Ох, раз нельзя спасти, делайте как лучше.

Свитальская погремела инструментами, имитируя укол. Выждав некоторое время, Ларькин сказал, постепенно меняя тон:

— Да-а, работка у вас.

— Работа как работа, — возразила Лариса.

— А если б я пораньше его принес, можно было бы спасти?

— Нет, он был обречен. Проверять собачку надо было, когда брали, профилактику делать, а коль уж он заразился — всё, безнадега.

— Нет у меня больше друга, — фальшиво вздохнул Виталий, в голосе его прозвучали испытующе-развязные нотки. — Мне кажется, вы очень хороший специалист. Вас как зовут?

— Лариса, — Свитальскую ситуация явно веселила.

— Лариса, вы не могли бы подробнее рассказать мне об этой болезни, ну, как её заранее распознать? На будущее, ведь придется нового друга заводить...

Свитальская смотрела на капитана с интересом, в её глазах прыгали смешинки.

— Можно, —томно сказала она. —Только в другой комнате, у нас там хранятся справочники... Я вам смогу и иллюстрации показать... — добавила она уже совсем двусмысленно.

Лариса подошла к двери в коридор.

—Ал, если что, я в лаборатории, мне надо клиенту, — она чуть подняла красивую черную бровь, —дать консультацию.

—Ладно, —напарница понимающе кивнула.

Лариса повела капитана по коридору. Лечебница занимала довольно обширное одноэтажное здание. «Вряд ли им тут тесно», —подумал, осматриваясь, Ларькин. Потом перевел взгляд на хрупкую талию шедшей слева и на шаг впереди женщины. То ли сработала беспутная мединститутская юность и рефлекс на девушек в белом халате, то ли просто могучее тело потребовало положенного, но глядя на худенькую черноволосую ветеринаршу со строгим лицом и резковатыми подростковыми манерами, он чувствовал, что отвлекается от основной цели своего визита. Положа руку на сердце, он сейчас не смог бы уверенно сказать, какая из его целей с самого начала была основной.

Зайдя в лабораторию, Свитальская быстро повернулась к капитану и сказала, глядя ему в глаза:

— Вообще-то, у нас и так не принято закладывать подруг.

— Верю, — кивнул тот и, показав удостоверение, достал свои приборчики. —Верю, что она не заложит вас, если вы используете своё рабочее место, чтобы подкалымить или водить шашни с мужчинами. В мелочах вы, конечно, можете ей доверять. Но я не о мелочах говорю. Мне бы очень не хотелось, чтобы после нашего разговора вы пропали без вести... Как уже исчез ваш сосед Тэн. Если верить вот этому локатору, похоже, нас действительно никто не слушает. Так я опять насчет соседа...

Глава 3 What's in a surname?

Оренбург. 4 апреля 1999 года. 3.55.

На Пролетарской не было прохожих, но Виталий подходил к дому, покачиваясь порой так сильно, что придерживался за знакомый заборчик. Ему нужно было мотивированно прижаться к стене, заворачивая во двор пятиэтажки, чтобы «наружка», предположительно обитавшая в одной из припаркованных во дворе машин, не увидела его за бетонной плитой, которая вертикально стояла слева от подъезда. В то же время сторонний наблюдатель, случись он в четвертом часу ночи, не должен был испытать подозрения при виде крадущегося вдоль стены бугая. Пусть он испытает какое-нибудь другое чувство. Придерживаясь за стену, Ларькин на «подкашивающихся» ногах обогнул угол здания. Благополучно добрался до первого подъезда. Плита, правда, была украшена огромными дырами разного диаметра, но фигуру Ларькина она вполне могла заретушировать, особенно ночью. А кому какое дело до постороннего мужика, «на рогах» заползающего в первый подъезд, если твой клиент живет в четвертом и уже полночи спокойно спит?

Узнав, сколько снотворного запихал Ларькин в котлету, Лариса на прощанье отругала его, сказав, что положи он на 40% больше — и пёс от такого веса уже наверняка не очнулся бы. Но Виталий ведь не мог заранее знать, какого размера зверь ему встретится. Ко всеобщему благополучию, дворняжка оказалась живучей и темпераментной — когда капитан укладывал пса в его родную будку, тот уже пытался пошевелиться.

Замок на двери в подвал был типовой. Очень похожий на тот, который встретился Ларькину при выходе на крышу. Неудивительно, что к нему подошла та же самая отмычка. Набор отмычек брал в каждую поездку майор, а Виталий запасался электроникой. Этот замок капитан прикопал в куче мусора, пройдя примерно половину подвала — ему суждено было стать единственным следом ларькинского ночного похода. Выйдя из подвала в своём подъезде, он обнаружил третий замок — родной брат первых двух, — висящий на виду возле двери. Местное ЖЭУ, как видно, не отличалось богатым воображением. Виталий запер дверь и тихо поднялся по лестнице. Дверь квартиры была не заперта и открывалась бесшумно, а в том, что контрольные датчики на ней отсутствуют, они с Борисовым убедились перед выходом. Лестничная площадка и квартира напротив тоже были «чистыми». Самоволку можно было считать благополучно завершившейся. Коридор тускло освещался горевшей в ванной лампочкой. Никого не увидев, Виталий на секунду отвлекся, запирая дверь, а повернувшись... не то чтобы вздрогнул, но слегка оторопел, встретившись взглядом с майором. Борисов стоял в двух шагах от него и смотрел вопросительно, интересуясь результатами похода.

Москва. 4 апреля 1999 года. 2.10.

Илья Большаков сидел за пультом «Вампира» и лениво наблюдал за несколькими экранами. На одном из них струилась змейка записанных при помощи осциллографа звуковых колебаний, на другом —мелькали, появляясь и исчезая, тексты на русском и английском языках; на третьем светились рамки окон и значки машинных кодов. В принципе эти экраны должны были стоять на трёх разных рабочих местах, а выполняемые Большаковым действия можно было делать и по очереди. Но такой уж у него был стиль работы —понемножку того, понемножку этого... Чтобы не переключаться постоянно с одной программы на другую или с одного режима на другой, Илья с помощью Ахмерова сконструировал себе такое рабочее место, которое отвечало особенностям его творческой натуры. Помимо трех компьютерных мониторов здесь же было установлено несколько мониторов, дублирующих те, что стояли в «сторожке». При необходимости ГРАС мог охраняться одним-единственным человеком. Чаще всего —так уж жизнь сложилась —этим человеком оказывался Илья.

Но сейчас он не столько охранял штаб, сколько занимался отлаживанием компьютерной программы, позволявшей ему записывать голосами других людей сочиненные им самим диалоги. В компьютер были заложены несколько десятков записей разговоров Борисова, Ларькина, Ахмерова и самого Ильи. Программа обработала и изучила тембры и частоты голосов, и теперь Большаков мог заставить электронных Ренатов и Виталиев произносить такие слова и фразы, которых обладатели голосов не только не произносили, но о которых и не додумались бы. Дело было, в общем, немудрящее, такие программы появились уже несколько лет назад. Всё, что делал Илья, — доводил до ума дебильную зарубежную программу так, чтобы она правильно расставляла ударения во всех словах и чтобы работать с ней было удобно лично ему. Во время работы он пару раз вожделенно посмотрел на стоявшую неподалеку бутылку своего любимого темного «Толстяка», которым решил вознаградить себя за труды.

Вскоре первый этап был закончен. Илья, не вставая, дотянулся до бутылки, откупорил её, наполнил специально предназначенную для таких целей красивую хрустальную кружку и, по-кошачьи блаженно жмурясь, отхлебнул пивка. Ублажив себя таким образом, он потянулся к клавиатуре и некоторое время развлекался, заставляя машину рассказывать похабнейшие анекдоты голосом Ларькина, прочитать отрывок из «Дианетики» голосом Рената, а также исполнить несколько стихов Ахматовой голосом майора. Некоторые номера этого концерта Большакову так понравились, что бункер огласился его ядовитым смехом.

Он прикончил одну бутылку «Толстяка» и поставил на виду вторую, разрешив себе непременно расправиться с ней сразу после окончания работы. Затем Большаков начал собственно работу — поглядывая в лежавшие перед ним бумажки и книжки, он быстро набрал и записал полдесятка диалогов с участием Борисова, Ларькина и себя самого. После этого старлей включил маленький микрофон, встал и начал записывать звуки двигающегося стула, падающей на стол авторучки, шаги и тому подобное. Засим он вернулся в кресло и принялся расставлять эти звуки в сочиненных диалогах, аккуратным движением мыши удлиняя или, наоборот, сокращая паузы между фразами и звуками, регулируя громкость и тембр.

Большаков уже отшлифовал три из намеченных на сегодня пяти кусочков никогда не существовавшей акустической реальности, когда краем глаза заметил движение на одном из охранных мониторов. Он присмотрелся: по дорожке из прессованной гранитной крошки к особняку двигался прапорщик Ахмеров с большой сумкой в руке. Не отрывая взгляда от экранов, Илья нажал одну из многочисленных кнопок на охранном пульте и продолжил свои труды. Минут через десять в коридоре послышались, приближаясь, звуки музыки, защелкал цифровой замок, дверь открылась и в «бункер» вошел, пританцовывая, Ренат.

Подражая моде, бытовавшей некогда у американских негров, он придерживал на плече огромный неуклюжий магнитофон, изрыгавший ритмичные звуки. Пел любимый Ахмеровым Coolio. Ренат, продолжая танцевать, захлопнул ногой дверь и направился к столику возле большаковского кресла. Он добавил к стоявшей там бутылке ещё две, вынув их из принесенного полиэтиленового пакета. Звякнувший пакет он пристроил у стены и в танце сделал широкий полукруг по комнате вокруг «Вампира».

Большаков следил за ним с иронией. Дождавшись, когда мелодия закончится, он спросил:

— У тебя от этого рэпа не болит?..

— Что — не болит? — не понял Ренат.

— Рэпа, — повторил Илья и для ясности постучал пальцем по голове.

— А-а... Да нет, мне нравится! Хорошая музыка, — улыбнулся прапорщик, убавив звук.

—Дорогой мичман, у меня есть для вас запись покруче... —таинственным голосом сказал Большаков и заставил компьютер воспроизвести голосом Ахмерова отрывок из «Дианетики». Ренат внимательно выслушал эту небольшую лекцию и сказал очень серьезно:

— О чем речь, более-менее ясно... Я только не понял, кто этот мужик е таким неприятным голосом.

Он снял с плеча магнитофон, поставил его на пол, вернулся к столику и, открыв одну из принесенных бутылок, угостился.

— Как твоя Зина?

— А-атлищщна! — гордо сказал Ахмеров.

— А Любочка?

— Ощщень хорошшо!

—А Катенька?

— Щщудесна!

— Блин, как ты умудряешься?

—Замещщательна!

— Слушай, так что мы будем делать с телекамерой?

Ренат совсем выключил магнитофон, но продолжал двигаться по комнате в некоем подобии танца, просто выделываясь от избытка жизненных сил.

— Какой? Которую нам на бисетку присобащщили? А какие проблемы?

— Мы можем как-то незаметно её нейтрализовать? Для этого надо на неё дать ложное изображение — не фотографию же перед ней ставить...

— Надо снять с неё изображение, выбрать нужный кусощщек и дать его в записи на передащщик. Только есть одна сложность — на камере стоят электронные щщасы, и на каждом кадре есть щщисло, щщасы, минуты, секунды... Ты сумеешь их заменить?

— Думаю, да. Правда, надо будет одновременно снимать показания таймера с этой камеры и накладывать их на новое изображение. Так ты сможешь незаметно подключиться к телекамере, не прерывая передачи?

— Ка-нещщна! Это ощщень просто технищщески. Берем проводощщек с иголощщкой, втыкаем её в их проводощщек возле камеры и присоединяем ма-аленький приборщщик — проверяем надёжность контакта. Вторую иголощщку втыкаем возле передащщика. Соединяем иголощщки своим проводощщком. То же самое делаем со вторым проводощщком.

— Я понял...

— Разрезаем их проводощщки! Ток пока что, временно, идет по нашим проводощщкам с иголочками. А мы в это время, спокойно, вставляем между их проводощщками...

— ...свой ма-аленькйй приборщщик...

— Нет! Не угадал! Мы им вставляем свой ба-альшой прибор!

— Вот скотина...

— ...Например, твой «Вампир».

— Ну, спасибо за разъяснение. А как же ты незаметно подберешься к их проводкам? Крыша беседки-то видна из-за кустов даже летом. А?

Ренат задумался так, что даже остановился, перестав приплясывать.

— В крыше дырку проделаю, —решил он. —Изнутри буду работать.

— Незаметно пилить, да? Потихоньку так сверлить рядом с микрофоном?

— Придется устроить небольшой ремонт беседки. А что, нельзя?

Вернувшись 1 апреля из аэропорта, они обвешались аппаратурой и потихоньку обследовали все здание штаба, не полагаясь на постоянно работавшие электронные средства охраны. Друзья обнаружили четыре внезапно появившихся прибора электронной слежки, из которых один был установлен в кабинете Борисова, а три — в беседке в садике перед зданием. Очевидно, люди, посетившие их дом за те два часа, когда он пустовал, не были прущими напролом через охранные системы «кабанами», а имели задачу остаться незамеченными. С этой задачей неизвестные справились довольно хорошо — ни одна из пяти телекамер, установленных вокруг здания, их не зафиксировала. Однако проникнуть в здание утренние гости не решились — видимо, у них были свои «приборщщики», указавшие им, что сделать это, не оставив следов, у них никак не получится. Два микрофона в беседке — внутренний и сверхчуткий внешний грасовцы нашли быстро. «Жучок» в кабинете Борисова Ренат обнаружил с большим трудом через три часа поисков.

Для оправдания в глазах окружающей общественности он использовал малярную люльку и сделал вид, что подновляет потрескавшуюся кое-где на тыльной части здания штукатурку. В одном месте оконная рама в кабинете Борисова была-просверлена насквозь тонким сверлом. В отверстие забили стерженек, на конце которого, очевидно, находился маленький микрофон. Ренат с удивлением и досадой обнаружил, что его локатор не замечает наличия жучка изнутри кабинета — подслушивающее средство практически не излучало электромагнитных волн и почти не содержало металлов. С внешней стороны окна от него наверх шел тончайший провод, похожий на приклеенную к раме паутинку. На лепном козырьке над окном —архитектурные излишества давно ушедших веков — был прикреплен передатчик, посылавший излучение тонким направленным лучом на крышу стоявшего неподалеку высотного здания. Взглянув туда, Ахмеров удивился второй раз — и гораздо больше, чем в первый. Он хорошо знал расположенный там казавшийся маленьким матовый шарик. Это был ретранслятор Федеральной Службы Безопасности.

Записка майора Борисова. Шифрованный файл OUSNECH 4.doc

Так вот, значит, где собака зарыта. Вот как оно было дело. Всё куда проще и, разом, куда сложнее, чем то, что всегда представлялось профессиональным историкам. Значит, наши новые знакомые —условимся называть эту организацию на принятый у её членов манер: просто Братством... Так вот, выходит, что родословная у наших новых знакомых из Братства куда разветвленнее и уходит куда глубже в прошлое, чем мне казалось раньше.

Итак, что мы имеем. Мы имеем тайную организацию, созданную именно как тайная организация с целью осуществления контроля за властными структурами Государства Российского (и не только Государства Российского), и основной задачей этого контроля является воплощение в жизнь совершенно безумной идеи — идеи всемирного господства России как Богом и Судьбой избранного государства. Такой идеологии и способа организации работы я ещё не встречал.

Исходная идея, конечно, не нова. Весь XVI и весь XVII век стоял на том, что Москва—третий Рим. а четвертому не бывать. Что русский царь — единственный православный государь после падения Византии, и, следовательно, единственный законный наместник Бога на земле. Что власть его лишь временно ограничена современными границами Русского царства, коим к тому же постоянно угрожают иноверцы — и магометане, и «немцы», которые ещё хуже магометан, поскольку извратили истинную веру. Ведь в XVI—XVII веках даже изучение иностранных языков рассматривалось на Руси как преступление противу истинной веры, поскольку единственный боговдохновенный язык есть язык церковнославянский, и даже греческий, и тот под подозрением, а уж латинский — от диавола несомненно. Не говоря о языках восточных.

Тяга к изоляционизму всегда уживалась с территориальной экспансией. Если экспансия проходила успешно — как в случае с Казанским и Астраханским ханствами, — в этом усматривался перст Божий и доказательство того, что русскому царю и в самом деле все подвластно. Если всё начинало идти вкривь и вкось — как в начале XVII века, —то поднимался эсхатологический миф о Войне Конца Света. Чаши весов в Москве колебались, и стало ясно, что если не прийти сейчас на помощь своим, православным, то «чертовы ляхи» снова возьмут верх —и Святая Русь опять будет брошена к ногам неверных. Этим и было вызвано и всенародное воодушевление, с которым формировалось ополчение Минина и Пожарского, непослушание «воровских казаков» князю Трубецкому. Так что ни Пётр, ни те, кто чуть позже его именем и волею его призрака создавали это самое Братство, ничего особо нового не выдумали. Кроме одного.

Кроме того, что государственная идея переплелась у них с идеей национальной. Потому что Пётру, по большому счету, до пятого пункта никакого дела не было. Он поднимал Россию, а не русских. Более того, иногда он поднимал её вопреки воле этих самых русских, ломая их и заставляя идти в общей упряжке с иноземцами и иноверцами. И эта идея —идея русского царя как властителя не только единственного на свете, а потому Богоизбранного Православного Государства, но и наделенного особой миссией, единственного в мире, уникального во всех отношениях русского народа — выдаёт время создания и самого апокрифа (в котором, по сути, ничего особо тайного-то и нет, публиковался он на Западе неоднократно, да и у нас в 1980-е годы вдруг ни с того ни с сего проснулся к нему интерес), и вот этих, тайных к нему дополнений. Не раньше второй половины XVIII века. Причем само завещание скорее всего действительно родилось не у нас, а где-то в центральной Европе (Австрия? Пруссия?). А вот дополнения и инструкции —это уже дело сугубо домашнее.

Дополнения первого уровня: насчёт особой роли русского народа, народа-богоносца, волею Провидения живущего в богатейшей, обильнейшей стране, расположенной не на Востоке и не на Западе, а как раз на проведенной Всевышним грани между вырождающимся потихоньку Западом и закосневшим в варварстве Востоком. Между западным техническим гением и бездонными кладезями восточных ресурсов. Между западной высокой наукой и восточной тайной мудростью. И, в силу своего центрального положения, а также в силу уникальности духовного склада, сей народ непременно должен всё это использовать себе на благо и на процветание России, географическое положение которой — ещё один знак свыше, равный прямому повелению, разделяй и властвуй. И инструкции, первого же уровня: как и в каких конкретных ситуациях должно идею эту проводить в жизнь. Базовая идейка, конечно, яйца выеденного не стоит, хотя политику на ней делать можно — и довольно большую политику. И политическими структурами, а также народными массами манипулировать тоже. И ещё как манипулировать.

И примеров такой манипуляции —тьма. Ибо нет, наверное, на земле народа, который не считал бы себя и народом-богоносцем, и центром мироздания, счастливо (или несчастливо) оказавшимся на грани меж двух больших культур. Ну, взять хотя бы для примера ненавистных ляхов. Разве польский народ —не народ-богоносец? Католичнейший народ во всей Европе — если послушать, конечно, самих поляков. Оплот истинной веры на диком Востоке Европы. Да и то — в какой ещё стране было возможно, чтобы при коммунистическом режиме треть членов партии официально числилась верующими католиками и ревностными прихожанами? А в Польше именно так и было. А извечный польский гонор насчёт растоптанной и поруганной врагами (немцами и русскими по преимуществу, а за немцами и русскими, понятное дело, стоят евреи) Польши, взывающей к отмщению и воссозданию в границах XVII века — от моря до моря. И ешчо Полска не сгинела. Это раз. И два: разве Польша — не мостик между Востоком и Западом? К западу от неё культурная, хоть и нелюбимая Германия, и кто скажет, что Германия не есть Европа? А к востоку плещется бескрайнее славянско-мордовско-татарское море, то есть Азия. И сами поляки, с одной стороны, форпост Европы в славянском мире, с европейскими дворянско-шляхетскими традициями, с французскими и шведскими королями на престоле, с давней исторической близостью с французами на почве общей нелюбви к чванливым и жадным германцам; а с другой стороны —-в них бьется всё та же загадочная славянская душа, разве что изрядно вышколенная и дисциплинированная строгой католической догматикой. Но религиозный экстаз, скажем, в культе черной Богоматери Ченстоховской, здесь чисто славянский. Итак, поляки — народ-богоносец и мостик между Востоком и Западом.

Идем дальше. Дальше у нас немцы. С их точки зрения, они — ярко выраженный народ-богоносец. Терпеливый и трудолюбивый немецкий Михель, который привык трудом своим возносить молитву Всевышнему, который набожен и тверд в отеческих заветах, у которого развратная, провонявшая деньгами городская —жидовская — культура вызывает в лучшем случае тяжелый безрадостный вздох: кто ближе к Богу, чем он? Немцы — избранная Богом нация, народ музыкантов, философов и поэтов. И в этом они —тоже уникальны, в этом они — не чета своим соседям, они —мостик между Востоком и Западом. Как так? А вот так. ещё в начале XIX века Германия воспринималась, ну, например, французами, как медвежий угол, как самое что ни на есть европейское захолустье, где зимой катаются на санях, где ходят друг к другу в гости из одного игрушечного княжества в другое, такое же игрушечное. Да и сами немцы считали, что они живут на самой окраине Европы, потому что на восток от них уже Польша, а за ней —Россия. И неужто кто- то всерьез будет считать Польшу Европой? Итак, немецкий народ – народ-богоносец и, одновременно, мостик между Востоком и Западом.

А испанцы? Разве можно представить себе народ и страну, которые более ревностно блюли бы католическую веру, чем испанцы. Христианнейший монарх — вот исконный титул испанского короля. А имена городов, основанных испанцами в Новом Свете —Санта-Крус (Святой Крест), Санта-Фе (Огнь Святой), Сантьяго (Святой Иаков) и так далее? А собственные испанские имена, особенно женские? Только испанец в состоянии назвать дочку, родившуюся в день Св. Зачатия просто и без затей — Консепсьон, то есть именно Зачатие. А сокращенно будет — Конча.

Это во-первых.

А во-вторых, разве Испания — не мостик между Востоком и Западом? Нация, которая в XVI—XVII веках владела половиной Европы, да что там, половиной мира. Христианнейшая из европейских наций, но — посмотрите только на испанские народные костюмы, на испанскую архитектуру, послушайте испанскую музыку и испанскую манеру пения. Четыреста лет Реконкисты, медленного и упорного отвоевывания родной страны у оккупировавших её в незапамятные времена арабов и мавров даром не прошли. Испанцы, утвердившись в своих горных королевствах, щитом стояли на пути у арабов, не давая им пробиться дальше в Европу (ничего не напоминает?). И за долгие века Реконкисты сумели понять Восток не хуже, чем поняли Запад. Причём не дикий монголо-татарский Восток, но Восток арабский, Восток высочайшей культуры, через которую в Европу вернулись утраченные было сокровища культуры древнегреческой и . древнеримской. Так кто после этого испанцы, как не избранный Всевышним народ-богоносец, как не уникальный мостик между Востоком и Западом?

А итальянцы? А норвежцы? А финны? А болгары? А турки? А грузины? Армяне? Татары? Венгры? Да нет, ещё раз говорю, такого народа на матушке-земле, который не мнил бы себя пупом творения. И только ленивый за последние два века не эксплуатировал этой всеобщей тяги к самолюбованию.

Ладно, хватит на сегодня. Дальнейшие соображения в следующем файле.

Оренбург. 4 апреля 1999 года. 4.02.

Они общались большей частью на бумаге, сидя на кухне при свете маленького фонарика.

Ларькин: Побеседовал, почитал. Освежил институтские знания, а кое-что было новым. Дело ясное, что дело темное. Судя по описанию Свитальской, этот лишай не похож ни на один из известных видов. Точнее, похож-то он на многие, но в целом по гистопатологии и по локализации не совпадает ни с одним.

Борисов: Полегче с терминами, я же не медик. Это что, новый лишай? Помнится, я подростком, если случайно обзаводился где-нибудь на руке таким пятнышком, начинал втирать пепел сигареты и очень легко вылечивался.

Ларькин: Ваше заболевание в научной литературе вообще называется не лишай, а микроспория. А в народе называют лишаем чаще всего именно его, потому что оно очень распространено. От собаки или кошки можно запросто подцепить. Вообще, в бытовом общении люди чаще всего под лишаем подразумевают грибковое заболевание.

Борисов: А что же тогда в литературе называют лишаем?

Ларькин: В целом... если попонятнее... Как же это объяснить-то без терминов?.. Это слово больше относится к гистопатологии... ну, к проявлениям болезни, к тем изменениям, которые происходят в организме, а не к возбудителю заболевания. Если попытаться обобщить, лишаем могут назвать пузырьковые и иные высыпания, любого цвета пятна на коже, с отслоением чешуек и без, иногда с обламыванием волос, узелковые образования... в общем разные вещи.

Борисов: Причины?

Ларькин: Причиной образования лишая может быть вирус, грибок, наследственное заболевание. А про некоторые, например, про лишай красный плоский, пишут так: «Существует несколько гипотез: генетическая, вирусная, неврогенная». Это не единственный случай, когда этиология лишая неизвестна.

Борисов: Я правильно понял, что причина возникновения многих лишаев всё-таки установлена?

(Ларькин кивает утвердительно.)

Борисов: Это может быть вирус, грибок или генетическое заболевание? То есть лишаи можно поделить на три группы?

(Ларькин отрицательно качает головой.)

Ларькин: Не всё так просто. Есть ещё и смешанные этиологии, когда работает генетическая предрасположенность плюс вирус или грибок. Есть ещё нейродермит — своеобразный невроз кожи в ответ на действие аллергенов экзо- и эндогенного происхождения. В любом случае, даже если исключить неврогенные факторы —хотя, по-моему, этого делать нельзя, —групп должно быть пять. Ведь есть ещё невыясненные этиологии.

Слово «невыясненные» Ларькин подчеркнул два раза.

Борисов: Так к какой же группе относится наш лишай? Назовем его «лишай Ларькина».

Написав это, Борисов некоторое время любовался на скисшую от отвращения физиономию капитана, потом черкнул ещё пару слов.

Борисов: К последней, конечно?

Ларькин (кивая): Пока да. Только давайте лучше называть его «лишай Тэна».

Борисов: Так на какие именно заболевания он похож?

Ларькин: По разным признакам —почти на все. Шеф, этих лишаев я насчитал около пятнадцати, я мог бы перечислить и описать все, но я просто не хочу вам, как говорит Илюша...

(Борисов вспоминает: «засирать винчестер» и кивает головой.)

Ларькин: Кроме того, учтите, что я этого чертова лишая не видел и опираюсь только на описание Свитальской. Из вирусных заболеваний он больше всего похож на лишай простой: по гисто... (зачеркивает) то есть по внешнему виду, а также по локализации. Вот только болеют этим лишаем чаще всего дети.

Из грибковых он напоминает все ту же микроспорию. Обломанные волосы, очаг с четкими очертаниями. Правда, Лариса говорит, что волосы не просто обломаны, а частично выпали. А если не зацикливаться на лишаях, то есть ещё так называемая гнездная плешивость, или алопеция круговидная. Вот уж на что действительно похоже. Если не считать, что мелкоочаговая форма, которая держалась у Тэна около года, встречается также чаще у детей. Что же касается не выпавших, а обломанных волос, то это при алопеции бывает.

Борисов: А какова её причина?

Ларькин: Причина неизвестна. Предполагается инфекция (вирус?).

Борисов: Это что, в литературе так написано?

Ларькин: Да, это у них написано — «вирус» с вопросительным знаком. Прослеживаются ещё генетические факторы, имеют значение гормональные нарушения и психические травмы. Но обычно гнездная плешивость приводит к более сильному облысению. У Тэна было маленькое бело-розовое пятнышко чуть пониже затылка, и оно не распространялось. Но и не проходило. Может, это всё-таки не алопеция. Свитальская исходила из предположения, что это грибок, микроспория —и, не обнаружив активных спор, успокоилась. Может, и зря, если это вирус. Хотя не исключено, что у Тэна было генетическое заболевание — по крайней мере, нельзя исключать наследственную предрасположенность. У некоторых лишаев прослеживается связь с нервными заболеваниями. У корейца лишай и психоз развивались в течение одного года, параллельно...

Тут Виталий отложил листок и оцепенело уставился куда-то в пространство за спиной майора. Борисов на всякий случай обернулся и ничего не обнаружил. Тогда он прочитал написанное и тоже задумался. Рука Ларькина вывела то, что он не успел ещё мысленно сказать себе — что психическое заболевание Тэна было не просто одним из факторов, повлиявших на его предрасположенность к вирусной инфекции. Связь между психозом и лишаем, возможно, была непосредственной... и обратной.

«Ну, это ещё надо доказать», —беззвучно сказал Борисов, отвечая на эту мысль, одновременно пришедшую им в голову. Ему хотелось закурить. Хоть он и решил потерпеть до утра, выдержать оказалось нелегко. Переписка возобновилась.

Ларькин: Шеф, я уверен, это новое заболевание. Найти бы этого Тэна. Мне бы хоть пару больных обследовать, анализы сделать, энцефалограмму.

Борисов: Где я тебе возьму больных?

Ларькин: Такие данные обычно хранятся в кожно-венерологическом диспансере.

Борисов мрачно покачал головой. Час от часу не легче. То психушка, то это...

Борисов: Что ж, дождемся утра, позвоним дежурному, узнаем телефон и домашний адрес главврача и поищем.

«Опять же, воскресенье, никому не помешаем», — проговорил он губами. Подразумевалось, что мешать никто не будет им.

«Кроме главврача», —ответил, улыбаясь, Ларькин.

Договориться с главврачом кожно-венерологического диспансера Ольгой Валентиновной Белозеровой оказалось не так-то просто. Вначале в ФСБ долго —минут десять — искали её домашний адрес, затем больше получаса — Борисов звонил каждые десять минут —никто не брал трубку. Потом её не хотели звать к телефону. Да и сама Ольга Валентиновна долго не могла понять, что от неё требуется.

— Ну и дура, — сказал майор, вешая трубку и Отдуваясь, затем отвел душу семиэтажным ругательством. — Наконец-то договорился. Пошли, через полчаса она будет нас ждать возле диспансера. Только чует мое сердце, ждать скорее всего будем мы её. Опоздает, сучка.

Борисов оказался прав в том, что Белозерова действительно опоздала. Но он слегка ошибся в другом — едва они успели подойти к зданию больницы, как им сразу же стало не до главврача. На снегу возле центрального входа виднелись какие-то черные едва успевшие покрыться ледком лужи, застекленная дверь здания была разбита, на белой стене над ней отчетливо виднелся налёт копоти.

— Шеф, а ведь тут был пожар, —сказал Ларькин. — Совсем недавно.

— Ночью, — кивнул Борисов и ускоренным шагом направился к двери.

По словам сторожихи, толстой пожилой тетки, обвязанной по окружности несколькими пуховыми платками, она заметила поджигателя, ещё когда он возился в регистратуре, но задерживать «побоялася, знаете, какие сейчас бандюги, вооруженные. Я сразу спряталася и побежала звонить в милицию». Ларькина очень интересовало, как же это она сумела спрятать такие объёмы, но спрашивать он не стал. Борисова же интересовали только дальнейшие события. Судя по тому, как «полыхнуло», взломщик поджег картотеку, облив её бензином. Парень убежал, но вскоре его или кого-то очень похожего привозила милиция. Поймали по дороге. Происходило все это в три часа с минутами. Виталий вспомнил встречу с Ларисой и подумал, что прошедшей ночью, похоже, в Оренбурге вообще мало кто спал. Грасовцы посмотрели на останки регистратуры. Пожарные приехали достаточно быстро, чтобы не дать пламени распространиться, но слишком поздно, чтобы можно было спасти картотеку. Мелкий пепел плавал в огромных лужах среди груд черных угольков, стены и потолок были черны от копоти. Офицеры пошли к выходу на улицу и в дверях встретились с круглолицей дамой в норковой шубе. Глаза её, которые не отрывались от разгромленного вестибюля, были тоже круглыми. Это была, несомненно, главный врач кожно-венерологического диспансера Ольга Валентиновна Белозерова.

Содержание текстового файла DOC1 .DOC

1. ВСТАВАЙТЕ, ЛЮДИ РУССКИЕ!

Идёт убийство русского народа в полном смысле этого слова, убийство физическое.

Русский народ лишили средств к существованию — на те унизительные гроши, которые с многомесячными задержками нам выдают предприятия и учреждения, существовать невозможно. Лишили лекарств —они недоступны по цене большинству людей. Люди лишены права на жизнь.

Русский народ развращают, насаждая ему бандитские законы и образ жизни, бандитскую культуру и психологию, заставляя убивать друг друга. На улицах городов уже давно начался беспредел —человека могут убить просто так, чтобы снять с него новые ботинки, а то и для забавы. Преступность перестала быть наказуемой, она стала даже поощряемой. Уже одно то, что пять лет учебы в университете не засчитываются в трудовой стаж, а тот же срок отсидки в тюрьме идет в зачёт, с головой выдает тех, кто руководит страной. Последнее десятилетие XX века Россия находится во власти воров и бандитов. На этот путь России помогли стать западные «друзья».

Чем помешал великий народ западному обществу — обществу торгашей и жуликов? Тем, что генетически не склонен к торгашеству, глубоко, по сути своей духовен. Тем, что русская культура, в отличие от западной, роботизированной, — антимеханистична, она мешает торгашам и масонам превратить весь мир в управляемых роботов.

Спасем Россию —страну великой внутренней воли, где улыбаются без лицемерия, где опорой нравственности всегда была вера в Бога и собственная совесть!

2. ПРАВИТЕЛИ РОССИИ

Правители России живут в выдуманном мире, в Зазеркалье. Но это не фантазии идеалистов-созидателей. Это мир, построенный по законам самооправдания, это бредовые конструкции предателей и разрушителей Родины. Россией правят подонки.

Начав с демагогических обещаний о райской жизни при капитализме, они встали на путь предательства и обмана, сделали последнюю гнусность, которую только можно было придумать: они внушили русскому народу неверие в себя, в собственные силы, поселили в душах людей страх и отчаяние. Они развалили общественную систему и государство, внушив огромным массам людей: «Каждый сам за себя. Спасайся, кто может!»

С Россией произошло то, что должно было произойти со страной, если такую команду получают миллионы чиновников на всех уровнях. Страна перестает существовать, превращаясь в банду воров, единственная забота которых —побыстрее сбыть с рук награбленное и скрыться от возмездия.

«Перестройка» и развал Советского Союза, как особой формы существования России, развал государства и армии, уничтожение науки и культуры —это тяжелейшие преступления против русских, армян, молдаван, таджиков и других народов. В истории человечества вряд ли было нечто сопоставимое по масштабам с этим чудовищным предательством, совершенным правителями по отношению к своему народу.

Оренбург. 4 апреля 1999 года. 11.18.

— Ну и дура, — повторил уничтожающе Борисов, глядя на закопченную стену регистратуры. — Как такие... дамы становятся главврачами?

— По блату, как ещё, — пожал плечами капитан. — И вроде не притворяется.

—Лучше бы она притворялась. Тогда б мы её раскололи. А так информация нулевая и перспективы никакой. Работает недавно, ни черта не знает ни о больных, ни о врачах, ни о болезнях. Золота на себя навешала...

— У неё другая специализация.

— Это заметно. Точно они ударили —тут было достаточно уничтожить документы, и мы забуксовали. Нет, мы недооценили противника. Они нас по-прежнему опережают.

— Интересно, кто же эти «они»?

— Мне самому интересно. Остается потрясти эту шестёрку —исполнителя. Шансов почти никаких, но отработать поджигателя надо. У него, поди, легенда уже готова.

— Да, хотел скрыть от мировой общественности трипперок.

— Я ему дам трипперок... до самой смерти врать отучится. Ну что, звонить Мозговому? Или сами найдем это отделение? —спросил Борисов.

— Если он честно работает на нас, обойти его — значит обидеть недоверием, —задумчиво ответил Ларькин. — Но это только один аргумент «за», может быть, не самый весомый. Они и не такие обиды от нашей конторы терпели, воспримут как должное. Другой аргумент важнее — через него договориться с ментами будет всё-таки проще.

— Аргумент «против» один. Если он работает против нас, он может попытаться заткнуть рот свидетелю раньше, чем мы до него доберемся.

— Его можно лишить этой возможности. Дойдем до отделения раньше его.

— Вообще-то, все эти рассуждения имеют смысл, только если Мозговой ещё не знает о том, что тут произошло.

Мозговой не знал и был не совсем готов к такому повороту событий. Судя по голосу, интонациям и затруднениям в склонении прилагательных, вот уж кто вчера выпил безо всякого притворства. Да и сегодня к половине двенадцатого утра успел хорошенько опохмелиться. Тем не менее он сумел, довольно внятно объяснить Борисову, где находится отделение милиции, куда скорее всего отвезли поджигателя. Сам Мозговой обещал созвониться с отделением и немедленно прибыть.

— То ли они пользуются нашими приемчиками, то ли капитан действительно ни при чём, — проворчал Борисов, спускаясь по ступенькам с широкого крыльца диспансера. В любом случае, если нам повезет и этот пацан ещё жив, надо его расколоть сходу и полностью, чтобы потом им уже не было особого смысла его «мочить».

Ларькин остановился на крыльце.

— У нас ведь нет времени заезжать домой?

— Нет.

— Тогда я сейчас, — капитан бегом вернулся в больницу и через две минуты появился с полиэтиленовой сумкой, в которой лежало что-то, завернутое в белый докторский халат. Борисов заглянул в сумку, одобрительно кивнул, и они пустились бегом, насколько это позволяли скользкие тротуары.

...В отделении их ждали и подтвердили, что, действительно, в четвертом часу ночи был задержан гражданин Дураков Александр Петрович, 1977 года рождения.

Документов при нём не оказалось, но личность уже установлена. Безработный, по специальности киномеханик. Свое участие в совершении поджога отрицает. Взяли его потому, что, подъезжая к месту, увидели бегущим по улице в противоположную сторону. Говорит, что торопился домой со свидания. Только врет он всё. Патрульные сразу почувствовали от него запах бензина и доставили в отделение.

Борисова и Ларькина проводили в неуютный грязный кабинет, куда через пару минут был доставлен задержанный. Это был невысокий круглолицый парень с короткой стрижкой, притворно-наглой ухмылкой и затравленным взглядом синих детских глаз.

Борисов решил пока не называть свое место работы и начал разговор с вопроса.

— Так это вы подожгли картотеку кожно-венерологического диспансера, —спросил он голосом, лишенным какой бы то ни было, в том числе вопросительной, интонации.

Парень презрительно скривил губы.

— Ничего я не поджигал. Не шейте мне чужих дел.

Высокомерное выражение его не лишенного интеллигентности лица не шло ни в какое сравнение с той убийственно пренебрежительной гримасой, которая отпечаталась на лице Ларькина. Капитан даже не считал нужным скрывать свое презрение и разочарование при виде такого «улова».

В коридоре послышались нетвердые шаги, дверь кабинета открылась, и на пороге появился капитан Мозговой. Всё лицо его, включая нос, было залито здоровым румянцем. Впрочем, держался он прямо, и взор его был ясен. ■

—Ну что, сознался? — спросил он, по-хозяйски проходя в кабинет.

Борисов счел возможным промолчать, тем более что Дураков сам ответил на вопрос опера.

— Мне не в чем сознаваться. Я ничего не сделал. И вы не имеете права меня здесь держать.

— Не в чем? А кто ты такой? Фамилия?

— Говорил я уже...

— Так коль не в чем больше сознаваться, я ещё сто раз спрошу: фамилия, имя, отчество? Быстро!

— Дураков, —с неудовольствием сказал парень. — Александр Петрович.

— Брешешь?! Брешет? — повернулся Мозговой к майору.

Тот отрицательно покачал головой. Мозговой с чувством плюнул в угол кабинета.

—Тьфу, какая ж х...вая фамилия, —проговорил он и добавил с гордостью: — То ли дело моя — Мозговой. Так на х...я ж ты, Александр Петрович, поджёг диспансер?

— Не поджигал я ничего. И вы не имеете права меня оскорблять. Вы за это ответите.

— Та я ж не оскорбляю, я сочувствую. Так не поджигал? — Мозговой осторожно принюхивался к Дуракову, стараясь одновременно не дышать на задержанного.

— Не поджигал.

—Да от тебя ж бензином несет, как из канистры!

— А я токсикоман. Первый раз попробовал. Всё равно не имеете права.

— Ой, хлопец, всё равно ты расколешься. Ты хоть знаешь, откуда это следователи? —У Мозгового хватило ума взглядом спросить разрешения у Борисова, и тот кивнул. —Из Фэ-Эс-Бэ, понял!!! Специально для дураковых поясняю: Федеральная Служба Безопасности. Это контрразведка, сопляк, на кого ты голос поднял? Колись сразу, а то хуже будет!

Ларькин молча достал удостоверение и показал его. Что касается Борисова, то его место работы и звание отчетливо пропечатались на его лице. У безработного киномеханика побледнела верхняя половина лица. Взгляд стал как у затравленного зверя. Но демократия глубоко успела пустить свои корни в сознание народа.

— Всё равно не имеете права. Ничего я не поджигал. Не докажете.

Виталий поднялся и вышел из кабинета. Мозговой повернулся лицом к Борисову и ещё раз вопросительно взглянул на него. Кивни сейчас Борисов — и опер дал бы «под дых» упрямому Дуракову. Но Борисов покачал головой отрицательно и перевел взгляд на задержанного.

— Слушай, ты, правозащитник... —сказал он не слишком громко, но таким голосом, что у моментально протрезвевшего капитана у самого побежали мурашки по всему телу. Майор словно разбудил генетическую память много битого и гнутого эволюцией биологического вида, точнее, подвида человека, выжившего только потому, что он умел гнуться —и чувствовать, перед кем это надо делать. Это говорил не усталый после бессонной ночи и бесконечной нервотрепки пожилой мужчина, это говорил механизм огромной, очень жесткой и холодной машины, которая переедет десять, сто, тысячу таких дураковых — и не остановится, не поскользнется, даже не заметит. У Дуракова затряслись губы, а Мозговой так и застыл с чуть отведенной в сторону рукой.

— Слушай, ты, правозащитник... Сейчас тебе сделают один укол, и ты нам расскажешь всё. Всё расскажешь: и как поджигал, и что воровал, если когда-нибудь принимал участие в групповом изнасиловании, тоже расскажешь. Все свои грехи расскажешь, все мелкие пакости, о которых уже и думать забыл. Вспомнишь. Потому что будешь нам верить, как лучшим друзьям. Гораздо больше, чем своим паршивым друзьям, которые тебя подставили. Нам всё равно, ты нам и так всё расскажешь. Хотя нас интересует только, кто приказал тебе сжечь регистратуру кожвендиспансера. Нам наплевать на твою паршивую жизнь и на твои мелкие грешки, поэтому у тебя есть выбор: самому рассказать все, что нас интересует про поджог, или после укола рассказать всё, что интересует нас, и всё, что заинтересует капитана Мозгового. Ты ведь скажешь всё, что знаешь, не только о себе, но и о своих друзьях. Капитан, вам нужен такой агент?

— Всю жизнь мечтал, —выйдя из оцепенения, проговорил Мозговой.

Дверь отворилась, и в кабинет вошел Ларькин. Белый халат был ему маловат, и поэтому рукава рубашки, а затем и халата, он закатал до локтей, оголив свои могучие волосатые лапы. В одной руке у него позвякивала стальная ванночка со шприцем, в который была уже набрана какая-то бурая жидкость. Увидев это, Дураков зарыдал, из глаз его буквально брызнули слезы.

— Да что же я из-за какого-то куска теперь... всю жизнь... —истерически всхлипывая, говорил он задребезжавшим голосом. Но говорил уже не останавливаясь.

...Сжечь документы в регистратуре ему поручил знакомый шофер по фамилии Клипперт. Зачем и кому это надо, он объяснил невнятно, мол, один из его друзей таким образом сможет избежать неприятностей на работе. Со стороны такого грубого и тяжелого в общении человека, как Клипперт, любое объяснение уже выглядело как величайшая любезность. Хотя насчет «друзей» он, конечно, сильно сказал —друзей у него никогда не было.

Знакомых было много, но даже просто приятелей отродясь не водилось. Он просто использовал людей так, как ему было нужно, —вымогал у них что-нибудь по мелочи, пользуясь тем, что его ещё со школы боялась вся округа, или вступал в сделку. Дуракову он предложил за выполнение поручения тысячу рублей, и тот не вдавался в расспросы. Безработный киномеханик жил случайными заработками и, судя по всему, иногда подтыривал где что плохо лежит. Для него это были довольно большие и легкие деньги.

Когда задержанного увели, Мозговой частично подтвердил его рассказ. Он и сам, оказывается, немного знал Клипперта и отозвался о нём как о человеке пренеприятнейшем. Опер знал и автотранспортное хозяйство, где работал Череп —так с детства звали Клипперта за большой размер и характерную форму головы. В кабинетике был водопроводный кран, и глядя, как Ларькин выливает в раковину содержимое шприца, Мозговой позавидовал:

— Вам можно вот так на пушку брать, вам поверят. А я самого забитого алкаша не смогу «сывороткой правды» напугать. Скажет, не бреши. тебе не положено.

— А что за бурду ты туда набрал? —поинтересовался Борисов.

— Йод с водой размешал. У дежурного взял в аптечке, —Ларькин снял белый халат. —Хорошо, что в диспансере ещё есть многоразовые шприцы. Гораздо эффектнее получается.

По дороге Мозговой опять разговорился. Временами отвлекаясь, чтобы сказать Виталию, в какую сторону свернуть на очередном перекрестке, он рассуждал о том, какие бывают удачные (например, у него) и неудачные фамилии. К неудачным он относил не только фамилию Дураков, но и Клипперт, для убедительности переиначивая её то на Клитор, то на Триппер.

— Да брось ты, Алексей Алексеич, нормальная немецкая фамилия, —добродушно посмеиваясь, сказал Борисов. —Наверное, от слова «клиппер» —парусник.

Мозговой почувствовал, что майор ФСБ перешел на «ты» не из высокомерной фамильярности, а просто заговорил с ним на равных. Опер отчего-то вдруг очень зауважал себя.

— Если серьезно, то есть ещё «клиппе» —риф, подводная скала, — сказал он, подумав.

Ларькин в это время тоже размышлял о фамилиях. Тема, которую затронул Мозговой, привела его к мысли, что сочетание имен и фамилий —Лариса С-виталь-ская и Виталий Ларь-кин —дает почву для воображения. Для определенного рода фантазий. Впрочем, само поведение Свитальской давало достаточно ясно понять, что пожелай он только... Всё равно, мелочь, а приятно.

— Как же вы того Дуракова раскололи... —жужжал Мозговой. — Как через пустое место прошли.

— Да это мелочи, Алексеич, —тихо сказал Борисов, — Ты правильно сразу сказал, что он в любом случае расколется. Это было несложно сделать, потому что он хотел с самого начала все рассказать, но стеснялся. Мы ему просто дали повод и дальше уважать себя. Если его кто-нибудь спросит, почему он раскололся, он будет уверять, что ему и правда сделали укол —и через некоторое время даже сам в это поверит. Да только никто его не спросит. Кому он нужен. А вот с Черепом мы будем работать по-настоящему. Хотя, если честно, я не очень-то рассчитываю с ним познакомиться.

Клипперт жил в рабочем общежитии в том же Форштадте. Подгонять к самым дверям общаги милицейский «уазик» они не стали, пустили вперед Виталия на разведку. При виде его бабулька-вахтёрша решила проявить строгость, потребовала документы. Капитан оставил ей свой служебный паспорт, в котором он значился под фамилией Грибов. В разговоре выяснилось, что Клипперт ушел из общежития примерно час назад. Виталий всё-таки поднялся на его этаж — расспросить соседей, не знает ли кто; куда мог уйти его «кореш».

Роль «кореша» позволяла узнавать общие сведения о Клипперте только косвенным образом. Прямо можно было лишь спрашивать где он. Но и на этот вопрос Ларькин ответа не получил. Сосед по комнате, затюканный паренек по имени Севка, сказал, что Клипперт примерно в одиннадцать часов собрался и ушел. Да нет, вроде никто ему не звонил, никто ничего не передавал. Ушел налегке, куртку свою кожаную одел и умотал. Трезвый был. Наверное, выпить пошел. Воскресенье ведь.

Другие соседи высказывали предположение, что Клипперт на рыбалке. Но, если верить Севке, для этого он слишком поздно вышел, да и не ходят так рыбачить. Версия отпадала. Разговаривая с людьми, Виталий отметил про себя, что все называют Клипперта только по фамилии. Хотя у того, конечно, было имя — такое же, как у самого Ларькина. Согласившись, в конце концов, с Севкой, что тёзка пошел пить, Виталий вслух посетовал, что Клипперт, падла, его не дождался, кореш называется. Забрав у старушки подложный паспорт, он отправился к «уазику» —докладывать обстановку.

В машине его сообщение выслушали с выражением покорности судьбе. Мозговой поинтересовался, все ли вещи Черепа на месте. Виталий подтвердил, что тот ничего с собой не брал.

— Вполне может не вернуться. — скептически заметил Борисов.

— Ну что, ещё одного разыскивать будем? —спросил Мозговой, потянувшись за рацией.

— Пусть посмотрят на всякий случай на вокзале, в аэропорту. При обнаружении не выслеживать, а хватать и волочь к нам. А тебе, Виталик, обратно к своей старушке. Обаяй её или на лапу сунь, но сиди на входе и Черепа добудь. Если он, конечно, появится.

Они прождали так около часа: Виталий —распивая чай со старушкой, майор с опером — в милицейской машине. Мозговой как раз начал очередную байку, как вдруг проснулась рация.

— Одиннадцатый слушает, — сказал Мозговой.

— Одиннадцатый? —раздался голос дежурного. — Алексеич, ты Черепом интересовался?

— Ну?!

— Прижмурился твой Череп, возле вокзала, в двух кварталах...

— Мать честная, ну что за город стал, на ходу подметки рвут, —проговорил опер и стал уточнять место происшествия. Борисов завел двигатель и погнал машину к общежитию —захватить Ларькина.

На этот раз они опоздали минут на десять, а то и меньше. Судя по собранным свидетельствам, когда Мозговой диктовал данные на Клипперта дежурному по городу, Череп ещё сидел в привокзальном ресторане с каким-то бородатым очкастым мужиком. Сидели чинно, прилично, заказали суп харчо, шашлык, салат и «Киндзмараули» — нет, бородач, кажется, не был грузином, хотя кто его знает... Когда дежурный передавал оперативную информацию на посты, Череп уже выходил из ресторана. К тому моменту, когда в ресторан заглянул сотрудник транспортной милиции, там не было и бородача. Клипперта в это время избивали за полтора квартала от вокзала —точнее сказать, убивали —три внезапно подскочивших парня в темных спортивных куртках и вязаных шапочках. Парни бросились наутек, а Клипперт остался лежать, истекая кровью, на тающем снегу. Когда грасовцы с опером подъехали к месту преступления, там уже суетилась дежурная бригада. Помимо прочего им сказали, что куртка Черепа была расстегнута так, как будто его убили с целью ограбления, забрав что-то из внутреннего кармана. На снегу алели красные пятна. Виталий побеседовал с медэкспертом и согласился с ним, что хотя пострадавшего и отвезли в «Скорую помощь», со сломанной шеей и пятью ножевыми ранениями, три из которых —смертельные, шансов выжить у него немного. Клипперт, однако, умер только ночью, так и не придя в сознание. Грасовцы какое-то время дежурили возле него. Форма черепа у него действительно была своеобразной —большая расширяющаяся кверху голова, почти идеально шарообразная от бровей до затылка, но внизу больше похожая на удлиненную волчью морду. В десять Борисов решил, что толку всё равно никакого нет, надо пойти и выспаться.

Оренбург. 5 апреля 1999 года. 15.49.

...Понедельник выдался солнечным, и намечавшиеся кое-где в снегу проталины объединились в темные ущелья, по которым к середине дня уже бежали веселые ручейки. Весна наступила как-то разом. Майору Борисову было жарко в его зимнем пальто, он устал и проголодался, но глядя по сторонам и вдыхая наполненный апрельскими звонами воздух, он чувствовал, что жизнь все- таки хороша.

Утро, по сложившейся традиции, прошло в оживленной переписке, маскируемой ничего не значащими разговорами.

Ларькин: Надо всё-таки определиться. Кто против нас играет? Когда мы это вычислим, будет ясно, что делать.

Борисов: Ничего ободряющего сказать не могу. Не нравится мне их почерк.

Ларькин: У нас перед самым носом оборвали последнюю ниточку.

Борисов: Которая скорее всего привела бы в тупик. Я за этого Клипперта взялся, только чтоб проверить их реакцию. Очень не нравится мне их стиль.

Ларькин: Но он показал себя достаточно эффективным.

Борисов: Не в этом дело. Так может работать на нашей территории очень небольшое число спецслужб. От силы пять. Из них две наших. Учти, что не каждая служба станет так борзеть на нашей земле. Вывод?

Ларькин: Против нас играют свои. Или мы играем против своих.

Борисов: Один черт.

Ларькин: У меня ещё есть сомнения. По-вашему, это точно не другая цивилизация? Орионо —действительно японец? Уж больно имя необычное.

Борисов: Так может считать русский офицер, начитавшийся фантастики, наигравшийся в компьютерные игры и полтора года проработавший в «аномальном» отделе. Для любого японца Орионо —обычная фамилия, хотя и не очень распространенная.

Ларькин: Но если это наша спецслужба — может, смотать удочки?

Борисов: А если не наша? Шансы, по-моему, пятьдесят на пятьдесят.

Ларькин: Доложить начальству... (Борисов улыбается, но Ларькин уже понял: «А если наши?»)

Ларькин: Так что действовать автономно, усилить режим секретности и т.д.?

Борисов: Именно. Смотри Приказ 30, пункт 3.1 «Действие ГРАС в ситуации «альфа», вариант — «Проникновение неопознанных чужеродных элементов в руководящие структуры государства и ФСБ». Опознаем их как, скажем, американцев или китайцев —доложим Седьмому и смоемся. Не наше собачье дело. Опознаем как своих — смоемся без доклада. Но пока не ясно, кто против нас играет, действуем строго по инструкции.

Ларькин: Так что мы имеем: эксперименты на людях, предположительно психогенный вирус с побочным эффектом в виде небольшого лишая, соблюдение секретности, с устранением следов вплоть до ликвидации подопытных, исполнителей и случайных свидетелей...

Борисов: Странно, что нас сюда вообще пустили и что мы ещё живы. Это говорит о том, что руководство ФСБ ни при чем. Во-первых, нам разрешили приехать.

Во-вторых, нас пока не трогают, потому что опасаются привлечь внимание ФСБ. Думают так обойтись.

Ларькин: По всему выходит, что это наши коллеги из ГРУ.

(Борисов пожимает плечами.)

Ларькин: Так что будем делать?

Борисов: Тебе нужны больные? Будем их искать.

Ларькин: Без документов? Диспансеризация? Поголовный осмотр?

Борисов: Раз надо, пойдем и на это.

Ларькин: Аборигены потребуют денег, и без Москвы не обойтись. А с Москвой придется расплачиваться автономией...

Борисов: Ни в коем случае. Сочини легенду о мутантном психогенном грибке, вызывающем у людей тягу к самоубийству.

Ларькин: ФСБ пригонит сюда бригаду медиков, и мы распрощаемся с автономностью.

Борисов: А они —с секретностью. Нет, думаю, они предоставят разгребать угли кандидату медицинских наук Ларькину. Денег дадут, конечно, в пять раз меньше, чем нужно. Но при теперешней ненадежности кадров привлекать чужое внимание к Оренбургу не станут. Неизвестным грибком, который можно использовать как оружие, каждому хочется распоряжаться единолично. Очень кстати случайно сгорела картотека кожных болезней. Эпидемическая обстановка сложная, экстренные меры вполне объяснимы. Они помогут с деньгами на диспансеризацию.

Ларькин: Может, и пойдет такая легенда.

Борисов: Придумай другую. Нам надо что-то сказать Москве на тот случай, если врачи сами не найдут денег. А они их, конечно, не найдут.

Белозерова, естественно, денег не нашла и вообще не знала, что делать. Напористый Борисов своей целеустремленностью вез её вперед, словно на капоте автомобиля. Ольге Валентиновне оставалось только, как в приключенческом кино, с вытаращенными глазами принимать жизнь такой, какой она складывалась. Он подключил к работе Москву и местное управление ФСБ. В кабинете Белозеровой появился чем-то очень напоминавший Борисова майор по фамилии Глухов. При всех своих индивидуальных различиях оба майора словно сошли с одного конвейера, и главврач не однажды переводила с одного на другого недоуменный взгляд больших глаз. Глухов обстоятельно выяснил, сколько медпунктов нужно дополнительно развернуть, чтобы в кратчайшие сроки провести диспансеризацию. Местные условия, положение дел на предприятиях он знал прекрасно, и от большей части неизбежной рутины москвичи были избавлены. У них оставалось право и возможность проводить в рамках общей работы свои исследования. Был образован штаб диспансеризации во главе с Белозеровой, от МВД в него вошел капитан Мозговой, а в качестве консультанта —кандидат медицинских наук В.Ю. Ларькин.

...Шел уже четвертый час, а всем этим грасовцы занимались с утра, обед предстоял поздний. Проголодавшись, они забрели в первое попавшееся кафе с устрашающей вывеской «Кафе —б...р» и заказали по порции пельменей.

—Тебе нужна будет лаборатория, —сказал Борисов и сопроводил свои слова небрежным жестом руки, причем указательный и средний палец чуть отделились от остальных. Ларькин догадался, что таких лабораторий нужно организовать две, причем основная работа должна вестись в никому не известном месте, а вторая лаборатория должна выполнять отвлекающую роль. Он кивнул и сказал:

— Вроде бы пока все неплохо складывается.

— Главное, чтоб был результат, —ответил Борисов. Как впоследствии выяснилось, — под словом «результат» он имел в виду что-то свое.

Ларькин взглянул в окно, а через некоторое время внимательно — в глаза майора. Борисов невозмутимо доедал пельмени. Белую «Волгу» на противоположной стороне улицы он тоже приметил. Кафе оказалось вовсе не бр, готовили тут вкусно, и они уничтожили ещё по одной порции. Сытый желудок располагает к философствованию, и со злобы дня мысли майора постепенно перешли на героев греческой трагедии.

Напрасно они пытались избежать предсказанного неминуемого события, каким бы нежелательным оно ни казалось. Предсказанному событию надо идти навстречу и дожидаться во всеоружии — как знать, может его удастся использовать в своих интересах. Надо дать ему произойти. А вот «пасти» их плотнее стали не случайно...

Грасовцы вернулись к трудовым медицинским будням. Уже вечером, на подходе к дому, Борисов продолжил разговор, начатый в кафе, сказав:

— Думаю, первый результат не придется долго ждать.

Ларькин взглянул вопросительно, но майор не стал развивать свою мысль дальше. Уже в квартире, готовясь к ужину, они обменялись такими записками.

Борисов: Исходя из предположения, что на территории области находится несколько больных, в обнаружении которых некая противодействующая нам спецслужба не заинтересована, как она может сохранить секретность после предпринятого нами действия?

Ларькин: Ликвидировать больных. А для верности предварительно ликвидировать нас.

Виталий взглянул на майора. Тот чуть улыбался, но в облике его Ларькин уже ощущал знакомую по спаррингам готовность к мгновенному ответному действию, а кроме того, вокруг майора словно сгустился устрашающий мрачный ореол профессионального убийцы. Они оба помнили, что наступает пятая ночь их пребывания в Оренбурге.

Договорились, что по очереди будут дежурить и отдыхать. Постель «отдыхающей смене» устроили в ванной. Бросили жребий. Первым выпало спать майору, и Ларькин занял боевой пост у двери. Он устроился поудобнее и стал ждать. По ночному времени, вероятно, думалось всё больше про женщин. Женщины Ларькина любили. Он вспомнил два-три самых приятных эпизода из прошлого и незаметно для себя перешел на мысли о Ларисе. Надо бы к ней как-нибудь вырваться. И опять-таки не по одной-единственной причине. Конечно, не хочется подставлять девчонку, но с другой стороны, где ещё удобнее устроить себе основную лабораторию, как не в ветлечебнице? Напарница будет уверена, что к Свитальской просто ходит хахаль —а мы не будем её в этом разубеждать...

Он вспомнил, как под конец разговора, не зная, увидит ли Ларису хоть ещё раз, но уже вполушутку обхаживая её, спросил:

— Что вы делаете в свободное время?

Лариса блеснула на него чёрными цыганскими глазами:

— Гадаю.

— Вот как? На картах или на кофейной гуще?

— Когда меня, начинают клеить лица мужской национальности, то по книге. Вот по этой, —фыркнула Свитальская, показывая «Справочник гинеколога».

Потом Ларькин с удовольствием вспомнил взгляд, которым Лариса ответила на его вопрос, что она делает, когда к ней клеится коллега-медик. Это ж надо такое изобразить глазами... высокомерие, вызов, ироническая насмешка... и приглашение попробовать. А не слабо вам, господин ротмистр? А не слабо. Время прошло быстро, и в полночь он разбудил Борисова.

...Борисов думал о том, что Илюша предупредил их об опасности, но не сказал, чем пятая ночь и вся эта хренотень закончится. Видимо, наступал один из тех «стрелочных» моментов в жизнях его и Ларькина, когда они держали судьбу в собственных руках. Теперь все зависело от того, сумеют ли они её удержать.

Уже пора было будить Виталия и ложиться самому вздремнуть. Майор немного помедлил, осознавая, что большая часть ночи уже прошла, и если противник хочет предпринять попытку их ликвидировать, то сейчас самое время. Шестое чувство его не подвело —откуда-то снизу послышался слабый, приглушенный бетонными перекрытиями, звук. Борисов попытался представить себе, чем мог быть вызван этот звук. Скорее всего, это кусок кирпича, с грохотом сползший из кучи, цепляясь за такие же куски или упавший на землю с небольшой высоты от нечаянного толчка человеческой ноги.

Он разбудил капитана —тот проснулся, понял все по выражению лица Борисова и взял свой ПМ. У Борисова тоже был пистолет —тяжеленный зверюга новейшей конструкции, украшенный по бокам табличками с изображением гюрзы. На все вопросы, где он раздобыл такого монстра, майор отвечал: «Где взял, где взял... Купил». Но «Гюрзу» майор не собирался использовать, потому что надеялся взять хотя бы одного врага живым...

Они осторожно спустились к двери в подвал — как и следовало ожидать, она была на замке. Ларькин мельком вспомнил о двери в первом подъезде, которую он оставил незапертой. Борисов уже возился с отмычками, бесшумно открывая знакомый замок. Они отворили дверь и стали тихо спускаться в подвал, прислушиваясь и пытаясь хоть что-нибудь разглядеть в кромешной темноте. Легкий шорох послышался слева, в той части подвала, где располагалась их квартира. Двигаясь на ощупь, они разошлись к разным стенам неширокого прохода и вскоре то ли услышали, то ли почувствовали, что у стены, где тускло светлело небольшое подвальное окно и проходили какие-то трубы, находится человек. Он словно чего-то ждал, слышалось его беспокойное дыхание. Борисов осторожно стал приближаться к нему, рассчитывая вначале повязать незнакомца, а потом уже начинать выяснять, что ему понадобилось в этом подвале в четыре часа ночи. Грасовцы передвигались и дышали беззвучно, в подвале царила полная тишина, слышалось только дыхание пришельца, но постепенно к нему стал примешиваться другой звук, похожий то ли на шипение, то ли на потрескивание —-он доносился стой стороны, где проходили трубы.

Когда до незнакомца оставалось не более трех шагов, Борисов внезапно почувствовал, что незнакомец осведомлен о его присутствии. Он остановился и только инстинктивно отшатнувшись назад и влево, почти прижавшись к стене, избежал удара ногой в низ живота. Противник тут же отскочил к стене, метнулся в сторону—и чуть не опрокинулся от прямого удара Ларькина, однако сумел ответить ему ногой в корпус. Капитан успел отклониться, ослабив силу удара. Борисов навесил было метавшемуся как тень юркому —и судя по всему, очень крепкому человечку —удар ногой в почку, но тот чудом увернулся и так отмахнулся левой ногой, что майору пришлось, присев, отступить на шаг. В этот момент Ларькин, отведя правую руку далеко в сторону, включил фонарик и направил луч на незнакомца. Тот метнулся в темноту, на долю секунды мелькнуло скуластое лицо, характерный азиатский разрез глаз. Опять кореец!

Невысокий и кряжистый, как и Борисов, он оказался довольно искусным бойцом. Майор наконец-то смог определить технику —традиционное корейское тхэквондо. Теперь противник находился между офицерами и выходом, но скрылся он от преследующего его луча не туда, а за угол, вглубь подвала, словно не собирался уходить. Борисов бросился за ним, приказав на ходу Виталию: «Осмотри трубы». Ларькин подбежал к стене. Посторонних предметов нигде не наблюдалось, но в одном месте примерно полуметровый участок газовой трубы был густо измазан желеобразным веществом. Рассматривая участок при свете фонарика, Ларькин увидел, что стальная труба в этом месте окислилась, окрасившись в рыжий цвет. Поверхность её выглядела рыхловатой. Виталий соскреб немного геля осколком стекла, а потом снял спортивную кофту и принялся стирать остатки.

...Кореец встретил Борисова градом прямых и рубящих ударов, которые майор сумел отбить, с такой же бешеной скоростью блокируя их и нанося встречные. Драться пришлось почти в полной темноте, полагаясь на чутье, боевой опыт, логику движений и положения тела. Впрочем, в отсветах капитанского фонарика полумрак подвала уже казался ясным днем. Майор с небольшим опозданием заметил готовящийся удар ногой —простой, в общем, но очень мощно нанесенный Каунде Йопча Чируги, который чуть не снес ему челюсть — Борисов все же успел отшатнуться. Он решил использовать этот удачный ход противника в своих целях и стал отступать дальше, подманивая корейца к себе. Тот продвигался технично, отгоняя Борисова ударами рук и ног, не жалея сил, как будто мог вот так, без устали, махать до утра. Борисов почувствовал в полуметре за спиной стену и остановился.

Во время отступления за ним словно сжималась огромная тугая пружина, и сейчас на фоне полной отрешенности он чувствовал мощный повелительный импульс, толкающий его вперед. Отбив ребром ладони направленный ему в живот очередной удар ногой, он понял, что за этим последует. Борисов уже чувствовал, как правая рука корейца начинает разгибаться, направляя кулак сверху вниз ему в ключицу. На сей раз майор шагнул навстречу. Перехватив атакующую руку под локоть и за кисть, он смял противника своим напором, вынуждая его согнуться мощным давлением в локтевой сустав. Но кореец даже из такого положения умудрился нанести удар ногой, несмотря на то что Борисов стоял, как положено, достаточно далеко и непрерывно толкал противника, прижимая того к земле рычагом его собственной руки. Хорошо, что кореец немного промахнулся, попав майору не в пах, а в бедро. Такой удар можно было провести только вопреки сильной боли в плечевом суставе и жертвуя равновесием.

Закон всемирного тяготения не подвел. Кореец упал лицом вниз, но удержать его Борисов не смог. Он правильно зафиксировал предплечье и локоть, вырваться было невозможно. Но кореец всё-таки вырвался. Бешено зарычав от боли, он с хрустом стал поворачиваться, отталкиваясь от земли одной ногой, а второй пытаясь нанести майору удар в лицо. Борисову пришлось выпустить руку противника и отскочить. «Обкуренный он, что ли...» — мелькнуло у него в голове. Такой номер мог сойти безнаказанно разве что Илье Большакову с его сверхгибкими конечностями. Не имей майор навыка в обращении с Ильей, быть бы ему сейчас с переломанным носом - вовремя отскочил. Но у корейца были обыкновенные, хотя и очень мускулистые, толстые руки с нормальными суставами и сухожилиями. Они-то и хрустели — выворачиваемый плечевой сустав и рвущиеся сухожилия. Кореец пожертвовал правой рукой. Обыкновенный человек уже на середине этого маневра потерял бы сознание от адской боли, а этот был словно наколот новокаином. Впрочем, судя по тому, как он по-тигриному рычал, больно ему всё-таки было.

Из-за угла послышались шаги.

— Шеф, газовая труба может лопнуть, —сказал на ходу приближавшийся Ларькин.

— Проверь быстро подъезд и улицу. Фонарик оставь, —ответил Борисов, следя за корейцем, который то ли ждал чего-то, то ли готовился к новой атаке. Из груди его на каждом выдохе вырывался хриплый рык.

Ларькин положил фонарик на землю, так что его луч падал на стену и, отражаясь, освещал в основном корейца. Затем Виталий скрылся в темноте. Борисов сделал шаг вперед. Он не строил иллюзий, прекрасно зная, какое место в тхэквондо занимают удары ногами. Этот наверняка мог и без рук отбиться от нескольких нападающих. Но противник задумал другое. Его здоровая рука скользнула в карман за каким-то предметом. Борисов не стал дожидаться, что он там достанет, бросился вперед и нанес мощный рубящий удар по левому плечу корейца. Таким ударом он разбивал кирпичи. Коротко кракнула кость, рука так и осталась в кармане. Кореец захрипел, бешено крикнув что-то, нырнул назад, головой прямо в бетонный блок фундамента...

С улицы раздались выстрелы, затем шум двигателя. «Надеюсь, Виталий не дал себя убить». В кармане у покойного оказалась зажигалка — больше ничего, ни денег, ни документов. А на спине была пристегнута запаянная пластмассовая коробочка, снять которую оказалось невозможно, не порвав опоясывавших тело проводов. Застежки и замки отсутствовали. «Камикадзе», —подумал Борисов, поворачивая то, что когда-то было головой корейца, в сторону. Среди залитых кровью волос на затылке у основания шеи отчетливо виднелось то, что он и ожидал увидеть — круглая проплешинка, бело-розовое пятнышко лишая.

Борисов ещё раз осмотрел сплетенные на манер лямок провода. Снять их, не порвав ни одного, было и впрямь невозможно. Свист выходящего газа уже перешел в рев.

«Сейчас рванет. Вот-вот пошлют радиосигнал, —пронеслась мысль. — Полдома снесет».

Склоняясь, чтобы аккуратно ухватить за одежду лежащее перед ним бездыханное тело, Борисов почувствовал, как в нем снова сжимается спрессовывающая время пружина. Словно чья-то рука передвинула грузик метронома на самый верх, и секунды потекли медленно, как бетонные блоки и грязные подвальные ступени-перед глазами. «Щелк... щелк... щелк...»

Услышав за спиной топот, Ларькин обернулся. Волоча в руках корейца, майор промчался мимо него, как поезд. Виталия даже обдало воздушной волной, напитанной запахами подвала и природного газа. Борисов отволок не подающее признаков жизни тело подальше от дома, положил его на землю и бросился назад.

— Дистанционная мина, —тяжело дыша, сказал он. — Я сейчас попробую перекрыть трубу, а ты позвони 04. Лишь бы газ не...

Рвануло так, что в ближайших домах повылетали стекла. Дырчатая бетонная плита, украшавшая вход в подъезд, слегка прикрыла грасовцев от прямой ударной волны, но всё-таки их слегка оглушило. Из окна где-то на втором этаже раздался истерический женский визг. Помотав головой, Ларькин вышел из-под бетонного козырька и с любопытством посмотрел в сторону этого окна.

— Должно быть, нога залетела, —предположил он.

После года работы в судебной медицинской экспертизе его отношение к смерти, в частности, к трупам, стало несколько панибратским, а чувство юмора —специфическим.

Именно по адресу ларькинского черного юмора майор проворчал что-то неразборчивое, но матерное. На кирпичной стенке перед лицом Борисова в обрамлении рыжей пены висел, прилепившись, ошметок внутренностей, похожий на кусок человеческой почки. Дыхание майора, быстро успокаиваясь, перешло в знакомое грасовцам раздраженное сопение. Он аккуратно отлепил кровавый лепесток со стены, с размаху шмякнул его в замерзшую проталину, посмотрел на свою руку и сказал с тихой злобой, обращаясь куда-то в пространство: «Бл..., и вот так всю жизнь». Потом, повернувшись, хмуро приказал Виталию: «Звони 04».

Глава 4 Главное — вовремя уйти

Оренбург, 6апреля 1999 года. 4.24.

Узнав о том, что у погибшего камикадзе был лишай, Ларькин расстроился и даже направился было на поиски невесть куда улетевшей головы покойника. Борисов едва удержал его, сказав, что поскольку голова уже была разбита, при взрыве от неё наверняка ничего не осталось. Они обсудили странное самоубийство ночного визитера и его нечувствительность к боли. Ларькин тоже кроме «обкурился», «нашырялся» или «закодирован» ничего не смог предложить.

Ларькин: Значит, это и был господин Тэн собственной персоной?

Борисов: Нет, это был не Тэн.

(Ларькин некоторое время недоверчиво смотрит на майора.)

Ларькин: Я видел его пару раз мельком и не уверен, что в таких условиях смогу отличить одного корейца от другого.

Борисов: Нет. Точно: это был ещё один кореец с такой же болезнью. Тэн старше, да и единоборствами, насколько известно, не занимался.

Ларькин: Тогда имеет смысл проверить в первую очередь конкретно всех корейцев?

Борисов: Да. Мы займемся ими, а диспансеризация пусть идет своим чередом.

Ларькин: Я нашёл отличное место для моей основной лаборатории.

Борисов: Можешь не уточнять, где оно. Жеребец стоялый. Валяй, вербуй её... или вербуй, а потом валяй. Только смотри, не подставь девчонку под пулю. Она должна представлять, на какой риск идет.

Ларькин: Есть. Как объясним обществу ночную стрельбу и фейерверк?

Борисов: Стрельбу начал какой-то сумасшедший. Спасая мирных жителей и себя, капитан ФСБ Ларькин открыл ответный огонь. Неизвестный, видимо, был обвешан взрывоопасными веществами. Ну, а утечка газа произошла случайно. Вообще надо будет попросить местных коллег забрать у милиции это дело. Хотя скорее всего они это сами сделают. Думаю, нам грозит только усиление наблюдения. Впрочем, это и хорошо —ты же говоришь, что это помогает от растерянности.

Ларькин: Если б не Илья...

Борисов: Да, домик карточный, развалить легко, не то что старые оренбургские храмы. А пять этажей сложатся — даже ты с непривычки не устоишь. Хотя, нельзя сказать, что мы были обречены прямо на все сто процентов. Я уже примерно представлял себе логику событий. Да и сейчас нетрудно понять... Через несколько часов они начнут ликвидировать свидетелей. Очевидно, их излюбленный способ — по пути на работу. Отзывают, заталкивают в машину...

Ларькин: С Черепом они поступили иначе.

Борисов: Череп не был болен. Они не будут оставлять тебе материал для исследований.

Ларькин: Тогда надо шевелиться. Что мы сидим?

Борисов: Есть другая сторона: Начнем дергаться — выдадим себя и подставим под выстрелы много совершенно посторонних людей. Давай составлять план действий.

Действовать они начали в 8 часов — к этому времени из паспортных отделов и поликлиник были получены списки проживающих в Оренбурге корейцев. Грасовцы изучили списки, сидя в своем кабинетике в управлении ФСБ, затем отправили длинное зашифрованное сообщение Большакову и отправились искать больных корейцев.

Потрепанный «жигуль» колесил по городу. Они приходили, представлялись сотрудниками санэпидемстанции, извинялись за беспокойство и быстро осматривали очередное семейство как бы на предмет вшивости. Постепенно вырастал новый список —не оказавшихся дома. В таких трудах прошел примерно час.

...Мысль заехать на базар пришла в голову Ларькину.

Торговый день на Центральном рынке, который многие по старой памяти называли Колхозным, только разгорался. Каждый пользовался этим, как мог: кто-то называл цену повыше, кто-то выкладывал на прилавки товар похуже. «Получше да подешевле я и так продам» — впереди было ещё часов шесть бойкой торговли. Цветы с Кавказа, экзотические сладости и фрукты из Средней Азии, морская рыба и другие продукты дальневосточных морей... Не говоря уже о местных товарах. Ларькин, представлявшийся сотрудником санитарной службы рынка, остановился возле прилавка с морской капустой, которой торговала молодая кореянка. Он осмотрел документы и сказал:

— На морские продукты теперь требуется получение дополнительного сертификата.

—А можно отец попозже к вам зайдет?

— Нет, это никак нельзя отложить на потом. Возьмите с собой образцы продукта и пойдемте со мной. Это недолго.

Указав девушке направление и проталкиваясь вслед за ней к выходу, он видел, как перед ними среди людей мелькает плечистая фигура Борисова. До машины добрались без приключений. Разыграли легенду про санэпидемстанцию, погрузили. Приключения начались в машине. Узнав про необходимость осмотреть голову, Анна Сан пришла в ужас. Красивые азиатские глаза её расширились до невероятных пределов. Впрочем, испортило её не это, а гримаса дикого страха, которая судорогой свела мышцы лица. Кореянка стала царапаться, как кошка, попыталась выпрыгнуть из машины, а когда ей это не удалось, принялась кричать. Кричала она недолго, потому что капитан на несколько секунд пережал ей сонную артерию. Борисов завел двигатель «жигулёнка», дождался, когда Виталий размотает теплый платок Анны, и, услышав то, в чем он был уже уверен, выжал сцепление и тронул машину с места.

— Ну и как? Сильно острая? —спросил он, взглянув в зеркало на жующего Ларькина.

—Угу. К спирту хорошо пойдет, на закуску... Хотите попробовать? —он протянул майору пакетик с морской капустой.

— Нет, спасибо. Думаю, поиски остальных подопытных можно поручить Мозговому. Хотя нет, сейчас доставим её к нам, а потом ты с ним продолжишь работу по спискам, а я буду сторожить даму. Доведи дело до логического конца. Все равно результат будет нулевой. Нам повезло один раз и больше не повезет. Не согласен?

Они разговаривали свободно, потому что утром тщательно обследовали машину и вытащили все «жучки» не только в машине, но и на квартире. Под окнами все утро возились газовики и милиция, —и грасовцы, уже никому не веря, перед уходом оставили несколько «сюрпризов». Война так война.

— Вы начальство, вам виднее.

— На тот случай, если она опять вздумает брыкаться... У тебя снотворное ещё не кончилось?

— На неё хватит.

Виталий посмотрел на Анну Сан... На рынке он её как-то не разглядел, а теперь, без этой дурацкой косынки, кореянка выглядела просто очаровательно. Пухлые детские щечки, губки той самой формы, которую хочется назвать «бантиком», огромные черные ресницы... Ни за что не угадал бы её возраст. Не бывает у таких куколок возраста. А по документам восемнадцать. «Юрий Николаевич прав, —подумал Ларькин, — В качестве жеребца я, действительно, несколько застоялся».

Аня пришла в себя, когда автомобиль уже стоял у дома на Пролетарской. Открыла свои изумительные карие глаза и молча уставилась на грасовцев.

— Проснулась? Вот и славно, —устало сказал майор, повернувшись к ней с переднего сиденья. — Прежде всего вот, взгляни на удостоверение. У этого молодого человека тоже такое есть. Покажи. Видишь, мы не гангстеры, служба у нас такая. Анюта, послушай меня, старика.

Тебе сейчас нельзя возвращаться на работу. И домой тоже нельзя, опасно. Действительно опасно. Тебе нужно пожить какое-то время на другой квартире. Родителей мы успокоим, тебе вреда не причиним: Можешь считать нас своей охраной. Только поверь: тебе грозит смертельная опасность. За тобой охотятся люди, от которых ты живой не уйдешь. Может быть, ты даже знаешь кого-то из них. Но я пока ни о ком не спрашиваю. Если не хочешь, ни о ком не говори. Ведь ты не хочешь?

— Я не понимаю! Мне не о чем говорить. Какая опасность? —заговорила кореянка, ещё на базаре Ларькина удивил её голос. Он был не слишком-то высоким, но всё равно тоненьким, с каким-то игрушечным акцентом. Девушка пришла в себя, держалась спокойно, только в глубине коричневых глаз колыхался страх.

— Хорошо. Не хочешь говорить — не говори. Не хочешь лечиться —не лечись. Но послушайся нас в одном... Поживи у нас. Тебе нужно спрятаться — временно, понимаешь?

В таком духе майор уговаривал девушку ещё минут десять. Он говорил теперь по-отечески мирным и убаюкивающим тоном. Ларькин с уважением отметил, что гипнотическая манера Борисова подействовала, и Аня успокоилась, хотя перспектива остаться надолго на чужой квартире, вдали от родительского присмотра, её явно не радовала.

Ларькин отсутствовал до вечера, заканчивая с Мозговым объезд местных корейцев. Тех, кого не застали дома, они искали на работе. Наметилось пять внезапно выехавших или почему-то не вернувшихся с работы, с прогулки. Одного к вечеру удалось установить — бывший военный по имени Чен Пай, любитель зимнего купания. Он не вернулся со своей утренней водной процедуры. Судя по оставшемуся на берегу полотенцу и трико, «морж» утонул. Лёд на Урале ещё не вскрылся, и поиски тела приходилось откладывать на несколько недель. Ларькин прекрасно представлял себе, в каком состоянии он его получит, если утопленник вообще будет найден. Самое неприятное лично для Виталия было в том, что по свидетельству близких знакомых —у разведенного Пая обнаружилась приятельница — небольшая залысинка на затылке у него была.

Четыре человека из этого списка оставались на завтра: рабочий Сергей Гун, бизнесмен Виктория Ван, художник Леонид Син и безработный Юрий Чжан. С такими результатами Ларькин вернулся на их с майором квартиру. Доложил Борисову и получил приказ отправить Илье такое сообщение:

«Приказываю старшему лейтенанту Большакову И. С. организовать в системе КСКР программу, которая должна: 1) содержать зашифрованную информацию, переданную нами в предыдущем сообщении, 2) быть полностью недоступна для постороннего пользователя, 3) быть в состоянии автоматически расшифровать и направить данную информацию известному тебе адресату. Информация должна быть отправлена в одном из трех случаев:

1. по приказу моему или капитана Ларькина В.Ю.,

2. в случае нашей гибели или исчезновения,

3. в случае твоей гибели или исчезновения.

Майор Борисов»

Ларькин: Блефуем?

Борисов: Умирать нам рановато. Пусть подольше подумают, прежде чем нас второй раз атаковать. Авось успеем смыться. А ты чего записки пишешь? Мы же повырубили у них всё?

— На всякий случай.

— Правильно. Береженого Бог бережет. А предохраненного он же предохраняет.

К вечеру Аня занервничала и стала рваться домой. Напрасно грасовцы её уговаривали и пытались успокоить. Девушка впала в истерику, с каждой минутой все громче требуя отпустить её. При любых попытках приблизиться к ней готова была перейти на визг. Офицерам не хотелось второй раз отключать её силой, и они пошли на хитрость: согласились немедленно отвезти её домой, даже оделись, только велели успокоиться и дали стакан воды. Вода, понятно, была «заряженной», и в машине Аня уснула. Грасовцы выбрали момент, когда во дворе никого не было, и быстро перенесли её обратно в квартиру. Кромешная тьма облегчила эту операцию.

— Надо форсировать дело, — невесело вздохнув, сказал Борисов. —Придется тебе сегодня бежать к своей ветеринарше. Захвати все, что надо для работы, и шуруй. Спать совсем скоро разучимся. Боюсь, выбьют у нас девку из рук и пришлепнут, как муху. И сделать ничего не успеем, и её жалко. Вон какая... мышка.

—Хорошо, хоть есть с чем работать, —сказал Виталий, поддевая скальпелем несколько мелких чешуек кожи с овального лысого пятнышка пониже затылка девушки.

Он выбрал несколько волосков на её шее и, выдернув их пинцетом, бросил во второй маленький стеклянный контейнер.

— Начнем с этого, а там видно будет.

— Смотри, осторожно иди. Сумеешь уговорить свою Лариску провести тебя в лечебницу?

— Сумею. Своя ведь... А вы тут —продержитесь? Они оба взглянули на «Гюрзу», которую Борисов по-гангстерски пристроил у себя за поясом. —А что со мной может произойти?

Вскоре после ухода Ларькина Борисову позвонили местные коллеги и предложили сменить квартиру. Борисов отказался, заявив, что это помешает им выполнить свою задачу. Коллеги не настаивали, а майор в своём мысленном списке ответов на вопрос: «Кто против нас играет?» —поставил маленький плюсик напротив ответа: «ФСБ». Как показало время, тут он немного ошибся. Борисов уложил спящую кореянку на свой диван —окна его комнаты выходили во двор, и он решил, что так безопаснее. Себе он поставил стул в коридоре, чтобы удобнее было наблюдать за всеми окнами и дверью и время от времени поглядывать на неподвижную Анну Сан.

Записка майора Борисова. Шифрованный файл OUSNECH6.doc

Теперь: кому было выгодно, чтобы апокрифическое завещание Петра Великого появилось именно в таком виде и именно в это время (предположим, что всё-таки середина-конец XVIII века)? Сложнейшая интрига на востоке Европы —это, несомненно, русско-австрийско-прусский треугольник. Со всеми возможными местами столкновения и пересечения интересов: контроль над германскими княжествами, разделы Польши, давление на Турцию на Балканах и планы на передел местной турецкой собственности.

И совершенно порой необъяснимые — особенно со стороны —колебания русской внешней политики. Ориентация на союз с Австрией времён матушки Екатерины сменяется вдруг резким прусским креном при Павле. А потом, после убийства Павла —новые фокусы. Плюс извечное противоборство двух влиятельнейших в регионе масонских лож — французского «Великого Востока» и британского «Шотландского обряда».

Документ в исходном виде написан по-немецки, с рядом явных грамматических несообразностей, означающих, что это перевод с русского или что писал его русский, владеющий немецким почти как родным, но всё-таки — почти. Поверим лейтенанту Рубцовой. Она всё-таки структурный лингвист. Дальше —закон простой. Qui prodest Ищи, кому это выгодно. Предположим, эта бумага самыми что ни на есть тайными путями попадает в распоряжение тайной же канцелярии Венского императорского двора. В то самое время, тогда Петербург и Вена находятся в самом пике взаимной любви, и когда их совместные армии громят турок на берегах Дуная. Даже если австрияки и не поверят в то, что это не липа — зерно сомнения не может не поселиться в душах ревностных и бдительных венских контрразведчиков. А это, в свою очередь, не может не сказаться на тоне их докладов по инстанции и на активности их агентуры, которая тут же вызовет ответные подозрения и ответную активность агентуры русской. А если к этому пруссаки, которым страшно не везет на русском фронте, добавят ещё и соответствующую обработку российского наследника престола и вот вам и смена флагов. Вот вам и странное окончание Семилетней войны. Вот вам и бурный роман Павла с Пруссией.

С другой стороны, если сдвинуть время появления документа на более ранние сроки, заказчик может быть совсем другой. Та же самая Австрия. Или Франция. Нет, над этим ещё думать и думать. Что ж. Будем думать дальше.

Оренбург. 7 апреля 1999 года. 00.50.

— Тебе не слабо, вот так, в этой обстановке?

— Ларик, я же всё-таки работал судмедэкспертом. Я могу где и что угодно.

— Но ты не работал ветеринаром.

— Всё равно.

Лариса занималась сексом не просто активно, а даже агрессивно. В её цыганской внешности и манерах было что-то хищническое и притягивающее, а бесстыдство в постели —если называть постелью кушетку, Стоявшую в углу лаборатории, — приводило Ларькина в восторг. Оторваться от неё было невозможно, да и она, казалось, может заниматься этим без устали несколько суток напролет. Когда Виталий, в конце концов, смог усесться за микроскоп и заняться принесенными соскобами и волосками, на часах было уже четыре. Лариса, выходившая «на разведку», вернулась, посмотрела, как он работает, зевнула и свернулась калачиком на кушетке.

Оренбург. 7 апреля 1999 года. 8.27.

Вернулся Ларькин уже утром, было совсем светло. «Дома» его ждал сюрприз: Анна и Борисов мирно сидели на кухне и пили какао. Ларькину тоже налили чашечку, и он уселся сбоку между ними, изумленно поглядывая то на майора, то на кореянку, стараясь не выглядеть при этом полным идиотом. Наконец, Борисов сжалился над ним и сказал:

— Аня, посиди немного в моей комнате, мы тут побеседуем. Хочешь —телевизор включи.

— Хорошо.

Девушка спокойно встала и вышла из кухни. Ларькин проводил её взглядом.

— Чудеса дрессировки. Как вам удалось найти с ней общий язык?

— Сам не пойму, —майор смотрел очень озабоченно. — У нас ведь чуть не до драки дошло. Во всяком случае, до борьбы. Убеждал, успокаивал, ругался —ничего не помогает. Чуть в окно не выпрыгнула. Я её удерживать стал... и вдруг всё кончилось.

— Не понял.

— Присмирела, как овечка. Перестала бояться. Ведёт себя, как послушная дочь... или даже жена... но только идеальная жена. У меня-то стерва была.

— Может, ей нужно было почувствовать вашу сильную мужскую руку?

— Да нет, по-моему, дело не в этом... Может быть, я ошибаюсь... но мне кажется, все дело в том слове, которое я произнес, когда боролся с ней у окна. Представляешь себе, она туда рвется, а я с досады хотел ругнуться... что-то вроде «вот ведь б...» —не про неё, конечно, так, в пространство... Но вышел один хрип. Я и дальше что-то говорил, но именно после этого неудачного ругательства —- как я сейчас вспоминаю —её поведение изменилось.

— Хотелось бы поподробнее. Как это произошло? Что вы такое сказали?

— Получилось что-то вроде «хатоплат» или «хотаблат», — майор усмехнулся, помолчал, а потом повторил это слово ещё несколько раз. Звук «х» он произносил с хрипением. Этот звук зарождался у майора где-то в глубине горла, как отхаркивание. Подобные звуки Виталий слышал только в речи своих знакомых из Средней Азии. Да и вообще, слово оказывалось трудновоспроизводимым, потому что майор никак не мог вспомнить, какие звуки получились в тот момент звонкими, а какие —глухими. Гласные, кроме последней ударной «а», были какими-то нейтральными, средними между «а» и «о».

— Вот в этот момент она словно начала прислушиваться... А я по инерции дальше кричу: «Стой!», ещё что- то говорил, пока не сообразил, что она никуда уже больше не бежит, стоит, слушает. И самое главное, как переменилась! Только что чуть ли не в истерике билась, а тут вдруг — раз! — спокойная такая, тихая стоит, в рот смотрит. Даже неловко стало. Ты заметил, как она на меня теперь смотрит?

— Заметил. Именно как послушная дочь или идеальная жена. Или раба, —они обменялись взглядами, и Борисов нахмурился.

— Что ты обо всем этом думаешь?

—Судя по всему, вы очень удачно выругались, — Виталий подошел к раковине и, набрав пригоршню воды, плеснул себе в лицо. Ему очень хотелось спать.

— Ну, а у тебя как дела? Ты что-то заработался сегодня.

— Предварительный вывод: это не грибковое заболевание. Мне ещё разок надо посмотреть, чтобы убедиться. Следующей ночью Лариса как раз сама дежурит. Что вы смеетесь? Не надо будет никого упрашивать насчёт лаборатории, как сегодня.

— Бугай племенной, тебе ещё приходится кого-то упрашивать?

— Юрий Николаевич, обратите внимание, уже утро, а мы все ещё живы.

— Да, наверное, наши меры сработали на какое-то время. Или выбирают удобный момент. Но ты мне зубы не заговаривай. Есть какие-то результаты? Или одни только предварительные выводы?

— Юрий Николаевич, в изучении природных явлений спешка противопоказана: Тут долго возиться придется. К тому же надо как-то переварить вашу информацию... Я же говорю: ещё раз сходить нужно. Стоп, у меня есть идея. Мне бы лишаястенькую нашу осмотреть, расспросить о болезни. Давайте, я сначала один попробую её уболтать, а если у меня не получится, вы потом свое веское слово скажете.

Аня Сан сидела в комнате майора и смотрела телевизор. Когда Виталий объяснил ей цель своего прихода, реакция была моментальной и крайне негативной: с тем же выражением ужаса на лице она вскочила с кресла, отрицательно мотая головой, повторяя словно заведенная: «Нет! Нет! Нет!» Убедительный и ласковый голос Ларькина, как и прежде, ничего для неё не значил. В дверях появился майор.

—Успокойся, Аня. Это врач, он просто осмотрит твою шею. Так нужно, и не надо больше бояться осмотров.

Борисов решил ничего больше не говорить, но и сказанного вполне хватило. Виталий, внимательно наблюдавший за кореянкой, видел, как после первого же слова майора плечи Ани расслабились, лицо просветлело. Постепенно стало успокаиваться и дыхание.

— Так мне можно начинать осмотр?

— Да, — ровный голос, никакого следа недавней паники.

Ларькин достал лупу и ещё раз осмотрел светло-розовое пятнышко. Кожей лица он ощущал идущее от девушки тепло. Потом ему в голову пришла ещё одна идея.

— Так... А теперь разденьтесь до пояса.

— Зачем? —смущенно прошептала Аня.

— Я должен осмотреть спину и грудь. Не беспокойтесь, это недолго.

Аня неуверенно посмотрела на майора. Тот недовольно проворчал:

— На черта это тебе сдалось?

— Хочу посмотреть, может, там есть пятна.

— У меня больше нигде ничего нет, —сказала Аня.

Виталий, в свою очередь, повернулся к майору и посмотрел на него умоляюще.

— Девочка, сделай, как доктор говорит, —произнес тот и, обращаясь к Ларькину, буркнул: —Хорошо, что ты не гинеколог.

Анна Сан молча кивнула и сняла кофточку и блузку. Глядя, как румянец запивает её хорошенькие щёчки, в то время как она снимала бюстгальтер, Ларькин подумал: «А девочка-то и впрямь девочка. В наше-то время, в восемнадцать лет. Есть, стало быть, на земле ещё мораль и нравственность». Он с удесятеренным вниманием продолжал осмотр. Майор, все ещё стоявший в дверном проеме, время от времени мрачно на них поглядывал.

Только после бурной и утомительной ночи, проведенной с другой женщиной, можно отнестись к юному обнаженному девичьему телу с таким — почти совершенно чистым — восторгом, который испытывал Ларькин, осматривая это создание. Беззащитная неразбуженная грудь Ани вызвала бы у него просто эстетическое восхищение —если бы не возбуждающий легкий запах женского пота. Капитан сам не замечал, как чувственно расширяются его ноздри на вдохе. Это заметил майор, который по привычке смотрел больше на нижнюю часть лица человека.

Конечно, Виталий не забывал про работу и осматривал кожу девушки тщательно. И долго.

— Когда у вас появилось это пятнышко?

— Примерно полгода назад, —при ответе у неё чуть перехватывало дыхание.

Глядя на меняющееся выражение лица кореянки, пупырышки гусиной кожи, то и дело выступавшие у неё на плечах, Ларькин подумал: «А ведь она дико стесняется сейчас. Ну, хорошо, для рассудка объяснение есть: надо, раз доктор велел. А с точки зрения здравого смысла? Два чужих мужика среди бела дня выкрали с рабочего места, силой держат на чужой квартире уже почти сутки, поставили посреди комнаты, раздели... И когда всё это плюс жгучий стыд поднимает у неё в душе волну паники, она смотрит вот так, как сейчас, на Юрия Николаевича, и вздыхает облегченно, и плечики расправляет, и лопаточки спокойно вдоль спинки ложатся. Даже пупырышки проходят. А глаза коричневые и доверчивые, как у собаки. Вот опять взглянула на него —и успокоилась. Хозяин велел. Надо».

— Спасибо. Одевайтесь, — сказал он вслух.

Аня обрадованно схватилась за бюстгальтер. Майор вынул из кармана пачку «Явы» и, щелчком выбив из неё сигарету, прищурился.

— Аня, будь добра, дай доктору по уху.

Кореянка чуть удивленно вздернула брови, помедлила, привстала на цыпочки, чтобы дотянуться, и рука, которую она едва успела продеть в бретельку, быстро пошла на замах. Стоявший к ней спиной капитан успел повернуться. Но он даже и не думал защищаться, а во все глаза следил за выражением лица девушки. Ребячья кисть Ани звонко треснула его именно по уху, хотя и не по тому, для которого предназначался удар. Виталий потер ушибленное место и повернулся к майору:

— А за что?

— За ненаучное любопытство. А также в порядке эксперимента.

Борисов ухмыльнулся и пошел курить. Ларькин лукаво посмотрел на него, улыбнулся своей неловкой медвежьей улыбкой и тоже побрёл на кухню.

— Ну? — Борисов стоял у окна, выпуская дым в форточку. Он был единственным курильщиком в ГРАСе и давно уже приучил себя не доставлять своей привычкой неудобств ближним. Теперь, с появлением девушки в квартире, он стал ещё внимательнее.

— Интересный опыт получился. По-моему, вас в последнее время стало осенять не реже, чем Илью. Серьезно. Тут важно, какой участок мозга отдал приказ её руке меня ударить —какие центры активны. Обычно за собственные решения человека отвечают его лобные доли. Внушение, всякого рода кодирования основаны на том, что собственные лобные доли человека нейтрализуются, а остальные участки мозга начинают ориентироваться на слуховой центр, расположенный в районе уха. Он же подыскивает объяснения, почему было предпринято данное действие. Там же формируется центр речи, так что, когда человеку внушают, например, что его зовут как-то иначе, обойти его собственную волю нетрудно. Я говорю «собственные лобные доли», потому что за решения в любом случае отвечает именно этот участок мозга —только при гипнозе это лобные доли гипнотизера. Но... вы заметили паузу между получением вашего приказа и её действием?

— Да. Она даже удивилась и немножко подумала, —и всё-таки врезала... Юрий Николаевич, тут механизм действия иной, не такой, как в гипнозе. Она сама принимает решения. Да и эмоциональные реакции не заторможены, глазки ясные... По всему видно, что лобные доли не в угнетенном состоянии, она ими распоряжается если не полностью, то в основном. Это что-то свеженькое. Можно сказать, что она самостоятельно все взвешивает, прежде чем сделать, но в принятии решения главную роль играет ваш приказ, словно он у нашей Ани—первый в иерархии внутренних ценностей... После того как вы назвали ей пароль. Но психовала-то она, не раздумывая...

— Правда... А это больше похоже на обычное внушение... поставили барьер, «табу» на определенные вещи... Почему же она так по-разному реагирует?

Ларькин погрузился в раздумье, и некоторое время, они молчали. Затем майор сказал:

— А что, сочетаться эти вещи не могут?

— Вполне! —лицо Ларькина просветлело. — Точно! Они испытывают новый метод кодирования, но не совсем уверены в результатах и подстраховываются традиционным внушением для обеспечения секретности. Поэтому работают два механизма, если не больше. — Он подумал и добавил: —Причем, судя по результатам, новый способ в чем-то сильнее — вы же смогли снять у неё запрет на осмотр затылка. Вы теперь её новый хозяин.

— Интересно было бы познакомиться со старым.

— А почему бы вам её не расспросить? Я думаю, она теперь многое может вам рассказать.

—Действительно, как же мне самому в голову не пришло...

Рассказ Ани их несколько разочаровал, хотя и содержал много новой информации, заинтересовавшей Ларькина. Однажды рано утром у неё в комнате оказался человек. Аня проснулась, а он уже сидел на стуле у кровати. Наверное, он её и разбудил. Похож ли тот незнакомец на пришельца из космоса, она не знает, потому что пришельцев никогда не видела. Она часто видела узбеков на рынке —так вот на узбека он был очень похож. Он сказал Ане, что теперь он её хозяин и она должна его во всем слушаться. Да, она сразу же ему поверила. Почему? Потому что с первой же секунды стала испытывать к нему доверие и уважение. Нет, раньше ни к кому такого доверия не испытывала... хотя родителей очень уважает. Был ли у неё в тот момент лишай? Был. Сколько времени он уже был, она не помнит. Недели две, а может, и месяц. Незнакомец сказал, что его зовут Пархад. Да, именно Пархад, а не Фархад. Он велел ей никому никогда не показывать затылок и сказал, что попозже к ней придет новый хозяин, который скажет пароль —тот, который случайно произнес майор. Пархад велел слушаться нового хозяина во всем. Что он ещё приказывал? Велел всегда ночевать дома, больше ничего. Нет, ей больше не хочется домой. Немножко хочется, но раз вы сказали, что надо пожить здесь, то ей хочется жить здесь. А разве она когда-то била доктора? Ах, да, действительно, она и забыла... Но ведь это вы приказали. Когда это она раздевалась? Разве такое было? Ой, она вспомнила. Да, было очень стыдно. Но ведь вы приказали... Да, вспоминать неловко, лучше такое забыть. Хорошо, она забудет. И это тоже забудет. Конечно, она готова сделать все, что вы прикажете. Почему? Потому что она знает, что вы ничего плохого не прикажете. Хорошо, она будет смотреть телевизор.

Грасовцы вернулись на кухню.

— Вряд ли мы разыщем теперь этого Пархада, —оптимизмом Борисов никогда не отличался.

— Во-первых, конечно, вряд ли он вообще Пархад, — начал Виталий, — Во-вторых, его тоже может уже не быть в живых. Он своё дело сделал — поставил девчонку на пароль, который вы случайно назвали... Вообще-то, не мешало бы вас тоже как-нибудь обклеить датчиками. Что- то есть в вас, Юрий Николаевич, такое, что ведет вас по жизни. Ангел-хранитель, что ли...

— Не сглазь, трепач.

— Тьфу-тьфу-тьфу. Нет, а серьёзно? Три войны, не считая спецзаданий...

— Четыре.

—Тем более. Четыре войны, и ни одного серьезного ранения. А ведь вы, насколько я вас знаю, от пуль не прячетесь. Интуиция же почти на уровне Ильи...

— Ну вот, ты всё и объяснил. Хватит болтать. По делу говори...

— По делу? Насколько я понял, основной механизм наблюдаемого явления реализуется в затылочных участках мозга —зрительные центры, ассоциативные связи, опять же мозжечок... Интересно, что лысинка у всех на затылке —видимо, какое-то побочное явление... А может, специально, чтобы удобнее было датчик приклеивать?

— Ты только трепаться перестань, очень тебя прошу, время идёт...

— Зрительный центр плюс ассоциации. Помните, утята и вся прочая несамостоятельная маленькая живность — та, которая нуждается в материнском уходе в первые дни после появления на свет, — принимает за мать первое, что им попадается на глаза и находится достаточно близко? Другое животное, человека, даже игрушку —лишь бы хоть отдаленно напоминала живое существо. Происходит выбор вожака. Очень похожий механизм. А потом зависимость переключили со зрительной ассоциации на слуховой центр —Аню поставили на пароль. Этого можно было и не делать. Тогда нам повезло дважды. Если бы она слушалась только первого хозяина, нам пришлось бы постоянно держать её в отключке. Иначе было бы не удержать.

Майор подавил зевок.

— Слушай, у тебя в аптечке допинг какой-то был. Давай вмажем по паре таблеток. А то сами скоро окажемся в отключке. Тебе, между прочим, сейчас идти работать, а мне Аню стеречь.

— Ваша правда, я тоже с ног валюсь.

Ларькин достал из саквояжа пластмассовый флакончик, и они съели по две капсулы.

— Кстати, что там за гадость, которой наш покойный друг намазал трубу?

— Очень сильный окислитель, я не смог определить его состав. Соединение нестойкое. Зато время, что я им занимался, оно практически полностью разложилось. Вступает в реакцию с чем угодно —с выделением тепла, естественно, а я, дурак, кофту свою в подвале бросил, и она чуть не загорелась. А металл он разъедает мгновенно...

— Опять космические технологии, —буркнул майор. — На Байконуре, что ли, сп...дили?

Ларькин отбыл на службу — разыскивать оставшихся четырех корейцев. После его ухода, выкуривая очередную сигарету, Юрий Николаевич неожиданно стал вспоминать свою коряво сложившуюся личную жизнь. Наверное, нечаянное воспоминание о бывшей жене разбередило старью раны. Тяжелый от неё остался след. Вот эта привычка помногу курить, например.

Женщины, способной залечить этот шрам, так и не нашлось. Были потом две... да тоже оказались... нет, все это не в счет. Осталась старая знакомая по имени Виктория, такая же одинокая и такая же вредная. Они редко встречались, и это их обоих устраивало. Хорошие знакомые называли её Вичкой, плохие — ВИЧ-инфекцией. Они с Борисовым даже как-то раз вместе встречали Новый год. Майор редко позволял себе пить, но в тот вечер расслабился. Выпил почти целую бутылку водки —без тех ста грамм, что выпила Вичка. Подруга, то ли захмелев, то ли по-женски притворившись пьяной, разбередила ему душу разговорами о личной жизни. Борисов замкнулся и уставился в телевизор — передавали «Старые песни о главном». Хотя и на экране хорошего было мало — там как раз выясняли отношения Сукачев и Лада-Дэнс. Потом Вичка начала извиняться, спрашивать, не обидела ли чем. Юрий Николаевич, настроенный лирически, но мысливший как всегда военными категориями, отвечал в том смысле, что душа каждого человека — это минное поле, не знаешь порой, где рванет. Но что она, Вичка, может не опасаться, в его душе уже все мины давно взорвались. На вопрос Виктории, кто же это так постарался, Юрий Николаевич хмуро ответил: «Стадо коров прошло».

Вичка внимательно посмотрела на майора и вздохнула: «Бедные коровы».

К мыслям о работе его вернул звонок Виталия. Виктория Ван обнаружилась в Кокчетаве, живой и, похоже, здоровой. Ларькин решил посоветоваться с начальником, и вместе они решили, что прошло уже достаточно времени, чтобы положиться на принцип: «Либо пациент жив, либо пациент мертв». Очевидно, бизнесменша научного интереса не представляла. Художника и рабочего так и не удалось найти. А безработный Юрий Чжан оказался знакомым —это он посетил их ночью с миной на спине.

Когда Виталий вернулся на Пролетарскую, майор сказал ему — на всякий случай всё-таки запиской, —что принял окончательное решение эвакуироваться в Москву. Первым должен был выехать Ларькин с девушкой, а майор оставался до субботы «прикрывать отход». Кроме того, Борисов задумал ещё одно отвлекающее действие: в Москву был послан сигнал «выезжаем через неделю». Это означало, что одновременно с Ларькиным навстречу ему, как в школьной задаче, на машине должен был выехать прапорщик Ахмеров. Только, в отличие от персонажей из учебника, они не должны были встретиться.

Виталий сообщил, что Виктория Ван должна вернуться в Оренбург в пятницу вечером. А ему, Виталию, необходимо ещё разок наведаться к Ларисе. Борисов пожаловался, что чувствует себя, как слон в. посудной лавке — куда не повернись, всё рушится. Исследования гораздо удобнее продолжать в Москве. Надо сматывать удочки, а то вот так, без отдыха, в постоянном напряжении, они долго не продержатся.

Для сна они всё-таки выкроили себе по паре часиков —вечером, охраняя Аню по очереди. Необходимость нового похода в ветлечебницу Ларькин объяснил майору тем, что ему срочно понадобилось сделать кое-какие анализы — на этот раз самые обычные, кровь и всякое такое. Борисов не горел желанием его отпускать, но в конечном итоге предоставил Виталию самому решать — идти или не идти. Конечно, даже придя, можно было не говорить Свитальской, что ему скоро нужно будет уехать. Даже не нужно было говорить. С другой стороны, это было бы как-то не по-мужски.

Лариса, узнав о скорой разлуке, расстроилась, даже разозлилась. Её отчаянные попытки скрыть досаду были тщетны. Красивые черные брови то и дело норовили нахмуриться, губы нервно перекашивались, когда она пыталась затеять ничего не значащий бессмысленный разговор. Сдерживать эмоции было для Свитальской делом непривычным. Виталий ждал какой-нибудь сцены, но Лариса очень скоро просто решила наплевать на условности и дала выход своей досаде неожиданным для него способом. Властно глядя Виталию в глаза, она подошла и стала решительно, даже грубо рвать с него одежду.

«Парадоксальная реакция», —подумал Ларькин, едва успевая расстегивать пуговицы — иначе Свитальская просто разодрала бы рубашку на кусочки. Впрочем, ничего неожиданного, тут же опроверг он сам себя. Досада пробуждала у неё агрессию, а агрессия в её психике была связана с сексом. Так что поведение этой девахи в данной ситуации было естественным. Она просто брала с него последнюю дань на прощание. Если учесть, что Лариса была красавица, особенно в смысле фигуры —то процесс уплаты дани не показался Ларькину чем-то неприятным.

Но и сказать, что он легко отделался, тоже нельзя было —айболитка измочалила его, как домашний щенок-подросток затрепывает случайно упавшую с полки шапку или перчатку. «Ещё! Ещё! Ещё!» — нетерпеливо требовала она. И всё-таки что-то их соединяло в этом акте, что-то придавало смысл таким словам, как «соитие» и «близость». Некая «горячая линия», позволявшая вопреки всему, что их разделяло: ей —чувствовать его искреннее восхищение её красотой, ему —ощущать, что она этот восторг ценит и простит его, коня залетного...

Когда Свитальская выбилась, наконец, из сил и хищное выражение на её красивом лице сменилось непередаваемым сытым и слегка отрешенным довольством, она сказала усталому капитану торжествующе:

— Будешь меня помнить! — И тут же, совершенно без всякой агрессии, уже совсем по-женски, грустно добавила: — И я тебя тоже...

Настало мгновение, когда можно было подержать в руках эту — ох, не первую и, дай Бог, не последнюю в его жизни —женщину и, быть может, в тысячный раз удивиться, до чего же складно, разумно и красиво в ней все Мама-Природа устроила. Вот так. Однако ж пора и работать. Служба —черт её дери... Таким грязным делом занимаемся, что благословения Господнего ждать не приходится. Упросить бы Его хотя бы о прощении.

Оренбург. 8 апреля 1999 года. 8,11.

— Аня, тебе нужно поехать в Москву. Поедешь вместе с доктором, —сказал майор и, метнув в Ларькина убийственный взгляд, прибавил: — Слушайся его во всем.

...Едва «жигуль» выехал за город, Борисов приказал Виталию и Ане пригнуться и лечь на пол машины. Ларькина для этого предварительно разместили на заднем сиденье —на переднем он просто не смог бы съежиться до такой степени, чтобы этакого геркулеса стало не видно. Аня, сидевшая рядом с майором, справилась с задачей легко — просто поджав ноги.

— Если они будут нас пасти так же плотно, как в городе, придется тебе под Новосергиевкой пересесть за руль, а меня высадишь на шоссе. Покажу им кузькину мать. А вы —ну, в общем, как договаривались...

Майор гнал машину так, что не оставлял возможному «хвосту» шанса мотивированно их обойти. Но если за ними и следили, то издалека. Издалека же было мало шансов заметить, как Борисов высадил Виталия и Аню в лесопосадке на окраине Новосергиевки. Майор только чуть притормозил, чтобы Ларькин успел выскочить и выдернуть из машины Аню, потом дал газ и на выезде из лесополосы уже мчался с прежней скоростью.

Виталий и Аня выбрались на укатанную проселочную дорогу и побежали по направлению к станции. Лесополоса состояла из нескольких рядов высоких деревьев, стволы и ветви которых неплохо скрывали их даже в это время года. Полоса шла здесь поперек дороги, была насажена ещё при Сталине и служила для защиты полей от налетающих из пустыни пылевых бурь. От неё до станции было около получаса быстрой ходьбы — как раз к приходу новосибирского поезда. Новосергиевская — станция небольшая, стоянка поезда здесь очень короткая, взять билет вряд ли успеешь... Бывает. До Самары можно попроситься и без билета.

Первая проводница, к которой Ларькин попросился в вагон, не соглашалась ни в какую, но вторую удалось уговорить. Вагон плацкартный, все на виду, в тесноте, да не в обиде. Будем постель брать? Конечно, будем, девушке надо поспать. Да нет, не жена —невеста... К родителям едем, в Самару. Едем, самое главное —едем. Передвигаемся.

Остановок почти нет. Разве что Кинель...

Маленькая станция, чем-то похожая на остановку московского метро —больше всего тем, что перрон и вокзал расположены посередине между двумя железнодорожными путями. Из-за двух отставших от поезда безбилетников никто шум поднимать не будет — может быть, пассажиры немного посудачат. Но этот инцидент даже не дойдет до ушей бригадира поезда — кто в этом заинтересован?

Теперь нужно было дождаться следующего поезда и опять-таки сесть на него зайцами. Положимся на наше обаяние и на то, что рубли пока ещё в ходу в этой великой железнодорожной державе. Могло пригодиться и имевшееся у Ларькина удостоверение на имя Сергея Тимофеевича Грибова, майора транспортной милиции.

Москва. 8 апреля 1999 года. 4.02.

Получив в среду приказ выехать в Оренбург, Ренат с вечера приготовил машину и снаряжение. Он отправился в путь рано утром, когда движение на улицах столицы было ещё не таким оживленным. Ренат рассчитал время так, чтобы проехать по освещенным московским магистралям затемно. Когда рассвело и за легкой облачной завесой на востоке стало угадываться солнце, город был уже позади, за спиной были и пригороды, старый «жигулёнок» с новым и ухоженным двигателем мчался по скоростному шоссе в сторону Рязани. Прапорщик относился к той категории людей, которые «думают руками», он не умел и не любил рассуждать об отвлеченных понятиях, но приборы и механизмы слушались его беспрекословно, как будто отвечая на его неизменно любовное и заботливое отношение. Нехитрый автопарк ГРАСа, состоявший из казенных «Жигулей» и его личной допотопной огромной «Победы», откопанной на какой-то свалке и отремонтированной, Ренат содержал в идеальном состоянии. Громоздкую «Победу» он любил, как игрушку. Она была у него такой же слабостью, как у Большакова бритва. Но когда Ахмеров спросил у старшего лейтенанта, на какой машине ехать в Оренбург, убийственный взгляд Ильи был ему ответом и объяснил все. А жаль, у «Победы» были свои преимущества.

В девятом часу утра Ренат позавтракал в придорожной столовой на окраине Рязани и немного отдохнул. Рукам и глазам нужен был перерыв, бросок предстоял нешуточный, даже для такого водителя, как он. Всякий раз в таких случаях Ренат вспоминал Штирлица, который мог спать в машине ровно двадцать минут, и завидовал — вот бы так научиться. Экспериментировать и рисковать, как всегда, не хотелось, поэтому Ренат не спал, а просто сидел в машине, расслабившись и негромко напевая татарские народные песенки. Не допев вторую песню, он почувствовал, что готов к предстоящему автопробегу, и выехал на шоссе, постепенно набирая скорость. Замелькали столбы, перелески, деревеньки, сугробы, подтаявшие вдоль дороги и сахарно-белые далеко в полях... Обедал он уже в Пензе.

Короткий отдых, заправка и дальше на юго-запад, в Сызрань. Там Ренат почти не стал задерживаться, торопясь к промежуточной цели своего путешествия. Он свернул в сторону с трассы на местную, не такую ухоженную, дорогу в сторону Сенгилея. Грех было упустить такую возможность и не заехать на родину! Ахмеров вырос в небольшом сельце близ Сенгилея. Сюда вскоре после его рождения переехали из-под Самары и жили здесь по сию пору его родители. Маршрут и особенно назначенное Борисовым время встречи были неудобными —что называется, ни два, ни полтора. Если выезжать утром, переночевав в родительском доме только одну ночь, нужно было подыскивать себе ночлег, а машине стоянку где-нибудь в Оренбурге и уже там дожидаться условленной субботы... Оставшись здесь на вторую ночь, Ренат должен был выехать рано утром и гнать машину непрерывно часов восемь по плохой дороге, чтобы успеть к назначенному часу. Что предпочесть, прапорщик до сих пор не решил, но чем ближе подъезжал к дому, тем сильнее чувствовал, как душа его склоняется ко второй альтернативе. После хорошего отдыха и дорога легкой покажется, а стареньких родителей он уже полгода не видал...

Сейчас он подгонит машину к огромным воротам родительского дома, посигналит и выйдет поздороваться с отцом. «Исянмесез! Сялам! Сез ничек яшисез? Ряхмят, ургача. Нинди яналыклар бар? Яналыклар юк...» Слова все известны были наперед, ничего нового, всё по-старому, вот и хорошо, чего ещё желать? Пусть все будет по-старому, когда возвращаешься в родной дом. Уже почти совсем стемнело, когда он подогнал «жигулёнок» к огромным воротам, приветственно посигналил и сам побежал открывать засов.

Гораздо позже прапорщик Ахмеров узнал, внимание какого количества людей он к себе привлекал, больше суток проторчав в родном селе. Его задержка со стороны очень напоминала ожидание назначенной встречи. Впоследствии она стоила ему и Борисову изрядного количества потрепанных нервов, но именно это самовольное решение было лучшим экспромтом Рената и его самым большим вкладом в данную операцию.

Сызрань. 9 апреля 1999 года.

Ларькин и Аня сошли с товарного поезда в Сызрани. Позади была утомительная поездка на грохочущем тепловозе, который вёз состав из Уфы и объезжал Самару с юга. Ларькину довольно легко удалось договориться-с машинистами. Ехать, правда, пришлось без особых удобств — кабина старенького тепловоза была рассчитана на двух человек, и если в неё забирались трое, не говоря уже о четырех, становилось тесно. Начинали запотевать даже стекла кабины —система кондиционирования воздуха не справлялась с избыточной влагой. Помощник машиниста, протиравший время от времени окна специально припасенной для таких случаев тряпочкой, шутливо сказал Ларькину:

— С тебя причитается за труды!

— Само собой...

Они поспешили исчезнуть со станции, далеко обходя здание вокзала. Близ маленькой привокзальной площади их приметил-таки ранний извозчик:

— Такси не желаете?

— Желаем.

Водителю старенького «Москвича» повезло —его машина Ларькину не понравилась. Но Виталий воспользовался его услугами, так как нужно было быстрее и дальше отъехать от вокзала. Он велел отвезти их с Аней в центр, поближе к какой-нибудь гостинице. Оттуда на другом извозчике они добрались до Северо-западной окраины города. На шоссе, ведущее в сторону Пензы, они с девушкой вышли уже пешком. Здесь Ларькин присмотрел место для следующего действия — неподалеку от трассы проходил серый бетонный заборчик...

Владельцу бежевой «Волги», предпринимателю из Рязани, возвращавшемуся из деловой поездки в Сызрань, повезло меньше. Ему пришлось проехать на север несколько дальше и гораздо быстрее, чем он намеревался. Посадив в машину на окраине Сызрани симпатичную азиаточку, он вдруг обнаружил на заднем сиденье дюжего мужика с пистолетом. Пистолет был немедленно приставлен к затылку предпринимателя, и тому не оставалось ничего другого, как поверить обещанию, что самого плохого с ним не случится, если он на время превратится в автогонщика. Впрочем, до Москвы, предварительно «отключив» бедолагу, Виталий вёз его сам. Подъезжая к столице, он выследил автобус с нужным номером маршрута, обогнал его и, припарковавшись недалеко от остановки, взглянул на владельца машины. «Часок-другой ещё поспит. Счастливец, — Виталий думал так, потому что буквально с ног валился от усталости. — На-ка вот тебе... за услуги». Виталий сунул водителю в карман несколько пятидесятирублевок. «Извини, что немного. Сам понимаешь, мы люди небогатые. Радуйся, что жив остался». Ларькин захлопнул дверцу машины и повел Аню на остановку автобуса. Было ещё светло, хотя день уже близился к вечеру. Ну, ещё один рывок, ещё немножко...

Через три остановки они вышли у станции метро «Выхино». При желании можно было даже зайти домой... Какой дом? Какое желание? В метро, на Арбат, рысью... Знакомый уютный грохот подземного поезда, как мне тебя не хватало... О, вечно свежий воздух андэграунда... Сейчас усну... Переход на Арбатско-Покровскую линию. Красиво, правда, Аня? Это Москва, мой родной город. Тут сто лет можно прожить — и не соскучишься... Столица. А это Арбат. Нам сюда, вот в этот переулочек. Быстренько, резвым шагом, пока я не упал. Воротца чугунные. Садик — посмотри-ка, здесь уже почки на ветках набухают, скоро у нас тут будет очень приятно посидеть, особенно вечерком. Штаб ты наш дом родной, что ж ты так пуст и неприветлив? Понятно, все ушли на фронт... Даже внутренняя дверь в сенцах не открывается. Значит, кто-то сидит внутри, равнодушный к гостям или очень вредный, сволочь, сидит и не смотрит на мониторы охранных систем.

— Открывай, свои.

После небольшой паузы из ближайшей тумбочки, одной из многих, которыми был загроможден стеклянный тамбур, послышался знакомый противный голос:

— Поздравляю, поздравляю. У тебя всегда был хороший вкус в выборе спутниц, но раньше тебе не хватало немного экстравагантности. Сегодня моё мнение о тебе улучшилось...

— Сейчас я его ухудшу. Открывай, гад, а то по шее получишь.

Магнитный замок щелкнул, и капитан ввалился в коридорчик, бормоча: «Ну вот, Анечка, мы и приехали. Сейчас устроимся и отдохнем с дороги...» Судя по тому, что одинокий страж штаба Илья Степанович Большаков, как и прежде, позволял себе ехидничать и издеваться, всё в Хлебниковом переулке было в порядке, по-прежнему надежно охранялось, и можно было действительно позволить себе небольшой отдых.

Новосергиевка. 8 апреля 1999 года.

Борисов при первой возможности свернул на север и помчался в сторону Республики Башкортостан. Примерно через час он уже начал беспокоиться — неужели до самой границы никто им так и не поинтересуется? Не обвел ли он сам себя вокруг пальца? «Ладно, доберусь хотя бы до Белебея, а там видно будет». Майор даже вздохнул облегченно, когда на ближайшем посту дорожной инспекции ему повелительным жестом черно-белого жезла приказали свернуть на обочину и остановиться. Борисов чуть сбавил скорость в знак уважения к форме, а потом дал газ. Минут через пятнадцать после настоящей погони с сиреной, мигалкой и орущим по громкой инспектором, выкрикивающим его номер и приказывающим остановиться, он плюнул, сказал: «Ладно, х... с вами», —и затормозил. Машина ГИБДД остановилась впереди. Вышедшие из неё инспекторы увидели перед собой приземистого человека, который стоял спокойно, явно не чувствуя за собой никакой вины и не собираясь удирать. По его неприветливому лицу и тяжелому пистолету в правой руке было видно, что грубить ему не следует, да и вообще потревожили его совершенно напрасно. Инспекторы представились, посмотрели на удостоверение, которое Борисов им издалека показал, и попросили разрешения осмотреть машину.

— Какого черта? —осведомился Борисов. —Вы что, номер машины не знаете?

— У нас приказ, — сердито сказал один.

— Знаю я ваш приказ, —отрезал майор. —Хорошо, смотрите издали. Ближе одного метра к машине не подходить, у меня тоже приказ. Буду стрелять.

По их просьбе он открыл багажник. Инспекторы не увидели, да и не могли увидеть, ничего криминального. Извинившись, они откланялись. Майор сел за руль. «Вот ещё ушки показались, — думал он, разворачиваясь. — Если девчонка будет у нас, они рано или поздно выдадут себя, пытаясь её достать. Теперь все зависит от Виталия — насколько грамотно он её довезет».

Он вернулся «домой» уже под вечер и обнаружил, что вместо старых «жучков», которые они с Ларькиным аккуратно разложили по коробочкам на столе, переложив ватой, как елочные игрушки, в квартире установлена пара новых. «Ну и пусть, а то было бы совсем уж скучно», — решил Юрий Николаевич и впервые за последние четверо суток заснул спокойно.

Следующий день он провел в приятных необременительных делах. Утром оформил передачу в ведение ФСБ дела об исчезновении Николая Захарова, забрал из изолятора подследственного Иванова. Алкоголик-слесарь, казалось, вовсе потерял интерес к жизни и в ответ на добродушный вопрос Борисова: «Ну что, мародёр, будешь ещё машинки воровать?» — только горько вздохнул. Но когда майор спросил, чем тот собирается зарабатывать себе на жизнь, в лице Иванова появилось некое оживление, и он поведал «гражданину следователю», что если только его не посадят, станет ловить рыбу и торговать ею на базаре.

— Ладно, браконьер, думаю, ты уже и так достаточно наказан. Ступай, вот тебе пропуск, — проговорил Борисов и выпроводил оторопевшего пьяницу в коридор.

Вечером у майора состоялась встреча с вернувшейся из Кокчетава Викторией Ван. Она была коротко пострижена по последней моде, и одного мимолетного взгляда на затылок Виктории хватило майору, чтобы окончательно вычеркнуть её из списка интересующих его людей, А вот художник и рабочий так и не нашлись, и с этим, видимо, нужно было смириться.

В субботу утром майор поставил машину в гараж, вернулся на Пролетарскую, собрал вещи и пообедал. Ключ от квартиры он положил на стол —дверь было достаточно захлопнуть. Сидя на кухне, Борисов закурил прощальную сигарету. В этот момент зазвонил телефон: междугородная. Майор снял трубку.

— Добрый день, Юрий Николаевич.

— Виталий? Здравствуй, ну как?

— Всё в порядке, мы на месте. Ждем вас.

— Добро. До встречи.

Вот теперь можно спокойно идти. Он взял свою сумку и покинул квартиру. День был теплый, хотя и пасмурный. С утра наполз было легкий туман, но к обеду рассеялся.

В условленное время Борисов подходил к высокой стеле, символизирующей границу между Европой и Азией. Эта граница была даже обозначена, и желающие могли постоять одной ногой в Европе, а другой в Азии. Место для данного знака было выбрано на возвышенности на правом берегу реки Урал, и отсюда открывался красивый вид на обе части света. Борисов посмотрел, сравнивая, и решил, что Азия смотрится куда живописнее.

Прошло уже пять минут. Рената все ещё не было. Юрий Николаевич решил подождать ещё немного, делать все равно было нечего. Где-то его план дал сбой, и мозг майора тревожно перебирал варианты и возможности, меры и контрмеры. Кто и зачем перехватил прапорщика? Может быть, он где-нибудь попал в аварию? Главное, конечно —что Виталий и девушка добрались до Москвы. И всё же... Майор достал ещё одну сигарету и решил, что будет ждать, пока она не кончится. Он выкурил её, не торопясь, взял сумку и бросил прощальный взгляд на стелу —символ непоколебимой мощи России в обеих частях света. «Стоит, мол, и стоять будет», —со вздохом подумал майор и пошел ловить машину. Через три с половиной часа он вылетел в Самару, а оттуда в тот же день — вечерним самолетом в Москву.

Жигулевск. 10 апреля 1999 года. 5.43.

Прапорщик Ахмеров выехал из родного села в 4 часа утра по направлению к трассе «Москва — Самара». Он без приключений проехал Сызрань. На въезде в Жигулевск его остановил сотрудник ГИБДД в компании с двумя омоновцами, одетыми в тяжелые бронежилеты и камуфляжную форму. Совершенно не по делу размахивая своими автоматами, они велели ему выйти из машины и предъявить документы. Увидев удостоверение, вместо того, чтобы извиниться и позволить ему продолжить путь, ещё грубее сказали:

— Стоять! Руки за голову! — и принялись обыскивать его машину. Обнаружив в кобуре на переднем сиденье «стечкин», а в сумке на заднем —полдюжины упакованных приборов, приказали следовать за ними.

— В чем дело? — поинтересовался было Ренат, но ему велели заткнуться и идти куда сказано. Ахмеров стиснул зубы от ненависти —он был человеком вспыльчивым, и кровь вскипала в нем мгновенно. Может, на это и расчет, подумал он, хотят задеть, спровоцировать, чтобы уже наверняка было к чему прицепиться. Если б майор не ждал его в Оренбурге, ох и врезал бы он вот этому мордастому... Вспотев от злости, он подчинился.

Его посадили в «уазик», отвезли на полкилометра вглубь населенного пункта и велели выходить. Привели в дежурное помещение, где Ренат имел удовольствие беседовать с милиционером в чине капитана. Капитан желал знать, куда и с какой целью следует прапорщик при оружии и с приборами неизвестного назначения. Ренат, разумеется, дал понять капитану, что его любопытство неуместно, а за задержку сотрудника Службы при выполнении задания они будут отвечать.

— Я не знаю, что у вас за задание, — не испугался капитан. — Но мне известно, что тут недалеко, под Сызранью, совершен захват и угон автомашины с применением оружия. Есть указание обратить особое внимание на людей с документами ФСБ. Так что вам придется подождать немного... До выяснения. '

Оставалось ждать и не рыпаться. Помня про Борисова, не рыпаться он не мог — через час обратился к дежурному и потребовал отпустить его. ещё через час повторил попытку. Ахмеров уже чувствовал, что опаздывает, и проклинал себя за то, что задержался в своем селе, не подумав оставить себе резерв времени. А ведь какой у него был вначале запас! Тридцать — нет, тридцать два благословенных часа ушло впустую, на разговоры о хозяйстве и о жизни, на баню и манты. Ренат чуть не стонал от злости на себя. ещё через двадцать пять минут его отвезли обратно к машине и разрешили продолжать путь.

Проехав Жигулевск, перебравшись на другую сторону Волги и миновав Тольятти, он быстро набрал предельную допустимую скорость — не хотелось новых приключений на свою голову — и мчался некоторое время, пытаясь успокоить себя быстрой ездой. Время, в общем, ещё было. Беспокоила дорога. Она могла не позволить ему набрать необходимую теперь скорость. Потом его осенила новая мысль.

Ренат Свернул с шоссе, остановился, взял один из своих любимых приборов и, насвистывая для успокоения нервов веселую песенку о весенних цветах, похожих на глаза любимой девушки, обследовал «жигулёнок».

Под пластмассовым корпусом правого «стоп-сигнала» обнаружился источник электромагнитного излучения высокой частоты. Перед выездом из Москвы не было в его машине таких источников. А теперь появился маленькая — противненькая коробочка. Ренат вынул эту коробочку из-под отражателя, приклеил скотчем на крышу автомобиля так, чтобы его можно было достать рукой с водительского сиденья, вернулся в машину и выехал на шоссе. Теперь надо было придумать,' что с этим делать дальше. За ним следят откуда-то издалека, в пределах прямой видимости, но мать-земля достаточно плоская для того, чтобы, если подняться хотя бы на тысячу метров, радиус прямой видимости увеличился на десятки километров. Ахмеров запел грустную песню о любви.

Двух таких песен ему хватило, чтобы объехать Самару с севера и выбраться на дорогу, ведущую в Оренбург. В нескольких местах он попадал в плотные потоки машин и вынужден был двигаться вместе со всеми довольно медленно. Перед одним из светофоров обклеенная скотчем коробочка перекочевала с его «Жигулей» на крышу соседней машины, и их пути разминулись.

— А то — окольсевали миня, как птису, тоже, нашли мещщеный атым...

Ренат прекрасно говорил по-русски, лишь изредка для собственного удовольствия, и чтобы позабавить товарищей произносил слова с нарочитым татарским акцентом. Только некоторые сложные русские слова —в основном не относившиеся к технико-научные термины вызывали у него затруднения.

Миновав Самару, он ещё раз посмотрел на часы, в сердцах выругался и нажал педаль газа. Времени оставалось мало, а на дороге слабый туман, асфальт скользкий и уже не такой хороший, как от Москвы до Самары. Вот проклятье...

Разогнаться по-хорошему было нельзя — на ухабах, то и дело попадавшихся на пути, машину начинало встряхивать так, что старенький кузов грозил вот-вот отломиться и продолжать движение отдельно от колес. Гораздо большую опасность представлял мокрый асфальт. На нескольких поворотах он едва не слетел в кювет.

Ахмеров прекрасно умел управлять машиной, но далеко не всегда в жизни ему удавалось справиться с собой. В минуты сильного раздражения или волнения, бывало, разум переставал контролировать его действия, и он вел себя как воин-берсерк, совершая поступки безумно смелые и совершенно необъяснимые с рациональной точки зрения.

Второй причиной того, что Ренат не сбросил скорость, подъезжая к ремонтируемому участку дороги, мог быть все ещё стоявший туман. Но главным было всё-таки бешенство попавшего в цейтнот Ахмерова. Как будто кучи гравия, ровным рядком выстроившиеся прямо на шоссе метров на двести вперед, могли разлететься и исчезнуть от одного напора его воли, которой он пытался смести все препятствия со своего пути. Правая сторона проезжей части была занята совершенно, и машины вынуждены были проезжать по очереди небольшими караванами через оставшийся слева участок, где с одним автомобилем мог разъехаться разве что мотоцикл. Когда Ренат, не обращая внимания на та, что творилось впереди, подъезжал к участку, обозначенному треугольничком «Сужение дороги», с его стороны машины уже проехали все, а навстречу по узкому двухсотметровому отрезку уже двигался караван встречных машин во главе с большой старой «Волгой».

Ренат начал сбивать скорость в последний момент, когда увидел, что ни гравий, ни «Волга» исчезать не собираются. Выбирать приходилось даже не между правым или левым кюветом —для этого было уже слишком поздно. Как водится на Руси, Ахмеров ехал посередине дороги, где выбоин было поменьше. Выбор у него был между гравием и «Волгой». Оставался ещё маленький шанс успеть затормозить по левой полосе. Но это не пришло Ренату в голову. Так, не сворачивая, только притормозив, насколько это было возможно, он и въехал на кучу гравия, чуть крутанув руль инстинктивно влево, а затем сразу вправо. Опрокидывающего момента, который получили «Жигули», хватило ровно на то, чтобы встать на два левых колеса и продолжить движение на манер велосипеда. Ренат сразу же сообразил, что произошло, выровнял скорость и повел машину дальше в таком положении. Ему никогда раньше не доводилось выполнять такой трюк, хотя он всегда чувствовал, что у него это получится, и даже побился об заклад с Большаковым, что как-нибудь попробует и сумеет. От аттракциона на стадионе дорожные условия, конечно, отличались. Водитель «Волги» свернул на обочину, освобождая Ренату побольше места. Проезжая мимо него, прапорщик услышал произносимое с опаской:

— Ну ты и псих, парень...

Ахмеров не видел шофера, слева ему открывался вид только на влажный асфальт. Когда правые колеса автомобиля проплыли над последним холмиком гравия, Ренат ещё раз чуть свернул влево, качнувшись всем телом вправо. «Жигули» встали на все четыре точки опоры и, свернув на свою сторону дороги, благополучно разминулись со встречным автобусом. Все это заняло ровно двадцать секунд.

—Аплодисментов Не надо, —выдохнул Ренат, набирая скорость. —Жаль, что Илюша не видел.

Несмотря на все свои старания, он опоздал к назначенному времени. Есть предел человеческим возможностям. Оставив на соседней улице машину, он бегом подбежал к символической границе между Европой и Азией через сорок пять минут после того, как Борисов докурил свою «Яву» и ушел. Ахмеров побродил по площадке у стелы с четверть часа, ни на что не надеясь, просто пытаясь примириться с мыслью о поражении и собираясь с душевными силами перед следующим действием. Майор, естественно, не появился —он уже подъезжал к аэропорту. Ренат ещё раз мысленно сказал себе: «Встреча не состоялась. Возвращение». Вслух он произнес со злостью и досадой только:

—А-а-ай-й-й...

Но усевшись за руль и заводя машину, начал ругаться на себя так, в таких словах и выражениях, которые может произнести без стеснения и запинки только человек, отслуживший три года на доблестном Тихоокеанском флоте.