Зеленая кухня, или Самый опасный рецепт

Глава 7

Джейн

— Барыня, вы не бойтесь. Русалки-то есть, они у озера ходят, как у себя дома, но в поселок не суются. Я это просто так сказала, чтобы поддержать вас.

После обеда Аррен и Бертран остались на просторах зеленой кухни, а я зашла в дом, и Лемпи сразу же поспешила меня успокоить.

— И у Акки Кярпинайте они сидели не на березе, а на лавке. И не огурцы ели, а семечки щелкали. И не русалки, а сестры Пярвонен, — продолжала Лемпи, вытирая тарелку домотканым полотенцем. — Ну да ему про это знать необязательно. Русалки, да и весь сказ. Тем более, косы у Пярвонен до колена, впотьмах и не поймешь, русалки они или кто.

— Спасибо, что поддержала, — улыбнулась я. Лемпи кивнула и совершенно серьезно ответила:

— Вы-то с барином уже наши. А он чужой, вот и нечего тут жалом водить.

“Наши”, — мысленно повторила я. От этого на душе сделалось теплее — мы были уже не просто ссыльными изгнанниками, а теми, кому помогут и кого поддержат.

Аррен и инквизитор тем временем занялись обработкой очередной грядки. Выйдя на зеленую кухню, я услышала распоряжения мага о том, что надо вырывать, что надо оставлять, а что вообще морковь. Маленькая мандрагора с очаровательной решительностью командовала со своего места:

— И вот того зеленого оставьте! Он хороший! Кудрявенький такой, милый. Я пробовала с ним заговорить, но он молчун.

— Этот кудрявенький распустит корни так, что задавит всю кухню. Так что прочь его, — ответил Аррен, и мандрагора печально опустила ручки. Аррен выдернул прочь кудрявый сорняк — корень у него и правда оказался впечатляющих размеров — и осведомился: — Судя по вашему кольцу, вы учились в академии Баржертон?

Я прошла мимо в сторону грядки с белокудренной файрой — Ойва уже успел оформить ее досками со всех сторон, и получилось очень аккуратно. Часть дорожек между грядками уже была засыпана опилками — Аррен сказал, что осенью они пойдут на удобрения.

Файру следовало ощипать: снять лишние соцветия и сложить в коробку. Потом Аррен высушит их, и получится отличное средство против колик для малышей. Файра оставляла желтые следы на пальцах, которые очень сладко пахли — вскоре мне стало казаться, что я варю конфеты.

— Да, окончил с отличием. Но теперь это уже не имеет значения.

Покосившись в их сторону, я увидела, что Бертран лихо взялся за огородничество: он выпалывал сорняки с методичностью и скоростью какого-нибудь автоматона. Аррен смотрел на него одобрительно, и мне хотелось сказать ему: не стоит расслабляться и верить этому человеку, он здесь не для того, чтобы дружить с нами.

— Баржертон выпускает будущих политиков, — продолжал Аррен. — Служащих министерств и ведомств. Хороших юристов, которые не работают с чернью.

— Верно. Я как раз юрист. Но потом все завертелось так, что я оставил юриспруденцию.

Бертран говорил спокойно, даже непринужденно, но по неким оттенкам в его голосе можно было понять: Аррен пытается залезть туда, куда не следует.

— В Баржертоне учится высшая знать, — продолжал Аррен. Перейдя на другую грядку, он принялся опрыскивать растения, и я услышала чей-то недовольный писк. Раз здешние травы начали пищать, то, возможно, скоро нашей мандрагоре будет, с кем побеседовать. — Где же ваше имение?

— Уже неважно, оно давно конфисковано в казну. А вот к этим палочкам надо привязывать растения, верно?

— Верно. Палки вон там, веревки можете взять в ящике возле бочки.

Бертран вышел из грядки, и мы с Арреном переглянулись. У нашего контролера было имение, и теперь оно конфисковано? Очень интересно…

— Похоже, он такой же ссыльный, как и мы, — негромко предположила я. Аррен неопределенно пожал плечами.

— Юрист из достойного рода, который полет грядки в нашей компании. Любопытно.

Мандрагора завозилась в земле и, ласково посмотрев на нас, вздохнула:

— Вот бы мне скорее начать разрастаться, — мечтательно промолвила она. — А то тут так скучно, и поговорить не с кем. Пляк!

— Какая милая барышня, — заметил Бертран, вернувшись с палочками и веревками. Я готова была поклясться, что на коричневых щечках мандрагоры проступил румянец.

— А вы милый джентльмен! — с совершенно человеческим кокетством ответила мандрагора и непринужденно спросила: — Вы были на войне?

Бертран рассмеялся. Воткнув палочку в землю, он аккуратно привязал к ней тоненький стебелек.

— Я был среди участников Апрельского восстания. По счастью, в моем случае обошлось без тюрьмы и ссылки, мое участие было признано ничтожным, но о карьере в столице пришлось забыть, — произнес он.

Ну вот и ответ! Я вспомнила апрель пятилетней давности, когда часть столичной молодежи и офицеров с полками вышла к королевскому дворцу, требуя реформ и изменений в стране. Тогда родители заперли нас дома, опустили шторы во всех комнатах и приказали читать книги и не совать носа на улицу — потом отец сказал, что боялся того, что правительственные войска начнут палить по бунтарям из пушек, а пушечное ядро не разбирает, где бунтарь, а где девушка, которая стоит на улице с зеваками…

— Твоя мандрагора права, Джейн, — улыбнулся Аррен, и его взгляд потеплел. — За нами наблюдает действительно достойный джентльмен!

Бертран негромко засмеялся и ничего не ответил, но было видно, что слова Аррена ему приятны. А мандрагора махнула корешками и сказала:

— Мы с сестрами тоже воевали с бой-огурцами. Хорошо, что тут нет ни одного, а то бы я его вот так! Пляк ему!

Аррен

Вечер начался спокойно. После того, как мой новый помощник прополол почти все грядки, которые мы с Ойвой одели в деревяшки, я решил снова пожарить мяса на свежем воздухе, как раньше. Я никогда не видел белых ночей прежде, только читал о них, и золотистый свет незакатного солнца, который превращал мир в картину, написанную гениальным художником, был тем, от чего не хотелось отрывать взгляд.

Оказалось, что в этих краях приготовление ужина на природе — это привычная часть досуга. И верно: под вечер жители поселка выбрались в сады и огороды, и в воздухе поплыл соблазнительный аромат шашлычного чада. Ойва принес от родителей ящик для углей и шампуры, Лемпи взялась мариновать курятину с горчицей, травами и луком, а Бертран сунулся в свой рюкзак и продемонстрировал бутылку хорошего красного вина — “Старый монах” многолетней выдержки был невиданным делом в Кассулантинене.

— Вам когда-нибудь хотелось отомстить бывшему мужу? — поинтересовался инквизитор, когда первые шампуры с курицей легли над углями. Джейн, которая сидела за столом, нарезая редиску для салата, пожала плечами.

— Я хочу не мести, а справедливости, — ответила она. — Энтони Локсли будет зарабатывать до старости таким образом. Сколько еще семей он разрушит?

Я невольно вспомнил, какой вынул ее из реки — отчаяние девушки было настолько глубоким, что вызвало смертные флюиды, когда она еще была жива. Энтони Локсли заслужил наказание — пусть бы он стал для других пройдох живым примером того, как поступать не надо.

— Не думаю, что много, — произнес инквизитор. Я в очередной раз удивился: надо же, революционер. Молодой мужчина, который имел в жизни все, что хотел, мог построить карьеру и вдруг отказался от всего, что жизнь принесла ему на блюде, во имя того, что считал правильным. — Ваш случай первый в его практике. Если будет второй, то в суде сразу поймут, что дело нечисто. Но денег, которые он получил в качестве компенсации, ему хватит надолго. Ваши родители полностью опустошили один из счетов.

Джейн вопросительно подняла бровь. Отложила нож — прилипший кусочек редиса так и остался на лезвии. Сейчас Джейн выглядела так, словно перед ней была не зеленая кухня, а адская пропасть, и ей не давали отвернуться от огненных глубин.

— Счета? Вы сказали “счета”? — растерянно переспросила она. — Это какая-то ошибка, у родителей их не было. Я еще думала, что отец будет вынужден брать кредит, чтобы расплатиться с Локсли…

Ее голос задрожал, и со стороны грядок донесся сочувствующий вздох — мандрагора потянула к Джейн ручонки, стремясь обнять и утешить. Бертран сочувствующе усмехнулся. Перевернул шампуры. В калитку вошел Ойва — принес свежий хлеб и сыр.

— Ваши родители просто не посвящали вас в свои дела, — с искренним сочувствием произнес инквизитор. — Они скопили неплохие деньги, держа вас с сестрами на голодном пайке. Бывают на свете такие скряги, да…

Джейн молчала. Я подошел к ней, сел рядом, приобнял за плечи — она вздохнула, с трудом сдерживая слезы.

— Вот почему они тогда так кричали на меня, — едва слышно сказала Джейн. — Когда мандрагора убежала, помнишь? Не потому, что я их осрамила. Они же знали, что я никогда и ни с кем не встречалась… Потому, что им пришлось раскошелиться. Но… Великие боги, мы же жили, как… Когда Хелена заболела, отец отказался вызывать врача. Врачу же надо платить! А она едва не умерла от разрыва слепой кишки! Хорошо, что сосед предложил оплатить больницу! Как… я не понимаю, как так можно?

По ее щеке пробежала слеза, потом вторая. Лемпи со вздохом присела с другой стороны и погладила Джейн по руке, желая приободрить.

— Ох, барыня, у нас в поселке такой же скряга жил, Лейсс Тарвонен. Жена с детьми вот только что траву не ели, а он, как оказалось, акции купил! И доход ему с этих бумажек такой капал, что он потом взял да домище с хозяйством купил, и семью туда не взял. Мол, в обносках они ходят, не подойдут в хороший дом — так он, гадина такая, их в эти обноски и одел! Есть на свете такие люди, так надо забраться вон на ту березу, да и плюнуть на них!

— Пляк! — донеслось с грядки. — Пляк им!

— Ничего, барыня, — подал голос Ойва, выкладывая на стол свои покупки. — Если бы боги по-другому решили, вы бы в жизни сюда не попали. А так посмотрите, разве ж вам тут плохо?

Джейн прерывисто вздохнула и провела ладонями по щекам, стирая слезы. Я обнимал ее и чувствовал, что не смогу разорвать это объятие, убрать руку с хрупкого девичьего плеча.

На душе одновременно было очень горько и очень светло.

— А теперь, слава Богам, и нарядиться есть, во что, и покушать тоже, — продолжала Лемпи. Бертран протянул ей шампур, она проворно поднесла под него тарелку и поставила перед Джейн. — Дом какой хороший, дело важное, уважение! Что еще просить?

Джейн всхлипнула. Перед ней, наверно, сейчас проходило полуголодное детство и юность, когда родители уверяли, что мяса девушкам не полагается — а сэкономленные деньги относили в банк, чтобы потом, например, купить особняк у моря или что-то в том же духе. Может быть, это было накопление просто ради самого факта накопления, вид душевной болезни.

— Не было бы счастья, да несчастье помогло! — заключила Лемпи. — Кушайте на здоровье! От моего маринада мясо мягкое — ну чисто облачко!

Джейн

До конца ужина я досидела относительно спокойно — не хотелось огорчать кислым видом людей, которые были ко мне добры. Потом, когда пришла пора ложиться спать, я попрощалась со всеми и отправилась в свою комнату. Так странно было смотреть на часы, которые показывали десять вечера, и видеть за окном незакатное солнце белой ночи. Еще страннее было понимать — я совсем не знала своих родителей.

Когда-то давно у нас было небольшое поместье в Продолье — я помнила, как мы ездили туда. Домик, стоявший на холме, продувало всеми ветрами, он был переполнен стонами и скрипами старых стен, но большой яблоневый сад и луга мне понравились. Потом мы перестали туда ездить — матушка сказала, что поместье продано за долги, но это, скорее всего, была отговорка, чтобы мы с сестрами не задавали лишних вопросов.

В конце концов, девушек принято воспитывать так, чтобы не питать в них деловые интересы. Девушка не должна разбираться в таких скучных вещах, как поместья, доходы и акции — все это сфера ее супруга, который знает лучше. Вот и мы с сестрами не спрашивали, куда делось поместье — родителям лучше знать.

Сто дьяволов из сотого пекла, разве Энтони Локсли связался бы со мной, если бы с моей семьи было нечего взять! Почему я поняла это только сейчас?

И мы с сестрами никогда не ели досыта, и носили уродливые платья, сшитые матерью, и не могли себе позволить каких-то простеньких приятных мелочей — просто потому, что родители хотели копить деньги, а не тратить их. Все это просто не укладывалось в голове. От этого было больно так, что хотелось кричать во все горло.

Я подошла к окну и, посмотрев на зеленую кухню, ахнула и сразу же забыла обо всех переживаниях. Среди грядок шла молодая девушка, и сперва я подумала, что она безумна. Всю ее одежду составляла разорванная нижняя рубашка, босые ноги были покрыты грязью так, что казалось, будто девушка надела странные сапожки. Но самым необычным было то, как она двигалась — пригибаясь и выпрямляясь, покачиваясь, подпрыгивая. Длинные растрепанные волосы падали, закрывая лицо незнакомки, и я вдруг подумала, что не хочу его видеть.

От девушки веяло ужасом и тьмой.

Через изгородь перебралась вторая такая же девушка, растрепанная, в лохмотьях, и я поняла, кто это такие. Русалки! Те самые, от которых должно было защитить опахивание. Решив не дожидаться, когда они попробуют прорваться в дом, я бросилась в комнату Аррена.

Маг собирался спать, но еще не лег — сняв сюртук и развязав галстук, он бродил по комнате с какой-то книгой в руке, словно выбирал, что почитать на сон грядущий. Увидев меня, он замер и изменился в лице, будто понял, что случилось что-то очень плохое.

— Кто там? — спросил он. Не говоря ни слова, я схватила его за рукав и подтянула к окну — русалки медленно ходили по зеленой кухне, и было видно, что они недовольны. Казалось, они точно были уверены в том, что где-то здесь есть для них добыча, но не чуяли ее.

Аррен сжал губы, его ноздри гневно дрогнули. Сейчас никому не следовало вставать у него на пути.

— Иди к Лемпи, — приказал он. — Сядьте в гостиной, обе!

Я кивнула, не задавая лишних вопросов. Мы вышли из комнаты и сразу же наткнулись на Лемпи и Ойву — они торопливо поднимались по лестнице, и вид у них был такой, будто они наткнулись на оживших покойников на кухне.

— Там! — громким шепотом воскликнула служанка, увидев Аррена. — Там русалки по огороду шастают! Великие боги, барин, страх-то какой!

Девушка и правда побелела от ужаса. Ойва старался держать себя в руках и не показывать волнения, но он был испуган не меньше сестры. Хлопнула дверь — вышел Бертран, держа в руке пистолет, и его энергичный вид придал Лемпи сил: к ней вернулся румянец, и она даже сумела улыбнуться.

— Джейн, Лемпи — спускайтесь вниз, — распорядился Аррен, и мы со служанкой кивнули. — Ойва, неси соль из кухни.

— У меня есть кое-что получше, — довольно сообщил инквизитор, вынимая из-за пояса еще один пистолет. — Заговоренные серебряные пули!

Мы с Лемпи спустились в гостиную и сели на диван, схватив друг друга за руки. Ойва принес мешочек соли; Аррен и Бертран прошли к двери и какое-то время вслушивались в то, что происходило снаружи. Из зеленой кухни долетел всплеск, словно что-то разлилось, и инквизитор негромко заметил:

— Третья русалка. Им тут как медом намазано.

— Пляк тебе! — донеслось снаружи. — Проваливайте отсюда, сырые вы дряни! Пляк вам, пляк! Кыш! Ой…

Голосок мандрагоры оборвался и послышался треск и жалобный писк — я живо представила, как ее выдернули из грядки и разорвали на части, и ноги сделались ватными, а в желудке шевельнулась тошнота. Не в силах усидеть на месте и забыв, чем все может закончиться, если русалки меня увидят, я бросилась за мужчинами, которые открыли ту дверь, что выходила на зеленую кухню.

— Пляк… — едва слышно пролепетала мандрагора, и Бертран выстрелил.

Я никогда не слышала оружейной пальбы так близко — казалось, гром небесный разразился прямо над моей головой. Русалка, которая выдернула мою маленькую мандрагору с грядки и почти вырвала из ее головы зеленый султанчик листьев, отшатнулась, качнулась и рассыпалась серым пеплом.

Смрад поднялся такой, что я едва удержалась на ногах. Освободившаяся мандрагора бросилась в дом — вбежала, прижалась ко мне, дрожа всеми корешками. Я подхватила ее на руки, пытаясь утешить, и в это время Аррен выбросил в сторону оставшихся русалок золотые шары заклинаний.

Послышалось шипение воды, и русалок распылило над грядками. По листве простучали капли воды, и возникший смрад отнесло в сторону ветром.

Какое-то время было тихо. Очень тихо. А потом мандрагора в моих руках шевельнулась и негромко произнесла:

— Так им и надо. Пляк!

Аррен

— Нет, мне совсем не больно! Но я очень испугалась. Пляк им! Пусть не лезут!

Я смазал мандрагору особой жидкостью для заращивания сломов, которая была в привезенной Бертраном коробке, и наполовину оборванные листья стали прирастать на место. Мандрагора вообще оказалась героиней вечера. Русалок, крадущихся по моей зеленой кухне, увидели парни и девушки, которые шли на вечорку. Девушки побежали звать на помощь, ребята пошли к калитке, и, когда я рассыпал русалок в прах, у этого было уже много зрителей.

Особенно всех впечатлила мандрагора, которая лупила русалок своими ручонками-корешками. Одна из поселянок, высокая статная женщина, которую и всемером было не обхватить, завороженно проговорила:

— Создали же боги такое чудо! Барин, а можно ей пирожка дать? Свежие пироги, с рыбой, я вот только вечером из печи вытащила.

Мандрагора зарозовела от такого внимания, а Джейн, державшая ее на руках, ответила:

— Спасибо, но ей нельзя пирогов. Вашего признания ее храбрости вполне достаточно.

— Так вам-то, барин, можно пироги! — улыбнулась поселянка. — Сейчас принесу, вы же нас от русалок спасли!

Благодарственных даров оказалось много. Вскоре на крыльце стояла большая бутыль домашнего вина, впечатляющий кусок сала, завернутый в белоснежное полотенце, копченая рыбка — одним словом, жители Кассулантинена принесли все, чем славны были здешние земли и воды. Вылечив мандрагору и убедившись, что с Джейн все в порядке, я протянул подоспевшему Тойво Мяккинену мешочек с солью и распорядился:

— Как следует просыпьте по борозде, которой опахан поселок. Русалки будут в гневе из-за того, что я убил их сестер, они обязательно полезут сюда снова. Пусть все, у кого есть соль, принесут ее. Я дам денег, чтобы купить новую.

Мяккинен кивнул — он, кажется, пребывал в растерянности, узнав, что русалки перелезли через защитную борозду, которой следовало защищать поселок.

— А вы-то, барин! — с нескрываемым кокетством проговорила одна из девушек, глядя на Бертрана — тот выглядел так, словно ничего необычного не случилось. Даже позевывал. — Как вы в нее стрельнули! И голова с плеч.

— Подумаешь, стрельнул, — подал голос Марти Гартинен: он держался чуть в стороне, рядом с мужчинами, которые покуривали трубочки, обсуждая нападение русалок на поселок. — Здесь все знают, как обращаться с оружием. Белке в глаз попасть — это не русалке в голову.

— Так ты и белке не попадешь, и русалке! — парировал кто-то из женщин, и собравшиеся дружно расхохотались. Бертран тоже фыркнул, покосился в сторону Джейн, и его взгляд мне очень не понравился. Я понимал, что он оценивает состояние Кокона, ища в нем прорехи — прорех не было, инквизитору можно было не стараться — но не смог совладать с неприятным ощущением, которое меня окутало.

Он словно присматривался к Джейн. Решал что-то для себя. Я неожиданно обнаружил, что не хочу подпускать его к ней. Не хочу, чтобы они смотрели друг на друга, говорили о чем-то, разделяли слова и дела. Нет уж, незачем. В конце концов, я спас Джейн из реки не для того, чтобы отдавать ее залетному инквизитору.

— Готов биться об заклад, что если мне попадется русалка, я встречу ее метким огнем! — не сдавался Марти. Он был похож на молодого породистого петушка, который гордится своими перьями и задирает всех, кого встретит. Я усмехнулся.

— Можешь отправиться со своим дядей. Он как раз будет посыпать борозду солью, а русалки наверняка пойдут в поселок, чтобы отомстить. Не упустишь свой случай.

Зеваки с любопытством уставились на Марти. Он свирепо засопел, не желая сдаваться — но и на корм русалкам ему тоже не хотелось идти.

— И пойду! — заявил Марти. — Но если я сейчас подстрелю русалку, то вот она со мной ночь проведет!

И он указал на Джейн.

Я успел отметить, как Джейн покраснела от гнева, а Бертран шевельнулся, собираясь, видимо, вступиться за девушку — а потом взял и ударил, не до конца, в общем-то, сознавая, что делаю. Хорошо так ударил, крепко: заклинание называлось Молот Ведьм, служило для уничтожения темных чар, но и против обычных хамов тоже действовало.

Мне хотелось растереть этого сопляка. Так, чтобы он навсегда запомнил, что рядом со мной и Джейн стоит открывать рот только для приветствий и пожеланий доброго здоровья. Наглеца подкинуло вверх чуть ли не выше сосен на холме, а затем швырнуло на землю и прокатило почти до перекрестка.

Народ дружно ахнул, и на улице сделалось тихо. Марти возился на земле, пытаясь подняться и поскуливая — даже не от боли, от жалости к себе. Никто не спешил прийти к нему на помощь. Посмотрев на поселян, я увидел на их лицах полное одобрение сделанного.

— Нет, ну так-то он сам нарывался, — произнес один из мужчин, и остальные закивали. — Вот и получил промеж ушей. Если бы про мою Грету кто-нибудь так бы сказал, я бы вон, штакетник разобрал и гонял бы его поперек спины.

— А я так скажу, что еще и мало! — решительно поддержала его женщина, которая принесла обещанные пироги. — Правильно, господин Аррен, правильно! Ишь, лезет к чужой невесте, наглая морда, и еще думает, что ему за это не поддадут, как следует!

“Чужая невеста”, — повторил я и обернулся к Джейн. Она замерла, глядя на меня и держа в руках мандрагору — ее потемневший взгляд был одновременно растерянным и очень счастливым.

— Мне надо с тобой поговорить, — произнес я. — Прямо сейчас.

Джейн

Не помню, как мы вошли в дом — практически влетели. Хлопнула дверь, отрезая голоса зевак и Бертрана, который говорил:

— Согласен, никаких нарушений не вижу. Существуют виды магии, которые могут спокойно применяться без всяких последствий и наказаний.

Значит, инквизиция не станет преследовать Аррена за то, что он заступился за меня — я вздохнула с облегчением. А ведь успела испугаться за него, когда Марти Гартинен взлетел в воздух от одного движения его руки. Это не моя невидимая пощечина, это намного серьезнее…

Остановившись среди гостиной и прижимая к себе мандрагору, которая замерла и даже, кажется, дышать перестала, я смотрела на Аррена, и все во мне замерло от испуга и радости. Так бывает, когда летишь по кругу на карусели в весеннем парке, весь мир сливается в размазанную акварель, а тело теряет вес и дух захватывает от восторга.

— Джейн, — Аррен выглядел суровым и строгим, почти таким же, как в ту ночь, когда вытащил меня из реки. — Я должен сказать тебе кое-что.

— Я слушаю, — прошептала я, напомнив себе, что девушка из благородной семьи должна быть решительной, храброй и сдержанной. Не показывать волнения, не давать воли эмоциям, держать себя в руках — а как быть стойкой, когда у меня, кажется, сейчас сердце выскочит из груди от волнения!

Аррен смотрел так, будто не мог подобрать нужных слов. Будто все слова на свете вдруг потеряли смысл, и осталась только белая ночь, цветущая черемуха за окном, и человек, который смотрел мне в глаза так, что ноги подкашивались.

— Не хочу ходить вокруг да около. И я не мастер говорить те красивые слова, которые призваны вскружить головы девушкам, — хмуро произнес Аррен. — Но я готов защищать тебя столько, сколько потребуется. От русалок, от твоей магии, от любого дурака, который отважится нахамить тебе. И я готов быть с тобой везде, куда бы нас ни забросила судьба. Хоть в Черном Проюжье, хоть у Ледовитого моря… потому что ты нравишься мне, Джейн Холифилд. И я хочу всегда быть с тобой рядом и никогда не расставаться.

Нравлюсь? Я ему нравлюсь?

Все это время, во все дни, которые прошли с моей свадьбы и брачной ночи, я чувствовала себя искалеченной и неправильной. Но сейчас, когда Аррен произнес свою короткую, но такую искреннюю речь, во мне будто бы что-то встало на место. Исправилось.

Я больше не была сломанной куклой, поруганной невестой, дочерью, от которой отказалась семья. Слова Аррена вернули мне меня — это понимание было странным, но очень правильным.

Я наконец-то снова стала собой. Джейн Холифилд, а не изгнанницей.

Мандрагора, которая тихонько сопела у меня на руках, шевельнулась и объяснила:

— Джейн хочет сказать, что ты тоже ей нравишься! Правда, Джейн?

Это было сказано с такой невинной, детской интонацией, что мы с Арреном не выдержали и рассмеялись. Я подошла к нему, обняла и какое-то время мы ни о чем не говорили, потому что все было понятно и без слов. Была только белая ночь, мягкий отзвук голосов откуда-то с улицы, и мы.

И этой ночью мы не заснули, и каждое мгновение в ней было наполнено нежностью, чудесами и волшебством. Когда я, юная жена, влюбленная в своего мужа, вошла в спальню Энтони Локсли, то и представить не могла, что настоящее чувство может быть таким.

Оно обжигало каждую клетку тела — но этот огонь не уничтожал. Он был целительным и ласковым.

Оно наполняло смыслом каждый миг.

Оно было тем, что давало возможность жить дальше.

Свет белой ночи угас, а потом вернулся — уже утренний, свежий, умытый быстрым летним дождем. Я лежала в объятиях Аррена, слушала, как последние капли стучат по подоконнику, и мне было хорошо и легко.

Так, словно в моей жизни никогда не случалось ничего плохого.

Так, словно я жила лишь для того, чтобы однажды оказаться в этой комнате с этим человеком — и не расстаться с ним никогда.

— Не спишь? — негромко спросил Аррен. От него веяло прохладным дождевым запахом и чем-то еще, бодрящим и свежим.

— Нет, — ответила я так же тихо, словно наши голоса могли спугнуть чудо, которое случилось этой ночью. — Думаю о том, какой бывает любовь?

— И какой же? — Аррен поцеловал меня в плечо, дунул в волосы, и мне захотелось рассмеяться. В его руках было тепло и спокойно, словно в колыбели — даже думать не хотелось о том, что придется вставать, заниматься какими-то дневными делами…

— Получается, что даже не знаю, — призналась я. — Потому что в книгах пишут, что это такое чувство, от которого ты не помнишь себя. Оно налетает, как ураган, подхватывает влюбленных и уносит их куда-то в рай.

Аррен усмехнулся.

— Неужели так и правда пишут?

— Правда. Но я не чувствую никакого урагана. Только тишину, словно шторм прошел, и теперь больше нечего бояться… — мне неожиданно сделалось неловко — я села и, глядя на Аррена, спросила: — Звучит как-то по-дурацки.

— Звучит очень хорошо, — серьезно ответил он. — Очень искренне. И я хочу, чтобы это не менялось.