Завтра нас похоронят

1. Загадочная

С того дня, когда всё изменилось, прошло уже четырнадцать лет. Четырнадцать лет она красит губы сдержанной и взрослой помадой шоколадного оттенка. Четырнадцать лет подводит глаза, надеясь спрятать их испуганное выражение, а ресницы красит так, чтобы они казались непомерно длинными. Четырнадцать лет вместо привычных цветных курток носит дорогие шубки из меха… норковые, лисьи. Четырнадцать лет её ноги ноют от каблуков, а спину жжёт от завистливых взглядов женщин, мимо которых она проходит, чтобы сесть в белоснежный лимузин. «Сколько этой девушке?» Вопрос она всегда читает в глазах прохожих. Так хорошо выглядит… Но нет… не может же она быть ребёнком, сейчас и детей-то почти нет… Ведь правда?

Правда. И Сильва рада этому. Ей не четырнадцать и она не крысёнок, нет. Кроме прислуги и учёных друзей отца никто не знает, что фройляйн Леонгард тоже не растёт.

А ещё… есть кое-что, о чём не знают даже друзья семьи, а прислуга никогда и никому не расскажет. Вот уже четырнадцать лет Сильва Леонгард спит со своим отцом. С того самого дня…

Мать Сильвы ушла ещё когда ей не было и года. В доме не осталось ни одной её фотографии и ни одной её вещи. Всё, что Сильва знала о матери, она знала со слов отца. Мама была умной, мама была красивой, мама, как и папа, лечила людей… а потом она однажды взяла и уехала в другую страну. В Японию. Почему? Она так захотела. Там у неё новый муж. Самурай.

Просто. Коротко. Но Сильва никогда не ненавидела свою мать за этот поступок. Потому что не было ни минуты, когда девочка чувствовала бы себя одинокой или недостаточно любимой. Папа был рядом. Всегда. Что бы ни случилось. Иногда Сильва даже ловила себя на том, что рада отсутствию загадочной красивой женщины, японского врача. С ней пришлось бы делить папу. А Сильва никогда не любила делиться.

Тот день она помнит очень хорошо. Последний… перед праздниками. Они с Вэрди Вардэнгой прогуляли школу и поехали на трамвае в парк кормить уток. Конец декабря был тёплый и мягкий, птицы даже не улетели. Снег ещё не выпал, казалось, вокруг стояла не зима, а осень, и девочки собирали разноцветные листья, бросались ими друг в друга. Долго сидели на краю деревянного мостика через незамёрзший пруд. И мечтали о том, как будут целыми днями гулять на каникулах. Может, всё-таки выпадет снег…

Потом Сильва вернулась домой. Отец был задумчив, и, кажется, у него было очень плохое настроение. И… Сильве не нравилось, как он на неё смотрел. Так же нежно и внимательно, как и обычно, да, но… одновременно как-то странно, будто решал её судьбу. Отрубить ей голову или нет. Девочка попыталась прогнать эту мысль. Ерунда какая-то, наверно, он устал на работе, и надо просто сделать для него что-нибудь хорошее. После прошедшего в непривычном молчании ужина она сварила горячий шоколад. Единственное, что могла приготовить и не сжечь. Тогда в доме ещё не было прислуги, и обычно отец делал всё сам. А он замечательно готовил. И смешно выглядел в зелёном фартуке.

Сильва поднялась к кабинету, осторожно неся в руках папину любимую чашку из тонкого тёмного фарфора. Дверь не была заперта, девочка вошла. Он сидел в глубоком кресле у камина с бутылкой какого-то алкоголя. Сильва замерла на пороге. Она никогда не видела, чтобы отец пил, даже бокала вина.

Сильва подошла, поставила чашку на столик и тихо спросила:

— Папа… что с тобой?

Он молчал. Сильва протянула руку и осторожно погладила отца по волосам. Она всегда так делала, когда видела, что ему грустно. Но сейчас он неожиданно вздрогнул, будто она сделала ему больно. Потом приподнял голову:

— Уйди… — голос звучал очень устало и непривычно хрипло.

Но Сильва не ушла. Она наклонилась и попыталась заглянуть ему в глаза. Когда ей это не удалось, она присела на подлокотник кресла, оправив длинную свободную футболку, и спросила:

— Ты что, на меня дуешься? Я только сегодня прогуляла школу, я больше не…

Он неожиданно тихо рассмеялся, будто она сказала какую-то несусветную чушь. И покачал головой.

— Тебе лучше уйти. Я…

— А я тебе шоколад принесла.

Сильва показала рукой на чашку. Но он не повернул голову в ту сторону, а внимательно смотрел ей в глаза. И Сильва снова прочла во взгляде то, что напугало её. На этот раз это было… нет, не может быть. Так ей вслед иногда смотрели старшеклассники. И некоторые учителя-мужчины. Сильва не знала, как это назвать. Но это было неправильно, ей всегда казалось, что её будто мажут грязью.

— Пап… — снова тихо позвала она.

Он отвёл глаза. Лишь на несколько мгновений. И прошептал:

— Прости меня.

Сильва непонимающе взглянула на него и покачала головой:

— Ты ничего не…

Его рука сжала её пальцы. Девочка невольно вздрогнула, но не отстранилась. А отец мягко потянул её ближе:

— Сильва… как же я люблю тебя, — другая ладонь коснулась волос.

Она улыбнулась:

— И я тебя.

А потом… Одним резким движением он прижал её к себе и коснулся губами губ. Сильва попыталась вырваться из странных объятий, но не смогла. Она ничего не понимала, её сердце бешено стучало, и она боялась открыть глаза. А потом её словно парализовало, и она даже не сопротивлялась, чувствуя, как пальцы осторожно гладят её волосы. Так, как и всегда, когда он заходил к ней пожелать спокойной ночи. Но… совсем по-другому. Было страшно. Настолько, что Сильва забыла, как дышать, и чуть приоткрыла губы, которые пыталась до этого сжать как можно плотнее, сопротивляясь этому поцелую.

Тогда с ней что-то произошло. Что-то, отчего ушёл страх. Будто сломалась какая-то перегородка. Он отстранился.

— Я похожа на неё… правда? — она не знала, зачем спрашивает.

Но он молча покачал головой. Сильва поняла, что он не хочет вспоминать о её матери. И это пробудило в её груди какое-то странное, опьяняющее торжество.

…После того, как Сильва расслабленно вытянулась на кровати, отец наклонился к ней. По его лицу она догадалась, что он снова хочет просить у неё прощения… и покачала головой, прижав палец к его губам:

— Я тебя люблю. Тихо…

Он прикрыл глаза. И сказал фразу, которой Сильва тогда не поняла:

— Теперь с нами всё будет в порядке.

На следующее утро на город обрушился такой долгожданный снег… А через ещё несколько дней все родители города умерли. Кроме её папы.

Сильва открыла глаза. Часы глухо тикали, за окном всё было ещё серым… пять утра. Откуда-то доносились приглушённые голоса. Девочка поднялась и, пройдя босиком до двери, приоткрыла её. Выскользнула в коридор и крадучись направилась к лестнице.

Внизу, в прихожей, горел свет. Прячась в темноте второго этажа, Сильва отчётливо видела силуэт отца — он говорил с незнакомой девушкой, чьи чёрные волосы были собраны в пучок, а один глаз закрывала повязка. За спиной девушки молча, скрестив на груди руки, стоял широкоплечий молодой человек в кожаной куртке и штанах защитного цвета. Девушка была одета примерно так же, только на её поясе Сильва заметила что-то вроде плётки. Сейчас девушка улыбалась, но в этой улыбке не было ничего дружеского или кокетливого. Одно безумие. Ледяное и огненное одновременно. Сильва вздрогнула, услышав громкий голос отца:

— Вы сдурели? Я плачу вам за живых, а не за мёртвых! И точно не за то, чтобы вы швыряли трупы на машины полиции. Особенно Рихарда Ланна!

— Никто не просил его соваться в чужие дела! — огрызнулась девушка. — А ту девчонку всё равно было не спасти, Леон не рассчитал силы и, кажется, у неё лопнула селезёнка или ещё что-нибудь. Она харкала кровью.

Сильва почувствовала лёгкую тошноту и отступила на шаг. Отец сжал кулаки:

— Их не нужно было убивать. И вообще бить. Вы что не могли устроить засаду и выкрасть двух или трёх человек? Теперь на месте базы шляется ублюдок Байерс со своими людьми! Не говоря уже о Ланне.

Джина фыркнула и пожала плечами:

— Они нас никогда не найдут. По крайней мере… — улыбка снова тронула губы, — в ваших интересах, чтобы так было, иначе…

Отец раздражённо махнул рукой:

— Знаю. И всё же впредь я настоятельно требую осторожности. Никакой полиции. И никаких лишних смертей. Залечь на дно, пока я снова вам не позвоню.

Девушка дурашливо надула губы:

— А я только вошла во вкус… — протянув руку, она погладила по щеке стоящего рядом молодого человека, — и Леон тоже.

— Фройляйн Кац! — отец повысил голос. — Я думаю, мне не нужно напоминать вам…

— А может, нужно? — девушка подмигнула. — Я люблю с вами говорить. Вообще со всеми, кому я противна… — Отец молчал. Сильва ждала, ничего не понимая. Наконец девушка пожала плечами: — Ну ладно. Когда они все передохнут от ваших экспериментов, звоните нам… а мы пока поищем другие развлечения. Леон, идём.

Она развернулась, чтобы уйти, и тут отец вдруг схватил её за руку и резким движением повернул к себе:

— Никаких развлечений. Поняли? Сидеть тихо. Иначе я зайду в подвал и поверну пару ручек на той машине. Я могу оборвать любую связывающую вас линию силы… — теперь уже он улыбался отразившемуся на лице девушки неподдельному ужасу, — а вы даже не поймёте, почему умираете. Так что лучше сидите тихо и не злите меня.

Девушка прищурилась:

— Как скажете…

И, не прощаясь, решительно вышла за дверь. Молодой человек по имени Леон исчез следом. Отец, тяжело дыша, смотрел на бушевавшую за окном грозу. Вскоре рёв мотора возвестил о том, что ночные посетители уехали.

Сильва вернулась в комнату и легла. Сердце её учащённо билось, она ничего не понимала. Кто это был? Почему они так резко говорили с отцом, и чем он им угрожал? Они ведь боялись его… Но и он боялся их? Кого они убили? И что если они убьют отца?

2. Влюблённый

Гертруда Шённ всегда и всё делала сама, несмотря на то, что была президентом. Кроме одного… она иногда разрешала ему расчёсывать свои длинные волосы светло-рыжего оттенка. И он любил такие дни.

Сегодня, когда молчаливая девушка — личный секретарь Гертруды — провела Вильгельма Байерса через несколько просто обставленных комнат в личный будуар президента, начальник Управления по особо важным делам увидел, что женщина всё ещё одета в халат и прячет волосы под сеткой.

Без косметики, недавно проснувшаяся, она была очень красива, несмотря на свой возраст. Байерс не видел этих сорока девяти лет. Нет… Гертруда Шённ выглядела на тридцать… может, чуть больше. И Вильгельм любовался ею, чувствуя себя мальчишкой. Рука, пожавшая его руку, была такой нежной на ощупь, и её не хотелось выпускать.

— Доброе утро, — она улыбнулась. — Как обстановка в моей стране?

Привычное приветствие, привычный вопрос. Байерс ответил:

— Страна спала спокойно. Почти… — Байерс погладил своего попугая, как обычно сидящего в одном из карманов пиджака. Машинальное движение, помогающее взять себя в руки, даже несмотря на то, что Поли тут же тяпнул его клювом за палец.

Гертруда засмеялась и указала на стул:

— Подождите немного. И выпустите вашего чудного попугая.

Она вышла в соседнюю комнату. Вильгельм Байерс помог Поли выбраться из кармана. Попугай тут же начал носиться по комнате — начальник управления видел, как блестит в воздухе механическое крыло, сконструированное из самого лёгкого из возможных сплавов. Поли уже вылупился однокрылым, таким Байерс его и купил на рынке в каком-то убогом пригороде. И ему стоило большого труда и больших денег найти сначала нужного инженера, а потом и нужного хирурга. Но попугай напоминал Вильгельму его самого. И был надёжным другом. Намного надёжнее, чем люди.

В ожидании президента Вильгельм стоял, невольно оглядывая комнату. Насколько он знал, это было единственное место в доме, где Гертруда Шённ позволила себе роскошь — мягкую мебель с ножками из красного дерева, огромное, в полстены, зеркало, резные шкафы и бархатные занавески на окне… истинная женщина. Вильгельм улыбнулся. И, наверно, ни в одной другой стране президент не принимает министров и других подчинённых в личном будуаре.

— Вы не заснули?

Она, одетая в простое светло-бежевое платье с глухим воротником, появилась на пороге. Волосы были распущены, но не расчёсаны. Госпожа Президент протянула Байерсу деревянный гребень:

— Поможете мне? Вам я доверяю как никому, у вас самые длинные волосы в министерстве, и вы знаете, как с ними обращаться.

Он невольно рассмеялся и кивнул. Женщина опустилась на обитый бархатом пуфик, спиной к начальнику управления. Коснувшись длинных прядей, он спросил:

— Хотите узнать подробнее о вчерашнем инциденте с базой крысят?

— А вам есть что рассказать?

— Только одно. Судя по всему, за этим стоят Коты.

Она вздрогнула. Вильгельм продолжил:

— Они всё разнесли и увели детей, оставив трёх убитых. А один труп бросили на капот машины Рихарда Ланна.

— Ричи, боже мой… — прошептала она. Байерс ощутил укол ревности.

Старый полицейский не вызывал у начальника управления неприязни… но за один тон, которым Гертруда Шённ произносила это имя, хотелось пустить пулю ему в лоб.

— Вы с ним договорились о сотрудничестве?

— Да, фрау, — он осторожно расчесал ещё несколько прядей. — Будем ловить Котов вместе.

— А придумали что-нибудь для защиты… детей?

— Увы. Пока нет такой возможности. Я просто не знаю, как… — он запнулся. — Люди их боятся. Даже Рихард Ланн.

— У Рихарда есть для этого причины… — она чуть повернула голову. — Он слышал, как умирала его жена. Правда, я до сих пор иногда задаю себе вопрос, почему он не умер сам и почему не умер Леонгард…. Ведь теоретически… у них у обоих были дети.

— Я знаю, фрау. А… — поколебавшись, он всё же спросил. — Вы знаете, где они сейчас?

Она вздохнула:

— Аннет, дочка Ричи, убежала в ночь Рождества. А что касается дочери Леонгарда… — голос дрогнул, — нет, я не знаю, где она. Я её никогда не видела. Может, умерла, может, тоже сбежала.

После этого они надолго замолчали. Гертруда слегка опустила голову и закрыла глаза. Вильгельм продолжал расчёсывать её волосы. В очередной раз у него мелькнула странная мысль — Госпожа Президент была очень похожа на прекрасную императрицу, чьи портреты до сих пор украшали многие музеи этой страны. Та женщина тоже появилась на престоле словно из ниоткуда… чтобы спасти страну от краха. Он незаметно взял одну прядь и поднёс к губам. Как нежный шёлк.

— Вильгельм… — прервав молчание, позвала Гертруда.

— Да, Госпожа Президент? — откликнулся он, выпрямляясь. И тут же услышал смешок: она не очень любила, когда её так называли.

— Я ведь помню, что у тебя остались ещё какие-то связи в той стране, откуда ты приехал и где учился, верно? — как нередко и бывало, она сбилась на «ты». — Ты работал…

— В штабе начальника службы разведки, — кивнул он. — Совсем недолго, проходил стажировку до того, как… родители погибли. Но там остались другие люди из моего военного колледжа. Возможно, они уже получили более высокие звания.

— Не сомневаюсь… — по голосу он знал, что она улыбается. — Если они такие же умные, как ты, Вильгельм.

Он промолчал. Поискал глазами своего попугая — тот сидел на развесистой комнатной пальме и внимательно наблюдал за хозяином. Гертруда Шённ снова подала голос:

— Значит, ты узнаешь мне всё о Красной Грозе?

Байерс вздохнул и кивнул:

— На мою страну он не работал, но наверняка на него вели досье.

— Идеальным было бы узнать, какое конкретно задание он выполняет, но… этого ты сделать не сможешь. Поэтому базис. Где родился, семья, слабости.

Вильгельм подумал немного и ответил:

— Письмом такое не передашь. Шифровка о появлении этого человека шла до нас месяц, я мог вообще её не получить. Но, возможно, если мне откроют канал Глобальной Сети, я смогу узнать то, что вам нужно.

— Я постараюсь обеспечить тебе это в обход Свайтенбаха. В ближайшее время.

— Как скажете, — он отложил гребень. — По-моему, вы великолепны.

Гертруда Шённ обернулась через плечо и снова рассмеялась:

— Не смущай меня, — поднявшись, она подошла к пальме и протянула руку. Поли тут же сел на её указательный палец, издав довольное чириканье. — По тебе я скучала даже больше.

Байерс не удержался и фыркнул. Потом тихо спросил:

— Будут ещё распоряжения?

Она нахмурила брови, задумавшись на какое-то время. Потом кивнула:

— Думай об этих детях. И по возможности следи, чтобы из-за Котов ничего не случилось с Ричи и герром Карлом Ларкрайтом. Этого я не переживу. Ну а теперь… пойдём пить чай.

3. Шпион

Моё имя Николас Старк. Но последние лет десять меня называют Красная Гроза. Это я помог развалиться Стене. И я позаботился о том, чтобы самолёт, на котором в полном составе летела верхушка оппозиционной националистической партии Республики G, исчез, пролетая над горами K. Я сделал и многое другое. Да… у меня была насыщенная жизнь.

А сейчас моё задание — Гертруда Шённ. История придумывалась банальная, голливудская. Упасть на самолёте где-нибудь в пустом районе. Незначительно пораниться — чтобы добраться до её дома, который, по последним данным, не охраняется — такова её прихоть. Просить помощи… и, прошептав, что меня преследуют, потерять сознание. Остаться… и заставить её влюбиться.

Ведь она всего лишь женщина. Какой бы своенравной и жёсткой ни была. И всё ради того, чтобы наконец справиться с независимой республикой А. Потравить этих чёртовых нестареющих детей, из-за которых они все свихнулись. Потихоньку ликвидировать и заменить правящую верхушку. Заполучить государство под своё попечительство. Со всеми горами, полями, озерами, непроходимыми лесами и многовековой культурой… ведь наша страна всегда это делала — бралась защищать слабых. За умеренную плату, конечно…

Говорят, Гертруда Шённ красива и умна. Говорят, ни один наш шпион ещё не ушёл от неё и её невидимой службы разведки. По крайней мере, живым. Но я не только рано или поздно уйду, но и выполню задание. Она будет моей и сделает всё, что я скажу. А потом… мы ещё решим, что с ней делать. Нет, я не люблю кровь. К тому времени фрау Шённ будет моим самым главным союзником.

Да, я это сделаю. Вот только…

Вот только… Скай всего этого не помнил.

Он лежал, вытянувшись на чём-то вроде длинной койки, и оглядывал помещение, в котором находился. Его одежда высохла, да и вообще было довольно тепло. Над головой темнел потолок. Что же это? Кажется, вагон поезда. Грязные, но почти везде целые окна, ряды таких же коек, как та, где лежал он… Довольно мягкая. Наверно, когда-то здесь ездили пассажиры первого класса. А теперь…

Теперь он видел лежащих там и тут младенцев. Множество младенцев, завёрнутых в тряпьё. Все они спали. Скай приподнялся на локте и тут же скривился от лёгкой боли в груди. На коже горел след от пристежного ремня. Да, он помнил, как летел на самолёте и как отключил антирадарную установку. Как мотор начал «кашлять». Как он пытался удержать машину в полёте. А вот куда он летел… зачем… Он даже помнил, что это называется амнезия. И помнил, что в стране, откуда он прибыл, очень высокие дома, похожие на стеклянные коробки. Но больше он не помнил ничего.

Почувствовав рядом какое-то движение, Скай вздрогнул. Один из младенцев проснулся. Он взглянул на Ская, и тот невольно поразился осмысленному выражению его глаз. Казалось, совсем крошечный ребёнок может говорить. И Скай осторожно приподнял руку:

— Привет…

Младенец широко открыл рот и истошно заорал. А вслед за ним проснулись и другие. Десятки. Ор всё нарастал, Скай невольно зажал уши. Он понятия не имел, как обращаться с детьми, и поэтому решил ждать. И вскоре услышал торопливые тяжёлые шаги. В вагоне появилась крупная некрасивая девочка с бельмом на глазу. Оглядела младенцев и улыбнулась. Приблизилась, взяла одного из них на руки и что-то забормотала. Странно… но он тут же замолчал, а вскоре закрыл глаза. Девчонка продолжала бормотать, переходя от младенца к младенцу и беря их всех по очереди на руки. И постепенно крики стихли. Когда бельмастая поравнялась со Скаем, он потянул её за рукав:

— Эй… как тебя зовут?

Она посмотрела на него и пожала плечами. Решив, что она не слышит, Скай повторил чуть громче. Но снова не получил ответа. Подумав, он задал другой, более интересующий его вопрос:

— А где… — сложное имя вылетело у него из головы, — где принцесса? Разбойница?

Девочка дёрнула плечом, приложила палец к губам и повернулась спиной.

— Она почти не говорит, — внезапно раздался знакомый голос со стороны тамбура. — Только бормочет. Её зовут Маара.

Черноволосая бледная девочка появилась в дверях и медленно подошла к нему. И Скай тут же вспомнил её красивое имя. Вэрди. Улыбнулся: он был рад видеть её. Но девочка не улыбнулась в ответ. Окинула хмурым взглядом вагон и сказала:

— Знакомься, это «живые овощи». Не бойся, больше с ними спать не будешь. Тут просто тепло, а я боялась, что ты простудишься. Ты пролежал несколько дней как мертвяк. Лишь иногда просыпался, мы даже выводили тебя на воздух по нужде или давали тебе еду. Помнишь?

Этого он не помнил. Вообще почти ничего не помнил после своего падения. Кроме этой девочки, склонившейся над ним. И кое-что в её словах удивило его:

— Овощи? Мне казалось, это… младенцы?

Что-то странное мелькнуло в её глазах. Она вновь сдвинула брови:

— Ты… не здешний?

Он пожал плечами. Хотелось бы ему самому знать об этом чуть больше.

— Не помнишь… ну… в общем… четырнадцать лет назад они были самыми обычными младенцами. Но сейчас выглядят точно так же, и толку от них нет, никакого… Поэтому они овощи: может быть, что-то и понимают, но не говорят. А мы, те, кто постарше, — крысята. Мне вот двадцать восемь лет, хотя и не скажешь. Понял?

— Нет…

Она вздохнула:

— В этой стране нет детей. Почти нет. А те, кто есть, такие как я.

— Красивые? — Скай улыбнулся. Вэрди покраснела и буркнула:

— Не растут. Четырнадцать лет назад я была точно такая же, как сейчас.

Звучало слишком нелепо и странно. Скай потёр лоб. Но эта девочка не выглядела сумасшедшей. И явно не шутила. Да и потом… её речь совсем не походила на речь подростка. Как и её взгляд — взрослый, холодный, как будто в этой жизни она повидала намного больше, чем он… и даже её жесты — такие взрослые и изящные, может, за кем-то повторённые, а может, и свои… Скай встряхнул головой, тут же отозвавшейся болью на это неосторожное движение. Справившись с собой, он прошептал:

— Почему?

Она вздохнула:

— Наверно, ты хочешь есть… пойдём к костру, наши уже легли, там осталась картошка.

Холодновато правда, но…

— Ничего, — он наконец сел и потянулся. — Можешь взять мою куртку.

Она усмехнулась:

— Тебе будет холодно, а не мне. Я-то привыкла.

Вместе они тихо покинули вагон. У Ская немного кружилась голова, и он опирался на худенькое плечо своей спутницы. Обернувшись, он снова увидел, как Маара качает младенцев. Или овощи. Теперь он не мог с точностью ответить на этот вопрос.

На улице было довольно прохладно, костёр еле горел. Но Скай был рад и этому. Вэрди выудила из тлеющих углей с краю несколько картофелин и протянула ему вместе с небольшим складным ножиком. Сама села рядом, поджав колени к груди, и стала смотреть на огонь. Она молчала, и Скай со вздохом занялся картошкой. Разрезав одну, он протянул половину девочке, но та мотнула головой:

— Ешь. Иначе будешь падать с ног.

— А вы всегда её едите?

— Больше особо нечего… нам нельзя в город.

— Почему?

— Не пускают, — она поправила волосы и вдруг улыбнулась: — но ты можешь оказать нам услугу и пару раз сходить туда. Ты взрослый, тебя не поймают и не арестуют.

— Без проблем, — он машинально отряхнул золу с пальцев. — Я не помню, кто я, но может, у меня должны быть в одном из карманов деньги…

— Их мы найдём и сами. Главное — чтобы ты пошёл.

Скай кивнул, внимательно рассматривая девочку. Только сейчас он заметил на её руке между большим и указательным пальцем татуировку в виде крысы. И, набравшись смелости, спросил:

— Что это?

Она опустила голову:

— То, из-за чего нас не пускают в город…

И она рассказала историю о том, как четырнадцать лет назад все родители страны умерли в один день. Как дети прятались. И как жили взрослые. Скай слушал, пытаясь заставить себя поверить, но никак не получалось — звучало слишком неправдоподобно. И никакого логического объяснения к произошедшему подобрать тоже не удавалось. Дети… крысята… он рассеянно провёл по своим волосам, пытаясь их пригладить, и неожиданно увидел, что собеседница улыбается:

— А ты, наверно, американец. Очень похож.

— Может быть… — он пожал плечами. — Не помню. Почему ты так решила?

— Вас такими показывали в телевизоре, — она накинула на голову красный капюшончик с ушами. — Белые зубы, светлые волосы, загар такой… а главное улыбка. Будто вы самые счастливые люди на свете.

— Не думаю, что я самый счастливый, — возразил Скай.

Девочка улыбнулась — грустно, по-взрослому:

— Может быть, ты просто этого не помнишь.

Он пожал плечами:

— Наверное, если бы это было так, я бы никуда не летел.

Она вдруг хитро прищурилась:

— Хочешь, дам тебе ещё раз по башке, чтобы сразу всё вспомнилось?

Мысль была дельной. Но Скаю она не понравилась, и он покачал головой:

— Лучше я сам вспомню. Попытаюсь. Как-нибудь потом.

Вэрди устало прикрыла глаза. Потом посмотрела на причудливые изгибы огня. И рассеянно запустила пальцы в свои пышные волосы. У неё был очень расстроенный вид, но Скай не успел ничего спросить — она заговорила сама:

— Знаешь… мы не доверяем взрослым. И из-за тебя у меня проблемы. Они, другие…

— Боятся? — понимающе закончил за неё он. — Судя по твоему рассказу, неудивительно. Ты хочешь, чтобы я ушёл прямо сейчас?

Она молчала, опустив взгляд. Почему-то сердце Ская резко ухнуло вниз, но он с некоторым усилием продолжил:

— Я найду полицейский участок, скажу, что меня ограбили и… в общем, не волнуйся, принцесса. Не пропаду.

Вэрди по-прежнему ничего не говорила. Она рвала траву, на которой сидела, и кидала под ноги. Решив, что нужно успокоить предводительницу «крысят» ещё насчёт одной опасности, он добавил:

— И ни за что вас не выдам. Ты…

— Нет, — резко перебила она. Скай неожиданно заметил на щеках слабый румянец. — Я… я не хочу, чтобы ты сейчас уходил. Тем более, ты ещё слаб.

— А твои ребята? — удивлённо уточнил он.

И увидел, как презрительно скривились яркие губы:

— Плевать. Ты ведь меня защитишь, разве нет? Ты мне должен.

Скай невольно рассмеялся и бросил картофельные очистки в костёр. Отряхнул руки и кивнул:

— Конечно, принцесса.

— Не называй меня принцессой.

— Почему?

— Это глупо.

— Но мне нравится так тебя называть.

Вэрди снова покраснела. И взглянула на Ская с плохо скрываемым раздражением:

— Я всё же дам тебе по башке. Иди спать обратно к живым овощам. А завтра или послезавтра, если хочешь, я покажу тебе город. Всё, спокойной ночи.

Расставаться с Вэрди ему почему-то не хотелось. И он предложил:

— Может, посидим ещё?

— Мне нужно ещё кое-кого навестить. А тебе надо отдыхать. Только не разбуди уродцев. Приятных снов.

С этими словами она поднялась и направилась вдоль поезда — к последнему вагону. Скай смотрел ей вслед. Почему-то его терзало любопытство. К кому пошла принцесса? На ночное свидание? Наверняка. Впрочем, это не его дело. Пусть идёт. Они ведь всё-таки знают друг друга уже много лет и живут по-взрослому, как бы ни выглядели… а он лишь чужак. И вообще ему здесь не место, ведь из-за него у Вэрди и так неприятности. Минуту Скай сидел перед костром… а потом встал и бесшумно последовал за предводительницей крысят.

Поезд был довольно длинный, и он нагнал Вэрди, уже когда она забиралась в последний вагон, из покорёженного бока которого почему-то выступала половина старого рояля. Дойдя до него, Скай осторожно заглянул в единственное окно — видимо, вагон был когда-то багажным. Присмотревшись, он увидел девочку — ещё более худую, чем Вэрди, с прядями седых волос. В первый миг ему показалось, что девочка мертва, — таким бледным было её лицо. Но склонившаяся над ней Вэрди выглядела спокойной. Она что-то успокаивающе шепнула. Легла рядом и закрыла глаза, совершенно умиротворённая.

Скай невольно улыбнулся и отступил от окна. Что-то внутри него уже начинало ревновать эту полуседую Незнакомку к Принцессе. Развернувшись, Скай пошёл обратно к первому вагону.

4. Учёный

Ресницы женщины дрогнули, и она открыла светло-серые глаза, взглянула на белый потолок. Сухие губы слабо шевелились, но говорить она пока не могла или не решалась. Доктор Леонгард улыбнулся и знаком велел ей молчать. Уже давно он не проводил операций в собственной больнице… особенно таких сложных — по пересадке почки. И таких удачных. Датчики ровно гудели, данные на экранах были хорошими, по ним можно было судить о наступившей ремиссии. Прошло уже довольно много часов. И… кажется, всё удалось. Он оказался прав. Ткани этих детей действительно были универсальны.

Тридцатитрёхлетняя женщина, учительница в школе для «новых» детей, стояла на очереди уже второй год… и Леонгард вовсе не был уверен, что её удастся спасти. А теперь…

— Спасибо, — шепнула она одними губами. И прикрыла глаза.

Ради этого он и делал свою работу. Всегда. Даже сейчас.

Вчерашние операции по переливанию крови тоже были удачными. Осталось самое сложное. Клетки костного мозга. И ещё сердце, ведь прошлая операция закончилась летальным исходом. Леонгард понимал, что пока не готов к столь сложным пересадкам. Нет, сначала нужно провести ещё несколько операций, как у этой пациентки, и только потом…

Отойдя от койки больной, он посмотрел в окно. Сегодня впервые пошёл снег. Странно… в последний раз его так долго ждали четырнадцать лет назад — тогда осень тоже затянулась.

— Знаете… — женщина по-прежнему говорила тихо, губы у неё были бледные, словно бескровные, — я не думала, что у меня есть хоть один шанс… Теперь сделаю то, что так хотела перед тем, как заболела…

— И что же?

Ответ стал для него чем-то вроде струи ледяной воды:

— Возьму воспитывать кого-нибудь из этих бедных крысят. Я не боюсь. А их ведь кто угодно может обидеть, убить, поранить… как они живут…

Чарльз невольно скривил губы. Но когда он обернулся, на лице его уже была ровная приятная улыбка:

— Хорошая мысль, фрау. Благородная. А теперь вам нужно отдохнуть. Я позвоню вашей сестре и скажу, что с вами всё в порядке.

— Спасибо. И… кому-нибудь из моего класса. Они так волнуются.

…Выйдя за дверь, он тяжело привалился к стене и провёл пальцами по лицу. Сегодня он спал плохо… и хотя во время операции руки у него не дрожали, но сейчас вся скопившаяся усталость навалилась, огромная груда камней. Доктор зажмурил глаза и тут же поспешно открыл их, услышав приближающийся цокот каблучков: навстречу шла медсестра. Чернокожая. Не из местных. И как они, люди из нормального мира, сюда пробираются? А главное, зачем? Леонгард улыбнулся девушке и проводил её взглядом. Красивая. Но совсем не такая, как…

Внизу его ждала Сильва. Скромно накрашенная, одетая в норковую шубку и красные сапожки на каблучках. Прекрасная. Чарльз улыбнулся, подошел к ней и, осторожно погладив по щеке, спросил:

— Замёрзла?

Она покачала головой:

— Как всё прошло?

Он вспомнил слова пациентки о крысятах и снова выдавил улыбку:

— Хорошо. Она поправится.

— Так что же это за удивительное открытие, что ты снова решился сделать операцию сам, хотя уже давно не возглавляешь хирургическое отделение?

Он пожал плечами:

— Новый метод пересадки. Ничего особенного.

Она смотрела на него с прежним любопытством. На миг ему почему-то показалось, что она не поверила. Но тонкая рука уже сжала его руку:

— Ладно… идём домой, папа.

Когда они вышли на улицу, под падающие хлопья снега, на глаза Чарльзу Леонгарду вдруг попался рекламный щит, видимо, укреплённый не так давно. Гертруда Шённ, казалось, смотрела прямо на него и грустно улыбалась. А рядом с ней светлела надпись:

«Заводите семьи. Родина начинается с семьи»…

А сама она об этом не думала, когда бросала его с дочерью. Тогда она считала, что родина начинается с политики. И когда она осталась на развалинах, Леонгард торжествовал. Конечно, он не хотел катастрофы в таком масштабе, он хотел уничтожить не больше, чем один или два городских района, но… нет худа без добра.

Неожиданно доктор почувствовал, как губы его снова растягиваются в улыбку. С семьи, говоришь? Что ж… похоже, в ближайшее время снова придётся включить стоящую в подвале машину. Теперь он управляется с ней лучше, чем тогда, и ошибок не будет. Желательно сделать это до того, как та, кому он пересадил почку, действительно кого-нибудь усыновит и свяжет себя нитью.

От мрачных мыслей его отвлекла маленькая девочка, закутанная в шарф. Подскочив, она потянула Леонгарда за край пальто:

— А фрау Черити уже сделали операцию? Мы очень волнуемся. Хотим, чтобы она вернулась в школу.

На её руке не было крысиной татуировки. Новая. Леонгард вздрогнул, встретившись со светлым взглядом. Почему-то в горле у него встал ком. Неожиданно на помощь пришла Сильва. Она улыбнулась и кивнула девочке:

— Да. Скоро вы можете её навестить, — она глянула на отца. — Ведь можно?

Леонгард с усилием кивнул:

— Конечно. Можно. Дня через три. Она вас всё время вспоминает.

Девочка просияла:

— Спасибо. Она нам как… как мама.

И, развернувшись, побежала через дорогу. Доктор Леонгард посмотрел ей вслед. Голова у него снова слегка закружилась, Сильва мягко взяла его под руку:

— На тебе лица нет. Ты слишком много волнуешься.

Нет… он больше не включит машину. Не сможет. Ещё немного — и рано или поздно может случиться так, что по его вине в стране вообще не останется людей. Ни живых, ни мёртвых. И тогда…

— Пап?

— Да, милая. Идём.

5. Ненужный

Интересно… что же значат все эти тонкие цветные нити? Алан думал уже не первый день. Энергия? Здоровье? Или…

Но у Ала никак не получалось сосредоточиться на этом вопросе Его мысли занимало совсем другое. То, как Вэрди носилась с этим непонятно откуда появившимся лётчиком. Сидела с ним, пока он был без сознания. Ухаживала. Гладила по голове. И всё время краснела, потому что он отвешивал ей какие-то красивости, когда временами приходил в себя.

Нет, у Алана не было повода сердиться на незнакомца, которого девочка назвала Скаем. Едва поправившись, он стал помогать им: починить генератор, запастись водой, утеплить вагоны… Всё-таки зиме пора уже было настать и нужно было готовиться. Да и вообще… странно, но присутствие взрослого оказалось очень даже неплохим стимулом, чтобы крысята перестали ругаться между собой. А сколько девушек заглядывались на этого Ская. Но… он был лишь с Вэрди. Всё время с ней.

И сейчас, глядя, как они вдвоём разводили костёр, Ал боролся с обуревавшим его раздражением. И чтобы отвлечься, начал думать о дурацких очках. Снова нацепил их на нос и нажал кнопки, и снова пространство вокруг расцветилось невидимыми в обычное время нитями. Та розовая, что тянулась от Ская к Вэрди, стала плотнее и ярче, более красноватого оттенка… вторая, идущая к Вэрди от самого Алана, была такой же бледной и мелко дрожала, как паутинка на ветру. От Вэрди же по-прежнему уходила куда-то вдаль ещё одна линия — белая.

Ал снова задумался и взглянул на голубоватую нить, идущую от его собственной груди к груди Ская. Неожиданно у него возникла догадка… настолько неожиданная, но настолько же логичная, что мальчик даже повеселел.

— Если красный это любовь… А синий это неприязнь… а белый… — тихо бормотал себе под нос Ал.

— Эй, Ал, ты опять валяешь дурака? — голос Вэрди вмиг оборвал его размышления.

— Лучше иди за картошкой в третий вагон.

— Сама иди, — раздражённо бросил Алан и тут же встретил удивлённый взгляд. — Ладно… сейчас.

Скай нагнал его уже по пути к вагону и пошёл рядом. Ал нахмурился и ускорил шаг:

— Куда ты прёшься?

Плевать, что он взрослый. Церемониться Алан не собирался. Мужчина поправил светлые волосы:

— Вэрди попросила принести ещё дров. Они ведь там же, где вы храните еду?

— Да, — кивнул мальчик. — Это самое сухое место, здесь картошка хоть не сгниёт, а дрова не отсыреют.

И молча полез в вагон.

— А почему ты такой сердитый?

Алан поморщился и обернулся:

— Давай честно. Я не доверяю взрослым и особенно не люблю чужаков, которые ничего не помнят… или делают вид, что не помнят. У Вэрди из-за тебя могут быть…

— Да-да, она говорила мне, проблемы. Но поверь, — лётчик влез в вагон следом за Алом и направился к горке дров в дальнем углу, — в случае чего я смогу её защитить.

— Мне не хотелось бы… — процедил сквозь зубы Алан, подхватывая небольшой мешок картошки, — чтобы у тебя был повод её защищать. А если он будет, то ты не единственный, кто может это сделать, понял?

Странно… но Скай снова безмятежно улыбнулся и отобрал у мальчика ношу, под тяжестью которой тот слегка пошатывался:

— Понял.

В молчании они вышли из вагона — Скай держал под мышкой несколько поленьев, а в руке мешок. Алан понуро плёлся за ним. Да, он несомненно проигрывал в битве за Вэрди. Девочка улыбнулась, когда Скай подошёл к ней. На Алана она бросила лишь рассеянный взгляд. Изобретатель вздохнул и, развернувшись, побрёл вдоль поезда. В общем-то, он не был разочарован или обижен. Лидерша «крысят» никогда не воспринимала его всерьёз. Правда… раньше она вообще никого всерьёз не воспринимала, и от этого было не так обидно. А теперь…

Ну и чёрт с ней. Алан тряхнул головой. Он ещё покажет, что может быть полезным. С этой мыслью он и направился в город. К дому, в котором жила Сильва Леонгард, благо адрес был изобретателю известен: несколько раз он бегал туда с Вэрди и обычно прятался где-нибудь, пока девочки болтали.

Алу с его высоким ростом и привычкой прятать лицо под шляпой было нетрудно пересечь город, не привлекая лишнего внимания. И вскоре он стоял перед кованой оградой довольно большого, но скромного двухэтажного дома.

Алан уже поставил на решётку ногу, как вдруг увидел двух крупных доберманов — сейчас они мирно дремали в большой будке. Но псины были не на цепях… и при малейшем движении Ала наверняка бросятся. Мальчик вздохнул и огляделся. И вдруг увидел в окне второго этажа девочку — кажется, она поливала цветы.

Он поднял руку и начал махать в надежде, что она его заметит. И его заметили: одна из собак проснулась, лениво поднялась и пошла к забору. Она двигалась неторопливо, но от одного взгляда на мощное тело и оскаленную морду, с показавшимися из-под ощеренной верхней губы зубами, было достаточно, чтобы Алан испытал дрожь в коленях. Он боялся собак с детства и сейчас невольно попятился, не осознавая, что его и добермана разделяло несколько метров высокой ограды.

— Ладно-ладно, ухожу, — запинаясь, пробормотал мальчик и уже развернулся, когда…

— Джекилд, фу! — раздался девчоночий голос.

Сильва, накинув на плечи шубку, поспешно шла к забору. Она легонько хлопнула пса по загривку, и тот, лизнув ей руку, направился к будке. Ал выдохнул.

— Ты ведь… — она задумалась, припоминая, — Алан, да? Пришёл передать мне что-нибудь от Вэрди?

Она была красивая. Очень. Сейчас Алан это видел. Такая холодная. Надменная… но совсем не такая красивая, как Вэрди. И ее темные глаза смотрели строго. Мальчик покачал головой. Потом, вдруг передумав, кивнул:

— Пришёл задать вопрос… Впустишь меня?

Сильва нахмурилась:

— Не впущу. Ты даже Вэрди приносишь одни неприятности, а мне они совсем не нужны. Задавай здесь.

— Хорошо, — Алан вынул из кармана свои очки. — Тебе знакома эта вещь?

Девочка взглянула на слегка затемнённые стёкла без особого интереса, потом покачала головой:

— Нет.

— Значит, это не изобретение твоего отца?

— Не знаю, может быть, и его. Я никогда не интересовалась его изобретениями.

— Быть дочерью учёного и не интересоваться изобретениями?

Сильва как-то странно усмехнулась:

— У меня есть другие дела. А зачем Вэрди эти очки? И почему она не пришла сама?

— У неё тоже есть другие дела, — мстительно отозвался мальчик и увидел, как дочь Леонгарда нахмурилась. Ал нажал две кнопки и через решётку протянул Сильве очки: — Надень их, увидишь много интересного.

Она посмотрела на него с сомнением, но подчинилась. И через полминуты удивлённо спросила:

— Что за нитки?

— Поэтому я и пришёл. Так ты точно ничего не знаешь?

— Ничего. — Сильва вернула очки и подняла воротник повыше. — Но если это действительно нужно Вэрди, я могу попытаться узнать. Отец почти ничего с работы не держит в доме, но материалы по некоторым старым проектам можно найти на верхних полках его шкафа.

— А когда ты сможешь? — нетерпеливо спросил Ал.

— Может, на следующей неделе, когда он снова пойдёт на работу. Не приходи сюда, я сама вас найду, понял?

Она говорила холодно. Алан видел, что девочка расстроена. И неожиданно для самого себя сказал:

— Кое-что Вэрди всё-таки просила тебе передать.

Дочь Леонгарда чуть оживилась:

— И что же?

Алан молча сделал ей жест приблизиться. И когда её лицо оказалось возле самой решётки, быстро поцеловал холодную щёку:

— Пока, Сильва.

И, развернувшись, припустил вдоль забора, провожаемый оглушительным лаем собак. Пробежав метров шестьдесят, он остановился. Алан был вполне доволен собой и надеялся, что Сильва его не обманет. Она почему-то встревожилась, и он это увидел. Определённо… она что-то знала.

— Эй, мальчик! Мальчик!

Низкий голос заставил Алана вздрогнуть. Он повернул голову и увидел, что напротив затормозил белый автомобиль, за рулём которого сидит светловолосый черноглазый мужчина лет пятидесяти. Сердце у Алана упало: это был Чарльз Леонгард. И он явно смотрел на очки, которые Ал нахлобучил себе на лоб. Не отвечая, мальчик стремительно рванулся с места и нырнул в ближайший переулок. И только пробежав несколько кварталов до самой окраины, решился остановиться.

6. Дикая

Город, расстилавшийся внизу, был жалким зрелищем. Старинные здания, разрушенные ещё во времена Большой Войной, по-прежнему являли собой руины. А типовые блочные дома выглядели разбросанными на грязной дороге картонными коробками.

Говорили, что раньше город был красивым, особенно центр. И его сердце — большой двухбашенный собор, древний, построенный из потемневшего песчаника — до сих пор билось. По крайней мере, так казалось Джине, стоявшей на самой верхней его площадке, там, куда никто не приходил, вот уже долгое время.

Кошка усмехнулась. Кажется, за эти четырнадцать лет они с братом серьёзно преуспели: сменили грязную лачугу, где жили с бабкой, на это прекрасное сооружение. Да… даже ей, ненавидевшей в школе историю, собор казался прекрасным. И каким-то звериным чутьём Джина ощущала тепло и трепет тысяч сердец — всех людей, когда-либо преклонявших колени там, внизу, среди фресок и скульптур.

Кошка презрительно скривила губы: сама она никогда не преклоняла колен ни перед сильными людьми, ни тем более перед каким-то там невидимым Богом.

И всё же что-то всегда влекло её в этот собор, на эту площадку, в тень огромной статуи архангела… Джина не верила в ангелов. Но здесь ей было спокойно. Здесь она не боялась.

Впрочем… она и так редко боялась. Почти никого, кроме…

Джина с ненавистью посмотрела на браслет на руке. Тонкая полоска из неизвестного металла. Чем она только думала, когда этот доктор предложил им с Леоном работать на него? Наверно, её ослепила сумма. Пятьсот тысяч марок. Этого им хватило бы на то, чтобы вырваться из страны и потом уплыть далеко-далеко на пароходе, как она и хотела. Конечно, она на всё согласилась. И не знала, для чего нужны эти браслеты. Доктор сказал — они сбивают полицейские сигналы и не позволяют их засечь. Но очень скоро она поняла — доктор соврал.

Ублюдок с его непонятной машиной из подвала. Машиной, от которой у Кошки начинали дрожать ноги, и всё обрывалось внутри. Она видела, как эта штука работает, иначе чёрта с два она бы слушалась и сидела сейчас, не высовываясь. Но когда она заупрямилась в прошлый раз, Леонгард спустился в подвал, нажал какую-то кнопку на огромном накрытом куском ткани ящике и…. следующее, что помнила Джина, — как ноги у неё подломились, и она кубарем катилась по лестнице. Горло у неё сдавило так, что вместо того, чтобы кричать, она лишь хрипела, пытаясь за что-нибудь уцепиться. А боль, которую она чувствовала, ударяясь рёбрами о ступени, была ничем в сравнении с той, что раздирала ее изнутри. Сверху она слышала сдавленное рычание Леона и, даже теряя сознание, протянула к нему, наверх, руку… но через несколько секунд уже рухнула к ногам Леонгарда.

— Мерзавец, — прошипела она, поднимая на него глаза.

А за спиной учёного, на странном ящике, горела красная лампочка.

— Ну что… будете слушаться меня, фройляйн Кац? — улыбка совсем не была похожа на оскал. Она была ровная. Почти отеческая… если бы у Джины был отец.

— Пошёл ты, — Джина приподнялась на локтях и плюнула ему под ноги. И рухнула от новой вспышки боли.

— Значит… — холёные пальцы коснулись её подбородка, — денег и возможности выжить вам мало. Я могу предложить вам ещё что-то?

— Сними это с меня, — Джина протянула к нему руку с браслетом.

И услышала сухой смешок:

— Пока вы не совсем оправдали моё доверие…. Я сниму их, когда буду уверен, что того недавнего инцидента с базой Речных Крысят не повторится. А так я хотя бы знаю, что в любой момент могу призвать вас к порядку. Дисциплина всегда полезна, фройляйн Кац… — он повернул какой-то рычаг, нажал какую-то кнопку, ящик перестал гудеть, а лампочка погасла.

— А теперь вставайте и пойдёмте наверх.

И Джина пошла. С того дня она возненавидела Леонгарда еще больше. Но сделка была в силе. Они с братом будут вести охоту, пока он будет за это платить. А потом они уплывут.

Джина прикрыла глаза, вдыхая холодный воздух. Снова посмотрела на город, раскинувшийся внизу. Город, который не дал ей ничего. Всё, что у неё было, ей приходилось буквально вырывать у этого города из глотки. И она научилась даже получать удовольствие от этого.

Сколько Джина себя помнила, она боролась. Боролась с бабкой, которая, пока что-то ещё соображала, пыталась наряжать её в дурацкие платья. Боролась с одноклассниками, смеявшимися над ней — из-за того, что в классе она была самой низкорослой, самой худой и хуже всех одевалась. Боролась с учителями, ставившими ей в пример прилежных дур из хороших семей.

Да, она боролась со всеми. И только с Леоном… с Леоном она не боролась никогда.

Леон всегда был её невидимой тенью. Широкий, нескладный, с непроницаемым лицом… даже в детстве он не проявлял эмоций. Было ли это симптомом его какой-то недоразвитости или просто чертой характера, не знал никто. Кроме Джины. Уж она-то понимала, что её брат не был слабоумным идиотом. Леон мог и чувствовать, и думать — и делал это. Просто… молча. И чаще действовал, чем говорил.

Джина хорошо помнила, тот случай, когда одноклассники окружили её кольцом и начали насмехаться, — Леон молча врезался в эту толпу. Молча сломал руку тому, кто ударил Джину между лопаток так, что она упала. Молча выбил четыре или пять зубов тому, кто в неё плюнул. Молча отшвырнул к стене того, кто попытался задрать на ней платье. И так же молча взял сестру за руку и повёл домой — туда, где их отругала бабка. Как и обычно.

Всё это тянулось довольно долго, пока наконец одноклассники не поняли — к Кацам лучше не подходить. Леон был всегда рядом с Джиной. Сколько бы человек ни бросалось на него, он побеждал. Избитый в кровь, с переломанными рёбрами, падающий с ног — но побеждал. Он был малочувствителен к боли, и это его спасало. Его начали бояться. А вместе с ним стали бояться и Джину.

И она поняла, что, в общем-то, это здорово — когда при одном твоём появлении люди вжимаются в стену. Ведь не так легко одержать верх над человеком, который всё время молчит. А Леон молчал всегда, часто молчала и Джина.

Став старше она, конечно, научилась защищаться и словами — это оказалось не так трудно. Затем в школе её стали считать самой испорченной старшеклассницей и самым большим позором. И по-прежнему Джина очень любила своего братика. У неё были на это вполне определённые причины.

Мобильный телефон призывно задребезжал, и девушка взглянула на экран. Чарльз Леонгард. Что ему может быть нужно? Она нажала кнопку и тут же услышала бархатисто-стальной голос:

— Фройляйн Кац? Как ваше здоровье?

— Прекрасно, герр Леонгард, — ответила Кошка и начала прохаживаться вдоль края крыши.

— Вскоре мне снова понадобятся «крысята». Помните о сделке?

— Да, конечно. — Она посмотрела вниз. Несколько машин ползло по одной из боковых улиц. Кто-то в противоположной стороне играл на фортепиано что-то сентиментальное.

— Тогда дождитесь вашего брата и скажите ему об этом. Через неделю охоту нужно снова открыть.

— Хорошо.

— И никаких глупостей. Никаких громких нападений, щенки из Управления насторожились.

— Как скажете.

— Умница, — она почувствовала, как губы мужчины скривились в улыбке. — И особенно внимательно вам стоит искать одного мальчика. Я не знаю его имени. Но могу описать внешность. Долговязый. Светловолосый. Голубые глаза и веснушки. На правом запястье рядом с татуировкой шрам. Его привезти отдельно.

Джина замерла. Потом плотоядно усмехнулась и облизнула губы:

— Поняла. И если вдруг вам интересно… я могу назвать вам его имя.

— Неужели? С удовольствием узнаю его.

— Алан Валберг.

— Чудесно.

Леонгард повесил трубку. Джина рассмеялась. Когда-то из-за этого мальчишки она потеряла глаз. А теперь ему предстоит потерять многое другое…