Здравствуйте Аисты

Р2

Г65

Гончаренко В. В.

Г65 Здравствуйте, аисты!: Рассказы/Рис. А. С. Солдатова.— М.: Дет. лит., 1980.—144 с., ил.

В пер.: 45 коп.

Рассказы известного лётчика-планериста о своих друзьях, о себе; об отваге, мужестве и находчивости планеристов в годы войны и в мирное время.

Р2

70802— 021 Г------105—80

М101(03)80

ОБ АВТОРЕ

Известный советский планерист Виктор Владимирович Гончаренко был из тех крылатых людей, которые не могут жить без неба. Шестнадцатилетним пареньком поднявшись на планёре, он не переставал летать до конца жизни: около сорока лет Виктор Гончаренко отдал авиации.

Ещё мальчишкой Виктор строил модели самолётов, мечтал стать лётчиком. Планёрная школа при Доме пионеров в Киеве была началом его пути в авиацию, который оказался не простым. Все товарищи Виктора по «планёрке», как называли тогда школу планеристов, поступали в аэроклуб, и только

Виктора туда не приняли: забраковала медицинская комиссия.

Мелочь — указательный палец правой руки разгибался не полностью. .. Но разве могло что-нибудь остановить Виктора, всеми силами своей романтической души стремившегося в небо!

Война застала Виктора Гончаренко в пехоте. Но он хотел летать! И добился — его перевели в авиадесантное соединение. Он стал водить тяжёлые транспортные планёры за линию фронта.

В послевоенные годы расцвёл талант Гончаренко-планериста: 50 медалей — золотых, серебряных, бронзовых — получил он на международных, всесоюзных и республиканских соревнованиях, не раз завоёвывал звание абсолютного чемпиона Советского Союза по планёрному спорту.

Но не чемпионские медали влекли Виктора Гончаренко в небо. Он любил летать. В полётах видел смысл жизни, испытывая счастье от общения с ветром, солнцем, облаками. Жизнелюбивый, увлекающийся, страстный мечтатель, он радовался, как говорил сам, «тому, что на крыльях планёра облетал всю Украину, летал над горами Крыма, Кавказа, над Амуром и Волгой, Днепром и Вислой, парил вместе с орлами и аистами. ..»

Казалось бы, авиация, планеризм могли заполнить его жизнь целиком. Но был у Виктора Гончаренко и другой талант— он пел. Его густой и сильный баритон помнят все, кто когда-нибудь слышал, как он поёт. И пел он не только для себя и друзей. Окончив консерваторию, Гончаренко стал солистом Киевской филармонии. Часто прямо с полётов спешил на концерт или, наоборот, с концерта — на аэродром.

Ему было уже за пятьдесят, а он всё летал — иначе просто не мог. И товарищи, которых было у него много, в шутку прозвали его Старым грачом... Но и в эти годы он никогда не переставал удивляться новому, восхищаться прекрасным, стремиться вперёд, совершенствоваться. Интересы его были разнообразны: его можно было встретить в театре, на художественной выставке, в роли комментатора на международных соревнованиях по высшему пилотажу, среди друзей, весёлого

и говорливого, и бродящего в одиночестве с этюдником по горам...

Жизнь была заполнена до предела. Однако он успевал ещё

4

и писать, был хорошим журналистом. В своих статьях и книгах с любовью рассказывал о полётах, о друзьях-планеристах, учил молодёжь дружить с небом. Не только практически — работая инструктором — передавал Гончаренко молодым свой богатый опыт. Им написаны учебники и пособия по планеризму, а также книги: «По облачным дорогам», «Мы летаем без мотора», «Приключения под облаками» и другие.

Последнее время Виктор Гончаренко увлёкся дельтапланеризмом, новым в нашей стране видом спорта, который упорно пробивает себе дорогу. Всемерно помогая крылатым юношам и девушкам, он ездил на соревнования дельтапланеристов, восторгался их полётами и собирался о них написать.

Он едва успел закончить свою книгу «Здравствуйте, аисты!» для издательства «Детская литература», а на очереди была уже другая —«Были крылатой горы»: о Коктебеле (ныне посёлок Планёрское в Крыму) и горе Узун-Сырт (гора Клементьева), где многие годы летали советские планеристы.

Там, на этой горе, Виктор Гончаренко и погиб, совершая последний в своей жизни полёт на планёре... Это случилось 28 августа 1977 года.

Остались его книги, в которых — вся его жизнь. Книги о небе, о крыльях, о мужестве.

Наталья Кравцова, Герой Советского Союза

ДАВАЙТЕ ПОЗНАКОМИМСЯ

т

оварищи по аэродрому часто называют меня Старым грачом. Прозвище это приклеилось ко мне много лет тому назад с лёгкой руки авиационного техника и планериста-спортсмена Володи Додонова, которого за его фамилию мы именовали царём Додоном.

Когда я спросил Додонова, почему он так окрестил меня, он ответил:

— Потому что я по тебе весну определяю: раз ты появился на аэродроме, значит, скоро весна.

Действительно, каждую весну, лишь только пригреет солнышко, я мчусь на аэродром и с нетерпением ожидаю начала полётов в нашем аэроклубе. Не представляю себе, как можно жить без неба, без авиации. Вот уже около сорока лет я увлекаюсь авиационным спортом. И это не случайно.

В годы моего детства каждый мальчишка мечтал стать лётчиком. Эта неземная профессия была овеяна тогда легендами и прославлена удивительными подвигами.

В пятом классе я с замиранием сердца следил за спасением челюскинцев. Вы, конечно, читали, что был такой пароход «Челюскин», который в Арктике раздавили льды, и он затонул. Так вот, команда парохода и участники полярной экспедиции

успели выгрузиться на льдину и разбили на ней лагерь. Как тут было не волноваться?!

С уст не сходили имена отважных лётчиков: Ляпидевского, Доронина, Слепнёва, Каманина, Молокова, Леваневского, Водопьянова, которые на своих не приспособленных к суровым условиям Севера самолётах пробивались к ледовому лагерю. То-то было радости, когда они вывезли челюскинцев с льдины на материк!

Правда, желание стать лётчиком у меня возникло ещё раньше — в одно, как говорится, прекрасное утро, когда мне было всего шесть лет.

Я жил тогда у дедушки в маленьком городке Ахтырка, что находится на Украине между Сумами и Харьковом. Это очень тихий и зелёный городишко возле речки Ворсклы.

Дедушка мой был знаменитый на весь город каменщик: печи клал, стены кирпичных зданий возводил. И ещё дедушка очень любил петь. Особенно нравилась ему песня «Дывлюсь я на небо». Я часто подпевал дедушке, и меня удивляло, почему эта песня такая грустная, почему в ней столько тоски по небу, по воле. Разве люди могут быть соколами и летать, как птицы?

Как-то я спросил об этом дедушку, он загадочно ответил:

— Мал ты ещё. Вот. подрастёшь — узнаешь, что люди тоже могут летать.

Каждое утро я выгонял за калитку козу Маньку и привязывал её к колышку на ближнем выгоне, где она паслась целый день. Я недолюбливал Маньку: она была драчливой и при • каждом удобном случае норовила боднуть. Только зазевайся!

А зевал я часто. Привязав Маньку, я засматривался на аистов, которые пролетали над выгоном к болоту. Крылья у них большие, широкие, с чёрной опушкой на концах, клюв длинный, красный. И ноги тоже длинные и тонкие, словно жёрдочки из лозы. Воробьи, голуби, вороны и все прочие птицы, которых я знал, в полёте часто-часто крыльями машут, а вот аисты величественно парят.

У нас в огороде, на старом тополе с засохшей вершиной, гнездилась семья аистов. Я внимательно к ним присматривался. Аистиха всю весну сидит в гнезде, птенцов высиживает, а старый аист, как дозорный, рядом на одной ноге стоит, свой дом охраняет. Подойдёт время обеда, оттолкнётся аист от

гнезда, расправит широкие крылья — и полетел на болото, даже ни разу не взмахнув ими.

Как это у него получается? Почему он, не махая крыльями, летит и не падает? А воробей при полёте так трепыхает крылышками, что их не видно. Да, есть над чем задуматься! . .

Особенно поражало меня то, что аист, слетев с гнезда, мог не только снижаться на неподвижных крыльях, но и набирать высоту. Кружится на месте и всё выше и выше поднимается, иногда под самые облака — в точечку превращается.

Смотрю я, рот разинув от удивления, а Манька тут как тут: подкрадётся сзади, на дыбы станет — ба-бах в спину! Не зевай!

Хотел я расспросить у дедушки про аистов, а он опять за своё: «Мал ещё...»

Дедушка и бабушка мои были очень богомольны. Каждое воскресенье дедушка расчёсывал перед зеркалом свою окладистую седую бороду, брал меня за руку и вёл в церковь.

Церковь была недалеко от нас, и чем ближе мы подходили, тем громче гудел большой колокол. И вот в то памятное воскрес ное утро даже сквозь этот могучий гул я уловил какой-то другой, непрерывный и нарастающий звук. Он был немного похож на звук единственной в Ахтырке пожарной машины, которая, сверкая медным колоколом и красными, словно на- дутыми, боками, поднимая тучи пыли, проносилась иногда по улице. Но этот звук был гуще и мощнее. Он приближался откуда-то из-за тополей, обрамлявших церковную площадь, и уже не я один, а все люди повернули головы, выискивая причину такого гула. И вдруг из-за деревьев выскочило какое-то крылатое чудо. Оно летело ниже церковного купола, так что я отчётливо увидел два крыла, оглушительно ревущий мотор, а в открытых кабинах под верхним крылом — две головы в ко

жаных шлемах и очках.

Я никогда не видел ничего подобного, не знал, что это, и от удивления буквально остолбенел. А чудо так же мгновенно скрылось за деревьями, как и появилось. Только звук ещё некоторое время таял в воздухе.

Бабы крестились, кто-то с перепугу даже упал на колени, а я, всё ещё поражённый увиденным, тихо спросил:

— Дедушка, что это?

— Е-ро-план! — уважительно прошептал он трудное и незнакомое слово.

...Вот с тех пор я решил: вырасту — и непременно научусь летать.

ПРИКОСНОВЕНИЕ К НЕБУ

осле четвёртого класса я переехал из Ахтырки в дачный посёлок Боярку, под Киевом, где жила

мама.

Мама писала, что по дороге из Киева в Боярку, неподалёку от станции Пост-Волынский, есть большой аэродром, на котором много самолётов, и их хорошо видно из окна вагона.

Сейчас об этом, наверное, смешно читать, но в то время

самолёты были ещё редкостью, и над Ахтыркой они пролетали не часто.

Поезд ещё только приближался к Пост-Волынскому, а я уже прилип к вагонному окну. От нетерпения у меня даже сердце забилось сильнее: увижу или нет?

И вдруг за поворотом открылось огромное поле с большими строениями по краю, как я потом узнал — ангарами для самолётов. А вот и настоящие самолёты!

Я жадно всматривался и даже различал их, потому что до этого уже читал книжки про авиацию и видел самолёты на рисунках. Вон те, маленькие, кургузые, с толстыми фюзеляжами, — быстрые истребители. Побольше — разведчики. И когда вдали показались огромные четырёхмоторные махины с широкими крыльями и гофрированными боками, я лишь прошептал: «Вот это да-а!» То были знаменитые бомбардировщики ТБ-3. Люди, что копошились возле них, казались лилипутами по сравнению с этими гигантами.

К сожалению, поезд шёл быстро, и аэродром вскоре исчез за придорожными деревьями.

Боярка мне приглянулась с первого взгляда.' Маленькая, но какая-то уютная и очень зелёная. А главное, над ней днём и ночью летали самолёты. И даже выполняли фигуры высшего пилотажа.

Вскоре я уже знал все фигуры: и «мёртвые петли», и «бочки», и перевороты через крыло, и даже «штопор» — это когда

самолёт несётся камнем к земле, да ещё и вращается вокруг своей продольной оси, а потом плавно, как ни в чём не бывало, выходит в нормальный, или, как говорят лётчики, горизонтальный, полёт.

Да, было на что посмотреть! И такими храбрецами казались мне лётчики, так виртуозно владели самолётами, что и самому хотелось побыстрее стать пилотом.

А время, как назло, еле-еле движется. Столько ещё учиться в школе!

И тогда, чтобы быстрее приблизиться к своей мечте, я решил строить авиамодели. К сожалению, в маленькой Боярке не было ни Дворца пионеров, ни Детской технической станции и некому было подсказать мне, как подступиться к этому делу. Но зато рядом с нашим домом был овощной киоск, возле которого валялось вдоволь ящиков из фанеры и сосновых планочек. Чем не материал?

Вооружившись ножиком, гвоздями и молотком, я принялся за работу. Но деревянные самолётики получались у меня грубые, некрасивые и очень тяжёлые. Куда им летать! Падали, как чурбаки, и разлетались в щепки. Знаете, как обидно? Делаешь, делаешь, а ничего не получается, не хочет летать — и всё. Я даже отчаиваться стал.

Однако в каникулы мне повезло. Мама достала путёвку и отвезла меня впервые в жизни в пионерский лагерь. А там — авиамодельный кружок, которым руководил настоящий инструктор авиамодельного дела!

Стоит ли говорить, что я сразу же записался в кружок.

Но и здесь первый блин вышел комом: модель, которую я сделал, не полетела. Видно, я очень торопился, потому что даже инструктор ничего с ней не мог поделать — падала, и всё! «Нет подъёмной силы», — озабоченно говорил инструктор, пытаясь отрегулировать модель, а я удивлённо поглядывал то на крылья, то на хвост, пытаясь понять, куда же она девалась, эта злополучная подъёмная сила, без которой не могут летать ни маленькие модели, ни настоящие самолёты.

И пока мы пытались разобраться в причинах неудач, лагерная смена подошла к концу. Но теперь я не отчаивался. Главное, я понял, как строятся простейшие, так называемые схематические, модели. Я научился пользоваться чертежами,

Малыши смотрели на меня снизу вверх, так, словно не модель, а я сам спустился с неба после удивительного полёта над дачным посёлком. И мне казалось в эти минуты, что я наконец-то прикоснулся к краешку неба, к великой тайне полёта.

В то время в школах, на зданиях и заборах — всюду висели плакаты, которые указывали ребятам, мечтающим об авиации, путь в небо: «От модели — к планёру, с планёра — на самолёт». Я был горд, что сделал первый шаг по этому пути.

Теперь, оглядываясь назад, я могу сказать: это был очень правильный призыв. Мои друзья, которые тоже когда-то начинали свой путь в авиацию с авиамодельных кружков, быстрее других осваивали лётное дело, становились отличными пилотами, авиаинженерами, конструкторами.

Очень хорошая и прямая эта дорога в небо: от модели — к планёру, с планёра — на самолёт!

КАК ЯЩЕРИЦА В АВАРИЮ ПОПАЛА

Я

стою со своей моделью на бугорке посреди поляны. Плывут надо мной в синеве белые облака, словно приглашая в воздушное путешествие. Но маленькая «схематка» не может поднять меня на своих хрупких бумажных крыльях. Мальчишки толпятся вокруг, удивляются, как это я сам такой самолётик сделал.

— Витя, а Вить. .. — клянчит Толька-первоклассник. — Ну дай запустить.. . Что тебе, жалко?

— Да не жалко! Только я строил её несколько дней, а ты сразу можешь поломать. .. Лучше приходи ко мне, я тебе покажу, как надо строить. Сделай сам, тогда и запускай сколько хочешь. Согласен?

— Угу, согласен, — недовольно отвечает Толька. Ему вовсе не хочется ждать, подмывает запустить модель сейчас же.

Сквозь толпу, между ногами, протискивается Толькин братик Кирюшка, перепачканный с головы до ног, потому что его любимое занятие — играть в пыли на дороге. Он удивлённо смотрит на модель и храбро произносит:

Дада, катай Кирю на самолётике!

Ребята хохочут. Кирюшке только два годика, так что он ещё не разбирается в авиации.

— А что? — веселеет Толька. — Посади, и пусть нам Кирюша высший пилотаж покажет!

Я смеюсь, но чувствую, что и сам поддаюсь общему настроению: вот бы и в самом деле кого-нибудь покатать! Только — кого? Ведь Дюймовочки и гномики — наиболее подходящие пассажиры для моей «схематки» — только в сказках существуют.

И вдруг вижу — в траве зелёная ящерица мелькнула. Не очень большая, но и не маленькая. Чем не «пассажир» для моей модели? Вот и покатаю её! А то ящерицы лишь по земле ползают и не знают, что такое небо. Пусть хоть одна из них «лётчицей» станет!

Толька понял меня без слов, растолкал ребят, шмыгнул за ящерицей и настиг её у самой норки.

— Вот тебе лётчик!

— А что? Давай, подходит!

Положил я ящерицу под крыло на рейку, чтобы центровку сохранить, а она не хочет быть лётчицей, норовит удрать. Толька порылся в необъятных карманах своих штанов, вынул кусок бинтика, мне протягивает.

Я бинтиком ящерицу к рейке привязал, легонько так, чтобы ничего ей не повредить. Замерла она, только головой по сторонам водит. А я накрутил резиномотор покрепче и запустил модель в воздух. Летит моя «схематка», кругами высоту набирает, а ящерица под крылом, словно заправский лётчик, с высоты по сторонам посматривает.

Я, честное слово, в этот момент ящерице позавидовал! Да и как не позавидовать! Ведь летит! Вот уже выше сосен поднялась!

Но что это?

Модель, которая так красиво и плавно набирала высоту, вдруг резко переходит в крутое снижение.

— Пропеллер остановился!— кричат ребята.

Отчего бы это? Ведь резиномотор не раскрутился ещё и до половины. В авиации это называется отказом матчасти. В таких случаях жди беды.

И действительно, модель пронеслась над нашими головами

и врезалась в песок. Все так и сорвались с места. Подбегаем — вот так штука! Оказывается, это ящерица аварию устроила.

Рассматривая с птичьего полёта землю, ящерица вдруг заметила под рейкой вращающийся коричневый жгут. Откуда ей было знать, что это резиномотор? Подумала, наверное, что это огромный жирный червяк. Такая добыча! И в одно мгновение, нагнув голову, ящерица схватила «червяка» зубами как раз посередине. Да так крепко, что резина раскрутилась до её пасти, а дальше —стоп, зубы не пускают. Вот пропеллер и остановился. А модель, как самолёт, терпящий бедствие, пошла на вынужденную посадку...

Правду говорят, что рождённый ползать летать не может.

Отвязал я ящерицу, выпустил в траву. Но она не юркнула, как обычно, в свою норку, а медленно поползла среди стебельков, словно её на воздушных ямах укачало.

Я не знаю, как описывала ящерица воздушные приключения своим приятельницам и верили они ей или нет, но в школе на уроках зоологии я с огромным интересом узнал, что первыми в небо поднялись именно далёкие родственники этой ящерицы — древние летающие ящеры. Было это давно, около двухсот миллионов лет назад. Постепенно совершенствуясь, ящеры превратились в первобытных птиц. Десятки и сотни миллионов лет ушло на этот процесс.

Читал я об этом в учебнике зоологии и думал: как хорошо, -что к моменту появления людей на земле птицы уже начали летать. Первобытный человек, глядя на птиц, наверное, завидовал им. Завидовал, что они так легко и быстро преодолевают реки и горы, свободно ускользают от врагов.

А уж коль позавидовал человек птице, то, рано или поздно, он своего добьётся. И добился! Значит, и я смогу научиться летать. Только надо очень хотеть!

КРОМЕ ХОТЕНИЯ, НУЖНО И УМЕНИЕ

Т

огда же, когда мы ящерицу катали, задал мне Толька пустяковый, на первый взгляд, что называется детский, вопрос: почему у модели крыло сверху

выпуклое?

Странно, но я над этим даже не задумывался никогда.

— Да потому, что так по чертежу надо!

— А зачем по чертежу так надо?

Ну что ему ответить? Я как-то забыл спросить об этом у инструктора в лагере, а сам догадаться не могу.

— Потому что надо — и всё! Пристал как смола! «Зачем, зачем»!

Ребята начали переглядываться, кое-кто даже хихикнул, и я почувствовал, что мой авторитет среди этой мелюзги тает, как сосулька под весенним солнцем. Даже захотелось дать Тольке подзатыльник, чтобы не приставал со своими вопросиками. Но что этим докажешь? А отвечать надо.

— Для лучшего обтекания воздуха! — выпалил я наугад, чтобы он отстал.

Но Толька спокойно поковырял в носу и снова ошарашил меня:

— Если для лучшего обтекания, то почему оно снизу не выпуклое?

Действительно, почему? Я вспомнил, что на аэродроме в Жулянах на всех самолётах крылья сверху выпуклые, а снизу плоские или если выпуклые, то чуть-чуть. Это даже из окна вагона хорошо видно, когда мимо проезжаешь.

И понял я, что от этого любознательного первоклашки мне никак не отвертеться — замучает он меня своими «почему» и «зачем». Пока он окончательно меня не сконфузил, оставалось одно: срочно бежать в школу к учителю физики Якову Семёновичу и расспросить у него.

Я сделал вид, что мне некогда, схватил модель и, буркнув: «Нечего мне тут с вами возиться, уроки надо делать!» — побежал домой. Но это только для виду. А на самом деле завернул за угол — и быстрее в школу, к Якову Семёновичу, пока ещё вторая смена не кончилась и он не ушёл.

Фу-у! Еле дождался перемены.

— Яков Семёнович! — выпалил я, увидев учителя в дверях 7-го «Б». — Скажите, пожалуйста, почему у модели сверху крыло выпуклое?

Яков Семёнович остановился, удивлённо глядя то на меня, то на мою «схематку».

— Сам сделал?

— Сам! — произнёс я с гордостью.

_ Ин-те-рес-но! — протянул Яков Семёнович, водружая на

нос очки и подходя ближе.

Из класса гурьбой высыпали ребята и окружили нас, с любопытством разглядывая модель. Я снова почувствовал себя уверенно и задрал нос, словно был уже не шестиклассником, а настоящим лётчиком.

— Так ты что, может, лётчиком хочешь стать? — спросил Яков Семёнович.

Ни о чём другом я не мечтал. Но как об этом сказать сейчас, при всех? А тут ещё девчонка из нашего класса, Ванда Мерва, почему-то оказавшаяся в школе, прыснула со смеху, и её белые бантики в косичках запрыгали, будто тоже смеялись надо мной.

— Да нет, — буркнул я сконфуженно, — просто интересно, почему крыло сверху выпуклое, а снизу вогнутое...

— Ну что ж, очень интересный вопрос, — оживился Яков Семёнович и обратился ко всем ребятам: — Идёмте в кабинет физики, поговорим. . .

Мы всей гурьбой ввалились в кабинет, где в шкафах и на столах было полно всяких приборов.

Яков Семёнович приподнял модель, чтобы всем было видно, и заговорил своим баском:

— Запомните, ребята, все самолёты, как и птицы, летают потому, что их полёт основан на законах аэродинамики, на законах физики. Поэтому каждый, кто мечтает стать лётчиком, должен понять, что без знаний ничего не получится. Вот и ты,—-повернулся Яков Семёнович ко мне, — модель сделал и думаешь, что будущему лётчику учёба ни к чему. Сел—и полетел! Так не бывает.. .

Я отвернулся к окну, чтобы не было видно, как я краснею. Даже уши мои горели от стыда. Яков Семёнович, наверно, заметил это и уже примирительно сказал:

— Ну ладно. Не будем вспоминать прошлое. Что касается формы крыла, то об этом вы узнаете немного позже, когда познакомитесь с удивительным законом, на котором держится вся авиация. Этот закон открыл знаменитый учёный, физик и математик, член Петербургской академии наук Бернулли. Сейчас скажу только: если бы у этой модели крыло было плоское, а не выпуклое, она бы не полетела. Крыло с выпуклой верхней стороной создаёт значительно большую подъёмную силу, нежели плоское, потому что снизу возникает более высокое давление, чем сверху. Давление сверху уменьшается за счёт большей, чем снизу, скорости движения воздуха.

— Ой! — воскликнул я. — Так это же точно! Я в лагере сделал модель, но она не летала. Я не мог догадаться почему. А теперь понял. Загвоздка, оказывается, в нервюрах, — показал я на тоненькие поперечинки на крыле. — Они выгибаются из пластиночек бамбука над огоньком лампы. Я хотел побыстрее сделать модель, торопился. А чтобы тоненькие бамбучин-ки не перегорали, я держал их подальше от огня. Они не перегорели, но зато и не выгнулись как надо. Крыло получилось почти плоское. . .

— Без профиля, — подсказал Яков Семёнович.

— Точно, без профиля!—блеснул я тут же авиационным словцом и взглянул на Ванду: она уже не смеялась, а серьёзно смотрела то на Якова Семёновича, то на меня.

— Без правильного профиля, — подхватил Яков Семёнович, -— ей просто не хватало подъёмной силы.

«Вот тебе и физика! —с уважением подумал я. — Про всё на свете она знает. А я, вместо того чтобы учить её, рисую на уроках самолётики на промокашке. ..»

И здесь, в кабинете физики, я твёрдо решил: пора всерьёз взяться за учёбу.

Придя домой, я впервые с начала учебного года выучил все уроки и выполнил все письменные задания на завтра. Мама даже удивилась моему усердию, но промолчала, не задала никаких вопросов.

На следующий день Яков Семёнович вызвал меня к доске. Обычно я прятался за спины, чтобы он меня не заметил. Но на этот раз сидел спокойно, с приятным чувством уверенности в себе. К доске я шагал твёрдо, отвечал почти без ошибок и, к удивлению всех ребят и Ванды, получил первую в своей жизни пятёрку по физике. Оказывается, это не так уж и сложно. Просто надо учить — и всё.

МОНГОЛЬФЬЕР

днажды к нам во двор ворвался возбуждённый Толька и пронзительно, на всю Боярку, закричал: — Витя, смотри, колбаса летит!

Я выскочил на крыльцо и увидел в небе аэростат.

— Эх ты, — успокоил я Тольку, — какая же это «колбаса»? Это воздушный шар, или аэростат.

Аэростат летел высоко и был похож на футбольный мяч. Внизу под шаром на стропах висела лёгкая корзинка-гондола, в которой виднелся маленький человечек — пилот. Он время от времени помахивал рукой, приветствуя боярчан. Аэростат медленно плыл по ветру. У него не было ни мотора, ни крыльев, и летел он точно так же, как надутый лёгким газом — гелием или водородом — детский шарик.

«Вот бы и себе сделать воздушный шар!» — подумал я. Конечно, не такой огромный, как аэростат, а хотя бы простой шар-монгольфьер из папиросной бумаги.

Читая книги про авиацию, я знал, что такой шар впервые построили во Франции в 1783 году братья Жозеф и Этьен Монгольфье. С тех пор бумажные летающие шары, наполненные горячим воздухом, в их честь стали называть монгольфьерами.

Но где же взять столько папиросной бумаги?

Я снова побежал в школу к учителю физики.

— Яков Семёнович, хочу сделать воздушный шар, монгольфьер!

— Так в чём же дело?

— Да в том, что папиросной бумаги надо много. А я же не братья Монгольфье, у меня своей бумажной фабрики нет...

— Понимаю, — призадумался на минутку Яков Семёнович. — Хорошо, я поговорю с директором школы. Может, он достанет папиросной бумаги. Сколько надо?

— Да листов сорок, наверно. Я уже и выкройку начертил для шара около двух метров в поперечнике. Длина выкройки немного больше трёх метров.

Хорошо, будет бумага! — заверил Яков Семёнович.

Через несколько дней он позвал меня в физический кабинет,

и я подпрыгнул от радости: на столе лежала целая стопка больших листов папиросной бумаги.

_ Ты что же, сам собираешься клеить монгольфьер? —

поднял очки на лоб Яков Семёнович.

_ Нет. Пусть приходят все, кто хочет. Организуем в школе

авиамодельный кружок.

— Правильно! — улыбнулся учитель физики.

От желающих не было отбоя. Даже Ванда записалась, хотя раньше никогда не увлекалась авиацией. Ну и ладно, пусть. Я поручил ей заваривать жидкий клейстер. Правда, клейстер у неё пригорел, но я не очень сердился. Девчонка! Какой с неё спрос!

Ребята дружно взялись за дело. Одни склеивали из папиросной бумаги длинные полосы. Другие из этих полос по выкройке вырезали огромные, похожие на апельсиновые дольки, лепестки для будущего шара, третьи склеивали их. Одним словом, работы всем хватило. К вечеру шар был готов. Можно приступать к испытаниям. Мы вынесли монгольфьер, похожий на длинный бумажный матрац, на школьный двор.

Стоял удивительно тихий, безветренный вечер. Лучшей погоды для запуска нашего шара и не придумаешь.

Кто-то из ребят одолжил у школьной уборщицы тёти Дуни старое ведро. В него мы набросали стружек, щепок, сосновых шишек, и через минуту в ведре запылал огонь.

— А ну, ребята, давайте! — скомандовал я.

Они поднесли шар ближе к огню. Я взялся за горловину — специальное отверстие внизу шара, оклеенное более плотной бумагой, — и расправил её над пламенем. Горячий воздух устремился в шар, и папиросная бумага в руках ребят зашевелилась, словно очнулась от сна. Через минуту шар надулся, чувствовалось, как он тянет вверх. Отпусти — и полетит. Но хотелось, чтобы он наполнился самым горячим воздухом.

— Ну-ка, Ванда, подбрось в ведро соломы!

Солома вспыхнула, как порох. Пламя обжигало руки.

— Хорош! — кричали ребята. — Запускай!

— Старт! — скомандовал я и разжал пальцы.

Шар, набирая скорость, устремился вверх. Ветра не было, и он шёл вертикально, слегка покачиваясь с боку на бок.

Ребята кричали «ура», а Ванда даже в ладоши захлопала.

Шар поднялся метров на сто, а может, и выше, повисел на месте, бока его стали «худеть», западать — значит, горячий воздух из него вышел — и потом потихоньку, как парашют, шар начал снижаться.

— Ну, авиаторы, кто мне скажет, почему ваш монгольфьер поднимается вверх? — спросил незаметно появившийся Яков Семёнович.

— Потому что тёплый воздух легче холодного, — опередила всех отличница Ванда.

— Что ж, — усмехнулся Яков Семёнович, — ответ в принципе верный. Планеристы постоянно пользуются восходящими потоками тёплого воздуха.

Разве мог я предположить тогда, что когда-нибудь буду летать на планёрах в восходящих потоках высоко под облаками вместе с аистами?

ВОСХОДЯЩИЙ поток

оя первая встреча с восходящим потоком произошла неожиданно и раньше, чем предсказывал Яков Семёнович.

Сделал я как-то модель планёра и назвал её «Виктория», что значит «Победа». Красивая получилась! Крылья размашистые, длиной около двух метров. И фюзеляж не какая-нибудь реечка, как у «схематки», а словно у настоящего планёра, даже с маленькой пилотской кабиной.

А тут в Киеве и областные соревнования юных авиамоделистов подоспели. Разобрал я модель, запаковал в длинный фанерный ящик, который специально смастерил для перевозки моделей, и долго вечером уснуть не мог — всё думал, как выступлю завтра, не подведёт ли планёр. Ведь в Киеве авиамоделисты опытные, соревноваться с ними трудно.

Я еле дождался утра и с первым поездом помчался в город, чтобы вовремя попасть на Труханов остров, где проводились соревнования.

Кто был в Киеве, тот знает, что сейчас на Трухановом острове зона отдыха. Перешёл через Днепр по огромному Парковому мосту — и пожалуйста: купайся, загорай, катайся на качелях, играй в волейбол...

Но до войны моста не было, и на пляжи переправлялись на речных катерах и лодках. На Трухановом острове в слободке с древних времен жили рыбаки и лодочники. Весной, во время наводнений, слободку затопляло. Жители ютились на чердаках, а то и на крышах, но свою слободку не променяли бы ни на что на свете — очень любили её. В большие разливы весь Киев выходил на высокие склоны смотреть на половодье, на виднеющиеся из воды крыши и деревья, на плавающие по улицам лодки — прямо как в Венеции.

Ко времени соревнований вода уже сошла. Переехав через Днепр на катере и миновав слободку, я увидел вдали авиамоделистов, которые расположились возле небольшого озерца походным лагерем и приступили к регулировке моделей. Со многими я уже был знаком, даже друзей завёл. Заметили они меня, руками машут, приветствуют, в свою компанию приглашают.

Уселся я под кустиком лозы, раскрыл ящик, вынул крылья и фюзеляж, а любопытные тут как тут: обступили со всех сторон, смотрят, что я в своей Боярке наконструировал. Мой киевский дружок, Тимоха, тоже авиамоделист, как увидел на фюзеляже надпись «Виктория», так даже присел от смеха.

— Ну ты даёшь! .. Ребята! — крикнул он авиамоделистам. — Забирайте модели и топайте домой! Виктор уже написал на фюзеляже «Победа». Готовый чемпион!

И угораздило же меня так назвать модель! Теперь засмеют. Хорошо, если она полетит, а если нет? Ведь из-за экзаменов и времени не было, чтобы испытать её как следует.. .

Но шутки шутками, а готовиться к соревнованиям надо. Собрал модель, отрегулировал, из рук выпустил — хорошо планирует. Тимоха увидел, сразу серьёзным стал. А потом спрашивает:

— А как ты её запускать собираешься? Почему крючок не сделал на фюзеляже?

— Я считал, что запускать будем со склонов над Днепром, а тут, оказывается, ровное место...

— Давай я тебе помогу! — вызвался Тимоха.

Взял он кусочек проволочки, забил её, как гвоздик, снизу в фюзеляж, слегка назад отогнул. Вот и крючок. Попробовал пальцем, крепко ли держится, и удовлетворённо сказал:

— Сойдёт! А теперь давай леер, попробуем запустить твой планёр.

Если вы думаете, что леером называется какое-то сложное приспособление, то ошибаетесь. Простая толстая нитка длиной семьдесят пять метров с колечком на конце — вот и всё. Тимо-ха прицепил модель крючочком к этому кольцу, а я поднял другой конец леера, момент выжидаю. Подул лёгонький ветерок. Я натянул леер и крикнул Тимохе: «Пускай!»

Модель, как воздушный змей, полезла вверх, вроде неплохо высоту набирает. Но так продолжалось всего несколько секунд. Потом модель резко завиляла из стороны в сторону, сорвалась с крючка и зарылась в песок.

Вот тебе и «Виктория»!

7

ft

— Н-да-а! — протянул Тимоха сочувственно. — Не рассчитал ты её для запуска с леера. Нужно длиннее фюзеляж делать, а то она неустойчива, как воздушный змей с коротким хвостом...

Я и сам это понял, но переделывать было поздно: соревнования уже начались. Приближалась моя очередь стартовать.

— Не унывай, — подбодрил Тимоха, — как-нибудь запустим. Главное, не очень быстро беги, чтобы модель не сильно виляла. Тогда она, может, дольше продержится на крючке и наберёт высоту побольше.

Вышли мы на старт. Смотрю я с завистью, как у других ребят модели почти на полный леер вверх поднимаются. С такой высоты они, конечно, дольше, чем моя, летать будут. Но пора и нам.

Выпустил Тимоха «Викторию», и она, сначала спокойно, против ветра пошла в гору. Выше телеграфного столба поднялась. Но тут ветер, как назло, утих, теперь самому бежать

надо. Бегу я, стараясь не дёргать леер, назад посматриваю. Но все ухищрения напрасны. Модель снова завиляла и с крючка сорвалась, над верхушкой телеграфного столба закружилась. Эх! .. С такой высоты она не больше десяти-пятнадцати секунд пропланирует... Вот тебе и «Виктория»! ..

Бросил я с досады леер, смотрю на свою «Викторию» — на позор свой. Модель выровнялась, плавно пошла на спуск. Ветерок лёгкий поднялся, понёс её в сторону песчаных пляжей. Побежал я за своим планёром вразвалку: куда спешить, сейчас сядет. Жарко. Песок ноги жжёт, пот глаза заливает. Бегу и удивляюсь: странное дело — модель и не думает снижаться. Уже минуту, наверное, летит и не только не потеряла высоту, а, наоборот, выше поднялась, словно снизу её какой-то невидимый великан поддувает.

— Беги! Догоняй! — кричит вдогонку Тимоха. — Модель в восходящий поток попала!

Бегу. А модель всё выше и выше в небо кругами поднимается. Отдыхающие удивлённо оглядываются: куда это я полным аллюром несусь? А я на радостях в небо показываю и кричу: «Смотрите, моя модель летит!»

Промчался я так через весь Труханов остров, пока не добежал до Днепра. Остановился по колено в воде, смотрю, а модель уже перелетела Днепр, над Киевом кружится. Маленькая-маленькая стала.

От напряжения у меня даже слёзы выступили. Моргнул раз-второй — больше ничего не вижу в синем небе. Скрылась, исчезла...

Вот какие чудеса восходящие потоки творить могут!

Мне ничего больше не оставалось, как повернуть назад! Жалко, конечно, что модель улетела, но и радостно, что «Виктория» не подвела. Что теперь Тимоха скажет?

А судьи на старте всё ещё следят за моей моделью в большие бинокли. Значит, видят ещё. Но вот и они опустили бинокли, щёлкнули секундомерами.

— 15 минут 39 секунд наблюдали, — объявил главный судья.

— Братцы! — закричал Тимоха. — Да ведь это же новый украинский рекорд продолжительности полёта! Ай да Виктор! Вот так «Викторию» всем преподнёс! Качать его!

Подхватили меня ребята на руки, стали вверх подбрасывать. А я и сам не верю своей удаче! Вот, оказывается, какая сила в восходящих потоках тёплого воздуха спрятана! Могут поднять модель планёра на огромную высоту, словно пёрышко. И не только модель, но и аистов тоже. Настоящие планёры!

Много лет спустя, став планеристом, я сам убедился в этом. Восходящие потоки воздуха заменяют планёрам мотор и помогают без капли бензина держаться в воздухе целый день и пролетать огромные расстояния.

Такие полёты называются парящими и напоминают полёты аистов из моего далёкого детства.

ОТ МОДЕЛИ К ПЛАНЕРУ

аже не верится, что школа, занятия, выпускные экзамены — всё это уже позади. Почему-то немнож -ко грустно.. .

Последний раз мы всем классом шагаем ночным боярским лесом, шутим, поём песни — идём на Осипов пруд встречать восход солнца. Летняя ночь коротка. Рассвет наступает быстро. Исчезает Млечный Путь, блекнут самые яркие звёзды, и вот уже по небу разливается розовая акварель зари.

Мы стоим на дамбе лесного пруда и молча смотрим, как из-за могучих сосен поднимается большое красное солнце. Думаем. Каждый о своём. Я знаю, что все мои друзья-одноклассники готовятся поступать в институты, а я ни о чём другом и не мечтаю, как о лётной школе. Все мы верим, что жизнь у нас сложится интересно и счастливо. Ведь нам по семнадцать, у нас всё ещё только начинается, всё впереди!

Дома ждёт мама. Вижу, что она не сомкнула глаз. Поздравляет с получением аттестата зрелости, рада, что я уже окончил школу. Посидеть бы, поговорить с ней, но мне некогда. Тороплюсь на поезд: хочется съездить в Киев, в авиамодельную лабораторию Дома обороны, где Тимоха строит свои модели самолётов. Ведь давно не видел авиамоделистов, соскучился. Интересно, как там у них дела, что нового.

Я люблю Киев. Он красив в любое время года, но летом —

особенно. На Крещатике, как всегда, шумно, много народа. А вот, в конце Крещатика, и Дом обороны. Открываю дверь авиамодельной лаборатории и останавливаюсь на пороге. Все уже на местах, возятся со своими моделями. Видно, скоро новые соревнования.

Лишь Тимоха сидит на столе и, не замечая меня, увлечённо рассказывает что-то:

— ... Да, братцы, мы летаем на настоящих учебных планёрах конструкции Олега Антонова УС-4. Это значит «Учебный, стандартный, четвёртая модель».

Тимоха явно польщён, что авиамоделисты слушают его с интересом, и ещё с большим жаром продолжает:

— Я уже делаю подлёты метров на десять в высоту и дальностью метров двести, а то и больше...

Боже мой, Тимоха уже летает! А я всё ещё по земле ползаю. Значит, пока я сдавал экзамены, он успел поступить в какой-то планёрный кружок.

— Тимоха! — ворвался я в лабораторию. — Что же ты мне не сообщил?

— Да ты не вешай нос! — снисходительно успокоил меня Тимоха. — Поедем на планеродром Дворца пионеров. Там инструктор Короленко всех авиамоделистов принимает. И тебя возьмёт!

.. . Ехали мы трамваем долго-долго, больше часа. Потом ещё пешком шли вдоль леса минут пятнадцать. Наконец, вдали показались песчаные холмы. На вершине одного из них — деревянный сарай, рядом — избушка, чуть ли не на курьих ножках А над ней на длинном шесте полосатый конус на ветру колышется, непременный атрибут всех аэродромов. Так вот он какой, этот таинственный планеродром Дворца пионеров!

А чуть пониже, на холме, планёр стоит, и возле него мальчишки и девчонки возятся, к полётам готовятся.

Увидев всё это, разве можно спокойно шагать?

— Побежали! — крикнул я Тимохе и рванулся напрямик по песку.

— Товарищ инструктор! — остановился запыхавшийся Тимоха перед молодым парнем в военной гимнастёрке с голубыми петлицами на воротнике. — Вот я своего дружка-авиамоделиста привёл. Тоже хочет на планёрах летать.

— Ну что ж, — критически посмотрел на меня инструк

тор,—если хочет летать, пусть сначала на амортизаторе потрудится. Посмотрим, на что он способен. А там подумаем, принимать его или нет. . .

— Есть на амортизатор! — крикнул я, будто был уже курсантом планёрной секции.

В те далёкие годы планёры запускали со склона с помощью амортизатора — толстого резинового шнура с кольцом посередине. Кольцо зацепляется за крючок на носу планёра. На концах амортизатора становятся по четыре человека и по команде инструктора натягивают его, словно огромную рогатку. Прикажет инструктор на сорок шагов растянуть — сорок шагов отсчитываем. А если надо повыше планёр запустить, следует команда: «На полный натягивай!» Тут уж тяни сколько силы хватит.

Инструктор всегда первый взлетает, чтобы проверить условия для полётов: силу ветра, площадку для приземления.

Так было и на этот раз. Сел он в кабину, командует:

— На амортизаторе, натягивай!

Я в амортизатор так вцепился, будто за четверых тянуть собрался. Упираюсь ногами в песок, тяну что есть силы. Сначала ничего. Но по мере натяжения резины становится труднее. Под конец просто тяжело. Жарко. Пот глаза ест. Ноги по песку скользят. Амортизатор ладони жжёт.

Отсчитали мы шагов пятьдесят, и тут инструктор старт взял. В кабине есть такой рычажок. Потянешь его—и планёр от стопора отцепляется.

Я только и заметил, как УС-4 стремительно сорвался с места и помчался на нас, стоявших на концах амортизатора. Упал я плашмя на песок (откуда мне знать, что планёр пронесётся мимо?), а ребята рассмеялись:

— Не бойся, новичок, это инструктор шутит, испытывает, есть ли у тебя выдержка.

— Ничего себе выдержка! — поднялся я, сконфуженный, отряхивая песок. — А если по башке стукнет? ..

— Инструктор такого не допустит, — успокаивают, — крыло выше головы проходит.

Планёр, промчавшись над нами, взмыл вверх, потом нос опустил и заскользил плавно в долину. Тихо, красиво — одно

загляденье! Вот он приблизился к земле, выровнялся и, замедляя скорость, незаметно коснулся земли, проскользил с десяток метров на лыже и остановился. А потом на правое крыло опустился, словно немножко передохнуть захотел.

Тут все ребята со стартовой команды, сверкая пятками, помчались к планёру. Тимоха подхватил двухколёсную тележку на резиновом ходу—и тоже вниз.

А я чего стою? Срываюсь с места, обгоняю всех и первым подбегаю к планёру. Инструктор поднимается с сиденья, не спеша шагает на холм — видно по всему, что полётом доволен, погода хорошая.

Ребята подхватывают планёр на руки, ставят на тележку и везут по песку на старт. Невольно приходит на ум поговорка: «Любишь кататься, люби и саночки возить». Я впрягаюсь в тележку и вместе со всеми тяну планёр на гору. Хотя она не так уж и высока да и склон не очень крут, но УС-4 весит около ста килограммов. Чувствуется! Но ничего не поделаешь, ведь у планёра нет мотора и колёс, сам на горку не зарулит. Вот и приходится таскать.

На старте всё повторяется в прежнем порядке: ставим планёр на место взлёта,Тимоха цепляет тросики стопора, а я опять бегу на амортизатор. Начинают свои учебные полёты ребята.

До позднего вечера старый УС-4 взмывает в воздух с бугра и садится в лощинке. К концу дня я так натаскался амортизатора, что болели руки, спина, ноги. Наконец, планёр занесли в сарай, который все гордо именовали ангаром, а амортизатор и прочее стартовое имущество—в избушку, которую планеристы называли хибарой. Я перевёл дух. Нелегко быть планеристом!

Тимоха построил ребят в две шеренги и доложил инструктору:

— Группа курсантов-планеристов построена для следования домой!

Я Стоял в стороне, как посторонний, и чувствовал себя неловко: вроде и не чужой среди них, но ещё и не свой.

Инструктор заметил меня и сказал:

— А вы что, товарищ курсант, в стороне стоите? Становитесь в строй!

Он так и сказал: «товарищ курсант». Значит, я принят

в планёрный кружок Дворца пионеров и теперь буду учиться летать на планёре!

Куда девалась моя усталость! Настроение сразу поднялось, словно я сам уже взлетел на УС-4 выше аистов. Ребята в строю, мои новые товарищи, заулыбались, зашевелились, раздвигая шеренгу, и уступили мне место «по ранжиру», то есть по росту.

И когда инструктор скомандовал: «Смирно! На трамвайную остановку с песней шагом марш!», я не выдержал и первым запел авиационный марш:

Мы рождены, чтоб сказку сделать былью,

Преодолеть пространство и простор.

Нам разум дал стальные руки-крылья,

А вместо сердца — пламенный мотор!

Более счастливого человека в этот день на земле не было.

ПЕРВЫЙ ПОЛЕТ

аждому лётчику первый полёт запоминается на всю жизнь.

А у меня сначала был не полёт, а всего-навсего маленький подлёт над самой землёй. Но именно этот небольшой прыжок в воздух запомнился лучше, чем дальние и продолжительные полёты, которые были потом, потому что с него начался мой путь в небо.

На учебном УС-4 нет второй кабины для инструктора. С самого начала курсант делает всё сам. Во время тренировок на земле инструктор всегда находится возле планёра. А в воздухе?

В воздухе инструктора рядом нет, и потому курсанту остаётся одно: всё очень хорошо выучить и запомнить на земле.

Инструктор подвёл меня к старому, уже не летающему планёру, развернул его против ветра и приказал сесть в кабину: «привыкнуть к положению пилота в кабине».

Я уселся на маленькое фанерное сиденье, поставил ноги на планку, расположенную впереди на балке. Впрочем, по-авиационному — это не планка, а педали, от которых идут тросы к рулю поворотов. Я подвигал педалями, с любопытством оглядываясь назад. Действительно, руль поворотов подчинялся малейшему движению ног. Инструктор объяснил:

— Нажимаешь на педаль правой ногой — планёр поворачивает вправо, нажимаешь левой — влево.

Я усердно подвигал педалями, чтобы запомнить это получше. Инструктор терпеливо выждал и предупредил:

— В первых подлётах ногами не надо двигать. Планёр должен лететь строго по прямой линии. И только если он почему-либо начнёт поворачивать — скажем, вправо, тогда надо легонько нажать на левую, «обратную», педаль и тем самым приостановить разворот, заставить планёр лететь по прямой. Понял?

Казалось, что тут понимать — всё проще простого.

В правую руку я взял ручку управления. Тут дело оказалось посложней. Ручка соединена с элеронами на крыльях и одновременно с рулём глубины на хвосте. Если наклоняешь её влево — планёр тоже кренится влево. Если вправо — то элероны на крыльях перекосятся так, что планёр под действием потока воздуха начнёт крениться вправо. А вот если двигать ручку от себя, планёр опустит нос вниз и угол снижения увеличится. Возьмёшь ручку на себя — наоборот, поднимется нос.

Вроде всё просто и ясно. Но начинаешь двигать ручкой и ногами — запутаться можно от всех этих «вправо», «влево», «на себя», «от себя», «в стороны». Поначалу даже и не сообразишь, куда надо двигать, педали, а куда ручку.

Инструктор терпеливо' ещё и ещё раз повторяет одно и то же.

— Понял? — спрашивает.

— Понял! — отвечаю я храбро, пересиливая сомнения.

— Вот и хорошо! — улыбнулся он. — А теперь я отпущу крыло, а ты элеронами удерживай планёр против ветра в горизонтальном положении. Балансируй. Кстати, это упражнение так и называется — балансировка.

Отпустил инструктор крыло, а планёр так и норовит набок завалиться. Он ведь без колёс, одной только лыжей в землю упирается. А на какую сторону валится, сразу и не разберёшь.

— Крен. . . Крен убери! — подсказывает инструктор. — Ручку в противоположную сторону двигай!

Ой, мамочка, какую ручку? В какую сторону? Я никакого крена не вижу. Оглядываюсь на концы крыльев. Ага, кажется, действительно, левый крен: одно крыло в небо поднялось, а другое к земле наклонилось.

— Смотреть надо вперёд, на горизонт, — подсказывает инструктор, — а не по сторонам!

Но я уже озабочен другим: куда двигать ручку, чтобы выровнять крен? Ага, вспомнил: в противоположную от крена сторону. ..

Тьфу ты! Пока соображал, крыло ложится на землю. Теперь его уже никакими рулями не поднимешь. Но дружок Тимоха начеку. Подбегает, берёт конец крыла, снова поднимает в горизонтальное положение и добродушно подсмеивается:

— Ничего, орёл! Не ты первый, не ты последний на балансировке «плаваешь».

Но мне от подобных утешений не легче. Такое впечатление, словно вдруг очутился в цирке под куполом на проволоке и отчаянно балансируешь руками и ногами, чтобы не свалиться вниз.

Планёр снова оказывается на крыле.

— Вы спокойно, не горячитесь, — советует инструктор, — старайтесь замечать крены раньше, как только они начинаются. . . Не запаздывайте с движениями рулей.. .

Целую неделю учился я балансировать. И только когда наконец стал удерживать планёр против ветра в равновесии, инструктор допустил меня к пробежкам.

Это следующая, более сложная ступень обучения. Садишься в планёр, стартовая команда натягивает амортизатор. Но не сильно, всего шагов на двадцать. А чтобы планёр не взлетал, на крыле особую планку устанавливают — она уменьшает подъёмную силу.

— Старт! — командует инструктор.

Я отжимаю ручку стартёра, планёр срывается со стопора и скользит на лыже по земле шагов тридцать. При этом я должен рулями удерживать его от кренов и разворотов. Если думаете, что это просто, — ошибаетесь. Недели две ушло на тренировку. В день две пробежки — и хорошо, потому что и другие ждут своей очереди. Зато на амортизаторе так наработался, что мозоли на ладонях горят. •

И вот наконец настал заветный день. Инструктор сказал на построении, что сегодня я выполню первый полёт. Значит, хоть чуточку, пусть совсем немножко, но всё-таки взлечу в небо.

Долго я ждал этой минуты!

Сажусь в кабину, застёгиваю поясной ремень. Инструктор снимает с крыла планку, чтобы она не мешала создавать подъёмную силу. Уже от одного этого учащённо бьётся сердце. Инструктор деловито подходит к кабине и прикидывает на глаз, какой у меня вес. Тяжеловат курсант — надо побольше растянуть амортизатор, лёгкий — меньше. А потом для верности спрашивает:

— Сколько килограммов?

— Семьдесят! — отвечаю с готовностью, прибавляя два килограмма, чтобы растянули амортизатор чуточку сильнее и я дольше пробыл в воздухе.

Однако инструктора не обманешь. Он сам берёт ручку управления и ставит её в какое-то одному ему известное положение.

— Вот так держите, — говорит он спокойно. — Никуда не двигайте. Планёр сам оторвётся от земли, сам перейдёт в угол планирования. Только в крайнем случае, если возникнет крен, можете его исправить. А если будет слишком крутой угол планирования — чуть-чуть подтянете ручку на себя. Учтите, что планёр в воздухе очень послушный, чувствует малейшее движение рулей.

Да, я в этом уже убедился. Вчера один курсант при подлё-'те резко отдал ручку от себя, и планёр зарылся носом в землю так, что курсант по инерции вылетел из кабины и шлёпнулся на песок. К счастью, всё обошлось благополучно, не считая лёгкого испуга да треснувшей обшивки на фюзеляже под крылом, которую мы быстро залатали с помощью авиационного клея и куска перкали.

Сумею ли я плавно действовать рулями?

Одно дело — исправлять крены на земле, балансируя против ветра, а другое — в воздухе.

— На амортизаторе?

А там уже восемь молодцов выстроились, по четыре на каждом конце, и готовы по-дружески натянуть так, чтобы я взлетел хоть к самому солнцу.

— Есть на амортизаторе! — за всех отвечает Тимоха.

— Тридцать шагов натягивай! — командует инструктор.

Я недовольно морщусь, потому что уже знаю, что это будет совсем небольшой подлётик. Если бы со склона — другое дело. А то ведь для подлётов инструктор приказал разбить старт в долине, почти на ровном месте. Куда же тут улетишь при такой натяжке?

Ребята на амортизаторе замелькали пятками, стараясь делать шаги побольше. Вот молодцы! Тимоха громко отсчитывает: «Семь, восемь, девять. . .» — и вся команда дружно выкрикивает первый десяток шагов: «Один!»

Чем сильнее натягивается амортизатор, тем я больше волнуюсь.

— Три! — кричит стартовая команда, останавливаясь и крепко упираясь ногами в песок.

— Пилот? — спрашивает инструктор.

— Готов! — отвечаю я твёрдо, глядя вперёд.

— Ста-а-арт!

Заученным движением, автоматически нажимаю на рукоятку стопора, и планёр мгновенно срывается с места, быстро набирает скорость и отрывается от земли. Я смотрю вниз и, хотя земля совсем рядом, вижу, что планёр не скользит по ней, как на пробежках, когда мелкая тряска на неровностях ощущается всем телом, а очень плавно, бесшумно летит в воздухе.

Летит!

Боковым зрением улавливаю, как остаются позади ребята из стартовой команды, и даже замечаю, как планёр опускает нос, переходит в угол планирования. Я чуточку подтягиваю ручку на себя. УС-4 выравнивается и мягко касается земли. Ещё некоторое время он по инерции скользит лыжей по песку и затем, опустив на землю крыло, замирает на месте.

Вот и всё.

Какое-то время я сижу в кабине неподвижно, словно хочу убедиться, что это не сон. Надо мной в вышине светит яркое солнце, по синему небу неторопливо плывут облака. Слышу, как сзади бегут с тележкой ребята. Нет, не сон.

Отстёгиваю привязной ремень, вылезаю из кабины на твёрдую землю и смотрю с удивлением на старт, где у подножия холма инструктор уже наставляет очередного курсанта. До них метров шестьдесят, не больше. Если вычесть разбег и пробег планёра по земле, то выходит, что пролетел я всего лишь метров тридцать — тридцать пять, и к тому же над самой землёй. Да и весь полёт продолжается три-четыре секунды. Но с каким почтением я думаю об этом расстоянии! Совсем маленький путь, однако впервые в жизни я проделал его не по земле, а по воздуху.

Я летел!

Вот так, с этого маленького подлёта, я начал учиться «ходить» по небу. И всё, что было дальше, — только совершенствование и продолжение этих первых шагов по воздуху.

Такое не забывается.

ВОЙНА НЕ УБИВАЕТ МЕЧТУ

от уже и сентябрь на носу. Мой дружок Тимоха в десятый класс собирается, а я хочу в аэроклуб поступить. Готовлю документы. Инструктор на планеродроме мне даже рекомендацию пообещал: говорит, что у меня есть задатки к лётному делу.

Но в аэроклуб меня не приняли. «Забраковали» на медкомиссии. Как-то, строя модель, я сильно поранил палец на левой руке. Он перестал разгибаться. Этого было достаточно. «Не годен», —- написал хирург.

Не буду рассказывать о своих переживаниях. Скажу лишь, что вместо лётной школы, о которой я так мечтал, призвали меня осенью в пехоту. «Товарищ военный комиссар! — взмолился я в военкомате. — Направьте меня в авиацию. Хоть кем-нибудь, лишь бы поближе к самолётам!»

Военком сжалился: приказал меня в авиационную часть

зачислить, в стрелковый взвод, охранять самолёты. Одним словом, та же пехота, но всё же возле самолётов. . .

Хожу я ночью с винтовкой вдоль самолётной стоянки на аэродроме, караульную службу несу. В дождь и в туман, в снег и в стужу... Когда тихо и на посту всё в порядке, подойду к самолёту, поглажу рукой крылья, потрогаю холодный металл мотора, вздохну горько и снова шагаю вдоль стоянки. Мне летать хочется, а не самолёты охранять. Однако служба есть служба, и несу я её исправно.

А время тревожное. Фашисты уже захватили почти всю Европу и вдоль нашей границы скапливаются.. Чувствовалось по всему, что война и к нам приближается. И хотя предчувствовали её, но нагрянула она неожиданно.

22 июня 1941 года я стоял в карауле возле самолётов нашей эскадрильи, которая накануне перелетела из Житомира под Шепетовку, ближе к границе.

Было тихое и тёплое утро. Солнце ещё не взошло, но небо уже зарозовело ранней летней зарёй и сумерки быстро рассеивались. Вдруг откуда-то издалека донёсся еле различимый гул. Я знал по звуку почти все наши самолёты, но такого ещё не слыхал: низкий, прерывистый, надрывный.

Пошарив по небу глазами, я заметил высоко-высоко над нашим аэродромом незнакомый силуэт — тонкий фюзеляж, широкие крылья с двумя вытянутыми моторами на них. Позже я узнал, что это был фашистский разведчик и бомбардировщик «Юнкерс-88».

А ещё через два дня я увидел впервые чёрные кресты на крыльях, разрывы бомб, увидел, как рушатся здания и горят самолёты, услышал, как стонут раненые.

Так для меня, девятнадцатилетнего парня, началась Великая Отечественная война.

Это был самый трудный в моей жизни, как и в жизни всего нашего народа, год. Мне вместе с моими боевыми друзьями пришлось отступать через всю Украину —от Шепетовки до Харькова. Наконец очутился я в городе Бузулуке, где формировались для фронта новые авиационные части.

... Штабной писарь оторвал взгляд от моих нехитрых солдатских документов и удивлённо окинул меня с ног до головы прищуренным взглядом,

— Тут написано, что ты летал на планёрах. Это правда?

Я простил писарю его недоверчивость, потому что вид у меня — в вылинявшем обносившемся обмундировании и рваных кирзовых сапогах — и в самом деле был вовсе не авиационный.

— Да немного приходилось.. . — переступил я с ноги на ногу, не решаясь признаться, что делал только небольшие подлёты с амортизатора.

— Оч-чень хорошо! — писарь даже языком прищёлкнул. — Планеристы сейчас позарез нужны! Направляем вас в десантную эскадрилью в Тушино!

Тушино! . .

Я столько раз читал и слыхал о знаменитом Тушинском аэродроме, видел в кинохронике прославленные на весь мир воздушные парады, которые ежегодно устраивались там в День воздушного флота. Думал ли я, что военная судьба так неожиданно забросит меня туда?

Но в Тушине довелось мне побыть недолго. Пришёл приказ:

всех планеристов направить на переучивание в Саратовскую военно-авиационную планёрную школу.

С беспокойным сердцем ехал я в Саратов. А вдруг снова «забракуют»? За трое суток, пока тащился мимо разрушенных станций наш, как тогда говорили, «пятьсотвесёлый» поезд, чего только не передумал.

Но в Саратове в лётной школе на мой палец никто и не взглянул. Фронту нужны были планеристы. Сразу же, на второй день, начались занятия: штурманская подготовка, аэродинамика, устройство планёров, парашютное дело, метеорология и ещё целая куча разных предметов. То, что в мирное время учили весь год, надо было пройти за месяц. С утра до вечера занятия, зачёты, экзамены. ..

Через месяц начались первые учебные полёты. Я впервые поднялся в небо на учебном планёре А-2 конструкции О. К. Антонова. И уже не с резинового амортизатора, а на буксире за самолётом У-2. В задней кабине сидел молодой инструктор нашей группы лейтенант Алексей Нестеренко и спокойно учил меня, увещевая в переговорную трубку:

— Пвавненько.. . Пвавненько работайте рулями...

Он не выговаривал «л», за что мы сразу прозвали его про себя «Пвавненько».

И хотя это были совсем другие полёты, чем на планеродроме Дворца пионеров в Киеве, я понял, какую огромную пользу принесли мне те немудрёные с виду подлётики с амортизатора на стареньком УС-4.

Всего через три лётных дня, на двенадцатом полёте, я вылетел самостоятельно на планёре А-2 на буксире за самолётом.

До сих пор помню то ни с чем не сравнимое чувство, которое испытал в этом первом самостоятельном полёте. Я летел «по кругу», то есть вокруг аэродрома, и удивлялся сам себе: лечу, не падаю! Планёр послушно подчиняется малейшему движению рулей. Только надо быть очень внимательным и управлять «пвавненько».

А вокруг небо и облака, в вышине светит солнце, и до земли хотя и не очень далеко, но всё-таки. . . Триста метров! Это тебе не «тридцать шагов натягивай»!

Лечу!

И я почувствовал, как счастье захлёстывает меня, счастье,

что мечта моя сбывается. Правда, не совсем.. . Ведь я мечтал о быстрокрылых истребителях или хотя бы бомбардировщиках. Ну, на худой конец, о транспортных самолётах. Но самолётах, с мотором. А тут. ..

Когда я отцепился от самолёта и начал планировать, рассчитывая, как поточнее сделать посадку на аэродром, стало совсем тихо, только слышно, как поток воздуха шумит. И тишина лишь сильнее подчёркивала, что это всего-навсего планёр— лёгкий аппарат из дерева и полотна, который, лишившись буксирного троса от самолёта, способен только снижаться.

Но, странное дело, хотя я и мечтал о самолёте, полёт на планёре мне нравился. Небо, солнце, облака.. . И ты между небом и землёй, на широких крыльях, которые с лёгким шумом рассекают воздух,- как бы напоминая, что ты летишь!

Хорошо!

ДЕСАНТНЫЕ ПЛАНЕРЫ

первые десантный планер я увидел, как только вышел из поезда на саратовском вокзале. Над городом на небольшой высоте летел двухмоторный бомбардировщик СБ, а за ним на буксире — огромный, почти таких же размеров, как и самолёт, планёр с толстым брюхастым фюзеляжем и размашистыми, но сравнительно узкими крыльями, которые придавали ему стремительный вид.

Зрелище, что и говорить, впечатляющее!

А вскоре на аэродроме Саратовской военно-планёрной школы я увидел этот планёр вблизи и даже полазил внутри. У него был довольно просторный грузовой отсек с фанерными сиденьями вдоль бортов, которые при необходимости легко снимались и складывались, освобождая место для груза. Из отсека — вход в пилотскую кабину, закрытую просторным плексигласовым фонарём. На приборной доске поблёскивают чёрными циферблатами указатели скорости, высоты, компас и вариометр, который показывает скорость спуска или подъёма планёра. На левом крыле, в носке, закрытом прозрачным плексигласом, — фара, как у автомобиля, для ночных посадок. Планёр мог поднимать целую тонну груза или семь-восемь парашютистов с полным вооружением. Сам же планёр никакого

вооружения не имел — ни пулемётов, ни других средств защиты.

— М-да. .. — протянул кто-то из курсантов, — летающий гроб!

— Зачем так мрачно? — удивился наш случайный гид, отрекомендовавшийся: «Инструктор Янусов». — Не гроб, а отличный десантный планёр. На таких за линию фронта летают к партизанам; боеприпасы, медикаменты, бойцов возят. В лесу на любую поляну сядет. А самолёту нужен целый аэродром. Где его найдёшь в белорусских лесах? К тому же летают к партизанам ночью, так что в темноте фрицы не всегда могут обнаружить аэропоезд.. . Ну, а в крайнем случае, — улыбнулся Янусов, — если фашистские истребители появятся, то десантники могут отстреливаться из своих автоматов и пулемётов вот в эти штуки...

Он ловко крутанул ободок иллюминатора и выставил в круглое оконце кулак. Весёлый человек этот инструктор! Он был старше нас лет на пять-шесть и перед войной учил летать на планёрах таких же энтузиастов авиации, как и мы. И, судя по всему, очень любил своё дело и планёры.

— Скажите, пожалуйста, — обратился я к нему, — трудно научиться летать на этом... на этом дилижансе?

— Товарищ курсант, ваша ирония здесь неуместна! — оборвал он меня. — Я, конечно, понимаю, что это не современный истребитель, но. .. Недавно один планерист даже подвиг на нём совершил.

Мне стало неловко за опрометчиво сорвавшееся слово, я прикусил губу, а кто-то из друзей, чтобы замять мою оплошность, спешно спросил:

— Какой подвиг? Мы ничего в газетах не читали...

— В газетах о таких делах пока не пишут. А насчёт подвига — это довольно интересная и для всех вас поучительная история. Присаживайтесь, расскажу. . . Может, слыхали, гремел до войны такой знаменитый планерист Сергей Анохин?

— Да, читал о нём! — обрадовался я. — Даже портрет его в журнале видел.

— Верно, печатали и портреты, — подтвердил Янусов, — потому что это один из лучших советских планеристов, рекордсмен мира. А сейчас он лётчик-испытатель, и, между про-

чим, этот А-7 конструкции Олега Антонова тоже он испытывал. Но я, кажется отвлёкся. . .

И вот что рассказал нам Янусов.

Однажды в партизанский штаб, в Москву, пришла радиограмма. Командир одного из отрядов в Белоруссии просил срочно доставить взрывчатку, чтобы взорвать железнодорожный мост и помешать фашистам перевозить войска и технику на фронт. Но предупредил, что партизанский аэродром невелик — обыкновенная поляна в лесу, большие транспортные самолёты сесть на него не могут. Тогда и решено было послать к партизанам десантные планёры на буксире за самолётами.

Тёмной ночью с одного из подмосковных аэродромов взлетели аэропоезда и взяли курс на запад. Один из планёров пилотировал Сергей Анохин. В грузовом отсеке возвышалась целая гора ящиков со взрывчаткой. Лететь трудно, ночь тёмная, самолёта совсем не видно, а бортовые огни включать нельзя: фашистские ночные истребители могут обнаружить аэропоезд. Но Анохин уверенно вёл планёр за самолётом, ориентируясь по невидимым с земли синим языкам пламени, которые вылетали из выхлопных патрубков моторов. Над линией фронта аэропоезд обстреляли зенитки, но огонь их, к счастью, был слабый и неточный. Через некоторое время аэропоезд вышел в заданный район и, как было условлено заранее, трижды помигал бортовыми огнями.

Внизу вспыхнул условный сигнал — три костра, разложенные в определённом порядке. Они указывали место и направление посадки. Анохин отцепился от самолёта и, ориентируясь по кострам, пошёл на посадку. Чтобы сохранить маскировку и секретность аэродрома, он лишь перед самой землёй включил посадочную фару, благополучно приземлился и остановился у самого костра. В свете слабого огня Анохин увидел бегущих к нему вооружённых людей и подумал: «Свои или чужие?» На всякий случай взвёл автомат. Но, услыхав русскую речь, открыл фонарь кабины и тут же попал в объятия партизан. Вслед за Анохиным приземлились и другие планёры. А самолёты-буксировщики, выполнив своё задание, повернули назад и бесследно исчезли в ночи.

Командир партизанского отряда поблагодарил пилотов за взрывчатку и как бы невзначай кивнул на планёры:

— Что же теперь с ними делать?

— Придётся сжечь или поломать, одним словом — уничтожить! — сказал Анохин. — Взлететь отсюда за самолётами нельзя, слишком мал ваш аэродром.

— Эх, жаль, сынки, — вздохнул командир, — я думал, вы меня выручите. Тут у меня тяжелораненые бойцы имеются. Я надеялся, что вы их на Большую землю вывезете, жизнь им спасёте.. .

Анохин задумался. Своё задание он выполнил — доставил взрывчатку. Уничтожить планёры — дело одной минуты, благо что деревянные. Но как же раненые?

— А какая тут длина поляны? — поинтересовался он.

— Да метров шестьсот будет, — оживился командир,— а потом сразу вековые сосны стеной стоят.

— Мало, очень мало, — вздохнул Анохин. — Один буксирный трос сто метров длины требует. Что же для взлёта останется? . . Не успеем набрать высоту, в сосны врежемся. . .

Наступила тягостная пауза. Командир отряда махнул рукой в сторону планёров: дескать, что ж, можно кончать с ними. По этому отчаянному жесту Анохин понял, как трудно командиру и раненым бойцам.

— Впрочем, — заторопился он, — можно рискнуть. Но только обязательно надо вызвать капитана Желютова... Давайте в Москву шифровку. Так, мол, и так, нужен только Желютов. А уж он справится, можете не сомневаться. Летает как бог и очень аккуратен. А тут надо именно аккуратненько, нахрапом ничего не получится. . .

На следующую ночь ровно в одиннадцать тридцать над партизанским аэродромом появился самолёт.

— Действительно аккуратен! — удовлетворённо отметил командир отряда, взглянув на часы, и приказал зажечь костры.

Желютов заходил на посадку дважды. Первый раз он низко прошёл над поляной, прикидывая и рассчитывая, сумеет ли на неё примоститься. А второй раз, подкравшись на малом газу издалека и выбрав прогалину между деревьями, он приземлился в самом начале площадки и, повизгивая тормозами, закончил пробег на её середине.

Партизаны на радостях даже негромко закричали «ура!».

Всё было подготовлено заранее. Десантный планёр Ано-

хина оттянут на самый край поляны, хвостом в кусты, чтобы оставалось больше места для разбега. Буксирный трос укорочен почти в три раза. В грузовом отсеке сидели и лежали восемь тяжелораненых бойцов.

Убедившись, что самолёт сел нормально, Анохин, не теряя времени, полез в кабину.

— Дорогие мои, потерпите ещё немножко, — обернулся он к раненым, — сейчас взлетим. Скоро в Москве будете.

Раненые молчали, крепились.

Планеристы, которые прилетели с Анохиным и теперь временно находились в отряде, помогали в подготовке к полёту. Кто-то подсвечивал фонариком, показывая Желютову, куда рулить. Желютов развернулся почти перед самым носом планёра и, увидев, как планеристы прицепляют неимоверно короткий трос, ругнулся: «Что он, Анохин, с ума сошёл? Ведь на та-

ком коротком тросе ещё никто не летал. Нарушение всяких инструкций! — Но, уловив идею Анохина, про себя одобрил: — Молодец Серёжка!»

А идея была проста: максимально укоротив трос, Анохин выигрывал расстояние для взлёта. Во-вторых, на коротком тросу планёр при разбеге сразу попадал в сильную струю от винтов самолёта и быстрее отрывался от земли. Правда, это неимоверно усложняло полёт, но главное — взлететь, а там уж Анохин справится. Сергею можно верить, как себе.

Желютов, прорулив вперёд, выбрал слабину троса и, нажав на тормоза, дал двигателям полный газ. Планёр задрожал в могучей струе от винтов, словно просясь в воздух. Анохин трижды помигал бортовыми огнями — «Готов к полёту».

— Счастливого полёта! — прокричал на прощание командир отряда, и все отбежали в сторону.

Желютов отпустил тормоза, планёр с места рванулся за самолётом.

Дальше всё было как в смертельно опасном, но рассчитанном до миллиметров цирковом номере. Аэропоезд быстро растворился в темноте. Партизаны видели лишь, как удаляются бортовые огоньки, и напряжённо вслушивались: если раздастся взрыв, значит, аэропоезд врезался в деревья. Секунды тянулись как вечность. Вот и последний костёр. От него остаётся совсем немного до деревьев. Но Желютов несётся над землёй, набирая скорость. Нервы Анохина напряжены до предела. Ещё мгновение, и...

И в этот момент Желютов взмыл над самыми макушками сосен.

Партизаны видели, как пошли вверх огоньки. Выше, выше. . . А взрыва нет. Неужели удача? Ещё не верилось.. .

Но аэропоезд помигал огоньками — условный сигнал «Всё в порядке» — и, выключив их, пропал в темноте.

— Вот это работа! — послышался в тишине чей-то восторженный голос.

Только тут партизаны перевели дух, а командир вытер с лица холодный пот.

Но на этом приключения аэропоезда не кончились.

Над линией фронта его обнаружили вражеские зенитчики и яростно обстреляли. К счастью, обошлось без прямых попа-

даний. А последний «сюрприз» ждал уже дома: фашисты бомбили аэродром. Аэропоезд ходил вокруг аэродрома, ожидая, пока кончится налёт. Но вот налёт отбит. На окраине аэродрома что-то горит. Желютов с тревогой посматривает на часы — горючее на исходе. Наконец появился сигнал, разрешающий посадку. Самолёт и планёр приземлились на родном аэродроме. Завыли сирены «санитарок», увозя в Москву раненых партизан. Их жизни были спасены.

... Мы слушали рассказ Янусова затаив дыхание.

— Вот так, братцы! — закончил он весело и посмотрел на меня. — Умеючи, воевать можно и на планёрах. И не только можно, но и нужно. И вам ещё представится случай полетать и показать себя на этих, как вы сказали, «дилижансах». Так что готовьтесь всерьёз стать военными планеристами-десантниками.

А я подумал, что, видно, на роду мне написано стать не лётчиком-истребителем, а планеристом. И раз уже так получилось, то надо быть не каким-нибудь, а обязательно настоящим планеристом. Как Анохин. Иначе незачем и в авиацию было стремиться, зря небо коптить. . .

ОПЕРАЦИЯ «АНТИФРИЗ»

В

скоре я сам убедился, что десантные планёры очень нужны на войне. А было это так.

За учебными полётами незаметно пролетели лето и осень 1942 года. Зима в том году в Поволжье началась рано. Как выпал на Октябрьские праздники снег, так больше и не растаял. Ударили морозы, подули холодные ветры.

Шли упорные бои за Сталинград. Фашисты озверело штурмовали город на Волге. Но Сталинград держался стойко.

Мы стремились побыстрее закончить учёбу, чтобы немедля уехать в боевые полки. Да не тут-то было. Саратов из тылового города фактически превратился в прифронтовой, ведь до линии фронта было всего около двухсот километров — полчаса на самолёте. Фашистские лётчики почти каждую ночь совершали налёты на город.

Нам в таких условиях стало трудно заканчивать программу. Только начнём учебные полёты — налёт. Надо гасить стартовые

огни, маскировать аэродром. И так всю ночь. Ни сна, ни полётов.

В одну из таких тревожных ночей, пока мы пережидали очередной налёт, вдали послышался гул моторов.

Неужели фашисты заметили наш аэродром и сейчас начнут бомбить?

Только нет, звук моторов не похож на звук их «юнкерсов». Прислушались повнимательнее. Да это же наши летят! ТБ-1! Устаревшие бомбардировщики, которые на фронте уже не применяются, но используются по ночам для буксировки десантных планёров.

Над аэродромом проносится чёрной тенью силуэт ТБ-1, а за ним на буксире два десантных планёра, уже хорошо знакомые нам А-7, на которых и мы тренируемся летать ночью.

Самолёт включил бортовые огоньки — зелёный, красный и белый — и быстро помигал ими: условный знак «Прошу посадку».

Командир эскадрильи капитан Ляпин с СКП — стартового командного пункта — громко скомандовал: «Зажечь старт!»

Вспыхнули фонари «летучая мышь», выставленные на лётном поле в виде стрелы — знак для приземления планёров, а в стороне в виде буквы «Т» — традиционный знак для посадки самолётов.

И тотчас в небе зажглись бортовые огоньки планёров, которые отцепились от самолёта и круто пошли вниз. Перед самой землёй пилоты включили яркие фары, которые вырвали из темноты светлые полоски аэродрома, планёры выровнялись, плавно приземлились и тут же снова выключили свет. Оставались гореть лишь бортовые огоньки — этакие маленькие звёздочки: зелёная — на конце правого крыла, красная — на конце левого, а белая — на хвосте. Это чтобы другие планеристы, заходя на посадку, видели, где уже сидят планёры, и не напоролись на них в темноте.

За полчаса весь наш аэродром покрылся десантными планёрами и самолётами-буксировщиками.

— Откуда вы, ребята? — спрашивали мы прилетевших.

— Из-под Москвы, из Медвежьих Озёр, — отвечали молодые голоса.

— А куда летите, если не секрет?

— В Сталинград!

Вот это новость! В Сталинград, в самое пекло войны. . .

— А у нас чего сели?

— На заправку. Вот сейчас самолёты бензинчику напьются и дальше потащат, уже до самого Сталинграда. Повезём фрицам подарочки...

— Что за «подарочки», если не военная тайна?

— Посмотрите! — приглашает пилот из ближайшего планёра. В отблеске стартовых огней видно: совсем молодой паренёк, моложе меня. Оказывается, только летом нашу школу окончил. И вот летит на боевое задание. На нём унты, меховой комбинезон, шлем, пистолет в кобуре на поясе.

Заглядываю с любопытством в грузовой отсек. Там — шесть железных бочек, в которых на аэродромах бензин и смазочное масло возят.

— Что, — не выдержал я, — неужели в Сталинграде бензин кончился?

— Бензин есть, а вот антифриза не хватает

— Чего-чего? — удивился я незнакомому слову.

— Эх, ты, — улыбнулся снисходительно планерист. — Антифриз! Ну, незамерзающая жидкость. Сейчас он в Сталинграде позарез нужен для танков. Морозы, видишь, какие давят. Обыкновенная вода в радиаторах моментально замерзает, а антифриз — хоть бы что... Вот мы и везём его танкистам.

— А при чём тут подарочки для фрицев?

— Чудак человек! Догадываться надо! Радио внимательнее слушайте! ..

Эх, как я завидовал этому планеристу!

Самолёты-буксировщики тем временем заправились горючим. В полночь, когда над Саратовом стояло затишье, аэропоезда снова взлетели в небо и с погашенными огнями, поодиночке взяли курс на Сталинград, до которого было всего два часа полёта на буксире.

Долго вслушивались мы в удаляющийся гул самолётов.. .

А через три дня «Совинформбюро» сообщило радостную и такую долгожданную весть: в Сталинграде наши войска после длительных и ожесточённых оборонительных боёв перешли в решительное наступление. Могучие танковые колонны с юга и севера окружают фашистскую армию, берут её в кольцо.

Значит, недаром планеристы так торопились с антифризом в героический город на Волге. Вовремя успели, к самому наступлению!

УКРОЩЕНИЕ «МЕССЕРШМИТТА»

О сенью 1941 года на один из подмосковных аэродромов не вернулся с боевого задания штурмовик ИЛ-2. Техник самолёта Вадим Янусов, до войны — инструк тор-планерист, а теперь старший техник-лейтенант, стоял на опушке леса и беспокойно вглядывался в даль: может, ещё прилетит?

— Не жди, — подошёл возбуждённый успешным боевым вылетом на штурм вражеской танковой колонны командир эскадрильи. — Твой Петров сел на запасном аэродроме. Передал по радио, что у него барахлит мотор. Очевидно, осколком повредило систему охлаждения.

— Понятно, — огорчённо вздохнул Янусов.

Янусов терпеть не мог неопределённости. А самое главное — он любил свой самолёт и лётчика Петрова. Как они там? ..

— Разрешите, — обратился он к командиру эскадрильи, — я соберу инструменты, материалы, и пусть меня туда на связном самолёте перебросят. Я осмотрю штурмовик и, если возможно, отремонтирую. К вечеру вернёмся назад.

— Отлично! — похвалил командир за инициативу. — Только торопитесь. Наши войска отступили в том районе на новый рубеж, на запасной аэродром могут нагрянуть фашисты.

Через пятнадцать минут безоружный двухместный самолётик У-2, прозванный на фронте «кукурузником» за то, что он в случае необходимости мог спрятаться от фашистских истребителей даже в кукурузе, взял курс к линии фронта. В задней его кабине сидел Янусов, обложенный со всех сторон запасными частями и инструментами. Он глядел на пробегающую внизу землю и удивлялся превратностям судьбы. Ещё совсем недавно он занимался любимым делом — обучал летать на планерах парней и девчат, мечтал сам научиться летать на самолёте, для начала хотя бы вот на таком, как этот вездесущий трудяга У-2.

Но когда всё уже было решено и он должен был пройти

переподготовку в аэроклубе, началась война. Вместо аэроклуба Янусов поехал в военкомат. Там сказали, что планеристы на фронте пока не нужны, а нужны техники для новых самолётов. Он согласился и на это — только бы скорее на фронт. И вот уже три месяца, как он не снимает промасленный комбинезон, спит по два-три часа, отдавая всё время грозному штурмовику, который немцы сразу же окрестили чёрной смертью...

У-2 летел над самой землёй, скрываясь от рыскавших в небе фашистских истребителей за частыми перелесками, а то и ныряя в глубокие овраги. Янусову хотелось поуправлять самолётом, как говорят лётчики, «подержаться за ручку», но перед полётом он сам снял её в своей кабине, чтобы нагрузить побольше запасных частей и материалов для ремонта.

Минут через сорок молодой лётчик точно вывел У-2 на запасной аэродром. Янусов сразу заметил вдали под густым березняком свой ИЛ-2 и долговязую фигуру Петрова, который обрадованно замахал руками. У-2 с ходу приземлился и подрулил к штурмовику.

Янусов выпрыгнул из кабины и бросился к самолёту.

К счастью, повреждение оказалось не очень серьёзным, и Янусов вместе с лётчиком принялся за дело.

Когда солнце начало клониться к закату, ремонт был закончен. Оставалось только запустить и опробовать мотор. Но в это время за рощей послышался тяжёлый гул и лязг гусениц. Неужели фашисты?

— Вот что, ребята, — сказал Янусов лётчикам, — вы запускайте моторы, будьте готовы к взлёту, а я мигом сбегаю посмотрю, что там происходит. Если это наши — хорошо. А если немцы — действуйте по обстановке. В случае опасности — немедленно взлетайте. Я доберусь до аэродрома тыловыми дорогами.

Лётчики вскочили в кабины, запустили моторы. Убедившись, что двигатель работает нормально, Янусов побежал вдоль березняка к просёлочной дороге. Но не успел он добежать и до конца рощи, как из-за неё выскочили три танка с чёрными крестами на бортах. Фашисты!

Янусов проворно шмыгнул в кусты и притаился в ложбинке, чувствуя, как колотится сердце. Танки, заметив на опушке два самолёта с красными звёздами, прибавили скорость.

— Взлетайте! Взлетайте! — кричал Янусов, словно друзья могли его услышать. Лётчики видели танки, но медлили, видимо надеясь, что Янусов ещё вернётся.

Раздался оглушительный выстрел. Это головной танк выпустил снаряд, но, к счастью, промахнулся. Дальше ждать бессмысленно. Лётчики дали самолётам полный газ и пошли на взлёт.

От могучего рёва штурмовика, казалось, задрожал не только воздух, но и земля. Он заглушил и лязг гусениц, и дробь пулемётных очередей. Штурмовик оторвался от земли и крутым разворотом повернул на восток, к своим. За ним потихоньку, скрываясь за деревьями, потянулся тихоходный У-2.

Янусов, проводив самолёты долгим взглядом, облегчённо вздохнул: улетели из-под носа, скоро будут дома. Потом посмотрел на танки, которые всё приближались. Первое желание было — встать и бежать к своим, подальше от этих чудищ с крестами на броне.

Танки разъехались по аэродрому, расползлись по дальним его уголкам, обследовали взорванный бензосклад, осмотрели брошенные землянки.

«Разведка, — подумал Янусов, — значит, скоро появится фашистская авиация». И Янусову захотелось посмотреть, что же будет дальше. Убежать он ещё успеет.

Ждать пришлось недолго. Вдали показались два транспортных трёхмоторных «юнкерса» под охраной четырёх истребителей «Мессершмитт-109». «Юнкерсы» приземлились, подрулили к танкам, выключили двигатели. Из них высыпали механики и техники в серых комбинезонах.

«Понятно! — прошептал Янусов. — Это первая партия технического состава для приёма самолётов. Сейчас появятся и остальные — полк, а может, и целое соединение. Истребители? Бомбардировщики? Торопятся, гады, к Москве. Надо разведать и принести своим штурмовикам точнейшие данные».

Истребители охраны тоже быстро пошли на посадку, заруливая и рассредоточиваясь вдоль берёзовой рощи, которая служила им естественной маскировкой. Последний истребитель рулил прямо в сторону ложбинки, где спрятался Янусов. Перед самыми кустами самолёт развернулся хвостом к роще и замер на месте. Откинулся в сторону массивный фонарь,

и Янусов увидел, как лётчик в кабине не спеша расстёгивает парашютные лямки. Вот он привстал, внимательно прислушался к звуку мотора, который работал на малых оборотах, потом что-то закричал и замахал рукой в сторону механиков. От группы отделились несколько человек и, болтая на ходу и посмеиваясь, направились к самолётам. Лётчик тем временем, не выключая мотора, спрыгнул на землю, обошёл вокруг самолёта и прислонился спиной к передней кромке крыла, время от времени косясь на мотор самолёта. Видно, он хотел дать механику какие-то указания.

Фашист был совсем рядом, в пяти-шести метрах. Янусов видел его затылок, слипшиеся волосы, пропотевший на спине комбинезон. Янусов приподнял голову и увидел в открытой кабине приборную доску с поблёскивающими на ней циферблатами и мелькающий диск винта с жёлтым ореолом на концах лопастей.

«Вот он, готовый к полёту самолёт, на котором можно удрать к своим, — мелькнула мысль. И тут же другая: — Ведь ты ни разу в жизни не летал на самолёте, даже на простом У-2. А это — новейший скоростной истребитель! Разобьёшься ещё на взлёте».

Механики приближались. Через минуту они будут здесь.

«Ну, решайся!» — стучало в висках. А холодок страха где-то внутри шевелился и предостерегал: «Не справишься — погибнешь, никто и знать не будет.. .»

Механики приближались.

«Если погибну, то у фашистов одним самолётом станет меньше. Значит, не напрасно. А лётчик?»

Янусов вытащил из кобуры пистолет. Холодный металл оружия придавал уверенность. Теперь раздумывать поздно. Механики скрылись уже за третьим от Янусова истребителем.

Выскочив из засады, Янусов в два прыжка очутился возле самолёта, позади фашистского лётчика, и выстрелил ему в затылок. Но фашист не упал, как рассчитывал Янусов. Он резко обернулся на звук выстрела и, увидев перед собой Янусова, на какое-то мгновение оторопел, а потом, сообразив, что перед ним русский, от неожиданности и страха выпучил глаза и что-то закричал. Янусов выстрелил ещё раз, почти в упор.

Фашист рухнул. «Попал!—обрадовался Янусов. — Теперь торопись!»

Он вспрыгнул на крыло, вскочил в кабину «мессершмитта», дрожащими ногами нащупал педали, взялся за ручку.

Заметив что-то неладное, к самолёту бросились механики, доставая на ходу оружие. Янусов, растерявшись в первое мгновение, взял себя в руки и, не торопясь, сравнительно плавно двинул вперёд сектор газа —сделай он это резко, мотор мог бы заглохнуть, захлебнуться.

И враз воздух огласился звонким гулом, а истребитель, как норовистый конь, рванулся с места. «Спокойно. . . Делай всё, как на планёре», — приказывал себе Янусов. И, почувствовав, что «мессершмитт» повинуется каждому движению рулей, немного отжал от себя ручку, чтобы поднять хвост, а педалями выдерживал направление разбега. «Не торопись, набери ско-

рость», — поучал он самого себя, как когда-то учил своих курсантов. В самом конце аэродрома он потянул ручку на себя. «Мессершмитт» резво взмыл в небо.

«Порядок! Теперь легче», — повеселел Янусов. Ведь в воздухе самолёты по управлению почти ничем не отличаются от планёров. Он нажал на левую педаль и осторожно дал левый крен. Истребитель послушно подчинился воле пилота и повернул на восток.

Янусов сбавил обороты мотора, стараясь лететь на высоте метров триста. Земля внизу мчалась непривычно быстро. Мелькали дороги и деревни, забитые войсками. По тому,, как разбегались и прятались в кюветы пехотинцы, Янусов понял, что это свои. «Не бойтесь! — кричал он, словно пехота могла услышать. — Я свой!» Но когда по нему открыли огонь трассирующими снарядами, он свернул в сторону от дороги и вскоре выскочил прямо на свой аэродром.

«Ура!» — закричал он радостно, но тут же осекся. Все зенитные пулемёты охраны аэродрома неистово застрочили по нему. Веером рассыпались разноцветные трассы. В крыльях появились пробоины.

«Э-э, так и сбить могут! — подумал Янусов. — Надо немедленно садиться». Но как садиться на скоростном «мессершмит-те», он не знал. До сих пор он сажал только планёры, а они приземляются на лыжу, а не на колёса. Янусов беспокойно заёрзал на сиденье. И вдруг слева на приборной доске заметил рычажок уборки и выпуска шасси. Он отодвинул предохранитель, повернул рычажок вверх и почувствовал, как хлопнули створки убранных колёс.

«Вот это другое дело!» — сказал он удовлетворённо и убрал газ.

К счастью, зенитчики на аэродроме, увидев непонятное поведение «мессершмитта», прекратили огонь и, не выпуская самолёт из прицела, не мешали ему садиться. Янусов спланировал на аэродром, выровнял самолёт над землёй и на всякий случай выключил зажигание. Мотор заглох, и стало тихо, почти как на планёре. Через секунду «мессершмитт» заскользил на животе по аэродромной траве, загибая об землю лопасти винта.

Когда он наконец остановился, Янусов какое-то время сидел неподвижно, всё ещё не веря, что он, живой и невредимый,

добрался в фашистском самолёте с крестами на крыльях до своего аэродрома.

.. . Эту историю, которую я услышал от него самого, я и передаю вам.

НЕОБЫЧНЫЙ ДЕСАНТ

аже в трудные годы войны случались с нами веселые и забавные истории, которые надолго оставались |в памяти.

Однажды мы отрабатывали по учебной программе интерес

ное упражнение — выброска десанта. Делалось это так.

За скоростными самолётами-буксировщиками СБ взлетали парами тяжёлые десантные планёры, пилотируемые курсантами. Воздушные поезда шли вдоль Волги почти до самого города Вольска, там разворачивались обратно, и, не долетая километров 60 — 70 до аэродрома, планёры отцеплялись от самолётов и с высоты пять тысяч метров планировали домой. По пути надо было найти указанную на карте площадку, сбросить на неё парашютистов, а потом прийти на аэродром и произвести посадку.

Мы шли за буксировщиком в паре с весельчаком и балагуром Сашей Докторовым. Воздух был спокоен, не болтало, и только шум за бортом привычно напоминал, что мы летим со скоростью 250 километров в час. Сзади, в грузовом отсеке, мои «десантники» — восемь курсантов из нашей эскадрильи — рассказывали весёлые истории.

Ничто не предвещало никаких неожиданностей.

Вдруг Сашин планёр резко взмыл вверх, потом клюнул носом, и толстый буксирный трос провис.

— Смотрите, ребята, что это Сашка куролесит?

Все прильнули к иллюминаторам. Провисший трос, соединявший Сашкин планёр с самолётом, быстро натягивался. Рывок! Толстый трос лопнул, как струна. Лишившись буксира, планёр сразу отстал и пошёл на снижение. Мы недоумевали: что у Сашки могло случиться?

Всю дорогу и потом на аэродроме только и разговоров было, что про экипаж Докторова. Как они там, всё ли обошлось благополучно?

На розыски пропавшего планёра вылетел связной У-2. Он возвратился часа через три, а лётчик доложил, что планёр благополучно приземлился возле какой-то деревни, экипаж в полном здравии и ждёт самолёта-буксировщика, чтобы вернуться на аэродром.

Это была очень скупая информация, а нас интересовали подробности, и мы с нетерпением ждали «потерявшихся».

На следующий день, когда их притащили на аэродром, Саша ходил героем и на все расспросы загадочно ухмылялся, ещё больше разжигая наше любопытство.

Вечером, освободившись от всех забот, мы так насели на Сашу, что он не выдержал и рассказал:

—- Летим мы, братцы, по маршруту. В планёре всё время хохот стоит, так как, сами знаете, народ у меня не из скучных подобрался. И вдруг нежданно-негаданно встречным потоком воздуха в фонаре боковую плексигласовую форточку вырывает. И пока я пытался эту злополучную форточку поймать, не заметил, как выше самолёта залез. Отдал ручку от себя, чтобы снизиться в нормальное положение, а планёр-то гружёный, моментально скорость набирает. Расстояние между планёром и самолётом сократилось, трос и провис. Я скорость уменьшил, жду, когда трос натянется. Рывок. Смотрю — и не верю: трос лопнул. Он ведь и посильнее рывки выдерживал — и ничего. А тут — как бритвой срезало. Видно, узелок на нём был.. .

Что оставалось делать? На вынужденную посадку надо идти. А сзади мои «десантники» советуют:

— Выбирай, Саша, деревню побольше, где колхоз побогаче, чтобы нас блинами со сметаной встретили. . .

Вот я и выбираю, благо что высота большая, лети куда хочешь. Жаль только, что до аэродрома далеко, своим ходом не долетим. Ещё издали приметил деревню покрупнее, с молочной фермой на окраине — всё как по заказу.

— Ну как?—спрашиваю.

— Подходит! — кричат хлопцы, наперёд предвкушая, кто в какой избе блины есть будет.

На земле нас заметили: на улицах оживление, народ выбегает, на колхозном дворе всё в движение пришло.

Ну, думаю, полный порядок, готовят нам колхозники госте-

приимную встречу. Ведь не часто бывает, чтобы гости прямо с неба спускались.

Осмотрел я выгон рядом с фермой — вроде подходящий. Впрочем, кто его разберёт с километровой высоты, какой он. Сами знаете, на незнакомую площадку с десантом садиться рискованно. Стой, думаю, чего я их должен катать? У них же учебное задание — «прыжок в тыл к партизанам». Вот и пусть прыгают.

— Внимание! — командую. — Приготовиться к прыжку! — А сам против ветра захожу, рассчитываю так, чтобы хлопцы приземлились прямо на молочную ферму.

— Пошёл!

За две секунды планёр опустел. Спускаются мои орлы на парашютах, а я вокруг них спирали описываю. Внизу — вся деревня навстречу бежит. Кто на возах, кто верхом, а кто и на своих двоих мчится. И всё больше женщины, по платкам замечаю.

Я не видел, как приземлялись мои хлопцы, потому что сам занялся посадкой. Рассчитал нормально, сел рядом с толпой. Быстро отстёгиваю привязные ремни, снимаю парашют, тороплюсь в дружеские объятия местного населения. Открываю фонарь, слышу топот копыт. Оглядываюсь — на какой-то кляче дед с берданкой мчится. Ни дать ни взять, шолоховский дед Щукарь. «Наверное, колхозный сторож», — подумал я. И не успел соскочить на землю, как этот самый дед на полном скаку осадил своего гнедого и на меня берданку поднимает.

— Хенде хох! — кричит. — Руки вверх!

— Какой там «хенде хох»!—смеюсь. — Спятил ты, дед, что ли? Не видишь, что свои?

А дед молодцевато спрыгивает с коня и ещё громче орёт:

— Хенде хох, фашист проклятый! Стрелять буду!

— Послушай, — говорю, — что ты меня оскорбляешь, какой я тебе фашист, я. ..

И не успел я представиться, как дед пальнул из берданки. Э-э, думаю, наверное, этот дед рехнулся. Чего доброго, ещё убьёт ни за что ни про что, и лишится наша эскадрилья красавчика Саши Докторова. Жалко себя стало. И что вы думаете? .. Поднимаю я руки.

А дед не унимается:

— Ах ты гитлерюга проклятый! Научился по-нашему говорить, так думаешь, что нашу бдительность обманешь? Я вашу внутренность знаю, ещё в первую империалистическую с вами воевал! А потом в восемнадцатом выгонял с Украины. . . Нас не проведёшь!

«Так вот в чём дело! — смекнул я. — Приняли нас колхозники за вражеский десант. Оно и не мудрено, фашисты до самой Волги дошли».

— Дедушка! — умоляю. — Какой я тебе фашист, я курсант Саратовской планёрной школы!

— Молчать! — кричит дед, напуская на себя воинственный вид. — И ни с места! Нарисовал звёзды на крыльях, так думаешь, что мы и поверили? Вот приедет сейчас милиционер Макар, он с тобой разберётся!

И пока мы таким манером с дедом дипломатические переговоры ведём, к планёру народ подбегает: две бабы с вилами, подростки — видать, пастухи — с собаками и увесистыми дубинками.

Вот так сели! .. Осторожно осматриваюсь и вижу, что у моих хлопцев дела ещё похуже моего. Окружили бабы моих парашютистов, и не видно, что с ними. Одного только Мяскова разглядел, что поближе ко мне оказался. Лежит он, бедняга, на земле, как на приколе, в полном смысле. Две дородные колхозницы перехватили его, наверное, ещё когда он к земле приближался. Как упал, так они его и припечатали: одна к спине вилы приставила, а вторая ухватом голову к земле прижала...

Тут я не выдержал и взмолился:

— Дорогие гражданочки! Разве так можно?

— Молчать! — скомандовал мне дед. — Хриц проклятый! А то застрелю, как собаку!

Так и стоял я в кабине с поднятыми руками. Неприятно, конечно, а с другой стороны — гордость меня наполняет. Вот они, наши люди, наш народ какой! Глухая деревня, а все начеку! И кто же? Всё больше женщины да дети. Стариков и тех мало. Но, приняв нас за фашистский десант, все поднялись, не побоялись! Такие не отдадут свою землю никакому врагу!

И вдруг вижу — мчится через поле милиционер на лошади. Это и есть, значит, Макар. Никогда я так встрече с родным отцом не радовался, как с этим милиционером.

63

Проверил он полётный лист, документы наши и извиняюще руками развёл:

— Граждане! Случилось недоразумение. Мне уже из района звонили, что тут планёр оторвался. Это не вражеский десант, а наши защитники, знаменитые десантники!

Что тут поднялось! Нет у меня слов, чтобы рассказать, как нас встречали, как угощали, как приглашали в каждую хату, как за столами усаживали на самые почётные места! И дед мой чуть не расплакался.

— Извини, — говорит, — сынок, что я тебя хрицем и вся

кими погаными словами обзывал. Ненависть у нас к ним страшная, сам понимаешь. Извини за ошибку. Но коль настоящие появятся, так будь уверен, спуску им не дадим.

Выслушали мы Сашин рассказ и ещё раз подумали, что хоть и тяжело нам пока приходится, но тыл у нас крепкий и победа будет за нами.

СТРАШНО ЛИ ПРЫГАТЬ С ПАРАШЮТОМ?

очему-то этот вопрос ребята задают чаще других. Действительно, страшно или нет?

... В Киеве, на Трухановом острове, до войны была парашютная вышка. Как-то после полётов на планеродроме Дворца пионеров мы с Тимохой, закадычным дружком моим, завернули прямо туда. Заплатив по 15 копеек, поднялись на вышку по скрипящей деревянной лестнице. Молодой парень, заведовавший вышкой, со значком инструктора-парашютиста на синем комбинезоне, надел на меня лямки, застегнул их где надо и открыл дверцу в барьере. Я ступил на край площадки и не то чтобы испугался, но невольно захотелось попятиться назад: всё-таки высоковато! Метров тридцать. Макушки деревьев внизу шумят. А зеваки на земле, задрав головы, шуточки отпускают, посмеиваются: «Что, коленки дрожат?»

Да нет, не дрожат, но... А тут ещё Тимоха за спиной стоит, тоже прыгнуть хочет. Разве можно ему показать, что всё-таки чуточку страшновато?

Набрался я духу, храбро ступил вниз и вижу — земля на меня летит. Ещё секунда — останется от меня мокрое место. Весь сжался, даже дыхание спёрло. И вдруг — лёгкий рывок. Это стропы под куполом парашюта натянулись, и падение прекратилось. Ох, сразу легче стало! Повис я, болтаюсь, как на качелях, и земля словно остановилась на какое-то мгновение, а потом я к ней сам плавно заскользил. Да только не успел почувствовать этот спуск — слабый толчок, земля! Всё. Приземлился.

И такое настроение появилось сразу, что захотелось тут же снова влезть иа вышку и прыгнуть ещё раз. Да вот беда: денег больше не было на билет.

... Всё это я вспомнил, когда однажды к нам на школьный полевой аэродром прилетел из Саратова У-2 с нарисованным парашютным значком на хвосте. Из него вылез бравый молодой

капитан Копошилко—начальник парашютно-десантной службы школы. Курсанты старших групп, завидев его, начали подтрунивать над нами: «Ну, новички, держитесь! После обеда капитан Копошилко устроит, вам «мёртвый час»!»

И действительно, после обеда вместо отдыха вызвали всех новичков в парашютный класс. Под руководством капитана и двух старшин-укладчиков все, кто ещё не прыгал, принялись укладывать парашюты. Я с укладкой познакомился раньше, на теоретических занятиях, но всё равно удивлялся, как такая гора строп, лямок и шёлка влезает в сравнительно небольшой ранец. Однако с помощью старшины за полчаса управился с укладкой, надел на себя парашют и подогнал по росту подвесную систему.

Под вечер, когда ветер утих, а солнце склонилось к горизонту, капитан Копошилко вырулил У-2 на старт, где мы расположились со своими парашютами.

Не знаю почему, но взгляд капитана остановился на мне. Возможно, на моём лице сильнее, чем на лицах других, отразились одолевавшие меня чувства: нетерпение, интерес и сомнение— не испугаюсь ли? Сумею ли?

— Курсант Гончаренко, готовьтесь к прыжку!

— Есть готовиться к прыжку! — козырнул я и принялся надевать парашют. Укладчик и помощник капитана старшина Дедюхин помог застегнуть лямки, заправил под грудную перемычку парашютную сумку, проверил, всё ли в порядке, и хлопнул меня своей ручищей по плечу:

— Всё в ажуре! Не дрейфь, салага!

Куда там дрейфить, когда столько народу на тебя смотрит! А потом, и в самом деле пока не страшно. Я зашагал к самолёту.

— Товарищ капитан, курсант шестой лётной группы второй эскадрильи Гончаренко готов к выполнению парашютного прыжка!

— Эх, — махнул рукой капитан, — придётся обождать. Ручку управления из передней кабины в заднюю надо переставить. Техник за инструментом пошёл и застрял где-то. Впрочем. . . — посмотрел он на меня оценивающе, — может, из задней кабины прыгнете, чтобы времени не терять?

- Могу! — ответил я с готовностью, хотя не очень пред-

ставлял, как из задней кабины вылезу на крыло. На тренировке мы вылезали только из передней: она находится прямо над нижним крылом и, вылезая, можно держаться за стойки центроплана верхнего крыла. А в задней кабине стоек нет, да и кромка крыла едва доходит до неё — вылезать трудно.

— Тогда садитесь!

— Есть садиться! — отрапортовал я и полез в заднюю кабину.

Тесно. Парашют за спиной мешает на сиденье устроиться, а запасной спереди в колени упирается. Кое-как, бочком, пристроился и сам себе не верю, что через десять минут придётся мне впервые в жизни спускаться на землю не на крыльях планёра, а под куполом парашюта. Как оно будет?

Расчёсывая струёй от винта высокую траву, У-2 разбежался, оторвался и пошёл вокруг аэродрома набирать высоту. Чем выше мы поднимаемся, тем острее беспокойство: не струшу ли?

Вот уже 800 метров на высотомере. Капитан Копошилко развернулся против ветра, на аэродром заходит. Хорошо видны на старте крохотные фигурки моих товарищей. Они, конечно, наблюдают за нами. Капитан всё чаще и чаще вниз посматривает, рассчитывает, где меня выбросить, чтобы я точно возле старта приземлился.

Вот он убрал газ, перевёл самолёт на планирование — значит, пора вылезать. Поднялся я. Ветер обдувает крепкий, но ничего, преодолеть можно. Левую ногу за борт перенёс, крыло нащупал и в один момент на плоскость вылез. Даже подумал, что напрасно беспокоился. Развернулся лицом к хвосту, левой рукой за борт опустевшей кабины держусь, правой — за красное вытяжное кольцо парашюта ухватился. А на кольце ещё резиновая петля есть, в неё надо для страховки руку продеть. Просунул я ладонь в петлю, снова за кольцо взялся, из кармашка вытащил его и крепко пальцы сжал: «Готов!»

Наклонился вперёд—мамочка! Там, под крылом, огромная пропасть! Самолёты, планёры на стоянке -— словно игрушечные. И даже крохотную фигурку в белом халате на пороге кухни заметил. Это наша повариха, тётя Настя, тоже вышла на прыжки посмотреть. Если заметит, что кто-то на крыле замешкался, ни за что добавки не даст.

— Не торопитесь, — сдерживает меня капитан. — Ещё точка отделения не подошла.

А мне кажется, что я стою на крыле уже бог знает сколько времени.

И вдруг:

— Пошёл!

— Есть пошёл! — крикнул я на всё небо и, не раздумывая, шагнул с крыла в пропасть.

Странное дело: когда с вышки прыгал, дух захватывало. А здесь — нет. .Видно, очень далеко земля, поэтому не заметно её приближение, и это не настораживает так, как при прыжке с вышки. Подождал секунду, две, чувствую, что падаю, и тогда изо всей силы рванул за кольцо.

Но что это? . . Почему парашют не раскрывается? . . Неужели что-то не сработало, заело? Может, запасной пора открывать? . .

Я весь сжался, напрягся, как пружина. Слышу только, как сзади, за спиной, шуршит перкаль.

Ну когда же? . .

Кажется, что целая вечность прошла после того, как я выдернул кольцо. Может...

И тут словно какой-то великан схватил меня на лету за шиворот и так тряхнул, что ноги выше головы взлетели. Наконец-то! ..

Глянул я вверх — купол наполнился воздухом и ещё «дышит»: то сжимается, то разжимается слегка. Всё в порядке! Раскрылся!

Такая меня радость охватила, что не передать. И первое, что поразило, — тишина. Какая тишина кругом! Просто оглушительная. Оно и понятно. На самолёте мотор ревел, а тут — никаких звуков. Капитан Копошилко уже далеко внизу, на посадку пошёл. Повис я между небом и землёй и доволен, что не побоялся, прыгнул! А кругом красотища такая! Земля расставила свои необъятные ладони, Волга вдали змейкой блестит. И надо всем этим — бездонное тихое небо. Даже не верится, что за двести километров отсюда идёт страшная кровопролитная война.

Вот так бы и висел между небом и землёй, наслаждаясь тишиной и простором! И ещё одно желание — сразу после

приземления сесть на самолёт, подняться и снова прыгнуть. ..

Земля напоминает о себе, приближается всё быстрее и быстрее. Я разворачиваюсь по ветру, составляю вместе пятки и чувствую удар о довольно-таки твёрдую землю. Падаю на бок в высокую траву, которую в тот год никто не косил. Подбегают товарищи и задают знакомый вопрос:

— Ну как, страшно?

По-моему, нет.

КАК БАРБОС ПАРАШЮТИСТОМ СТАЛ

очему-то издавна так повелось, что на каждом аэродроме водятся собаки, этакие авиационные псы, которые привыкают к самолётам, гулу моторов, запахам бензина. На нашем аэродроме тоже жили три дворняжки. Один пёс, по кличке Барсик, привязался к техникам и мотористам и потешал всю эскадрилью. Он у них вместо будильника был.

Мы на полёты вставали на восходе солнца, а техники ещё раньше, чтобы успеть подготовить самолёты-буксировщики, прогреть моторы. Ну, сами понимаете, вставать в три часа ночи трудно, спать хочется. И Барсик каждый день будил техников, как заправский старшина. Только первые петухи прокричат, вбегает он в палатку, тявкнет два-три раза, станет посередине, будто дежурный, и на койки смотрит. Кто-то спросонья в него сапогом запустит, а Барсик увернётся и начинает со всех коек одеяла стаскивать. Зубами схватит — и на улицу. Тут уж хочешь не хочешь — проснёшься.

Второй пёс, лохматый Барбос, так привык к нашему курсанту Волкову, что следовал за ним по пятам даже на лётное поле. Наверно, потому, что Волков частенько подкармливал собаку, выходя из столовой.

Да вот беда: как только Волков на своём большом десантном планёре начнёт взлетать, Барбос за ним через весь аэродром мчится и лает. Планёр на буксире за самолётом от земли оторвётся, а Барбос озадаченно остановится и скулить начинает, по аэродрому мечется, ждёт своего хозяина.

Зато стоило Волкову от самолёта отцепиться и на посадку зайти, как Барбос срывался с места и, заливаясь весёлым лаем, мчался на посадочную полосу — встречать: того и гляди, под колёса попадёт.

Ранней осенью начались у нас полёты по маршруту, часа на два. Тут Барбос совсем извёлся. Взлетит Волков, растает его планёр в синеве, а пёс себе места не находит.

Однажды мы не выдержали и говорим Волкову:

— Не мучай ты Барбоса, возьми с собой в полёт — и нам и тебе мешать не будет.

Волков послушался и тайком, чтобы начальство не видело, взял Барбоса с собой в планёр. Этот планёр имел два пилотских кресла с двойным управлением — такие планёры называются спарками. Волков полетел за командира экипажа на левом сиденье, а его помощником, или, как говорят в авиации, вторым пилотом, на правом сиденье — Лёша Карасёв. Барбос в проходе между сиденьями устроился, с любопытством по сторонам оглядывается: то на приборы, то вниз, в люк, посматривает. И чувствует себя превосходно. Во всяком случае, когда аэропоезд над стадом коров пролетал, то пёс даже залаял на них. Но остались коровы позади, и он снова успокоился, словно всю свою собачью жизнь только то и делал, что на планёре летал.

Однако когда стрелка высотомера стала к двум тысячам приближаться, Барбос поскуливать начал, потом калачиком свернулся в проходе и умолк, будто понял, что лётчикам сейчас не до него.

«Успокоился», — подумал Волков и снова всё внимание на самолёте-буксировщике сосредоточил, потому что пилотировать планёр за скоростным бомбардировщиком трудно. Вот уже и три тысячи метров. С высоты огромные просторы открылись, облака далеко внизу остались, красота вокруг необыкновенная.

А как же Барбос?

Посмотрел Волков на него и испугался. Барбос раздулся, как шар, глаза затуманились, с мольбой и укоризной на Волкова глядит: зачем, мол, ты меня так?

И понял тут Волков, что промах допустил. Ведь полёт-то был не простой, а длительный, по маршруту, и на большой высоте. А чем выше, тем воздух разрежённей. Собаки к такой высоте сразу не могут приспособиться, вот Барбоса и раздуло изнутри. А планёр всё выше и выше поднимается, высота полёта по заданию — пять тысяч метров.

- Плохо дело! — присвистнул Лёша Карасёв. — Не выдержит наш Барбос. Чего доброго, ещё лопнет. . .

— Да, не подумал я, — согласился Волков. — Что же теперь делать?

- А ты его на парашюте сбрось! — предложил Лёша. — У нас в багажнике есть пристрелочный, который парашютисты для определения силы ветра сбрасывают. Как раз для Барбоса подойдёт. Привяжи к нему своего пёсика — и за борт.

Волков медлил, не зная, что делать. Но тут Барбос не выдержал и как завоет на всё небо! Значит, невмоготу ему стало.

Протиснулся Волков в грузовой отсек, достал парашют и с помощью шпагата и лямок привязал к нему Барбоса. Тот даже не сопротивлялся. Открыл Волков дверь грузового отсека, погладил собаку — жаль расставаться, добрый и верный друг. Но ничего не поделаешь: Барбос так раздулся, что смотреть страшно. И Волков выбросил собаку за борт.

Лёша Карасёв в форточку высунулся.

— Есть! — закричал радостно. — Парашют раскрылся нормально!

Только тогда Волков решился посмотреть вниз. В огромном небе колыхается маленький купол, а под ним Барбос головой во все стороны крутит, на землю спускается.

Через два часа прилетели друзья домой, невесёлые такие. Приземляются, а знакомого лая на аэродроме не слышно, никто Волкова не встречает.

Подбежали мы к планёру, чувствуем, что-то неладное.

— А Барбос где?

— Пришлось выбросить с парашютом, — сказал Волков грустно, — километров за сто отсюда. . .

И рассказал всё, как было.

Два дня на аэродроме как будто чего-то не хватало. А на третий — видим: мчится через весь аэродром наш Барбос. Худющий, шерсть клочьями и в зубах что-то белое за собой тащит. .Подбегает поближе, видим — купол парашютика. Значит, приземлился благополучно, дорогу за сто километров домой нашёл — какой молодчина! — и парашют с собой притащил, словно понимал, что за казённое имущество его хозяину отвечать придётся. . .

Все знают: есть собаки пограничные и сторожевые, санитары и спасатели, а в войну были даже собаки-воины: опоясанные взрывчаткой, они под фашистские танки бросались и взрывали их, а другие — вражеские мины отыскивали, раненых с поля боя вытаскивали.

У иных собак медалей на ошейнике не счесть. А вот пса со значком парашютиста, ручаюсь, ещё не было.

Волков освободил Барбоса от лямок, а потом снял со своего комбинезона синенький значок и прикрепил его к ошейнику

собаки. И думаю, не зря — наш Барбос действительно заслужил этот значок, который вручается как символ мужества всем, кто хоть один раз прыгал с парашютом.

СНОВА В РОДНОМ КИЕВЕ

осле окончания лётной школы в Саратове я служил в авиационных частях, был командиром звена планёрной эскадрильи, обучал молодых пилотов летать на десантных планёрах, участвовал в войне с Японией на Дальнем Востоке.

Но куда бы ни бросала меня судьба, я никогда не переставал мечтать о том дне, когда снова вернусь домой.

И этот день настал. Правда, не скоро, только через три года после войны, но настал. Приехал я в родную Боярку, встретился с мамой, которую не видел восемь лет, с одноклассниками, побывал в родной школе. Много, очень много моих друзей и товарищей погибло на войне. Погиб и мой друг с планеродрома киевского Дворца пионеров Тимоха, который был лётчиком-истребителем.