Зеленая западня

Глава V ЗЕЛЕНАЯ ЗАПАДНЯ

Обессиленно опираюсь плечом на стену, ладонь наталкивается на твердую шершавую поверхность. Бетон. Высокая стена сливается с темнотой, достигает в высоту, под кроны деревьев. Шелест листвы. Дремучий лес. И стена.

Меня остановили перед стеной. Они чего-то ждут. Я слышу рядом их дыхание. В одного в зубах сигарета; когда огонек тлеет сильнее, отблеск ложится на широкий подбородок, на кончик носа. Второй провожатый маячит сбоку.

Неожиданно на стене появляется тонкая полоска света, она исподволь становится шире, будто растет равная вертикальная трещина. Больше ничего не успеваю рассмотреть — на глаза ложится черная повязка. Пальцы, от которых пахнет табаком, скользнули по лицу, вцепились мне в плечо.

Мы идем. Под ногами твердо, тоже похоже на бетон. Через несколько шагов — трава, покрытая ночной росой. Лицо заливает пот, невыносимо хочется пить, каждое движение отдается в затылке болью.

Где-то попискуют птицы, хрустят под подошвами сухие стебли, слышится благоухание леса. Пинок в спину. Звон металла. Отрывистый короткий звонок. И я стоя стремглав падаю будто в колодец. Лифт? В лесу, в джунглях? Бессмыслица! А стена из бетона?

Вертолет приземлился четверть часа тому назад. Растворив дверца, пилот вытурил меня из машины, но мне не дали упасть — чьи-то руки подхватили и поставили на землю. Я успел лишь подумать, почему же не высаживают следом Ержи?

Теперь вот — лифт.

Падения прекращается. Снова звон, звонок, и меня выпихивают из тесной клети. Шагов чему-то не слышать, ощущение такое, что я нахожусь в просторном помещении, а все звуки остались где-то за порогом.

Из меня срывают повязку. Стою посреди комнаты. Окон нет. Белоснежные стены, светлый линолеум пола. Через круглое отверстие на потолке льется холодное сияние. В уголке низенькая кровать, столик, стул с мягким сидением.

Мужчина, который снял из моих глаз повязку, рассматривает меня. Ему, наверное, за тридцать. Широкая широкополая шляпа бросает тень на полнолицее белобровое лицо. На мужчине коричневая рубашка, заткнутая под пояс черных бридж, кобура на поясе. Он улыбается.

Заметив кровь, которая засохла у меня на голове, мужчина сочувственно качает шляпой, показывает на кровать и направляется к двери. Я давлю на дверь коленом. Они заперты.

Куда я попал? Де Ержи? Откуда здесь, в дремучем тропическом лесе, эта комната? Не пригрезилось ли мне все — и погоня за вертолетом, и потасовка в воздухе, и линолеум на полу? Мысли разбегаются. Меня тянет к кровати, как магнитом, желание упасть на подушку оттесняет все. Но я обхожу кровать — в нише, за шторой, виднеется край умывальника.

Подставляю голову под холодную струю, которая бьет из крана. Комната качается, свет, который льется с потолка, превращается в мерцающий диск. Это описывают круг лопасти вертолета. Они секут воздух перед моим лицом. Диск надвигается на меня, еще миг — и лопасти изорвут в клочья тело, раскроят череп…С ужасом хватаюсь за щиток на груди, а щиток взрывается синими искрами. И все исчезает. Только ветер с пронзительным посвистом оглушительно свистит, ревет и подхватывает меня, как перо…

Ощущаю, что возле меня кто-то есть. Пахнет лекарством и… духами. Расплющиваю глаза. Не могу понять, где я, почему лежу. Вижу молодое женское лицо. Но что это за темная полоска, через лоб наискось, заслоняет ее левый глаз? Полоска же портит красивое лицо… На белый халат, небрежно накинутый на плечи, спадает волнистый волосы. В тонких пальцах блестит шприц. Женщина заметила, что я рассматриваю ее.

— Лежать! Спокойно! — голос у женщины резкий, неприветливый.

Что-то жарко разливается по телу. Шприц ложится на столик. Тонкие пальцы прижимают к моей руке ватку.

— Куда меня привели?

Женщина поправляет волосы, будто и не слышала мой вопрос. Говорит сама с собой:

— Гм…… идеальное строение черепа. Аномалия, парадокс природы. Совсем не похоже на славянский тип…

— Куда меня привели? — я стараюсь встать из кровати. Властный окрик принуждает втянуть голову в плечи.

— Лежать! Кто разрешил? — и небрежно: — Ты в надежном месте. С твоим здоровьем все хорошо.

Она все еще поправляет прическу, а я смотрю на круглый медальон, который висит у нее на шее. Странный паучок прицепился к золотому кружочку, паучок-крестик с отогнутыми кончиками кавычек. И это же… Это же свастика! Отвратительная эмблема фашистов, наипозорнейший знак из всех, которые только существовали когда-либо.

Женщина догадалась, что именно приковало мой взгляд. Играя медальоном, промолвила:

— Тебя заинтересовала эта эмблема? Ты знаешь, что она означает? Герб с таким знаком украсит мощнейший город на земле, из которого начнется новая история человечества! Ты хотел бы жить в таком городе?

— Какой город? — лепечу я, невольно отодвигаясь к стене. — Вы о чем?..

— Лежи, лежи! — снова резко бросает женщина. — Тебе сколько лет? О, из тебя можно слепить хорошего солдата! Жаль только — славянское происхождение… А может, ты не славянин? В твоем роде наверное были выходцы из арийских районов. Ты знаешь что-нибудь о своем происхождении?

“Сумасшедшая! — подумал я. — Она не в своем уме. Кто пустил ее в комнату? Откуда у нее шприц?..”

— Фрейлейн Труда, как всегда, в роли философа. Зачем спешить, фрейлейн? — послышался мурлыкающий басок. В комнату неслышно вошел низенький полноватый мужчина. Все на нем как-то удивительно отливало: лакированные ботинки, серебристые нити, вкрапленные в ткань синего костюма, оправа очков, розовая лысина. Он держал под рукой что-то выпуклое, завернутое в бумагу. Положив сверток на кровать, к моим ногам, кивнул: — Как наш гость чувствует?

Женщина улыбнулась своим единым глазом.

— Уже целиком здоровый, чтобы…

— Понятно. Ты можешь сесть, — сказал мне лысый. — Разведи руки. Так. Наклони голову. Еще раз! Чудесно. После сотрясения мозга… Вы таки умеете лечить, фрейлейн.

— Вы хотели, чтобы я скорее поставила его на ноги. — Она взяла меня за подбородок. — Сколько будет семь помножить на шесть? Отвечай!

Я оттолкнул ее руку. Лицо женщины передернулось.

— Фрейлейн! — предупредительно повысил голос лысый. — Ему надо кое-что объяснить…Ты в больнице, мальчик. Я хочу поговорить с тобой. А для этого мне надо убедиться в психической полноценности собеседника.

— В таком случае быстро отвечайте: сколько будет четыре разделенное на два? — буркнул я. Он пристально глянул мне у лицо сквозь стеклышки очков. Не меняя интонации, поучительно промолвил:

— Ты был в тяжелом состоянии, за тобой присматривали, тебе возвратили здоровье. Тебе нужно благодарить, а не вести себя, как дикий индейский щенок.

Я глотнул слюну и взглянул на фрейлейн Труду, на медальон со свастикой.

— Больница… В больницу не тянут с завязанными глазами. Я не придурок. Вертолет опустился в глухом лесу. Где я сейчас?

Не ответив, он спросил сам:

— Значит, ты прилетел на вертолете? Что же то за вертолет?

— Вам это известно не хуже, чем мне. Машина принадлежит международной научной экспедиции. Аугустино — вор, он украл вертолет. Вы должны сообщить в город Пэри о машине и обо мне. С нами также летела девушка, Ержи. Что с ней?

Лысый слушал, склонив главу набок.

— Конечно, конечно! Мы можем сообщить о тебе. Но тогда возникнет множество вопросов. Во-первых: как же ты оказался в вертолете? Во-вторых: как объяснить твое спасение? Фрейлейн Труда, скажите, чтобы принесли газету.

За минуту на пороге стоял упитанный юнец — широкополая шляпа, коричневая рубашка, кобура на поясе, — похожий на того, что привел меня ночью в комнату. Лысый выхватил с его рук газету.

— Думаю, ты поймешь, что здесь напечатано. Ведь ты неплохо усвоил здешний язык. И немецкой разговариваешь довольно пристойно.

Меня чему-то совсем не удивило, что эти двое — одноглазая Труда и мужчина во всем блестящем — обращаются ко мне на немецком языке. Наверное, не удивило потому, что когда свободно владеешь каким-то языком, то при случае начинаешь употреблять ее незаметно для себя.

Я глянул на газету. “Популярная хроника”, что издается в Пэри. На видном месте выделялся заголовок:

ВОЗДУШНАЯ КАТАСТРОФА

Лысый не скрывал удовлетворения.

— Видишь, как оно сложилось… Зачем же доказывать теперь, что на болотном притоке Вачуайо обжора крокодил не посмаковал твоим поджаренным телом. Пока что пусть все так и останется: вертолет сгорел, ты погиб…

— Кому нужно это вранье? Если вы не выпустите меня с этой… из этого…

Покачав главой, лысый заговорил, сдерживая раздражение:

— Слушай, голубь! Пять минут тому назад ты заявил, что вертолет приземлился в лесном захолустье. Тебе известно, что такое оазис? Маленький островок жизни среди пустыни. Мы также в оазисе. Только нас окружают не пески, а кое-что пострашней — зеленый ад, джунгли, которые простерлись на тысячи миль. Пожалуйста! Иди отсюда на все четыре стороны. Мы тебя не держим за штаны. Но перед этим… — он взял принесенный сверток, развернул бумагу. — Ты мне скажи, что это такое.

Лысый держал шлем. Мой шлем. От ракетного пояса. Стекло прожектора разбито. Сбоку гладенькая поверхность вогнута. Это я ударился об острый край люка. Если бы не шлем, мне было бы совсем скверно.

Я протяну руку к шлем и тот же миг отдернул ее. Что-то меня сдержало, наверное, глаза лысого, что жадно вспыхнули.

— Почему же молчишь, голубь?

— Разве вы не видели спортивных шлемов?

— Спортивных? Гм… Хорошо. Как ты оказался в вертолете?

— Так и оказался! — отрубил я. — Почему вы меня допрашиваете? Я не хочу отвечать на ваш вопрос.

— Нет, голубь, ты будешь отвечать! Я тебя заставлю! Для чего ты надевал шлем, откуда он у тебя?

— Не кричите на меня. Мы же в больнице. От испуга я забуду таблицу умножения и превращусь на неполноценного собеседника.

У него на лысине проступили красные пятна, он приближался ко мне короткими вкрадчивыми шагами, поблескивая стеклышками очков.

— Ты шутник, голубь! Но ты не знаешь, в кого превратишься, если не скажешь все, что мне надо…

Одноглазая Труда лениво бросила:

— Кносе, не нервничайте. Я вам помогу как следует поговорить с ним.

— Не надо, фрейлейн! — раздраженно отмахнулся лысый. — Мальчишка думает, что с ним шутят. — Заложив руки в карманы, он уже спокойно сказал: — Ты еще никогда не носил на плечах стальных рельсов? А кнуты пробовал когда-нибудь? Не носил и не пробовал, конечно. Так вот, придется проучить тебя. Сегодня же. Немедленно!

В двери появилась широкополая шляпа.

Четырехугольник дневного света отдаляется. Под сводом туннеля тлеют задымленные электрические фонари. Чем дальше у глубь исполинской норы, тем тяжелее дышать, воздух сгущается, смешивается с едким паром. Слезятся глаза, соленые капли падают с подбородка на грудь, растравляют шею.

Считаю шаги. Десять… семнадцать… сорок четыре…

Чтобы хотя бы на несколько минут освободиться от ноши, надо преодолеть сегодня двести шесть шагов. Позавчера, под вечер, я считал сто семьдесят два, вчера — сто девяносто шесть. Туннель углубляется.

Мы носим двухметровые стояки из бетона. Тяжелый брус вдавливает в землю, ноги заплетаются. Мой напарник — индеец, парень лет шестнадцати, звать его Ву. Он идет впереди. На спине темнеют рубцы, тонкие жилистые ноги ступают упруго, твердо. Ву на полголови ниже меня, но он крепкий, и сноровки у индейца больше. Для него бремя — и стояки из бетона, и такой неумелый носитель, как я. Движемся в молчаливой процессии краснокожих призраков. Голые по пояс тела людей при свете фонарей блестят от пота. Одни несут на плечах стояки, другие сгибаются от стальных рельсов. Я тащусь за Ву, ноша связывает нас ярмом. Стояк вот-вот раздробит мои кости. Плечо занемело. Нога со сбитыми до крови пальцами наталкивается на что-то острое. Спотыкаясь, силюсь удержать брус обеими руками, но стояк сползает из плеча, сдирая кожу. Ву отскакивает в сторону. Стояк тяжело бухает на землю.

— Работать не хочешь, вонючая индейская свинья?!

Надзиратель в широкополой шляпе хлещет парня кнутом. Ву выпячивает спину, извивается от боли. Я бросаюсь на надзирателя, кричу:

— Не трогайте его! Как вы смеете?

Оскалив зубы в улыбке, широкополая шляпа отбрасывает меня, как котенка. Так каждый раз. Я спотыкаюсь, теряю ношу, а бьют моего напарника. Несчастный Ву, наверное, возненавидел меня за эти дни, но он молчит.

Торопливо хватаюсь за конец стояка. Ву наклоняется, берет с противоположной стороны. Надзиратель успокаивается. Мимо нас бредут индейцы, головы склонены на грудь, кажется, им нет дела до мне, до Ву, до всего, что происходит вокруг.

В глубине пасть туннеля наполнена стуком пневматических молотков, там слепят синие вспышки сварочных аппаратов, время от времени звучат короткие глухие взрывы. Землекопы вгрызаются в толщу песчаника, продвигаются вперед, с каждым днем увеличивая то количество шагов, которые отделяет нас, носильщиков, от входа в туннель. Долбят землю и монтируют крепление тоже индейцы, но они не из нашего барака. Я вижу их лишь во время работы. Мы приближаемся к землекопам, снимаем возле них тяжелую ношу и без передышки возвращаем назад. Бегом, под окрики широкополых шляп и под хлопки кнутов. Там, где сереет четырехугольник дневного света, на нас ждет груда стояков и рельсов. И все же там солнце, чистый воздух, легкий ветерок хотя на минуту остужает тело.

Вот уже пятый день, как я работаю в туннеле.

Что здесь строят? Неизвестно.

Нас пригоняют сюда до рассвета. Перед этим нам дают орехи кастанейро, на обед — затирка из кисловатой муки и бобы. На ночь мы располагаемся в приземистом здании из неотесанных грубых бревен. Со двора на стене желтеет цифра “6”. Шестой барак, или блок, как сказал Кносе. Неподалеку между зарослей видно еще несколько блоков. Над крышами свисают развесистые кроны пальм. Высятся башни, на них караулит стража с пулеметами. По правую сторону, на холме, покрытому лесом, между деревьев просматривается высокая серая стена.

Утром, когда индейцы в колонне по четыре направляются на работу, все вокруг обвито тишиной, лишь где-то недалеко, на болотах, то громче, то тише слышно лягушачье кваканье. В тумане едва виднеются здания, башни, с деревьев на землю бесшумно падают капли росы. Оставляем туннель в сумерках. Я издали каждый раз наблюдаю за какой-то пестрой гурьбой людей. Похоже, там одни женщины. Охранники выводят их из леса. Гурьба исчезает в чаще возле барака, который стоит в стороне других, с желтой тройкой на стене.

В пальмовой рощице, мимо которая мы идем, маячит двухэтажное сооружение под ребристой металлической кровлей. Оттуда временами доносит то ли смех, то ли детский плач. Там бродят фигуры в белом. Вчера я неожиданно остановился: сдалось, будто среди белых халатов промелькнула поразительно знакомая фигура… Вечерняя полумгла мешала рассмотреть ее как следует. Это была женщина. Она медленно поднималась на крыльцо. Я ожидал, что женщина оглянется. Кого-то напоминали ее плечи, походка… Но здесь меня подтолкнули сзади, я встрепенулся и пошел, и все же раз по раз оглядывался, поглядывал на дом среди пальм, однако на крыльце уже не было никого.

В бараке с надписью “6” — два яруса нар, сбитых из досок, натянуты сетки от москитов. Возле двери — бак с водой, кружка. Света нет. Индейцы как немые, почти не разговаривают между собой. Молчат в туннеле, молчат, идя из работы, молчат в бараке. Лишь среди ночи слышать сонное бормотание утомленных людей. Караул наведывается в блок нечасто. Иногда заглянет кто-то из широкополых шляп, посветит фонариком, пройдется сюда между нарами, хлопая кнутом, и исчезает.

Постелью нам служат охапки сухой листвы. Мое место — на верхнем ярусе. По левую сторону меня постель Ву, по правую сторону — молодого, хмурого на вид индейца. У него телосложение атлета: могучая грудь, мускулистые руки, садясь на нарах, он достает головой потолок. Я не знаю его имени, ему я безразличен. После работы великан ложится навзничь, кладет руки под голову и мигом засыпает, не произнеся и слова.

Мои старания заговорить с Ву не имеют успеха. Может, он боится нарушить гнетущую тишину барака, может, не понимает меня. Но же он должен понимать! Я уже окончательно удостоверился, к какому племени принадлежат и Ву, и мой сосед по правую руку, да и все эти меднокожие люди, которые таскают на себе сталь и бетон в туннеле. В них удлиненные лица, черно-синие прямые волосы, карие, едва скошенные глаза… Нет, это не случайная похожесть.

Вот и этого вечера я стараюсь принудить себя собрать в памяти как можно больше слов, слышанных от Катультесе, от гостеприимных хозяев хижин в индейских поселках вблизи Пэри, и делаю еще одну попытку растормошить парня.

Шепотом спрашиваю его:

— Почему ты не хочешь разговаривать со мной?

Ву лежит неподвижно, в тьме не видно лица. И ощущаю, что он затаил дыхание.

— Ты меня не бойся. Я же не виноват, что из-за меня тебе приходится терпеть побои. Они хотят, чтобы ты меня ненавидел. Не знаю, для чего им это нужно. Кто они, эти злые люди? Откуда взялись в джунглях? Что они здесь делают?

Ву не отвечает. И я решил не отступать.

— Напрасно ты молчишь, Ву. Может, они вам запрещают разговаривать? Разве каджао были когда-нибудь трусами?

Мои слова все-таки зацепили его. В ответ слышу тихое:

— Ты белый. Кто обучил тебя языку моего племени?

— Этим языком разговаривают люди из берегов реки Вачуайо. Там, среди каджао, у меня немало знакомых. Их не бьют кнутами и не держат вот в таких клетках-бараках.

— Ты сказал неправду, белый. Каджао живут только здесь, возле Каменной стены. Больше нигде их не осталось.

— Почему же не осталось?

— Их уничтожили вражеские племена. На каджао охотятся всюду, нас разыскивают в джунглях, чтобы убивать. Металлические птицы врагов летают над лесами, выслеживают нас. Мы, последние каджао, тоже давно погибли бы, если бы Каменная стена не защищала нас.

— Каменная стена…Это что, та серая стена из бетона? Бессмыслица! Откуда ты взял, что каджао истреблены? Их очень немного, это так, но они живут в своих поселках, а также в городах… Ты слышал о городе Пэри?

— Не выдумывай. В джунглях нет городов. Здесь существует лишь один город, за Каменной стеной.

— Кто-то тебе наплел ерунды, Ву, а ты и поверил.

— Могущественные не плетут ерунду, они знают больше, чем ты.

— Кто они, эти могущественные? Где они?

— Там, за Каменным муром. Они владычествуют в джунглях и охраняют нас от врагов.

— Они охраняют вас? Ты с ума сошел! Эти негодяи издеваются над вами! Может, они и меня охраняют?

— Ты белый.

— То и что из того? Меня они также гоняют в туннеле с одного конца в другого. Чему вы так покорно все сносите? С вами ведут себя, как с… рабами. Ты знаешь, что это такое — раб? Я читал о них, но это было очень давно. Вас много, Ву! И вы разрешаете им обижать себя, даже не заступаетесь товарищ за товарища. Как же это?

Постель зашуршала, Ву повернулся на бок.

— Ты ничего не знаешь, — послышался шепот парня. — Довольно об этом. За ночные разговоры наказывают, на три дня оставляют без пищи.

Духота обручем сжимала виски. Слышалось неравное отрывистое дыхание десятков людей. Тело болело, как побитое. Я попробовал умостится удобнее, да и присмирел. В бараку зашел охранник. Сухой, как треск сломанной ветви, хлопок кнута, чей-то пронзительный вскрик, злое бранное слово. Жирный мрак. Призрачная ночь…

“Могущественные охраняют нас”. Кто заморочил головы индейцам рассказами о давно уничтоженных каджао, о врагах, которые еще и до сих пор разыскивают старинное племя в лесах? Неужели же эти люди не понимают, что они в рабстве? “Каменная стена охраняет нас”… Может, так думает лишь Ву, а другие думают иначе? За стеной из бетона — лифты, подземные коридоры, комнаты, облицованные пластиком. Там целый город. Может, о нем и говорила фрейлейн Труда. Наверное, индейцам туда входа нет. Их держат по эту сторону стены, в блоках-бараках, они гнут спины в подземной норе или еще где-то там, где нужны их плечи и руки. Индейцев здесь не считают за людей, для тех, кто притаился за стеной, они лишь рабочий скот, да и только.

Как произошло, думал я, что Ву — а он, кажется, совсем не дурак — не знает о существовании городов и поселков, самолеты называет “металлическими птицами”, не верит, что возле Вачуайо живут каджао? Неужели мальчик не имеет воображения об ином миру, кроме лоскута леса, где стоят бараки?

Жуткая мысль вдруг ошарашивала меня. А что, когда эти люди-рабы — не кто иной, как потомки тех самых индейцев, которые исчезли бесследно в чаще, захваченные пришельцами-чужаками семь десятилетий назад? Если это так, то Ву и его товарищи и родились в неволе. И за свою жизнь не видели ничего другого, кроме бараков, башен с пулеметами, Каменной стены, каторжной работы… Неужели даже их родители день со дня, из года в год только и слышали, что хлопки кнутов и бранное слово вооруженных охранников?

Унылая песня Катультесе будто всплыла из темных закоулков помещения.

Я притронулся к горячему плечу Ву.

— Ты не спишь, знаю. Больше не буду расспрашивать тебя ни о чем, только скажи: те, что за Каменной стеной, они… мертвые?

Мальчик едва слышно отозвался:

— Молчи! Если хочешь жить… Не называй их этим словом. Нам нельзя знать того, что знали наши деды.

Стало жутко. “Бежать! Бежать из этого проклятого места, во что бы то ни стало бежать!”

Следующим утром в туннеле ко мне подошел мой сосед из барака, хмурый великан. Подхватив с одного края стояк, он ожидая зыркнул через плечо. Я оглянулся. Ву неподалеку нас поднимал кусок рельса вдвоем с незнакомым седым индейцем. Великан поменялся с Ву местами.

Мы углубляемся в земляную нору. Туннель подался вперед еще на несколько десятков шагов. Понурившись, волочат ноги индейцы. Передние исчезают во мраке норы, те, что бредут сзади нас, двигаются бессловесными тенями.

Минует час, второй. Стояки будто бы более легкие, чем вчера, когда я носил их с Ву. Привыкнув к красноватой мгле подземелья, с удивлением замечаю, что мой напарник держит на плечи стояк едва не посредине. Поэтому ноша уже не так давит на меня. Выходим из туннеля, я бросаю индейцу:

— Возьмите ближе к краю, вам очень тяжело.

— Загби сильный, — тихо отвечает индеец. — Загби немного поможет тебе. Ты не привык.

Теперь я вижу кое-что такое, чего не рассмотрел раньше: индейцы, которые сильней, крепче, как и Загби, держат стояки и рельсы так, чтобы большее бремя принять на себя и облегчить ношу товарищу. Широкополые шляпы не поняли этих ухищрений, наверное, им не приходит в голову, что невольники способны помогать друг другу.

За широкой спиной Загби я чувствую себя как-то спокойнее, не так одиноко. Мне легче, теперь я дольше продержусь. Как обессилею, швырну проклятую ношу на землю, и конец. Что они мне сделают? Пусть! Вон под ногами ком цемента, схвачу, буду отбиваться, хотя бы одной широкополой шляпе разобью голлву.

Не останавливаясь, индеец вдруг спрашивает:

— Это правда, что каджао живут на берегу большой реки?

— Конечно, правда.

— Загби верит тебе, твои слова искренние. Загби понимает, ты надумал бежать…

— Ну, это вы выдумываете, — растерянно возразил я, и он, не слушая, продолжал:

— …И хочет тебя предупредить: вырваться отсюда почти невозможно. Беглецов всегда настигали. Последним решился Чульпаа — Острое Око. Обманул стражу, пробрался через провод с колючками и исчез. Чульпаа прыткий, как ветер, умеет заплетать следы, будто лисица, он не знал усталости. Обещал привести людей, которые помогут нам лишиться власти могущественных. Чульпаа сказал то же самое, что сказал ты: каджао не исчезли с земли, они живут на берегу большой реки… Только люди так и не пришли, чтобы спасти нас. И никто не знает, что произошло с Чульпаа.

— Когда это было? Когда убежал Острое Око?

— Давно, еще до больших дождей.

С полсекунды я не расплющивал глаз. По ту сторону Вачуайо в даль пролегло зеленое море. Дым, который тянется вверх, дым бару-орчете, невероятный, как сон. Тревога в глазах Катультесе: “Человек послужил причиной смерти человеку…”

Чульпаа — Острое Ока! Вот кто не дошел к Пэри. Преодолел безграничные пространства сельвы и погиб почти возле людей, к которым спешил за помощью.

— Он из племени галу? — спросил я и заметил, как в Загби напряглась спина.

— Так, Острое Око — галу. Откуда тебе это известно? Люди его племени работают вон там, — свободной рукой индеец показал у глубь туннеля, где пульсировало синее сияние. — Он также копал землю.

— Загби, я все объясню потом. Ты не ошибся. Я хочу бежать. Люди ничегошеньки не знают об этих бандитах, которые засели здесь, в джунглях, и издеваются над индейцами. Они держат вас в рабстве. Не понимаете? Ничего, настанет время — поймете… Помогите мне. Вдвоем нам будет легче, мы проберемся к большой реке. Там мой отец. Он повезет вас к президенту… Не понимаете? Ну, к верховному вождю всех племен вашей страны. Вы расскажете ему о всем. Вождь имеет металлические птицы, у него много воинов, они придут сюда и подвергнут наказанию тех, что засели за Каменной стеной.

Индеец помолчал. Потом негромко промолвил:

— Загби не может уйти отсюда, не простившись со своей женой.

— Вы состоите в браке, Загби? Где же ваша семья?

— Наших матерей и женщин держат отдельно, в большой хижине, которую ты называешь бараком. Нам очень редко разрешают встречаться. Своих детей мы не видим совсем, их отнимают у матерей еще грудными детьми.

— Хотя убейте меня, не понимаю! Разве же можно терпеть такое, Загби? Ведь вас много, мужнин, молодых ребят. Напасть на стражу, забрать оружие, а потом… К Каменной стене! Могущественным придется несладко. Чего же вы ждете?

Загби замедлил шаг.

— Мы об этом думали. Каджао и галу думали вместе. С могущественными очень тяжело бороться. Они убивают людей издали, их оружие сжигает огнем. И самое страшное, что у них…

Он замолк. Послышался близкий грохот, и мучительный вскрик забился под сводом туннеля. Впереди засуетились полуголые фигуры, забегали широкополые шляпы. Мы приблизились к землекопам и остановились. На земле корчился окровавленный мужчина. Груда стояков, которая накапливалась с самого утра, неожиданно развалилась, придавив индейца. Он стонал, не мог выбраться из-под тяжелых железобетонных свай.

Загби ступил шаг вперед. В это время из-за высокого металлического резервуара вышел Кносе. Он был одет в рабочий комбинезон, сбоку на поясе болтался противогаз — в тупике, где туннель заканчивался, всегда клубился едкий дым от взрывчатки. Подбежали широкополые шляпы. Кносе что-то резко приказал им. Высокий сутулый надзиратель выхватил у рабочего горелку сварочного аппарата. Синяя полыхающая струя с шипением воткнулась в землю, лизнула стояки и на миг задержался на теле лежачего. Невменяемый вопль заморозил кровь.

Я еще никогда не слышал, чтобы так кричал человек. Индейцы бросали стояки и рельсы, бежали прочь к выходу из подземелья. У Загби на шее напряглись жилы. Мы швырнули свою ношу под ноги, отступили к стене, с которой тихими ручьями осыпался песок. С нами поравнялась группа индейцев. Трое вдруг остановились, круто повернули назад и набросились на широкополые шляпы. Я увидел Ву, с ним был юноша в подранных трусах и еще один, широкоплечий, высокий каджао. Надзиратели не успели выхватить оружие, троица налетела на них. Сутулый упал, сбитый из ног кулаком широкоплечего индейца, выпустил из рук горелку. Синяя струя затанцевала, закрутился на земле, зацепила кого-то из надзирателей… Возле резервуара сплелся клубок тел, кто-то хрипел, ругался, мелькали кулаки, вспотевшие окровавленные лица.

Рванувшись вперед, я ощутил крепкую руку Загби.

— Туда нельзя! — выдохнул он, прижимая меня к стене. Я сопротивлялся, кричал, не в силах освободиться с его объятий. Индеец закрыл мне рот ладонью, повалил на землю.

Кносе, держа руки в кармане комбинезона, с минуту молча наблюдал за потасовкой. У него на поясе, рядом с противогазом, желтела кобура с пистолетом, но он будто забыл об оружии.

— На места! Прочь на свои места, краснокожее отродье! — заорал вдруг Кносе, срывая голос. — Кому говорю, грязные обезьяны! Ну!

И клубок тел, которые секунду тому извивался на земле, мигом распался. Широкополые шляпы с бранью отряхивали мундиры, один стонал, волоча ногу. Последним встал, качаясь, сутулый надзиратель. Высокий каджао, который держал его за горло, опустил руки, и они у него обвисли, как безжизненные. Выпрямившись, индеец виновато смотрел на Кносе, а тот улыбался довольной презрительной улыбкой.

Другие двое, которые встряли в потасовку, также увяли. Из расквашенных губ Ву текла кровь, он стоял весь съежившись, будто завороженный, предупредительно смотрел в глаза Кносе. Его подвижное, умное лицо будто окаменело и потеряло собственные черты. Это было лицо придурка, готового выполнить все, что ему прикажут. Широкоплечий индеец неуверенной походкой двинулся к Кносе. Понурая сгорбленная фигура, безвольные движения. Кносе поманил пальцем.

— Все — ко мне! Ближе! Еще ближе, гадская сволочь!

Трое, безмолвно подчиняясь, шли на его голос. Широкоплечий младенчески всхлипнул, упал на колени перед Кносе. Тот оттолкнул его от себя, толкнув сапогом у грудь. Ву делал какие-то странные движения руками, приседал, негромко бормотал что-то и неожиданно запел. Юноша в подранных трусах подбежал к нему, заплескал в ладони и зашелся смехом, закатив под лоб глаза.

— Лупи его! — Кносе кивком головы показал юноше на широкоплечего. Юноша прыгнул, как кошка, и повиснув на верзиле, вцепился ему в волосы. Высокий сильный каджао даже не защищался, стоял на коленях, размазывал по щекам слезы. Ву кружил вокруг в бешеном диком танце.

Все, что я увидел, было для меня непостижимо. Подумал — схожу с ума. Опомнился уже на воздухе, возле входа в туннель. Индейцы второпях разбирали стояки и рельсы, по двое, трусцой ныряли в подземелье. Глаза людей были преисполнены ужаса.

Наклоняясь, чтобы взять стояк, Загби прошептал мне:

— Они держат в руках наши души. Кто выходит из покорности, у того забирают ум… Загби сдержит слово, поможет тебе бежать.

— Нет, — сказал я, — теперь надо думать не о бегстве. К большой реке далекий и опасный путь. Если не дойдем, погибнем, то люди так и не узнают о том, что здесь творится.

Именно тогда возникла у меня мысль… Но не следует забегать вперед. Скажу только, что после работы, ночью, я поделился своим планом из Загби. Он упрямо не принимал мое предложение. Мне еле удалось уговорить его.

На следующий день за мной пришли две широкополые шляпы. Меня вывели из туннеля и повели крутым склоном вверх, туда, где виднелась Каменная стена.

Я шел и жевал корешок. В последний миг Загби ткнул мне его в руку, прошептал: “Съешь этот корень. Обязательно съешь, он прибавит тебе сил”. Корешок был ароматный, горьковатый, после него на зубах осталась оскомина.