Заявление о любви

ДРУГОЙ БЕРЕГ

В первый раз в жизни он поедет на море!

От восторга он не мог заснуть. Отец пришел домой довольно поздно, приоткрыл дверь в его комнату и произнес:

— Вы с мамой впервые поедете на море. — И добавил: — А сейчас спокойной ночи, уже поздно.

Он не мог спать. Море! Море — это когда очень много воды. Только это он и знал. Однажды они проезжали через мост в Нысе, и он видел совсем близко бурную реку, но это продолжалось всего какое-то мгновение. Речка была небольшая, словно струя из крана, только на земле, и текла не сверху вниз, а сбоку и оказалась широкой. А море? Море — это что-то совершенно иное. В море ходят корабли. Это настоящие плавающие дома. Забавно представить такой дом. Теперь он увидит их собственными глазами, эти огромные дома на воде. С моряками в матросках. Они будут мыть палубу и петь песни. Скоро он все это увидит, а завтра сможет обо всем расспросить.

Папа всегда возвращается домой усталый. Жаль, что нельзя посидеть с родителями в столовой и послушать, о чем они разговаривают. Наверное, о поездке. Но папа верно заметил, что уже очень-очень поздно. Дети в это время спят. А у него лишь одна ночь для того, чтобы порадоваться. Он ведь не знал, что в этом году куда-нибудь поедет. И нате, такая неожиданность!

Он пытался представить себе много воды. Больше, чем в ванне. В миллион миллионов раз больше. Ванны в воображении превратились в тысячи серых ванных комнат, и с этим образом перед глазами он уснул.

Спал неспокойно. Рано проснулся. В комнате было светло, но в это время года светает очень рано. Он прислушался — весь дом спал. Вылез из постели и тихонечко подошел к окну. Отодвинул занавески с крупными фиолетовыми цветами — солнце заполнило комнату.

Улица казалась спящей. Даже магазин пани Пёнтковой не работал. А он ведь всегда был открыт. Видимо, еще очень рано.

Он подтянул пижамные штаны. Они спадали ниже пупка — резинка была старая. Ему ужасно хотелось в туалет.

Только лучше не выходить из комнаты, пока не проснутся родители. Не надо их так рано будить. Папа может быть недоволен. А он хотел, чтобы отец всегда был счастлив. Кроме того, не так уж важно, что он хочет в туалет. Он же не обмочится, как маленький. Всегда ходил в туалет позже и теперь потерпит. Скоро наступит день. Мама войдет в его комнату, а он уже встал. Вот она удивится!

Сейчас нужно собрать самые необходимые вещи. Пару личных мелочей. Так папа говорит перед очередной поездкой. Вот и он должен собрать пару личных мелочей.

Как можно осторожнее он снял с полки старую обувную коробку. В ней хранилось перо птицы, которую он нашел вместе с мальчишками на лугу. Птица была мертва, и он ее похоронил. Но сначала вырвал у нее одно перо, на память. Длинное, необычное, желтое перо. Он сделал маленькую могилку, связал зеленым прутиком пырея палочки наподобие креста. Тогда большой Витек сказал, что это грех и ему нужно исповедаться. Пригрозил, что расскажет об этом ксендзу. И еще добавил, что у птиц нет души и, если он сделал крест, значит, он антихрист. Потом Витек пнул могилку с крестом ногой и сказал, что обо всем расскажет отцу. Он гнался за Витеком и просил, чтобы тот ни о чем не рассказывал папе. А Витек потребовал, чтобы за это он отдал ему стеклянный шар, который нашел у бабушки в туалетном столике.

Даже можно сказать, что украл, хотя бабушка ему наверняка бы подарила шар, если бы была жива, и вовсе это не кража. Ведь это не его вина, что бабушка умерла. Тогда он в первый и единственный раз путешествовал. Мама всю дорогу плакала. Они ехали на автобусе, было великолепно. Он немного стеснялся, что мама плачет. А папа похлопывал ее по плечу и говорил: «Ну ладно, ладно, люди смотрят».

Он прилип носом к стеклу. На холодной поверхности появлялся след от его дыхания, необходимо было без конца протирать стекло рукой, чтобы хоть что-то видеть. Потом он стал делать только окошечки — круглые и продолговатые. Сквозь них мир был интересным, будто ненастоящим.

Но папа заметил, что он так забавляется, и сказал: «Как ты можешь?» — и был прав, когда попросил его пересесть. В доме бабушки мама все время плакала, пыталась что-то убирать, выбрасывала из шкафа какие-то ее вещи, а он немного выдвинул ящик туалетного столика — там пахло бабушкой — и вдруг услышал, как среди разных вещей загремел стеклянный шар. Когда папа громко спросил: «Что ты там делаешь?» — он, не долго думая, быстро спрятал шар в карман.

Именно этот шар он должен был отдать Витеку. Зато у него оставалось птичье перо. Но его он на море не возьмет.

Еще у него был солдатик на коне, серого цвета. Он помнил день, когда папа ему подарил этих солдатиков. У него были именины, и одного из них он целый день носил с собой. Даже во время еды он лежал у него на коленях, а папа попросил его не баловаться за едой. Солдатик всего лишь лежал на коленях, а папа спросил, что это там у него, и заявил маме: «Вот видишь, купи ему что-нибудь!» Но, хотя и рассердился, солдатика не отобрал. Он должен быть более внимательным к тому, что делает, и не баловаться во время еды.

У него еще был удивительный спичечный коробок со странным изображением кота. У более взрослых мальчиков было много, намного больше, чем у него, коробков, но ни у кого не оказалось такого, с необычным котом на этикетке. Этот коробок ему привез из-за границы папин брат. Мальчишки хотели с ним поменяться, но он никогда, ни за что не согласится его обменять. Ой, как же он хочет писать! Но надо терпеть. Вот солдатика можно взять с собой на море. И перо тоже можно взять. Если его хорошенько завернуть в бумагу, оно не испортится. А коробок он оставит. На море можно играть в песочек. Другие вещи тоже не пригодятся. Кусочек красного мелка, книжная закладка с засушенными цветами внутри, два использованных билета в цирк, подаренных другом. У него будут свои билеты, папа когда-нибудь обязательно принесет похожие два билета и скажет: «Идем в цирк!» Обязательно!

Он расправил мятые бумажки, затем подтянул штаны.

Билеты останутся. Возьмет с собой только солдатика и перышко. Оно такое веселое. Как будто та птица была жива. И желтое, как песок.

Папа отвез их на вокзал и даже положил ему руку на плечо, как настоящему другу, и спросил: будешь о маме заботиться, правда? Папа все время улыбался. И он охрипшим, как тогда, во время ангины, голосом сказал: можешь на меня положиться. Родители засмеялись.

Когда они шли на вокзал, он спросил папу: а море большое? Папа ответил: очень. Большое? Большое, как что? Как самое большое озеро. Пап, ну насколько большое? Настолько огромное, что не видно другого берега! А я увижу, папочка! Отец засмеялся и сказал: не увидишь! Знаю, что увижу! Обязательно увижу! От волнения он почти кричал. Пап, я правда увижу другой берег. И тогда папа произнес самые важные слова на свете. Сказал, что если увидит, то он купит ему… Перестань, просила мама, но папа продолжал: куплю тебе, если увидишь другой берег… Но другой берег существует, да? Он должен быть уверен. Конечно, существует. Отец заговорил громче и замедлил шаг: если действительно увидишь, — произнеся это «действительно» с особым выражением, — хорошо, если увидишь, — куплю тебе, что захочешь, обещаю.

Родители смеялись, а у него сердце едва из груди не выпрыгнуло. Он не помнил, как вошел в вагон, и хотя вначале радовался, что будет сидеть у окна, теперь это было не важно. Папа помахал им рукой, и перрон двинулся, и все быстрее проносились за окном деревья, а он уткнулся лбом в коричневые занавески купе.

Ах! Он увидит другой берег! Конечно, увидит! И тогда они с папой отправятся в магазин игрушек, что на главной улице города. Отец придет с работы пораньше, и они пойдут, взявшись за руки. Войдут в магазин, и он покажет папе железную дорогу с запасными путями, семафорами и переводными стрелками, которые, если их переставить, скрежещут, совсем как настоящие. И вагончики, и локомотив! Продавец достанет коробку с полки, и они пойдут домой, а папа будет нести большую коробку. Рельсы они вместе с отцом разместят в большой комнате на диване, может, мама разрешит его разложить? Как перед Рождеством, когда пол сначала чистят скипидаром и след от дивана становится незаметным, затем натирают до блеска — и остается запах. Как-то мама, вручив ему большую тряпку, попросила кататься по полу, туда и обратно, и, когда никто не видел, он специально ложился на пол и ездил на животе почти с середины комнаты до стены. Пол блестел. Так они и сделают. Папа разложит диван, они закроются вдвоем в комнате и медленно откроют коробку. Быть может, их будет даже две. В одной — рельсы, а в другой — все остальное. Папа будет собирать железную дорогу и расставлять трассу с переводными стрелками. А потом попросит его достать из другой коробки вагончики. И он их вытащит! Они будут почти как настоящие! Локомотивы, прикрепленные к рельсам рычажками, и вправду поедут кругами. А у них огоньки! Когда трасса будет готова, возможно, они сделают из книжек виадуки, и, закончив все, папа спросит: готово? Он ответит: да. Поезд двинется, поедет по комнате, он станет переставлять стрелки, а папа поведет, да так быстро, что какой-нибудь вагончик сойдет с рельсов и окажется, что папа недостаточно аккуратно соединил рельсы. Там такие дырочки с одной стороны и проволочка с другой. Тогда папа скажет: какой же я растяпа И они засмеются, а маме, собирающейся войти к ним в комнату, отец крикнет: без билета не пускаем!

Но может быть, ему удастся уговорить папу разрешить маме войти, и тогда он даст ей тот старый билет в цирк, они притворятся, что это проездной железнодорожный билет. Мама сядет на пол и будет смотреть, как они играют в поезда, путешествующие по всему свету, проезжающие через туннели и даже под стеной, и будет так здорово…

Он обязательно увидит другой берег!

— Сыночек, ты проспал всю дорогу, сейчас выходим. Он открыл глаза и прилип носом к окну. Но видно было только то, что совсем близко. На улице темно, а где-то вдалеке, если приложить ладони к щекам и стеклу, можно было различить свет.

— А море? — спросил он.

— Море мы увидим завтра.

Завтра? Он так ждал, а теперь, значит, нет моря?

Но когда он вышел из вагона, то почувствовал особенный запах. Он знал, что так пахнет море. Мама наклонилась над ним и спросила:

— Слышишь шум?

Конечно, так шумят деревья в лесу, но сейчас это были не деревья, потому что мама объяснила: так шумит море — и обняла его.

Вечером, когда они лежали в постелях и ему совершенно не хотелось спать, он рассказал маме о той птице и перышке, хотя это была его тайна, а она ответила, что это хорошо, на счастье.

На следующее утро он проснулся, потом встала мама. Малыш открыл окно, но увидел только сосны и маленькие домики, как тот, в котором они поселились с мамой. Он сидел у окна, вдыхал морской воздух и слушал шум моря, сжимая в руке оловянного солдатика. Он мог подождать, потому что море наконец рядом. И очень скоро исполнится его мечта. Сначала они позавтракают, не нужно спешить, мама сказала, что они целый день будут загорать, а потом, когда вернутся, он попросит ее написать папе письмо. Наверное, папа страшно удивится и подумает о нем с гордостью: надо же, мой маленький сыночек увидел другой берег!

А сейчас он будет терпеливо ждать и слушать море.

Стоя на берегу, он почувствовал, что происходит что-то странное. Оно было живым, настоящим, но совершенно не похожим ни на что на свете, прежде им виденное. Коготки пены мягко выбирались на берег, но не были страшными, море ничуть не походило на реку, оно разливалось, как молоко, и отступало. На песке оставался мокрый след, и если наступить на него ногой, то песок становился светлее, затем темнел, а внутри отпечатка задерживалась вода.

Он старался сначала смотреть на песок, затем его взгляд медленно поднимался все выше и выше, туда, где вода сливалась с небом.

Мама расстелила одеяло и вытащила из корзинки яблоки, но ему не хотелось есть. Он все всматривался в даль. Голубое сливалось с голубым. Что-то было не так. Ну конечно! Отсюда другого берега не видно! Он стоял слишком низко. Он должен взобраться повыше. Мама была в хорошем настроении и разрешила ему погулять по пляжу при условии, что он не станет заходить в воду. Он немедленно ей это пообещал, как раз в тот самый миг заметив башню, такую же, как у бабушки на поляне. Но туда, кажется, приходили охотники, а здесь сидел дядя в одних плавках. Да, оттуда будет лучше видно. Мама просила его снять одежду, но он стянул только рубашку, в брюках лежали оловянный солдатик и желтое перышко, нельзя все это оставить без присмотра.

Башня была очень высокой, со ступенями, как у стремянки. Он держался за поперечную перекладину и не смотрел вниз, чтобы не кружилась голова. Ну ничего. Еще два шага. Все получится! Никогда он не забирался так высоко. Посмотрел вниз — земля далеко. Он висел в воздухе. Его тошнило. Он закрыл глаза и подумал о папе. Нужно быть смелым. Когда голова его показалась над деревянным помостом, мужчина в плавках подскочил и закричал:

— Сюда нельзя, что ты здесь делаешь?!

В ту секунду он слегка пошатнулся, но человек схватил его за руку и втащил в башню. Ему хотелось плакать, потому что дядя был зол. В горле у него пересохло, но ведь он непременно должен увидеть другой берег!

Он отвернулся и стал смотреть на море, совершенно не слушая незнакомца. Но море казалось таким же бесконечным, как и снизу, и ничего не было видно, кругом вода, одна вода. Наверное, он плохо видит. Пусть этот человек его не отвлекает. Потому что ему нужно увидеть. И все темнее становится, а с той стороны надвигается туча. Нет, плакать не станет, он уже большой, а большие мальчики не хнычут! Быстренько вытрет глаза и увидит, должен увидеть. Мужчина нагнулся над ним: что ты должен? Я должен увидеть другой берег! Другой берег! Так это же море! Человек расхохотался. Он ничего не понял. Разве у моря нет другого берега? Есть, но ты его не увидишь. Пойдем, отведу тебя вниз. Ничего, совершенно ничего не понял этот загорелый мужчина. Он никуда не пойдет, пока не увидит другого берега, он не может идти вниз, никуда не пойдет!

Он отбивался руками и ногами. Потом в башню поднялись еще двое мужчин… Что случилось дальше, он не помнил, а когда пришел в себя, увидел свои ноги в песке по щиколотку и маму, извинявшуюся перед теми людьми.

Хотел увидеть другой берег, сказал человек в плавках. Он уже не сердился и улыбался маме. А она ответила: неужели? Отец с ним шутил перед отъездом, а он поверил. Ох уж эти дети, вздохнул мужчина, а мама добавила: он же еще глупыш.

Когда эти слова дошли до его сознания вместе с шумом волн, он понял, что никогда у него не будет железной дороги, собирания рельсов, разложенного дивана, закрытых от мамы дверей, семафоров, туннелей, папиного смеха, билетов для мамы, вообще ничего. Папа знал об этом, просто считал его ребенком. Отец знал, что он никогда не увидит другого берега, поэтому шутил с ним и обещал, что купит все, что ему захочется.

Вечером он даже не плакал. Мама пыталась объяснить ему: море настолько огромное, что никто, даже тот, у кого очень хорошее зрение, не может увидеть другого берега, и просила не огорчаться.

Но решение уже было принято. Он знал, что нужно идти вперед. Должно же быть такое место, откуда виден Другой Берег. Он найдет его. Ничего, что вода такая холодная. Он знал, что увидит Другой Берег, когда немного приблизится к нему. Всем докажет. Докажет папе. Он возьмет с собой только оловянного солдатика. А мама хотела, чтобы было как лучше. Это не ее вина.

Поэтому прежде, чем пойти вечером к морю, он положил ей на кровать желтое птичье перо.