Зэк

Глава 1 С НОВЫМ ГОДОМ, ПИВОВАР!

После первого допроса, на котором Таранов больше молчал, чем говорил, его отправили в ИВС… Усатый сержант затолкнул его в камеру и дважды повернул ключ в замке.

Иван осмотрелся: стены грязно-зеленого цвета «под шубу», желтый потолок с разводами протечек, «толчок», ржавая раковина и сплошной – от стены до стены – помост с деревянным же «подголовником». На помосте сидел пожилой мужчина в наброшенном на плече дорогом пальто.

– Здравствуйте, – сказал Таранов.

– Добрый вечер, – с ноткой иронии в голосе ответил мужчина.

– Не особо, – пробормотал Иван, обращаясь скорее к себе, нежели к соседу.

– Возможно, молодой человек, вполне возможно. Но «добрый вечер» не есть констатация факта, это пожелание… Вы пожелали мне здоровья, а я ответил вам пожеланием, чтобы этот вечер оказался для вас добрым.

Иван не ответил, присел на помост и вытащил сигареты… разговаривать не хотелось. Ни с кем и ни о чем. Пожилой дядька, видимо, это понял и с расспросами не лез. Иван протянул ему сигареты, но тот улыбнулся и покачал головой:

– Я свое давно выкурил, молодой человек. К сожалению… Жизнь – это сплошная цепочка потерь. Друзей, женщин, надежд… и даже таких маленьких радостей, как сигарета или рюмка коньяку. Впрочем, это я так, по-стариковски брюзжу. Не обращайте внимания.

Иван закурил и задумался. Перед глазами – как видеозапись – прокручивались события последних дней и месяцев. В них была некая неумолимая логика, которая и привела Ивана сюда, в камеру ИВС. Таранов осознал это сразу, вдруг. Пронзительно-четко. Подобно тому, как при вспышке молнии озаряется ночной пейзаж и все то, что было до этого скрыто, делается видимым в мельчайших деталях.

Это, понял Таранов, судьба. Его, Ивана Таранова, судьба. Она жестока и на первый взгляд совершенно непредсказуема, как движение рикошетирующей пули в узком тоннеле… но его же собственной рукой эта ломаная траектория начерчена. А вот где, когда и как она оборвется – знать не дано.

Иван задумался, Иван ушел глубоко в себя. В темень, жестокую и опасную, как ночной бой в чужих траншеях… Когда невозможно понять где свои, где чужие. И невозможно понять даже – кто победил?

Сигарета обожгла пальцы. Таранов чертыхнулся, выщелкнул окурок и повернулся к соседу… Старик был очень бледен, держался за сердце.

– Отец, – позвал Таранов. – Отец, тебе плохо?

– Нитроглицерин, – пробормотал старик и начал валиться набок.

Иван метнулся к нему, подхватил, помог лечь. Потом бесцеремонно обшарил карманы, но лекарства не нашел. Он нащупал пульс – слабый, нитевидный, – подскочил к двери и забарабанил кулаком.

– Врача! – кричал он. – Врача! Человеку плохо.

Кормушка распахнулась только через минуту.

– Чего бузишь? – недовольно спросил сержант.

– Врача срочно. Человек умирает.

Мент безо всякого интереса посмотрел на старика, буркнул: – Вызовем, – и захлопнул кормушку. Таранов выругался и вернулся к сокамернику.

– Ничего, ничего, отец, – бодро приговаривал он, – мы сейчас… мы с тобой разберемся… я тебе умереть не дам.

Двадцать минут до прихода врача Таранов делал старику искусственное дыхание и массировал сердце… Врач споро вколол деду один за другим два укола. Спустя минуту-другую старик открыл глаза.

– Ну вот и ладушки, – произнес врач. – Но все равно надо в стационар.

– Спасибо, доктор, – слабым голосом сказал дед.

– Это не мне, – ответил врач. – Это вот ему.

Врач кивнул на Ивана. Старик улыбнулся Таранову бескровными губами. Спустя несколько минут его унесли на носилках… Иван даже не предполагал, что это случайное знакомство еще будет иметь продолжение.

На допросах Иван молчал, но в принципе это не имело значения. Тридцатого декабря из Санкт-Петербурга пришел ответ на запрос Владимирского ГУВД. Из него следовало, что паспорт на имя Попова Сергея Ивановича, жителя Санкт-Петербурга, был похищен у владельца в октябре сего года. Попов, однако, в органы милиции с заявлением о краже паспорта не обращался… Спустя еще сутки пришел ответ из центральной дактилоскотеки. Из него следовало, что пальцевые отпечатки, взятые у «Попова», принадлежат Таранову Ивану Сергеевичу, разыскиваемому ГУВД Санкт-Петербурга по подозрению в совершении заказного убийства.

Прокурорский следак покачал головой: – Ишь ты, пивовар какой ловкий. Ну, теперь-то тебе, пивовар, амбец. Сидеть тебе – не пересидеть… А мадам Козявкина будет тебе передачки таскать… ха-ха-ха.

Делу Попова (теперь уже Таранова) придавали исключительное значение, и неспешные колеса следствия завертелись на диво быстро. Парафиновый тест однозначно подтвердил наличие на руках Таранова следов продуктов выстрела. На месте преступления эксперт зафиксировал отпечатки рифленых подошв ботинок, полностью соответствующих ботинкам Таранова. В машине и на оружии нашли отпечатки пальцев Ивана… куда же больше? А было больше: владелец «Жигулей» опознал в Таранове угонщика. Были ответы из ГУВД СанктПетербурга. Конечно, еще не были готовы заключения экспертиз – дело хлопотное, времени требует, но ЭКО[8] дал следствию «Справки эксперта»[9].

Таранову предъявили обвинение по целому ряду статей УК: незаконное хранение оружия, подделка документов, разбой, угон автотранспортного средства и, наконец, умышленное убийство… мерой пресечения было избрано содержание под стражей.

Тридцать первого декабря двухтысячного года автозак подъехал к низеньким воротцам у невысокого, двух-этажного здания. На углу здания висела табличка: «ул. Большая Нижегородская, 67». Из будки выскочил прапорщик со «вчерашним» лицом, открыл ворота. Автозак, в одном из «стаканов» которого ехал подследственный Таранов, въехал на территорию Владимирского централа… но это еще не тюрьма. Это еще не тюрьма. Это всего лишь территория перед административным корпусом. «ЗИЛ» со стальным фургоном проехал мимо здания, повернул налево и уткнулся тупой мордой в другие ворота, требовательно рыкнул клаксоном. И ворота раскрылись, как для душевного объятья. Автозак въехал внутрь. Ворота закрылись.

…А вот это уже тюрьма!

Автозак почти вплотную подъехал к дверям корпуса. Из дежурки вышли, на ходу дожевывая бутерброды, конвойные… Владимирка принимала новую порцию постояльцев.

Все тюрьмы одинаковы… на первый взгляд. Но у каждой есть свое лицо, свои легенды, своя история. История Владимирского централа началась в апреле 1781 года, когда государыня Екатерина II подписала Указ «О суде и наказаниях за воровство разных родов и о заведении рабочих домов во всех губерниях». А уже через два с небольшим года «рабочий дом» принял первых арестантов… Сколько их прошло за два с лишним века через Владимирку? Никто не скажет точной цифры, никто не знает. Уверенно можно сказать только то, что их были сотни тысяч.

Иван Таранов – один из них. Один из миллионного населения сегодняшней страны Зэкландии. Этой страны нет на карте России… Но в каждой области, в каждом городе есть ее провинции. Только во Владимирской области их 14 (прописью: четырнадцать!) – в Покрове, в Вязниках, в Головине… в Киржаче, в Пакине, в Мелехове… в Александрове… в Ликине… в Кольчугине. Для малолеток, для женщин, для туберкулезников, для особо опасных… ДЛЯ ВСЕХ!

Самое известное из этих «учреждений уголовно-исполнительной системы» – Владимирский централ.

Добро пожаловать!

Фотографирование, дактилоскопирование, шмон, медосмотр… «Рот открой… так… закрой. Нагнись… жопу раздвинь»… баня, дезинфекция… Двери, лестницы, коридоры… Коридоры, лестницы, двери. Решетки. Решетки, решетки, решетки…

– Стоять! Лицом к стене.

Звук поворачиваемого в замке ключа. Скрежет. Скрежет, как будто это внутри тебя, в голове, в душе, поворачивают ключ.

– Вперед.

Шаги… скрежет ключа. Всего в сотне метров от тебя – свобода. Троллейбус по улице катит. В нем люди едут. Водитель сидит злой – не повезло ему, в новогоднюю ночь работать придется. Непруха, блин, непруха… Всего в сотне метров!

– Стоять. Лицом к стене.

Звук поворачиваемого ключа и – команда:

– Заходи. Тебя тут ждут.

Таранова никто здесь не ждал, и он это отлично знал. Он стоял на пороге камеры, прижимал к животу казенные шмотки – матрас, одеяло, подушку, белье… Он смотрел внутрь камеры, которая станет теперь его домом. Возможно, на годы. И камера смотрела на Ивана десятками глаз. А может быть, тысячами. Тысячами глаз тех, кто прошел через эту камеру до Таранова. Время остановилось, все звуки умерли. Не было запахов, не было сенсорных ощущений… вакуум.

Пупкарь подтолкнул Ивана кулаком и сказал:

– Заходи. Чего встал?

И камера взорвалась возмущенным криком:

– Куда? Куда? Нету места!… Дышать нечем! Подыхаем тут!

Дверь захлопнулась и ключ повернулся. Иван сделал шаг вперед и сказал:

– Здравствуйте.

Несколько секунд камера молчала. Потом от решетки, с нижней шконки раздался голос углового:

– Представься людям, горемычный.

– Меня зовут Иван Таранов.

Снова тишина, и – через секунду – хохот.

– Пивовар!

– Пивовара к нам прислали!

– Ой, не могу… Пивовар! А пиво-то где?

Таранов улыбнулся. Он как будто сбросил с себя оцепенение. Он увидел всю камеру сразу: окно в торце, закрытое ресницами жалюзи, длинный стол, табуретки, шконки в три яруса, умывальник, унитаз и человечек с затравленными глазами на полу возле унитаза – опущенный… Вот это твой новый дом.

Камера в тюрьме называется хата. А сидят в ней люди. Главный в хате – угловой. В хате, куда попал Таранов, угловым был Коля Пароход. Пароход был налетчик и тянул второй срок. А еще Пароход и два его кента были на крюке у кумчасти. Так что попал Иван в эту хату не случайно… большой интерес был к Таранову. И Коле Пароходу поставили задачу с Иваном поработать конкретно. Когда смех затих, Пароход сказал:

– Ну расскажи людям, Пивовар, что у тебя за делюга и откуда ты к нам заехал?

Таранов коротко, избегая подробностей, рассказал.

– Сурьезно, – сказал Пароход. И кенты его – тощий Петруня и качок Фара – кивнули: да, сурьезно. Собственно, им было все равно, по каким статьям залетел в СИЗО пассажир. Главное, что он не из блатных… Опер-то поставил задачу жестко: любым способом вытянуть из него все, что можно. Но на блатаря внаглую не наедешь – братва потом спросит строго. А фраерок – будь он хоть какой мокрушник – он и есть фраерок. По правильным понятиям, конечно, и фраера щемить ни за что не положено… тоже спросить могут. Но лоха-первопроходца легко запутать, создать такую ситуацию, в которой он сам на себя косяков навесит[10]. А когда пассажир совсем косячный, за него никто биться не станет… А кум за этого Пивовара подбросил и дури, и спирту. Будет чем Новый год встретить.

Так рассуждал Пароход. До того момента, пока не всплыло в разговоре погоняло: Колобок. И вот тут Пароходу стало кисло. Об убийстве Колобка в централе, конечно, знали – Колобок не последний козырь во Владимирской колоде. Но схлестнулся он с настоящим Козырем… Вот Козырь-то, видно, Колобка и отправил на тот свет. И выходит, что Пивовар этот работает на Козыря… А кумовской – сука хитрожопая – ничего про это не сказал. Сказал только: будет мокрушник. Надо его пригреть, а потом защемить.

Но если этот Пивовар под Козырем ходит, то щемить его опасно. Очень опасно. Начнешь щемить Пивовара – Козырь вилы поставит, не начнешь – кумчасть кислород перекроет. А на голяке сидеть – тошно. Хреново на голяке… Вот и думай, как жить.

– Ну ладно, Пивовар, – сказал Пароход, – садись чай пить. Ты, брат, в правильную хату попал.

– В правильную хату? – непонимающе спросил Иван. На самом-то деле он отлично знал, по крайней мере, в теории, что такое правильная хата.

– В правильную, Пивовар, в правильную. В ЛЮДСКУЮ. У нас никто никого не щемит. Убираемся по очереди. Захочешь – войдешь в кентовку, не захочешь – никто тебя напрягать не будет. Но одному, конечно, трудно…

Сели пить чай. У Ивана «к столу» почти ничего не было: сигареты и половина плитки шоколада. Он положил их на стол. Это было встречено с одобрением.

Так началась владимирская эпопея Пивовара.

Потом ему отвели место, и Иван, извинившись, лег отдохнуть. Спать ему не хотелось, но хотелось спокойно обдумать ситуацию. Он прекрасно видел неискренность углового… его удивляла поспешность, с какой его приняли в кентовку. Что-то тут не так, что-то определенно не так… Ладно, решил Иван, не будем спешить с выводами.

Иван заснул. Это было совершенно нормально – вот уже четверо суток он находился в состоянии крайнего напряжения. Даже железный человек устает, устал и Таранов. Он уснул, приснилась синяя гладь воды озера Городно, полет чайки и плеск рыбы в камышах. И озерные лилии, вплетенные в волосы Иришки…

Сон – отдушина для зэка. Возможность забыться, нырнуть в прошлое, ощутить себя на воле.

Но приходит пробуждение. И снова – стены, шконки и соседи, которых ты не сам себе выбрал. Тюрьма – это постоянный стресс. Это постоянная нехватка кислорода в переполненных и прокуренных камерах. Это круглосуточно горящий свет… клопы, мыши, тараканы… неопределенность в отношении своей дальнейшей судьбы, отсутствие связи с близкими тебе людьми. В таких условиях сон – единственная отдушина для зэка. По крайней мере, в первые дни, пока не привыкнешь.

Иван спал, а Пароход, подкуривши дури, уже строил комбинацию, которая должна была нейтрализовать Таранова. И сохранить лицо перед арестантами. Реализацию плана он наметил на новогоднюю ночь. Под действием дури ему казалось, что план великолепен.

Новый год – он и в неволе праздник. Конечно, у человека, который сидит за решетками, стенами и колючкой, свой отсчет времени. И праздники есть более существенные: письмо – праздник, передача – праздник, свидание – еще какой праздник. Но и Новый год грех не встретить.

Тут каждый выходит из положения как может. У кого на столе – икра и шампанское. У кого – спирт низкопробный, анаша. А кто и кружке чифиря рад безмерно… Все, как на воле. Только еще обнаженней и жестче. И намного дороже.

– Попрошу к столу, братья, – произнес Пароход. В хате началось движение. Таранов остался сидеть на шконке. Ему было нечего положить на стол, а участвовать в празднике на халяву он не считал возможным. Иван сидел и разглядывал самодельные гирлянды, которые появились, пока он спал. У самой решки пристроилась картонная елочка на «снежном» сугробе. Рядом с ней – картонный же Дед Мороз… жизнь есть жизнь, и даже в тюрьме людям хочется светлого. Впрочем, в тюрьме этого хочется больше, чем на воле.

– А ты, Пивовар, что сидишь, как неродной? – спросил Пароход. – У нас так не делают. Надо, брат, отметить третью вешку.

Таранов спрыгнул со шконки, сел к столу. Потом расстегнул браслет «Омеги», положил на столешницу:

– Вот, ребята, вношу свой пай… а больше у меня ничего и нету.

Пароход, жадно глядя на дорогие и престижные часы, произнес:

– Брось, брат. Какие между арестантами счеты? Сегодня я тебя угощу, завтра – ты меня. Мы же не барыги.

Он уже прикидывал, как присвоить часы.

Все население хаты разбилось на кентовки… только опущенный остался в своем углу на дальняке. Пахло чифирем, колбасой и хорошим табаком. Как и все, сидельцы любят встретить Новый год «красиво». И то, что на воле кажется сущим пустяком, за решеткой приобретает совсем иной смысл… например, пачка приличных сигарет.

– Ну, братья, – сказал Пароход торжественно, – проводим уходящий год. Ну-ка, Петруня, – Петруня, тощий и шустрый, вытащил из-под стола пластиковую бутылку из-под «пепси». Он почти дрожал от предвкушения выпивки. Он достал бутылку и быстро налил по четверти кружки. Остро шибанул по ноздрям запах спирта.

– Напополам разводил, – сказал Петруня.

– А почему он красный? – спросил Иван. Пароход засмеялся и сказал:

– Что – по понятиям красный западло?

– Нет, – пожал Иван плечами, – не западло. Я просто спросил.

Петруня понюхал спирт и произнес:

– Да я его клюковкой подкрасил… а че?

Пароход ухмыльнулся:

– А ниче, Петруня. Вспомнил я, как на малолетке парился. Там, на малолетке-то, многим пацанчикам хочется под блатных косить. Там за красный цвет и опустить могут. Вот, помню, один пацанчик, сильно умный, решил на Новый год сделать блудиловку…

– О! – перебил углового Петруня. – Блудиловку я уважаю. Сам делал. Берешь, значит, батон и разминаешь в шлемке со сгущенкой. Сверху обмазываешь маслом – и карамелек, карамелек… Ништяк выходит блудиловка.

– Не перебивай, Петруня. Так вот, пацанчик один на Новый год блудиловку смастрячил. Вот, мол, пацаны, – торт. А пацаны посмотрели – и торт этот ему в морду… а почему?

– Почему? – спросил Фара. Ему не терпелось выпить.

– Потому что этот бес блудиловку для красоты свеклой покрасил. Запомоил, стало быть, Новый год пацанам. Но ладно, мы-то не шалупонь малолетняя наблатованная… Выпьем, братья!

Выпили. Спирт был явно не высокого качества, но в условиях СИЗО и такая выпивка для большинства сидельцев не доступна. Закусили вареной колбасой… тоже, кстати, не у каждого на столе.

– Как тебе наша елка, Пивовар? – спросил Пароход.

– Красиво, – похвалил Иван сдержанно.

– Э-э, брат, это что? Вот под Нижним один барыга чалится. Так он себе на зоне-то двухэтажную фатеру поставил, а из Канады выписал елку по каталогу. За полторы штуки баксов.

А Фара спросил:

– А кто этот Каталог? Катала, что ли, главный?

Образованный Пароход – он почти девять классов закончил – ответил:

– Ну ты, Фара, грамотей! Вместо мозгов у тебя мускулы. Каталог – это такая книжка, список с товарами. Выбираешь и посылаешь маляву: хочу, в натуре, котлы. – Пароход ткнул в «Омегу». – Или, например, резиновую бабу… тебе и присылают.

Фара спросил недоумевая:

– А что же он себе резиновую бабу не заказал? Я бы заместо елки бабу заказал.

– Ты что же думаешь – у него на бабу денег нет? Да на кой хрен ему резиновая нужна – ему прямо на зону живую доставят. Да не одну… А то – резиновую!

На другом конце стола, где сидела другая кентовка, выпили чифирю. Там шел свой разговор:

– Это еще не чифирь, – говорил, размахивая руками, благообразного вида сиделец. – Мы вот на больничке год назад как чифирек варили? Берешь сто граммов молока, воды тоже стошку. Половину маленькой ложки маслица добавляешь и ложек восемь чая. Но чай чтобы обязательно – «Майский»… Как сварил – сцеди. Получается граммов сто пятьдесят. Ух, забирает! Вроде как стены хаты шире становятся и свету больше… Вот это чифирь!

– А отходняк с твоего чифиря? – спросил другой сиделец.

– Вот отходняк, брат, тяжкий, – вздохнул первый.

Таранова уже накрыла волна алкогольного тепла – обманчивого и коварного… часы показывали без трех минут полночь.

– У тебя точные? – спросил Пароход. Дипломатично спросил – он уже считал часы своими и ему не терпелось примерить их на руку. Но время для этого еще не пришло.

– Точные, – ответил Иван.

– Насыпай, Петруня, – скомандовал Пароход. Петруня снова налил в алюминиевые кружки спирту. Добрый Пароход взял со стола кусок колбасы и огурец, повернулся к опущенному. Со словами: на, Гребень, отметь праздник, – швырнул их человеку у параши. И колбаса и огурец были съедены мгновенно. На глазах у человечка выступили слезы.

– Потом еще получишь, – сказал Пароход благосклонно и бросил ему сигарету. Человечек благодарно закивал головой. А Пароход добавил значительно: – Как себя поведешь, Гребешок… понял?

Петруня заржал и произнес:

– Как сосать сегодня будешь, Гребень.

Но Пароход осадил его резко:

– Никто Гребешка трогать не будет… что же мы – не люди?

– Без минуты, – сказал Фара. Все посмотрели на него. За несколько секунд до того, как секундная стрелка подошла к двенадцати, Пароход встал с кружкой в руке. Торжественно сказал:

– Ну, первый тост: за воров!

Кружки сошлись с жестяным стуком. «С Новым годом, Светлана, – прошептал Таранов, – с новым счастьем!»

– Ну, Пивовар, как тебе на тюремке-то? – спросил Пароход с набитым ртом. Таранов закурил, задал встречный вопрос:

– Вот мы сидим, выпиваем – а как контролеры на это смотрят?

Пароход собрался ответить, но не успел – вместо него ответил Петруня. Он очень быстро окосел от спирта, язык развязался:

– Пупкари-то? – сказал Петруня. – А че они – тоже квасят. Новый, бля, год… вот завтра начнут шухер наводить. Тут, кореш, другое важно: с кумовьями…

– Следи за метлой! – зло бросил Пароход. – Чучело бухое!

– А че я? Я ниче, – пробормотал Петруня и запел фальшиво:

Мне плечи жаль твои еще девичьи, Закованные в лагерный бушлат, Из рукавов которого как спички Стыдливо пальцы белые дрожат.

Петруня пел и раскачивался из стороны в сторону. Пароход смотрел на него с ненавистью и презрением… Была надежда, что за общим базаром, возбужденные спиртом или чифирем, сокамерники не заметили неосмотрительно брошенной фразы. А если заметили? В любом случае, решил Пароход, Петруню нужно наказать. Пивоваришкато, видать, не врубился, – салага он, тюремной жизни не знает… А Петруню нужно наказать. И так давеча на прогулке, когда Пароход с блатарем встретился, так тот мутный какой-то разговор завел, что, мол, много нынче сук развелось. Говорил, а сам все взглядом буравил.

– Ты, кореш, угощайся, – сказал Пароход Таранову, – светлый нынче праздник.

– Спасибо, – сказал Таранов. Зря Пароход подумал, что Иван в оговорку Петруни «не врубился». Таранов «врубился» и сделал выводы… Уроки старого зэка не прошли даром.

– Светлый, светлый нынче праздник, – разглагольствовал Пароход. Он прикидывался охмелевшим, но сам мысль держал. – В такую ночь не грех и дырявому плеснуть… как смотришь?

Иван кивнул. Заметив одобрение, Пароход продолжил:

– Ты поближе сидишь. Не впадлу тебе плеснуть Гребешку?

– Не впадлу.

– Только ты его не касайся, брат, – опомоишься.

Таранов налил спирт в свою кружку, встал и двинулся, протискиваясь боком, к опущенному. И без подсказки Парохода он знал, что к опущенным и их вещам прикасаться нельзя – опомоишься, сам опущенным станешь. Даже если это произошло случайно… Тебе при этом могут посочувствовать, но помочь не может никто: клеймо «опущенного» не стирается. Оно на всю жизнь. Петуха можно использовать как сексуальный объект, можно истязать – это не «помоит» бродягу. Но случайно прикоснуться к отверженному, сесть на его место, взять по ошибке его ложку, шапку, пожать руку, не зная, что перед тобой опущенный, – означает навсегда перейти в клан опущенных. Впрочем, это бывает крайне редко – их, опущенных, сразу видно, издалека. Тут ошибиться трудно.

Таранов взял кружку, кусок колбасы и пару сигарет. Стал боком выбираться из-за стола. Он не знал, какую подлянку затеял Пароход. Он даже предположить не мог, что, пока он спал, Пароход переговорил с дырявым. Под шумок, когда вся хата была занята кулинарными делами да развешивала гирлянды, угловой пошептался с Гребнем. Пообещал ему свое покровительство, если Гребень все сделает как надо. Забитый, затравленный, затраханный бывший учитель биологии средней школы согласился. Статья у него была дрянь – развратные действия в отношении малолеток, и он по тюремным законам сразу попал в касту опущенных. При этом в самый низший ее разряд – проткнутых педерастов. В первый же день пребывания в СИЗО учителю «разорвали фуфло на немецкий крест» – изнасиловали. Жизнь его стала просто невыносима, и после трех месяцев постоянного насилия и истязаний он был готов на все. А требовалось от него не так уж много… поцеловать Пивовара.

Когда Иван подошел к петуху, вся хата притихла. Таранов положил на пол колбасу, сигареты, присел рядом с Гребнем на корточки. Он ощущал какую-то скрытую угрозу, но еще ничего не понимал… Напряжение, в котором он пребывал все последние дни, и алкоголь притупили бдительность.

– Подставляй кружку, – сказал Иван. Петух подвинул кружку. Таранов начал лить подкрашенный спирт в жестянку без ручки. Вся камера молча следила за происходящим. Опущенный жадно ел колбасу беззубым ртом.

– С Новым годом, – сказал Таранов, когда жидкость перетекла из одной кружки в другую… и в этот момент петух метнулся к Ивану. В первый момент Таранов подумал, что петух хочет вцепиться ему в горло. Он мог бы убить доходягу одним ударом, но не хотел этого делать. Он просто сделал кувырок назад, и снова сел на корточки.

– Ты что – очумел? – спросил Иван. С отчаянной решимостью, с глухим утробным ревом петух снова бросился вперед. Иван встретил его несильным, но болезненным ударом в нос. Брызнула кровь, петух сел на бетонный пол и заплакал.

– Чего он у вас – сумасшедший? – спросил Иван. Несколько секунд в хате было очень тихо. Потом кто-то ответил:

– Опомоить он тебя хотел, Пивовар… ты руки-то вымой.

И враз вся хата заговорила, зашумела глухо, возмущенно. Только теперь до Ивана дошло, что могло случиться, окажись он менее проворным… Он несколько раз тряхнул головой, отошел от петуха и долго, тщательно мыл руки.

– Вот ведь гнида какая! – шумела за спиной хата.

– Видать, и правда тронулся умом петушок наш.

– Да еще в светлую ночь! Убить мало пидора.

Иван мыл руки, ощущал спиной чей-то взгляд и думал: чуть было не влип. Чуть было… а что было бы, если бы этот урод сумел в меня вцепиться? Жить опущенным? Спать у параши?… Нет, ребята, так не пойдет. Так не пойдет, ребята. У меня всегда есть выход… Иван покосился на левую руку с малозаметным шрамом.

Он вернулся к столу, и его пропустили, посторонились. Пароход снял с руки часы Таранова, положил на стол и негромко сказал:

– Примерить хотел… не возражаешь, брат?

Иван не ответил, закурил. Руки слегка дрожали.

– Давай выпьем, Пивовар. За тебя… ловкий ты, брат, – быстро говорил Пароход, наливая спирт. Выпили. Пароход продолжал еще что-то говорить, но Иван почти не слушал, кивал механически…

– Теперь ты можешь его убить, Ваня, – горячо бормотал угловой. – За кочета не спросят…

И вдруг в голове Таранова как молния сверкнула. Он вспомнил слова Германа Константиновича: «Людей по-всякому ломают, Олег. Бывает, что в лагерных разборках в ход не только заточки идут, но и пидоры… Как, спрашиваешь? А очень просто: подсаживают втихаря пидора к нормальным людям. И – все! Те, кто с ним пил-ел, сигареты у него брал, за одним столом сидел, – все переходят в категорию непроткнутых пидоров. Тут, брат, ухо держи востро».

И все стало Ивану ясно: петух хотел с ним «обняться» не случайно. Не по вспышке безумия, не по злобе… но почему? По чьей указке? Таранов поднял глаза на Парохода, посмотрел в упор. Пароход вдруг осекся, спросил:

– Что ты, брат?

И вспомнилось Ивану торопливое движение, которым угловой снимал с руки «Омегу». Концы срослись. Таранов улыбнулся. Он быстро прокачивал ситуацию: бодягу с пидором замутил угловой. Зачем – это уже десятый вопрос. Возможно, чтобы завладеть часами… Не в этом дело. Дело в том, что попытка может повториться. Если человека сознательно хотят подставить, то всегда, или почти всегда, это удается. Тюрьма и зона в этом отношении имеют огромный опыт и широкий арсенал средств. Даже опытного бродягу можно подловить, а уж первоходца – наверняка… есть способы, есть. Значит, нужно что-то предпринять. Прямо сегодня, сейчас, немедленно. Откладывать на завтра нельзя. Опустить могут сонного. Константиныч рассказывал: проводят спящему членом по губам – все! Ты уже опущенный. Это – по понятиям – блядский поступок. И того, кто блядство совершил, могут потом наказать. Но для опомоенного это ничего не меняет.

Иван улыбнулся… нетрезво, криво.

– Выпить-то есть у нас, Пароход?

– И выпить есть, и пыхнуть есть, Пивовар, – мгновенно откликнулся Пароход. Пьяноватый Петруня налил спирту… снова выпили. Петруня пытался что-то петь, но все время сбивался и забывал слова. А вот бычок Фара пил мало, закусывал основательно и был трезв… но изображал поддатого. И Таранов тоже изображал поддатого.

– Значит, – спросил Иван, – завалить гада?

Отвернувшись от Ивана, Пароход левым глазом подмигнул Фаре. Ловким движением Фара извлек из-под подкладки пиджака гвоздь – один конец был расплющен и заточен… Показал и быстро спрятал обратно. А Пароход наклонился к Ивану и зашептал в ухо:

– Вены ему вспороть, гребню пакостному. Хер кумовья чего докажут – вскрылся и вскрылся… А, Иван? Прощать блядство нельзя.

– Дай мне, – обратился Таранов к Фаре. Тот вопросительно покосился на Парохода. Пароход прикрыл глаза. Фара вытащил заточку и передал ее под столом Ивану. Таранов повертел гвоздь – «стопятидесятку» – в руках. Со стороны шляпки гвоздь был обмотан полосками полиэтилена. Оплавленный на огне, полиэтилен образовал грубую, молочно-белую рукоятку, и заточка чем-то напоминала медицинский скальпель. Иван потрогал пальцем расплющенный конец – острый. Мгновенно вспомнился сувенирный стилет, которым он заколол ментовского оборотня Коломенцева.

Иван принял решение. Он сжал «скальпель» в руке и тяжело поднялся из-за стола.

– Ты что, Пивовар? – спросил Пароход. – В светлую-то ночь не гоже как-то… может, потом?

Голос звучал лживо.

– Сам разберусь, – буркнул Иван. Снова напряженно замолчала камера. Таранов пробрался мимо людей и сел на корточки перед петухом, несколько секунд смотрел ему в глаза… нехорошая висела тишина в хате.

Взгляд Таранова немногие выдерживали. Но петух уже не был человеком. Он давно превратился в животное и не реагировал на такие «мелкие» раздражители, как человеческий взгляд. Так же, как не реагирует на него овца.

– Ты жить хочешь? – спросил Иван. Он ожидал ответа: «Да», – но услышал: «Нет». И это обыденное, лишенное экзальтации или рисовки «нет» поразило Ивана… И выбило почву из-под ног: человеком, который не хочет жить, невозможно манипулировать.

– Хочешь умереть? – спросил Иван после долгой паузы. Сломленное существо шепнуло: «Да…» Таранов бросил к его ногам скальпель; встал и повернулся, сделал шаг к столу.

– Эй! – позвал его гребень сзади. – Эй, ты… Пивовар… спасибо тебе. Тебя Пароход приказал опустить… он велел… тебя поцеловать.

Вздох прокатился по хате. Десяток пар глаз смотрели на углового. Пароход вскочил, опрокинулась табуретка, забренчали кружки-шлемки на столе.

– Братья, – произнес Пароход враз побелевшими губами. – Кого вы слушаете, братья? Пидора слушаете?

В хате по-прежнему было очень тихо, и в этой тишине негромко прозвучал голос Таранова:

– Иди сюда, тварь пакостная.

Слово произнесено. По жестким законам зарешеченного мира на него надо ответить. Тот, кто не ответил на оскорбление, теряет авторитет раз и навсегда… Пароход побледнел, щека задергалась, сжались кулаки.

– Иди сюда, СУКА, – обострил Таранов. Угловой зарычал, вскочил на стол. Опрокинулась бутылка со спиртом, захрустел раздавленный огурец. Кто-то закричал… Вскочил Фара, бросился, отшвыривая в сторону пожилого зэка, на Таранова. Одновременно прыгнул Пароход. кто-то из сидящих за столом выронил сигарету – мгновенно вспыхнул разлитый спирт. Из горлышка бутылки фукнуло, как из огнемета, обожгло лицо одному из сидельцев.

Иван легко ушел от летящего на него Парохода и встретил Фару прямым в голову. Фара замер на секунду, Таранов провел второй удар – Фара рухнул… Горел стол, бежали веселые огненные ручейки, орал обожженный зэк. Пароход подсек Ивана под колено, а метнувшийся от стола обожженный сбил Таранова с ног, придавил. Мгновенно навалился сверху грузный Пароход, ударил головой в лицо, вцепился в горло.

Хата была наполнена криком и мечущимися людьми. В тесном пространстве хаты полыхал стол. Иван был придавлен двумя телами, почти лишен возможности двигаться, сильные руки сдавливали горло.

Петух под шумок резал «скальпелем» лицо оглушенного Фары.

Кто-то уже ломился в дверь, молотил в кормушку. Неслись крики: пожар! Горим!

Иван высвободил одну руку и ударил Парохода в печень. Пароход зарычал, но продолжал душить. Ивану остро не хватало воздуха, в глазах потемнело. Горим! – бился страшный крик.

Распахнулась дверь. Зэки, отбросив в сторону нетрезвого контролера, выкатились в коридор. Теперь Иван освободил вторую руку. Скрюченными пальцами ударил Парохода в глаза, сбросил тело и локтем сломал угловому нос.

Пароход откатился к ногам стоящего на коленях петуха. Гребень улыбнулся беззубым ртом и вогнал «скальпель» в глаз угловому. Таранов устало сел. В камеру ударила струя пены.

Опер сидел на подоконнике, курил и покачивал ногой. За его спиной сидели на карнизе жирные голуби, валил снег.

– Хреново начинаешь, Таранов, – сказал опер.

– Что начинаю? – спросил Иван.

– Срок свой долгий. Пожар в хате, драка со смертельным исходом… хреново начинаешь, Пивовар.

– Пожар устроил не я. И Парохода не я убил.

Опер стряхнул длинный столбик пепла, произнес:

– Ты пока ничего не понимаешь, Иван Сергеич. Ты не представляешь, как легко я могу превратить твою жизнь в ад.

– А сейчас рай? – усмехнулся Иван.

– Сейчас рай, Пивовар, – кивнул опер головой. – Сейчас рай. Знаешь, что такое пресс-хата?

– Слышал.

– Слышал… А я могу тебе в натуре устроить место в пресс-хате. А там ребятки шерстяные, беспредельные. – Опер замолчал, сильно затянулся сигаретой и посмотрел на Таранова. – Вот там, Ваня, ад. Там Дахау, помноженное на Бухенвальд… Там взрослые мужики плачут, как дети. Вешаются, вскрываются. Тебе это надо?

– Нет.

– Тогда давай дружить, Иван Сергеич. Ты, я вижу, мужик с характером. Мне тебя прессовать интересу нет. Мне уже намекали, что надо тебе создать «тепличные» условия. Но я тебя ломать не хочу. Плевать мне на то, что ты на воле накосорезил. Завалил Колобка? Так туда ему и дорога… Не хочу я тебя, Иван, ломать, не хочу. А сидеть тебе долго. Очень долго. По-любому меньше десяточки не дадут. Тебе сейчас сорок один год. Тебе здоровье беречь надо. Будешь со мной дружить – все будет о’кей… ну, что?

Таранов почесал голову, спросил с улыбкой:

– Как же дружба-то наша будет выглядеть?

– Ты же умный мужик, Пивовар.

– Стучать, значит, надо? Так, гражданин начальник?

Опер рассмеялся, ответил:

– Ну зачем так? Ты же интеллигентный человек, а не таракан какой-то засиженный. Да и они на контакт идут. Я тебя уверяю: идут. У меня в каждой хате по человечку. А то и по три. Они только понты кидают: привет анархистам, пи…дец активистам! Жизнь – кентам, смерть – ментам!… Это понты все голимые, Пивовар. Сдают друг друга с потрохами. Я же все про них знаю, все движения отслеживаю. Знаю, от кого кому малява пошла, кому завтра анашу контролер принесет, а кому адвокат – мобильник. Могу это пресечь, а могу и позволить. Со мной, Иван Сергеич, хорошо дружить… вот, кстати, телефон. – Опер сделал жест в сторону телефона на столе. – Можешь позвонить родным, друзьям.

Таранов рассмеялся, кумовской тоже улыбнулся – понял, что подловить не удалось. Впрочем, он особо и не рассчитывал.

– Ну так что, Иван Сергеич? Будем дружить-то?

– Дружить-то? Дружить будем… отчего не дружить?

– Ну вот и хорошо. Я же знал, что ты умный, интеллигентный человек.

– Дружить будем, а вот стучать, начальник, извини, – не буду.

Несколько секунд кумовской молчал. Потом произнес:

– Пятнадцать суток ШИЗО. Для начала.

Глава 2 «ВО ВЛАДИМИРСКОМ ОСТРОГЕ ШКОНКУ ТЕЛОМ ГРЕЛ»

Тарановым интересовались не только правоохранительные органы. Самый пристальный интерес Таранов вызвал у Танцора. С одной стороны, выстрел Таранова в Колобка работал на группировку Козыря… А с другой, – он создавал массу проблем. Как в криминальной, так и в ментовской среде знали о трениях между Козырем и Колобком. Сразу после выстрела на 2-й Никольской менты активизировались. Зацепиться им было не за что, но вокруг группировки Козыря прослеживалось движение. Это раздражало, мешало работать. Танцор распорядился поменьше болтать по телефонам и вообще снизить число контактов. Танцору – бывшему оперуполномоченному уголовного розыска – было очевидно, что вскоре менты успокоятся. В конце концов, – у них есть киллер.

Танцора киллер очень интересовал. По своим каналам он начал наводить справки и выяснил адрес Попова, с документами которого Таранов прибыл во Владимир. Он даже направил в Санкт-Петербург человека. Человек разыскал Попова, но вернулся ни с чем – Попов оказался алкашом и ничего вразумительного сказать не мог. Возможно, паспорт у него украли. Возможно, сам потерял. А может быть, продал за бутылку-другую водки. Причем последнее наиболее вероятно. Козырь деятельность Танцора не одобрил: – Тебе, Никита, заняться больше нечем? Ты только ментов раздразнишь. Пес знает, как цветные твой интерес истолкуют.

– Понял, – ответил Танцор, – но не нравится мне этот Пивовар. Выскочил, как чертик из табакерки… кто ему Колобка заказал?

– Колобок беспредельщик был, рвал чужое. Он стольким людям напакостил, что не сосчитать… Вот и получил свое.

– Так-то оно так, Владимир Дмитрич. Но ведь киллер из Петербурга прикатил.

– А хоть из Парижа, – буркнул вор. – Что с того?

– А вы не забыли, что к Волку люди из Питера интерес проявляли? Мы так и не знаем, что за люди.

– Брось, Танцор, мутить. Лучше займись делом. Ты лучше найди человечка из централа, который поможет Волку соскочить… нашел?

– Ищу.

– Вот и ищи, а про этого Пивовара я больше слышать ничего не хочу. Понял?

– Понял, – ответил Танцор. Но сомнения его не оставляли.

Из ШИЗО Таранов выбрался едва живой, с температурой и чудовищным кашлем. Пятнадцать суток ШИЗО – это тяжело. Это очень тяжело – кто бывал, тот знает. Многие ломались.

После изолятора Иван попал в новую камеру. Он вошел в хату бледный, представился, превозмогая кашель.

– Дайте человеку присесть, – скомандовал чей-то голос. Показалось, знакомый… Таранов присмотрелся и узнал пожилого дядьку, которого «откачивал» в ИВС. Таранов слабо улыбнулся, дядька ответил улыбкой и продолжил распоряжаться: – Чаю, перекусить, освободить шконку… присаживайтесь, Пивовар.

Иван опустился на табуретку. Дядька сел напротив.

– Ну, давайте знакомиться, – сказал он, протягивая руку. – Э-э, да у вас температура, друг мой. Рука-то горячая… как вы себя чувствуете?

– Неважно, – признался Иван. Перед ним поставили кружку с дымящимся чаем, положили два бутерброда – с курицей и с сыром. Иван покосился на пачку сигарет, и дядька догадался – придвинул к нему сигареты. Иван закурил. Уже после третьей затяжки закружилась голова.

– Про вас, Иван Таранов, мы уже слышали, – сказал дядька. – Кое-что знаем… А меня зовут Василий Тимофеевич… некоторые называют Графом.

– Очень приятно, – ответил Иван и закашлялся. Граф смотрел на него внимательно. Покачал головой, сказал:

– Паразиты… Довели человека. Ладно, сейчас вы попьете чаю, и вас посмотрит доктор.

– Должен прийти доктор? – спросил Иван.

– Напротив, он отсюда выйти не может, – ответил Граф. Все засмеялись, а бородач в тельняшке сказал:

– Я доктор. Я, правда, невропатолог, а не терапевт, но посмотреть – посмотрим.

Иван пил горячий крепкий чай. Вспоминал слова кума: ты не представляешь, как легко я могу превратить твою жизнь в ад.

– Не беда, Иван Сергеич, – сказал Граф. – Отдохнете, подлечитесь. Лишь бы они вас не начали крутить через матрас.

– Как это – через матрас? – спросил Иван.

– Очень просто. Больше пятнадцати суток ШИЗО дать вам не могут. По закону не положено. Поэтому, когда хотят замордовать человека, его на день выпускают – ночь спит на своем матрасе, в хате. А потом находят повод и снова опускают в карцер. Потом – опять так же. Все «по закону», Иван Сергеич.

Таранова посмотрел доктор.

– Ничего страшного, – сказал он. – Воспаления легких, кажется, нет. Подлечим.

На следующий день Ивана вновь опустили в ШИЗО. На этот раз «всего лишь» на пять суток. Хотели влепить десять, но вмешался Граф.

– Вы что же творите? – сказал он ДПНСИ[11]. – Он же больной, с температурой. Вы что творите?

ДПНСИ не с каждым сидельцем разговаривать станет. Но с Графом стал – авторитет у Шувалова был не маленький. И дежурный отлично понимал, что Граф может и беспорядки в СИЗО замутить. Уж в своей-то хате – точно… О чем говорили дежурный и вор, никто не знает. Но срок Таранову скостили до пятерочки, дали с собой аспирина и теплые вещи.

Болезнь Иван преодолел. И даже проникся каким-то философским спокойствием. Иногда он впадал в некое состояние, которое не было ни сном, ни бодрствованием. Он вспоминал Африку, бой на причале Джишаве…

Садилось солнце, длинные тени пересекали порт, стелился над водой дым горящего состава с нефтью. Группа «Африка» захватила причал и закрепилась на нем. В городе шла резня – «освободители» генерала Фернандо Луиса Псоя резали сторонников Большого Тангри. Разбираться, кто сторонник, а кто нет, им было некогда – поэтому резали всех подряд. Грабили и насиловали. Батя – майор Кислицын – несколько раз связывался с Псоем. Предупреждал: подойдет с севера легион Большого Тангри – полупьяное войско не сможет сражаться… реакции не было, а легион подошел. Конечно, их в первую очередь интересовал порт. А в порту стояли только сорок советских диверсантов, но о них легионеры даже не подозревали. А потому, не ожидая сопротивления, прислали два грузовика и джип с крупнокалиберным пулеметом… Джип катил первым, и его беспрепятственно пропустили. Разведчик, мать его за ногу! Джип пропустили, он проехал до конца причала. Старший по рации сообщил, что на причале чисто, противника нет. Тогда бодренько въехали грузовики. Экипаж джипа перебили ножами, Леха Васильев сел за пулемет. Лешка прицелился в трехлучевую мерседесовскую звезду на капоте, и первый грузовик под напором пуль калибра 12,7 просто рассыпался на куски. Искалеченный остов проехал еще десяток метров, вильнул и рухнул с причала. А Лешка расстрелял второй грузовик.

Все понимали – это только начало, Большому Тангри нужен порт. Его легионеры лезли на причал, как смертники. В сущности, так оно и было – сзади их подпирали «кондоры» – гвардейцы Большого Тангри. «Кондоры» подгоняли легионеров свинцовыми хлыстами «калашниковых». Порт нужен им был позарез – в самом конце причала стояли восемнадцать контейнеров с оружием… Если бы это оружие и тонны боеприпасов попали к Большому Тангри – резня распространилась бы на всю страну. Они шли, как мухи, и погибали под огнем советского спецназа. Но потом кто-то умный поджег цистерну с нефтью – дым покрыл причал, и под дымовой завесой легионерам стало проще. Видимость составляла десять-двадцать метров. Дышать сделалось трудно, щипало глаза. А черномазые выныривали из дыма как черти, вели бешеный огонь. Погибли Саня Сафонов, Игорь Два Ствола, Короля ранили. Уроды Псоя даже не подумали прийти на помощь – свалили с награбленным. Дым покрывал причал плотным одеялом. Батя дал команду отодвигаться… назад, к концу причала. Они отошли. На двадцать метров, на пятьдесят, на сто… дальше отходить было некуда – с трех сторон море, с четвертой – легионеры.

У торца причала покачивались два баркаса, но даже щенку было ясно, что их всех перебьют в этих тихоходных суденышках. И Батя сказал: нужны трое… добровольцы… прикрыть отход. Остались Леха Васильев, Цыган и Пьеро.

Баркасы затарахтели движками, ржавые осклизлые сваи причала стали удаляться. А там, на раскаленном, потрескавшемся бетоне остались три старших лейтенанта. Им было по двадцать пять лет. Когда баркасы отошли уже на милю – стрельба на причале стихла. А потом… потом прогремел взрыв… И восемнадцать контейнеров с оружием и боеприпасами дали славный фейерверк.

…Таранов вспоминал ночной бой в древнем капище в Ньяс-суби, среди тысяч столбов с человеческими черепами и пирамид, сложенных из костей. Черепа и кости были совсем старыми, черными, хрупкими… при случайном попадании пули череп рассыпался, как труха, опускался на сухую землю облачком праха. Были и свежие – белые, глянцевые. Под луной они пластмассово блестели, а в черных глазницах таился ужас.

Он вспоминал свой одиночный рейд к океану по долине Мамбезе. Четырнадцать суток он шел по джунглям, питался змеями. Из оружия у него был только нож и ракетница. Он ставил петли на мелкую дичь, но добыча проходила мимо… А однажды на Таранова вышла из джунглей собака. Черт его знает, как эта дворняжка оказалась в лесу, вдали от человеческого жилья. Наверно, заблудилась. В любом случае, это была невероятная удача – в собачонке было килограммов восемьдесят мяса. Еще во время учебы Таранов убивал, разделывал и ел бродячих собак. Это входило в обязательный курс выработки психологической устойчивости. Если сегодня ты не сможешь убить ни в чем не повинную собачку, то как же ты будешь завтра резать мирного жителя, который случайно обнаружил группу в чужом тылу? Отпустишь? А он наведет на тебя охотничков… Собачек отлавливали и пускали в разделку. Вынутыми потрохами фаршировали труп «противника» – манекен в натовской форме. Кишки и прочая требуха выпирали из полурасстегнутого мундира. И это «учебное пособие» требовалось тщательно обыскать, а потом на себе, на своих плечах, доставить «в штаб». Таранов не был сентиментален или жалостлив. Если бы он поймал собаку петлей… но она пришла сама. Она несколько раз тявкнула, завиляла хвостом и села рядом. Она пришла к человеку, она ему ДОВЕРЯЛА. Иван схватил собаку за холку, вытащил нож и… увидел ее глаза. Пронзительные, почти человечьи. Несколько секунд (или лет?) человек и собака смотрели в глаза друг другу. Таранов отпустил пса, прошептал: черт с тобой, псина. Живи. Как-нибудь лягушками прокормлюсь… Собачонка лизнула ему руку, и до океана они дошли вдвоем. Об этом случае Иван никогда никому не рассказывал. Если бы об эпизоде узнало начальство Ивана, он был бы отчислен из группы.

Через пять суток Иван Таранов вышел из ШИЗО. Он был спокоен, уверен в себе и тверд. Он был готов к тому, что его снова прокрутят через матрас, но этого не произошло.

В хату он вернулся так, как возвращаются домой. И встретили его так, как встречают своего.

В тюрьме время течет медленно. Оно как будто превращается в физически ощутимую тягучую субстанцию. Густую, вязкую, как воздух камеры, наполненный волнами сигаретного дыма и запахом человеческих тел… Время узника наполнено ожиданием. Ожиданием вызова на допрос, встречи с адвокатом. Ожиданием прогулки, передачи, письма, свидания. Ожиданием утра ночью и вечера днем. Ожиданием суда и этапа. Бани. Обеда… ужина. Колеса следствия вертятся неспешно, иногда арестанта не вызывают на допрос по нескольку месяцев. Он терзается, он не знает, что ждет его впереди. А впереди – суд. Но и судебные колеса крутятся неспешно. То судья заболеет, то заседатель, то адвокат… не придет свидетель или потерпевший… судья назначит дополнительную экспертизу или направит дело на доследование… потом уйдет в отпуск… или сломается автозак… или не будет бензина для автозака… или «устал конвой»[12].

А арестант сидит. В скученности невероятной, в духоте, насыщенной палочками Коха. Ему не хватает солнца, кислорода и движения – большинство российских тюрем строились давно. Их строители не предполагали, что в камерах, рассчитанных на одного-двух человек, будут содержаться десять-двенадцать-шестнадцатьдвадцать зэков! Ему не хватает общения с родными и близкими. Зато в избытке «общение» с сокамерниками… А среди сидельцев – разные люди, среди них полно отморозков законченных – насильников, подонков, готовых за бутылку водки или дозу героина ограбить ребенка, искалечить старуху, вырвать серьги из ушей женщины. Много, в конце концов, психически больных или изломанных жизнью людей…

Против сидельца стены и решетки, бактерии и люди. Все против него. Порой даже он сам против себя.

Он сидит, и время тянется медленно. И в стенах тюремных ничего не происходит.

И все же тюрьма живет. Она наполнена явными и тайными движениями, борьбой, катастрофами, победами, страстями. Она хранит в себе память о тысячах, десятках тысяч арестантов. Если бы стены Владимирки могли заговорить! О, если бы они смогли заговорить… но стены молчат.

…Следствие по делу Таранова двигалось не шатко не валко. Собственно, все сводилось к тому, что Ивана изредка дергали на допросы, но он молчал, протоколов не подписывал. Адвокат приходил, вел с Иваном задушевные беседы. Сразу было видно – адвокат не простой, «специального назначения». Он уговаривал дать чистосердечные показания, потому как дело – труба. Срок дадут «огромный. Поверьте мне, Иван Сергеевич, огромный, и даже Плевако, Спасович и Карабчевский вместе взятые ничего не смогли бы сделать. Сотрудничая же со следствием, можно добиться значительных… поверьте мне, значительных успехов». Адвокат приносил сигареты, бутерброды, совал Ивану телефон – вы можете позвонить куда угодно. Таранов сигареты брал, бутерброды ел и с радостью воспользовался телефоном. Поставил условие: адвокат затыкает уши, отворачивается и не слушает разговор. Тот сразу согласился, уши «заткнул» и превратился в одно большое ухо.

– Это я, – тихо сказал Таранов в трубку. – Дела хреновые. Если не окажете помощь – всех сдам… Мне пожизненное светит… А что хотите, то и делайте – хоть штурмом централ берите. Я вас предупредил. Чао!

После встречи с подзащитным адвокат скоренько побежал к следователю прокуратуры с докладом: есть контакт. Следак немедля стал пробивать телефон. Телефон оказался питерский, срочный запрос в Петербург принес ответ: номер принадлежит дежурному ГУВД… Следак захлопал глазами, потом обозвал Таранова сволочью, а адвоката идиотом. Потом долго хохотал.

Граф, когда Иван рассказал ему о «секретном» звонке в Питер, хохотал еще дольше. Отсмеявшись, сказал:

– Давайте, Иван Сергеич, организую вам нормального адвоката. Денег никаких не надо.

– Спасибо, Василий Тимофеич, – ответил Иван. – Ни к чему. Вы и так много для меня сделали.

– Пустое, – махнул рукой вор.

– Кстати, – сказал Иван, – можно вопрос?

– Конечно.

– Вы ко мне очень хорошо, по-человечески, отнеслись. Почему, Василий Тимофеевич?

Граф помолчал, потом ответил:

– Ну, во-первых, относиться по-человечески нужно ко всем. Я, Иван, длинную жизнь прожил. И людей видел, и нелюдей. В тюрьме ведь ничего не скроешь. Она все дерьмо человеческое проявляет. В тебе я сразу характер разглядел. Еще в ИВС… Но даже если б не разглядел – нет у меня права худо о человеке думать, пока я его не знаю по-настоящему. Но – повторю – в тюрьме или на зоне ничего не скроешь. Тюрьма разберется и каждому воздаст по справедливости.

– Так ли уж тюрьма справедлива, Василий Тимофеич? – спросил Иван. Граф вздохнул, надолго задумался.

– Не все так просто, Сергеич, – ответил после паузы. – Тюрьма – она разная. Я человек старый, я еще ЖИГАНОВ некоторых застал. Наслушался их рассказов о нэпманском времени. Колоритные, доложу я тебе, были личности… С шиком жизнь прожигали, нэпманов грабили, на лихачах раскатывали. Ботиночки «джимми», брюки «оксфорд», наганы-браунинги, малины-марухи. Кровь, однако, лили не по-божески. Но и их уничтожали безжалостно. Кого при арестах, кого в лагерях… Вообще, тоталитарные режимы жестко действуют – им «альтернативная власть» не нужна. Железный Римлянин Бенито Муссолини на Сицилии ой полютовал, но донов тамошних прижал крепко. Да и Шикльгрубер в фатерлянде уркаганов тамошних – фрицев-гансов – на айн-цвай перековываться в лагеря пристроил. Арбайт махт фрай! И у нас то же самое было: в тридцатых годах всю ментуру подчинили ОГПУ. А ОГПУ – это, батенька, орган карающий. Хотя они больше по политическим били, но и блатным в ежовых-то рукавицах не сладко пришлось…Я к чему такой исторический экскурс устроил? Да к тому, что закон воровской от жиганов происходит, по которому тюрьма и живет. Или, по крайней мере, должна жить. Потому что закон воровской на справедливости построен.

– Ой ли, Василий Тимофеич? – усомнился Иван.

– Именно так, Иван Сергеич. На справедливости. Закон не с бухты-барахты появился. Он арестанту необходим. Он учит жить достойно, по совести, и пресекает беспредел. Закон направлен на защиту правого и наказание виноватого. Задумайтесь, Иван Сергеич: где больше всего беспредела? На общем режиме. А почему? Да потому, что сидит там шпана. Традиций не знают, закон не уважают. Стучат куму друг на друга – караул! Опускают людей, насильно петушат. А закон-то обратного требует: не стучи. Не бери чужого. Не унижай человека. Опустить кого-либо без серьезных оснований не моги! Даже если упорол человек косяк – он имеет право на разбор. И на защиту. Да взять тот же случай с Пароходом. Вот до чего додумался – дырявого натравить на человека! Я давно сижу, но с таким не сталкивался. Слышал, что бывают на дальних лагерях такие вещи, но сам не сталкивался… Впрочем, Парохода судьба наказала.

– А соблюдается закон-то? – спросил Таранов с иронией.

– В том-то и беда, что часто не соблюдается, Иван Сергеич. Вырождаются традиции, мельчают люди. Уже и воры совсем не те стали. Раньше как было? Если ты вор – живи вором. Семьи у вора быть не должно, дома быть не должно… с властями – никаких контактов. Я еще старых воров застал. Удивительные были люди. Кремни. По полжизни на зонах. Но порядок держали. Если вор на зоне – там порядок. Правильный вор зону держит. Сам из БУРа[13] не выходит, на воде и хлебе, но беспредельничать никому не дает, зону греет, вопросы решает. Изводили воров всячески. Стравливали между собой, ломали… навязали «сучью войну». Некоторые – даже неглупые люди – считают, что «сучья война» сама по себе произошла. Что, мол, правильные воры схлестнулись с теми, кто кодекс воровской нарушил, от власти оружие принял и на фронт пошел. Но не так все просто… Были, конечно, воры, кто фронтовиков «суками» посчитал. Были. Однако же и рука властей здесь присутствовала. Не даром же аккурат в 47-м вышел Указ об усилении ответственности за кражи. Менты ловко сложный момент использовали. Пошла между ворами резня – кровавая. Страшная. А менты здесь «помогали» – загоняли в одну зону и правильных воров и «ссученных». Если не удавалось между собой стравить – мужиков натравливали. Ох, лютая резня шла. Тогда, в конце сороковых – начале пятидесятых, много блатарей погибло. Тяжелое было для воров время, трудное… Про тех, которые сломались или отошли, – молчу. Но те, что выжили и выстояли, закон блюли. Теперь – нет. Пришли молодые, наглые, жадные. Жизнь человеческую ни в копейку не ставят. Слово «достоинство» им вообще неизвестно. Одни доллары в глазах… Такой орел на зону поднялся и сразу шасть – крыло[14] надел… Нет, Иван Сергеич, не соблюдается нынче закон. Половина тех, кто себя ворами называет, не воры давно уже… чего ж от шпаны требовать?

– А все же по-прежнему коронуют людей, – заметил с ехидцей Таранов.

– Коронуют, – согласился Граф. – Он, понимаете ли, в офисе сидит, по трем телефонам разговаривает, пять вилл в Европе имеет, а туда же – вор. Или, как минимум, – авторитет. У лаврушников и раньше это было: двадцать лет юноше, всего одна ходка по смешной статье, но уже – «вор»… Ясное дело, что за деньги да по связям «уважаемый батоне» титул получил. Не про всех говорю – я в «Белом лебеде» с грузинами сидел, с дагестанцами – убежденные босяки есть среди них. Не гнулись, не ломались. А уж в «Белом лебеде» кумовья не одного блатаря перемололи. На что был крепкий человек мой тезка – Вася Бурят – а из «лебедя» вышел он другим человеком. Я никого не осуждаю. Каждый свою жизнь сам строит. Годы, за проволокой проведенные, не воротишь. А их, таких годков, много иной раз набегает… При Андропове, в 83 году, ввели в УК статью 188-3. Называлась «Злостное неподчинение законным требованиям администрации ИТУ». Специально, чтобы отрицалово[15] ломать. По этой статье человеку могли бесконечно, раз за разом, к сроку добавлять от годика до пятерочки. Ой, мама, караул! Полностью надежды лишали человека. А ведь многие – не все, но многие – наперекор судьбе шли. Так-то, Иван… но теперь уже мало таких. Почти совсем не осталось. Вот в тебе вижу хребет, характер. Но судьбы такой не желаю. На своей шкуре испытал. Двадцать пять годочков – это, Иван Сергеич, очень много.

Граф умолк. Таранов тоже молчал. Он думал о себе. О своей жизни… о том, что ждет его впереди.

– Все будет хорошо, Иван Сергеич, – сказал Граф, как будто угадал его мысли.

– Что?… А-а, да, конечно. Все будет хорошо… Можно задать очень личный вопрос, на который вы, Василий Тимофеевич, можете, если не хотите, не отвечать?

– Задавайте, Иван Сергеич… отвечу. Я даже догадываюсь, о чем вопрос: о потерянных годах… верно?

– Верно. Если вы не хотите отвечать…

– Отвечу, – сказал Граф. – Я ведь и сам себе его задаю. Довольно часто задаю. Не жалею ли лет, проведенных за решеткой? Хороший вопрос… И да, и нет, Иван Сергеич. И да, и нет. С одной стороны, в тюрьме-то ничего хорошего нет. Убитые годы. Тоска по воле страшная, нечеловеческая. Я бегал дважды. Пуля до сих пор сидит во мне. Не стали доставать – думали, помру я. Но я не помер, выжил, как видите… А с другой стороны, я ведь прожил очень интересную жизнь. Я судьбе благодарен. Она меня со многими удивительными людьми сводила. В том числе здесь, в этих стенах. Жалею ли я о своей жизни? Нет, пожалуй что, не жалею. Это очень трудно объяснить, но… но лучше я прочитаю вам стихи. С автором я, кстати, познакомился здесь же, в централе.

Граф замолчал, потирая лоб, вспоминая. Потом улыбнулся и прочитал:

– А чьи это стихи? – спросил Таранов после паузы.

– Автора зовут Евгений Николаев. Многие зовут – Джон… Это не все стихотворение – есть еще одно четверостишие. Но оно слишком мрачно, и я его сознательно не прочитал… Вам понравилось?

– Не знаю, – сказал Таранов. – Но… написано сердцем.

– Да, именно сердцем. Вы очень точно сказали.

Таранов повторил про себя:

Человек живет тем, что любит. Потеряв – умирает заживо.

А за окном, за решеткой, летел ветер и нес на своем плече мириады снежинок… Куда, Господи? Куда?…Человек живет тем, что любит.

У арестанта свободного времени много. Навалом у арестанта свободного времени… Каждый заполняет его как может: чтением, телевизором, играми и, конечно, разговорами. Таранов постоянно общался с Графом. Василий Тимофеевич был прекрасный рассказчик и, как и «инструктор» Таранова Герман Константинович, историй знал множество… Рассказывал их всегда к месту, кстати.

Однажды Иван задал вопрос о побегах из централа. Граф посмотрел на него остро, внимательно.

– Побеги, говорите? Побеги были, Иван Сергеич. Официальная историография Владимирки о них умалчивает. Не любят об этом говорить, имидж портить… Тюрьма-то старинная, с традициями, с историей. Здесь даже и музей есть. Я даже бывал в нем.

– Музей? – переспросил Таранов. – В тюрьме?

– Да, представьте себе, музей. Всего два таких в России. Один – в наших питерских Крестах, второй – здесь, в централе. Централ-то вдвое Крестов старше. И народу здесь пересидело – тьма… Многие, кстати, за политику. Вы обратили внимание, что один из корпусов иногда называют польским?

– Обратил.

– Это потому, что еще в девятнадцатом веке здесь сидели поляки, участники знаменитого Январского восстания[16]… О, эти стены дрожали от звуков «Варшавянки»! Так что традиция держать здесь политических издавна заложена. Еще в девятьсот шестом году во Владимирке решили содержать каторжных. И образовали тюрьму в тюрьме, которую окрестили «Временной каторжной тюрьмой». Вот ее-то и стали называть Владимирским централом. В централе держали политических… К чему, спросите вы, я все это рассказываю? Вопрос-то был о побегах. Именно к побегам мы и подошли. Или, по крайней мере, к одному из знаменитых «побегушников».

– Вы имеете в виду Фрунзе? – спросил Иван.

– Именно. Именно Михаила Васильевича Фрунзе – выдающегося революционера и полководца. Он как раз был одним из узников централа. Но надобно добавить, что сидел товарищ Фрунзе за классическую мокруху – в Белокаменной убил городового. Тем не менее неподалеку от централа ему памятник поставили.

– Вероятно, потому, что он сумел отсюда сбежать, – с иронией сказал Таранов.

– Вот! – ответил Граф. – Вот общая ошибка. Фрунзе не бегал из централа. Весь его «побег» свелся к тому, что он продолбил стену… в соседнюю камеру. Ему не хватало общения, и он пробил стену. А молва приписывает ему побег. Побег, которого не было. Почему это произошло? Да потому, что всякий арестант хочет слышать об удачном побеге! Почти каждый мечтает о нем… Я и сам дважды бегал. На алтайской зоне пулю словил, чуть не умер. Удачные побеги случаются крайне редко, о них ходят легенды. Да и неудачным фольклор частенько приписывает удачный исход. Поэтому, Иван Сергеич, надобно здраво и трезво смотреть на побеги. – Граф замолчал на несколько секунд, потом добавил: – Вы меня поняли?

– Да, Василий Тимофеевич, я все понял, – ответил Иван.

Однажды, в самом конце января, Граф ушел на встречу со своим адвокатом. Вернулся спустя час веселый… сели пить чай.

– Весна уж не за горами, – сказал Граф, глядя в жалюзи решки. Две «реснички» жалюзи были выломаны, и там, за окном, бушевало солнце, звучал колокольный звон и кричали вороны, кружась над деревьями кладбища. Кладбище примыкало прямо к стене централа… Иван тоже посмотрел в решку и сказал:

– Классический пейзаж. Называется: «вид из тюремного окна на кладбище».

– Ну зачем так мрачно, Иван Сергеич? Тюрьма – она, конечно, между роддомом и кладбищем…

– Афористично! – перебил Графа Иван. – Глыбко, почти по-шекспировски, Василий Тимофеевич.

– Перебивать старших не совсем прилично, Иван Сергеич. Это во-первых… во-вторых, я, собственно, ничего не имел в виду. Просто Владимирский централ фактически расположен между роддомом с одной стороны и кладбищем – с другой.

Таранов посмотрел ошеломленно. Спросил:

– Вы что – всерьез?

– Какие же шутки? Кладбище вы изволите лично наблюдать в окно… а с другой стороны к стене почти примыкает роддом. Вот так, Иван Сергеич. Ирония судьбы.

Таранову этот факт иронией судьбы не казался. Он выглядел, скорее, утонченным издевательством… впрочем, для человека стороннего это, пожалуй, не более чем анекдот. Но Таранов уже не был сторонним человеком. Он был арестантом.

– Между роддомом и кладбищем, – повторил Иван.

Прошел январь. Вопреки всяческим ожиданиям, новый век начался далеко не безмятежно – у берегов Турции в шторм переломился сухогруз, перевозивший нелегалов-азиатов. В Штатах обвально упал курс доллара, а фонд Сороса пугал финансовым кризисом планетарного масштаба. В Приморье и на Сахалине прошли сильнейшие снегопады, а цивилизованная Европа обиделась на миролюбивую Америку – та, мол, в Югославии применяла боеприпасы с обедненным ураном. В Калифорнии горели леса, а в Сибири стояли лютые морозы… Лопались теплотрассы и газопроводы. Произошло лунное затмение… В Нью-Йорке был арестован Бородин П. П., а Жириновскому В. В. присвоили звание заслуженного юриста России.

В общем, Апокалипсис конца XX века мало чем отличался от Апокалипсиса начала XXI.

Прошел месяц с тех пор, как Таранов попал во Владимирский централ. О большей части событий на воле он просто не знал – в ШИЗО нет телевизора. Да и не очень интересовал Ивана арест Бородина или смерть в Нью-Йорке великой княгини Веры Константиновны на 95-м году жизни. Первый шок – неизбежный, как ни готовь себя, – уже прошел, и Таранов задумался о том, что ни на шаг не приблизился к цели. К тому, из-за чего, собственно, он и вошел в зарешеченный мир, – к Волку.

Глава 3 КОГДА ЗАПАХЛО ВЕСНОЙ

Вечером первого февраля опер следственного изолятора капитан Пятаков прогуливался на углу Верхней Дубровы и улицы Тихонравова. Погода была не для прогулок – мороз заворачивал за двадцать, по Дуброве свистел северный ветер. Пятаков сильно замерз и уже дважды посмотрел на часы. Еще минуту, решил он, и ухожу. Но когда он собрался уйти, рядом с ним остановился микроавтобус «форд».

Пятаков механически посмотрел на номер и быстро сел в салон. В салоне было тепло, играла музыка.

– Что так долго? – зло спросил опер. – Я уже задубел. Водитель ответил:

– Извини, проверялся… ради твоей же безопасности, Николай.

– Ну-ну. Заботливый ты мужик, Толя. Водитель, а им был попутчик Таранова, лгал – на рандеву с опером он прибыл за сорок минут, и не один, а с напарником. Вдвоем они изучили обстановку вокруг места встречи, и сейчас напарник страховал попутчика со стороны.

– Включи печку на максимум, – попросил тюремный опер.

– Сейчас сделаем тебе Ташкент, – водитель поставил обороты вентилятора на максимум, и из дефлекто-ров хлынул мощный поток теплого воздуха. Николай подставил под дефлектор руки.

– Может, тебе водочки для сугреву? – спросил попутчик. – Питерская, «Русский стандарт».

– Хорошая водка?

– Чудак ты, Коля. За границей ценят только ту русскую водку, что сделана на невской воде… качество гарантирую.

– Давай, – скомандовал опер решительно.

– Возьми в бардачке. Там же и стакан.

Опер достал серебристо-матовую бутылку необычной формы, накатил полстакана. Спросил: закусить есть? – и, услышав ответ: нет, – выдохнул и выпил… сдержанно похвалил: мягкая, легко идет.

– Ну как, Коля, наши дела?

Опер сосредоточенно закурил, ответил:

– Трудно.

– Было бы легко, я бы сам его за руку перевел из одной камеры в другую.

– Не горячись, – сказал опер. – Разработал я одну комбинацию. Если получится, через неделю твой Пивовар будет сидеть вместе с Волком.

– Надо, чтобы получилось, – твердо произнес Толя.

– Это без гарантии. Но… попробую. Скорее всего, получится.

Опер уже отогрелся, да и водка начала действовать – он пришел в благодушное состояние, спросил:

– Выпью еще?

– Пей, – пожал плечами попутчик. Пятаков выпил, они выкурили по сигарете, обсудили незамысловатую комбинацию, и попутчик – сам в прошлом оперативник – сказал:

– Действуй. Сколько бабок тебе надо?

– Еще штуку баксов как минимум. В тюрьме, Толян, все дорого.

Анатолий без слов отсчитал тысячу долларов, которые мгновенно исчезли в кармане опера. Когда Николай выпрыгнул из салона «форда», агент Председателя аккуратно упаковал в полиэтилен бутылку и стакан, из которых пил опер Пятаков, – глядишь, пригодятся при случае.

Таранов об этой встрече, разумеется, ничего не знал. Он нервничал, все ждал «контакта», но никто на связь не выходил. Неизвестность давила, угнетала Ивана, уже начало казаться, что операция зашла в тупик, что Председатель и Лидер некритично отнеслись к своим оперативным возможностям.

…Девятого февраля пупкарь бросил в распахнутую кормушку:

– Таранов, с вещами на выход. Десять минут у тебя.

Такие слова всегда означают какую-то перемену в жизни сидельца: может, в другую камеру переводят. Может, в другой изолятор, а может, поведут на этап. Иван предположил, что его этапируют в Питер, так как за ним числились грехи и дома.

Он собрал вещи, попрощался с людьми.

– Держись, Иван, – сказал Граф. – Ежели в Питер тебя закинут, то в Крестах-то и стены родные. Все полегче. А скажешь, что во Владимирском остроге шконку телом грел, – зауважают. На меня ссылайся… Да я и сам скоро в Санкт-Петербург зарулю, зашлю письмецо в Кресты.

Заметив удивление на лице Ивана, Граф добавил:

– Скоро, Иван Сергеич, скоро. Нет против меня ничего – скоро освободят… а тебе желаю мужества. И удачи. Думаю, что мы еще встретимся.

Попрощались без сантиментов. За Тарановым пришел пупкарь. «Этапировали» Ивана сорок метров по продолу, в другую хату.

Распахнулась дверь хаты – уже третьей для Ивана в централе. Таранов сделал шаг внутрь… и сразу узнал лицо Волка. Он узнал бы его среди сотен лиц. Ведь именно из-за этого человека он и оказался здесь.

Дни тянулись медленно и однообразно. Прошел февраль. Дни стали длиннее, с крыши молотила капель. Реального повода для сближения с Волком не подворачивалось. Так, перебрасывались иногда какими-то фразами, о чем-то незначительном беседовали. После жестокой разборки с Пароходом, после двух сроков в ШИЗО о Пивоваре знал весь централ и он пользовался неким весом. Разумеется, вес первоходца, каким бы крутым он ни был, не сопоставим с весом и авторитетом вора.

Первого марта Граф через баландера переслал Таранову бутылку виски, блок сигарет и маляву: «Ухожу на подписку, Иван. Будь здоров. Думаю, еще встретимся. Граф Шувалов».

Иван усмехнулся и вечером угостил Волка дареным виски. Это было естественно – угловому положено оказывать «знаки внимания». Волк виски оценил. Еще более высоко оценил тот факт, что бутылка пришла от вора. Таранов определенно вызвал у него интерес. Тем паче, что Волк отлично знал, за какой «подвиг» Иван угодил на шконку. Знал, но с расспросами не лез, присматривался.

Таранова выдернули в «абвер». Кумовский опер – шустрый, как все опера, цепкий – угостил сигареткой, завел мутный разговор…

Пятаков пытался держаться профессионально-уверенно, но это не очень ему удавалось. Иван фиксировал непроизвольные движения глаз опера, частые прикосновения пальцев рук к носу, покашливание, длинные паузы между фразами. Каждый из этих признаков сам по себе может читаться по-своему, но все вместе они говорят о нервозности и неискренности. Ожидать искренности от кумовского, конечно, и так не приходится. А вот нервозность… с чего бы это?

– Значит, говоришь, хорошо сидится? – уже второй раз задал один и тот же вопрос Пятаков.

– Нормально, – пожал плечами Иван. И тут прозвучала фраза, которую он ждал два месяца:

– С тобой, брат, каши не сваришь… обожжешься.

Этой фразы Иван ждал два месяца, но прозвучала она совершенно неожиданно. Таранов на секунду замешкался, потом ответил:

– Зато пельмени я кручу лихо.

– Сибирские? – уточнил Пятаков.

– Русские, – уверенно произнес Иван. Пароль и отзыв звучали бессмысленно, даже, возможно, глуповато, но могли быть произнесены в присутствии посторонних, и исключали возможность случайного совпадения… Теперь Ивану стала понятна нервозность опера. А Пятаков положил перед Иваном листок бумаги. Таранов прочитал: «О тебе не забыли. Восхищены мужеством. Вопросы решаются на высшем уровне. От брата привет, от Лели тоже. Обнимаю. Л.».

Банальный и безобидный на первый взгляд текст содержал тем не менее три кодовых слова. Они означали, что связному можно доверять, что от Ивана ждут информации, а вопрос с побегом еще не решен, но успешно решается.

Таранов щелкнул зажигалкой и поджег бумагу. Желтое пламя быстро охватило листок и в три секунды съело его.

Пятаков перегнулся через стол и прошептал Таранову на ухо:

– Завтра во время прогулки на Волка наедут. Постарайся оказаться рядом, Пивовар.

От опера Иван ушел окрыленный. Стало ясно, что началась работа.

День был солнечный, оттепельный, весенний. Высоко стоял небесный свод с белыми завитками облаков и черными росчерками галок. Но даже от неба арестантов отделяет решетка. Прогулочные дворики Владимирского централа расположены на крышах корпусов, сверху накрыты ржавой решеткой… На стенах чернели потеки растаявшего снега. С сосулек на решетке срывались капли.

Обычно на прогулке Иван разувался и раздевался до пояса. Бывало, над ним подшучивали, но он оставался невозмутимым – разминался, качал мышцы. Было время, когда в советских лагерях любая «физкультура» находилась под запретом – рассматривалась как возможная подготовка к побегу. Потом запрет сняли.

Вопреки правилу, в тот день Иван не стал разуваться-раздеваться. На вопрос Одессита: что это ты сачкуешь, Пивовар? – ответил, что чувствует себя неважно… Поговорить о здоровье, а точнее, о болезнях Одессит любил. Он прилип к Ивану и стал рассказывать о своем гастрите. Таранов кивал и рассеянно поглядывал по сторонам. Из массы зэков он безошибочно выделил трех бойцов. Все трое были крепкие, массивные, уверенные в себе.

Вообще-то сидельцы из разных камер на прогулке пересечься не могут. Не положено – во избежание общения и эксцессов. Поэтому одна хата занимает один дворик. Но это в теории. На практике всякое бывает. Например, из-за плохой погоды многие сидельцы отказываются идти на прогулку. И тогда пупкарь на свой страх и риск объединяет две хаты в одну прогулочную «сборную». Или, например, в корпусе собираются морить тараканов и надо освободить помещения. Или опера затевают какую-то свою комбинацию. Или – элементарно за деньги – пупкари сводят людей на прогулке. Это, разумеется, нарушение. Но – в России живем… В тот день под каким-то предлогом в большом прогулочном дворике на крыше третьего корпуса перемешали две хаты.

Одессит трещал уже про свои почки, время шло, а никто из тройки не приближался к Волку. Иван подумал, что опер Пятаков, пожалуй, ошибся. Или же у бойцов есть какие-то свои соображения и разборка переносится на следующий раз.

Когда Иван уже окончательно уверился, что разборки не будет, а время прогулки практически истекло, гладиаторы начали незаметно, с разных сторон, подходить к Волку. Вот и ладушки, подумал Иван. Он еще раз на глазок прикинул кондиции и потенциальные возможности бойцов. Один, вероятно, борец – есть в нем особая пластика, да и ушки подкачали – «ломаные». Двое других – Иван окрестил их Рыжий и Амбал – возможно, боксеры. И все моложе Таранова. Ладно, поглядим, чего вы стоите, ребятишки. В реальном бою многое решает не техника, а характер.

Иван вытащил сигарету, похлопал себя по карманам и «не нашел» зажигалки. Спросил у некурящего Одессита:

– У тебя зажигалка есть?

– Так я же не курю, – ответил Одессит.

– Ах, да, – буркнул Иван и подошел к Волку. Гладиаторы были уже совсем рядом, когда Иван прикурил и обратился к Волку с ничего не значащим вопросом. Он как будто не замечал Борца, который встал за спиной у Волка, и Рыжего с Амбалом – они зашли сбоку.

Волк их уже заметил и напрягся, а Иван продолжал говорить про погоду.

– Эй, земляк, – сказал Рыжий Таранову, – ты отойдика в сторону, дай с человеком потолковать.

Иван посмотрел на Рыжего с недоумением, потом перевел взгляд на Волка – тот смотрел напряженно. Иван еще раз обвел глазами бойцов. Теперь уже только наивный человек мог бы подумать, что они подошли для мирной беседы. Таранов улыбнулся Рыжему:

– А мы тоже разговариваем, земляк. Ты подойди завтра.

У Рыжего мгновенно сузились зрачки, побелело лицо.

– Ты, чмо парашное, – оскалился он, – вали отсю…

Договорить он не успел – Таранов выплюнул сигарету ему в лицо и ударил ногой в пах. Амбал находился за спиной Ивана, поэтому одновременно с ударом Таранов резко нырнул, уходя в сторону. Здоровенный кулак просвистел в воздухе. Попасть под эту кувалду однозначно гарантировало глубокий нокаут… Таранов ушел, краем глаза засек, что Борец взял в захват шею Волка… Дурак ты, Борец. Иван обозначил атаку в сторону Амбала, а ударил в противоположную. Нога «воткнулась» в правый, незащищенный бок Борца. Хрустнули ребра, Борец охнул и, не выпуская Волка, осел.

Рыжий, страдальчески морщась, держался за «хозяйство», Амбал молотил кулаками воздух. Несколько секунд Иван просто уходил от ударов. Он уже понял, что Амбал – дешевка, большой кусок мяса с кулаками. Иван поймал руку Амбала на излете, крутанул ее и сломал. Потом довел до конца дело с Борцом. Протянул руку Волку: вставай. Волк встал и добавил Борцу ногой. Тут налетели вертухаи и стали молотить дубинками всех без разбору.

Иван вошел в хату бледный, похудевший, спокойный. За драку в прогулочном дворике он отсидел в ШИЗО десять суток. Волк тоже отсидел пять… Гладиаторы в полном составе отправились в больницу.

Волк встретил Таранова как старого кореша. Мигом освободил нижнюю шконку, согнав оттуда сидельца. Таранов вел себя сдержанно.

После ужина накрыли поляну. Сидел Волк хорошо – с чаем, с водкой, с фруктами, твердокопченой колбасой. Видно было, что все у Волка схвачено.

– Хорошо дерешься, – сказал Волк, когда выпили по первой. – Где научился?

– Да я уж и забыл, – отозвался Иван. – Давно это было.

Волк хохотнул и похлопал Таранова по плечу:

– Ну ладно. Как бы там ни было, а выручил. Они ведь за мной приходили.

– Я догадался.

– А зачем влез? Мог бы отойти, в стороне остаться.

– Забили бы они тебя, Рома.

– Ну спасибо. За мной должок, Пивовар.

Отдашь, подумал Таранов… Должок, Рома, ты мне отдашь. Сполна. Дай только вылезти отсюда… вместе с тобой, корешок мой новый, Рома Собакин.

Волк пил быстро, а пьянел медленно. Лишнего языком не трепал, больше расспрашивал Ивана. Таранов отвечал уклончиво. Волк оценил, сказал доверительно:

– Я вижу, Пивовар, ты правильный парень. У нас тут было мнение… у некоторых, что, мол, темный ты лыжник какой-то. Не кумовской ли?

– Почему лыжник? – спросил Иван.

– Лыжником человека зовут, когда он из хаты в хату скользит. Кумовья любят своих наседок «на лыжи ставить»… Но я своим сказал: нет, не кумовской. Кумовские по ШИЗО не чалятся безвылазно. Вербовал тебя абвер?

– Было дело, – кивнул Иван.

– Суки, – выдохнул с сигаретным дымом Волк.

– Служба у них такая, – равнодушно ответил Таранов.

Вновь покатилась тягомотина однообразия тюремного. Но теперь Ивану было легче – он работал. В принципе, работа началась с того момента, как он въехал в тюрьму в стальной коробке автозака. Или с того момента, как нажал на спуск «сайги»… или с того, как дал согласие, позвонив Лидеру посреди ночи. А возможно, еще раньше. Но тогда он еще не верил в реальность выполнения задачи. Теперь стало очевидно, что на воле не спят, контролируют ход событий в централе… Может, зря я плохо про них думал?

Иван не пытался форсировать события. Сидеть было тяжко, гарантий, что Лидер и Председатель сумеют организовать рывок, не было вовсе… но, стиснув зубы, Таранов продолжал работать. Он потихоньку, шаг за шагом, углублял отношения с Волком.

А шел уже конец марта. На прогулках Иван принюхивался к весеннему воздуху, слушал азартный вороний крик на деревьях Князь-Владимирского кладбища.

Он вспоминал, как пахнет весенний воздух в СанктПетербурге: корюшкой, мимозами и чуть солоноватым балтийским ветром. Он жадно ловил в новостях любые сюжеты про Питер. Его оставили равнодушным взрывы в Ставропольском крае и затопление станции «Мир», но взбудоражил сюжет о спасении с льдины рыбаков в Финском заливе. Оператор дал панораму с борта вертолета, и Таранов увидел Васильевский остров… там была Светлана… перехватило горло, подступили слезы. Он едва сдержался, чтобы не закричать от тоски.

– Что ты, Пивовар? – спросил Волк. Он сидел рядом и видел, как изменилось лицо Ивана.

– Дом мой там, – пробормотал Иван, отворачиваясь.

– А-а, – произнес Волк, – понятно.

Таранов сидел посреди прогулочного дворика, и ноздри его вздрагивали от сумасшедшего запаха весны… орали вороны. А солнце заполняло полмира, полнеба.

Подошел Волк, встал рядом.

– Заскучал, Ванька? – спросил он. Иван не ответил. Волк сунул в рот сигарету… помолчал и сказал:

– Совсем воля рядом, но…

– Убегу, – пробормотал Таранов. – Гнить здесь не буду – убегу.

Волк посмотрел на него очень внимательно, щелкнул зажигалкой и, ничего не сказав, отошел в сторону.

Разговор о побеге завел Волк. Как бы между делом.

– Эх, – сказал он, – воля-волюшка. Задолбался я тут сидеть. Там, на воле-то, сейчас такие бабки можно делать! А я тут… как лох последний… рванем на волю, Пивовар?

Сказал и рассмеялся. Иван тоже хохотнул и ответил: – Мне, Роман, терять нечего. Меньше чирика не дадут. Отсюда не рвануть, пожалуй, а с зоны… с зоны – поглядим.

Поговорили и «забыли». До следующего раза.

Таранов ждал информации от Лидера. Она изредка поступала через Пятакова. Коротенькие записочки не содержали ничего путного: жди, готовим операцию… Иван все сильнее чувствовал разочарование. Исподволь складывалось ощущение, что его предали.

Опер Пятаков гнал информацию в обе стороны: Ивану он носил записки, попутчику Ивана передавал кассеты с записью бесед с Тарановым. Кассеты переправлялись в Санкт-Петербург, где их прослушивал психолог. В отчетах Лидеру психолог отмечал, что, по его мнению, у Африканца отмечаются признаки усталости и разочарования. До критического уровня Африканец еще не дошел, но…

Прошел март, начался апрель. Оттепели перемежались заморозками, таяли сугробы, падали сосульки. Капель звенела, орали коты от любовной истомы, и яростно чирикали опьяненные весной воробьи… В зарешеченном мире тюрьмы это присутствовало в виде отголосков, только усиливающих тоску.

В пятницу шестого апреля, вечером, Волк подсел к Ивану. Иван играл с Одесситом в шахматы и как всегда проигрывал.

– Сходи, Одесса, погуляй, – приказал Волк, и Одессит послушно исчез. Напомнил Таранову, что тот проиграл ему четыре сигареты, и отвалил. Одессит был некурящим, но сигареты в тюрьме – валюта. В некоторых случаях более ценная, чем деньги.

– На рывок пойдешь? – в лоб спросил Волк. Таранов усмехнулся и ответил:

– Завтра или прямо сейчас?

– Я без балды говорю. Есть вариант, Пивовар.

– Слушай, Рома, первое апреля-то прошло.

– Пойдешь или нет? – произнес Волк, и Иван понял, что он говорит совершенно серьезно.

Ночью сидели на шконке Волка, и Волк шептал на ухо:

– Мне на волю вот как надо, – он провел ладонью по горлу. – Без меня дело стоит на лимон зеленью. Да не на один лимон… Братва на воле всякие ходы искала – бабки закинуть кому надо пробовали. Но не берут менты лавэшки, обоссавшись… В общем, слушай: долго искали, но нашли одного чувачка из обслуги. Он может отключить освещение…

– И что? – спросил Иван, перебивая.

– Ты слушай! Он отключит к чертовой матери освещение, во дворе будет оставлена лестница… В темноте запросто перекинуться через стену. А там встретят. Нам главное – из корпуса выбраться.

Иван молчал. Волк облизнул сухие губы, спросил:

– Ну, чего молчишь-то, Пивовар?

– Ты что же думаешь – у них нет аварийного освещения периметра?

– Есть, конечно. Но щит аварийного будет поставлен на ремонт. Чувачку такие бабки заряжают, что караул! Дочка у него больная – ей лечение нужно в Австрии, у нас не лечат. Понял?

– Понял, – ответил Таранов, – понял… А как из корпуса вырваться?

Волк сделал глоток остывшего чая, затянулся сигаретой.

– Суки! Суки! – заорал во сне грабитель Кузя из Иванова.

Волк пощипал себя за ус, ответил тихо:

– Не знаю. Надо как-то решать самим, Пивовар.

Таранов понял, что Волку он нужен именно для того, чтобы решить именно этот вопрос.

– Будем думать, – произнес Иван. – Давай-ка спать, Рома. Утро вечера мудренее.

Легли спать… но разве тут уснешь?

Уже наутро Волк открестился от своих слов. Похохатывая, он сказал, что, мол, вчера обкурился… и того… чифирек… чего нес, не помню.

– Бывает, – согласился Иван. – Я и сам не помню ничего. Начисто память отшибло.

Оба лгали, оба понимали, что ложь очевидна… Таранов знал, что к этому разговору Волк еще вернется. Не сегодня, так завтра. Не завтра, так послезавтра, не послезавтра, так через неделю… В действительности разговор произошел уже на следующую ночь.

– Слышь, Пивовар, – прошептал Волк, – ты, братан, не подумай, что я тебе не доверяю. Но дело-то стремное. Спалимся – сроку добавят. А то и застрелят на хер в запретке. Меня с воли спрашивают: а что, мол, за человек этот Пивовар? А мне ответить-то нечего… Ты вот Колобка завалил. А что-почему – никто не знает. Что мне на волю передать?

– Передай, что это их не касается, – зло ответил Иван. Он знал, что этот вопрос рано или поздно возникнет.

Еще в Санкт-Петербурге вместе с Лидером они рассматривали эту ситуацию и анализировали варианты легенды. Сошлись на том, что лучше всего отвечать дерзко и независимо.

– Да ладно, не хочешь – не отвечай. Я и так за тебя подписку дал. Мне поверят… ну, что решим?

– А ничего не решим мы с тобой, Рома.

– Как так? – опешил Волк. – Ты же сам про рывок-то говорил.

Таранов сверкнул глазами, сказал, передразнивая Волка:

– Дело-то стремное. Спалимся – сроку добавят. Или завалят на запретке… Я тоже себе вопрос задаю: а что за человек этот Волк? Чего ему на рывок идти, если сроку по максимуму ему года три светит? А, Рома? Что ответишь?

– Мне надо, – произнес Волк. – Мне позарез надо.

– Надо, – проворчал Таранов. – Всем надо… ну, допустим, я тебе верю. А этот твой электрик – он что за конь? А братины твои на воле – они кто такие? Может, они под ментами давно. Что мы трем сейчас с тобой, Рома? Почему я Колобка завалил? Так мне, Рома, этот вопрос и менты задавали. Они, кстати, тоже с воли. Может, ты их имеешь в виду, когда мне вопросы задаешь? А, друг ты мой задушевный?

Волк несколько оторопел от напора Таранова. Сказал:

– На воле… на воле люди проверенные. Электрик? Этого я лично не знаю. Но его на денежный крюк подцепили. Нету крюка надежнее, Пивовар. Не сорвется – ему дочку лечить надо. А что касается меня… ой, сложно вопросы решаешь, Пивовар, ой, сложно.

Но они уже были «скованы одной цепью». Их обоих уже манила запретка. Таранову было понятно, что без Волка он навряд ли выберется из тюрьмы. Но и Волк делал ставку на силу, ловкость, опыт Ивана.

Спустя два дня он возобновил разговор:

– Надумал? – спросил Волк, не уточняя вопрос. Таранов покатал желваки и равнодушно сказал:

– Мне по-любому нужно срываться.

С этого момента теоретические рассуждения перешли в практическую плоскость.

История побегов богата: она включает в себя обширнейший арсенал приемов и средств. От элементарного подкупа охраны до рытья подкопов. А в промежутке тоже полно всякой экзотики: узники выходили на волю через подземные коллекторы, улетали на воздушных шарах, дельтапланах и вертолетах, в бочке золотаря или переодевшись охранником, священником, доктором и т. п. Даже прикинувшись мертвецом… Весь этот романтический бред Таранов и Волк отбросили сразу. Ясно было одно: необходимо вырваться из корпуса.

Реальных путей было три: дверь, окно и крыша… Это – в теории, на практике все три пути были закрыты. Закрыты решетками. Тщательный осмотр оконных жалюзи в хате показал, что даже при наличии инструмента выломать их весьма непросто. Да и не было никакого инструмента. Решетка, закрывающая прогулочный дворик, тоже была замурована… Оставалась дверь. Но для того, чтобы добраться до двери, необходимо преодолеть десяток решеток, коридоры, лестничные пролеты и несколько постов охраны.

Этот путь казался наиболее сложным, но… он же содержал самое слабое в системе звено. Оно называется – человек. В каждой решетке, отделяющей коридор от коридора, этаж от этажа, пост от поста, есть дверь. Дверь заперта на замок. А ключ от замка находится в руках человека.

Волк и Пивовар поссорились. Поссорились вдрызг, на глазах у всей хаты. Никого это особенно не удивило – в напряженной атмосфере тюрьмы ссоры вспыхивают спонтанно, мгновенно. Из-за карт, случайно оброненного слова, косого взгляда. Просто потому, что нервы ни к черту. И часто ссоры заканчиваются дракой или убийством… Пивовар и Волк поссорились, многие в хате позлорадствовали. Жалели, что до драки не дошло.

А до нее и не могло дойти: было бы, по меньшей мере, глупо влететь в ШИЗО за неделю до побега.

Одессит мотал уже третий срок. Все – за мошенничество. Одессит имел весьма респектабельную, солидную внешность. Раньше работал под журналиста, а после Горбачевской перестройки – под носителя древней дворянской фамилии. За некую сумму (от сотни баксов до пяти тысяч) присваивал дворянство и титулы новым русским. Подкреплял княжеские и прочие звания грамотами с орлами, печатями, коронами и мечами. Попадался Одессит исключительно по пьянке. Так входил в образ, что и сам начинал верить в свое исключительное происхождение, и – пошел куражиться… Последний раз он, будучи пьян в дым, начал «строить» на улице милицейский наряд. Менты гнева «потомственного аристократа» не испугались и предложили предъявить документы. Одессит предъявил аж три паспорта. Один на фамилию Пастушенко, другой – Романов, третий – Гогенцоллерн.

Дворянство Пастушенко – Романова – Гогенцолерна было, конечно, липовым. Грамотки – тоже, так как рисовал их Одессит сам. Но мастерски рисовал. А еще он умел лепить из жеваного хлеба фигурки. И благодаря этому жил в тюрьме весьма не худо.

За день до того, как Пивовар и Волк «поссорились», Волк подозвал к себе Одессита.

– Слушай, Одесса, – сказал Волк, – дело есть. Слепишь мне из хлебца пару безделушек?

– Почему нет, сударь? – ответил Одессит с большим достоинством. – Что вы желаете? Работаем на любой мотив – от эротического до религиозного.

Волк объяснил, что он желает, и Одессит задрожал.

– Рома! – сказал он. – Роман! Пощади.

– Цыц, гнида, – прошипел Волк. – Сделаешь.

– Да я… да мне…

– Сделаешь, Одесса. Иначе переедешь под шконку.

Одессит сник. Он отлично понимал, что как Волк сказал, так и будет. Он попробовал отговориться незнанием:

– Да я же, Рома, их в руках никогда не держал. Не видел даже… как же я сделаю?

– К Пивовару подойди, он все объяснит.

Пивовар долго втолковывал убитому Одесситу, что нужно. И Одессит тайно, по ночам, начал лепить «безделушки»… Первый образец Таранов забраковал. Второй – тоже. А третий одобрил. После этого «безделушки» были окрашены фломастером, а Таранов приступил к слесарным работам – из ложек и гвоздей он изготовил две изогнутых железяки и кольца. «Присобачил» железки к «безделушкам», и получилось… две гранаты Ф-1. Выглядели они весьма убедительно.

Глава 4 ДОЛЛАРЫ, ГРАНАТЫ И КРЫСЫ

У Оксаны – дочери электрика Николая Николаевича Гришина – было редкое заболевание почек. Оксана была единственным ребенком четы Гришиных. И поздним: когда девочка появилась на свет, Николаю было сорок четыре года, а его жене Алле – сорок один. Девочка родилась слабенькой, недоношенной – еле выходили. Но настоящая беда ждала впереди – у Оксаны обнаружилась редкая нефропатология. Все деньги уходили на лечение дочери. Некогда благополучная семья уже продала и дачу и автомобиль. Это, однако, не решило проблемы. Требовалась операция, но операций такого рода в России не делали. Их делали в Израиле и Австрии. Гришины обошли все известные «фонды» и благотворительные организации. Писали письма политикам, бизнесменам, депутатам. Иногда им даже не отвечали, иногда подкидывали какую-то мелочишку. Один очень известный «фонд» имени одного очень известного деятеля прислал десять килограммов детского питания… срок годности которого истек полгода назад.

Николай Гришин крутился на двух работах, брался за все халтуры, но было совершенно очевидно, что, даже если он будет работать по двадцать четыре часа в сутки – никогда не собрать им тридцать тысяч долларов – Оксана обречена.

… Танцор предложил пятьдесят тысяч. Пятьдесят тысяч баксов только за то, чтобы отключить на десять-пятнадцать минут освещение в тюрьме. Понимал ли инженер-электрик Гришин, зачем это нужно? Разумеется, понимал… Он без колебаний сказал: да, я могу это сделать. Но деньги вперед.

Пятьдесят тысяч долларов США – пять пачек, перехваченных желтыми резинками, – Гришин получил утром двадцатого апреля. Волнуясь, он пересчитал деньги. Слегка дрожали пальцы, лоб покрылся испариной. Танцор смотрел на него с презрением.

– Настоящие? – спросил электрик. Танцор усмехнулся и покрутил головой:

– Ты за кого нас держишь, брат? За идиотов?

– Да я…

– Поехали в обменник, – решительно сказал Танцор и повернул ключ в замке зажигания.

– Зачем?

– Бабки проверишь, Коля… что ж ты тормоз-то такой?

Проверка пяти купюр, выбранных произвольно по одной из пачки, подтвердила подлинность. Президент Франклин смотрел мудро и строго.

– Порядок, – сказал Гришин.

– Не совсем, – ответил Танцор и почесал щетину на подбородке. – Не совсем, Коля.

– А что такое?

– Нам нужны гарантии, что ты не сдашь нас, Коля.

– Какие?

– Пусть твои жена и дочка поживут у нас, Коля… пока наши люди не выйдут на волю.

Гришин побледнел.

– Как это? – спросил он.

– Очень просто, Коля. Нам заморочки не нужны. Жена и дочка будут у нас. Как только наши люди окажутся за стеной – мы твоих сразу привезем домой.

– Мы так не договаривались, – выдавил Гришин. – Мое дело – обесточить тюрьму на пятнадцать минут…

– Слушай внимательно, – жестко перебил Танцор. – Ты идиота из себя не строй. Ты с серьезными людьми дело имеешь. Девки твои будут у нас.

– Я… я отказываюсь.

Танцор захохотал. Электрик смотрел на него с испугом. Отсмеявшись, Танцор сказал:

– Ты что – дурак? Отказаться-то ты можешь. Но сколько после этого проживешь?

Аллу и Оксану отвезли на загородную виллу бизнесмена, которого доил Еврей. Бизнесмен проштрафился, пытаясь скрыть доход от реализации контрафактных кассет, и виллу у него отобрали в качестве штрафа. Двухэтажный особняк стоял посреди вишневого сада в двадцати километрах к северу от Суздаля.

Алла ничего не понимала, была напугана. Муж как мог успокоил, сказал: что так нужно, что все будет хорошо и даже лучше, чем можно себе представить. А завтра он все объяснит. Но тревога не проходила… А Оксане, наоборот, все нравилось: и большой шикарный автомобиль, на котором они поехали, и тетенька-милиционер, которая поехала с ними, и сад, и дом, и бассейн… все ей, глупенькой, нравилось.

Танцор высадил Гришина напротив кладбища, напоследок сказал:

– Да не ссы ты, Коля. Все будет хоккей. Вот, держи телефончик. – Танцор протянул электрику коробочку «Нокиа». – Кнопочка «1» – связь со мной. Кнопочка «2» – с девками твоими. Понял?

– Понял, – кивнул Гришин. – Куда их увезли?

– Да не ссы ты, говорю. Рядом они, в комфортных условиях. Под присмотром женщины. Периодически можешь им позванивать. Но злоупотреблять, конечно, не надо… понял?

– Понял, – убито произнес Гришин.

– Ништяк, земеля… На-ка вот часики. – Танцор протянул часы – неброский, но качественный «Ориент».

– Зачем? – спросил Гришин.

– А затем, что свет должен погаснуть ровно в час ночи. Не в «ноль пятьдесят девять» и не в «час ноль один». А ровно в час. Ну, давай-давай, Коля… иди. Да сделай вид-то попроще, поестественней.

Гришин сунул часы и телефон в карман потрепанной куртки и побрел к тюрьме. Танцор смотрел ему вслед тяжелым взглядом.

В кармане у Одессита завибрировал телефон. Одессит вздрогнул. Телефон, разумеется, принесли для Волка, но Волку совсем не с руки было держать его при себе… Одессит вздрогнул, достал трубку, прошептал:

– Алло… слушаю, алло.

– Передашь кому положено, – сказала трубка. – Все по плану. Понял?

– Понял, – прошептал Одессит. Спустя пять минут к нему подошел Волк. Глазами спросил: что?

– Все по плану, – произнес Одессит. Волк похлопал его по щеке. До отключения электричества осталось чуть больше двенадцати часов.

День тянулся невероятно медленно. В тюрьме вообще время движется по-другому, но в пятницу двадцатого апреля две тысячи первого года время для Таранова как будто остановилось… Слишком много было поставлено на карту.

Он уверял себя, что все нормально. Что все пройдет как надо… и отдавал себе отчет, что все зыбко и зависит от массы случайностей. Например, проведут шмон в камере, найдут «гранаты». Или струсит в последний момент электрик. Или… да тысяча «или» существует.

Время почти остановилось. День был совсем не весенний – серый, пасмурный, с моросящим дождем. Зевотно-дремотный день, про какой говорят: в такую погоду займи, а выпей… Выпить хотелось очень, но это было исключено. До рывка осталось шесть часов.

У Гришина все валилось из рук. Он занимался ремонтом щита аварийного освещения, в который «случайно» попала крыса. Как и положено, электрик доложил о происшествии ДПНСИ. Тот сдвинул фуражку на затылок, спросил:

– Много тебе, Николаич, времени на ремонт нужно?

– Как пойдет, – отозвался Гришин. – Но постараюсь.

– Да уж, постарайся. – ДПНСИ сдвинул фуражку обратно на затылок, сказал: – Развелось нынче крыс – кошмар какой-то.

ДПНСИ ушел, а Гришин сел и обхватил руками голову. Только теперь он до конца осознал, в какую скверную историю влез сам, да еще и втянул в нее жену и дочь.

Доведенный до отчаяния болезнью Оксаны, ошеломленный предложенной суммой, он дал согласие на соучастие в побеге. В тот момент казалось, что все не так уж и страшно… он сумеет обставиться так, что никто не придерется. А если и придерется, то самое большее, что может быть, – уволят. Ведь доказать преднамеренность замыкания практически невозможно. Да и лестница, «забытая» возле запретки, отнюдь не доказательство вины – электрик часто с лестницей работает. Шел с лестницей по делам – вдруг замыкание, аварийная ситуация. Естественно, бросил лестницу, где находился, срочно побежал с аварией разбираться. В общем, никакого умысла пособничать побегу нет и не было. А было простое разгильдяйство, халатность, цепь роковых случайностей, непредсказуемых обстоятельств.

Так, по крайней мере, думал электрик Гришин еще совсем недавно…

До рывка осталось три часа.

Время тащилось со скоростью парализованной черепахи. Таранов посмеивался, играл в шашки с Фантиком. Фантик был мелкий воришка, специализировавшийся на рынках. Вид он имел почти придурковатый и умело этим пользовался: если и прихватят Фантика на кражонке какого-нибудь секонд хэнда, он сопли распустит, заноет: дяденька, дяденька! Отпустите… а то меня из пионеров исключат… Посмотрят на тридцатилетнего мужика с придурковатой внешностью, плюнут и, дав подзатыльник, отпустят. Что с убогого возьмешь?

Таранов играл с Фантиком в шашки и посмеивался, проигрывая. Он выглядел почти беззаботным. Но напряжение в нем нарастало с каждым часом.

После полуночи вдруг подвалил Волк. Подергал себя за ус и спросил:

– Выпить хочешь, Иван?

От Волка уже попахивало алкоголем.

– Нет, – отрезал Таранов. – И ты не пей.

– Ты лучше Фантика жизни поучи, – буркнул Волк и отошел. До рывка осталось около сорока минут.

Гришин вытащил из кармана серого комбинезона мобильник, нажал кнопочку «2». Потекли из трубки гудки. Спустя несколько секунд он услышал незнакомый женский голос. Голос принадлежал женщине-»милиционеру», которая была приставлена к Алле и Оксане. Гришин ожидал услышать голос жены и растерялся. Он молчал.

– Алло, – повторил голос. – Это, очевидно, Николай Николаевич?

– Да, – сказал Гришин. – Да, это я.

– Передаю трубочку Алле Андреевне.

И сразу ворвался голос жены:

– Коля! Коля, господи, что происходит? Я так волнуюсь, Коля.

– Все в порядке, – выдавил он. – Как вы? Как заинька?

– Мы? Мы нормально… Но что происходит, Николай?

– Ничего, ничего…Потом я все объясню. А как там моя заинька?

– Она спит, Коля. Накупалась в бассейне, нагулялась по саду, сейчас спит.

У Гришина сжалось сердце от нежности к заиньке – самому дорогому на свете человечку. Маленькому, беззащитному, слабому… безгрешному, но подло и несправедливо наказанному судьбой. Николай Гришин готов был принять на себя ее болезнь. Любые муки готов был принять он, чтобы избавить Оксану от болезни. Но это было невозможно.

И вот теперь у него появился шанс реально помочь дочери. Спасти ее, подарить ей жизнь… пусть даже ценой собственной свободы.

Гришин сжал трубку так, что побелели костяшки пальцев.

До рывка осталось двадцать две минуты.

Танцор остановил машину в сотне метров от кладбища. На этот раз он был на скромной серой «девятке». «Девятка» после «бээмвухи» – как ишак после арабского скакуна. Это Танцора сильно раздражало… Танцор остановил машину, вытащил из кармана радиостанцию, провел перекличку.

Морда уже занял позицию на улице Мира. Ерофей ждал на улице хирурга Орлова. Лом подстраховывал на Вокзальной, напротив памятника Фрунзе… тоже, кстати, владимирский сиделец.

– Всем – готовность, – сказал Танцор.

До рывка осталось десять минут.

Контролер с громкой фамилией Солженицын отработал в централе почти восемь лет. Всякого насмотрелся. Такого и в книжках не опишут, чего в тюрьме насмотришься. Впрочем, Солженицын книжек не читал. На хер их читать? Все ложь, пи…деж и провокация. По телеку тоже, но там хоть напрягаться не надо: сиди на жопе ровно, дуй пиво, гляди на экран… а че еще делать?

Службу свою Солженицын, которого зэки именовали Купец, почти что любил. Ну не то чтобы любил… чего там любить?… но, в общем, ценил. Потому как с туповатыми мозгами не особенно-то где устроишься. А в тюрьме – за милую душу. Денег, конечно, платят курам на смех. Но если грамотно подойти, то подзаработать можно и в тюрьме. Арестанту водочки принести, чайку, малявку. И у него же, зэка гнойного, по дешевке фирмовую вещь купить. Вон у этого, в сорок третьей хате, куртка шикарная, лайковая… Но ухо надо востро держать! Опера, блядюги, так и норовят подловить. Да и Хозяин крут – спуску не дает…

Рассуждения Купца прервал стук в кормушку.

– Ну какая падла так ломатится? – потянулся Купец. – Ща впендюрю. Ща так впендюрю – мало не покажется.

Купец не торопясь направился к хате, откуда доносился стук и крики. Часы показывали 0:56.

От нервного напряжения у Николая Гришина сильно болела голова… Электрик открыл стальную дверь электрощита. Потом вытащил из сумки дохлую крысу… на правую руку надел перчатку из толстой резины. Посмотрел на часы – 0:58. Рано. Надо ждать. Тушкой крысы Гришин стер пот со лба и стал смотреть на циферблат «Ориента».

Купец заглянул в глазок… Ну, конечно – драка! А кто это махач-то затеял? Ага, Волк с Пивоваром. Эт-то неправильно. Волк – стоящий пассажир, всегда при бабках. А вот с Пивовара нет навара… хе-хе… стишок получился… а Волк – денежный клиент. Надо этому Пивовару впендюрить. Он, вообще-то, крутой. Но впендюрить надо.

Купец вставил ключ в замок.

Иван держал Волка в «жестком» захвате. Волк хрипел. Когда в двери повернулся ключ, Иван шепнул на ухо:

– Только без мокрухи, Рома. Понял?

– Понял, понял, – отозвался Волк.

Купец вошел, выставил вперед добротный «пивной» живот и постучал дубинкой по ладони левой руки. Так ведут себя в американских боевиках крутые американские копы. Вот только у копов есть еще и «кольт», а контролеру в СИЗО огнестрельное оружие не положено.

– Сокрушу! – зарычал Купец. На него не обращали внимания.

– Ну, держись, мандавохи! – вынес Купец окончательный вердикт, сделал шаг вперед и занес дубинку.

Секунды побежали для Таранова как при десантировании со сверхмалой.

Купец лежал на спине, в голове гудело. Таранов стоял сверху, поставив одну ногу на грудь контролера… Купец уже открыл рот, чтобы закричать, но тут Пивовар выдернул из-под куртки руку… а в руке у него была «граната».

– Знаешь, что это такое? – негромко спросил Таранов.

Купец захлопал глазами. Он смотрел снизу вверх, против света, но, конечно же, разглядел, что у Пивовара в руке.

– Знаешь? – переспросил Иван. Купец сглотнул слюну, вмиг наполнившую рот, и кивнул. Таранов выдернул кольцо… По хате прокатился вздох. А у Купца мгновенно, остро, свело живот. Ему показалось, что сейчас зэчара разожмет руку и тогда…

– Есть и вторая, – сказал Волк. Он присел и помахал перед носом Купца «гранатой». Купца почти парализовало страхом.

– Нам нужно отсюда выйти, – ласково сказал Волк. – Проводишь нас до двери?

– Не имею права, – прохрипел Купец.

Волк вырвал кольцо из своей «гранаты». Сказал негромко:

– Это правильно. Нет у тебя такого права. Ну ладно. Мы сами как-нибудь… Мы сейчас уйдем, Купец. Закроем дверь. А гостинчик вот этот я тебе через кормушку кину.

Камера загудела. Один Одессит молчал. – Не надо, – прошептал Купец. – Не надо. Я вас выведу.

Позолоченные стрелки на циферблате дорогущего «Радо» на руке Танцора показывали 0:59. Он сидел в машине и ждал…

Стрелки на циферблате «Ориента» тоже показывали 0:59. Гришин теребил в руках крысу. Тушка уже остыла, и населяющие ее вши вылезли из шерсти наружу… По лицу Гришина катился пот.

И «Омега» на руке Таранова показывала 0:59. Иван и Волк стояли у двери корпуса и ждали, когда погаснет свет. За их спиной остались три поста и три прикованных наручниками к дверям контролера. Напряжение достигло предела… Подал голос очухавшийся Купец:

– Ну что вы? Ну, Волк! Ну, зачем? Ведь все равно дальше запретки не уйдете… перестреляют с вышек на хер! Ну, Волк!

Волк с развороту ударил его дубинкой по голове. Массивное тело осело на пол. Волк ударил еще дважды.

Секундная стрелка бежала по циферблату, минутная приближалась к цифре «12»… тик-так… тик-так… тиктак… осталось десять секунд… восемь… пять… Сейчас! Сейчас погаснут все окна, все фонари, все прожектора на вышках. На Владимирский централ навалится сплошная, непроглядная темнота… Минутная стрелка встала на «12». Ну!

Свет горел.

– Тревога! – заорал кто-то из отошедших от шока контролеров в глубине корпуса. Другой голос подхватил: – Тревога! Побег!

Секундная стрелка обежала еще один круг. Потом еще, а свет горел. Вся тюрьма была залита безжалостным пронзительным светом. Волк заскрипел зубами.

Танцор в салоне «девятки» откинулся на подголовник и прошептал: сука, сука… порву. Спущу в сортир по кускам.

– Тревога! – хором кричали три контролера в корпусе. Их крик несся по коридорам и лестницам. Катился как приливная волна. Усиливался, и ему поддакивало эхо: тревога, тревога, побег!

Стрелка сделала еще один круг – 01:03. Свет все так же заливал тюремный двор! Таранов уткнулся лбом в холодную стальную дверь и прикрыл глаза.

Шкура дохлой крысы кишмя кишела вшами. Гришин завороженно смотрел на эту мерзость. Что-то жуткое было в этом бегстве паразитов с остывающего носителя. Что-то фантастическое, нереальное… Он смотрел и не мог оторвать взгляд.

Запиликал телефон, и электрик очнулся, бросил взгляд на часы – 01:03!

– Тревога! – орали контролеры.

В камерах напряженно молчали зэки. Волк бил ногами тело Купца. Остервенело, зло, без разбору.

– Отвечай! Отвечай! Отвечай, сука! – орал в трубку мобильника Танцор. Гришин не отвечал.

Прикрывая лицо рукой, Гришин сунул крысу в потроха электрощита. Вспыхнули белые искры, заплясали на крысиной шкуре, на резиновой перчатке. Мерзко запахло паленым.

Вскрикнул Волк. Смолкли контролеры. Таранов открыл глаза и… ничего не увидел. Централ накрыло мраком.

Гришин вырвал руку из шкафа. Перчатка дымилась. Горела дохлая тварь на мощных контактах, огненным дождем сыпались горящие вши… Электрик выскочил на улицу – темнота была непроглядной. Только за периметром стены слабо светились огни города. Он подхватил лестницу и, подсвечивая себе фонариком, побежал к запретке. Положил на землю фонарик и лестницу.

Таранов и Волк вывалились из двери. Пригибаясь, двинулись к запретке, к тощему лучику света от фонаря Гришина. Уже доносились крики с вышек – недоуменные, непонимающие. Кто-то поспешно протопал по двору.

Иван прыгнул на фонарик, накрыл его телом.

– Тревога! – донеслось глухо из корпуса. – Тревога! Побег!

Колючку они порвали легко – ударом лестницы, как тараном. Пролезли, разрывая одежду, в запретку и втащили лестницу за собой. Точно так же – ударом – порвали проволоку сигнализации… А по двору уже бегали, уже вспыхивали фонари и лаяли псы. Затарахтел движок автозака, и загорелись фары, два луча света прожгли тьму и уперлись в стену всего в пяти метрах от беглецов… Волк присел.

– Быстро! – скомандовал Таранов. – Быстро, Рома.

Они начали поднимать тяжелую пятиметровую лестницу. До верха она не достала почти на полметра. Волк матюгнулся.

– Быстро, Рома! – повторил команду Иван. – Перекинемся.

Волк полез наверх. Скрипели деревянные ступеньки, лестница вздрагивала.

– Побег! – закричал кто-то уже во дворе. – Тревога! Весь свет – на запретку!

Таранов понял, что вот-вот они будут обнаружены. Лучи фонарей побегут вдоль стены, высветят лестницу и тогда… Но еще до того, как их нащупали лучи, их обнаружил страж, которому не нужен был свет. Ему было достаточно запаха.

Этот страж – быстрый, сильный, умный, с крепкими клыками и лапами, с записью в аттестации «злобность отличная» – был специально натаскан на арестантов.

Таранов ощутил опасность спиной. Кожей. Затылком. Каждой клеточкой ощутил он рывок зверя сквозь разрыв в проволоке. Иван крутанулся и выставил локоть. Белые, покрытые слюной клыки сомкнулись на руке, как дуги капкана, прошили кожу куртки, свитер и вонзились в тело, разрывая мышцы, проникая до костей. Иван сдержал крик, но боль прожгла насквозь. Он ударил пса по голове кулаком. Пес зарычал, но хватки не ослабил. Иван спиной оттолкнулся от лестницы, упал на собаку сверху. Пес снова зарычал и еще сильнее сомкнул пасть. Боль была невероятной. Иван всем весом прижал голову пса к земле. Ударил кулаком раз, другой… третий. Никогда еще он не вкладывал в удар столько ненависти.

После пятого или шестого удара что-то хрустнуло в собачьем черепе. Пес взвизгнул, челюсти разжались… Таранов встал и, пошатываясь, сделал два шага к лестнице. По глазам ударил резкий свет, и несколько голосов разом закричали: вот! Вот он! Лестница! Второй наверху!

Иван поставил ногу на перекладину… еще несколько фонарей сошлись на лестнице… Таранов стиснул зубы, медленно полез вверх. Сверху что-то кричал Волк, сзади – охрана, прямо перед глазами Ивана карабкалась по коричневой кирпичной стене его собственная уродливая тень, внизу вытянулся мертвый пес. Перекладина лестницы… еще одна… еще… Он был уже почти на самом верху, когда грохнул одиночный выстрел. Пуля ударила в стену сантиметрах в тридцати от головы, брызнула кирпичной крошкой… обожгло лицо, отрезвило.

– Граната! – закричал Иван. Метнул, не оборачиваясь, за спину «гранату». В свете фонарей мелькнуло ребристое тело, перелетело через два ряда проволоки. Шарахнулась в стороны охрана. Разбежались лучи фонарей. «Граната» ударилась об асфальт и рассыпалась на куски.

– Руку! – кричал Волк сверху, со стены, из темноты. Иван протянул правую руку.

– Муляж, – произнес чей-то голос на дворе. – Хлебный муляж! Вот суки.

– Свет на стену! – требовательно крикнул кто-то.

Две руки встретились, и Волк сильно рванул Таранова вверх. От боли Иван застонал, оттолкнулся ногами и выкинул тело на гребень стены.

– Прыгай, Волк, – сказал Иван.

Фонари снова осветили лестницу, стену и двух человек на стене. Трижды ударили выстрелы: бах! бах! бах!

– Прыгаем! – сказал Иван. Волк неуверенно переминался на стене… В гребень ударила пуля, срикошетила, ушла вверх, в ночное небо над Князь-Владимирским собором.

– Прыгай! – закричал Таранов. Волк посмотрел дурными глазами. Таранов толкнул его в спину.

– А-а-а! – заорал Волк и полетел вниз, в темень. Иван оттолкнулся и тоже полетел вниз. Совершенно механически согнул ноги – как учили. Не оттаявшая земля встретила жестко, оглушающе. А впереди, в темени кладбищенской, непроглядной, трижды вспыхнул фонарик и чей-то голос произнес: – Сюда! Быстрей сюда!

Побег из Владимирского централа наделал много шума. О нем сообщали все телеканалы. Как местные, так и общероссийские… В Санкт-Петербурге вернувшаяся из университета Светлана включила НТВ и… увидела фотографию Ивана. А голос Татьяны Митковой сообщил:

– Второй беглец, фото которого вы сейчас видите на экране, – житель Санкт-Петербурга Иван Таранов. В следственном изоляторе Владимирского централа Таранов находился в связи с обвинением в совершении заказных убийств. Администрация централа неохотно общается с журналистами, однако, как удалось выяснить нашему корреспонденту, побег был совершен при помощи одного из сотрудников Владимирского централа. Имя, фамилия и должность этого человека не раскрывается. Но, по некоторой информации, он скрылся… Сейчас по всей территории Владимирской области проводятся широкомасштабные мероприятия по розыску бежавших преступников.

– Господи! – прошептала Светлана. – Господи, господи! Ванька! Что же ты делаешь, Ванька! Что же ты делаешь со мной?

Она опустилась на пол посредине комнаты и заплакала.

Глава 5 НА ВОЛЕ

Апрельское солнце обливало землю теплом. Земля слабо курилась. Еще черные, голые, неживые на вид вишни и невежинские рябины в саду впитывали тепло… Таранов сидел в плетеном кресле на террасе и подставлял лицо солнцу. Лицо было покрыто седоватой недельной растительностью.

Хлопнула дверь дома, и появился Волк. Он слегка прихрамывал, опирался на шикарную трость черного дерева и улыбался. Волк сел рядом с Иваном, взял со стола бутылку «Джека Дэниэлса» и налил полбокала… вылакал, выдохнул, засмеялся.

– А хорошо на воле, Пивовар, – сказал он, щурясь на солнце. – Ни кумовьев, ни пупкарей. Зато бабы! Баба – это вещь… Петушки, конечно, тоже сладенькие бывают, Ваня. Я в Таджикистане чалился, так там был один пупсик – ну баба бабой. Он по мокрому сидел. А замочил родного дядю как раз потому, что деньги были нужны на операцию по перемене пола… Так вот этот петушок – Света Монастыров – в большом уважении пребывал. У него попка женская, пухленькая. Как парик наденет и бельишко бабское – не отличишь…

– Ты со мной про петухов поговорить хочешь? – перебил Иван.

– Нет, – засмеялся Волк, – о бабах… Тебе которая больше понравилась – Лора или Катька?

Две проститутки – Лора и Катрин – приехали на виллу спустя два дня после появления там Ивана и Волка. Женщина для одичавшего в тюрьме мужика – это мечта… Оба беглеца, невзирая на травмы, оттянулись с проститутками на всю катушку.

– Мне все равно, – ответил Иван.

– А может, групповушку затеем? – спросил Волк.

– Нет, брат. Это не мое.

– Ну, как знаешь. – Волк закурил и сказал уже другим, серьезным тоном: – Будешь со мной работать, Пивовар?

– Что ты имеешь в виду? – спросил Иван небрежно.

– То и имею. Нас большие дела ждут, Ваня. Очень большие. И мне нужно, чтобы рядом со мной был надежный человек. Такой, как ты, Пивовар.

– А что делать-то нужно? – Иван плеснул себе бурбону.

– Ничего особенного – сопровождать меня.

– Телохранителем, что ли?

– Называй как хочешь. Но мне позарез нужен надежный человек. Много работы предстоит, много поездок.

– Надо подумать, – сказал Таранов.

– А что тут думать, Ваня? Ты же без работы теперь. Ты без бабок, ты в бегах. А я предлагаю тебе работу, пять штук в месяц, документы надежные… ну и все такое.

– Надо подумать, – повторил Иван. Волк скривил тонкие губы, поднялся из кресла и пошел к дому. На пороге обернулся, бросил:

– Долго не думай. Сегодня вечером Козырь приедет. Со мной поговорить да и с тобой познакомиться.

Волк ушел, а Иван остался сидеть. Он выглядел абсолютно спокойным. Только что он получил предложение, ради которого, собственно, совершил убийство, отсидел четыре месяца во Владимирском централе и бежал из него, рискуя жизнью… а теперь живет на бандитской даче, на нелегальном положении.

Таранов прикрыл глаза, вспоминая ночь побега.

…Он спрыгнул с четырехметровой высоты на мерзлую землю. Удар был жесткий, но профессиональный диверсант, прошедший парашютно-десантную подготовку, совершивший сотни прыжков, упал удачно. А Волк сломал ногу, но в горячке этого даже не понял.

Потом был бег по кладбищу – в темноте. Между могилами и островками нерастаявшего снега. Потом – салон автомобиля и стремительная езда по пустым ночным улицам. Иван помнил это плохо – слишком много сил и нервов съели последние полчаса. Страшно болела рука. Он сидел, откинувшись на упругую спинку сиденья, смотрел в окно. За тонированным стеклом была Свобода!… Впрочем, в тот момент он не испытывал никакого ликования. Была только безмерная усталость. Потом их «перегрузили» в грузовой отсек «ГАЗели». Тогда-то и выяснилось, что у Волка сломана нога. Его «грузили» в буквальном смысле слова. Таранов перетащился в железную коробку сам. Два мужика сноровисто заставили отсек коробками, и «ГАЗель» поехала, зазвенели бутылки в коробках.

– Выпьем, Иван? – спросил Волк.

– Чего? – не понял Таранов. Волк ткнул рукой в синекрасную этикетку на боку коробки: «ОАО „ВладАлко“ Владимирский ликероводочный завод».

…Они лежали на грязных ватниках и пили водку из горлышка. Потом Волк сунул руку в карман за сигаретами, но вытащил оттуда… «гранату». Они смотрели на эту «гранату» и хохотали как сумасшедшие… пришел отходняк от пережитого.

Потом «ГАЗель» остановилась… снаружи доносились чьи-то голоса. Те же два сноровистых мужика разгрузили ящики. В проеме Иван увидел большой кирпичный загородный дом среди деревьев. Он вылез сам и помог Волку.

К вечеру Танцор привез на виллу врача. Эскулап осмотрел Волка и Таранова, сказал, что надо бы сделать рентген…

– Исключено, доктор, – отрезал Танцор. – Лечить будете здесь.

Волку врач наложил гипс, Таранову обработал и зашил раны. Рука у Ивана болела очень сильно.

Доктор прожил на вилле два дня. Потом его увезли, но зато привезли двух проституток. Лора была миниатюрной блондинкой, Катрин – пышной брюнеткой.

Волк сразу вцепился в Катрин, Ивану, соответственно, досталась Лора… потом они неоднократно менялись партнершами, но в тот вечер Таранову досталась Лора. В первый раз он кончил очень быстро – сказалось четырехмесячное воздержание. Он испытал невероятное возбуждение от одного вида женского тела, от восхитительного запаха…

– О, как все запущено, – сказала Лора. – Будем лечиться.

И Таранов начал «лечиться». Лора была искушенной, покорной и страстной… отдавая себе отчет, что она всего лишь проститутка, Таранов испытывал к ней чувство благодарности. Возможно даже – своеобразной нежности.

…После третьей за вечер «лечебной процедуры», которую Лора исполнила губами, Таранов сказал:

– Ну хватит… хватит на сегодня. Давай просто посидим и выпьем. Принеси из бара чего-нибудь.

– Как скажешь… – согласилась она. Поднялась с колен и пошла к бару. Она была в чулках и туфлях и выглядела сзади весьма соблазнительно. Таранов расслабленно усмехнулся.

Потом они сидели и пили.

– Давно без бабы? – спросила Лора.

– Есть такое дело, – кивнул Иван. – В больнице я долго лежал.

– А что там – медсестер нет? – весело спросила она.

– Таких, как ты, – нет, детка.

– А ты женатый?

– Ага.

– Как жену-то зовут? Красивая она? – снова спросила она. Расслабленный алкоголем и сексом, Таранов уже собрался ответить, но что-то щелкнуло в нем, и включился сигнал: «Внимание! Внимание, тревога!» Он улыбнулся и сказал:

– Холостяк я, детка.

На другой день поменялись партнершами. Катрин после секса и выпивки задавала Ивану те же вопросы, что и Лора. Только делала это более прямолинейно… стало очевидно, что женщины появились на вилле не просто так, не потому, что этого захотел Волк, а по воле Танцора. Таранов обругал себя: дурак! Обыкновенный старый дурак! Чуть не рассопливился, чуть не открылся… и кому? – проститутке.

Иван жестко ограничил себя в выпивке и – частично – в сексе. А Волк оттягивался вовсю. Обыкновенный секс быстро приелся, и Волк стал придумывать что-нибудь остренькое: секс с обеими женщинами сразу или лесби-шоу… Тогда на свет божий извлекались вибраторы, фаллоимитаторы и прочие аксессуары из секс-шопа. Развалившись в кресле с бокалом в руке, Волк командовал женщинами. Вид лесбийских орально-анальных игр изрядно его возбуждал… Он похохатывал, делал скабрезные комментарии происходящему и руководил «процессом»:

– А теперь ты, Лорка, вылижи у нее… А ты чего мычишь, телка? В очко Лорке вставляй, пусть подергается…

У Ивана эти «игры» вызывали чувство брезгливости. Волк этого не понимал. Как не понимал и того, почему Иван отказывается от групповухи. На третий день женщин увезли, и Ивану стало легче.

Итак, предложение сотрудничать прозвучало. Оно не было неожиданным, но когда все-таки прозвучало, Таранов задумался… То, к чему он шел пять месяцев, было рядом. Руку протяни – и вот оно. Но теперь ему уже не хотелось протягивать руку. Для него открылось, что он не доверяет своим «шефам» – Лидеру и Председателю. Теперь, после свершившегося побега, он понял, что его бросили как щенка в воду: выплывет – хорошо, не выплывет – не судьба… Его, Таранова, использовали как инструмент. Отдавая себе отчет, что инструмент может сломаться… или может быть совсем утрачен. Отдавая себе отчет, что вероятность «поломки» или утраты инструмента весьма высока. Это их не остановило.

Разумеется, Таранов не был столь наивен, чтобы считать и Председателя и Лидера этакими рыцарями. Разумеется, давая согласие на «командировку», он отдавал себе отчет, на какое сложное и опасное задание согласился. Но теперь… теперь он остро осознал, что доверия к ним нет и быть уже не может. Ему вспомнились слова Ирины: беги отсюда, Олег! И голос из компьютера в тире: сдавайся! Ты окружен!

Иван сидел на крылечке, пил бурбон… солнце светило ласково. Иван думал о перспективах.

Владимир Дмитриевич Сорока, он же вор в законе Козырь, тоже думал о перспективах. А они были неочевидны. Прошло уже почти полгода с тех пор, как из-за глупости Волка оборвались связи с таджиками. Восстановить их не удавалось. На освобождение и подогрев Волка были затрачены огромные деньги, масса времени и усилий… Волк на воле. Но удастся ли восстановить доверие таджиков?

Если удастся – деньги потекут рекой. Волку Ниез гарантировал, что они могут поставить неограниченное количество порошка. Самого чистого – «три семерки». Оптовая цена килограмма героина в Таджикистане колеблется от пятисот до шестисот долларов. В России – от шести до пятнадцати тысяч, в зависимости от региона. В Москве и того дороже. На московском рынке свободного места, разумеется, нет… но если постараться, то ведь можно расчистить. Через адвоката Семенцова Козырь уже начал наводить контакты в МВД, Госдуме, правительстве Москвы. Если подмазывать ментов и чиновников, то можно теснить конкурентов ментовскими же руками. Тихо и бескровно.

Но все это реально при одном условии – если удастся восстановить отношения с таджиками… Козырь встал, поворошил поленья в камине и посмотрел на часы – восемь вечера. Где же Танцор?

Вошел Танцор.

– Все готово, Владимир Дмитриевич. Можно ехать.

– Поехали.

«Мерседес» вора и «гранд-чероки» с охраной, шурша широкими шинами, катили по Московскому шоссе на западную окраину Владимира – в престижный ресторан «Старая деревня». Ресторан, а также расположенные неподалеку автосалон, заправки и авторынок платили Козырю. Он бывал в «деревне» довольно часто. Сегодня его вело в ресторан не желание отвлечься, а дело. Прошла уже неделя, как Волк сорвался с централа. А личной встречи Волка с Козырем пока не произошло – на этом настаивал Танцор. Он совершенно здраво предполагал, что возьмут под наблюдение все адреса, где может появиться беглец, поставят наружку за всеми, кто мог быть причастен к побегу… И в первую очередь за самим Козырем. Контрнаблюдение показало, что так оно и есть. Личная встреча была необходима позарез, но ее решили отложить.

Прошла неделя, и Козырь сказал: «Хватит. Мне нужен Волк». Танцор взялся за организацию встречи.

В ресторане Козырь, Танцор и двое охранников прошли в отдельный кабинет. Вернее, прошли Козырь и Танцор. Охрана осталась снаружи. Не задержавшись ни на минуту, вор и подручный покинули кабинет через запасной выход, прошли «огородами» сотню метров и сели в ожидавший их скромный «жигуленок».

В дороге Танцор вернулся к разговору, который начал три дня назад:

– Надо с этим Пивоваром решать, Владимир Дмитриевич. Чувствую – подстава.

Козырь усмехнулся:

– Про тебя мне тоже говорили: подстава. Говорили: цветной! Нет цветному веры… А, Никита?

– За меня Рафик подписку дал, – возразил Танцор.

– А за него Волк ручается, – с усмешкой ответил Козырь.

– За мной четыре с лишком года зоны.

– Ментовской… а за ним четыре месяца централа. Плюс мокруха, плюс побег. Мало? – Танцор не ответил. Козырь ухмыльнулся: – Ты не разводи хипеж, Никита. Сомневаешься – проверяй этого Пивовара. Я разве против? Дело большое затеваем, люди в нем должны быть проверенные. Есть у тебя соображения на этот счет?

– Есть, – уверенно ответил Танцор. – Я его расколю.

– Ну-ну… – скептически произнес Козырь. – Только не тяни, нам тянуть-то некогда.

Машина летела на север, на виллу, где отлеживались беглецы. Через сорок минут были на месте.

– Как здоровье-то, Рома? – спросил Козырь, не отвечая на приветствие. Волк засмеялся и сказал:

– Волчье, Дмитрич.

Козырь опустился в кресло, вставил в мундштук сигарету.

– А лапу-то тебе капканом защемили…

– Лапа – что? Лапа заживет. Могло хуже быть.

– Хуже?

– Хуже. Уже шмаляли по нам. Собаку пустили… В общем, если бы не Пивовар… Я же высоты не переношу. Уже шмаляют, прыгать надо, а не могу. Все понимаю, а не могу. – Волк говорил, Козырь слушал, кивал и пускал ароматный дым длинной черной сигареты. – В общем, если б не Пивовар, могло бы быть совсем худо…

– Худо? – рассеянно произнес Козырь и взорвался: – Хуже не бывает, цепень бычий! Ты дело сорвал, фраер! Перед таджиками меня облажал!

– Дмитрич, да я…

– Молчать! – Козырь ударил по столику ладонью так, что тонко запели бокалы. Он был зол, но не настолько, как хотел показать. Он имитировал гнев с «профилактической» целью. – Молчать, щенок! Ты косяка упорол, общак разорил, людей подставил… Могло быть хуже?! Еврей всю бухгалтерию разложил: каждый месяц «простоя» по двести косарей в трубу вылетали. Ты сколько на шконке пролежал?

Волк молчал. Он и так знал, что по голове не погладят. Но такого наката не ожидал. Со слов Козыря выходило, что Волк нанес группировке огромный, колоссальный – миллионный! – ущерб.

– Отвечай, – сухо произнес Козырь.

– Пять месяцев, – ответил Волк.

– Пять на двести – сколько будет?

– Лимон.

– Вот то-то, что лимон, – «остывая», произнес Козырь. Он вытащил наполовину сгоревшую сигарету из мундштука, бросил ее в пепельницу. В комнате было очень тихо. – Что делать-то будем, Рома?

– Я поеду в Куляб, решу все вопросы, – твердо сказал Волк.

– Эва как! Ты, значит, все вопросы решишь?

– Решу. У меня с Ниезом тип-топ.

– Было тип-топ, Рома… было. Не знаю, станут ли нынче азиаты с тобой разговаривать. Они ребята-то непростые. Улыбаться тебе будут, братом называть и – держать нож в рукаве. Ох, непростые они ребята, Рома. Но ехать надо, надо решать.

Козырь отошел, помягчал, разгладились морщины на лбу.

– Налей, – сказал он. – Надо же отметить твое возвращение-то.

Волк споро налил коньяку Козырю и себе, Танцору – водки.

– С возвращением тебя, Роман, – поднял Козырь бокал.

– Спасибо, Дмитрич, – прочувствованно произнес Волк. Пропели нежно бокалы с коньяком, звякнула стопка с водкой.

– Ну ладно, – сказал Козырь, пригубив. – Давай-ка о деле поговорим, Роман.

Разговор по существу продолжался около часа. Козырь был им, кажется, удовлетворен.

– Хорошо, через недельку-другую и отправишься. Кого с собой возьмешь?

– Я думаю – Пивовара.

– Пивовара? – удивился Козырь. – А мне вот Танцор говорит: подстава твой Пивовар, гасить его надо.

Волк метнул взгляд на Танцора – он его давно и искренне не любил, не раз говорил: мент – он мент и есть… Танцор в ответ улыбнулся. Он тоже не слишком жаловал Волка.

– Танцор с ним на киче не парился. А я знаю. Пивовар – кремень, из ШИЗО не вылезал. Не Танцору судить.

– Не Танцору, – согласно кивнул Козырь. – Мне. Вот я и хочу быть уверен, что не подставной человечек-то.

– Дмитрич, я тебе так скажу: если бы не Пивовар – я бы здесь не сидел. Меня в централе завалить хотели. Он, считай, спас.

– А с чего он тебя спасал-то? – спросил Танцор.

– Не мути, не мути, Никита… ему собака чуть руку не отгрызла. Ты же знаешь.

– Знаю, Волчок, знаю. Вот только не знаю, откуда он взялся. Кто ему на Колобка заказ выписал? Почему в одной хате с тобой оказался – случайно? Почему его через пресс-хату не прогнали?

– А тебя, Танцор, пропускали через пресс-хату?

– Не обо мне речь сейчас, Рома. О корешке твоем.

Волк встал, прошелся нервно по ковру. Остановился у окна, спросил:

– А почему ты сейчас об этом заговорил, Танцор? Если он, по-твоему, подстава ментовская…

– Не ментовская, Волк. Мента я бы просек.

– А чья? – озадаченно спросил Волк, а Козырь посмотрел на Танцора с интересом.

– Не знаю. Возможно, чекистская… или еще чья-то.

– Э-э, куда тебя понесло, – сказал Волк. Он плеснул себе коньяку, выпил и добавил: – Что же, по-твоему, чекисты своего человека под мокруху подвели? Потом морили в ШИЗО, а потом еще и травили собакой? Нет, брат, Александры Матросовы перевелись.

– Пожалуй, прав Волк, – сказал Козырь. – Шибко мудрено… А где сам-то Пивовар?

– Позвать?

– Зови, посмотрим, что он за Пивовар.

Волк сделал глоток и вышел. Танцор сказал:

– Может, зря, Владимир Дмитриевич? Если он внедренный агент, то его в первую очередь интересуете вы.

– Вот и посмотрим. У меня, Никита, тоже нюх есть. Увижу, что парнишка стремный, – здесь и закопаем.

Таранов лежал на диване, читал областную газету «Призыв». На пятой полосе в рубрике «Суд да дело» была заметка: «Первый побег в истории Владимирского централа»:

«Вчера, около часа ночи, совершен первый удавшийся побег из СИЗО Владимирского централа. Как удалось выяснить нашему корреспонденту, из следственного изолятора бежали два особо опасных преступника – некто Таранов и Собакин. Таранов, житель СанктПетербурга, подозревается в совершении заказных убийств, одно из которых он совершил во Владимире в конце прошлого года. Второй беглец – ранее судимый владимирец Р. Собакин, член известной в нашем городе преступной группировки. Побег, по мнению начальника учреждения ОД-1/Т-2 С. А. Калинина, готовился длительное время и был осуществлен при пособничестве одного из сотрудников СИЗО, который в настоящее время скрылся. Калинин считает также, что действия беглецов координировались сообщниками на свободе.

Напомним, что это первый (и, будем надеяться, последний) удавшийся побег из централа. В настоящее время ведется интенсивный розыск преступников».

Иван швырнул газету за диван, закурил и закинул руки за голову… Без стука распахнулась дверь, вошел Волк.

– Пойдем, Пивовар. С тобой хотят поговорить.

Иван вошел в зал – сразу узнал Козыря. Не видев никогда вора «вживую», Таранов помнил его по фотографиям, слышал записанный на магнитофон голос и неплохо знал богатую криминальную биографию Козыря.

– Ну, здравствуй, Пивовар, – сказал Козырь. Руки, однако, не протянул.

– Здравствуйте.

– Много разговоров о тебе слышал. Серьезный, говорят, человек. Никого не боится. Из ШИЗО не вылезает.

– Наговаривают на меня, – ответил Иван.

– Наговаривают? Ну а сам что о себе расскажешь?

– Да что рассказать? Родился, учился, служил…

– А где служил? – спросил Танцор.

– Спецназ ГРУ.

– Почему ушел со службы?

– Надоело. Надоело за копейки горбатиться, под пули лезть.

– А на гражданке чем занимался?

– Да так, по мелочи.

– А конкретней? – сказал Танцор.

Иван усмехнулся:

– Как вас величать, уважаемый?

– Танцор меня величать.

– Так я, господин Танцор, вроде бы не обязан на твои вопросы отвечать… верно? Я ведь тебе ничего не должен.

– Характер, – произнес Козырь.

– Характер, – кивнул Танцор. – А насчет «должен– не должен» – это как посмотреть, Пивовар. Чтобы вас с централа вытащить, ба-а-альшие бабки вложены.

– Ну, во-первых, я вас не просил с централа меня вынимать, – ответил Иван. – Хотя, конечно, благодарен за помощь – спасибо… Во-вторых, денег сейчас у меня нет, отдать нечем.

Козырь достал из кармана шикарный портсигар, вытащил сигарету и покрутил ее в пальцах, потом произнес:

– Никто с тебя денег брать не будет, Пивовар. Помочь человеку с кичи сорваться – это как бы святое… работать будешь со мной?

– А что делать надо? – спросил Иван.

– А то, что ты, Иван Таранов, до этого делал, – очень веско и глядя прямо в глаза произнес вор. – Я тебя, Пивовар, не напрягаю: не хочешь – не надо. Ступай своей дорогой. Мы тебе даже поможем – сделаем паспорт, дадим денежку… А надумаешь – найдем дело. Люди с характером-то нужны.

– Когда я должен дать ответ? – спросил Иван.

– Да уж когда дашь. Всяко вам тут еще неделю-другую посидеть придется – пока менты угомонятся, да и раны ваши должны подзарасти. Крепко тебя собачкато порвала?

– Не без того.

– У собачек зубки-то вострые… знаю. Меня тоже один волкодав погрыз. Давно дело было – в Мордовии, в семьдесят пятом. Но это так, к слову. В общем, лечитесь, отдыхайте, а там и за работу надо приниматься. Ты думай, Пивовар, думай.

Гости уехали. А Иван с Волком сели пить виски.

Утром Таранов сказал Волку, что принимает предложение. Волк ответил:

– Правильно, Ваня. Ты, конечно, мужик крученый и не пропадешь, но в коллективе-то легче… Мы таких бабок срубим – мама, не горюй. А на Танцора плюнь – он же мент бывший. Все чего-то шустрит, вынюхивает. Но мы тебя в обиду не дадим. Ты определенно Козырю приглянулся. А это, поверь, много значит.

– Верю, – усмехнулся Иван.

Прошла еще неделя. Иван и Волк безвылазно сидели на вилле. За это время дважды появлялся доктор и трижды – проститутки. Рука у Ивана практически зажила, да и у Волка с ногой обстояло получше.

Милицейские мероприятия в городе и области сворачивались: было очевидно, что беглецы, скорее всего, покинули Владимир. Скрылся и электрик Гришин, да и жена его с дочкой тоже как в воду канули. А они действительно в воду канули – все три трупа покоились в карьерах к югу от Владимира. А пятьдесят тысяч баксов вернулись к Танцору.

Вечером десятого мая на виллу приехал Козырь с Евреем. Они уединились с Волком и о чем-то беседовали часа полтора. Потом уехали, а Волк принес два новеньких паспорта и сказал:

– Завтра едем.

– Куда? – спросил Иван.

– В Таджикистан, Ваня. Дело пора делать.

Глава 6 ТРИ СЕМЕРКИ, ГОСПОДА

Душанбе встретил жарой и духотой, яркими красками и запахом плова, восточной музыкой, шепотом фонтанов… И Ниез распахнул руки навстречу:

– Здравствуй, брат.

– Здравствуй, Ниез… ох и жарко тут у вас.

– Ничего, – засмеялся Ниез, – в машине кондиционер. Волк представил Таранова.

– Сергей, мой друг.

Ниез по-восточному приложил руки к груди:

– Рад, сердечно рад, уважаемый Сергей.

И повел их к ослепительно сияющему «мерсу». Следом двигались двое охранников – молчаливые, сосредоточенные таджики в костюмах, при галстуках, в темных очках.

Сели в прохладу кожаного салона. Охрана – в «гелентваген» сопровождения.

– Сколько нам ехать до Куляба? – спросил Волк.

– Зачем ехать, Роман? Можно лететь.

Спустя пятнадцать минут «мерс» и джип выкатились на летное поле, и Ниез показал рукой на вертолет. «Ми-8» стоял в боевой раскраске – только ракет на боевой подвеске не хватало.

– Ого! – сказал Волк. – Персональная авиация?

– Мой брат не последний человек в Кулябе, – скромно улыбнулся Ниез. – Час полета – и мы дома.

– Круто, – оценил Волк. Внутри вертолета их ожидал еще один сюрприз: в хвосте сидел на откидном стульчике пулеметчик! И пулемет стоял… Таранов только головой покрутил. Заворчал двигатель, раскрутились лопасти, разгоняя пыль. Вертушка оторвалась от земли и стала набирать высоту, разворачивая нос к югу. Иван смотрел в иллюминатор… рядом оживленно переговаривались Ниез и Волк. Вдали сияли снежные вершины – белые, будто присыпанные героином.

Ниез перебирал черные четки и блестел черными глазами. Он был красив, умен и образован – этот молодой таджик. Он получил гуманитарное образование в Швейцарии, говорил на английском, французском и немецком и… торговал отравой, хорошо разбирался в живописи и музыке.

– Вот и Куляб, – крикнул, перекрикивая рокот двигателя, Ниез через час полета. Внизу, в долине реки Яхсу, лежал небольшой симпатичный городок…

Их снова встретили «мерседесы» и милицейский автомобиль с мигалками. Таранов уже ничему не удивлялся.

Дом старшего брата Курбонова – Сухроба – неуместно было называть домом, потому что это был дворец, сравнимый с мавзолеем Мир-Сеид-Хамадани. Во дворе бил фонтан, гуляли павлины, в клетке дремал тигр.

Сухроб – полный, лысоватый мужчина, лет сорока с глазами навыкате – встретил гостей в кабинете, в кондиционерной прохладе. Все здесь поражало роскошью, и Волк невольно вспомнил, как однажды подколол Ниеза во Владимире: значит, с вами расплачивались деревянной валютой? Дровами, бля, с фанерой. Только сейчас Волк оценил состояние семьи Курбоновых. Очень небедный по Владимирским меркам Козырь был нищим рядом с Сухробом. Просто нищим.

И все это богатство построено на героине!

– Дорогие гости хотят отдохнуть с дороги? – спросил Сухроб.

– Нет, уважаемый Сухроб. Гости хотят перейти к делу.

Сухроб тонко улыбнулся: на востоке так не принято, но…

– Шерали, – позвал он негромко. Вошел человек, поклонился, положил на столик небольшой белый пакет. На пакете стояли овальная и прямоугольная чернильные печати с арабской вязью, изображением пальмы, льва и орла… и цифрами «777».

– Вот, – сказал Сухроб, – образец товара. Три семерки, господа. Чистейший афганский продукт… и мы готовы поставлять его сотнями килограммов. Столько, сколько вы сможете осилить.

Таранов смотрел на холеное лицо Сухроба, и в нем росло желание сбить эту сволочь с ног и запихать в пасть пакет с героином… Сухроб посмотрел на Ивана и улыбнулся. Иван ответил широкой улыбкой.

Переговоры Волк вел один – Таранов в них не участвовал. Волк вернулся через полтора часа раздраженным. Похоже, что-то не заладилось… Таранову ничего объяснять не стал – заперся в ванной с телефоном.

Потом снова вел переговоры, снова звонил во Владимир. Вечером им устроили прогулку по городу и экскурсию к границе.

Джипы остановились в горах, и Ниез, указывая рукой вдаль, сказал:

– Там уже Пяндж, а за ним Афганистан. Там стоят ваши пограничники. Они-то и создают проблемы…

много товару изымают. Жгут. Наверно, и сегодня жечь будут. Если будут, мы увидим отсюда. Я взял бинокли.

А горы вокруг стояли – невероятной красоты и мощи. В закатном пламени их каменные спины горели, и человек ощущал свое ничтожество рядом с этими исполинами.

Подошел охранник с биноклем в руках, сказал что-то негромко Ниезу по-таджикски.

– Так, – сказал Ниез, – пограничники готовятся жечь товар. Не желаете взглянуть?

Двенадцатикратный бинокль приблизил заставу: строения, брустверы из мешков с песком, огневые точки. На вытоптанном, выжженном пятачке собралась группа российских офицеров. Встали по периметру бойцы с автоматами. Бойцы выкатили несколько автомобильных покрышек и грязную бочку. Потом к площадке подкатил БТР. Из него вышвырнули большой мешок. Молодой офицер развязал веревку и вытряхнул на землю массу белых мешочков. Кажется, таких же, какой демонстрировал днем Сухроб, но разглядеть лучше не позволяло расстояние. Три офицера, работая ножами, резали мешочки и укладывали их в покрышки. Еще двое наливали в ведра из бочки какую-то жидкость и поливали покрышки сверху.

– Что они делают, Ниез? – спросил Иван.

– Героин не горюч, Сергей, – ответил таджик. – Без солярки не горит. Вот они и стараются, сволочи… Здесь товару – миллиона на полтора долларов. В розницу, конечно.

– Полтора лимона? – выдохнул Волк. – Ну, козлы… Ну, пидарасы!

Один из офицеров поджег факел и сунул его в покрышку – вспыхнуло желтым огнем, рванулось пламя, повалил черный дым.

«Почему я стою здесь? – подумал Таранов. – Почему я здесь? Я должен быть там, среди этих ребят в камуфляже, которые каждый день перехватывают караваны, уничтожают наркокурьеров и жгут отраву».

Он отлично понимал, что никогда не сможет оказаться среди русских лейтенантов, капитанов и майоров, денно и нощно спасающих Россию от дурмана. Он – отрезанный ломоть, беглый убийца на нелегальном положении.

А яркое пламя билось, и валил черный дым в вечернее небо.

На другой день улетели в Москву. Таранов о результатах переговоров не спрашивал, демонстрируя: не мое, мол, это дело, но Волк сам обмолвился:

– Не хотят сразу крупную партию подогнать. Страхуются. Хотят для начала пробный шарик прокатить – килограммчик.

В Москве остановились в «Звездной». Снова начались какие-то встречи и переговоры. Приехал из Владимира Козырь, потом Еврей. Приходили и уходили люди – узбеки, русские и даже негр… В воздухе витал запах Больших Денег.

– Иван, – спросил Козырь, – ты город Выборг знаешь?

– Бывал, – пожал плечами Таранов. – А что?

– Нужно съездить… Чухонцы интерес проявляют.

Таранов и Волк вылетели в Петербург. В переполненном гадюшнике Шереметьево Иван улучил момент – позвонил из автомата Лидеру.

– Господи, – сказал Лидер. – Иван! Иван, ты где?

– В Шереметьево, через два часа буду в Пулково.

В Санкт-Петербурге моросил дождь. Нормальный петербургский дождь. Таранов смотрел в покрытый каплями дождя иллюминатор «ТУ-134» на панораму города, и у него тоскливо сжималось сердце – разве так возвращаются домой? Разве так?

По салону прошла стюардесса, проверяя, застегнули ли ремни. «ТУ» снижался. Промелькнуло Южное кладбище. Волк положил под язык какую-то таблетку.

– Нехорошо? – спросил Иван.

– Да уж сесть бы поскорее… боюсь высоты.

Самолет, растопыривая закрылки, снижался. В ушах закладывало от перемены давления. Шел дождь. Беглый убийца Таранов возвращался в Санкт-Петербург. В кармане дорогого кожаного пиджака лежал паспорт на имя Сергея Петровича Старикова, жителя города Бор Нижегородской области, к бедру левой ноги полоской лейкопластыря была приклеена доза героина. Гудели турбины… разве так возвращаются домой?

В толпе встречающих и извозчиков Таранов сразу увидел Лидера. Лидер стоял в поношенной серой куртке, в руке держал ключи от машины. Таранов отшил одного водителя, другого… Третьим подошел Лидер:

– За шестьсот рубликов в любой район, господа. Торг уместен.

Иван «сбил цену» до пятисот, и Лидер довез их до гостиницы «Октябрьская». По дороге незаметно передал Ивану телефон. Таранов засунул «Эриксон» в карман, у гостиницы спросил:

– А что, мастер, в Выборг сможешь нас отвезти завтра?

– В Выборг? – пожевал губами Лидер. – Далековато.

– Так ведь не за спасибо, – ответил Иван.

– За спасибо и петух не кукарекает.

Волк поморщился:

– Вот про петухов не надо. Сколько будет стоить?

– Сто пятьдесят долларов.

– Заметано. Завтра в десять утра заедешь за нами.

В номере Таранов заперся в ванной, достал телефон. Если честно, то звонить Лидеру совсем не хотелось. Таранов сидел на краю ванны, смотрел на «Эриксон» и курил… Было искушение позвонить Светлане, но он отлично понимал, что этого делать нельзя ни в коем случае.

Иван закурил, включил воду и нажал «меню». Дисплей высветил текст сообщения: «Posvoni 001». Таранов усмехнулся, набрал номер. Лидер откликнулся сразу:

– Да, Иван, слушаю тебя.

– Крепко вы меня подставили.

– Иван, тебя никто не подставлял. Произошла чудовищная накладка… Я все объясню, как только мы сможем поговорить. А пока я должен сказать тебе: мы страшно рады, что ты вырвался наконец-то…

– Брось, – сказал Таранов. – Вы сознательно меня подставили. Вам было необходимо, чтобы я оказался в условиях, когда мое прошлое перечеркнуто полностью. Вы на размен меня поставили. Исходили из принципа: чем сложнее – тем лучше. Выгребет Африканец – все отлично. А нет – так нет. Верно, мистер Лидер?

– Зря ты так, Иван, – сказал Лидер. – Мы пытались…

– Может, и зря… Может, вы что-то и пытались сделать. Но я больше вам не верю.

– Иван!

– Ладно, проехали. Мне не очень важно, что вы там думаете. Важно, что в самое ближайшее время к финнам может уйти накладная… понял? А в перспективе накладных будет много.

– Понял… для этого завтра мы едем в Выборг?

– Нет, пока только для переговоров.

– Понял. Какие сейчас у тебя животрепещущие проблемы?

– Проблемы? – сказал Таранов с иронией. Вода в ванне шумела. Иван задрал голову, увидел в зеркальном потолке свое отражение: бородатый мужик неопределенного возраста… с пустыми глазами убийцы… А какие, действительно, у меня проблемы? У меня нет проблем! У меня их в принципе нет. Я просто по уши в дерьме. Я легко и бездарно просрал свою жизнь. У меня нет дома… нет даже имени… нет прошлого и, вероятно, нет и будущего… есть любимая женщина, но я даже не могу ей позвонить.

– У меня нет проблем, – сказал Таранов.

А какие проблемы могут быть у человека, который профукал свою жизнь? Таранов выключил телефон, сунул его под ванну. Потом прошел в номер, открыл бар и достал из него бутылку водки. Он стоял посреди номера и пил водку из горлышка. Распахнулась дверь, и Волк втолкнул под попки двух девиц.

– Оп-ля! – сказал Волк. – Торопишься, братуха… тут есть кое-что поинтересней.

Ногой Волк захлопнул дверь и вытащил из декольте проститутки пакетик. Девица засмеялась.

– Кокоша! – сказала она. Кокаин рассыпали на журнальном столике. Втянули мгновенно. Таранов запил дорогу водкой… В голове стало прозрачно и чисто…

Иван взял одну из девиц за плечи, развернул рывком и нагнул над столом. Она смеялась… Таранов задрал платье. Под платьем были ажурные черные трусы и черные же чулки. Иван расстегнул брюки. Рядом то же самое делал Волк.

Наутро было противно. Болела голова, мучил стыд. В ванной Иван нашел черные трусы. Он сидел на краю ванной и думал, что потихоньку опускается все ниже.

Он взял ажурный комочек двумя пальцами и швырнул в унитаз. Нажал на слив. Зашумел водопадик… Таранов выкурил сигарету и пошел к Волку: пора ехать в Выборг.

Чухонец был как все чухонцы – белесый и заторможенный. В правом ухе он носил сережку, а на бритой голове – татуировку.

– Здравствуйте, – сказал он по-русски.

– Терве, – буркнул Таранов.

– О-о!… Говорите по-фински?

– Ен юмморя суомен. Антеекси.

Финн захохотал, захлопал в ладоши и произнес:

– Та не бетаа, такаваримся.

Сережка в правом ухе финна подрагивала… Они «такаварились». Финн взял дозу на пробу и уже через два часа позвонил Волку. Сказал: та-а, товар классный. Мы путем прать много…

Спустя еще час они встретились в номере гостиницы «Дружба». Тармо насыпал кокаиновую дорожку и скрутил в трубочку тысячерублевую купюру:

– Прашу, трузья.

Волк пощекотал ноздри, Иван отказался. Чухонец, тряся сережкой, поблескивая бритой головой с татуировкой, втянул дорогу, заговорил глухо, почти без акцента:

– В общем, так, друзья. Возьмем все. Хоть тонну. Вы доставляйте товар в Випури…

– Куда? – спросил Волк.

– В Выборг, – перевел Иван.

– В Выборг, в Выборг, – подтвердил финн. – Вы доставляете, я забираю. Без тураков, да?

– Без дураков, – кивнул Волк. Он торжествовал: процесс пошел. В течение часа обговаривали с финном условия. Потом на его «вольво» катались по окрестностям Выборга – выбирали место для передачи. Потом отправились пить в кабак и, конечно, сняли девок.

Вечером Таранов выбрался из гостиницы, долго и нарочито бесцельно крутился по улицам. Наконец сел в серую «Волгу» на Вокзальной площади. В салоне сидели Председатель и Лидер.

– Иван! – с чувством сказал Председатель, протягивая руку.

– Давайте обойдемся без лирики, – произнес Иван. – Короче, так: через неделю прибудет первая партия героина. Пробная. Один килограмм или чуть больше. Ее берет финн по имени Тармо. Сейчас проживает в «Дружбе»…

– Этот господин нам уже известен, Ваня, – сказал Лидер. – Давай забудем о нем на время. Давай о тебе поговорим.

Иван усмехнулся и закурил. Председатель сказал:

– Тебе идет бородка, Иван Сергеич.

– Мерси.

– Мы понимаем, Иван, что ты устал и тебе нужно отдохнуть.

– Я в централе наотдыхался на всю оставшуюся жизнь. Не надо делать вид, что мы задушевные друзья. Не надо этого. Я для вас всего лишь инструмент…

– Иван, – перебил Лидер, – поверь мне, это не так.

– Да ладно… Короче, эту операцию я доведу до финала и ухожу. Хватит, наелся. Вы обещали решить вопрос с пластической операцией и документами… договор в силе?

Несколько секунд в салоне «Волги» царила тишина, потом Председатель произнес:

– Разумеется. Мы уважаем ваше решение, ценим ваше мужество, хотя… хотя мне очень жаль. Все наши договоренности остаются в силе. Но… мне очень жаль.

– Хорошо, – сказал Таранов. – Давайте о деле: что будем делать с финном и этим килограммом дряни?

– А что с ним делать? – пожал плечами Лидер. – Эту партию пусть забирает… Вот когда пойдет килограммов десять…

– Пойдет не десять. Пойдет сто! – перебил Иван.

– Отлично! – сказал Председатель. – Вот тогда мы вступим в игру. А пока наша задача – отслеживать контакты, изучать каналы. Я более чем убежден, что тут могут засветиться и таможенники, и пограничники… Может, поужинаем вместе, Иван Сергеич? Поговорим спокойно?

– Спасибо, в другой раз.

– Ну как знаешь… Теперь, когда ты на свободе, у меня глыба с души свалилась. Теперь рядом с тобой постоянно будут находиться наши люди. Мы все время будем держать тебя в поле зрения.

– А вот этого не надо, – сказал Иван. – Это опасно. Мне проще работать автономно.

– Хорошо. Раз ты так считаешь… будешь работать автономно.

Таранов ничего не ответил, вышел из машины и побрел в сторону гостиницы.

Вслед ему смотрели Председатель и Лидер.

– Боюсь, что у нас могут возникнуть проблемы с Африканцем, – сказал Лидер. – Он озлоблен и, следственно, не надежен.

– Что предлагаешь?

– Пока – ничего. Пусть работает. Но после завершения «Каравана» вопрос с ним придется решать.

– Ох и напортачили мы с тобой, Игорь, – сказал Председатель.

Лидер не ответил.

Таранов и Волк готовили передачу. Дел было полно. Они снова смотались в Таджикистан, потом в Москву и в Питер. Они сняли две квартиры в Питере, коттедж под Выборгом и складское помещение в самом Выборге. Они встретили трех боевиков, присланных для поддержки. Потом приехал еще и Танцор. Его прислал Козырь с инспекцией.

Первым делом Танцор уединился с Волком и стал расспрашивать его о Таранове.

– Брось мутить, Танцор, – сказал Волк. – Я Пивовару доверяю.

– Да? Ну гляди, тебе видней… а где он сам-то?

– По делам уехал.

А Таранов в это время информировал Лидера о ходе операции «Караван». Все в принципе было готово. Осталось дождаться прибытия курьеров…

И курьеры прибыли. Это была русская семейная пара лет пятидесяти. Вместе с ними прибыл контролер-таджик. Волк, Таранов и пара боевиков встретили курьеров на Московском вокзале, отвезли на квартиру. На другой день курьеров переправили в Выборг. Там Волк принял товар, расплатился – курьеры убыли. За длинный и опасный вояж из Таджикистана к финской границе им заплатили триста долларов. Смешные деньги, но для таджикского безработного – счастье. Таранов не испытывал к ним никакой ненависти – он понимал, что эти тихие, испуганные люди сами являются жертвами наркомафии, что весь навар осядет в карманах Сухроба Курбонова.

Еще через два дня героин перекочевал к финну. Передача состоялась на лесной дороге неподалеку от Выборга. Финн приехал на микроавтобусе «каравелла» в сопровождении пары мотоциклистов. С собой привезли удочки, спиннинги, лодку – ни дать ни взять, – на рыбалку ребятишки прикатили. Но у рыбаков были глаза убийц.

Операция прошла гладко, «без тураков», как сказал финн. Таранову было противно, но он признавал правоту Председателя: стоит пропустить килограмм отравы с тем, чтобы накрыть потом сто.

Удачную операцию решили отметить – закатились в «Норд-Вест». Иван сидел за столиком спиной к входу. Как правило, он садился так, чтобы видеть зал, но в этот раз получилось, что пришлось сесть спиной… Выпили по первой и по второй, и вдруг Таранов ощутил чей-то взгляд. Иван, провожая глазами красивую женщину, мотивированно обернулся… и увидел Графа.

Беглец, живущий на нелегальном положении, всегда испытывает, мягко говоря, «дискомфорт» – в любой момент он может быть опознан. И неизвестно, к чему это приведет.

Граф незаметно, одними глазами, указал на выход из зала. Таранов показал: понял.

– Схожу побрызгать, – сказал он и поднялся. Поднялся из-за своего столика и Граф. В туалете Иван закурил возле открытого окна… спустя несколько секунд вошел Граф – как всегда элегантный, в хорошем костюме.

Он долго смотрел на Ивана, потом сказал негромко:

– Здравствуйте, Иван Сергеич.

– Здравствуйте, Василий Тимофеевич.

Они обменялись рукопожатиями, и Граф сказал:

– Слышал про ваш побег. Поздравляю.

– Спасибо.

– Помощь нужна?

– Нет, у меня все в порядке.

– Ай-яй-яй… Так уж и все?

– Почти. Насколько это возможно в моем положении.

– Понятно… с Козырем сотрудничаете?

– В общем, да.

– Хочу вас предостеречь, Иван Сергеич: Козырь – не тот человек, с которым стоит иметь дело.

– У меня выбора нет, Василий Тимофеич.

– А говорили: все в порядке. И помощь вам не нужна.

– Помощь мне действительно сейчас не нужна.

– Ладно… Но мой телефон запомните. Вдруг пригодится?

– Спасибо.

На том они и расстались – два разных, но чем-то очень похожих друг на друга человека.

Глава 7 «КАРАВАН» ТРОНУЛСЯ В ПУТЬ

– Что-то ты кислый, Ваня, – сказал Волк. Они снова летели в Таджикистан.

– Устал маленько, – ответил Иван.

– Вот погоди – закинем чухонцу нашу «стошку» – отдохнем. У нас будет законное право на отдых. Рванем на Канары. С пачками денег… эх, житуха только начинается. – Волк мечтательно прикрыл глаза.

– Слушай, Волк, – позвал Иван.

– А?

– Что-то Танцор вокруг меня…

– … танцует? Так на то он и Танцор, – Волк засмеялся. – Теперь не будет. Он все тянул на тебя, что ты, мол, ментовский мальчик. Но теперь, после реальной переправы партии товара, козырей-то у него нет.

И вот тут Волк был не прав: Танцор продолжал разработку Таранова. Ни одного факта у него не было, но была интуиция. Интуиции Танцор доверял. Он сумел законтачить со следователем прокуратуры, который вел дело об убийстве Колобка, и выяснил несколько интересных фактов. Во-первых, ликвидацию Колобка Таранов провел из «засвеченного» ствола. Во-вторых, не сбросил ствол сразу и, наконец, в-третьих, настолько слабо представлял себе географию Владимира, что элементарно заблудился… несерьезно как-то, непрофессионально.

Прокурорский следак считал, что причина этих ошибок – срочность заказа. Видимо, сказал следак, этот Таранов получил срочный (очень срочный!) заказ и просто не имел времени на подготовку… вот и напорол.

В принципе, такая версия имела право на существование… но с очень большой натяжкой. Следака она вполне устраивала, а вот Танцора – нет. Тем более, в отличие от следака, Танцор знал о существовании неких «людей из Петербурга», которые проявляли интерес к Волку. В свете этого все «ошибки» Пивовара выглядели уже не так невинно.

О своих соображениях Танцор никому ничего не сообщил. Знал, что Козырь скептически относится к его сомнениям. Тем более, что подкрепить их действительно нечем.

У одного технаря-электронщика Танцор заказал «дубликат» мобильного телефона Таранова и, таким образом, получил возможность слушать его разговоры. Но и здесь Танцора ожидало разочарование: Пивовар общался только с Волком, да и то редко.

Тогда Танцор решился на крайний шаг: он решил поставить за Тарановым ноги. Это было рискованно, и все же Танцор нашел в Санкт-Петербурге одно маленькое сыскное бюро, где работали несколько ветеранов наружки, растолковал им деликатность задачи и выплатил солидный аванс. Как только Таранов вернется из Куляба, он тут же попадет под плотную профессиональную опеку.

На этот раз в Кулябе все вопросы решили быстро. В принципе они могли в тот же день возвращаться обратно. Но Сухроб предложил на день задержаться. Сказал, что завтра будет «интересное мероприятие».

– А что за мероприятие? – спросил Волк.

– Пикничок на природе, – усмехнулся Сухроб. Утром выехали на пикничок. Несколько джипов бодренько катили в горы. Каменистая дорога бежала вверхвверх среди зеленых лугов и фисташкового редколесья. Спустя час приехали на большую поляну, где обслуга уже накрывала стол. Через поляну протекал ручей, звенел хрустально… Синели вздымающиеся хребты. Охрана расположилась по периметру, а хозяева и гости сели к столу. Минут тридцать неторопливо беседовали под выпивку и закуску. Сухроб жаловался на «зверства» пограничников. Волк и Пивовар понимающе кивали.

– Впрочем, – сказал Сухроб, – как бы они ни выпендривались, хозяева здесь – мы. Навсегда! Пока стоят эти горы и цветет мак… Ваше здоровье, друзья!

Сухроб сделал глоток «Мартини» и посмотрел на золотой «Роллекс» на запястье… В это время на дороге показался пыльный «уазик». Сухроб улыбнулся. А Ниез сказал:

– Едут.

– Кто? – спросил Волк.

– Сейчас все сам увидишь, Роман.

«УАЗ» подъехал и встал рядом с гелентвагенами. Распахнулись дверцы, и на траву соскочили два таджика в милицейской форме.

– Менты, – удивился Волк. – Чего им надо?

– Они мне подарок привезли, – весело сказал Сухроб. Менты открыли заднюю дверь и выволокли оттуда большой мешок. Швырнули на землю. Из мешка донесся стон, и Иван сразу понял, что внутри находится человек. Один из таджиков быстро заговорил что-то потаджикски. Сухроб – тоже по-таджикски – ответил. Мент развязал мешок, стал бить по нему ногами и что-то приговаривать. Из мешка выполз окровавленный человек со связанными руками. Он был сильно избит и, видно, не очень понимал, где он.

Сухроб поднялся с бокалом в руке. Сделал несколько шагов к человеку из мешка.

– Ну, здравствуй, Махмадали, – произнес Курбонов. Пленный заморгал глазами. Ему было лет двадцать, не больше. Он был в рваных джинсах, серой рубашке, босиком.

– Что же ты молчишь, Махмадали? – спросил Курбонов. – Неужели тебе нечего мне сказать?

Пленный молчал.

– Странно, Махмадали, – очень странно. С русским ты общий язык, говорят, нашел. А со мной не хочешь говорить. – Сухроб вдруг стремительно подскочил к пленнику и ударил его ногой в живот. Пленный скорчился. Он лежал избитый на изумрудной траве и смотрел на Курбонова снизу вверх. В его глазах светилась ненависть.

– Ты что думаешь, свинья, – сказал Курбонов, – твои русские помогут тебе? Ты, пес, на что рассчитывал? Что я не узнаю, кто им стучит? Осел! Я знаю все. Про всех. Про каждого идиота в вашем кишлаке я знаю… а ты хотел меня обмануть.

Человек на земле что-то негромко произнес по-таджикски. Сухроб замер… Ниез замер… Все таджики замерли.

– Зря ты это сказал, Махмадали, – ответил Сухроб, – зря… Ты думаешь, что, оскорбив меня, добьешься легкой смерти? Нет. Ты будешь умирать тяжело и долго. Нож мне!

Подскочил охранник. Услужливо сунул в ладонь нож.

…Палило солнце. Окровавленный, изрезанный, с отсеченными ушами и носом, Махмадали полз к реке, а усталый Сухроб сел перекурить. Пиджак и галстук он снял… на белоснежной рубашке, на брюках и даже на ботинках была кровь. Нож – армейскую финку «Смерш» – Сухроб бросил на белоснежную скатерть.

– Приказать, чтобы добили? – спросил Ниез.

– Зачем? – ответил Сухроб. – Этот сучонок еще не попросил прощения… А я заставлю его просить прощения.

Сухроб сделал глоток холодной пепси-колы, взял кровавыми пальцами сигарету… Из милицейского «уазика» слабо доносилась музыка – какая-то тягучая восточная мелодия. Ниез надел зеркальные черные очки. Высоко-высоко в небе широкими кругами парили два орла. Сухроб швырнул на траву недокуренную сигарету и взял финку.

– Поднимите эту падаль, – скомандовал он. Двое охранников подбежали к Махмадали. Брезгливо, стараясь не испачкаться, подхватили его под руки и подняли на ноги. Сухроб подошел и встал напротив.

– Ты упрямый и глупый кусок мяса, Махмадали. Знаешь, почему я не отрезал тебе язык? Потому, что еще не услышал твоего раскаяния… ну?

Истерзанный человек поднял голову – страшную, безносую, безухую. Несколько секунд смотрел на Сухроба… а потом плюнул ему в лицо.

Спустя полчаса джипы уехали, оставив на поляне еще живого человека. Палило солнце, но в салоне гелентвагенов было прохладно.

Из Таджикистана вернулись с подтверждением: груз – сто килограммов двести граммов героина – готов к отправке. А вот это уже огромные деньги!

Маршрут «КамАЗа» с героином таджики держали в секрете, но спустя четыре дня его надлежит встретить в Питере. А расплата будет осуществляться в Москве, и эта часть операции Волка не волновала. Однако им с Иваном предстояло получить деньги с финна, перевезти их в Москву. Волк затребовал еще пару бойцов, которые и прикатили в Питер. С собой привезли целый арсенал оружия.

Таранову грезился костер из ста килограммов (миллион доз!) героина. Черные покрышки, набитые белым порошком «777», и – дымное пламя солярки.

А еще перед глазами стояло лицо молодого таджика Махмадали.

Таранов встретился с Председателем и Лидером. У него было полно хлопот в связи с прибытием груза, и он выбрался всего на час.

Проверялся наспех, поэтому и не заметил хвоста. На частнике доехал до Конюшенной, покрутился, зашел в «ДЛТ», а после этого тормознул на улице «шестерку» Лидера. Задние стекла были темными, тонированными. Там сидел Председатель. Иван сел рядом, и Лидер сразу тронул машину… Следом за ними с интервалом в три автомобиля двинулась машина наружки. Еще дальше – вторая.

– Ну как дела, Иван Сергеич? – спросил Председатель.

– Груз встречаем сегодня, – сказал Таранов. – Послезавтра передаем чухонцу… ну-с, господа, что будем делать? У меня, собственно, уже разработаны два варианта. Первый сводится к уничтожению «КамАЗа»…

– Подожди, Иван Сергеич, – поднял ладонь Председатель. – Есть некоторые нюансы.

– Какие? – насторожился Иван.

– Видишь ли, в чем дело. Цель операции «Караван» – не только уничтожение партии героина… Это – безусловно! – важная и благородная задача. Но не единственная и даже не главная. Ты лучше всех нас знаешь, какой ценой мы заплатили за операцию, ты на своей шкуре это почувствовал. Но ты не знаешь, какая работа проводилась помимо этого. А работа, поверь мне, проведена колоссальная. Полтора десятка человек работали по «Каравану» восемь месяцев. Многие даже не догадываются об окончательных целях… в том числе и ты, Иван Сергеич. – Председатель произнес свою речь и посмотрел через зеркало на Лидера. Лидер кивнул.

– Так в чем дело? – спросил Таранов. Он уже чувствовал, что происходит нечто странное.

– Дело в том, Иван Сергеич, что мы хотели получить компромат на тех людей, которые разруливают наркобизнес на самом верху. Козырь-то ведь не случайно нашел выход на финна – ему помогали… да и финн не сам по себе – он часть системы. Ты думаешь, легко перетащить через границу сто килограммов героина? А финн запросто на это идет. На самом верху – в кабинетах – есть люди, которые контролируют этот процесс. Вот именно до них мы и хотим дотянуться, получить неопровержимые доказательства… но пока не смогли этого сделать. Понимаешь?

– Понимаю… но что из этого следует? – спросил Иван. Председатель и Лидер переглянулись. Ответил Ивану Лидер:

– Операция «Караван» еще не завершена… груз придется пропустить.

Таранову показалось, что он ослышался. Таранову так показалось в первый момент, но уже через секунду голос Лидера повторил:

– Груз придется пропустить. Мы подготовили финал: теперь уже точно нам удастся зафиксировать переговоры нескольких высокопоставленных чиновников по поводу прохождения груза… Видеокассеты будут переданы президенту, в Генеральную прокуратуру и на телевидение. Фактически мы отрубим голову дракону. Ты понимаешь всю ценность такого финала?

– А героин? – спросил Таранов. – Сто килограммов героина?

– Иван, попробуй понять правильно… их нужно пропустить.

Перед глазами Таранова встало залитое кровью изувеченное лицо молодого таджика, который принял смерть лютую. Но не сломался… Иван вспомнил сияние горных вершин, свою собственную бессильную ненависть… ухмылку Волка… Тогда, на «пикнике», он дал себе зарок, что зажжет поминальный костер по таджику – костер из центнера героина.

…А голос Лидера произнес:

– Кроме того, Иван, такой финал имеет значение и для тебя лично: мы сможем добиться помилования для тебя.

– Правда? – спросил Таранов, едва сдерживаясь.

– Конечно. Президент обладает таким правом. Наш уважаемый Председатель знает президента лично, можно даже сказать, был в некотором смысле его наставником… и не утратил своего авторитета. Так, Евгений Дмитриевич?

– Так, – кивнул Председатель. – Меня Владимир Владимирович примет. И поймет – он разведчик, профессионал, умница. Он подпишет помилование. Тогда, Иван, отпадет потребность в пластической хирургии. Ты сможешь вернуться к нормальной человеческой жизни под собственным именем. Но это возможно только в случае успешного финала операции «Караван».

Таранов поднял глаза на Председателя:

– Значит, уважаемый Председатель, я смогу вернуться к нормальной человеческой жизни?

– Ну конечно, Иван Сергеич… какие проблемы?

…Какие, действительно, проблемы? Какие, к черту, проблемы? Всего одна бумага, подписанная президентом, – и все, нет никаких проблем! Ты станешь чист. Как новорожденный. Забудешь, как убивал, как топтал дорожку в тюрьму и тосковал, лежа на шконке ШИЗО… Он перечеркнет твою боль и боль любимой женщины, которая вот уже полгода ничего о тебе не знает. Соглашайся, Африканец! Соглашайся, Пивовар! Ведь это так легко…

– А миллион доз героина? – спросил Иван.

– Ну, во-первых, он уйдет из России…

– Чтобы убивать в Скандинавии?

– Иван! Иван Сергеич! Вы же офицер – посмотрите на вещи с точки зрения стратегической: чтобы добиться серьезного успеха, приходится жертвовать частностями.

…Действительно, приходится жертвовать. Частностями. Например, позволить обрушиться на молодых финнов, норвежцев, шведов, датчан миллиону героиновых выстрелов… Всего-то и делов. Частность. Миллион выстрелов. Снайперски точных…

Таранов принял решение. Он закурил и спросил у Председателя:

– Вы гарантируете, что указ о помиловании будет подписан?

– Да, – твердо произнес Председатель. – Если мы достойно произведем финал операции.

– Финал операции мы произведем достойно, – ответил Таранов.

Иван вышел из «шестерки» Лидера на «Горьковской». Выкурил сигарету. Мимо него шли потоком люди, подставляли лица майскому солнцу и ветру. Они ничего не знали об операции «Караван», о белых мешочках с маркировкой «три семерки», о «КамАЗе», который уже подъезжает к Санкт-Петербургу… они ничего об этом не знали и, вероятно, не хотели знать.

А он, Иван Таранов, знал. И это знание лежало на нем тяжелейшим грузом. Иван выкурил сигарету, вошел в павильон метро и купил таксофонную карту. Потом зашел в кабину таксофона и набрал номер Светланы. В соседнюю кабину нырнул невзрачный пожилой человек.

Из трубки текли гудки. Тяжелые, как удары набата… Один, другой… пятый. Ее может не быть дома… Шестой… Элементарно может не быть дома… Седьмой, восьмой… А трубки у нее нет.

– Алло, – произнес голос Светланы. Сердце у Таранова оборвалось, ухнуло в пустоту… – Алло, я вас не слышу.

– Это я, – сказал он глухо. В трубке было тихо, очень тихо. Он кашлянул и повторил: – Это я… здравствуй.

– Здравствуй, Ванька, – сказала она.

– Я вернулся.

– Я знала. Ты приснился мне сегодня. Я знала, что ты вернулся.

– Ты… долго не брала трубку.

– Я была на балконе, кормила твоих воробьев.

Он вышел на улицу, присел на ступеньки, выкурил две сигареты подряд. Сквозь стекло, из павильона метро, за ним внимательно наблюдал дедок, что «звонил» из соседнего таксофона.

Таранов поднялся, подошел к урне и выбросил в нее карту, на которой было еще двадцать восемь минут неиспользованного разговора… пошел прочь. Когда он удалился метров на тридцать, дедок выскользнул из павильона и заспешил к урне. Он был профессионал.

За три часа до приема груза Танцор провел инструктаж по безопасности и объявил режим радиомолчания, то есть попросту распорядился выключить все телефоны. Для экстренной связи с Владимиром и Москвой выделили пять минут в конце каждого часа.

Волк был страшно недоволен тем, что операцию фактически возглавил Танцор, но таково было решение Козыря. На двух «Нивах» выехали встречать груз.

Глава 8 «КАРАВАН» ПРИБЫЛ

В 19.00 на Московской трассе встретили «КамАЗ» с грузом. Машину сопровождали трое боевиков на «БМВ» с московскими номерами. Согласно документам, «КамАЗ» перевозил стекло с борского стекольного завода в город Выборг. Документы были безупречными.

Таранов сел в кабину водителя, который города не знал. «БМВ» с сопровождением от таджиков – все русские, судя по выправке – офицеры, и две «нивы» с боевиками Козыря – ехали сзади.

Без приключений миновали Петербург и добрались до Выборга. Здесь «КамАЗ» загнали в складское помещение. Для того оно и снималось.

Два сопровождающих, с акаэмами в руках, с радиостанциями, устроились у ворот, держались настороженно. Речь шла об очень большой партии груза. Ожидать можно было любых сюрпризов. Третий, тоже с оружием и радиостанцией, остался снаружи.

С «КамАЗа» сняли тент и кран-балкой разгрузили несколько ящиков со стеклом. Зашипела газовая горелка, вскрывая полости в днище кузова… На свет один за другим стали появляться длинные мешки из плотного зеленого брезента. Волк аккуратно взрезал их ножом, вытаскивал уже знакомые Ивану белые мешочки с маркировкой «777». На каждом синим фломастером был проставлен точный вес содержимого.

Содержимое одного из мешочков взвесили – вес оказался даже большим, нежели указали анонимные афганские производители. Собственно, об этом говорил в Кулябе Ниез: им проще насыпать на полграмма больше, чем получить «рекламацию». Тем более, что существует некоторая погрешность измерения…

Когда разгрузка закончилась и вновь зашипела газовая горелка, заваривая дыры, Танцор дождался «пятиминутки связи» и позвонил в Москву, сообщил, что груз принят.

Спустя час из Москвы позвонили старшему «таджикского» сопровождения. Он выслушал и бросил в трубку: о’кей. Потом сказал Волку: все в порядке, в Москве произвели расчет. Сразу после этого «таджики» уехали.

Волк, Танцор и Таранов выставили прочь своих бойцов и кран-балкой приподняли тяжеленный сварной металлический стеллаж. В открывшуюся дыру опустили товар, засыпали землей и снова закрыли громоздкой конструкцией. Если бы кто-то (например, те же таджики) захотел захватить товар, то это оказалось бы не просто. Для начала потребовалось бы взорвать или протаранить бульдозером стальные ворота. Затем подавить сопротивление вооруженных боевиков… А затем еще и найти товар.

Только после того, как героин был надежно спрятан под слоем земли и стеллажом, в помещение вернули охрану. У них изъяли телефоны, оставили одну радиостанцию на всех и категорически запретили открывать кому-либо двери или выходить самим.

До прибытия покупателя осталось чуть больше суток.

Поехали в арендованный коттедж. Снимая напряжение, выпили по чуть-чуть…

– Вот сдадим товар чухонцу, – сказал Волк, – загуляем как следует.

– Сначала нужно будет бабки отвезти, – ответил Танцор.

– Отвезем, Никита. Вот проблема – закинуть мешок бабок из Петербурга в Москву!… – Волк засмеялся. Иван тоже улыбнулся. А Танцор серьезно заметил:

– Для того чтобы не было проблем, предлагаю нам до окончания дела оставаться всем вместе и… сдать телефоны.

– Э-э, Танцор, – сказал Волк, – ты не оху…вай в атаке. Ты не с бычками говоришь. Ты свою трубу хоть в унитаз спусти, а мной не командуй, не надо… Мы с Пивоваром это дело вытянули на себе. С самого ноля. И доведем до конца.

Таранов усмехнулся и сказал:

– Да ладно тебе, Волк… В чем проблема-то?

Иван вытащил из кармана телефон. Снял заднюю стенку и извлек из телефона сим-карту и аккумулятор. Положил аппарат – теперь уже «мертвый», бесполезный – на скатерть. Волк покрутил головой, пробормотал: дурдом, – и положил свою «трубу» рядом. Но не выключил ее. Так же поступил Танцор, его аппарат был выключен.

– А если Козырь позвонит? – спросил Волк.

– Козырь, если и позвонит, то только в «пятиминутку». Кстати, ты телефончик-то выключи, Рома. Через включенные телефоны вполне можно осуществлять прослушку.

– Дурдом, – шепотом сказал Волк. – Это ты, Танцор, книжек начитался.

Таранов понимал, что Волк недоволен все более возрастающей ролью Танцора в героиновой теме, которую он, Волк, считал своей… Вместе с тем Таранов все рекомендации Танцора одобрял. Они были грамотны и работали на конспирацию.

И все же Танцор совершил очень серьезную ошибку, выключив свой аппарат: уже несколько часов до него пытался дозвониться сотрудник наружки, засекший контакт Таранова с Лидером. Если бы Танцор получил эту информацию сегодня же вечером, события стали бы развиваться по-другому.

Два спеца из наружки, нанятые Танцором, ничего не знали о режиме радиомолчания. Каждые пятнадцать-двадцать минут они набирали номер Танцора, но каждый раз голос оператора извещал: «Аппарат вызываемого абонента выключен или находится вне зоны действия сети».

Героина, который лежал сейчас в яме под стеллажом склада на окраине Выборга, ждали в Финляндии, Швеции, Норвегии и даже в Польше и Англии. Агент Интерпола, внедренный в среду мелких наркодилеров, сообщил, что до конца мая следует ожидать прибытия очень крупной партии афганского героина. Вероятно, через Эстонию или Финляндию. Большего агент узнать не смог. Наркотик ждали и торговцы, и полицейские. Все силы полиции были мобилизованы. Вся агентура сориентирована на добывание информации по афганскому героину. В результате проведенных мероприятий на пароме, курсирующем на линии Таллинн-Хельсинки, был задержан курьер с партией порошка весом пять с половиной килограммов. Партию справедливо признали особо крупной. Вечером 29 мая о ней сообщили все европейские телеканалы. Финские и эстонские полицейские поздравляли друг друга… В это время понастоящему крупная партия ожидала своего часа.

До передачи осталось всего семь часов. Танцор, Волк и Таранов ужинали в «Лабиринте». Во время «пятиминутки» связи до Танцора дозвонился наконец сотрудник наружки…

– Да, – сказал Танцор. И услышал: – Больше суток пытаюсь до вас дозвониться… Вы узнали меня?

– Конечно, Лев Григорьевич, – ответил Танцор. И Волк, и Таранов подумали, что звонит Еврей. Весьма неглупый сотрудник наружки понял, что заказчик хочет скрыть суть разговора. Он спросил:

– Вы можете сейчас говорить?

– Конечно. Слушаю внимательнейше.

– Ваш протеже имел вчера конспиративный контакт и совершил конспиративный звонок… Подробности нужны?

– Конечно, милый мой бухгалтер, – ответил Танцор. Он понял, что произошло то, чего он больше всего боялся: Пивовар – подстава. Иван по изменившемуся тону Танцора тоже понял, что Танцор получил какую-то важную информацию. Он пытался расслышать голос из трубки, но мешала музыка…

– Что там у Еврея? – спросил Волк. Танцор отмахнулся. А ветеран наружного наблюдения доложил о результатах работы. Все стало ясно Танцору… Все ему стало ясно, но он сумел спокойно закончить разговор, но уже было чувство, что попал в капкан.

– Ну, что там? – нетерпеливо повторил Волк, когда Танцор сложил и неторопливо убрал в карман «Эриксон». Нужно было что-то отвечать. Что-то, что могло бы прозвучать правдоподобно…Танцор с ходу сымпровизировал. Не очень удачно, но времени на обдумывание не было:

– Еврей нервничает… якобы в прошлый раз чухонец впарил несколько фальшивых купюр.

– Он охренел?

– А ты у него спроси, Рома.

– Две недели прошло! А он спохватился… Да и вообще, бред какой-то. На хер финну нужны такие замороки?

Танцор пожал плечами. Таранов видел, что Танцор лжет или, как минимум, неискренен. Иван поднялся, бросил: схожу в сортир… Как только он отошел, Танцор сказал:

– Подстава твой Пивовар, Волчок.

– Ну ты опять за свое…

– Молчи, слушай сюда. Вчера он ходил на стрелку. Проверялся, но ноги не засек.

– Какие ноги, Танцор? – вытаращил глаза Волк.

– Не перебивай, ноги за ним я поставил…

– Ты о…уел? Хочешь всех спалить?

– Не перебивай! – повысил голос Танцор. – Он встречался с мужиком на серой «шестерке», номер… Потом звонил из автомата.

И Волка вдруг прожгло – он вспомнил мужика на серой «шестерке», который отвозил их из Пулкова в гостиницу и, позже, в Выборг.

– Пожилой мужик? Полноватый? Седой? – спросил Волк.

– Да, – ответил Танцор. Секунд пять Волк молчал. Таращился на Танцора и молчал…

Иван мыл руки. Мыл руки и обдумывал, что же мог услышать по телефону Танцор… А услышал он явно нечто важное. Дверь отворилась, и на пороге появился Волк. Он был бледен и возбужден – как будто только что втянул дозу кокаина… Но уже в следующую секунду в руке Волка появился «ПМ». Значит, подумал Таранов, хорошие новости получил по телефону Танцор. Дверь снова отворилась, и в туалет вошел Танцор.

– Лицом к стене, Ваня, – скомандовал Танцор. – Быстро лицом к стене.

…Пистолет! Если бы не пистолет, можно было бы попробовать. Танцор – мастер спорта. Самбист. Но и я не пальцем деланный… Если бы не пистолет.

– Вы охренели? – спросил Иван удивленно. Но его спокойный тон никого не обманул. У Волка бешено сверкнули глаза.

– Мордой к стене, сука!

Иван пожал плечами, сплюнул на чистый кафельный пол и медленно повернулся. Спустя пару секунд в спину уткнулся ствол пистолета, а спустя еще пару секунд на затылок обрушился кулак.

Из зала Таранова выволокли под руки, как пьяного. Никто в «Лабиринте» не обратил на это особого внимания: ну набрался мужичок… с кем не бывает?

Только официантка, пересчитывая чаевые, удивилась: как мог нажраться, если… спиртного не заказывали? Не иначе – наркоман… А с виду не подумаешь.

Но один человек, сидевший у стойки бара, все-таки обратил внимание на неожиданное «опьянение» Пивовара. И крепко озадачился. Он почесал рыжую шевелюру и, не допив свое пиво, вышел.

Иван пришел в себя на бетонном полу склада. Напротив него сидели на стульях Волк и Танцор. Негромко разговаривали. Таранов, не раскрывая глаз, прислушался к разговору:

– Что теперь с ним делать? – спросил Волк.

– Ничего, – ответил Танцор. – Очухается – допросим.

– Я его убью. Я порву его на куски.

– Спешишь, Рома. Как всегда, спешишь. Убивать-то его сейчас нельзя, он нам нужен как щит, как заложник. Если он ментовская прокладка – вокруг уже ментов полно. Пока у нас этот Пивоваришка – мы в относительной безопасности. Грохнем – менты нас покрошат на винегрет… С СОБРом нам не тягаться.

– Давай тогда хоть груз отсюда вывезем, – сказал Волк.

– Опять спешишь… с минуты на минуту этот гусь придет в себя. Тогда и решать будем.

Иван пошевелил руками. Сразу понял – наручники… Эх, дурак. Надо было там, в «Лабиринте», идти буром в атаку. Шансы, хоть и ничтожные, а были. Теперь никаких нет. На помощь извне рассчитывать не приходится: сам отказался от прикрытия. Казалось, что так надежнее… А если прямо сейчас атаковать? Воспользоваться моментом внезапности? Даже в наручниках можно попробовать… Но есть еще трое боевиков с автоматами… На чем я прокололся? На чем – в бога! в душу! в рай! – я прокололся?

А может, это проверка? Обычная проверка, когда берут на понт внаглую?… Нет, не похоже. Не стали бы они рисковать, затевая захват в ресторане… совсем не похоже.

– Вставай, падла, – толкнул его ногой в бок Волк. Таранов открыл глаза, сел, прислонился спиной к колесу старого «УАЗа». Волк смотрел пристально, зло. Таранов сплюнул серую от цементной пыли слюну, спросил:

– Вы что же творите? Вы что беспредельничаете? Мозги набекрень поехали? – Иван говорил, а сам незаметно поглядывал по сторонам. Вдали, под мутной лампой, заметил двух бойцов… худо дело. – Ты, Волк, с какого ху…

Волк сильно, по-футбольному, ударил ногой. Иван попытался уйти. Но не успел – обутая в кроссовку нога впечаталась в грудь. Перехватило дыхание, перед глазами вспыхнули два темных солнца… Кажется, что-то выговаривал Волку Танцор, но Иван ничего не слышал. Он хватал ртом воздух, в голове звенело, и каждый удар пульса казался ударом отбойного молотка.

Когда он снова пришел в себя, к нему обратился Танцор:

– Слушай, Пивовар, меня внимательно. Ты же умный мужик, профессионал. И я тебя даже уважаю – сработал ты классно… Но теперь ты попал и играть в героя-партизана нет никакого смысла. Понял?

Таранов промолчал. Танцор спросил: закурить хочешь? Иван глазами показал: да. Танцор подал ему сигарету и щелкнул зажигалкой… затяжка отозвалась болью в груди, но несколько посветлело в голове.

– Что ты хочешь, Танцор? – спросил Таранов. Нужно попытаться выяснить: что они знают? И Танцор ответил:

– Другой разговор. Чтобы у тебя не было иллюзий, скажу сразу: ты ходил под наружкой и мы засекли твой контакт с полковником.

– Какой контакт? С каким полковником? Что за бред?

– Может, он и не полковник, – ответил Танцор, – не знаю. Но контакт на Конюшенной мы засекли: ты сел в серую «шестерку», госномер Р 212 ЕТ, за рулем – лысый мужик лет пятидесяти. Установить его не трудно.

«Вот оно что! Я прозевал хвост, я позорно прозевал хвост».

– Что дальше? – спросил Иван. – Я действительно останавливал частника… Номер не помню.

Волк фыркнул и сказал:

– Что ты крутишь, падла? Что ты вола крутишь? Мы же с тобой еще с аэропорта на той «шестерке» ехали.

– Мало ли в Питере «шестерок»?

– Не мало, – сказал Танцор, – не мало… но все равно твоя версия не катит: ты проверялся. Ты поменял тачку. А в эту «шестерку» сел уверенно.

– Ну и что?

– А то, что с частником сначала договариваются о цене и маршруте.

– Все это не аргументы, – возразил Иван, отлично отдавая себе отчет: аргументы! Еще и какие аргументы. Но Танцор вдруг сказал:

– Да ради бога! Пусть не аргументы… Но вот твой звонок из автомата… Зачем человеку, у которого в кармане труба, покупать карту и звонить из автомата? Кому? Для чего? А, Пивовар?

– А вот это, Танцор, не твое дело, – ответил Иван. Было ясно, что прокололся он капитально… и едва не засветил Светлану. Он берег ее ото всех – даже от Лидера. Он никогда не звонил ей домой с трубы, он всегда проверялся, когда шел к Светлане. И никогда – в этом Иван был уверен стопроцентно! – за ним не было хвоста… (Он даже не подозревал, что о существовании Светланы Лидер и Председатель знали еще до того, как познакомились с Тарановым. Ее вычислили, когда Иван воевал с бандой Сына.) Вот потому-то и не было хвостов за Тарановым… Он всегда оберегал Светлану. И вот – чуть не спалил. – А вот это, Танцор, не твое дело, куда я звонил? Тебя это не касается.

– А я ведь все равно узнаю, Ваня, – с усмешкой сказал Танцор. – Карту-то ты выбросил, а мои люди не поленились, не побрезговали – заглянули в урну и карту подняли. Уже завтра я буду знать, куда и кому ты звонил. Это в пять минут проверяется.

Иван побледнел. Он понял, что это крах. Он подставил Светлану. Теперь все козыри – у Танцора.

– Что-то ты побледнел, Пивовар, – ухмыльнулся Волк. А Танцор понял, что попал в точку: этот звонок Таранов сделал близкому для него человеку. Он боится за судьбу этого человека, и теперь его можно ломать… Он крепкий мужик, этот Пивовар, таких очень трудно ломать, но теперь… Теперь его можно гнуть через колено. Выдвигать любые условия, навязывать свою волю.

Танцор отошел от Таранова, сел на ящик, закурил и задумался. Взад-вперед ходил Волк. Сидел на бетонном полу скованный наручниками Таранов… Танцор думал не очень долго. Он встал, подошел к Ивану и сказал:

– Мы люди не кровожадные, – мы дело делаем, и лишнюю кровь нам лить ни к чему. Если ты, Пивовар, нам сейчас поможешь, мы твою бабу… ты бабе звонил? – Иван ничего не ответил, но Танцор уверенно произнес: – Бабе, бабе… так вот: мы бабу твою не тронем. Но ты должен нам помочь.

– Как? – спросил Иван.

– Хороший вопрос. Ваши – сейчас даже не уточняю, кто именно – менты или ЧК… ваши знают место и время передачи груза?

– Да, – ответил Иван, – знают.

– Суки, – сказал Волк, – козлы драные. Я убью тебя, Пивовар.

– Не пыли, Волчок, – сказал Танцор. – Какими силами будут проводить захват?

– Захвата не будет.

– Что значит не «будет»? – удивился Танцор.

– У руководства есть мнение, что необходимо пропустить груз. Чтобы отследить всю цепь, – ответил Иван. – Захвата не будет, груз уйдет к финнам.

– Ловко, – похвалил Танцор и задумался. Через минуту спросил: – А почему я должен тебе верить?

– А я тебе?

– А у тебя выбора нет, Пивовар. Но, в общем-то, ты должен мне на слово поверить: поможешь нам – никто твою бабу не тронет. На хер она нужна кому?

Иван посмотрел снизу вверх на Танцора:

– Ты тоже должен мне на слово поверить. Я свою женщину хочу спасти. Мне крутить смысла нет.

– Логично… Но береженого бог бережет. У тебя как осуществляется связь со своими? По какому графику?

– По телефону, графика нет.

– Мы сейчас под контролем? Окружены?

– Нет.

– Почему?

– Потому что это опасно. Легко засветиться. Я один дам больше информации, чем пять групп наблюдения. Вот и весь контроль.

– Тоже логично, – сказал Танцор.

Он отошел и несколько минут совещался о чем-то с Волком, потом подошел к Ивану и сел напротив:

– Слушай меня внимательно, Пивовар. Может, ты и прав: не будет захвата. Но нам спокойней подстраховаться. Сейчас ты позвонишь своим и скажешь, что передача груза переносится на сутки. И в другое место. Понял?

– Понял, – ответил Иван. Он ощущал себя тварью. Он шел на сделку с людьми, которых искренне ненавидел… но другого выхода не было.

Сорок минут они обсуждали текст, который Иван сообщит Лидеру. Танцор искал подвох, кодированный сигнал опасности. Он заставил Таранова написать несколько вариантов сообщения. Тщательно изучал их, предлагал заменить порядок слов и иногда – сами слова… Он был неплохим опером, но не более того. Таранов мог запросто переиграть его и подать сигнал опасности Лидеру. Для этого ему достаточно было слегка запнуться в первой фразе… он этого не сделал. Он спасал Светлану.

Как только Таранов передал сообщение Лидеру, у него сразу же отобрали телефон. Танцор сказал:

– Прозвучало убедительно. Молодец. Что скажешь, Волк?

Волк процедил:

– Скажу, что с гнидой нужно рассчитаться… сполна. И с бабой… с бабой его тоже.

– Согласен, Рома. Сделаем… но потом. А сейчас уходим. Уходим от греха. Не верю я мусорам.

Загудел тельфер, поднимая стеллаж, замелькали лопаты. Из ямы извлекли мешки с отравой. Довольно скоро боевики погрузили их в две «Нивы». Таранов сидел на полу, чувствуя бесконечную усталость. Когда загрузились, к нему подошел Танцор:

– Вот так, майор… Сейчас мы уедем, но вернемся. Ты жди. А чтобы тебе не скучно было, с тобой останется Губан. Он маленько придурок, но малый неплохой, душевный. В отрочестве кореша своего забил насмерть. А уж ментов любит – одному голову отрезал…

– Не пугай, Танцор.

– Да я не пугаю… Я так, беседую.

– Ты обещал, – сказал Таранов. – Ты обещал не трогать женщину, Танцор.

– Раз обещал – не трону. Губану отдам, – сказал Танцор и рассмеялся. И Волк рассмеялся – вспомнил Мэрилин.

Ивана подвесили на крюк кран-балки за наручники так, чтобы ноги едва доставали до пола. Танцор о чем-то пошептался с Губаном… Губан, глядя на Ивана, скалился.

Распахнулись ворота, и Иван увидел ночное небо – в звездах крупных и чистых. Возможно, он видит их в последний раз.

Две «Нивы» с центнером героина, Волком, Танцором и боевиками уехали… ворота закрылись.

Губан лениво ударил в живот и сказал:

– Мент, значит? Тьфу, сучара… замочить бы тебя. Так нельзя. Приказал Танцор только размять. Ну погоди, блядь, – разомну. А потом, мент, опустим тебя. Сначала тебя, а потом и твою бабу.

Губан ушел в подсобку. Сквозь незакрытую дверь Ивану было видно, как урод забивает косячок и открывает бутылку пива о край стола.

Таранов лихорадочно думал. Его учили биться до конца. До того момента, пока остается хотя бы один шанс… Шансов было ноль. Он висел на крюке, вытянувшись в струну, ноги едва касались пола. Врезались в кожу наручники. Болела грудь, болела голова. Даже если бы он сумел вырубить этого урода Губана, слезть с крюка нет никакой возможности. Только в кино герой умудряется вылезти из любой ситуации, но кино сильно отличается от жизни…

Иван с тоской посмотрел в сторону подсобки – Губан с видимым удовольствием тянул косячок, жмурился. На столе стояла бутылка пива… плыл запашок анаши.

Иван не боялся боли – любую боль можно вынести. Он не боялся смерти – его профессия автоматически предусматривала такой вариант. Все мы, в конце концов, когда-нибудь умрем. Главное – встретить смерть достойно. Больше всего в жизни он боялся предательства… и вот невольно сам стал предателем. В опасности Светлана, самый близкий для него человек.

Таранову хотелось завыть, но он молчал. Он стиснул зубы и молчал. Не хотелось показывать свою слабость перед Губаном. Иван еще раз бросил взгляд в сторону подсобки… и вдруг увидел тень, мелькнувшую в коридоре. Коридор вел к запасному выходу. Там было темновато, но все же Иван разглядел человеческую фигуру. Потом вторую. Ему показалось даже, что человек поднес палец к губам.

Губан добил косячок, сделал глоток пива и встал… Сейчас будем разминать Пивовара. Жалко, что нельзя порезвиться с этой ментовской сукой по-настоящему, – Танцор сказал: «ты, Губанчик, смотри не перестарайся. Пивовар нам пока живой нужен».

Иван видел, как Губан поднялся из-за стола… отхлебнул из горлышка бутылки… сделал шаг к выходу. Его тень упала на порог. Таранов кашлянул. Человек, притаившийся у двери подсобки, занес руку над головой.

Губан вышел из подсобки. На голову ему обрушилась рука с пистолетом. Поворачиваясь, Губан удивленно посмотрел на нападавшего и… рухнул на пол. Человек быстро перешагнул через тело, в полуприседе, напряженно влетел в подсобку, поводил стволом. Тихо произнес: «Никого».

От стенки отделился второй, вошел в полосу света. Таранов узнал Графа.

Загудел двигатель кран-балки, крюк поехал вниз. Таранов обессиленно опустился на бетон. Граф скомандовал:

– Наручники, Рыжий.

Рыжий сунул за пояс «парабеллум» и снял с Ивана браслеты. Таранову показалось, что Рыжего он где-то видел… но в голове все поплыло, соображал он худо. Кажется, на несколько секунд он потерял сознание.

Его усадили на стул, сунули в рот флягу. Иван механически поднес ее ко рту, ощутил вкус коньяка.

– Вы в порядке, Иван Сергеевич? – спросил Граф.

– Почти что, – сказал Иван. Рыжий надел на Губана браслеты, натянул ему на глаза вязаную шапочку и подтащил волоком к крюку тельфера. Снова загудел двигатель, поползли, наматываясь на барабан, тросы, – Губан занял место Таранова.

– Надобно уходить, Иван Сергеевич, – сказал Граф. – А ну как ваши «друзья» вернутся? Вы можете идти?

– Который час? – спросил Таранов. – У меня часы забрали.

– Без четверти три. Надо уходить.

– Как вы меня нашли?

– Рыжий видел, как вас забирали в «Лабиринте». Сразу понял: что-то не так. Позвонил мне, я, как на грех, был в Петербурге. Но он, слава богу, догадался посмотреть, куда вас отвезли.

Теперь Таранов сообразил, что видел Рыжего в «Норд-Весте», когда столкнулся с Графом. Иван протянул парню руку:

– Спасибо. Меня зовут Иван. Можно – Пивовар.

– Не за что… Рыжий. Можно – Павел.

– Спасибо, Павел.

– Уходить надо, Иван Сергеевич, – напомнил Граф. – Мы сейчас отвезем вас в надежное место, пригласим доктора.

Это было очень заманчивое предложение… но оно не решало ни одной проблемы, кроме личной безопасности. А личная безопасность сейчас волновала Ивана меньше всего.

– Спасибо, – сказал Таранов, – но… не могу. Есть дела неоконченные… Спасибо, не могу.

Граф посмотрел на него задумчиво. Серьезно. Покачал породистой головой.

– Это настолько важные дела, Иван, чтобы рисковать жизнью?

Замычал, задергался на крюке Губан. Все посмотрели на него. Рыжий бросил взгляд на Графа, Граф кивнул. Рыжий быстро подошел к Губану, ударил. Губан обмяк.

– Да, – сказал Таранов, – это настолько важные дела, что их необходимо закончить.

– Что ж, вам решать, Иван Сергеевич… чем я еще могу помочь?

Несколько секунд Иван колебался… Он посмотрел на Графа и… отбросил сомнения.

– У вас, Василий Тимофеевич, есть телефон? – спросил он.

– Конечно, – Граф протянул трубку. Иван набрал три цифры номера… снова посмотрел на Графа… на Рыжего, который, как зверь, напряженно прислушивался к тишине за воротами… Иван набрал еще две цифры номера… Граф тактично отошел в сторону. Таранов принял решение и набрал две последние цифры. Была глухая ночь, но Светлана сняла трубку почти сразу. Как будто не спала.

– Алло, – сказала она своим глубоким голосом. – Алло… Ванька?

Мучительно сдавило сердце. Таранов облизнул сухие губы, ответил:

– Это я… ты спала?

– Я ждала твоего звонка, Иванушка-дурачок… где ты? Где ты, Ванька? Мне очень плохо без тебя. Я места себе не нахожу.

– Я… скоро буду. Может быть, уже сегодня. Слушай меня внимательно, Света: сейчас же позвони Вальке…

– Кому? – спросила она.

– Айболиту позвони. Вальке Лаврову. И скажи, что тебе нужно спрятаться…

– Я не понимаю, Ваня.

Он вздохнул, посмотрел на повисшего Губана… Что же я объясню тебе, девочка? Как я тебе объясню? Где мне взять такие слова, чтобы ты меня поняла? До дна поняла, до самого дна…

– Слушай меня, Светлана. Ты ничего не бойся – непосредственной опасности сейчас нет. Но тебе лучше на время спрятаться. Позвони Айболиту, и он за тобой приедет.

– Ванька, я все равно ничего не понимаю! Объясни, что случилось?

Трубка передавала даже ее дыхание.

– Светлана, не задавай мне сейчас никаких вопросов. Просто позвони Айболиту и скажи, что тебе необходимо спрятаться на время. А я скоро буду.

– Я не хочу прятаться, Иван. Я дождусь тебя.

– Светлана! Нужно сделать, как я сказал. Все, споры окончены. Я люблю тебя, Светка-конфетка. Я скоро вернусь.

Таранов выключил аппарат… Он не был уверен, что скоро вернется. Он вообще не был уверен, что вернется. Но теперь, когда ему удалось обезопасить Светлану, стало легче. Он встал. Подошел к Графу – каждый шаг отдавался болью – и протянул телефон.

– Если нужно, Иван Сергеевич, то оставьте себе.

– Не нужно, Василий Тимофеевич. Спасибо.

– Пустое, – сказал Граф. – Чем я еще могу помочь?

– Если можно – оставьте мне коньяк, – почти весело произнес Иван. Граф улыбнулся одними губами, но глаза остались грустными. Он хорошо умел понимать несказанное…

Граф и Рыжий ушли, а Таранов остался. Он посмотрел на часы, снятые с руки Губана, – три. Он сделал глоток коньяку и выкурил сигарету. Время еще было, но оставалось его совсем немного. Иван тяжело поднялся, и одновременно застонал Губан, подвешенный на тельфере… Таранов смотрел на него долго и равнодушно. Для него Губан был уже мертв.

Иван прошел в подсобку. На пыльном столе стояла недопитая бутылка пива и лежал «УЗИ»[17]. В углу, прислоненный к стенке, стоял «ПК»[18]. Иван выбрал пулемет – родной все-таки. Из него расстрелял тысячи патронов, и до сих пор звучат в ушах слова инструктора Кузьминова: «…ориентир – мост, восемь, целик влево – два. В кустарнике – пехота. С рассеиванием от моста, в глубину – сто, длинными – огонь!» И – упругая дрожь пулемета.

Иван взял пулемет и коробку с лентой на сто патронов. Под столом стояла еще одна – на двести пятьдесят, но ему предстояло пройти по лесу не меньше километра, и тащить тяжеленный, почти десятикилограммовый магазин было и тяжело, и глупо, – если тебе не хватит сотни патронов, то и двухсот пятидесяти может не хватить… Таранов поставил пулемет на стол, большим пальцем правой руки нажал на защелку, а левой поднял крышку и заправил конец ленты в приемник. Головки пуль были окрашены в зеленый цвет – трассеры. Захлопнул крышку и поставил предохранитель в положение «огонь»… со сто-патронной лентой можно воевать всерьез! А для подстраховки прихватил и «УЗИ».

Он бросил пулемет в кабину «УАЗа», сделал еще один глоток коньяку и подошел к Губану. Губан тихонько поскуливал, на джинсах расплывалось темное пятно. Он был жалок… но вспыхнули вдруг, всплыли в сознании его слова: сначала опустим тебя, а потом и твою бабу… Иван опустил Губана на пол, высвободил скованные браслетами руки из «объятий» гака и сдернул с головы шапочку. Губан сощурился, заморгал глазами и… завыл:

– Пивовар! Пивоварчик… не убивай. Не убивай меня, родненький. Я что хочешь для тебя сделаю… не убьешь, да? Ведь не убьешь?

Таранов смотрел сверху вниз. Тяжело. Дальше… и Губан понял. Он быстро, удивительно быстро для человека со скованными руками, побежал на четвереньках прочь от Таранова. Он визжал.

Таранов двинулся следом. Он догнал Губана в углу… и визг прекратился.

Изношенный движок дряхлого «уазика» завелся только с третьей попытки. Таранов опасался уже, что вот-вот сядет аккумулятор, и тогда он останется безлошадным. Тогда придется угонять машину, потому что десятикилометровый бросок по ночному лесу с тяжелым пулеметом на плече ему не осилить… Но движок «УАЗа» чихнул раз-другой и затарахтел, стуча разбитыми клапанами, выплевывая клубы сизого дыма. Иван распахнул ворота.

Шел дождь, «дворники» размазывали грязь, правая фара не горела. Таранов почти ничего не видел, вел машину «вслепую». Он не боялся опоздать, он боялся пропустить нужный поворот. «УАЗ» рычал двигателем, расплескивал грязь из разбитой колеи грунтовки, тусклый свет единственной фары выхватывал из предрассветной мути скалы, корявые березки на них, мох и папоротники. Машину бросало на выбоинах, пулемет подпрыгивал.

На поворот Иван вышел точно. До места передачи отсюда было километра два, но он не стал рисковать – слишком уж шумная у него машина… Он заглушил движок – часы показывали без десяти четыре. Все нормально, майор. Все просто отлично. Ты все успеваешь.

Иван выключил фару. Сунул в карман флягу и подхватил пулемет… Два километра – ничто. Два километра – ерунда. Даже бойскауту по силам. Вперед, майор. Иван закинул пулемет на плечо, на грудь повесил «УЗИ» и – пошел.

Рассвет был мутненький. Серый. Тек между деревьев туманец. Иван лег под елкой, лапы нависали сверху – мокрые, мохнатые. Таранов отщелкнул застежку на левой «ноге» пулемета и раскрыл сошки. «Ноги» надежно уперлись в землю. Иван аккуратно отвел назад затворную раму. Распадок был как на ладони, расстояние до камня, возле которого встречались с чухонцем в прошлый раз, – метров сто. При таком раскладе Иван мог выкосить площадь начисто… если, конечно, хитрый Танцор не переменит точку встречи в самый последний момент. Но это крайне маловероятно – Танцор считает, что прогнал грамотную «дезу» про запасную точку и теперь туда не сунется. А придумывать третий вариант на ходу – поздно.

Иван передвинул хомутик прицела в положение «П», маховичком подвел риску целика под прорезь гривки.

Теперь оставалось только ждать.

На иглах мохнатой елки висели маленькие прозрачные капли. Под елкой лежал на мху одетый по-штатски – в кожаном пиджаке и джинсах – человек. А перед ним стоял армейский пулемет. На раструбе пламегасителя конденсировалась влага… Она испарится после первой же короткой очереди.

Еле слышно шумел лес под дождем, с веток срывались капли. Таранову хотелось курить. Но это было исключено. Да и сигарет у него не было. Он лежал и ждал.

В 4.57 послышался звук двигателей, а спустя еще минуту-полторы из-за скалы в лощинку выкатились две «Нивы». Вот и началось, подумал Таранов.

Погасли фары, «Нивы» встали бок о бок, из них выбрались Волк, Танцор и двое боевиков. Боевики с автоматами в руках сразу же разошлись по обе стороны поляны. Волк вытащил из салона помповый «мосберг» и радиостанцию. «Мосберг» он прислонил к борту машины, закурил и поставил ногу на передний бампер. Держались Волк и Танцор несколько напряженно – это ощущалось даже на расстоянии.

Все поглядывали по сторонам. Было уже совсем светло, часы показывали 5.03… Финна не было. В 5.05 Волк взял в руки радиостанцию. Одновременно раздался рокот мотора, и в лощину выкатился мотоцикл – мощная тяжелая «хонда». Мотоцикл заложил широкий круг, встал рядом с «Нивами». Мотоциклист, видимо, что-то спросил у Волка… Волк кивнул на радиостанцию и ответил. Мотоциклист тоже кивнул и отъехал в сторону, ближе к Ивану. Развернулся, встал спиной к Таранову.

Таранов лежал неподвижно, приклад пулемета холодил щеку. Спустя минуту из леса выехал микроавтобус «фольксваген-каравелла». Распахнулась правая дверь, и на мох выпрыгнул финн… Значит, в «каравелле» есть еще и водитель. Это нужно иметь в виду.

Финн улыбался Волку и кивал бритой головой с цветной татуировкой.

Когда сумка с деньгами легла в салон «Нивы», а мешки с героином – в «каравеллу», Волк и чухонец обменялись рукопожатиями. Из-за леса выглянуло солнце, заблестели лужи, засверкала мокрая скала. Все участники операции заметно расслабились. Волк закурил сигарету. Два придурка с автоматами закинули их за спины и подошли ближе к машинам – бойцы, ети их в душу. Сами в одну кучу сбиваются – под очередь лезут… Таранов прильнул к прикладу. Пожалуй, пора…

Иван выдохнул и нажал на спуск. Пулемет ожил. На раструбе билось пламя, летела белая пунктирная строчка трассеров, с левой стороны выползала расстрелянная лента с дымящимися гильзами. Сразу, как подкошенный, упал крайний боец слева. Упал Танцор, на него – финн. Метнулся в сторону Волк. Таранов аккуратно повел стволом – Волк рухнул с простреленными ногами… И только стоящий боец справа успел спрятаться за валуном. Он выставил ствол автомата и дал слепую очередь – вверх, в сторону. Иван на секунду перенес огонь на валун. Пули хлестнули по граниту – ствол спрятался… так-то оно лучше: сиди и не дергайся.

Иван перенес огонь на «каравеллу». Кинжальный пулеметный огонь – страшен. Он выкашивает, выстригает все живое. Пули калибром 7,62 рвутся из ствола со скоростью восемьсот двадцать пять метров в секунду. От них не спасают ни бронежилеты, ни каски. Пуля шьет насквозь любой броник, навылет бьет каску вместе с головой. Кто видел содержимое простреленной каски, тот понимает… Даже на расстоянии три с лишним километра пуля ПК несет смерть.

Таранов повел стволом пулемета, задние колеса «каравеллы» осели. Одновременно взревели двигатели «каравеллы» и «хонды». Мотоцикл рванулся, как выброшенный из катапульты. Из-под широкого заднего колеса полетели струи из земли, мелкие камни, клочья мха. «Хонда» набирала скорость, как стартующий истребитель. Стремительно обходя по обочине «каравеллу», мотоцикл рванулся к выезду из ложбины… вслед за ней на спущенных колесах катила «каравелла». Таранов дал очередь с упреждением. Трассирующие пули прожгли воздух и пересеклись с движением мотоциклиста. Мотоцикл резко вильнул, выскочил на скалу и пошел вверх под углом градусов сорок пять, забирая все круче и круче, почти вертикально, поднимая своего мертвого седока к восходящему солнцу. Не доехав до гребня скалы, мотоцикл замер, повис в воздухе, ревя мотором, и рухнул вниз, перед бампером «каравеллы». «Хонда» перекрыла дорогу, заднее колесо мотоцикла еще крутилось. Из водительской двери микроавтобуса выскочил человек. Таранов дал очередь – белый пунктир толкнул человека в спину, и тот упал. Волк встал на колени, стиснул зубы, закричал. Иван поднялся, перекинул ремень пулемета через плечо и пошел вперед. Он шел, не разбирая дороги, – по лужам, по камням, приминая низкие елочки и папоротники. Он нес пулемет наперевес, бил короткими – по три-четыре выстрела – очередями по камню, за которым сидел автоматчик.

Тра-та-та-та, – тарахтел пулемет, – тра-та-та. Летел белый пунктир, свисала почти до земли расстрелянная лента. По лицу Таранова тек пот вперемешку с дождем. Из пулемета Ивана летели не пули – ненависть. Боец за камнем не выдержал – вскочил и побежал к лесу… не добежал. Упал, засучил ногами.

Картечь срезала елочку метрах в десяти левее от Ивана. Таранов обернулся – стрелял из помповухи, стоя на коленях, Волк. Иван пошел на Волка. Их разделяло метров тридцать-тридцать пять. Глаза в глаза. Ствол в ствол. Чуть больше месяца назад они вместе бежали из тюрьмы. Волк выстрелил еще раз – картечь хлестнула по камням справа. Таранов продолжал надвигаться. Молча. Неотвратимо.

Волк выронил ружье и прошептал: «сука!» Иван понял это по движению губ. Он нажал на спуск. Пули летели, летели, летели… рвали тело Волка на куски.

Таранов стрелял, пока не кончилась лента.

Он бросил пулемет на землю. Ствол дымился. Дымилась недокуренная Волком сигарета. Таранов подобрал окурок и в две затяжки дожег его до фильтра. Дрожали руки. Солнце поднималось над лесом, зубчатые тени укорачивались. От мокрой травы поднимался парок. Иван достал из кармана фляжку, отвинтил колпачок и сделал глоток из горлышка.

Нужно было взять себя в руки и довести дело до конца.

Собраться, взять себя в руки, довести дело до конца. А времени мало, времени почти нет… Всего в нескольких километрах – город. И – погранзона. Стрельба из пулемета слышна на открытой местности на расстоянии около пяти километров. Лес, разумеется, гасит звук… но нет никакой гарантии, что стрельбу не слышали. Здесь не тайга сибирская. Здесь – густонаселенный Карельский перешеек: дачи, воинские части, турбазы и прочее. Возможно, место бойни не найдут еще сутки… или двое. Но вполне возможно, что через полчаса сюда прибудет взвод пограничников. Или менты.

А сто килограммов героина горят долго, очень долго… не успеть, не сгорит. Или плюнуть на него? Приедут менты – разберутся… или не разберутся… или разберутся и продадут… или найдут не менты. Нет, оставить просто так миллион доз героина нельзя! Невозможно.

Иван бегло осмотрел «поле боя» – трупы! Одни трупы. Он бросил в салон «Нивы» «мосберг» и «УЗИ», сел за руль и задним ходом подогнал «Ниву» к «каравелле», быстро перекидал мешки с героином в багажник и рванул с места. Около часа он катил по лесным проселкам в сторону Санкт-Петербурга… Выбираясь с лесной, почти непроезжей дороги, наткнулся на старые окопы – их на Карельском перешейке хватает. Пожалуй, здесь, решил Таранов.

…Когда шум двигателя «Нивы» стих, Танцор открыл глаза. Он лежал на земле, придавленный телами толстого финна и Волка, залитый их кровью, с раной в правом боку, под мышкой. Он выбрался из-под тел, сел и обтер рукавом лицо.

Танцор так долго сидел, зажимая левой рукой пустячную свою рану. Его колотило.

Таранов уложил на дно окопчика валежник, вспорол перочинным ножом мешки и высыпал на сушняк миллион доз яда… Сверху навалил еще сушнины. Он не экономил – больше, еще больше… еще! Еще! Он вспомнил рассказ Волка: «…эти чурки меняли героин на лес». Отличная мысль! Героин – на лес! Мне нравится эта мысль. Я тоже обменяю сейчас центнер порошка на куб дровишек. И автомобиль «Нива» – впридачу.

Таранов сел в «Ниву» и наехал на засыпанный ветками окопчик. Под передними колесами захрустело, ветки приминались, уходили вниз. Иван выключил понижающую и загнал машину в окоп больше чем наполовину.

Он вышвырнул из салона оружие и сумку с долларами. В карман сунул флягу и телефон Волка, вылез из машины. Орали в болотце лягушки. Орали сороки… А солнце стояло уже по-летнему высоко. Уже припекало. Иван отошел шагов на десять. С разворота, навскидку вкатил порцию картечи в бензобак. «Ниву» подбросило. Из бензобака жарко полыхнуло вниз. Полетели в стороны горящие ветки. Над лесом заметались сороки.

Иван сел на бревно, отвинтил колпачок фляжки и вылил в рот остатки коньяка. Из окопа вырывались острые языки пламени, густо валил дым. Горела машина, жарко полыхал под ней сушняк. И – горел героин.

Иван Таранов сидел на бревне и глядел на гигантский костер. А дым валил и уходил в бесконечное голубое небо – черный дым… черный… черный…