Зелёные Созвездия

Глава первая Тени

Я открываю глаза в приступе кашля.

За окном сумрак.

Что случилось? Мне снился кошмар, будто умерла мама, я поссорился с Володькой и по моей вине спилили Каштан.

Откидываю одеяло. Боже ж ты мой, вся рубашка в засохшей крови. Конечно, это был не кошмар. Просто сознание не хочет верить в столь ужасные события.

Каштанчик!

Я вскакиваю, и меня заносит. Хватаюсь за кровать, чтобы не упасть. Добираюсь до двери на балкон, взбираюсь на лестницу. По ту сторону крыши не вижу крону.

— Каштанчик, — шепчу я и впопыхах слезаю вниз. Глотая слёзы, бегу вниз. По дороге не встречаю ни деда, ни бабушку.

Природа врезается в меня холодным ветром, рвёт полы окровавленной рубашки, терзает зубами бледный торс, но мне плевать. Обегаю дом, и вижу могучее тело дерево. Каштан лежит, перекрывая почти весь двор. Листья ещё зелёные, и будут такими, пока их питает остатками жизни могучий ствол.

— Каштанчик! — кричу я, но не слышу в ответ его голоса.

Бегу и плачу.

— Ну скажи, что ты живой, — бормочу под нос, опускаясь на колени перед испещрённой годами корой.

Каштан молчит.

— Давай же, — уговариваю я и обнимаю ствол. — Ты же не можешь так просто сдаться. Тебе столько лет!!!

Каштан молчит.

Он уже никогда не заговорит. Он мёртв.

— Никита! — позади слышится строгий голос дедушки. — Ну куда ты бежишь!? Тебе в постели лежать надо!

Я стараюсь сконцентрировать свою сущность и передать дереву жизнь. Чувствую, как слабею. Рациональный ум ушёл, не желая убеждать меня, что я занимаюсь глупостью. То, что умерло, уже никогда не оживёт.

На плечах чувствую руки дедушки.

— Скоро врач приедет, — говорит он. — Быстро возвращайся в кровать.

Ему приходится отдирать меня от тела Каштана, а когда получается, я начинаю рыдать навзрыд.

— Дедушка, зачем ты его срубил! — кричу я, позволяя деду тянуть меня к дому.

Мир кружится.

Мне плохо.

Меня тошнит.

— У него мать умерла, а он за Каштан убивается, — ненавистно ворчит дед.

Да. У меня мать умерла. У меня весь мир рухнул. Я тоже хочу умереть.

Голову ведёт влево слишком сильно, и я снова теряю сознание.

Уже ночь, когда я открываю глаза в следующий раз. Луна сквозь окно разрисовывает игрушки, мебель, стены сюрреальными серебристыми геометрическими фигурами.

Я не двигаюсь. Мне снилось что-то очень ужасное. Какие-то неясные тени, голоса. В доме тишина и чувствуется пустота. Хочу пить, но боюсь спустить ноги с кровати.

Я чужак.

Зачем Природа до сих пор держит меня? Разнеси же меня на части к чертям собачьим.

И тогда я вижу тени. Те, что преследовали меня в кошмаре. Они выбрались наружу и теперь искривлялись, ползая по стенам, словно змеи.

Ты моя умничка, — шептал невидимый голос. — Ты мой маленький зайчик.

Щупальца тянулись к простыне.

— Кто ты? — тихо спрашиваю я. И мне даже не страшно. Мне больно, одиноко и пусто. Может, это существо заберёт меня в ад? Пускай. Умоляю.

Я люблю тебя, — говорит голос. — Ты убил папу, маму, Каштан.

— Я не убивал, — пищу я и снова начинаю плакать.

Ещё как убивал! — насмешливо восклицает голос. — Я могу дать тебе силу. Гораздо большую, чем была. Тебе стоит только захотеть.

— Я хочу, чтобы всё было как прежде, — всхлипываю я. — Чтобы мама была жива. И Каштан. И даже папа.

Этого никто не сможет сделать, даже я.

Тени обволакивают одеяло, превращая меня в кокон. Они холодные и противные. И вдруг в голове мелькает непонятная мысль. Я уже слышал этот голос. Когда? Где?

Вспоминай, Никитушка. Вспоминай, — мурлычет тень.

Это случилось тогда, когда…

Нет! Ничего тогда не было!!!

Быыыыыыло.

— Заткнись! — цежу я сквозь зубы и откидываю одеяло. Тени разлетаются в прах, но лишь те, что сковывали мою кровать. Существо вещает из глубины тёмного угла.

В квартире стоит тишина. Никого нет. Я сначала смотрю на раскрытую книжку с изображением Оле-Лукойе. А потом смотрю на окно…

— Пошёл вон! — вскрикиваю я негромко, но в сердцах.

Ай-яй-яй. Я для тебя столько всего сделал, а ты… Я спас твою жизнь.

(…что-то плохое в ту ночь случилось…)

— Ты ничего мне не делал! Ты не спасал мою жизнь, — говорю я и сажусь на кровати. Дедушка с бабушкой сняли с меня грязную одежду.

(…тайфуны в степи, казалось, имеют глаза…)

Да что ты говоришь! — снова насмешливо вскрикивает голос. — А это чья заслуга?

Я сущностью чувствую шевеление на стене. Поворачиваюсь и застываю в изумлении. На стене висит чёрный надувной круг с изображением зонтика.

Его могло унести при первом толчке, но ты проснулся, а он у ног. Он мог прохудиться и сдуться, и ты бы пошёл на дно, но он стойко держал твоё тело, пока Море не соизволило спасти тебя. Если бы не я, тебя не было бы уже в живых. Я борюсь за твою жизнь с тех самых пор, как ты сделал выбор.

— Какой выбор? — я встаю и оглядываюсь в поисках воды. Всё нутро отторгает этот разговор, я стараюсь зациклиться на бытовых мыслях.

Ну как же, помнишь, тогда прохладной…

— Стоп! — я вскидываю руку и шарахаюсь. Голова кружится. — Я ни-че-го не хочу слышать. Заткнись! Заткнись! Заткнись!

Ну ладно. Не будем ворошить прошлое, — отвечает голос. — Давай поговорим о настоящем. Ты можешь стать лучшим из лучших. Тебе стоит только захотеть. Делай то, что я говорю, и получишь силу большую, чем была.

— О какой силе ты говоришь? — спрашиваю я.

Оооо, ты сможешь управлять всеми неживыми предметами. Хочешь, превратишь бензопилу дедушки в страшного робота. Наделишь её разумом. Можешь управлять землёй. Воздвигать горы, холмы. При этом ты останешься зелёным ребёнком. Ты будешь слышать голоса деревьев, воды. Разве не здорово?

Я падаю, потому что комнату так сильно шатает, как при девятибалльном землетрясении. Щека упирается в коврик, взгляд целится в темноту под кроватью, откуда ползут новые щупальца тени.

— Я хочу только одного, — молюсь. — Чтобы весь этот ужас прекратился. Чтобы забыть о боли, о потери мамы, Каштана.

О! — голос весело восклицает. — Уж это легко! Легко и просто!

Из моих глаз льются слёзы. Я хочу только одного: спать и плакать, плакать и спать.

Спи, — шепчет голос. — Сегодня ты слишком слаб, чтобы принимать решения. Спи. Завтра ты проснёшься бодрым. Тогда и поговорим.

Щупальца теней наползают мне на глаза, и я проваливаюсь во тьму.

Утро бьёт в окно ясным небом. Я открываю глаза и вижу перед кроватью… Володьку. На душе становится легко, хоть у него и мрачный вид.

Я слабо улыбаюсь. Всё тело сковывает слабость. Хочется есть.

— Я подумал подождать, пока ты проснёшься, — тихо говорит Володька.

— Ты, вероятно, хочешь меня убить, — говорю я.

— Нет, почему же, — говорит он и молчит. Молчит, ибо знает, что я вижу в его сущности: он хочет меня убить. Но злости там очень мало.

— Всё как-то пошло наперекосяк, — вздыхаю я. — Сначала, очень давно папа умер. Теперь мама. Почему так?

В горле опять клокочет тугой ком.

— Ещё ты разрушил мою работу и убил Каштан, — оповещает Володька.

— Да, натворил я делов, — вздыхаю и отвожу взгляд от ясных зелёных глаз друга.

— Я пришёл на минутку, — говорит Володька. — Надо сказать тебе самое главное, чтобы ты перестал совершать ошибки.

— Меня теперь исключат из сообщества зелёных детей?

— Никто не вправе тебя исключить, кроме тебя самого. Плохая новость, что ты уже это сделал. Ты исключил себя. Ты поставил стену между собой и Природой.

— Я теперь такой как все?

— Да.

— И я теперь не могу слышать голоса деревьев?

— Да.

На душе становится так горько, что в очередной раз хочется закрыть глаза и умереть.

— Но я пришёл не за этим, — говорит Володька. — Я должен тебе сказать, что не нужно тебе винить во всём Природу. Твою маму убила не она. Яхту потопила тоже не она. Природа очень хочет, чтобы мы были живы, и наши родители. Потому что родители — единственное связующее звено между нами и обществом. Другие люди нас не понимают, знаешь ли.

— А кто тогда убил мою маму и тех ребят на яхте? Мы же сами, ответишь ты?

— Нет, — покачал головой Володька. — Я больше ничего не скажу. Обычным людям больше знать нельзя. — Его слова больно царапают сердце, и я проглатываю солёный ком.

— Вовка, — шепчу я. — Как мне вернуться?

— Просто захотеть. А впрочем, это ничего не даст, если ты так и будешь вытворять ужасы по каждому поводу. Тебе нужно наконец срастись с Природой. Понимать её желания каждую секунду. А ты пока лишь коснулся.

— И как это сделать? — искренне спрашиваю.

— Я провёл ночь в берлоге, — отвечает Володька. — В заброшенной медвежьей берлоге. Земля со всех концов. Найди местечко, где будешь только ты и Природа и останься там.

— Одну ночь?

— Не знаю, — пожимает плечами Володька. — Кому как. Мне хватило ночи. Ты сразу поймёшь, когда Природа тебе откроется. Это нельзя не заметить. А если не заметишь, значит, Природа посчитает тебя недостойным.

— Она посчитает, — мрачно киваю я. — После всех этих моих…

— Не надо отвечать за всю Природу, — отвечает Володька. — Проверь, а потом узнаешь. Я, наверное, пойду.

Володька встаёт.

— Ты сильно злишься на меня из-за того, что я разрушил твою поделку? — грустно спрашиваю.

Володька молчит, лишь чуточку качает головой, но я-то чувствую. Он, может, и не злится, но в его душе сейчас пустота не хуже моей, хоть я и потерял маму, а он — результат двухлетней работы.

Внезапно, лицо Володьки напрягается, губы дрожат, и он поворачивается ко мне спиной, плетясь к двери.

— Попробуй несколько лет делать что-то так кропотливо и любить это, а потом разрушить, — говорит он дрожащим голосом, не поворачиваясь. — Я сейчас каждый раз захожу на чердак и вижу её руины в углу. Теперь можешь рассказать мне, как ты плакал над Хатико.

И Володька уходит.

День протекает капля за каплей пустым пятном. Никогда ещё в жизни у меня не было такого горького дня. В голове вертятся Володька, мама, Каштан. Бабушка и дедушка не заходят ко мне в комнату. Дед часто разговаривает по телефону, и когда я слышу обрывки фраз, убегаю и стараюсь заткнуть уши. Речь идёт о похоронах. Днём дедушка куда-то уезжал, решать вопросы на эту самую непроизносимую тему.

Я на автомате ем продукты, которые разрешены. Не знаю, испытал бы я боль, съев мясо, но пробовать не хочется. Не из-за боли, которую я встретил бы сейчас с распростёртыми объятиями, а из-за совести. Пусть между мной и Природой сейчас пропасть, но она преодолима, и Природа никогда не станет моим врагом. Она может отвернуться и обидеться ненадолго, но стоит тебе попасть в беду, она вернётся. Как это всегда делала мама.

Без мамы дом кажется совсем пустым. Из её комнаты веет знакомым парфюмом. И когда мысли всякий раз напоминают, что эта комната больше не наполнится знакомым привычным с рождения голосом мамы, я плачу. Я плачу в тот день часто, и всегда при мыслях о маме.

Когда я время от времени на несколько минут застываю перед дверями в наши комнаты, вижу на обоях отпечатки моих рук. Застывшая бурая кровь. И от каждого взгляда на них становится больно.

Вечером я сам набрал в ванну воды и сел мыться. Дедушка не заставлял, просто так было привычно, и так всегда велела мама. Я почти не моюсь. Просто сижу в воде, гляжу пустыми глазами на плавающую в пене резиновую уточку, и отмокаю.

В голове апокалипсис.

В душе — руины.

Осмысленный взгляд вылавливает жёлтую потрескавшуюся резину, синие безжизненные глаза, зелёный ободок вокруг них.

— Я хочу умереть, — говорю я утке.

Рано, — отвечает та.

Я задыхаюсь от удивления. Всё как в случае с Морем, только я не вижу сущности у резиновой игрушки. Она пуста, как глазницы мертвеца. И её голос, раздающийся в голове, опять кажется знакомым.

— Ты… умеешь говорить? — изумлённо шепчу я.

И ты задаёшь этот вопрос после того, как говорил с Морем, Каштаном и кучей других неодушевлённых вещей?

— Ну… — я мнусь. — То — дети Природы. А ты…

А я дитя человеческой эволюции, — отвечает Утка. — Так почему же я не могу начать говорить?

— Можешь, конечно, — смущаюсь я. — А тебе есть, что сказать?

Естественно, — отвечает Утка. — Несколько лет назад, купаясь, ты безумно любил меня грызть. Это, по-твоему, нормально? Я до сих пор помню твои острые зубы.

— Извини, — хихикаю я, и у меня впервые повышается настроение.

Весь день распускаешь нюни, как девочка, — говорит Утка. — И ничего не делаешь. Добавил кусок пустоты во время своей жизни. Куда это дело годится.

— У меня горе, — мрачно отвечаю я.

Знаю я твоё горе. Мальчик-убийца.

— Чегооо? — я ударяю по Утке, и она на секунду скрывается под водой, но потом снова всплывает. Пена разводами стекает с резинового тела. — А будешь обзываться, сожму тебя, чтобы ты пищала, — угрожаю я.

Не любишь ты правду, вот поэтому ты и всё разрушаешь, — говорит Утка. — Пусть не ты убил маму, но ты приложил к этому усилие.

— Как? — удивляюсь я.

А кто начал дружить со всякими дураками. Всякими зелёными детьми?

— А это тут причём? — возмущаюсь. — Я сам такой. Если бы не Володька, кто бы мне ещё всё рассказал?

Некоторое время Утка молчит, но никуда не уходит. Чувствую её присутствие. Сущностью назвать это не могу.

Начнём с того, что тебе врут с самой первой буквы, — вдруг говорит Утка.

— То есть, я не ребёнок Природы? Я не слышал голоса Моря? — язвительно усмехаюсь я.

Нет, тут всё правда. Природа создала тебя как свою очередную шестёрку. Она же без вас не может. Только вот сама Природа — это идиотка, которая не может даже толком избавить вас от смертельных болезней.

— Ну… — я не знаю что сказать. Эта тема уже поднималась с Каштаном, и тогда он не дал мне вразумительного ответа. Он сказал, что виды выживают, а мы лишь искореняем себя, пытаясь вылечить от заболеваний, передающихся по наследству. — А что ты предлагаешь?! — в сердцах восклицаю я.

Предлагаю бороться с Природой.

— Чегоо?

Дурачок. У тебя такое наивное возмущение, что мне смешно, — Утка смеётся. — Неужели ты не раскинул до сих пор мозгами? Неужели ты не увидел, что тебя водят за нос? Тебе показали правду лишь под одним углом. Тебе рассказали историю древнейшего периода, позабыв историю ещё более древней эры. А почему не рассказали, а? Не думал? Им не выгодно. Удобнее же крикнуть: вы долбанутые. И вся толпа подхватывает: мы долбанутые!

— Ну если ты такая умная, то может ты мне расскажешь всю правду, — хмурюсь я.

И расскажу, — отвечает Утка. — Начнём с того, что мы имеем прекрасную планету. И кто ей правит? Природа-недоучка? Если ты чего-то делаешь, ты же стремишься к совершенству, так?

— Наверное, — киваю.

Если ты играешь в игру и проходишь её, то ликуешь, но ты на последнем месте. Ты снова садишься играть, чтобы прийти первым.

— О дааа, — соглашаюсь.

Почему же Природа позволяет, чтобы рождались мёртвые дети? Чтобы люди умирали от смертельных болезней? Вы, зелёные дети, не едите мясо, ибо чувствуете боль животного. Вспомни кролика. Почему же тогда волку позволено его есть? Думаешь, он убивается, когда его зубы вгрызаются в заячью шею? Да ничего подобного. Зачем же Природа держит у себя таких существ, которые поедают друг друга? Почему она не уничтожит короедов, которые точат дерево? Тлю, проедающую листья? Или аскарид, которые съедают живого человека? Ты слышал про аскарид?

— Нет, — грустно отвечаю.

Эти черви живут в человеке. Длинные, сантиметров по двадцать. И поедают его. И человек умирает. Зачем Природа разрешает им это делать? ДНК, гены, это всё она придумала, построила из белков, углеводов, но всё же позволяет им работать неправильно. Клетки организма начинают пожирать другие, возникает опухоль, и человек умирает. Для чего ей это, а?

— Не знаю, — шепчу я, вспоминая отца. Природа уже не кажется мне такой хорошей.

Вот-вот. Тебе показали Море, которое заботливо обволакивает твоё тело волнами, но не показали акул, пожирающих дельфинов, что дёргаются в агонии; тебе показали поющий лес, который добрым голосом разговаривает с тобой, но не показали гусениц, которые выедают его листья подчистую; тебе показали поющий ветер, который делает ночи прохладнее, но не показали деревья, которые он выворачивает с корнем, стоит ему рассердиться. Тебе многого не показали, мальчик мой. А почему Природа позволяет этому происходить? Да потому, что Природа ленивая и глупая дрянь. Она не может исправить свои ошибки. Не может и не хочет. И тогда появился я.

Я сглатываю и чувствую, как холодеют ноги. Мне становится и страшно, и вдохновенно одновременно.

Голос человеческой цивилизации. Человек сам начал бороться с ошибками Природы. Электричество, отопление, пенициллин. Нет бы радоваться, но Природа ещё та эгоистка. Ей не нравится, что кто-то там сопротивляется, тыкает её носом в её же какашки, которые она натворила, как непослушную собаку. И она… ох. Она начала сопротивляться. Она убивает вас пачками из-за ревности, зависти, что вы, её дети, начинаете превосходить её. Всё человеческое негодование зазвенело, и появился я. Вот такая история, Никита. Вот такая.

Я растрёпан. Я уже ничего не понимаю. Раньше мне казалось, что в словах Каштана, Володьки всё гладко и нет ни единого слова лжи. Теперь я верю Утке. Каждая её фраза логична. Каждая буква на своём месте.

— Я… не знаю, что и сказать, — тихо выдавливаю.

Хоть у тебя и голубые глаза, предлагаю тебе вступить в сообщество карих, — говорит Утка. — Мы — дети земли. И мы боремся с ошибками Природы. А значит, и с самой Природой.

— Земли? — удивлённо хмурюсь я.

Я — существо очень древнее. Гораздо древнее, чем тебе кажется. Я — голос всей планеты. Я — голос земли, из которой однажды Природа проросла. И я хочу привести систему в порядок. Мы ещё не знаем как. Мы могли бы уничтожить Природу и построить новый мир. Даже если это случится, то ты уже умрёшь. Планету будут населять даже не твои правнуки, а правнуки твоих правнуков. Либо мы раздавим дух Природы и перестроим всё как надо. Придумаем такие изобретения, которые упорядочат Природу. Думаю, это более быстрый процесс, но всё равно ты его не увидишь. Однако начинать нужно сейчас. И только сейчас!

Я ломаюсь.

Я ломаюсь!

Каждое слово Утки открывает мне глаза. И тут она меня добивает:

Возьмём твоего папу. Серьёзное заболевание. Неизлечимое. Незаразное. Переданное генетическим путём от его отца, который тоже умер раньше срока. Кто виноват в его смерти? Кто заставил его клетки работать наоборот? Теперь мама. Если Природа знала, что под крышей много детей, зачем посылать туда молнию? Зачем сжигать всех? Ну, думаю, про яхту объяснять не надо.

Я сжимаю под водой кулаки.

— А Каштан? — спрашиваю я. — Тут уж моя вина.

Ну… с Каштаном да. Накладочка вышла, — отвечает Утка. — Но если я до сих пор не убедил тебя в ущербности Природы, ты просто слеп. И если до сих пор не хочешь её остановить, то — просто глуп.

— Хочу, — произношу я. — Теперь хочу. Я вообще с самого начала говорил тому же Володьке, что несправедливо убивать моих родителей. А он куксится и отвечает, что так надо.

Природа их водит за нос, — отвечает Утка. — Как и тебя. Но если тебя вовремя удалось спасти, то многих стареньких, как твой Володька, уже не вытащить из этой трясины.

— Но что теперь делать?! — восклицаю я. — Как бороться?!

Проще простого, — отвечает Утка. — Нужно выключить скелет Природы, тех, на ком она держится: зелёные дети. Нужно погасить эти звёзды, которые её поддерживают. Но это моя цель. Ты не сможешь потянуть такую работу, потому что лишь человек, но ты можешь помочь. Ты можешь вступить в борьбу. Для начала нужно убить Володьку.

— Да ты что, с ума сошла?

От слов Утки у меня на секунду останавливается сердце.

Ничуть. Ты должен уже знать, что умершие люди становятся частью Природы, ему не будет плохо. Но сейчасты ставишь не на ту лошадь, мальчик мой. В мире есть много других людей, которые не будут тебе запудривать голову. Я познакомлю тебя с карими. Тебе они понравятся.

— Да я ни в жизни не смогу убить Володьку, — отрицаю я.

Это говорит человек, который приказал спилить Каштан, — усмехается голос Утки.

— Нет, ну это же… ну совсем разные вещи.

Душа Дерева ничем не отличается от души Человека. Но ты убил уже раз. Теперь тебе будет легче.

— Я не смогу. Ну как, — мой голос становится плаксивым. — В последние дни и так много смертей. Володька, он ни в чём не виноват.

Даже в том, что помогает убийце твоих родителей?

— Нет, — морщусь я. — Он такой хороший. Он друг. Он…

Тебе не надо самому его убивать, — говорит Утка. — Ты должен просто поставить его в такую ситуацию. А дальше уж я завершу дело. Всё будет выглядеть как случайность. Например, как Природа это сделала с твоей мамой. Вроде бы безобидная молния, вроде бы безобидный лагерь. Тебе нужно будет только послать Володьку в то место, куда она ударит.

— Да не сработает это, — противлюсь я. Ни одна малейшая часть моей души не желает смерти Володьке. — Он почувствует любой ураган. Любую молнию.

Ту, которую пошлю я, он не почувствует.

— Это какая?

Вода в реке, в которой ты купаешься, живая. Ты всегда сможешь узнать, что она думает. Но сейчас ты сидишь в подземном источнике, мёртвая вода. Моя вода. Молния, которая послана с небес, исходит от Природы, а молния, которая заключена в розетке — мёртвая молния. Моя молния.

— Если ты можешь убить его током, то зачем тебе я? Ты можешь убить его и без меня. Да ты так всех зелёных детей можешь переубивать. Но не делаешь этого. Почему?

Я слышу противный хруст, от которого мурашки бегут по позвоночнику. Догадываюсь, что это Утка смеётся.

Она предполагает каждый мой шаг, — отвечает голос. Это, несомненно, про Природу. — Она защищает зелёных детей, как люди защищают россыпь гранёных изумрудов, рубинов, алмазов. Но если к смертельной черте зелёного подведёт человек с такими же способностями, она не прознает. Много зелёных детей, что умерли до сегодняшнего дня, попадали именно в такую ловушку. Порою свои же случайно заводили друга в тупик. Мне приходилось только нажать вовремя кнопку. Я расставляю ловушки повсюду, по мере моих возможностей. А потом парочка гуляет и один восклицает: ух ты, сходи, посмотри какие красивые цветочки. А я уже тут как тут.

И вдруг догадка посещает меня. По всему телу вскипают мурашки размером с мух. Я догадался! Вот оно передо мной!

— Так это ты, — говорю я. — Это из-за тебя зелёные дети так часто умирают, как говорил Володька?

Не буду тебе врать. Я, в отличие от Природы, веду честную игру. И отвечу что да. Это я.

— Ты бы и меня убила?

Без сомнения, — отвечает Утка. — Будучи зелёным, ты поддерживаешь Природу. А она — мой лютый враг. Но ты вовремя остановился. А если начнёшь играть за правильную команду, станешь непобедимым. Непобедимым истребителем зелёных.

— Что-то мне не верится, — щурюсь я. — Если ты уничтожаешь зелёных, ничего не мешает Природе делать то же самое.

Выкинь эти глупости из головы, — говорит Утка. — У Природы нет желания убивать свои творения специально. Ты, конечно, можешь опять попасть в какую-нибудь катастрофу, но не по её желанию, а по чистой случайности. Но поверь, я тебя огражу от этого, потому что все яхты и другие машины — дети земли. Это выгодная сделка, малыш. Невероятные способности и долгая жизнь против менее невероятных способностей и короткой жизни.

Я задумываюсь. Мозг кипит. И не столько из-за желания обладать долгой жизнью, сколько из-за жалости к Володьке. И тут Утка, эта подлая Утка произносит самые жестокие слова, которые бьют меня точно по солнечному сплетению.

К тому же ты что, не хочешь отомстить за смерть родителей?

— Хотелось бы, — сдаюсь я. — Но я бы с удовольствием врезал бы по морде самой Природе, а не Володьке.

О мама миа. — Будь у Утки глаза, она, вероятно, закатила бы их. — Неужели ты не понимаешь, что нет какого-то единого разума на этой планете. Нету мозга по имени Природа. Она — лишь совокупность элементов. Даже ты и то не один человек. В тебе живут множество разумных составляющих. Вспомни, сколько раз ты спорил с самим собой, решая делать что-то или нет. Стоит ли стянуть у Серёжки фантики или побояться? Ты думаешь сутки, двое. А почему? Потому что в тебе не одна извилина. В тебе два разума одновременно спорят. Ты — составной элемент. Твой разум и разум твоего близкого приятеля создают отдельный единый разум. Вся планета — это голова, а Природа — мозг, а вы — извилины этого мозга. Чем больше мы уничтожаем извилин, тем быстрее умирает мозг. Вспомни, что тебе рассказывали про Лес. Ты можешь слышать каждое Дерево в отдельности и весь Лес целиком. Когда в классе вы обсуждаете, кого выдвинуть на кандидатуру старосты, вы превращаетесь в один разум. Часть извилин выбирает одного человека, часть — другого, часть — третьего. А потом этот разум принимает решение. Это только вам кажется, что в классе много голосов, потому что вы находитесь внутри. Если бы вы стояли выше них, то смогли бы отдельно поговорить с Классом. И слышали бы общее мнение не гамом, а отдельной логической речью, которой мы с тобой общаемся сейчас. Кто я? Я просто Утка, разговаривающая с тобой. Но это не так. Во мне миллионы, миллиарды извилин. И сейчас они что-то решают, о чём-то спорят во всех уголках планеты. И ты сейчас слышишь их голос. Их решение. Которое я, как переводчик, упорядочиваю в логическую структуру и передаю тебе в словесной форме. Я достаточно понятно тебе объяснил алгоритм?

— Да, — отвечаю я, не переставая ощущать мурашки. Сила слов Утки сметала мозг. Они превращали всю планету в единый дышащий по алгоритмам организм.

Отсюда простой вывод, на который я потратил тонны слов, — продолжает Утка. — Ударить по всей Природе ты не сможешь. Ты слишком мал. В класс можно, конечно, подбросить бомбу, но Природа столь необъятная, что ты не найдёшь бомбы, которая выкорчует определённые объекты. Поэтому придётся действовать локально. Убив Володьку, ты и нанесёшь по Природе тот самый удар. Удар мести за твоих родителей.

Я превращаюсь в зомби. Сижу как истукан и смотрю в одну точку, словно загипнотизированный. Мне жалко убивать Володьку, и я ищу хоть одну прореху в рассуждении Утки. Любую фразу, которая заставила бы меня не совершить следующий шаг к бездне, но рассуждения Утки столь же логичны, как утверждение, что дважды два равняется четырём.

Перед моими глазами Володька, который стоит над пропастью на деревянных брусьях, а слова Утки выбивают их один за другим.

— Это слишком большие мысли для моей головы, — отвечаю я бесцветным голосом. — Наверное, легче меня просто убить. Не заставлять принимать такие взрослые решения.

Рано или поздно жизнь заставит тебя принимать такие решения. Когда-то любой человек взрослеет. И поверь, тебе достаточно лет, чтобы ступить во взрослую жизнь.

— Я должен всё обдумать, — говорю. — Я привязался к Володьке. Может, он переметнётся к нам?

Для него поздно. Если ты начнёшь с ним говорить, то он опять запудрит тебе мозг всякими природными выкрутасами. Этого мальчика уже не спасти.

— Но… я могу поставить его перед выбором. Пусть решает. Либо с нами, либо погибнуть.

Даже не думай об этом! — голос Утки становится холодным. — Ты этим не только погубишь себя, но и поставишь под угрозу нас. Он начнёт суетиться. Пытаться нас остановить. Поднимет скрытые силы Природы.

Я прячу лицо в ладонях. Бегу по коридору, а со всех сторон обрушиваются тупики. У меня нет выбора, а это самое паршивое.

— Хорошо. Я подумаю и решу, — говорю.

Ты уже решил, — усмехается голос Утки. — Озвучь хотя бы своё предварительное решение.

— А ты разве не можешь увидеть его в моей сущности? — злобно спрашиваю я.

Могу. И вижу. Но прочитанный про себя материал закрепляется хуже, чем прочитанный вслух. И я хочу услышать. Что ты предварительно решил?

Я начинаю дышать часто. В висках пульсация. Слова выбираются из моего горла туго, как стая дикобразов, обдирая голосовые связки.

— Я ослаблю силы Природы. И я… я уберу Володьку.

На часах уже два ночи, а я не сплю. Я должен сидеть и скорбеть по умершей матери, но вместо этого я забиваю пустоту жаждой мести и мучаюсь совестью. Всё это время передо мной образ Володьки. Его дружеская улыбка, сияющие веснушки, кончики пальцев, касающиеся моего сердца.

Тот, кого я без смущения называю братишкой, и которого вскоре заведу в тупик. По нему пройдёт высокий ток, и… он станет частью Природы. Правильно ли я поступаю? И спросить не у кого. Все те, кому можно было задать такой серьёзный вопрос, уже мертвы.

Я думаю, что старый Никита, тот, который ехал месяц назад на море, болтал ногами в автобусе и восхищался горами Крыма, принял бы однозначное решение в считанные секунды, и оно не стало бы предварительным. Но старый Никита любил бить одноклассников в нос, и ему было плевать, что у кого-то потекла кровь. Потому что старый Никита чувствовал только свою боль.

Но сейчас я изменился. Я долго думал, как поступил бы новый Никита. Я пришёл к выводу, что прежде чем судить убийцу, нужно выслушать не только мнение обвинения, но и самого убийцы.

Завтра я шагну обратно в Природу. Я проникну в её сущность, как рассказывал Володька. Я буду слушать её голос. Может даже услышу. Хотя Володька как-то недавно признался, что не может услышать даже голос Леса, настолько тот огромен. Он думает, что может, но ещё ни разу не пробовал, нужна великая концентрация. Что ж, я не претендую на аудиенцию со всей планетой, раз уж я слишком мал для неё, как говорит Утка, но её оппонент Володька утверждал и то, что я должен войти в сущность Природы. Стать её частью. Если, конечно, достоин, и она позволит мне войти.

Я войду в сущность Природы, послушаю её оправдания. Может, не всей, но хотя бы большей части. И если мне там не понравится, выйду и убью Володьку.

А если за целые сутки ничего не произойдёт, если она не захочет мне отвечать и не пустит в себя, то я вернусь домой. А потом убью Володьку.

Никогда ещё он не стоял так близко от смерти. И Природе придётся сильно постараться, чтобы спасти своего зелёного ребёнка.

Володька сказал, что я могу вернуться, стоит мне только захотеть.

Я хочу.

Глава вторая Река

Я завтракаю в полном одиночестве.

Когда грусти и печали в душе скапливается слишком много, они превращаются в пустоту, и все события наслаиваются на неё, словно крем на коржи. Только основы нет, нет этих самых коржей. Поэтому крем растекается, растворяется, и каждое действие забывается через несколько секунд.

И я не помню, что я ел, когда возвращаюсь в комнату.

Со мной не говорит никто. Ни резиновая утка, ни деревья, даже дедушка с бабушкой исчезли. Я остаюсь один в этом мире.

Я лежу на кровати и решаю, куда мне идти на аудиенцию с Природой. Володька выбрал заброшенную берлогу. Где я её найду в наших краях? Может, просто уйти на ночь в лес, улечься под деревом и слушать, что говорят Трава, Деревья?

Как-то слишком просто.

Так и не решив, я возвращаюсь в реальный мир, а уже два часа. Обед. Ничего себе. Я даже не хочу есть.

Надо хотя бы одеться. День выдаётся тёплым, поэтому я вновь надеваю рубашку с коротким рукавом, джинсы и спускаюсь в гостиную. На кухне гремит посудой бабушка. Взгляд у неё отрешённый с момента смерти матери. Дедушка, видимо, в отъезде. Решает дела, связанные с похоронами мамы. И я спрашиваю бабушку:

— А дед где?

Она вздрагивает, смотрит на меня как на чужого, а потом говорит:

— Место на кладбище пошёл выбирать. Рядом с папкой надо мамку похоронить-то.

Я хмурюсь. В груди снова сражаются поганые эмоции. Неуверенно произношу:

— Я увижу маму?

— Ох, Никитушка, не стоит тебе на неё смотреть, — грустно качает головой бабушка. — Обезображена мамка твоя. Не узнаешь ты её. Испугаешься только.

— Понятно, — киваю и не спорю. Нельзя, значит — нельзя. — Я уезжаю.

— Надолго ты?

— Не знаю. Наверное, да.

— Вернись к ужину. Баба Даша сегодня приедет.

Баба Даша? Это такая сухая старуха с вытянутым лицом, как у деда Толика, со скрюченными пальцами. Живёт в городе в богатой квартире. Занимается пошивом модной одежды. Вся такая светская и претенциозная. Холодная, как учительница биологии, злая, как ведьма. Баба Маша и деда Толик являются родителями мамы, а баба Даша — мама моего отца. Дедушка Павел по отцовской линии умер молодым от той же болезни, от которой умер мой отец.

— Её я видеть хочу меньше всего, — отвечаю и выхожу за дверь.

Наверное, бабуля и дед задаются вопросом, почему я так спокойно переживаю смерть мамы? Несусь на велике по склону к деревьям, и благодарю Природу и даже Утку, за разговоры со мной. За то, что рассказали об окружающем мире. Если бы я не стал зелёным ребёнком и не знал того, что знаю теперь, может, сломался бы в считанные секунды после смерти мамы. И попал бы в дурку.

Если бы ты не был зелёным ребёнком, твоя мать не умерла бы.

Я отгоняю подлый шёпот, и продолжаю нестись к лесной линии. Скорость приличная, старенький велосипед скрипит и сильно подпрыгивает на ухабах, грозя перевернуться и сбросить меня. Я упаду в кювет, сломаю рёбра, позвоночник, шею. И умру. Ура.

Я добираюсь до лесопосадочной полосы, спрыгиваю на ходу, отправляя велик в нокаут, и подбегаю к деревьям. Упираю потные ладони в колени и чуточку замираю, чтобы отдышаться.

— Устал, — тихо произношу я, глядя на Карагач передо мной.

Если устал, то отдохни, чего тут думать, — беззаботно отвечает тот.

Я падаю в траву и сначала улыбаюсь, потом блаженно смеюсь, нежась в зелёных стеблях как в кровати утром. Карагач со мной заговорил. Я переворачиваюсь на спину, вожу по сторонам руками, ногами. Как же мне хорошо. Как бывает, обидишь маму, переживаешь несколько часов отчуждения, а потом осторожно приходишь и просишь извинения. И ждёшь, что сейчас она повернётся и скажет какой ты плохой сын, и она жалеет о твоём появлении на свет. Всякий раз ты боишься подобных слов, которые разобьют тебя в дребезги и всякий раз она улыбается и обнимает тебя. Вот тогда наступает точь-в-точь такое же облегчение, как сейчас в объятиях травы, когда каждая молекула Природы наполняла меня силой. И я разбухал энергией как семечко, опущенное в воду.

Вволю наигравшись и подкрепившись, я замираю, глядя в небо. Солнце не слепит меня, хотя и светит достаточно ярко для второй половины августа.

Я пришёл, — улыбаюсь я, но в моих глазах… нет, даже не серьёзность, а что-то мудрое. Я вижу себя со стороны, будто стою в метре от своего тела. Салатовая кепка сливается с изумрудной травой, рубашка тоже зелёная. Я весь зелёный. Я — дитя природы.

Зачем ты пришёл? — спрашивает Трава. В её голосе не слышно упрёка, лишь неподдельный интерес.

Правда, а зачем я пришёл? Вчера я хотел убить Володьку и пришёл, чтобы войти в сущность Природы и выслушать её оправдания. Вот глупец. Разве она будет передо мной оправдываться? Что я такого сделал, чтобы удостоиться подобной чести?

Но я уже не хочу убивать Володьку.

Я уже не хочу уходить.

Хочу остаться тут.

Навсегда.

Я медленно брожу по лесу босиком. Сандалии снял через пять минут похода и забросил где-то среди деревьев. Когда ступни касаются стеблей травы, мха, дёрна, когда кожу не отделяет от земли тугая подошва, чувствуешь себя отростком Природы, как дерево. Вот-вот из пальцев ног вырвутся корни и вопьются в землю.

Я ничего не говорю. Хватит. Я и так много болтал в последнее время. Настала пора слушать. И в моей голове шепчут голоса Травинок и Травы, Деревьев, но не Леса; я слышу даже Ветер, хотя этого товарища услышать сложно. Мне никто об этом не говорил, я просто знаю сей факт. Да Ветер и не особо болтлив. Хотя нет, наоборот, болтает он безумолку, но такииииие глупости, что напоминает верещащих на перемене девчонок. Сероглазые зелёные дети — дети неба, воздуха, ветра. Я ни разу ещё не встречал таких. Да я вообще знаю только Володьку. Наверное, ребята воздуха простецкие и тоже болтливые, как их стихия.

Девочка во дворе дома, заключённая в чёрную глыбу. Такая красивая, спящая с открытыми глазами. У неё амулет не такой, как у меня и Володьки. И глаза серые. Она — ребёнок воздуха.

Когда я вспоминаю её, появляется чувство, которого раньше никогда не было. Вроде похоже на природную блажь, но чуточку отличается. Будто напоминает стремление к маминым ласкам, но чуточку отличается. Природная блажь, мамины ласки, всё это отзывается лишь в груди. А новое чувство будто охватывает ещё и живот. Все кишки как бы шевелятся и имитируют чувство полёта. Как отмокание в горячей ванне, но не такое мёртвое. Как быстрая езда на велосипеде, но не такое весёлое. Оно таинственное и кроткое.

Вода!

Я останавливаюсь будто громом поражённый.

Я же ребёнок воды!!! И чего я ломаю голову???

Я бегу к реке. Ноги будто сами знают, куда наступать, чтобы не нарваться на острую ветку, сломанную ветром, или кочку, и не раскроить подошву.

Мне вслед доносится шёпот Деревьев. Берёзы восхищаются тёплым солнцем, Клён жалуется на первый пожелтевший лист, Тополь ропщет на личинки, гнездящиеся под его корой, Дуб грустит из-за низкого урожая жёлудей, Ольха красуется серёжками, Карагач пытается отогнать дятла, удобно устроившегося на верхушке и долбящего ствол Дерева.

Это всё моё родное!!!

Я на берегу Реки.

Она хоть и маленькая, хоть её и можно пройти, замочившись лишь по пояс, бурлит она громко и угрожающе. Вода скачет по камням, берега пенятся.

Как ты? — спрашиваю.

Сегодня жива, — отвечает Река.

Вспоминаю, как Володька спрашивал о каких-то подземных источниках, питающих Реку, но не могу вспомнить подробностей. Зато теперь понимаю, что такое своя стихия. На берегу ощущаю прилив сил. Влага, испаряющаяся с поверхности, тянется ко мне, как металлические скрепки к магниту.

Сажусь на камень у побережья и свешиваю ноги в воду. Ледяная, словно лёд в холодильнике. На минуту ступни сводит, но энергия речных молекул начинает питать меня теплом.

Как ни крути, я — дитя Природы, и убийство зелёного ребёнка вдруг кажется ну совсем противоестественным. Как же я мог вчера поддаться уговорам старой резиновой Утки? Может, её речь и взаправдашняя, может, лагерь Природы имеет недостатки против рациональной мысли того другого Разума, но это мой лагерь. И от этого мне никуда не деться.

Вечернее солнце понижает температуру воздуха, становится холодно. Как же я не предусмотрел этот факт и не нацепил что-нибудь тёплого? Зато ступни в воде не мёрзнут, по ним будто жар разливается и несётся по всему телу. Сколько же энергии в бурном потоке! Я восхищён!

Какое-то время я слушаю Природу, но не могу услышать её, а лишь отдельные части: всё те же Деревья, Траву, Реку. Голос последней кажется мне самым мудрым, а Деревья только и знают, что болтать о своих проблемах. Наверное, вода обладает иным характером, нежели растения. Не скажу, что умнее, но степеннее и рассудительнее. Водные дети, вероятнее, мудрее других…

Но тут же переубеждаюсь. Если Река напоминает умного отличника-заучку в очках, хмурого, вечно морщащего лоб, вызывая межбровную пещерку, как Володька, то Чёрное Море — легкомысленная девчонка, любящая жевать жвачку, надувать розовые пузыри и крутить косички вокруг указательного пальца. Помню её беспечный разговор со мной. И те же деревья. Если тут в лесу они верещат подобно бабкам на базаре, то Каштан напоминал стройного мужчину с аккуратно уложенными чёрными волосами, часто покрытыми лаком, с прищуренными умными глазами с зелёной радужкой, как…

Как мой папа.

Чтобы развеять грусть я прыгаю в Реку.

Прыгаю прямо в одежде. На долю секунды тело обдаёт ледяным холодом, но потом он превращается в жар. Чувствую, что Река, кроме своих забот, сосредотачивает внимание на мне. Обволакивает течением любви, обнимает, как мама. Когда она сидит на детской площадке, болтает с подружками, но всегда на стороже и краем глаза видит тебя. Что тебе хорошо, что ты счастлив и смеёшься с другими детьми. Она будто не замечает тебя, но тоже счастлива, где-то на фоне сознания, хотя главной темой в эту секунду является антипригарная сковорода.

Вот и Река. Возится с рыбёшками, разворачивает в нужном направлении течение вод, но краем глаза наблюдает за мной. Как я, поддавшись силе тяжести, поддавшись судьбе, иду на дно.

Лёгкий толчок, и уже на скользких камнях.

(- Дети, каких камней не бывает в реках?

— Сухих).

Я поднимаю руку, и лишь кончики пальцев чувствуют воздух. Я могу в любой момент встать и вынырнуть, но не встаю.

Открываю глаза. Я смог открыть глаза в Море, но не смог в ванной. А здесь снова могу. Сначала неприятно. Лёгкие пузырьки воздуха щекочут ноздри, срываясь на поверхность, но я терплю.

Моя мама горела в огне до самой смерти, спасая неизвестных мне мальчишек и девчонок, и терпела. И я терплю. Дыхание кончилось, сердце замедляется. Я чувствую приближающуюся смерть. Минуту я под водой, этого достаточно, чтобы вынырнуть и вдохнуть свежего воздуха, но я терплю.

Завтра моё тело начнут поедать моллюски, а я стану частью Природы, как мама и папа.

Не выдерживаю и выпускаю весь углекислый газ из лёгких. Пузырьки в панике бьют моё лицо, тело дергается, стремясь вверх, но я обхватываю себя руками и твёрдо сижу на дне.

Настало моё время.

Измученный организм делает вдох. По инерции. В рот хлещет вода. Я вдыхаю воду.

И, оооооооо, нифига себе.

Мир расцветает необыкновенными красками. Конечно, в лёгкие вода не попадает. Глотательный рефлекс срабатывает быстрее, и часть Реки попадает в желудок, но лёгкие вдруг сдаются, а сердце останавливается. Честное слово, просто перестаёт работать. Внезапно. Тук — и нету.

С каплей страха слежу за руками и ногами. Они трясутся, словно в припадке, и я не могу ими управлять. Дрожь проходит через три секунды, но конечности не слушаются.

Так вот ты какая, смерть.

Я прожил в мире двенадцать лет и два месяца, и думал, что видел много чудес, но они померкли, когда я чувствую, как сердце вновь вздрагивает и начинает стучать. В привычном темпе, разгоняя по сосудам остановившуюся на секунды кровь. Конечности теплеют и вновь поддаются сигналам мозга.

Чтобы человеку существовать в этом мире, он должен выполнять лишь некоторые необходимые операции: в первую очередь — дышать, потом — пить, потом — есть, ну и наконец — ходить в туалет и спать. Если человека лишить хоть одной функции он умрёт, разница только во времени, через которое наступит смерть. Мы — зелёные дети, и мы устроены иначе. Наша стихия может разрешить нам отказаться от всех операций. Она готова питать наш организм своей энергией до своей смерти, и в этом умопомрачительное величие Природы.

Находись я в воздухе — не получилось бы. Но моя стихия — вода. А то, что сейчас со мной произошло — это не смерть. Я бы не успел, потому что не находился в воде и трёх минут, даже двух. Природа остановила сердце, чтобы переродить всё моё тело. Море говорило: смерть — это лишь переход с одной сущности на другую, и процесс этот болезненный. Сейчас я испытал те же ощущения, что и умирающий человек, но не умер.

Здравствуй, обновлённый Никита!

Я люблю тебя, — говорит Река, и мне становится так хорошо, что её течение размывает мои слёзы.

Я ложусь на дно и смотрю в искривлённое небо. Сердце бьётся, лёгкие не дышат, но я жив. Вот это настоящее чудо. Ощущения совсем другие, и описать сложно. Я просто существую, и всё. Отчётливо слышно лишь воду, которая питает меня собой. Разносит по телу необходимый кислород, питает его влагой. Я могу пролежать на дне реки целую вечность, пока она существует, и не умру. Наверное. Или пока не захочу есть.

Я улыбаюсь. Закрываю глаза. Слушаю Реку.

Но она просто любит меня и молчит. Чувствую даже гордость в её сущности. За меня. Во-первых, зелёный ребёнок внутри стихии и именно в ней. Моё присутствие придаёт Реке как будто уверенности. Во-вторых, мои способности открылись только благодаря ей. Этим тоже стоит гордиться.

Я лежу долго. Слышу переговоры Деревьев на берегу, тупые мысли рыб, мудрое молчание Реки. Лежу так долго, что начинаю вспоминать, зачем пришёл сюда. И тогда первые мрачные мысли возвращаются в голову.

Мысли картинками складывают историю о смерти моей мамы, о смерти Каштана, о словах резиновой Утки, я формирую картинки в сущность, как на компьютере, образуя слайд-шоу, и передаю всем объектам Природы, до которых достаю. Ожидаю, что тревожная информация разойдётся от Дерева к Дереву, от Травинки к Травинке, охватит всю планету, и тогда я услышу голос Природы. Она откроется, чтобы я познал её сущность. Но ничего такого не происходит.

Я жду час за часом. Уже давно стемнело. Сквозь толщу воды не видны звёзды, но кривой амёбой вихляется белое пятно луны. Дети Природы всё ещё миксуют отголосками мою информацию, но никто не задаёт вопросов. Никто не говорит со мной. Может, Деревья обиделись, что я велел спилить Каштан? Боже, я слышу голоса нескольких десятков Деревьев вокруг, они переплетаются в косички из звуков, но не складываются в единую песнь. Пока ощущения можно сравнить с походом на базар.

Устало поворачиваюсь на бок и удобно устраиваюсь на камне. Мимо проплывает несколько мелких речных рыбёшек. Я уже много часов под водой, не выныривая. Только одна мысль об этом взрывает мозг.

Я закрываю глаза и засыпаю.

Это самый бодрый и самый беспокойный сон моей жизни. Всю ночь я слышу шёпот голосов Природы, и сладко почиваю под водой. А просыпаюсь в предрассветный час от звука исполинского горна.

Бууууууууууууу!

Он врывается в сознание, и я открываю глаза. Успеваю заметить распухшую кожу, холодные руки и ноги. Сердце бьётся под водой в два раза медленнее, кровь замедлила ход. Организм полностью подстроился под окружающую среду. Теперь совсем не чувствую себя чужаком в воде.

Наверху синей дымкой дрожит небо, а я весь скукоживаюсь, потому что шорох Деревьев в голове превращается в сплошное марево. Всю ночь голоса множились. Я начал слышать Осину за сотню метров от реки, потом Берёза за полкилометра воскликнула: Говорящая Утка! Ах! А сейчас голосов Деревьев тысячи. Даже Карагач на другом конце склона, до которого с десяток километров, ворчит о срубленном Каштане.

Как же вас много, — мысленно стонаю я.

Нас не много, я един! — отвечает Лес, и мой рот в изумлении раскрывается.

Пузырь воздуха, спавший во мне всю ночь, будто живой, вырывается на поверхность.

Я слышу Лес!

Я слышу Лес!!!

Я слышу Лес, чёрт его дери!!!

И как же это необычно!!!

И в долю секунды понимаю все алгоритмы его голоса. Да я теперь могу учебник для зелёных детей написать: Как услышать Лес.

Его голос мощен. Гораздо мощнее Моря, наверное, потому, что Море — единый целый объект, а Лес — совокупность Деревьев.

Каждый элемент Природы обладает своей сущностью. Она напоминает сияние или ауру. Сущность есть у Травинки, и она сияет немного, на пару миллиметров в разные стороны от стебля. Ты можешь присесть перед ней и заговорить, как в микрофон, и тогда она тебе ответит. У человека имеется своя сущность, только сияет она у всех по-разному. Это как волны радиоуправления. Какие-то достигают нескольких метров, какие-то преодолевают километры. Моя сущность может сиять, например, в радиусе одного метра. И если она соприкоснётся с сиянием Дерева, мы услышим друг друга. Стоит расстоянию увеличиться, стоит нашим сущностям расцепиться, как связь прервётся. Присев перед Травинкой и заговорив с ней, ты услышишь ответ, если только она попадёт в радиус твоего действия. Моя сущность сияла больше, чем на один метр, думаю. Я мог лежать в комнате и слышать Каштан, до которого минимум десяток метров. Но не стоит забывать, что и у Дерева есть сущность, и она очень велика. Быть может, её сияние измеряется как раз десятками метров.

Всю эту ночь, пока я лежал в Реке, моя сущность увеличивалась, распухала, поглощая Дерево за Деревом, вбирая в себя мириады волн. И только когда радиус действия достиг самого последнего Дерева Леса, я услышал его общий голос. Это как стоять перед картинкой, на которой выписаны буквы. Ты читаешь слова, но стоит тебе отойти, твоё зрение охватывает больший текст, буквы сливаются. Ты отходишь, они превращаются в полосы. И вот наступает тот шаг, когда ты видишь, что полоски, строчки складывают осмысленную картину, как набор точек-пикселей на мониторе компьютера. Теперь все шепотки Деревьев сложились в тоненькие нити и заплелись в единый коллаж. И лес заговорил со мной. С маленьким мальчиком, лежащим на дне Реки. Его тело занимает от силы пару квадратных метров, зато душа раскинулась на десятки миль.

Да я уже и не чувствую тела. Вижу лишь, что руки и ноги подрагивают от напряжения. Через них проводятся миллиарды единиц сил. Я — часть Планеты, настолько огромен. Я одновременно ощущаю и Деревья, и Траву, и каждое мелкое насекомое, живущее внутри Леса собственной жизнью. Мой мозг рвётся от концентрации информации. Я будто бог!

И вот теперь я твёрдо могу сказать: я познал сущность Природы. Я сумел собрать мозаику разрозненных разумных объектов в единое целое.

Я хочу, чтобы ты ответил мне, что делать дальше, — прошу я Лес.

Тогда расскажи мне свою проблему, — просит тот. Голос Леса утробный, глубокий, мудрый. Словно голос старика.

Я уже показал её вчера вечером, — отвечаю. — Я знаю, что ты её знаешь, но просишь меня рассказать. Зачем?

Не мне это нужно. Это нужно, чтобы ты разобрался.

Я думаю некоторое время и вкратце рассказываю о смерти мамы, о смерти Каштана и о Резиновой Утке. Лес ничего не сказал в ответ, и я уже подумал, что потерял связь с ним и тихо спросил:

Ты тут?

Я жду, — говорит Лес. — Когда ты начнёшь спрашивать о вещах тебе непонятных.

Мне хочется засыпать Лес кучей вопросов, но я тут же останавливаюсь. Мне нужно говорить кратко и только необходимое. Зачем спрашивать то, до чего я могу додуматься сам?

Я решаю задать Лесу четыре вопроса: о маме, Каштане, Утке и о ситуации в целом. И задаю первый вопрос. Думаю, Лес ответит коротко и по существу, но ошибаюсь. Он ещё больше заставляет меня думать.

Зачем Природа убила мою маму молнией? — спрашиваю.

Природа не убивала твою маму. В Природе нет смерти, есть лишь перевоплощение. Твоя мама жива, но развивается в иной природной сущности, — отвечает Лес.

Опять подвох. Никто не винит Природу, но молнию придумала она же. Хотя теперь я замечаю, что Природу никто не оправдывает. И не оправдывал, это я сам себе надумал. Значит, есть что-то помимо силы Природы, что управляет её сущностями, что вызвало молнию.

Я совершил ужасный поступок, — начинаю я следующий вопрос. — По моей вине спилили Каштан. Прости меня за это.

Я не знаю, что такое прощать, — отвечает Лес. — Потому что не знаю, что такое обижаться. Ты совершил поступок и не сможешь вернуть Природу в то состояние, которое было до него. Течение времени не перевернуть вспять.

Но я совершил отвратительный поступок, — жалобно произношу я.

Нет. Ты просто сделал то, что считал нужным. Природа уже перестроилась и работает в новых алгоритмах. Каждую секунду её творения что-то меняют, в этом суть развития. Сейчас тело срубленного Дерева даёт жизнь новым сущностям Природы.

Вот в этом мой второй вопрос, — говорю я. — Я больше не слышу Каштан. Что стало с его сущностью? Я убил её?

Этому дереву имя дали вы. Он не Каштан. В нём не было сущности Каштана. В нём была сущность твоего отца.

Третий вопрос я задаю нескоро, потому что чуть не теряю сознание от ужаса и изумления. В глазах мутнеет. Каштан знал не только то, что ему рассказывал я или мама в детстве. Он знал и то, что происходило с нами в городской квартире, чего никто ему не рассказывал. Я мог сразу догадаться, что эту информацию Каштан прочёл не в наших сущностях, потому что в ту ночь с мамой он рассуждал о запахах. Каштан — Дерево, он не чувствует запахи.

Какой же я дурак. Я сразу сравнивал его с отцом, даже голос похож, хоть в голове он и не в виде звука. И я… получается, подарил отцу вторую смерть своими руками.

Губы дрожат.

Мне больно.

Мне так больно!

И грустно.

Я ненавижу себя. Я за каких-то двенадцать лет всем испоганил жизнь.

Но я собираюсь и пытаюсь вернуть мысли к разговору с Лесом. Бичевать себя у меня ещё будет время.

Утка, — говорю я. — Я разговаривал с ней. Разве могут неодушевлённые предметы иметь сущность?

Нет, — говорит Лес. Самый короткий ответ. Я даже хочу задать дополнительный вопрос, но Лес понимает моё ожидание и уточняет: — Ты разговаривал не с сущностью Утки. Ты разговаривал с противником Природы. Природа хочет ударить молнией в определённое место. А он обязательно искривит её при помощи ваших же изобретений.

Я не понимаю. То есть, я уже знаю, что говорил с противником Природы, он сам мне об этом сказал вчера, но что значит сравнение с молнией, и причём тут наши изобретения?

И тут мне становится дурно. Актовый зал загорелся только потому, что молния ударила в электрический столб, часть которого упала на крышу ветхого деревянного здания.

Сердце бьётся чаще, конечности согреваются. Многое становится ясным, но лишь больше запутывает. Я не буду убивать Володьку — это сто процентов. Я никогда не брошу Природу, потому что теперь, после смерти всех родителей она стала единственной, ради которой я живу. Но передо мной ещё масса выборов. Если Лесу не нужны мои извинения, то Володьке не помешают. Сейчас, когда нет мамы, бабушка с дедушкой одни, как мне вести себя? Но главное, как быть с Уткой? Подружиться с ней и узнать её сущность? Стать притворщиком. Или попытаться донести песнь Природы и изменить её сознание? Уж если я смог заговорить с Лесом… А может принять её во все штыки?

И я задаю Лесу последний извечный вопрос:

Что мне теперь делать?

На сей раз следует действительно самый короткий ответ, безо всяких уточнений:

Слушай себя.

Я бреду домой. Солнце взошло.

Когда я вынырнул и впервые за эту ночь вздохнул, воздух ворвался внутрь огненным пламенем, но через секунду неприятные ощущения исчезли. Теперь никаких остановок сердца и кувырканий.

Долгие минуты кожа горит, я будто в аду. Бросает в жар. Сердце молотит как отбойный молоток. Босые ноги капризно разливают боль по всему телу. От каждой кочки и каждой сломанной под подошвами веточки.

Когда я добираюсь до велосипеда, ритмы тела нормализуются, сущность скукоживается до моих размеров, и по склону я несусь уже обычным мальчишкой Никитой. Хотя, это только снаружи. Внутри я обычным уже никогда не стану.

Когда я въезжаю во двор, даже волосы высыхают.

За потерянные сандалии, наверное, придётся получить нагоняй от дедушки, но вытерплю. Да и не до этого ему сейчас.

Я поднимаюсь на крыльцо и уже тянусь к ручке, как дверь открывается сама собой. На пороге стоит длинная высохшая баба Даша, блистая модной укладкой и ярко розовой губной помадой.

— И где ты шлялся всю ночь?!

Глава третья Утка

Я сижу в кухне, понурив голову для вида. Я — центр скандала. Громкие фразы проносятся мимо меня, и сознание не вникает ни в одну. А что там вникать, всё как обычно: — ты о нас подумал? — тебя уже устаёшь воспитывать! — а потом воровать начнёшь??? Впрочем, деда Толик и баба Маша скорее защищаются, инициатором скандала выступает баба Даша. Вся расфуфыренная она сидит на лучшем стуле у холодильника и даже кричит с солидным видом, то и дело прикладывая руки к груди. Рассказывает, что у меня нет должного воспитания, и что ваша дочка всегда была легкомысленной, её саму ещё воспитывать и воспитывать, а ей ребёнка доверили.

У меня даже злости нет. Люди теперь кажутся такими глупыми со своими проблемами, аж тошно. Я велел спилить Каштан, в котором жила душа моего отца, я своими руками отправил его на смерть, я потерпел кораблекрушение, видел, как умирают другие дети, три дня жил без еды и воды, а меня учат, как жить. Не пора бы мне начать?

А Каштан… самое горькое не в его смерти. Чего там, папа теперь живёт в каком-нибудь многовековом Дубе. Каштану было больше лет, чем всем нам, значит душа отца прибилась к Дереву ровно в тот день, когда он умер в больнице шесть лет назад. И я догадываюсь, почему именно здесь и именно в это Дерево. Он хотел быть ближе к нам. А самое горькое, что по прошествии стольких лет, я наконец отыскал голос отца и снова потерял. Поддавшись воле эмоций, отключил его, как назойливую радиостанцию. И теперь без неё жуть как скучно. Если радио можно включить, то голос отца уже вряд ли можно найти.

И тогда я впервые слышу о буре. В углу тихо работает телевизор. Прогноз погоды. Брутальный кудрявый дядька в очках рассказывает о столкновении двух циклонов прямо над нашим районом. Он так и говорит: северным холмам придётся закрыть окна и двери, а ещё лучше на время уйти в погреб, особенно, если у вас частные дома и перед ними растут высокие деревья. Перед нашим когда-то росло. Я сжимаю губы. Две невероятные воздушные массы наезжают друг на друга. Что скажет на это Природа? Это тоже её задумка?

Но ведь, оказывается, и молния бьёт не всегда туда, куда задумала Природа. Отчего-то с низа живота поднимется липкий страх, когда я кошусь на экран и вижу метеорологическую карту.

И тут из вороха слов, витающих вокруг меня на повышенных нотах, некоторые вырывают меня в реальность. Говорит баба Даша:

— …поэтому я и забираю Никиту к себе!

Я вздрагиваю. Баба Даша живёт в центре города, в престижной квартире. Кругом машины, высотки, столбы электропередач и от Природы там только деревянная скамейка на автобусной остановке. Я ни за что не поеду к ней жить, а что делать? Капризничать? Ныть?

Нет. Хватит. Что они мне сделают? Даже смерть мне теперь не страшна, а всё остальное кажется глупым и наивным.

Я поднимаю голову, никто теперь не заставит меня опустить её. Выпрямляю спину. Выпрямляю плечи. Медленно откидываюсь на спинку стула и забрасываю ногу на ногу, как тётя Даша, которая продолжает в это время верещать:

— Я воспитаю из тебя настоящего светского мужчину. Научу тебя ценить высокое. Ты увидишь настоящее искусство, пока не спился здесь с деревенщиной. Иди наверх и собери свои вещи.

Она замолкает и смотрит на меня из-под хмурых бровей как на букашку. Привычный родительский взгляд, который просит: делай, как я говорю!!!

— Нет, — говорю я в ответ. Мой голос не дрожит, мне даже не страшно, как бывает.

— Ты ещё мне перечить будешь, наглец! — Баба Даша вскидывает руки. — Уже воспитали из тебя малолетнего преступника. Но я научу тебя слушать взрослых. Я научу тебя дисциплине. Живо наверх и собирать чемоданы!

— Нет, — повторяю я.

— Чтооооо? — Баба Даша вот-вот задохнётся от гнева.

— И замечу, что три раза нетя не повторяю, — добавляю я со строгостью в голосе.

Какое-то время баба Даша часто моргает ресницами. Она же не просто какая-то швея, а управляющая швейной дизайнерской компанией. Наверное, не привыкла, когда ей говорятнет.

— Да я тебя выпорю, как…

— Между прочим, я сильнее вас, — перебиваю. — И ваши порки мне не страшны. Я чувствовал боль посильнее.

— Хам! — кричит баба Даша и краснеет от гнева. А потом смотрит на дедушку и тычет в меня дрожащим пальцем. — Видите, к чему привело ваше расхлябанное воспитание! Прикажите ему собирать чемоданы!

Но деда Толик тихо пьёт чай, и даже не смотрит на бабу Дашу. Я понимаю пустоту в его глазах, и мне становится его жалко. Он не слышит Природу и вряд ли когда уже сможет поговорить с дочерью, в то время как у меня есть такая возможность. Я даже думаю уладить тут все дела, узнать до конца возможности моей сущности и отправиться по свету искать Дерево, в которых живёт теперь сущность мамы. Может, они теперь вместе с папой на какой-нибудь полянке: две берёзы.

Бабушка прячется на стуле в углу. И её мне ещё жальче. Взгляд такой, будто она переживает конец света.

— Чего же вы молчите!? — кричит баба Даша. — Соберите ему чемоданы! — последняя фраза произнесена с ярким нажимом.

— А почему вы меня не просите? — пожимаю плечами я, и в меня летит колючий взгляд.

— Молчи, сосунок! Я сделаю тебя человеком! Ты у меня вырастешь настоящим мужчиной!

— Бред, — усмехаюсь. — Я уже настоящий мужчина, да будет вам известно.

— Ты не мужчина! Ты быдло! Которые по дворам в городе шатаются с сосками пива!

— Тогда зачем вам мужчина? — спрашиваю я. — Своего дома нет, а без него одиноко?

— Никита! — укоризненно рявкает дед, но в его голосе нет того приказного порядка, с которым меня просят застелить постель. Так — лёгкая просьба держать себя в руках.

— Как ты разговариваешь со старшими!? — Грудь бабы Даши ходит ходуном.

— Так, как они этого заслуживают, — парирую я.

— И это всё, чему научила тебя твоя мать?! — восклицает баба Даша. — Да она всю жизнь только и занималась, что глазки подводила, платья меняла, да в своей земле копалась! Пустила тебя на самотёк!

— Зато вы меня так сильно любили! — вскидываю руки я. — Я аж задыхался от нежности! Приходить на новый год и дарить мне новую одежду из вашего жалкого ателье? И ни разу не поздравить на день рождения! Это так по-светски! А вы вообще, знаете, какого числа мой день рождения?

— В июне, мой маленький наглец, — наигранно поднимает брови баба Даша, но я же вижу во взгляде, что число она не помнит.

— Ага, весь июнь, — киваю я.

— Это вопросы мимо корзины! — кричит баба Даша.

— Дааа, не знать день рождения внука, это офигеть как по-светски! А можно спросить? Вы шатались со мной по яхте, когда она тонула? Может быть, вы сидели рядом с моей мамой и плакали все три дня, пока я подыхал в море без воды и еды? Нет, я чего-то путаю. Если у меня ещё не маразм, то, помнится, вы лишь разик позвонили маме, когда я лежал в больнице. Коротко так: с Никитой всё в порядке? Ах, в порядке? Ну тогда я побежала. Какое проявление любви и заботы. Обкакаться как по-светски.

Слова льются из меня как вода из крана, и я даже не напрягаюсь, чтобы складывать их. Они сами цепляются друг за друга в осмысленные едкие фразы. И, боже мой, какое же наслаждение испытываешь, когда можешь вот так с лёту доносить до людей истину. Дед не пытается меня остановить.

— У меня был симпозиум! — почти рычит баба Даша.

— Конечно, — понимающе киваю я. — На нём, наверное, рассказывали, как у человека на второй день язык распухает без воды, как он худеет, как начинает вонять, потому что его организм начинает пожирать собственные внутренние органы.

— Я… — баба Даша теряется. Она проигрывает. — Ты ничего не понимаешь в бизнесе, щенок. Если бы ты знал, что такое деньги и как они достаются, ты бы меня понял!

— Слава богу, я не знаю, — завожу глаза. — И никогда не узнаю, потому что остаюсь в этом доме! И не буду светским мужчиной, которым вы хотите меня сделать!

— Анатолий! — баба Даша понимает, что со мной бесполезно разговаривать и обращается к деду, но теперь она заметно потрёпана. — Вы видите, что он творит? Видите, что творит? И вы молчите? В этом ваше воспитание? Подействуйте уже на ситуацию!

— Как? — усмехаюсь я, но баба Даша на меня даже не смотрит.

— Анатолий!!!

— А дедушка что, разрежет меня на части и выдаст вам в пакетах? — продолжаю я. — Впрочем, почему бы и нет. Сварите из меня суп. Мёртвый я вкуснее.

— Мне надоело быть участницей этого идиотского фарса!!! — почти визжит баба Даша. — Либо я ухожу отсюда с молодым человеком! Либо!…

— Либо что? — мои глаза вспыхивают злостью, но губы улыбаются. Баба Даша глядит на меня столь гневно, что её взгляд вот-вот проткнёт меня. И я чувствую слабость. Мне надоело препираться и ссориться. Я хочу провести спокойный день в размышлениях, поэтому я вздыхаю и произношу: — Это моя семья, мой дом. Я здесь останусь навсегда. Идите вон из этого дома.

Несколько секунд баба Даша пытается заглотить воздух и, выпучив глаза, открывает и закрывает рот, не произнося ни звука. Она так похожа на удивлённую утку из старых мультфильмов. Потом всё-таки выдавливает:

— Я поняла. Тут все против меня.

— Какая умная, — говорю я. — А теперь уходите. Без вас спокойнее. Дайте нам похоронить маму.

Баба Даша вскакивает и кидается к сумочке у двери, где несколькими днями раньше лежала бензопила, выстрелившая в последнем акте.

— Я уйду, — задыхается она. — Уйду. Но вернусь сюда с опекой. Поверьте! — Она резко оборачивается, укладка волос теряет форму. — Закон будет на моей стороне!

С этими словами она выходит на крыльцо, спотыкается о порог, ругается совсем не светскими словами и хлопает дверью, что даже панно на пол падает.

Минуту в кухне висит тишина, затем дед неспешно встаёт, подходит к двери и возвращает панно на место.

— Если бы она верещала про нашу дочь ещё хоть минуту, клянусь, я бы сам вышвырнул её, да ещё и пинка бы под зад поддал.

Я хихикаю, закрываю глаза и опускаю козырёк кепки на лицо.

Весь день я не выхожу из комнаты. Не ем. Пища не попадает в мой желудок уже второй день, но я не испытываю дискомфорта или чувство голода. Мне не хочется попадаться на глаза дедушке и бабушке. Конечно, мой выпад с бабой Дашей их немного удивил, но главное — помог выгнать из дома назойливую модную муху, однако их души ещё не опомнились от пережитков смерти мамы. И в заполняющей пустоте дома я чувствую себя чужим.

К вечеру я желаю поговорить с Уткой, и чтобы не идти в ванную только ради этого разговора, дабы не показаться сумасшедшим даже самому себе, я желаю отмокнуть.

Я в одних трусах набираю горячую воду, добавляю пены и всё время смотрю на Резиновую Утку на углу ванны. Она молчит. И я молчу. Я толком ещё даже и не построил свой монолог. Но конфликт с бабой Дашей чётко определил моё место в разговоре с этой резиновой дрянью, которая велела мне убить Володьку.

И вот я в воде, сижу по шейку и смотрю на игрушку, которую дедушка купил ещё в моём раннем детстве. Вода в ванне мёртвая, теперь мне не нужны доказательства, я сам чувствую, но даже в ней моя сила разбухает и готова сражаться.

Чего молчишь? — хмурюсь я на Утку, решив разговаривать только мысленно, чтобы дедушка или бабушка ненароком не услышали, а то дурка мне тогда точно обеспечена.

Утка ничего не отвечает, и я скидываю её в воду. Обвалявшись в пене, она качается на маленьких волнах, создаваемых моими движениями.

Значит, ты хочешь, чтобы я убил Володьку, — говорю и опять не получаю ответа.

Выпрямляю под водой ноги, гипнотизирую игрушку, прислушиваюсь. Ничего. Тогда я беру Утку в руки и поворачиваю клювом к себе. Щёлкаю по носу, оставив на мордочке пенные пузырьки, которые тут же начинают лопаться. Она молчит. А я вновь держу резиновое тело двумя руками. Сдавливаю Утку, и она пищит. Вот и весь её разговор.

Знай, дура, я никогда! Слышишь, никогда! Не причиню вред зелёным детям. Они мои братья и сёстры! А я — их! Я — дитя Природы и тут нечего думать.

Секунду Утка не отвечает, а потом её тело вдруг разворачивается, и она впивается острыми зубами мне в палец.

Что за…

Тоненькие клыки впиваются в кожу, в воду капает кровь, и я отбрасываю Утку в дальний конец ванны. Едва не кричу от ужаса, разглядывая полукруглую россыпь ранок на указательном пальце.

Утка барахтается в пене, извиваясь, словно змея. За последние дни, побывав ребёнком Природы, я увидел много чудес, но подобного не ожидал. И вдруг Утка ныряет, и её нет. Я беспокойно вжимаюсь в стену ванны и оглядываю поверхность пены. Хочу обшарить руками, чтобы поймать её скользкое тело, но вспоминаю острые зубы. Я голый и беззащитный перед резиновым маленьким монстром.

Словно услышав мои мысли, Утка действует. Острая боль пронзает внутреннюю часть бедра — одно из самых больных мест на теле, и я вскрикиваю. Хватаю под водой резиновое тело, — а оно живое и бугрится, — и отрываю от ноги. Ещё бы чуть выше, и её зубы впились бы в действительно самое больное место на теле.

Вытаскиваю Утку на поверхность. Та извивается и пытается укусить меня клювом за руку, но я держу игрушку осторожно. Обезумевшими глазами я наблюдаю за существом, которое вроде как живое, но и жизни в нём ни капли нет.

А потом дно ванны исчезает.

Я ухожу в воду с головой, и чувствую внизу тьму. Ту самую, живую, что всегда шевелится при переходе на другой уровень. Она пытается меня засосать, протягивает щупальца. Утку я уже выпустил, и теперь не знаю, где она.

Я тону.

Неумение плавать я компенсирую способностью управлять водой и дышать в ней. Впрочем, мне теперь и не нужно обучаться плаванью. Молекулы воды сами несут меня к поверхности, стоит только подумать.

Я хватаюсь за бортик ванны и выныриваю. Хочется кричать, но я сдерживаю порывы, дабы не взбудоражить дедушку с бабушкой. И в то же время сюрреальность дразнит панику. Я в ванне, но вишу над водной пропастью, чего в принципе не может быть придумано никакой Природой.

Проговаривая про себя ругательства, я подтягиваюсь, висну на бортике и выкидываю тело наружу. Кафельный пол больно бьёт меня по боку, но я уже вскакиваю. Передо мной плескается вода, пена, на поверхности плавает Утка — обычная неживая игрушка, какой была всегда.

Хватаюсь за цепочку затычки и выдёргиваю её, спуская воду. Не отрываю взгляд от убывающей воды до тех пор, пока не показывается дно. Утка заваливается на дно и не шевелится в пене. Кажется, опасность позади, и я занимаюсь собой.

Если мне всё привиделось, то почему по бедру стекает кровь? Лезу в аптечку на стене, нахожу бинт, вату, лейкопластырь, антисептик. Опускаюсь на бортик ванны, с ужасом ощущая холодок на холке, когда раззявленная пенная пасть оказывается позади, и время от времени бросаю взгляд назад, чтобы убедиться, что дно никуда не делось.

Вытираю ватой кровь, швыряю испорченный тампон в раковину и обрабатываю рану антисептиком. Теперь мелкие зубы боли вгрызаются в кровавые отметины. Клянусь, прямо настоящие кругляшки от клыков. Что же за фигня такая???

Перетерпливаю маленькую боль, прикладываю к ране свёрнутый бинт и клею лейкопластырь. В это время кровь сочится из пальца, и я пачкаю всё вокруг. Его я бинтовать не стал, лишь промыл водой и побрызгал антисептиком. Потом убрал следы преступления и теперь снова сосредоточился на Утке.

Без изменений. Стоило бы убрать ванную, смыть пену, вернуть игрушку на место, но что-то я очкую. Наконец, берусь за дело, но с осторожностью. Утку возвращаю на место, обмотав руки полотенцем. Та даже не дёрнулась. Пену я смываю уже смелее. Когда ванна блистала, я натянул трусы, потом присмотрелся к ноге. В коридоре можно встретить бабушку или дедушку, а весь пластырь наружу. И что я скажу? Неудачно побрился?

Хватаю полотенце, бешеными движениями вытираю голову, а потом обворачиваю его вокруг талии. Отрываю взгляд от Утки лишь однажды, когда ерошу волосы. Потом я выхожу из ванной, но вслед, честное слово, слышу еёзлющий голос:

Мы ещё поговорим.

Полотенце всё ещё на бёдрах, я давно высох, на голове шухер, но полуголый сижу на кровати. В руках — телефон, пальцы холодные и дрожат. Я уже давно забыл, что такое страх, и вот он вернулся. Последние десять минут хочу набрать номер Володьки, но боюсь. В голове крутится наша последняя встреча, разломанная поделка.

Наконец, заставляю себя и прикладываю трубку к уху. Каждый новый гудок приближает меня на шаг к отключению связи. На четвёртом срываюсь и всё же прерываю дозвон. Тупо смотрю на светящийсяэкранчик, который медленно тускнеет во мраке комнаты. Володька теперь до старости не захочет говорить со мной, но…

Телефон вибрирует и на экране высвечивается привычное имя: Володька.

В долю секунды отвечаю на звонок, но лишь нажимаю кнопку приёма вызова, сказать хоть какое-то слово не в силах, но Володька говорит за меня:

— Привет, братишка. Что-то случилось?

Я ещё секунду сижу с открытым ртом, а потом начинаю плакать.

— Мне так страшно, — всхлипываю я. — Тут такое творится. Я хочу тебе всё рассказать.

Но при личной встрече. Рассказ по телефону вряд ли выдержит баланс. Поэтому я слышу ровный голос Володьки:

— Братиш, не плачь. Успокойся. Помни, пока тебе ничего не угрожает.

— Пока? — удивляюсь я. — А потом что?

— А насчёт потом надо будет завтра поговорить. Мне к тебе приехать или ты ко мне?

— Лучше я к тебе, у нас тут сейчас с похоронами дела, — отвечаю, и едва сдерживаюсь, чтобы не рвануть к Володьке немедленно.

— Отлично, а пока успокойся. Ложись спать. А завтра утром ко мне.

— Я боюсь, что не засну, — всхлипываю. — Здесь каждый предмет пытается меня убить.

— Догадываюсь, — отвечает Володька. — Но не убьёт…

— Ты скажи это Резиновой Утке, которая всего меня покусала!

— Не убьёт! — повысил голос Володька. — Просто верь мне. Не обещаю, что этой ночью больше ничто тебя не побеспокоит, но не убьёт и не причинит больше вреда, поверь.

— Я бы хотел верить, — почти шёпотом произношу.

— Вот и верь. Слово зелёного братишки.

Я сквозь слёзы улыбаюсь. Какой же Володька всё-таки хороший. Без него я уже давно умер бы от страха. А он уже напевает по телефону песнь. Красивые складные ноты Природы.

— До завтра, — припеваю я в ответ.

Володька не обещал, что этой ночью меня ничто не побеспокоит. Он догадывался, и не зря, потому что я проснулся парализованный. Спал несколько часов от силы, потому что долго не мог заснуть, прислушиваясь к звукам дома. И вот луна светит в окно, меня сковывают тени, я лежу не в силах пошевелиться, а на моём кресле в углу комнаты сидит Он.

Я закрываю глаза, и опять слёзы ужаса катятся по вискам. Когда же это прекратится?

Я не уйду, и не думай, — говорит старик, и я открываю глаза. Он сидит в тени, такой огромный, под три метра росту. На плечах — смокинг, на голове — цилиндр, лицо иссохшее, вытянутое с острым носом и острым подбородком, губы притворно улыбаются, а глаза — чернее ночи.

Я знаю этого старика и уже видел как-то один раз в жизни, но когда — не признаюсь даже самому себе. На сгибе руки у него висят два зонтика: один пёстрый, другой — чёрный. Для хороших детей и для плохих.

Ты — моя фантазия, — стонаю я, косясь в сторону старика.

Отнюдь, мой мальчик, — улыбается Оле-Лукойе. — теперь я не исчезну из твоей жизни до тех пор, пока не заберу к себе. Пока не подарю тебе последний сон, именуемый смертью.

Что тебе нужно? — спрашиваю.

Да ничего. Просто напомню тебе, что ты решил играть по своим правилам, а эта игра опасна. Природа слаба, а я силён. Ты принял не ту сторону, сынок.

Я не буду убивать Володьку, даже и не проси, — всхлипываю я. — Хочешь, убей меня, но его я не трону. Он — мой брат. Он ни в чём не виноват.

Конечно, виноват! — восклицает Оле. — Как и ты, неблагодарная скотина. Как ты просил меня спасти. Как умолял, и я помогал тебе. А ты в последний момент бьёшь прямо в спину! — Всякий раз, когда Оле открывает рот, оттуда вырывается облачко тьмы.

Ты не помогал мне никогда! — восклицаю в сердцах. — От тебя пахнет болью, смертью и разрушением.

Да что ты. А это помнишь? — Оле кивает на стену и там, вспыхнув тёмными клубами тьмы, снова появляется надувной круг с рисунком зонтика. — Кто держал тебя на волнах три дня? Кто не разрешал Кругу прохудиться, а?

Я холодею.

Ну если хочешь, убей меня сейчас, — тихо произношу и смотрю в потолок. — И закончим с этим.

Но старик не шевелится.

Давай, я жду, — требую, но Оле молчит. — Вот видишь, — я перевожу взгляд на старика и вспоминаю вечерний разговор с Володькой. — Ты не можешь. Ты не в силах.

В тёмных глубинах глаз Оле вспыхивает ненависть, и он шипит кривой улыбкой:

Всему своё время, щенок. А пока…

Из-за спины Оле достаёт третий зонтик, и мне страшно. Белый, в чёрный горошек, о котором не упоминал Ганс Христиан Андерсен. Под мой переполненный ужасом взгляд, старик раскрывает зонт, погружая комнату в негативное звёздное небо.

И я засыпаю.

Всю ночь мне снятся кошмары, потому что третий зонтик Оле предназначен именно для них.

Глава четвёртая Повелитель

Утром я завтракаю. Дедушка опять куда-то уехал, бабуля перекинулась со мной парой слов. Старалась быть милой, но грустные глаза её выдавали. Осторожно задала пару вопросов о маме. Я отвечал коротко, потому что не выспался. Голову словно залили свинцом, мышление притормаживалось.

Ясность вернулась только после того, как я проехал пару минут на велосипеде. Влажный воздух мрачного утра, сила деревьев и травы вернули бодрость, наполнили меня энергией.

На стук в дверь открыл сонный Володька в одних шортах. Увидев меня, он немедля пробудился.

— Ого, — произнёс он. — Да ты вырос!

— В каком смысле? — не понимаю.

— Твоя сущность стала такой огромной. Ты слился с Природой, как я и говорил. Где? В Лесу?

— В Реке, — отвечаю. — Но в ту ночь Лес говорил со мной.

Глаза Володьки стали ещё шире.

— Лес говорил? Сам Лес? Ты ничего не перепутал? Не Деревья, а прямо вот Лес?

— Прямо вот Лес, — киваю. — Единым голосом, в который вливались все Деревья.

Володька нахмурился, потом схватил меня за плечо и втянул в дом со словом:

— Заходи.

Мы сидим в кухне. Володька надел футболку, разлил сок (мне — вишнёвый, себе — банановый). Я закончил рассказывать события прошлых дней. Володька хмурится и катает наполовину пустой стакан в ладошах.

— Ну и дела у тебя, братишка, — вздыхает он.

— Вообще-то я думал, что ты меня больше видеть не захочешь, — отвечаю. — После всего того, что я натворил.

— Ты сделал это по велению сердца, и Каштан скорее наполнил болью тебя, нежели испугался смерти сам. Твой отец сейчас пророс где-нибудь в другом месте и, уверен, нисколько не злится на тебя.

— Да я про поделку, — пожимаю плечами.

— Забудь, — говорит Володька. — Ни одно произведение искусства не стоит человеческой жизни.

— Клёво придумал, — восхищённо говорю.

— Это я в каком-то фильме услышал, — улыбнулся Володька, и я засмеялся. — Поделку мы с тобой восстановим за несколько месяцев, думаю. У нас проблемы посерьёзнее. Куда тебя укусила Утка?

— В интимное место, — усмехаюсь я. — Тебе не покажу. Но можешь глянуть в качестве доказательства мой палец.

Протягиваю ему руку. Он хмуро оглядывает пятнышки засохшей крови на указательном пальце, и говорит:

— Теперь тебе нужно всё узнать. Тебе необходимо всё узнать! Думаю, ты будешь одним из ключевых звеньев.

— Нужно, — согласно киваю. — И начни, пожалуйста, с говорящих Уток, стариков с зонтиками и теней.

— Я знал, что он с тобой свяжется рано или поздно, — вздохнул Володька, откидываясь на спинку стула. — А когда ты играючи махнул к нему на первый уровень, понял, что час близок.

— Кто он? — спрашиваю со страхом. Не знаю, чего боюсь.

— Имени у него нет, впрочем, как и у Природы. Это уже мы назвали её Природой. Мы называем его Первородной Силой, Первобытной Силой, Тёмной Силой. Можешь называть его Дьяволом, Шайтаном, как угодно, ибо имя любого злого духа к нему подойдёт, хотя, в религиях, конечно, все эти демоны имеют совсем другую цель и наше имя как нельзя правильнее описывает его. Карие называют его Повелителем.

— Что ему нужно? Хотя, спорю, он хочет уничтожить Природу, — заявляю.

— Всё верно, — кивает Володька.

— Но зачем? Откуда он вообще взялся?

— Он не взялся. Он был всегда. Именно поэтому и называется Первобытной Силой. Если задаться вопросом, откуда он черпает энергию, то отвечу: из космоса. Да он и есть Космос. Он старше Природы, намного древнее её. Потому что был на этой планете с самого сотворения Вселенной. Думаю, подобная Сила есть на каждой планете, а может быть, они едины, как Природа, а может быть это и есть голос Космоса.

— Всегда предполагал, что Космос — добрый, — хмурюсь я.

— Может быть, — кивает Володька, отпивая сока. — Я тоже высказываю предположения. Я же не слышал весь Космос. Жалкие единицы могут услышать голос всей Природы, а ты что-то о Космосе говоришь. Я знаю только одно. Тёмная Сила царила на нашей планете ещё тогда, когда Земля была куском холодного камня, после большого взрыва. Он царил в пустоте, и ему совсем не хотелось делить планету с кем-либо ещё. Ты в курсе, что наш окружающий мир состоит из четырёх стихий?

— Ну конечно, — киваю. — Только везде эти четыре стихии: земля, вода, воздух и огонь.

— Чушь, — покачал головой Володька.

— Я знаю. Ты говорил.

— Огонь — это не стихия. Он даже не из чего не состоит. В нём молекул нет. Огонь — это процесс разрушения, но никак не стихия. Впрочем, я уже говорил тебе это. Вместо огня — растения. Вот четыре стихии: земля, воздух, вода и растения. Последнюю можно назвать ещё жизнью. Потому что в неё входят и люди тоже. Животные — создания Природы без разума, они вне стихии. Под каждую стихию есть уровень, под людей даже отдельный — пятый. Но ты заметил, что есть зелёные дети трёх стихий. Ты — водный, я — лесной, ещё воздушные есть, но нет зелёных детей земных.

— Я вот не задумывался, — честно признаюсь. — Но как-то думал, что земля должна быть тоже стихией.

— Всё верно. Есть зелёные земные дети, но мы их к нам не пускаем. У людей всего четыре цвета глаз: голубой, серый, зелёный и карий. Кареглазики вот земные. У некоторых кареглазых в определённом возрасте открываются способности зелёных детей. Они могут говорить с Деревьями, Реками. Всё как у нас.

— Но почему же тогда мы не берём их к себе? — хмурюсь я.

— Ты бы никогда меня не убил, — говорит Володька и косится в мою сторону. — Как бы Тёмная Сила не исхитрялась тебя заманивать. Ты бы не смог. Потому что наши души принадлежат Природе. Ты бы мог это сделать, но лишь так, как получилось с Каштаном. Но никогда не простил бы себе этот поступок и если бы и повторил, то… ну, ты бы жил в дискомфорте, скажем так. А вот кареглазик легко бы поддался на уговоры Тёмной Силы, поверь. И его бы не мучила совесть, он бы её компенсировал способностью превращать резиновых уток в монстров.

— Почему?! — восклицаю я.

— Потому что земля — его стихия. Стихия Повелителя. Изначально, когда она была холодным камнем, тут царствовала только Тёмная Сила. Теперь слушай историю. Сначала появилась вода. Вода и была Природой. Новый разум. Отличный от разума Повелителя только одним стремлением: стремлением меняться и эволюционировать. Повелитель этого не хотел. Он жаждал вечного покоя, неизменности планеты, царства пустоты. Поначалу он не воспринял воду всерьёз, перекрывая источники рек, иссушая моря. И вот тогда произошло самое важное событие нашей планеты. Земля раскололась надвое. Одна половина была Повелителем, другая стала помогать Природе. Но при этом обе половины являлись Землёй. Это сложно понять, надеюсь, ты дальше поймёшь. Сущность земли как в старом фильме разошлась на доброго доктора Джекилла и злостного мистера Хайда. Вот добрая часть земли помогла создать Природе второй уровень, уйти как бы в подпространство. Пускай Повелитель себе живёт на первом, где голая почва и нет ни капли воды. Но в то же самое время, хоть Природа и ушла на второй уровень, происходило-то всё здесь, на земле. Просто Повелителю набросили повязку на глаза. Когда он узнал об этом, Природа уже растекалась по планете океанами, и сложно было с ней бороться. Природа плотно закрыла за собой двери. Конечно, Повелитель смог пройти на второй уровень, но не весь. Именно поэтому он уже не мог полностью иссушить природные водоёмы. Не хватало сил. Та его часть, что пролезала в двери, лишь чуть-чуть нарушала гармонию, которую Природа восстанавливала на другой части планеты. Не забудь, что половина всей земли ей помогала. А тем временем она придумала растения, чей разум мог тягаться и с Природой, и с Повелителем. Чтобы не восстанавливать постоянно гармонию, — а ведь растения гораздо проще убить, чем океан, — Природа создала третий уровень, специально для Леса. И накрутила новые двери. Теперь Повелителю сначала надо протиснуться частично на второй уровень, а потом, эта часть, не вся, а тоже частично, может проникнуть на третий. На четвёртом Природа создала воздух, а на пятом — людей. На пятый Повелитель может достать лишь редкими своими щупальцами. Именно эти щупальца ты наблюдаешь последние дни. Всё, на что его хватает: превратить утку в монстра, поиграть тенями, прийти к тебе в образе Оле-Лукойе. На большее он не способен. Вот так вот, братиш.

Я молчал. Информацию я понял сразу, но она казалась умопомрачительной, будто я прошёл через все эти времена создания уровней. И в душе не переставал играть страх перед Повелителем. Животный страх, уходящий корнями в прошлое, в человеческую сущность.

— Мы умираем из-за него? — тихо спрашиваю Володьку.

— Да, — кивает тот. — Повелитель всюду расставляет ловушки. Он может подчинять себе неприродные материалы. То, что создано людьми. Это трансурановые элементы, например. Но вот с ними мы с тобой вряд ли встретимся, а вот с разными сплавами металлов — пожалуйста. Целлофан, пластик, резина, и конечно его излюбленная пластмасса. Всё это — он. Кажется, что пластмасса хрупка, но твой пластмассовый Оле-Лукойе испокон веков пачками убивает детей. Расставляет ловушки в искусственных сплавах, а мы время от времени в них попадаем.

— Почему же он просто не возьмёт, не превратит все пластмассовые штуки в монстров и не уничтожит нас? — пожимаю плечами я.

— Силёнок не хватает, — отвечает Володька.

— Да брось. Он такой древний и — силёнок не хватает? — хмурюсь я.

— Не забудь, чтобы добраться до нас, ему нужно пройти пять дверей! Каждая новая дверь понижает его силу.

— Ах да, — хлопаю я себя по лбу.

— Он и так нашёл лазейку однажды, и отключил людей от Природы.

— Как?

— Понимаешь, как ни крути, а сердце Природы находится на втором уровне, и чем дальше уровень, тем сложнее ей достучаться до своих созданий. Может, она создала бы и шестой уровень, но вовремя остановилась. Она наделила людей, ради эксперимента, одной способностью, которой нет у Деревьев, Воды, Воздуха. Человек способен выбирать. Эта способность позволила человеку создать невероятные творческие шедевры, создать вообще такое понятие как Культура. Природа этого и ждала. Но способность выбора ещё создала и войны, и главное — отключилась от Природы. В очень старые времена все люди были зелёными. Но существует легенда, что однажды Повелитель — на пятом уровне, конечно же, — явился к одному человеку и предложил ему свою силу. Силу использовать Природные материалы и делать свои собственные изобретения. Грубо говоря, управлять Природой, но для этого придётся разучиться слушать Природу. Ни одно Дерево не смогло бы сделать выбор. Оно даже не смогло бы понять, о чём говорит Повелитель. Но тот человек согласился. И Повелитель исполнил обещание. Он не надеялся на успех, но и не подумал, что всё окажется так легко. Говорят, ему понадобилось несколько часов, чтобы поставить всех людей перед таким выбором и отключить более девяноста процентов от Природы. С тех пор мы живём с тобой в таком вот мире. Больше Природа не создавала ничего нового.

Я вздыхаю и потираю ладонями лицо. Здесь, в кухне Морковкиных, я становлюсь частью истории.

— А что с кареглазиками? — спрашиваю я. — Они податливы Повелителю?

— Совершенно верно, — кивает Володька. — Они — дети земли. А земля — стихия Повелителя. Но не вся. То есть, вся, но часть её любит нас. Знаю, тебе сложно понять, как половина Земли может относиться к Повелителю и в то же время любить нас. Я знаю эту историю с детства, и тоже не могу понять. Но с другой стороны, это как голос Леса. Вроде бы целый, но в то же время — голос тысячи Деревьев, а не все они дружат между собой и поют в унисон. Попробуй поговорить с землёй. Я говорил. С холмом, с горой. Земля разговаривает высокомерно, как будто мы ей должны. И в то же время, я чувствовал, что она меня любит, как Дерево или Река. С другой стороны, Земля — мать Природы, она может позволить себе немножко гордости. Думаю, добрая часть земли — это Горы, Холмы, а вот Повелитель прячется только в пластмассах и других сплавах. А ещё я думаю, что Земля настолько мудра, что ей всё по барабану. Ну есть Природа, значит пусть и будет. А если завтра она помрёт, а её прах снова вернётся в землю, то пусть и так будет. Но знаешь, когда человек принимает две разные точки зрения, это не значит, что они становятся одинаковыми. Вот и всё. Земля — это мудрая мысль, а Повелитель и вторая добрая часть планеты — это лишь две разные точки зрения этой мысли. Сложно понять?

— Ну как сказать, — пожимаю плечами. — Принять сложно. Понять, вроде, понимаю. Но ты опять ушёл от темы кареглазиков. Почему мы не можем принять тех, кто от доброй половины планеты?

— А таких нет, — ответил Володька. — Ну понимаешь, все они принадлежат общей земле.

— Да-да, — закивал я. — А общая земля заключает в себя оба начала, и она — мудрая мысль.

— Именно, — Володька улыбается. — Но зелёные кареглазики, они очень непостоянные, ибо в них обе сущности сразу. Они легко поддаются уговорам Повелителя. Стоит ли мне говорить, что он этим пользуется?

— Не стоит. Наверное, как только у кареглазика появляются первые способности зелёных детей, Повелитель тут как тут, — говорю я.

— Именно. Почти все кареглазики под ним ходят. А мы не можем перейти на его сторону. Мы рождены не землёй, а природными стихиями.

— А как же те, у кого глаза серо-зелёные, серо-голубые? — спрашиваю.

— Они просто от двух стихий сразу. Могут управлять обеими, но не так совершенно, как чистые. Хотя про силу я бы поспорил. Знаешь, у каждого сила открывается по-своему. У каждого свой запас. Но я думаю, что есть какой-то универсальный потенциал в сто процентов, и каждый зелёный черпает от рождения часть этого потенциала. Например, я сильный напроцентов семьдесят. Я едва могу заглянуть на второй уровень. А вот ты… Никита, ты очень сильный зелёный. На все сто процентов, если с лёгкостью проникаешь на первый уровень к Повелителю.

Я легонько горжусь. Но не так, когда год назад написал на пятёрку диктант и потом всем ходил доказывал, что я что-то могу. Слова Володьки я принимаю, скорее, как данность.

— Ты даже рождён самой сильной стихией Природы, — говорит Володька. Ты — ребёнок воды. На втором месте — я. Дети Леса. И на третьем — дети воздуха.

— Что это значит, если сила у всех разная? — спрашиваю я.

— Это значит, что если у ребёнка воды, леса и воздуха силы сто процентов, без подпитки работать меньше всего будет ребёнок воздуха. И только последним сломаешься ты — ребёнок воды.

— Ой, значит, буду суперменом, — улыбаюсь я.

— Да в каждой шутке есть доля правды, — улыбается в ответ Володька. — Когда тебя посмотрят в лагере, поверь, ты будешь нарасхват. Тебе будут давать самые сильные задания. Считая, что среди зелёных детей я твёрдый троечник, получающий иногда четвёрки, а ты — отличник, который четвёрку ни разу в жизни не получит.

Вот теперь у меня захватывает дыхание, и сердце от волнения бьётся чаще.

— У меня умерла вся семья. Я готов, — киваю.

— Но! — Володька вскидывает палец. — Сильнее воды может быть только земля. Понимаешь, о чём я?

Догадка приходит почти сразу, и я с ненавистью хмурюсь.

— Кареглазики — самые сильные зелёные? — скорее говорю, чем спрашиваю.

— Да, — кивает Володька. — Если вдруг представить, что ты будешь драться со стопроцентным отличником кареглазиком, ты сломаешься быстрее. Вообще, мы таких как ты называем универсалами. То есть, ребята, которые обладают самым мощным потенциалом силы. Кареглазые универсалы, они вообще монстры. Думаю, если мне такой в дверь позвонит с целью растворить меня в сущности Природы, у меня ноль шансов.

— Даааа, — я откидываюсь на спинку стула и отодвигаю опустевший стакан. — Вот теперь я чувствую себя в команде, только надо сначала от шока отойти. Растворить меня в сущности Природы, — сказал Володька, это если обычными словами — убить.

— Я должен осмыслить все твои слова, — говорю. — Если Утки-монстры мне дадут это сделать.

— Он вряд ли будет ещё трансформировать что-то в ближайшее время. Силёнок не хватит. Он и так себе уже много позволил в отношении тебя.

— Ну просто офигеть, — вздыхаю. — Что же я, такой эксклюзивный?

— Ты универсал, а Повелитель таких не любит, — отвечает Володька.

— Зачем ему изменять молнию и убивать людей? Зачем ему вообще всё это? Он не может жить в мире?

— Не может, — покачал головой Володька. — Сущность тёмной земли непреклонна, в этом и её мудрость. А зачем это? Ты слышал о приближающейся буре?

— Ты о циклонах, которые столкнутся над нами? — спрашиваю.

— Да.

— Видел вчера прогноз погоды, и, кстати, почему-то обратил внимание. А что такое?

— Ещё бы ты не обратил внимания! — прыснул Володька. — Это же прямое нарушение циклов Природы. Всякий раз, когда Повелитель отклоняет молнию или сотворяет ещё какую мелочь, он откладывает эти нарушения в копилку. Они нарастают, как снежный ком. И вот, превращаются в серьёзный катаклизм.

— Окей, нам грозит чем-нибудь этот катаклизм?

— Конечно, мы можем все умереть.

Я теряюсь.

— Как? От чего?

Володька встаёт и снимает с холодильника лист бумаги, который кладёт передо мной. Эту цветастую рекламу я видел уже несколько раз на рынке. Пацифистская вечеринка, количество мест в палаточном лагере ограничено.

— Это наши, — говорит Володька, стоя слева и тыкая пальцем в центр плакатика. — Там нам и скажут, будет буря или нет. Ты слышал про такой феномен как парад планет?

— Ну… что-то, — пожимаю плечами, разглядывая зелёненькие мультяшные растения с глазами на плакате.

— Это когда некоторые планеты солнечной системы встают в рядочек, образуя линию. Вот примерно то же самое происходит с дверями Природы на уровнях. Повелитель играет с ними как в кубик Рубика, выстраивая в ряд. И вот когда они выстраиваются, в том месте обязательно происходит катаклизм. И тогда Повелителю прямо-таки открыт туннель в наш мир.

— И он сюда придёт? — боюсь я.

— Да. Не раз уже так было. Правда, не весь. Если бы на пятый уровень проникла вся сущность Повелителя, знаешь, за сколько он бы уничтожил всех зелёных детей? — Я не знаю и не хочу знать, но велю Володьке продолжать. Тот пожимает губами и задумывается. — Думаю, за столько же, за сколько он отключил всех людей от Природы в древние времена. Не больше полутора минут. Вот знай, если он проникнет на пятый уровень, через девяносто секунд выключатся все зелёные дети. Они совсем выключатся. Умрут. Станут холодными и безжизненными.

— Да понял я. Понял.

— А потооооом! — Володька грустно улыбается. — Ещё через девяносто секунд не будет людей вообще. Ну и минут пять, чтобы уничтожить Природу и вернуть всё на планете в исходное состояние холодного камня.

— Паршиво, — говорю я, а самому страшно до чёртиков.

— Но Повелитель никогда не сможет проникнуть сюда весь. Это фантастика. Но та часть, которая сможет пройти в буре, если мы допустим, тоже будет неслабой. Она пришибёт в секунду всех собравшихся, а потом устроит чего-нибудь страшное.

— Чего, например?

— Ну, взрыв на Чернобыльской АЭС, например.

— Блин. — Новости неутешительные, и понятно, что мне придётся вместе с другими оказаться в эпицентре событий.

— Будем его сдерживать, — пожимает плечами Володька. — Если, конечно, прогнозы верные. Возможно, ничего этого не случится. Возможно, будет просто небольшая буря.

— Ты в это веришь?

— Верю я во что-то или нет, вряд ли имеет какое-то значение для событий. Придём в лагерь и там всё узнаем. Первые зелёные дети прибудут уже сегодня вечером. Остальные соберутся к завтрашнему дню. Раскинем палатки, разведём костры, запасёмся едой. Люблю я наши собрания.

— А мне когда приходить и нужно ли?

У Володьки глаза на лоб полезли.

— Ты там просто необходим! — восклицает он. — Приходи в любой момент, но Повелители Стихий приедут только послезавтра, ближе к буре.

— Кто такие Повелители Стихий? Пока всё, что связано с Повелителями, дурно пахнет, — усмехаюсь я, хотя уже предугадываю ответ.

— Помнишь, я говорил, что зелёные дети почти не доживают до взрослости? Так вот: почти! Кто-то вырывается. Повелители Стихий — это старшие ребята, которые дожили до зрелого возраста. Там будут все три: Повелитель Воздуха, Повелитель Леса и Повелитель Воды. Познакомишься со всеми, но инструктировать, скорее всего, будет последний.

Сердце бьётся чаще, когда я представляю встречу с группой зелёных ребят. Уже начинаю подгонять время, и никакая Тёмная Сила теперь не кажется страшной.

— Значит, лучше прибыть завтра, — говорю я. — Когда начнут ставить палатки?

— Я же говорю, сегодня вечером, но ты прав, в настоящий лагерь он превратится завтра. Приезжай.

Я вздыхаю.

— Мы с тобой столько сказали сегодня. Я на уроках меньше слушаю. Всё надо обдумать.

— Предлагаю пока прекратить думать и отвлечься, — улыбается Володька.

До вечера мы копаемся на чердаке, восстанавливая поделку. Когда я вижу результат своего нервного срыва, становится очень стыдно. А потом опять приходят мысли о смерти мамы. Именно в этом месте раздался звонок дедушки, и…

Но я стараюсь думать о том, что моя мама сейчас счастлива и живёт где-нибудь в Ольхе, познавая сущность Природы. Можно сказать, что мама тоже стала зелёным ребёнком и сейчас как никто другой понимает язык живого. Наверное, даже нужно порадоваться за это, но…

Боже, мама, как без неё одиноко и пусто. Мне было бы спокойнее жить рядом с деревом, где она обосновалась. А я, дурак, своими руками Каштан срубил. Обещаю себе в который раз, что вот как закончу с этой бурей — пущусь искать маму. Может, можно как-то узнать это у Природы. Попробую.

К обеду появляется тётя Света. Она не злится на меня. Улыбается, как и раньше, мне кажется, даже больше любит. Но в глазах время от времени мелькает немой вопрос о моей матери и о моём самочувствии. Тогда женщина всякий раз прячет глаза и заводит иную тему. То сок принести нам желает, то спрашивает не голодны ли мы.

Солнце стремительно неслось к западному горизонту, и Володька остановил работу.

— Хватит, — говорит он. — Поехали к тебе.

— Зачем? — спрашиваю.

— Идея есть насчёт твоего Каштана.

Мы стоим у мёртвого ствола. Солнце село. Я с болью смотрю на пожухлые листья, жизнь из которых уходит с каждой минутой всё больше и больше. С тех пор как дед срубил Дерево, я не захожу на восточную часть двора. Только мысль о том, чтобы увидеть поверженный могучий ствол, разрывает сердце грустью. Пугала картина умирающего дерева, и сейчас мои страхи оправдываются.

Я шмыгаю носом, и по щекам катятся слёзы.

— Мдааа, — слышу позади ворчание деда и оборачиваюсь. Тот косится на нас с Володькой и вытирает о тряпку нож. — За мамку ни слезинки не пролил, а за какое-то Дерево в который раз плачет.

— Ну он… он… такой мёртвый, — выдавливаю я из себя.

И вдруг заговаривает Володька:

— Деда Толик, это потому, что мамка для Никиты раз — и исчезла, а Каштан он спилил собственными руками.

— Каштан пилил я собственными руками, — отвечает дед, пряча тряпку в карман.

— Вы знаете, о чём я.

Дедушка вздыхает и принимается затачивать деревянную планку.

— Мне вас не понять.

Володька всё это время не смотрит на деда, и лишь оглядывает место преступления, затем садится на колени перед пнём.

— Я - дитя Леса. Мне подчиняются растения, — говорит он.

— Ты сможешь оживить Каштан? — спрашиваю я.

— Нет, — улыбается Володька. — Я не могу повернуть вспять законы Природы. С ним я уже ничего не сделаю, — он кивает на ствол. — Но здесь я могу возродить жизнь.

Володька гладит пень.

— Пень умрёт без дерева, — приговаривает дед. — Если уже не умер.

— Пень пока в земле, — отвечает Володька, а потом вдруг ложится и обнимает его. Улыбается, смотрит на меня и закрывает глаза. Некоторое время я ничего не замечаю, но потом мне кажется, будто от пня исходит тонкий звук, а ещё сущность Володьки будто светится светло-зелёным.

Дедушка бросает на нас короткие недоверчивые взгляды и продолжает подтачивать планку.

Через минуты три Володька садится. Его чуточку заводит в сторону, и он начинает часто моргать.

— Вот и всё. Можешь поговорить с ним.

Я вожделенно смотрю на пень и мысленно здороваюсь:

Привет.

Привет, — отвечает маленький Каштан.

Я забываю про слёзы, вытираю их и смеюсь. Теперь тоже встаю на колени.

Ты помнишь меня? — спрашиваю.

Помнишь, — отзывается Каштан.

— Он ещё совсем маленький и пока только начинает осваиваться, — говорит Володька. — Подожди немного. Завтра на нём уже появятся первые побеги.

— В нём будет жить… — я сбиваюсь и гляжу на деда, но тот не смотрит на нас, занимаясь своим делом, и я смело заканчиваю: — Жить душа отца?

Володька пожимает губами и качает головой.

— В нём будет просто жить душа Дерева. Твой отец теперь где угодно может быть.

Мне становится чуточку грустно, но я всё же счастлив, что жизнь Каштана будет продолжаться. Я глажу пень, и он чувствует любовь, исходящую от моей ладони. Ему нравится поглаживание, как кошке.

— Никита, — голос Володьки звучит глубоко и многозначительно, и я перевожу на него взгляд. В изумрудных зрачках братишки сияет вселенская мудрость. — Ты нам очень нужен, понимаешь, — тихо произносит он. — Сначала я думал, что ты просто зелёный ребёнок, но оказывается, ты универсал. Универсал воды. Очень-очень сильный. Вряд ли Повелитель являлся ещё к кому-то на этой неделе. Его целью стал ты. Он тебя боится до чёртиков. Ему не составляет труда убрать любого ребёнка, но тебя не может. Если б мог, то уже давно бы. Он пытается сломать тебя, убивая всех твоих близких. — Володька косится на дедушку, и тот уже не подтачивает планку и хмурится на нас. — Все твои друзья, родственники, которые обычные люди, в опасности. И молния ударила в столб только потому, что Повелитель так захотел. Он убил твою мать, чтобы вывести тебя из строя. И всё это он делает потому, что не может убить тебя. Ты — универсал. Ты обладаешь энергией, которую Повелитель боится. И я впервые такое вижу за всю свою жизнь.

Глава пятая Убийца

На следующее утро я не посещаю лагерь зелёных. Вместо этого я еду с дедом на рынок за продуктами, хотя, думаю, для лагеря пока рановато.

Ночью я опять плохо спал. Ни кошмаров, ни Повелителя. Забыться не давали Володькины слова. В основном я думал о Тёмной Силе. Я уже видел его проявление, и оно меня напугало. Но вот в чём конкретно заключался мой страх перед Повелителем? Этого я так и не понял.

С одной стороны, Тёмная Сила сам по себе страшный. Чёрное нечто, шевелящееся во тьме, которое я всякий раз чувствовал во снах, не может не напугать. Но страх бывает разный. Иногда увидишь монстра и просто пугаешься. А иногда смотришь на него и понимаешь, что жуть закралась в каждую клеточку кожи, вызывая по рукам мелкие пупырышки. И пугает не столько сам монстр, сколько тот страх, что ты испытал давно, в детстве, и уже забыл…

А когда я задаюсь вопросом, почему Повелитель явился ко мне в образе Оле-Лукойе, моё сознание начинает пульсировать в панике и не желает больше думать об этом.

Как ни странно, ночью также вспомнилась девочка, замурованная в мире Повелителя возле дома. Она там не одна, я уверен. Все остальные чёрные глыбы, которые я видел на первом уровне, — тоже зелёные дети. Вопросов было столько много, что я забыл задать Володьке один из главных. Но при первой же встрече я наверстаю.

Пока дедушка затаривал продуктами машину, я смотрел на Карагач, у которого мы остановились, а дедушка паркуется всегда в одном и том же месте. В прошлый наш приезд там висела реклама лагеря пацифистов. Не знаю, зачем нашим развешивать эти плакаты, видимо, используют их как средство связи, а фраза Количество мест ограничено лишь подчёркивает, что собрание для своих. Любой левый человек позвонит и получит отказ под предлогом: все места уже заняты. Плакат висел до сих пор, только теперь большую часть его прикрывала кричащая чёрно-красными красками реклама дабстеп-вечеринки в Монреале — одном из престижных клубов города. Слово дабстепвсколыхнуло память. Тогда Володька рассказывал о запрещённой музыке.

Плакатов дабстепа развесили в три раза больше, чем рекламу лагеря пацифистов. И я с тоской подумал, что сейчас для человечества антиприродные мероприятия гораздо важнее и интереснее, нежели пикник на берегу реки.

А на обратном пути, почти у подъезда к дому, дедушка заводит этот мерзкий разговор.

— Никита, мы с бабушкой хорошо подумали и решили, что… — дедушка смотрит на дорогу и выдерживает паузу. — Тебе нужно жить у бабы Даши.

— Чего? — я задыхаюсь. — Это что за глупости вы придумали???

— Мы уже очень старые и вряд ли потянем твоё воспитание.

— Да ну вы бросьте, — хмурюсь я и гляжу на извилистую дорогу. — Она меня там своими светскими штуками замучает. Я не такой. Мне нравится у вас. Тут природа, и я всегда могу помочь вам по дому. У меня сильные руки. — Я демонстрирую свои кисти, но дед на них не смотрит.

— Нет, всё уже решено, — коротко отвечает он, чем злит меня.

— Всё решено, а меня никто не спросил, — ворчу.

— Твоё мнение не играет роли.

Я теряюсь в словах и гляжу на деда. В его душе какое-то отчуждение, но я не пойму его суть.

— Почему ты злишься? — тихо спрашиваю, хотя злюсь сам. Но я-то понятно почему.

— Я не злюсь, — поднимает брови дед, поворачивая к дому.

— Тогда почему ты меня прогоняешь из дома?

— Я тебе уже всё объяснил. И точка, — коротко отвечает дед.

Я усмехаюсь и гляжу в лобовое стекло. Покрытая вьюном калитка тормозит перед нами.

— Деда, вот ты даже не представляешь, кому ты врёшь. Я ложь чувствую так же хорошо, как ты двигатель этой старой машины.

Дедушка некоторое время сидит и смотрит в никуда, крепко сжимая руль, потом выходит из машины, и я иду следом. Утро мрачное, может начать накрапывать дождик.

— Бери продукты и неси в дом, — говорит он, открывая багажник. Но я не двигаюсь с места.

— А без меня-то ведь не справишься? — усмехаюсь. — Будь я у бабы Даши, как бы ты всё перетащил?

Дед не отвечает, лишь набирает в руки сетки, вешает сумки, хватает за ручки галлон молока. Я грустнею, потому что вижу, что он натягивает на себя слишком много. Ничего не говоря подхожу и тянусь за сеткой с капустой, но тут же получаю по рукам. Дедушка меня отталкивает и забирает всё.

Не закрывая багажник, ибо все руки заняты, он идёт к воротам. Я опускаю крышку багажника и несусь следом за дедушкой. Он идёт медленно, чуть пошатываясь.

— Давай я что-нибудь понесу, — виновато прошу, но дед лишь ворчит:

— Ворота открой.

Выполняю беспрекословно и пристаю к нему уже на дорожке к дому. Мы идём как раз в том месте, где пять уровней вниз сидит девочка с яркими серыми глазами.

— Ты совершаешь ошибку! — заявляю я. — Как я, когда велел тебе спилить Каштан. Поддался эмоциям и сотворил глупости. Дед, объясни, в чём дело.

— Я уже сказал, мы слишком старые, чтобы воспитывать детей, — недовольно пыхтит дед.

— А я уже слишком взрослый, чтобы выбирать с кем жить. И из вашего дома не уйду даже за порог. И что вы сделаете? Шваброй вытолкнете?

Некоторое время дед идёт, сгорбившись, к дому, который ещё так далеко. Я готов подхватить любую сумку, но он не даёт. А потом задаёт совсем необычный вопрос:

— И кто же такой, этот Повелитель?

Я теряюсь.

— Ну… это как бы объяснить. Тёмная Сила. Ну, всё равно, что Дьявол, — отвечаю.

— И он давно хочет тебя убить, — говорит дед.

— Да… — и тут до меня доходит, я даже улыбаюсь догадке. — А, ты боишься, что навлечёшь какое-то проклятие на дом? Не волнуйся. У этого чудика счёты только со мной. Вас он не тронет.

Внезапно дед отпускает сумки и резко оборачивается. На лице двигаются скулы, в глазах ненависть или грусть.

— У него счёты только с тобой! Но тебя он убивать не хочет!

— Ну, он как бы боится меня, — пожимаю плечами.

— Поэтому он убивает мою дочь, да? Убивает твою маму! Но она-то причём? Проклятый-то ты!

— Ну получается, да, — мне становится не по себе от этого разговора. — К чему ты вообще клонишь?

И тут дедушка произносит это:

— Я не знаю, кто такой Повелитель и есть ли он вообще. Но получается, что это ты убил свою мать.

Я бегу по склону и не смотрю назад, да и дедушка меня даже ни разу не окликнул. Ветер хлещет в лицо, стараясь сорвать с головы салатовую кепку, под ногами жалобно пищит трава.

Мысли о матери не покидали всю ночь. Я не хотел признаваться себе, что это из-за меня она погибла, уговаривал, что нагоняю на себя панику. Но дедушка сказал это за меня. Я — проклятие нашего рода. Меня нужно было убить.

Капает дождь.

Я уже далеко от дома.

Прячусь от холодных августовских капель в нору под дубом. Не знаю, чья она, но хозяин покинул жильё уже давно. Я помещаюсь внутри лишь сидя, со всех сторон земля, я будто замурован в гробу. Но мне так и надо.

Я плачу в темноте и хочу умереть или раствориться в сущности Природы, как говорит Володька. Я не хочу жить дальше, будучи убийцей. Если бы меня не было, мама была бы жива, а может и папа остался бы. И они жили бы долго и счастливо без меня.

И вдруг тьма вокруг меня начинает шевелиться. Я никого не вижу, но всей кожей ощущаю сущность существа, которое вновь пришло ко мне.

Конечно, папа был бы жив! Что за рассуждения! — говорит Тёмная Сила. Чернота вокруг дезориентирует, я будто внутри утробы Повелителя Карих. Хорошо, что сюда достают корни Дуба. Они питают меня энергией, поддерживают сразу, как только чувствуют присутствие Тёмной Силы.

Я цепляюсь за корни всей сущностью и, собрав силы свои и Дуба, ору:

— Пошёл вон отсюда!!!

Ну хватит уже играть в прятки с самим собой, — говорит слащавый голос Тьмы и перед моим мысленным взором на секунду возникает искривлённое лицо Оле-Лукойе. — Пора вспомнить. Не зря же умерла твоя мама. Проводи аналогии, избранный мальчик. Думай. Вспоминай.

Я вспоминаю только занавески, которые колышутся на окне летней ночью…

НЕТ!

Маму убил случайный пожар!

Я виноват только в смерти Каштана.

Ой, ну какие же вы люди прямо не могу, — смеётся голос Повелителя. — Давай я вспомню за тебя.

— Убирайся отсюда!

У меня три зонтика, ты же знаешь, — говорит Тёмная Сила. — Помнишь тот скрытый? Белый. Он предназначен для особых деток, которые видят кошмары. Я раскрываю зонтики и рассказываю истории. И вот сегодня моя история.

— Я не буду слушать! — кричу я, и затыкаю уши.

Глупыш, я у тебя в голове. Как и все эти Дубы, Ясени, Тополя. Тебе придётся слушать меня волей-неволей. Однажды жил-был маленький малыш по имени Никита.

Изо рта вырывается писк, я весь скукоживаюсь. Ни за что на свете я не смогу заглушить голос внутри моей головы.

Никита очень любил своих родителей, но когда ему было пять, его отец заболел страшной болезнью. Врачи не могли помочь ему, и через год он умер… хотя не должен был.

Я вспоминаю редкие проблески. Мама плачет и приговаривает: Всё шло хорошо, и вдруг сердце останавливается.

Даааа, останавливается, — вторит голос Тьмы. — А всё почему? Потому что той ночью его маленький сынок подкладывает папе свинью.

Я стою в углу своей детской комнаты. Привычные фиолетовые обои с мишками и дельфинчиками, в углу — письменный стол, заваленный игрушками. Прозрачные занавески качает лёгкий летний ветерок. Кровать у меня большая, полутораспальняя, я в ней как в океане. Сколько же приключений придумано в недрах складок одеял и простыней.

Папа уже давно в больнице, мы с мамой одни. Она сидит рядом, на её коленях книжка про Оле-Лукойе, а я в зелёной пижамке с синими васильками. Я — совсем малыш. Господи, какой же я маленький, неужели я таким был? Ручки — тонкие, ножки как перекладина, которую накануне точил дед. Я как Пиноккио.

Малышу спится, но он внимательно слушает маму, потому что любит сказки, любит её, любит Оле-Лукойе. И будет любить его ещё примерно пять минут, до того, как добрый старик превратится в кошмар, преследующий всю оставшуюся жизнь.

Я не хочу на это смотреть. Я знаю продолжение, мне не надо его рассказывать. Пытаюсь отступить из воспоминаний, но крепкая хватка Повелителя не даёт мне пошевелиться.

Мама как раз перелистывает страницу с картинкой, на которой Оле-Лукойе опускается на зонтике. И ей звонят. Она откладывает книжку и убегает в соседнюю комнату поговорить. Малыш напрягает слух и ловит каждый звук маминого голоса.

А волосы ещё совсем светлые и завиваются.

Пустите меня отсюда! Я не хочу смотреть дальше!

Мама вскрикивает, малыш вздрагивает. Его глазки бегают по комнате в ожидании чего-то плохого. Но мама не возвращается в комнату. Она несколько минут шуршит одеждой, а потом выбегает. В квартире поселяется тишина и пустота. В ней только малыш.

Я плачу и здесь и там, в норе, куда хочу вернуться. Тянусь фибрами к Дубу, но он не вытаскивает меня из кошмара. Мне приходится смотреть на шестилетнего себя.

Некоторое время малыш задумчиво сидит. Ему совсем не страшно. Он прислушивается к звукам за окном, в надежде, что хоть одно Дерево с ним заговорит. Ведь он слышал Деревья и Траву очень давно. С самого рождения. Будучи ещё совсем маленьким. Они любили малыша, любили, совсем как мама. Вся Природа вокруг оберегала своё дитя.

Малыш потирает ступни, а потом смотрит на окно.

ХВАТИТ!

ВСЁ!

СТОП!

Но Повелителю начхать. Он держит меня. И заставляет смотреть. Смотреть на малыша, который смотрит на окно, потому что оттуда. Прямо оттуда. Из мрака ночи. Выходит Оле-Лукойе!

Малыш узнаёт его сразу, потому что точь-в-точь такой же старик изображён на картинке в раскрытой книге перед ним. Привыкший всю жизнь видеть чудеса, Малыш улыбается.

— Привет, — говорит он.

— Привет, — улыбается старик, сжимая в руках два зонтика. Его голос звучит не изо рта, а в голове, как у всех Деревьев.

Я рыдаю. Я знаю, что будет дальше.

— Я тебя знаю! — радостно восклицает малыш.

— Правда? И кто же я? — Старик садится на маленький стульчик у окна и закидывает одну ногу на другую. Его голубые глаза иногда мерцают, на долю секунды превращаясь в чёрную пустоту.

— Ты Оле-Лукойе. И ты пришёл, чтобы рассказать мне историю на ночь, да?

— Именно, мой малыш! — смеётся Оле. И малыш смеётся в ответ.

Я рыдаю. Закрываю глаза, и слёзы льются ручьём, но Тёмная Сила заставляет меня открыть их.

— А какой зонтик ты раскроешь? — осторожно спрашивает малыш, недоверчиво косясь на чёрный.

— А ты был хорошим мальчиком? — потешно хмурит брови Оле.

— Очень-очень. — Глаза малыша расширяются, и он спешно кивает.

— Ну не знаю, — Оле становится серьёзным. — Сейчас проверим, хороший мальчик ты или нет. Я расскажу тебе историю. А ты её закончишь. Если закончишь её правильно, то ты хороший мальчик. А если нет, то — придётся тебе спать под чёрным зонтиком.

— Я готов! — соглашается малыш, и удобно устраивается на подушке.

— Жил-был маленький мальчик, — начинает Оле.

— НЕ СЛУШАЙ ЕГО!!! — воплю я.

— Он был необычным ребёнком, потому что умел слышать Деревья и Траву. Ветер защищал его, а Вода! Вода подчинялась каждому взмаху его руки, как Моисею.

Малыш пожимает плечами и смущенно хихикает. Он понимает, что Оле говорит про него.

— Забери меня отсюда, — молю я. — Делай со мной всё, что хочешь. Можешь убить, только не показывай мне это!

— Но однажды у маленького мальчика заболел отец. Серьёзно заболел. Смертельно. Мальчику было грустно, что врачи не могут вылечить его папу, а сам он ещё был маленький, чтобы придумать лекарство. Но мальчик кое-чего не знал. — Глаза Оле превращаются в щёлочки, а малыш поджимает губки и хмурится. — Отец заболел из-за мальчика. А знаешь почему?

— Почему? — тихо шепчет малыш.

— Да потому что за всё в этом мире надо платить! — восклицает Оле, вскидывая руки. — Неужели мальчик думал, что ему достанутся крутые способности за просто так? Нельзя нарисовать хорошую картинку без чёрного цвета. Способности мальчика медленно пожирали его отца изнутри. Но сказки никогда не заканчиваются плохо. Папу мальчика ещё можно спасти.

— Как? — в глазах малыша вспыхивает надежда.

— Неееееет, — тихо стонаю я, и моё тело обмякает. Я не в силах наблюдать этот кошмар.

— Однажды к мальчику пришёл добрый старик, который дарит людям сказки. И рассказал мальчику, как спасти папу. — В комнате висит пауза. — Чтобы спасти жизнь отцу, мальчику нужно умереть самому. Ведь это его способности убивают папу. Если мальчик умрёт — папа пойдёт на поправку. Если мальчик останется жить — папа умрёт.

Некоторое время малыш молчит, лишь его глазки, круглые и изумлённые, глядят на Оле.

— Теперь твоя очередь, — говорит старик. — Закончи эту сказку. Что выбирает мальчик?

Малыш теряется. Его огромные ресницы часто моргают и на глазах наворачиваются слёзы.

— Но ведь сказки всегда должны кончаться хорошо, — хриплым голоском говорит он.

— Да, — кивает Оле. — Если мальчик умрёт, а папа выживет, это очень хорошая концовка, не так ли? Он станет героем. Спасёт отца. Разве это не круто? — Глаза старика вспыхивают.

— Но я не хочу, чтобы мальчик умирал, — плачет малыш.

— Значит, ты хочешь плохую концовку для этой сказки? — Оле угрожающе сжимает рукоятку чёрного зонтика.

— Нет! — восклицает малыш.

— Тогда сделай выбор! — рычит Оле.

Я падаю на колени, всхлипываю и причитаю:

— Выбирай мальчика! Пускай умрёт он! Это действительно самая хорошая концовка этой сказки!

Но я-то знаю, что будет дальше.

— Я не хочу убивать мальчика, — ноет малыш.

И старик вскакивает. Ему приходится сгибаться, чтобы не удариться головой о потолок.

— Ты не хочешь быть героем? Спаси отца! Верни ему жизнь! Только произнеси эти слова: я хочу, чтобы папа был жив. И всё изменится. Я немедля заберу тебя, а твой папа уже завтра вернётся домой!

Глаза старика становятся чернее ночи, кричит он так громко, что пугает малыша, и тот ревёт во весь голос.

Я уже не могу сопротивляться. Я стою на коленях и бессмысленными глазами смотрю в пустоту. Всё время я знал эту историю, но не хотел в неё верить, старался забыть.

Потому что в решающий момент малыш говорит в последний раз:

— Я не хочу, чтобы мальчик умирал. Мне страшно.

Оле даже ненадолго добреет. Он убаюкивающим голосом поёт:

— Это будет не больно. Он просто уйдёт в другую страну, где будет всегда говорить с Деревьями, с Ветром, с Реками.

Но малыш уже ничего не слушает. Он не хочет говорить с Деревьями, Ветром и Реками. Он хочет жить рядом с мамой и папой. И когда Оле не добивается от малыша больше ни слова, он рычит и отбегает к окну.

— Твой отец подохнет завтра же! Я тебе это обещаю!

Старик исчезает.

Малыш громко рыдает.

На следующий день его отец и правда умирает из-за ошибки врачей, которые должны были продлить жизнь мужчины ещё на несколько месяцев. А малыш перестаёт слышать Природу на целых шесть лет.

Я разбит.

Я раздавлен.

Я распадаюсь на молекулы внутри норы, зарывшись в мокрую землю.

Я хочу похоронить себя заживо.

Я чувствую себя использованной вещью, которая совсем зря появилась на этот свет.

Я убил мать.

Я убил отца.

Дважды убил, — весело шепчет голос Тёмной Силы. — Про Каштан не забудь.

Я — убийца.

Я — убийца.

Я говорил, что хочу умереть?

Я хочу умереть прямо сейчас. Пускай меня заберут на первый уровень и сделают из меня чёрную глыбу.

Я впадаю в кататонию.

Я люблю тебя, — шепчет голос во тьме. Он не принадлежит Тёмной Силе.

Меня нет. Я — ничто. Я — вакуум. Я вообще жалею, что появился на свет, — отвечаю я.

Я люблю тебя, — повторяет голос.

Нельзя любить вакуум. Нельзя любить убийцу, — отвечаю я.

Дурачок. Какой же ты милый. Такой растрёпанный, грязный и глупенький, — голос приятно хихикает.

Я — урод. Моя жизнь разрушает судьбы других людей, — отвечаю я.

У тебя такие ясные голубые глаза, каким не может быть море. У тебя мягкие, словно шёлк, волосы, которые мило завиваются на затылке. У тебя длинные ресницы, которые делают твой взгляд глубоким. У тебя бархатная кожа, без единой морщинки и прыщика. У тебя невероятная симметрия на лице, не хуже, чем у снежинки. Ты уверен, что ты урод? — спрашивает голос.

Да, — отвечаю я.

Тогда ты такой милый уродец, что все остальные ещё уродливее, — смеётся голос.

Отстань. Я хочу превратиться в чёрную глыбу. Буду глыбой пятого уровня, — говорю я.

У тебя не получится. Тебе нельзя сейчас умирать. Если я буду убивать такие идеальные творенья, то что же я за злобная тварь? — улыбается голос.

Убийца должен умереть. И это не от тебя зависит, — отвечаю я.

И кого же ты убил, интересно? — потешно восклицает голос.

Маму, — отвечаю я.

Я твоя мать.

Папу, — дополняю я.

Я твой отец.

Нет. Из-за меня погибли два близких мне человека. И самое родное дерево. Зачем меня родили?

Ты очень мудр для двенадцати лет, — говорит голос. — И всегда таким был. Просто тебя заставили забыть свою сущность, но теперь ты её вернул. Но при всей своей мудрости, ты остаёшься всего лишь мальчишкой. А мальчишки любят не замечать самых простых истин, размышляя вселенскими масштабами. Ты не враг себе, Никита. Твой настоящий враг заставил тебя так думать. Ты очень хороший. Ты даришь этому миру свет. Добро. Любовь. Но стараешься думать только о тьме, зле и смерти. Разве ты был когда-то неправ в этой жизни?

Всегда, — отвечаю.

А может, ты просто всегда находил только плохое? Может, стоит посмотреть на хорошее? В чём ты виноват, расскажи мне по порядку.

В детстве я сделал неправильный выбор, — говорю я. — Я выбрал смерть отца, вместо своей.

Неужели ты думаешь, что Оле и правда спас бы твоего отца? Подумай сам. Он бы забрал тебя, но твой папа умер бы на следующий день всё равно. Потому что законы Природы необратимы.

Как же я об этом не подумал? В шесть лет-то понятно, но сейчас…

Выходит, Оле мне врал? — спрашиваю я.

Тёмная Сила всегда врёт, если ложь помогает ему победить.

Но маму. Он убил её из-за меня, значит я виноват, — говорю.

Её убил Тёмная Сила, но не ты, — отвечает голос.

Но дедушка иного мнения.

Он всего лишь человек, который не слышит Природу. Сейчас у него наваждение. К вечеру он уже перестанет так думать. Вспомни, как себя чувствовал ты, зелёный ребёнок, когда узнал о смерти мамы? И пойми его.

Но Каштан. Здесь меня не отмажешь, — говорю я.

Ты совершил ошибку, приказав срубить Каштан. Но ты получил урок, который сделал тебя мудрее. И тут тоже не обошлось без Тёмной Силы. Он убил твою мать, ты поэтому убил Каштан. Если бы Тёмная Сила не появился никогда в твоей жизни, ты бы сейчас был счастлив. И жил вместе с отцом и матерью, и любил бы свой Каштан. Все твои беды исходят от него, но он умеет рассказывать сказки. И он убедил тебя, что это ты виноват в своих бедах. Чтобы сломать. Ты мудрый мальчик, Никита. Ты должен это увидеть.

Во тьме норы моё лицо становится каменным, а в глазах появляется холодный блеск.

Когда я выбираюсь из норы, солнце уже на горизонте. Грязь висит на мне кусками, даже Оливер Твист позавидовал бы.

Что-то мешает мне в джинсах. Я запускаю руку и извлекаю комочек лейкопластыря, которым я прикрыл позавчера рану, оставленную Уткой. Теперь отметин зубов нет, как на ноге, так и на пальце.

Я откидываю лейкопластырь. Я полон решимости. Тёмная Сила получит то, чего он заслуживает, а уж потом решим, чем заниматься.

Я двигаю на склон в сторону лагеря зелёных.

Глава шестая Лагерь

Вечерняя прохлада грозила превратиться в настоящий осенний холод, но я всё равно снял кроссовки, связал их шнурками и повесил на шею, а носки закатал в бублики и спрятал по карманам. Если бы меня окружала вода, пусть даже и арктическое море, я бы не замёрз, но здесь, на склоне, вода осталась лишь в каплях росы, которая омывает мои щиколотки. Я разулся, чтобы чувствовать Природу в каждом шаге, каждой клеточкой ступни… Но подобное желание соседствовало с дискомфортом простуженных ног, ибо пальцы уже окоченели.

Вот и лагерь показывается невдалеке. Вижу ряд палаток, выстроившийся на склоне. Из людей — только несколько девчонок и мальчишек, играющих на траве вроде в мяч.

Медленно двигаюсь к ним, и через какое-то время меня замечают. Ребята замирают и смотрят в мою сторону, потом улыбаются и идут навстречу. Вот они уже окружили меня, но я не останавливаюсь и продолжаю двигаться к палаткам. Пахнет жареными овощами, слышатся голоса взрослых и детей.

Сущности ребят, которые следуют за мной, тянутся ко мне, оплетают, но тут же темнеют и грустнеют. Они вряд ли могут узнать о событиях, произошедших в норе, но глубокая печаль излучается мною как радиация чернобыльских тыкв.

— Ты один? — наконец заговаривает девочка справа.

— Да, — коротко отвечаю.

— Здесь каждый со своей палаткой. У тебя её нет, — добавляет мальчик справа.

— Придётся спать на земле, — отвечаю.

И снова девочка:

— Здесь все с родителями, а где твои?

Я останавливаюсь и упираюсь в колени. Устал. Гляжу на девчонку. Помладше меня, но лишь чуть-чуть, и в глазах бесконечная синь. Тоже водный знак. Она старается улыбаться, но в глазах вижу тревогу сущности.

И мой взгляд рассказывает о многом. Она всё понимает. Нет, ну не всё конкретно, но тема родителей становится ей более-менее ясна.

Тогда я оглядываю толпу. Рыжий воздушный мальчик позади меня, возможно, чуть старше, но остальные ребятишки восьми — десяти лет. Их глазки сияют любопытством, сущности жадно тянутся к моей, хоть она и обжигает грустью. Они желают больше всего изменить цвет моей ауры, раскрасить её в весёлые оттенки. И нет в их сердцах ни капли гордости, злости, зависти. Я будто часть единого организма, как гриб в грибнице.

— Где… я буду спать? — растерянно спрашиваю.

— Я - Катя, — ослепительно улыбается девчонка. — Пойдём с нами, у нас есть в центре круг запасных койкомест. Там останешься.

И они ведут меня по лагерю. Я вижу мангалы, грили, на которых жарятся овощи, кто-то разводит костры и над огнём в маленьких котелках булькает вода, зелёные ребята снуют туда-сюда с коробками сока, бутылками молока. Почти все маленькие. Моего возраста не так уж и много. Взрослые на меня почти не смотрят, а вот дети оглядываются каждый второй. В школе сложно находиться в центре внимания, от любого взгляда веет враждебностью, вызовом помериться силой, но здесь напряжения нет. Впрочем, как и особого дружелюбия. Я автоматически для них брат, и они, не зная меня ни секунды, могут подойти и сказать, что собираются исследовать местные опасные пещеры и берут меня в спутники. Они доверят мне держать верёвку, когда будут висеть над пропастью, и даже не задумаются над моей добропорядочностью, потому что мы — одной крови!

Когда мы подходим к центру лагеря, кортеж, сопровождающий меня, дополняется ещё пятью-шестью ребятами.

— Это здесь, — говорит Катя и встаёт с рыжим мальчиком напротив меня. Он хмурится, она переполнена обожанием.

— И что мне теперь делать? — растерянно спрашиваю.

— Бери любую, — жмёт плечами. — Они пока все пустые. Сюда же приезжают с родителями, хотя бы с одним, поэтому гостевые палатки пустуют.

Эти слова ранят, и я закусываю нижнюю губу, оглядывая стену палаток перед собой.

— Братиш, а как тебя зовут? — вдруг строго спрашивает рыжий мальчик, но строгость лишь в голосе. Сущность будто в растерянности, как я.

— Никита, — отвечаю я.

— Коля, — мальчишка протягивает руку, и я пожимаю в ответ. — Никита, сдаётся мне, что ты не просто так пришёл один. А ещё, любой здесь подтвердит, что-то у тебя не так. У тебя аура такая… такая…

— Пустая и грустная, — печально хмурится Катя.

— Типа того, — кивает Коля.

Я теперь отрываю растерянный взгляд от палаток и шарю по толпе ребят. Все озабочены, тряпочные рубашки неряшливо выглядывают из тряпочных штанов, немного грязноватые, хотя по испачканности меня перещеголять сложно.

— Я… — пытаюсь что-то придумать, но врать не хочу, да и бесполезно это в толпе зелёных. Рассказывать правду? Вот так сразу незнакомцам? С другой стороны, нет более близких мне людей теперь. — У меня родители умерли, — выдавливаю я почти с болью. — Вот. Теперь я хочу отдохнуть.

Я смотрю в их глаза, и взгляды не отпускают меня. А сам чувствую, что стоит мне остаться одному, и я сорвусь, полечу в пропасть. Тёмная Сила добился, чего хотел. Забрать близких, а потом забрать жизнь. Месть ему — единственное, что держит меня на плаву. И вдруг, они стали приближаться. Сначала Катя, потом остальные, смыкая кольцо вокруг меня. Из их носов вырывались убаюкивающие звуки, складывающиеся в мелодию, ноты которой резонировали с моей сущностью один в один.

Песнь.

Я закрываю глаза и не двигаюсь. Гармония успокаивает каждую клеточку тела, словно горячая ванна. Потом чьи-то руки обнимают меня, вот уже и третий обхватывает. Зелёные дети собираются вместе, образовывают живой ком из сущностей, и пока лишь моя выделяется тёмным цветом, но гармония меняет моё самочувствие, как иногда бывает: сидишь злой, но со временем отрицательные эмоции уходят и внезапно начинаешь радоваться этому миру.

И мы вместе.

И мы поём.

И я становлюсь пусть не счастливее, но спокойнее.

Нас прерывает низкий подростковый голос:

— Кто здесь грустит?

Я открываю глаза, и зелёные ребята расходятся, позволяя парню разглядеть меня. Ему на вид лет шестнадцать, а глаза пронзительно зелёного цвета, как у Володьки, только у моего друга они какого-то нежно зелёного цвета, как самая ранняя трава, а у этого парня густые, изумрудные, словно стебли крапивы.

— Виталик, — он протягивает руку.

— Никита, — говорю я и робко пожимаю. Это самый большой зелёный ребёнок, которого я встречал, и аура у него мощная и сильная, будто способна камни разбить.

— Что я должен знать? — улыбнулся Виталик и оглядел ребят. И я вновь поражаюсь пронзительности его взгляда. Наверное, его глаза в темноте светятся.

— Он один. У него нет родителей, его разместить в палатке надо, — выпалила Катя, перебивая Колю, который открыл было рот.

— Разместим, — кивает Виталик. — Пошли.

И он осторожно обнимает меня за плечи и толкает перед собой.

Я дважды бывал в палатке, в очень раннем детстве и позже с мамой, и знаю, что в ней еле помещаются два человека, а у слишком здоровых людей иногда ноги наружу торчат на радость комарам. Палатка, в которой оказываюсь я, напоминает малогабаритную квартиру, а Виталик объясняет, что она мала и что сюда помещается только раскладушка и остаётся ещё столько же места, чтобы переодеться, например.

Катя и Коля словно сторожевые высятся около входа, даже не задевая потолка. Я на вытянутой руке не могу достать до тента, только если подпрыгнуть. У входа толпятся несколько взглядов ребят помладше. Количество любопытных поубавилось после того, как моя сущность успокоилась.

Наконец, я сажусь на раскладушку, чувствуя жуткую усталость. Мне кажется, что Повелитель выпил из меня все силы.

— Ты хочешь есть? — спрашивает Виталик.

— Ээээ… — теряюсь.

— Ладно, поставим вопрос по-другому, ты давно ел?

— Завтракал, — отвечаю.

— Хорошо, сейчас принесу еды. Мы здесь все слабы для борьбы с Тёмной Силой, а если ещё и питаться будем от Природы, то ляжем сразу.

С этими словами Виталик уходит, а Коля и Катя молчат и серьёзно смотрят на меня. Не знаю, что им сказать, поэтому отвожу взгляд в пол. Становится холодно. Вытаскиваю из кармана носки, надеваю их на запачканные травой ноги. Прячу ступни в кроссовки. Теперь лучше.

— Когда ты первый раз открыл способности? — спросила Катя и улыбнулась. Чувствую, что из всего лагеря, лишь её аура тянется ко мне магнитом, будто пытается осторожно заглянуть в глубину моего сердца.

— Теперь мне кажется, что они были у меня всегда, — мрачно заявляю. — Просто полжизни я о них не знал.

— А как снова узнал? — спрашивает Коля.

Я некоторое время вновь вспоминаю Море, в котором лучше б утонул.

— Для этого меня нужно было попытаться убить. — Я мрачно улыбаюсь и гляжу на ребят. — Если бы Море не заговорило со мной, я бы уже кормил рыбок где-то в Стамбуле.

— Ой! — Катя восклицает. — А ты не тот мальчик, который один спасся недавно на Чёрном море и три дня плавал там.

— Он самый, — я киваю.

Коля хмурится, он не помнит ничего такого.

— А я про тебя читала! — улыбается Катя и почти хлопает в ладоши. Теперь щупальца её сущности стягивают меня, мешая дышать, и мне становится неловко.

— Ну чего привязалась к человеку? — хмурится Коля. — Он устал, видишь. А ты не успела познакомиться, а уже влюбилась.

Катя краснеет, теряется, потом восклицает:

— Вот дурак.

И выбегает из палатки.

Коля усмехается.

— Проверенный метод, — хмыкает он, и я устало улыбаюсь в ответ. Какими бы хорошими ни были эти ребята, у меня нет на них времени. Я слишком глубоко ушёл в себя.

Коля не успел толком ни о чём спросить, вернулся Виталик и принёс неплохую похлёбку. Я не разбирался, на основе каких ингредиентов она сварена, но когда заметил картошку, немного напугался. Виталик уловил мою растерянность и усмехнулся:

— Это хорошая картошка. Ешь. Здесь плохого не держим.

И я поел. Всё это время Виталик и Коля сидели на земле рядом с моей кроватью. Мы не произнесли ни слова, я чувствовал лишь щупальца их сущностей, которые гладили мою, как бы успокаивая, а ещё… они будто боялись. Боялись, что мне опять станет плохо, и от этого начнут грустнеть их ауры.

Но, к сожалению, я не мог заставить себя постоянно находиться на подъёме. Пустота не уходила далеко. Она как раненый хищник, отбежит на несколько метров и, прищурившись, глядит, ожидая, когда я останусь один. Чтобы вернуться. И сломать до конца. Я даже знаю, в каком образе она снова посетит мой мозг. Стариком с чёрными глазами, в высокой шляпе, с сухой улыбкой, болтающим в руках ТРИ зонтика.

Я вернул пустую тарелку Виталику, и ребята поднялись на ноги.

— Тебе что-нибудь рассказать-показать? — спросил старший.

— Я бы хотел немного отдохнуть. Я чуточку устал, — отвечаю.

— Чувствуется, — кивает Виталик. — Мы тогда пойдём. Помни, что в лагере ты — свой. Делай, что хочешь. Если чего-то не знаешь, спроси у любого взрослого или зелёного постарше. А сейчас можешь отдохнуть.

И они оставили меня.

Я повалился на раскладушку, но пока не закинул ноги. Каждый кусочек тела раздирало недомогание, кажется, поднялась температура. Тело немедленно просилось в отключку, хотя только ранний вечер. Я уверен на сто процентов, что подобные ощущения навёл на меня Тёмная Сила.

Скидывать ботинки я не стал. Холодно. Забрасываю ноги на раскладушку и вытаскиваю из кармана телефон. Экранчик освещает меня, я вижу кожу рук, заскорузлую от грязи. Я весь ужасно грязный. Будто черепаха в панцире.

Дедушка мог позвонить мне в течение дня. Пускай в норе я мог не услышать звонок, но сейчас я смотрю на дисплей и у меня ни одного пропущенного. От этого становится ещё горше. Я не хочу видеть свой дом, дедушку с бабушкой, ни бабу Машу, ни бабу Дашу. Я хочу видеть только маму и папу, но их нет. А значит — я стал никому не нужным потерянным человеком. И я готов умереть ради благой цели. Если Природе нужен я, то готов первым рвануться на пули ради защиты этого мира. И под номером один из списка моих врагов, по которым я должен нанести удар, стоит Тёмная Сила. Собственно, все остальные пункты тоже занимает он.

Я выключаю телефон, швыряю под раскладушку. Всё. В мир прошлого я больше не вернусь.

Закрываю глаза, но сразу не засыпаю.

Разум снова и снова возвращается в комнату детства, но я смотрю уже своими собственными глазами, взглядом маленького шестилетнего мальчика. Я в сотый раз вспоминаю облик старика, трепещущего тьмой. Его ярость в глазах. Я плохо помню, что было после, когда эта тёмная тварь ушла. Наверное, я не спал, а впал в подобие шока. А когда очнулся, уже не был зелёным ребёнком. Тогда, в шесть лет, я счёл это лучшим вариантом исхода событий. Но, дурак, постарался забыть все события той ночи, списав их на кошмар. А теперь вернул свою сущность, но потерял мать. Какой же сложный этот мир…

Через час, а может и два, я всё-таки проваливаюсь в беспокойный сон.

трам-пам-пам-папам-папам-пам-пам…

Прежде чем открыть глаза, я улыбаюсь. Голос, звучащий в голове, я не перепутаю ни с каким другим. Мой братишка, моя новая семья. И песнь Природы. Открываю глаза. Сидит на где-то добытой хиленькой табуретке, в тёмно-синих вельветовых штанах, на плечи наброшена олимпийка, но в магазинах я таких не видел. Похолодало утром, да и солнышко не выглянуло. Володька.

— Доброе, — улыбается он. Какой же Володька всё-таки хороший человек. Поднимет настроение только присутствием, только глубоким зелёным взглядом, да чуть смущённой улыбкой.

— Приветик, — хриплю я. — Долго спал?

Сажусь на раскладушке, голова тяжёлая, будто туда залили свинец.

— Судя по всему, да. Часов двенадцать-четырнадцать.

— Долго тут сидишь?

— Неважно. Мы утром с мамой приехали. Повелители Стихий тоже прибыли.

Прислушиваюсь к звукам за палаткой. Невнятный гомон, спокойный, никакой опасности. Лагерь зелёных живёт в своём течении.

— Что на сегодня запланировано? — спрашиваю.

— Тебя надо бы показать Повелителю Воды. Днём мастер класс небольшой проведут.

— Это что такое?

— Инструктаж. Буря послезавтра надвигается. Хана нам будет. Обороняться придётся.

Володька не договорил. В палатку заглянула женщина чем-то похожая на его мать.

— Проснулся, — улыбнулась она и снова исчезла.

Я хмуро смотрю на Володьку. Он чувствует, как моя аура вновь постепенно начинает окрашиваться в мрачные цвета.

— Ты вчера весь день здесь был? — осторожно спрашивает он. — Я ничего от тебя не слышал.

— Вчера… — я мрачнею ещё больше. — Наверное, был самый ужасный день моей жизни. Дедушка сказал, что я убийца мамы. Это из-за меня она погибла.

Володька теряется и бегает глазами, не зная, что ответить.

— Брат, ты… не расстраивайся, — мямлит он. — Дедушка не со зла. И знай, мы так не считаем. Мы здесь все тебя любим. Ты один из нас. Да мы за тебя…

— Я знаю, — киваю, и на душе становится так хорошо, что плакать хочется. Наверное, если бы не зелёные ребята, я бы сломался.

(…если бы не зелёные ребята, мама была бы живой…)

— Но это же не всё? — осторожно хмурится Володька. И мне хочется ему всё рассказать. Есть ли у меня время, чтобы открыться единственному человеку, который ещё помнит, что я был обычным человеком?

— Вообще-то, потом, — вздыхаю я, — у меня была аудиенция с господином Повелителем Теней.

Володька поджимает губы, и его сущность окрашивается цветами страха.

— Я сидел в норе, а он окружил меня, и почти сломал воспоминаниями, — грустно заканчиваю.

— Заметно, — кивает Володька. — Сегодня ты другой.

— Какой? — Я хочу, чтобы он обязательно озвучил со стороны, потому что мне не понять самого себя, это сложно.

— Ты… как будто… — братишка глубоко вздыхает. — Будто обречённый. Это так ужасно. — В глазах Володьки дрожит грусть. — Как будто потерял интерес ко всему и если бы тебе предложили умереть, ты с радостью согласился бы. Об этом тут твердят всё утро. По крайней мере те, кто тебя видел.

— Они чертовски правы, — вздыхаю. — Меня держит только эта тварь. Эта чёрная тварь, которая убила моих родителей и придёт послезавтра.

— Завтра, — хмурится Володька.

— А разве буря не послезавтра?

— Да, но… в общем, я не смогу правильно объяснить. На инструктаже скажут. Но вообще, это загадка для всех.

В палатку вернулась женщина с ворохом одежды, а с ней и Катя. Всё та же восхищённая девчонка, тянущаяся ко мне щупальцами сущности, что была вчера.

— Володя, тебя зовёт Ринат, — продекламировала женщина и, пока Володька выбегал из палатки, обратилась ко мне. — А тебе, друг мой, надо переодеться.

— Зачем? — пожимаю плечами, а женщина уже бросает одежду на раскладушку.

— Мальчик мой, ты весь в синтетике. В нашем лагере нет никаких сплавов. Всё чисто природное. Синтетические вещи мы храним в алюминиевых сейфах. Как только всё закончится, мы выдадим тебе твою одежду. Не стоит провоцировать Тёмную сторону, правда? Снимай всё, кроме… дай сюда кепку.

Я снял с головы мою салатовую любимицу, которая прошла со мной кораблекрушение и многие другие приключения. Женщина пощупала ткань кепки, заглянула внутрь, вывернула, клянусь, даже понюхала, а потом спрашивает:

— Ты, походу, сильно к ней привязан?

— Откуда вы знаете?

Женщина нахлобучивает кепку на меня, козырьком набок.

— Потому что это единственная вещица у тебя, которая сделана из природной льняной ткани и картон в козырьке. Раздевайся.

Я поправляю кепку и хмуро поглядываю на Катю.

— Что? — жмёт плечами та, но женщина понимает меня, вздыхает и обращается к девчонке, заведя глаза:

— Мальчик ещё мало путешествовал на других уровнях и стесняется своей наготы. Выйди и подожди нас снаружи.

Катька хихикнула, совсем как прошлым вечером, когда Коля уличил её в любви, и выбежала наружу. Раздеваясь, я буркнул женщине:

— Я уже был на всех уровнях, между прочим.

— Прямо-таки на всех? — улыбается она.

— Да.

— Тебе будет что рассказать своему Повелителю Стихии.

Я остаюсь в одних трусах.

— Их не снимать? — хмуро спрашиваю и замечаю, что женщина внимательно, почти с любовью, рассматривает амулет у меня на груди.

— Нет, — качает головой она. — Нижнее бельё запрещено делать из синтетической ткани.

В общем, я теперь одет в льняные тёплые штаны, хлопчатобумажную футболку и шерстяной пуловер. Даже носки и ботинки пришлось сменить. Выглядит по-домашнему. Женщина забрала мою одежду и вывела наружу. Возле палатки никого не было, Катька куда-то ускакала.

— Тебе теперь надо бы к Повелителю Воды сбегать, — сказала женщина, оглядывая толпу. — Максимка!!!

К нам подбегает худой малыш лет семи, с огромными серо-голубыми глазами.

— К службе готов! — звонко восклицает он, заставляя женщину улыбаться.

— Это Никита, — знакомят нас, и я осторожно пожимаю маленькую ладошку, боясь переломать косточки. — Отведи его в палатку Повелителя Воды.

— Есть, сэр! За мной! — скомандовал заводной Максимка и тут же юркнул вдоль ряда.

— Беги за ним, — кивает женщина, увидев, что я мешкаю.

Через минуту утренней пробежки, я оказываюсь перед небольшим шатром с голубыми полосками. Максимка оборачивается. Его глаза так и сияют голубизной воды.

— Это тут, — кивает он, восхищённо улыбаясь.

— А… ты со мной не пойдёшь? — робко спрашиваю.

— Неа, — мотает головой малыш. — Иди, не бойся.

И Максимка отступает на шаг в сторону, жадно пожирая меня восхищённым взглядом. Я одариваю малыша наигранной улыбкой и шагаю внутрь покоев Повелителя Воды.

Это пожилая женщина, пятидесяти — может, с небольшим — лет. На ней белый сарафан с красной оборкой, из-под юбки выглядывают ноги, обёрнутые в тёплые штаны, волосы наполовину седые, наполовину — бледно-бледно коричневые. И на маленьких косичках подвязаны голубые ленточки. Она напоминает мне хиппи из ретро-журналов, вроде бы шестидесятых-семидесятых годов. Повелитель… или Повелительница Воды сидит на раскладном стульчике и читает книжку. На обложке я вижу мальчика и девочку, не могу разобрать автора, но название гласит: «Как стать Волшебником».

Женщина отрывает взгляд от букв и смотрит на меня. Чёрт возьми, какой у неё взгляд. Глаза, будто два моря, голубые и открытые, и ещё я чувствую её сущность. Настолько сильную и необъятную, что моя аура скукоживается, словно кролик перед волком, но не от страха, а скорее от восхищения.

— Присаживайся, — улыбается Повелительница.

Я нахожу второй стул у старенького стола. Кроме этой мебели, здесь ещё несколько тюков и раскладушка. Сажусь, и застенчиво гляжу на Повелительницу. Её сущность приветливее всех, и такая нежная и ласковая, как объятия мамы…

Моя аура снова мрачнеет.

— Новенький мальчик, — улыбается Повелительница Воды, откладывая книгу, и смотрит на меня. Наверное, она ждёт, что я начну говорить. Ну что ж.

Я прокашливаюсь и произношу:

— Вы, наверное, хотите знать, как я стал таким?…

— Нет, — качает головой она, и продолжает ласково улыбаться. — Ты таким родился. Я просто удивляюсь, как это мы раньше тебя не заметили? Я вижу твою ауру насквозь. Твоя сущность… Она необычна.

— Чем? — хмурюсь я.

— Ты путешествовал уже по уровням?

— Да.

— Даю двадцатку, что ты был на самом первом уровне!

Я немного теряюсь таким обращением, потом усмехаюсь, напряжение понемногу спадает.

— Был, — киваю.

— Ты универсал, — вздыхает Женщина.

— Мне мой друг Володька об этом сказал, — улыбаюсь я.

— А он тебе сказал, что за любую силу нужно платить? — спрашивает Повелительница Воды.

— В каком смысле?

— Знаешь, как в школе, от отличников и требуют больше. Если Тёмная Сила и будет кого-то пытаться сгноить первыми, так это тебя. Хотя, конечно, на практике всё наоборот. Погибают, обычно, самые слабые. Их легче достать. А таким как ты… у них ещё хуже. — Улыбка на лице Повелительницы Воды грустнеет. — У них отбирают всё. Тёмная Сила делает им больно. Больно так, чтобы вы сломались.

— Я знаю, — шепчу. — Я остался без родителей. Я остался совсем один.

Мне опять грустно, что хочется плакать.

— Ты один, но не одинок, — кивает Повелительница Стихий.

— Не знаю, — совсем тихо произношу я и гляжу в пол, чтобы женщина не видела, как краснеют мои глаза. — Когда всё закончится… я даже не знаю, что будет. Мне совсем не для чего будет жить.

— Найди, — отвечает Повелительница Воды. — Хочешь, я скажу тебе что-то? Мы не вправе выбирать, кого завтра Природа сделает зелёным. Но если такой выбор пал на тебя, ты не должен стенать и проклинать мир. А ведь будет за что.

— Знаю, — вздыхаю я глубже, чтобы отогнать ком от горла.

— Зелёные дети — самые несчастные дети на планете, поверь, — отвечает Повелительница Воды. — Тот, кого кареглазые называют Повелителем, будет отнимать у вас всё. Всё живое и неживое, что близко вам, чтобы раздавить, ослабить, чтобы вы прокляли ту, которая родила вас. Многие новички поначалу так и делают.

— Но блин! — я вспыхиваю и поднимаю на женщину переполненный болью взгляд. — Зачем? Я… я так хорошо жил. С отцом, матерью, и теперь… теперь я на службе Природы. Я люблю её. Люблю всех ребят в этом лагере, но я — несчастен. А я не хочу быть несчастным.

Женщина будто заглянула мне в душу, что я дрогнул, как тогда на реке, когда Володька на четвёртом уровне дотронулся до моего сердца.

— Ты один, но не одинок, я уже сказала об этом, — вздохнула Повелительница Воды. — А ещё я скажу, что ты любишь всех ребят в этом лагере, но теперь ни одному человеку не можешь сказать: я люблю тебя.

Я потупил взгляд.

— Я мог сказать эти три слова только двум людям. И они оба уже мертвы, — выдавливаю из себя.

— Чтобы продолжать дальше жить, ты должен вновь найти человека, которому можешь сказать эти три слова, — говорит Повелительница Воды. — Когда у тебя есть такой человек, быть несчастным привыкаешь.

— Я не привыкну, — упрямо твержу.

— Все привыкают. Просто сейчас у тебя переломный момент. Расскажи мне все несчастья, которые тебе причинил Тёмный Повелитель.

Я вздыхаю.

— Он убил моего отца… — но тут же запинаюсь. — Хотя, может, и не он. Но маму точно убил. Из-за этого я сорвался и приказал спилить мой любимый Каштан во дворе. Из-за него, мой дедушка считает меня убийцей матери. И, в конце концов, Повелитель искусал меня в образе Резиновой Утки.

Я останавливаюсь. Глаза Повелительницы Воды переполнены печалью и вроде даже наполнились слезами.

— Повелитель, — начала она, — убил моих родителей, сжёг мой сад, перекрыл реку, что текла у моего дома, он убил двух моих мужей и убил трёх детей, которые были даже младше тебя, и совсем не зелёными. Вот тебе пятьдесят лет моих потерь.

Я растерян. У меня раскрыт рот от изумления, и мне тоже становится жалко Повелительницу.

— Поверь, подобную историю тебе могут рассказать все Повелители остальных Стихий. Но мы держимся. Мы крепимся. И сражаемся.

— Но если вы знаете, что Повелитель такой кровожадный, зачем вы… заводите семьи? — тихо спрашиваю я.

И женщина тихо смеётся. Теперь её глаза точно наполнены слезами.

— Ты ещё не знаешь, что такое материнский инстинкт. Или отеческий. У тебя всё впереди. Желание пытаться вести нормальную жизнь часто пересиливает все страхи. Думаешь, что ты обязательно убережёшь своих близких, но Тёмный всегда придумывает лазейку и знает, где поставить ловушку. Нет, не всё так плохо. Многие близкие мне люди живы. Он убил трёх моих детей, но у меня их было четверо. Ещё от первого брака. Дочка. Жива. До неё он не добрался. Может, просто не замечает, потому что зелёных много, и он старается уничтожить всех, а не отдельно каждого. А может, силёнок не хватает. В любом случае, все умершие остаются в Природе. Знаешь, я нашла дерево, в котором живёт душа моего сына, — улыбается Повелительница Воды. — Так что, не всё так плохо, мальчик мой.

Я не знаю, что сказать. Просто сижу и млею от исполинской истории. Мне жалко себя. Жалко Повелительницу Воды. Жалко всех ребят в лагере. И внезапно, именно эта жалость даёт мне жажду жизни. Вместе мы сильнее.

— Я обязательно подумаю над будущим, — киваю. — Сегодня главное — не дать этому гаду пройти в наш уровень.

— Теперь я вижу блеск ненависти в твоих глазах, — улыбка Повелительницы Воды становится шире. — Это хорошо. Ненависть и гнев помогают принимать решения, но, Никита, Тёмный Повелитель — это часть Земли, а Земля нас любит, значит и Повелитель тоже нас любит. Когда-нибудь, ты это поймёшь и пересмотришь своё отношение к Повелителю.

— Я знаю. Володька говорил мне. Вообще, голова разрывается от такого. Он хочет нас убить и одновременно любит. Не знаю, как он нас любит, но я вышвырну его из нашего мира, чтобы он больше никого не убивал.

— Ты всё правильно говоришь, — кивает Повелительница Воды. — Скоро инструктаж. Мы проведём его только для универсалов. Так что, иди. Готовься.

Я встаю.

— Погодите, а как вы узнали моё имя? — хмурюсь.

— Меня о тебе предупредили загодя ещё утром. Мне так и сказали: появился новенький мальчик воды, похоже, очень грустный и очень сильный.

Я печально усмехаюсь и покидаю обитель Повелительницы Воды.

Глава седьмая Лира

Я позавтракал вместе с Володькой. За несколько часов до инструктажа я влился в жизнь лагеря, как рыба в течение реки. Я почти ни с кем не познакомился, и в то же время успел перекинуться парой фраз с кучей ребят. Сюда приехали зелёные дети из разных концов страны, хотя, конечно, из близлежащих регионов было больше всего. По последним данным, в лагере насчитывалось восемьдесят наших, не считая их родителей. И народ продолжал прибывать. Девчонка Катя, похоже, и взаправду в меня влюбилась, потому что не отступала ни на шаг. Едва удавалось затеряться в толпе, чтобы потерять её из виду.

Я рассказал Володьке о проведённых в норе часах, рассказал воспоминания из прошлого. Братишка ел при этом фасолевую кашу и задумчиво глядел на костёр. Мы сидели на толстом брёвнышке недалеко от Володькиной палатки.

— Может быть, ты и не терял в себе способности, — вдруг сказал он.

— В смысле? — не понял я.

— Ну, все мы рождаемся с зелёными способностями, но потом взрослеем, уже в четыре годика даже нам объясняют, что деревья не разговаривают. Мы начинаем думать, что это фантазия, и закрываемся. Но настоящий зелёный ребёнок не может так долго жить. Многие в шесть, в семь лет точно понимают, что голоса деревьев — это не его фантазия. И так плюёт на всё и начинает познавать свою сущность. А многие долго убеждают себя в обратном. Некоторые открывают способности и в двенадцать и в тринадцать лет. Но это не твой случай. Когда к тебе пришёл Повелитель в виде Оле, ты уже на всю катушку был зелёным. Возможно, даже и не прекращал им быть с самого рождения. Но он как будто заставил тебя. Ты же ведь, признайся, всю жизнь разговаривал с игрушками и другими неодушевлёнными предметами! — Володька хитро прищурился и посмотрел на меня.

— Ага, — сознаюсь я.

— Вот видишь. Сущность зелёного ребёнка всю жизнь в тебе пела. А на море просто всё свершилось из-за того, что ты вышел из равновесия. Не ел, не пил, замерзал. Вот твой мозг и вновь подключился.

Я вздохнул и тоже посмотрел на костёр.

— Блин, Володька, какой же ты умный.

А Володька ничего не сказал, лишь жевал фасоль и гипнотизировал огонь.

Перед инструктажем прошёл лёгкий дождик, поэтому, когда мы собрались на опушке в центре лагеря, под ногами сверкала роса. Я не рискнул снимать обувь, чтобы ощутить на ступнях холодные капли влаги. Я боялся не холода, а непонимания со стороны остальных. К тому же, я бы запачкал ноги, а мне только недавно удалось вымыть их, вместе с лицом и руками в рукомойнике неподалёку от центра лагеря. В целом, я теперь чистый, грязь норы налипла в основном на одежду, которая сейчас хранится где-то в недрах алюминиевого сейфа.

На инструктаже первый ряд занимали универсалы, включая меня. Уже дальше, сидя и стоя, толпились обычные зелёные дети. Среди них затерялись и Катька с Володькой, да и мальчик Коля. В рядах универсалов из уже немного знакомых ребят я обнаружил почти взрослого Виталика и мелкого Максимку, что провожал меня к шатру Повелительницы Воды.

И вот перед нами явились все три Повелителя Стихий. Я молчу и наблюдаю за остальными. Быть может, сейчас стоит начать аплодировать или вообще подняться на ноги и восторженно кричать, как на концертах. Но никто из ребят ни разу не ударил в ладоши. Толпа лишь притихла и уставилась на троих взрослых зелёных детей, одетых в белые хлопчатобумажные одежды с красными оборками. Повелительницей Воздуха оказалась женщина, почти девушка, быть может даже младше тёти Светы. Со светлыми прямыми волосами, раскинувшимися по плечам, бледным вытянутым лицом и необъятными серыми глазами. Повелитель Леса — мужчина лет сорока с широкой костью, похожий на медведя, но с атлетической фигурой. Чёрные длинные волосы придавали ему сходство с индейцами, да ещё и эта повязка на лбу. Кроме ярких зелёных глаз я замечаю сильно выделяющуюся носогубную складку, почти как у моего дедушки.

Он и начал говорить.

Женщины уселись на траву, а Повелитель Леса встал и обратился к нам:

— Я так рад снова видеть перед собой такое количество пар зелёных глаз. Это напоминает мне о мощи Природы. Она любит нас и рождает всё новых и новых. Некоторых я вижу здесь впервые. Ещё совсем юных.

Его взгляд скользит по некоторым малышам. Я втягиваю голову в плечи, но в мою сторону мужчина даже не смотрит.

— Даже среди универсалов у нас пополнения, — улыбается он, оглядывая первый ряд, и вот теперь на долю секунды его зелёные глаза скользят по мне. — Ребята с меньшей силой, я тоже вас приветствую, не забывайте, что вместе вы гораздо большая сила, нежели один универсал. А также я приветствую ваших родителей. — Мужчина махает рукой. Я оглядываюсь. Взрослые прячутся где-то совсем на задних рядах. Они начинают махать руками в ответ и улюлюкать, да-да, совсем как на концертах или на мероприятиях в летних лагерях.

— Ну а теперь к делу. — Повелитель Леса серьёзнеет и хмурится. — Сначала я хочу рассказать общую информацию, затем объясню, что сегодня требуется от универсалов. — На этих словах я холодею и страх с восхищением перемешиваются в адреналиновую кашу. — Послезавтра ожидается сильная буря. Мы помним, — говорит Повелитель Леса. — А что это означает, кто-нибудь скажет?

Толпа начинает шептать и более смелые голоса произносят вслух:

— Тёмный Повелитель к нам залезет на уровень.

Я молчу. Эту информацию я знаю. Мужчина задаёт следующий вопрос:

— А каким образом большая часть Повелителя сможет сюда проникнуть?

Теперь голоса громче, и я клянусь, что разбираю в них арию Володьки.

— Все Врата между уровнями выстроятся… — кто-то кричит: в прямую, кто-то: очень близко друг к другу.

Эту информацию я тоже знаю.

— Вы всё верно говорите, — улыбается мужчина. — Мы уже не в первый раз останавливаем приход Тёмного Повелителя. Да, в Чернобыле, в Японии мы оказались бессильны. Но в большинстве случаев, мы останавливали. И вот впервые у нас нарушаются все алгоритмы, и мы не понимаем, что происходит.

Толпа растерянно затихла. Я слышу даже, как сущности недоумённо шуршат над поляной.

— Мы можем следить за передвижениями Врат, некоторые из вас даже обладают такими способностями, и возможно однажды научатся чувствовать Врата. Так вот, по всем нашим наблюдениям, Врата выстроятся почти в одну линию… завтра.

Недоумение над поляной достигло апогея.

— Но… буря послезавтра, — растерянно произнёс парнишка-не-универсал лет четырнадцати с прыщами на красной коже. Один из немногих самых старших зелёных.

— Да, буря послезавтра, — кивает Повелитель Леса и снова ждёт.

Тогда говорит маленькая девочка из универсалов, ей лет восемь на вид.

— А он может… ну не знаю… прийти просто так? Без бури? — спрашивает она.

— Нет, — Повелитель Леса качает головой. — Какое-то событие должно вызвать его, так было всегда. Если Врата выстраиваются в линию, что-то происходит.

Толпа зашумела. Гул выливался в единственный вопрос:

— Как это понимать?

Я оглядывался по сторонам и молчал. Решить подобную задачку мне, новичку, не под силу.

— Получается, что буря тут ни причём! — крикнул кто-то с задних рядов.

— Успокойтесь, — Повелитель Леса поднимает руки. — Никто не знает ответ на этот вопрос, даже мы. Если мы хорошо подумаем в течение дня, может кто-то что-то и сообразит. Но сейчас нам нужно сосредоточиться на совсем другой проблеме. Давайте я закончу, а потом будем думать.

Толпа вновь притихает. Я внимательно слушаю.

— Неважно, когда Тёмная Сила пробьётся в наш мир, завтра или послезавтра, но он пробьётся. И мы должны будем его остановить. Многие из вас знают, как это сделать, как мы это делали раньше. Поднимите руку, кто знает?

В воздух взвились с сотню пальцев; таких, как я, оказалось не больше десяти.

— Вот я хочу напомнить всем. Наши сущности обладают разными свойствами. Так же, как некоторым людям нравится чинить машины, писать истории или преподавать в школе, так и наши сущности, каждая приобретает свою специфическую способность. И не только у универсалов, у всех. В борьбе с Тёмным Повелителем есть один эффективный способ. Взрыв. Как мы называем такую способность сущности?

— Взрыв-коллапс, — отвечает хор.

— Да. Это когда сущность Тёмной Силы обволакивается сущностью того ребёнка, который обладает способностью коллапсировать, а потом ребёнок резко отправляется на первый уровень. Дело сделано. И конечно, как многие помнят, подобным свойством сущности могут обладать только девочки.

Внутри меня всё падает. Я здесь зря. Я никогда не стану героем только потому, что родился мальчиком. А так хотелось врезать по морде этой тёмной твари!

— Мы опросили многих зелёных детей, — продолжил Повелитель Леса. — Но мы не нашли ни одной девочки, которая обладала бы подобной способностью. Среди вас таких нет.

Снова воцарилась тишина. И вдруг чей-то голос, я даже не разобрал, мальчишеский или девчачий, спросил:

— А может быть, мы сможем достать кого-нибудь из ушедших?

— Бинго! — восклицает Повелитель Леса и его лицо сияет. Я начинаю теряться в информации. — Сложно найти таких, но я хочу рассказать вам историю, произошедшую на этом самом месте сорок девять лет назад. Точнее, не я буду рассказывать. Я в те дни должен был только-только родиться. Её расскажет вам Повелительница Воды.

Мужчина отступает назад и садится на траву. Поднимается куратор моей стихии, и мне почему-то становится легче на душе. Её я уже знаю.

— Мне было семь лет, — заговорила она. — Я жила далеко отсюда. В том же городе, где живу и по сей день, но мы с родителями приехали в лагерь зелёных. Нас собирали, чтобы предотвратить приход Тёмного Повелителя. К тому приходу все были подготовлены. Среди нас была девочка, которая могла коллапсировать свою сущность. Именно она и остановила Повелителя. Мы… — Повелительница Воды усмехнулась, а в глазах мелькнула ностальгия. — Мы, остальные, провели время в качестве подстраховки. Мы, конечно, пригодились, но всё сделала она. В ту ночь она исчезла. Ушла на первый уровень и больше не вернулась.

— Вот! — крикнул в толпе тот же голос. — Надо её найти и вытащить!

— Всё верно, — кивнула Повелительница Воды. — Она была местной. Звали её Лира.

Холодный пот пробегает по спине, и слова вылетают сами собой, не давая продолжить Повелительнице Воды.

— У неё был брат Игнат? — спрашиваю я.

Женщина растерянно оглядывается на остальных Повелителей и Повелитель Леса кивает, а потом с интересом смотрит на меня. Сердце бьётся чаще.

— Был, — кивает Повелительница Воды. — Ты местный, знаешь её семью?

— Почти, — смущаюсь я. Теперь на меня смотрят с десяток глаз из толпы. — Мой дедушка учился с ним.

— А. — Повелительница задумывается на секунду и потом продолжает, забыв тему о знакомстве. — Вам следует помнить, что она не умерла, а лишь осталась на первом уровне, как многие из тех, кого забирает Повелитель, кто вовремя не успевает выйти обратно. Находясь там, она через какое-то время потеряла способность двигаться, как и многие другие ребята, превратившись в неотъемлемый кусочек сущности земли.

Вдруг в воздухе заиграли тоненькие колокольчики, и моё сердце забилось так часто, что я начал неровно дышать. В моей голове будто стало что-то проясняться, будто кто-то лез туда невидимыми щупальцами и старался сложить друг с другом пазлы.

— Исчезла она здесь же, у Обелисковой скалы, — продолжала Повелительница Воды. Обелисковой скалой называли пятнадцатиметровый кусок каменной породы, что высился на севере лагеря. — Но на первом уровне могла забрести в любом направлении в радиусе нескольких километров. Теперь я обращаюсь ко всем универсалам. Мальчики, через несколько минут мы приступим к её поискам. Давайте немножечко освободим плацдарм для переходов. Вам придётся обшарить много километров на первом уровне и это за сегодняшний день. Повелитель готовится к переходу, не думаю, что он будет ловить вас, но тем не менее, может и будет. На первом уровне всегда опасно. А работы много.

Толпа суетится. Я один из немногих универсалов, кто не двигается и сидит на своём месте. У меня в голове царит чёрт-те что. Я вижу, как Повелительница Воздуха поднимается на ноги и достаёт из-за пазухи какие-то листовки.

— М… можно вопрос… — заикаюсь я, глотая воздух. — А как мы узнаем, как эта Лира вообще выглядит?

— Вот-вот, сейчас мы вам покажем, — улыбается Повелительница Воды, перенимая в руки листовки. — Фотография старая, сделанная ещё в то время, когда были октябрята и пионеры.

Я не слушаю до конца, вскакиваю и подбегаю к Повелительнице Воды. Она ещё толком не успевает мне протянуть листовку, а я уже выхватываю и смотрю на чёрно-белое фото.

На девочку, которая приснилась мне на теплоходе.

На девочку, которая не давала мне покоя в галлюцинациях.

На девочку, которая спит на первом уровне во дворе моего дома!

На несколько секунд для меня всё перестаёт существовать. Лагерь. Звуки вокруг. Я смотрю в глаза девочке на фото, и немедленно строю план по её спасению. Она ушла по первому уровню, я бы сказал, очень далеко. Мой дом находится отсюда в десятке километров.

— Никита… — доносится откуда-то издалека. Я вздрагиваю и смотрю на Повелительницу Воды. Она улыбается. — Что с твоей сущностью? Ты взорвался. Расцвёл прямо.

— Я… — чёрт, от зелёных детей ничего не скроешь. — Просто, хочу начать уже спасать Лиру. — Стараюсь улыбнуться.

— Хорошо, если так. — И в глазах Повелительницы Воды мелькает что-то похожее на догадку, и мне неловко. Но женщина уже раздаёт остальным листовки.

Полянку максимально освобождают от посторонних вещей, и универсалы укладываются навзничь. Голос Повелительницы Воды льётся ручьём:

— Расходитесь в разные стороны. Не кучкуйтесь у одного места. Проверяйте каждого ушедшего. У каждого из вас свой запас времени на первый уровень. Часов у вас не будет, но вы сразу почувствуете. Если голову начнёт туманить сонливость, вы начнёте теряться в пространстве, немедленно возвращайтесь. Ваши амулеты хоть и сияют как маяки, но благодаря им, вы можете вернуться за секунду…

Я смотрю в серое небо, поправляю кепку. Мою любимую кепку, без которой я вряд ли совершил бы столько путешествий. Внезапно я верю, что пока на мне кепка, всё получится. Я вытащу Лиру, помогу ей остановить Повелителя, а потом найду маму и папу.

— Те, кто готов, могут начинать операцию, — говорит Повелительница Воды.

А я готов? Какой у меня план? Лира похоронена в десяти километрах на юго-востоке, больше даже на юге. Как мне туда добраться? Выход один. Я принимаю самое глупое решение в жизни. Я дойду до своего дома по первому уровню.

Я снова на первом уровне.

Как же тут ориентироваться? Кругом сплошная чернота, да только горизонт чуточку горит серостью. Хотя, в отличие от пасмурного пятого уровня, здесь есть солнце. Но в том-то и дело, оно просто есть, но даже не светит. Серый блик на чёрном полотне неба.

Я вижу остальных зелёных детей. Теперь, когда они предстают передо мной вроде бы и теневыми пятнами, и обычными ребятами, и совершенно голыми, и даже без кожи, я понимаю, что в экспедицию отправились только мальчики.

Почему?

Нет времени на рассуждения. Я ориентируюсь по солнцу и бросаюсь на юго-восток. Вижу, как остальные проверяют чёрные глыбы, которых вокруг с десяток. Я уже знаю, что это дети. Обычные зелёные дети, спрятанные здесь, ушедшие, заснувшие на вечность, но не умершие.

Я лечу на юго-восток. Именно лечу, потому что на первом уровне движение странное. Кажется, что ты несёшься со скоростью сто пятьдесят километров в час, но унылые чёрные холмы не двигаются, будто ты стоишь на месте.

Мне кажется, проходит много времени, как я останавливаюсь и оглядываюсь. Вокруг ничего не шевелится. На уши давит неприятный скрежет, как будто металлические опилки засасывают в пылесос. Три чёрные глыбы сидят на земле.

Где я? Как далеко от дома?

Задираю голову. Серое пятно, которое солнце, в зените. Да ладно!!! Не могу же я идти уже несколько часов! Я же не мог потерять счёт времени. Десять километров — это чуть больше пары часов. Судя по солнцу, прошло около четырёх. Может, я уже давно прошёл дом? Как ориентироваться в пространстве, если нет деревьев, домов, да вообще ничего, кроме черноты.

Вот теперь приходит паника. Что-то рычит металлическим голосом позади, я оборачиваюсь и вижу огромную тень. Она движется далеко от меня. Неуклюже, в сторону севера. Видимо, это существо, наподобие того, что обстреляло меня в первый раз на этом уровне.

Не обращая на него внимания, я двигаюсь ещё немного на юго-восток. Всё плохо. Всё очень плохо. Сколько я могу ещё здесь находиться? Они сказали уходить сразу, как только почувствуешь сонливость и слабость. Я ничего такого не чувствую, но мысли путаются, будто я не спал двое суток.

И этого становится достаточно, чтобы схватиться за амулет.

Я снова на пятом уровне. Холодный воздух, такой свежий, родной. Трава под ногами. Деревья вокруг.

Оглядываюсь. Местность незнакома, но от лагеря я ушёл далеко, не нужно быть сыщиком, чтобы понять это. Осталось бы ещё разобраться с местностью. И я снова чувствую разочарование. Движение по солнцу отменяется. Серость на небосклоне до сих пор скрывает светило. Как же всё сложно!

И я пускаюсь на разведывание окрестностей. Уходит много времени, прежде чем я нахожу тропу от реки и узнаю знакомые ухабы. Значит, я ещё не дошёл до дома, но близок к цели. Сколько ещё я потерял? Час? Ну и ладно, главное, чтобы Лира смогла идти… да вообще-то, препятствий ещё много.

Через пятнадцать минут я уже смотрю на ворота дома, прячась за деревом. Он кажется пустым и мёртвым. А ещё — чужим. Меня там не ждут, я для этого дома — убийца. Все родные теперь мертвы. С восточной части уже не трепещет крона Каштана, мамы нет. Эй, дом! Ты чей? Мой? Неееет. Это было давно и уже забылось.

Я ложусь на землю и с лёгкостью перехожу на первый уровень. Здесь роднее. Некоторое время я сижу и прислушиваюсь к звукам тьмы. Никаких монстров, солнце уже склоняется к западу. Справа от меня глыба-ребёнок. А прямо по курсу, метрах в двадцати пяти та глыба, которая мне нужна.

Встаю и медленно двигаюсь в её направлении. Хорошо помню существо, обстреливавшее меня в прошлый раз. А вдруг оно не ушло? Если Повелитель знает о Лире, он же может приставить к ней охрану.

Но я беспрепятственно добираюсь до холмика, в котором заточена Лира. Останавливаюсь перед ней и оглядываюсь по сторонам в поисках врагов. Вокруг тишина, если не считать всё тот же металлический скрежет из космоса, заполнивший небосклон.

Присев на колено, я на всякий случай обнимаю теневой камень и касаюсь его лбом. Со стороны мы, вероятно, напоминаем теперь один большой чёрный мешок.

Тьма перед глазами рассеивается, и я вижу лицо уснувшей навечно Лиры. Её серые горящие глаза открыты, смотрят в никуда, ресницы дрожат. Какая же она красивая.

Я отстраняюсь и встряхиваю головой, отгоняя наваждение, стараюсь побороть желание вновь посмотреть в её лицо и задумываюсь над вселенской проблемой…

Как её отсюда вытаскивать? Об этом я перед уходом не уточнил. Может, стоит схватить её за амулет и вырваться на первый уровень? Почему бы и не попробовать?

Обнимаю девочку. Впервые так близко сливаю наши сущности, что чувствую холод от её ауры и тепло от своего сердца. Упираюсь своим лбом в её лоб, нащупываю свободной рукой амулет воздуха, что сияет здесь словно сердце Данко, и вырываюсь на пятый уровень.

Я во дворе дедушки, сижу как тополь на пустыре. Один. Лиры рядом нет.

Сжимаю кулаки и быстро ныряю в траву. Вновь перехожу на первый уровень. Смотрю на тёмный сноп Лиры. Что же мне с тобой делать? Некоторое время я сижу и думаю, но мысли здесь не вяжутся. Кажется, будто металлический скрежет вырывает их с корнем, рассыпает на молекулы само понятие разума.

Что если мне попробовать как-то завладеть сущностью Лиры? Или пробудить её, дотронувшись до сердца, как однажды сделал Володька.

Я обхожу девочку сзади, сажусь и пытаюсь обхватить ногами и руками… точнее, тем, чем они здесь являются — тёмные щупальца, сквозь которые просвечиваются кожа, кости, кровь, мышцы и всё одновременно и за долю секунды. Да здесь с ума сойти можно от таких образов.

Хватит.

Надо сосредоточиться.

Я закрываю глаза и прижимаюсь лицом к затылку Лиры. Я могу ошибаться, но её волосы пахнут берёзой. Её будто нет в моих объятиях, она хрупка, словно бестелесный призрак, но я также чувствую её кожу.

Давай же!

Я сосредотачиваюсь на ауре, как тогда, в Реке, когда сумел обхватить все сущности деревьев Леса и услышать его.

Растягиваю свою тьму как могу, чувствую, будто тело разрывается. Начинаю обволакивать комочек Лиры. Как же это сложно. Кажется, будто матрица моей ауры трещит и рвётся в сотнях мест.

Я делаю всё, как могу. Надеваю свою сущность на Лиру как свитер. Мне кажется, не сработает. Аура Лиры часто пробивается сквозь мою, но попытка — не пытка.

Сосредотачиваюсь на медальоне, хватаю его маленькой третьей рукой, которую выпускаю из тьмы своей сущности, и вырываюсь на пятый уровень.

Я снова один.

— Чёрт! — шиплю я и ударяю по траве.

Пустые глазницы окон дома бессмысленно смотрят на меня, флюгер на крыше скрипит и кривляется. Пустота. Смерть. На всех уровнях.

Сжимаю зубы до боли и снова перехожу на первый уровень. Грубо обхватываю Лиру, хотя и не могу сдвинуть её ни на миллиметр, а потом закрываю глаза и слушаю её сердце. Стучит.

Я медленно протягиваю руку внутрь сущности девочки. Чувствую, как она вздрагивает, когда нечто иное проникает в неё. Неужели есть контакт? Мои пальцы дотрагиваются до нежного сердца Лиры, и девочка покрывается рябью. Хоть передо мной её затылок, но это первый уровень, я могу видеть всё, поэтому знаю, что глаза Лиры моргнули. А ещё знаю, что она не пришла в себя. Я хватаюсь за амулет и вырываюсь на пятый уровень, стараясь держать в руке сердце Лиры…

Но я снова один.

Хочется кричать, но не могу себя обнаружить. Я возвращаюсь обратно на первый уровень ещё не раз. Пробую всяческие способы, чтобы зацепить сущность Лиры, но она остаётся там. У меня во дворе. Чёрной несдвигаемой глыбой.

Вернувшись в седьмой раз, я просто сажусь рядом, обхватываю колени и начинаю плакать от безысходности. То есть, на первом уровне у меня нет слёз, только печальная дрожь сердца, но я знаю, стоит выйти обратно на пятый, всё лицо будет мокрым.

Я встаю, прохожу пару десятков метров, и прыгаю домой, на родной уровень. Холодный ветерок колышет листья, дом позади, я посреди опушки, так и есть, весь заплаканный. И невозможно ни позвонить, ни узнать… Гадство! ГАДСТВО!

Всхлипнув, я возвращаюсь в лагерь, герой чёртов.

Стою в шатре главного штаба Повелителей. Уже смеркается, дорога от дома до лагеря заняла два часа, это с учётом бега. Старшие Повелители суетятся. Я сжимаю кулаки, сжимаю губы и гляжу в стенку палатки. Глаза краснеют, и я стараюсь их унять.

Иногда забегают Виталик и Антон — ещё один зелёный пятнадцати лет. На меня никто не обращает внимания. А как же, я же не оправдал их доверия.

И одинокая слезинка всё-таки выкатывается из правого глаза. Я немедленно вытираю её рукавом и шмыгаю носом.

— Сколько ты пробыл на первом уровне? — слышу я голос Повелительницы Воды. Неслышно она подкралась.

— Не знаю, — шепчу я, опустив голову. — Часа два, может — три.

Она берёт стул и садится напротив меня. Теперь женщина ниже и видит мои красные глаза. Я отворачиваю лицо. Стараюсь максимально смотреть вбок.

— Под конец тебе стало сложно там находиться? — спрашивает она. — Хотелось спать?

Я просто качаю головой.

— В попытках быстрее достигнуть цели, ты забыл самое главное, — говорит Повелительница Воды. — Запомни на будущее. Если ты хочешь что-либо совершить, продумай каждый шаг.

— Почему я не смог её вытащить? — спрашиваю. — Я неопытный? Слабый?

— О твоей слабости поговорим, когда два других Повелителя успокоятся. Ты не вытащил Лиру потому, что перепутал мужское и женское начала.

— Чего? — теперь я удивлённо поворачиваюсь к Повелительнице Воды.

— Ты заметил, что Природа разделила всё живое надвое? Есть самцы, а есть самки, — женщина улыбается.

— Ну да, — киваю я, не зная, как ещё ответить на риторический вопрос. — Конечно, знаю.

— Сущности, они тоже такие. Они разделяются на две природы. У девочек — женская сущность, а у мальчиков — мужская. Разница в том, что каждая сущность действует по-разному. Сущности могут объединяться, рождать суперсущности, потому что два начала — это одно из величайших творений Природы. Сущности, они всё равно что наше тело. Оно выталкивает занозу, регулирует температуру, всячески старается выжить при изменении условий. По сути — сражается. Сущности — тоже могут многое. Они могут бороться, сражаться, объединяться, защищаться. И в частности, притягивать другие сущности, цеплять их, намагничивать. Помнишь, на инструктаже мы сказали, что коллапсировать умеют только девочки?

— Помню, — киваю.

— А ты заметил, что за Лирой мы отправили только мальчиков?

— Да, — я киваю интенсивнее.

— Потому что только мальчик, только мужское начало сможет вытащить её сущность с того уровня. Теперь я объясню, где ты ошибся. Женское начало мы обычно обозначаем кругом. Как буква «о». А мужское начало — это стрела. Вектор. Посмотри, как ведут себя женщины. Они хранительницы очага, они домохозяйки, любят детей. А мужчины вечно куда-то стремятся. Женщины — это целостность, а мужчины — это стремление. Знаешь, как обычно действуют зелёные девочки? Их сущности стараются обволакивать, поглощать, чтобы победить. Только девочка способна поглотить в себя чью-то сущность и коллапсировать её на другой уровень. Мальчики на такое не способны. Их сущности делают больно, разят как стрелы, убивают остриём, потому что мужское начало — это движение. Теперь вспомни, что ты делал с Лирой на первом уровне.

Мне не нужно копаться в памяти, чтобы понять. Вот почему мне казалось, что моя аура будто бы рвётся, когда я пытался зацепить девочку.

— Когда я дотронулся до её сердца, она вздрогнула, — догадываюсь я.

— Именно, — кивает Повелительница Воды. — Ты проникал внутрь неё. На первом уровне все девочки сжимаются в комок и становятся тяжелее, чем ведро ртути. Их не сдвинешь. Зато мальчики наоборот, любят рассеиваться, чтобы их извлечь, приходится девочкам собирать их сущность в кучку. Чтобы извлечь Лиру, ты должен был собрать внутри себя всю силу, пронзить сущность Лиры насквозь. Раскрошить её, чтобы она проснулась. Сейчас она — закрытый бутон розы. Он должен распуститься. А потом…

— С транспортом более-менее решено, — перебивает Повелитель Леса и иногда косится на нас. — Есть велосипеды в километре на запад.

— Прекрасно, — кивает Повелительница Воды и поднимается на ноги. У двери стоит Виталик. Мои глаза уже высохли, и я начинаю думать, как бы слинять из палатки, дабы не оказываться в центре внимания, но поздно. — Я объяснила ему ошибку. Он пытался извлечь Лиру, пользуясь методами женского начала. Я всё объяснила, теперь мальчик сделает всё правильно.

Я холодею. Неужели мне ещё раз доверят эту миссию? Но Повелитель Леса качает головой и говорит:

— Вера, это опасно. — Я узнаю, что Повелительницу Воды зовут Вера. — Тёмный прибывает послезавтра, это с учётом бури. Он может прибыть и завтра, если у нас в вычислениях ошибки. У нас мало времени. Если этот мальчик опять оплошает, то что? Будем ездить к нему во двор всю ночь? — потом он кладёт руку мне на плечо. — Тебе просто нужно чуточку опыта…

— Виктор! Этот мальчик пробыл на первом уровне больше трёх часов! НЕ! ВЫ! ХО! ДЯ!

Теперь я знаю, что Повелителя Леса зовут Виктор. Он растерянно бегает взглядом по полу и по мне.

— Три часа, — стонет Виталик у входа в палатку. Я оглядываюсь на него, не понимая, чего такого натворил удивительного.

— Я прожила больше половины века и ни разу не встречала зелёного ребёнка с такими способностями.

— Ну я… — произношу. — Под конец очень устал. Думаю, я не смог бы пробыть там четыре часа. Думаю, лучше остановиться на трёх…

— Зайчик мой! — восклицает Вера. — Полчаса! Вот, каких самых сильных ребят я видела. Но не три!!!

— Подожди, это ничего не значит, — говорит Виктор. — Свойства физического тела пребывать на других уровнях и свойства сущности — это две разные способности, но я соглашусь с тобой. Мальчику нужно дать ещё один шанс.

Внутри меня что-то обрывается, и мною овладевает лёгкость.

— Сколько у нас велосипедов? — спрашивает Повелительница Воды.

— Вот и я о том же, — кивает Виктор. — Виталий, найди ещё одного универсала, кто ближе попадётся. Мальчика, естественно.

— А я, — пожимает плечами тот.

— Ты нам нужен здесь.

С этими словами Виталик исчезает из палатки, а Повелитель Леса строго смотрит на меня.

— Пойдёшь на первый уровень один, но если ничего не будет получаться, позовёшь второго универсала, понял?

— Да! — интенсивно киваю я.

Глаза Виктора вдруг становятся печальными и добрыми, и он меня обнимает.

— Даст Природа, проживём мы следующие два дня. Я так хочу, чтобы в выходные ты вновь улыбался солнцу.

Я закрываю глаза от нежности, нахлынувшей на меня, и думаю, что улыбаться уже вряд ли смогу.

Виталик нашёл мальчика с русыми волосами, стриженого под бокс, лицо которого, словно швейцарский сыр, накрывала пелена веснушек. Мальчика звали Женька, и он казался жестоким и наглым, ибо вечно хмурился и почти не улыбался. Голос у Женьки сквозил хрипловатостью, будто он простыл или приходился сыном Григория Лепса. Два факта, которые меня почему-то порадовали: Женьке двенадцать лет, как и мне, и он — водный ребёнок.

У палатки меня встречает Володька.

— Мне дали ещё один шанс, братиш! — восклицаю я и хлопаю его по плечу. Володька улыбается в ответ, но глаза у него серьёзные.

— Действуй смело, — говорит он. — Я на тебя надеюсь.

В километре к западу от лагеря стоит домик, где живут двое детей. У них есть велосипеды. Пока мы пробираемся в сумерках с Женькой к этому дому, тот рассказывает мне, что жители дома — обычные люди, но они знают о нас. То есть, не совсем чтобы прямо всё, но сотрудничают с так называемым лагерем пацифистов.

Женька оказывается молчаливым попутчиком, но очень добрым, несмотря на строгий вид. Женщина с двумя тёмными косичками выгнала нам два больших скоростных велосипеда, и мы помчались по тропе в сторону моего дома.

Вроде бы на колёсах дорога заняла гораздо меньше времени, но когда мы достигаем ворот, сумерки превращаются в терпкую тьму. Дорога обратно пройдёт в полной темноте, что не радует.

— Стоим здесь, — говорю я и спешиваюсь.

— А чего так далеко? Ты можешь же просто войти в ворота и…

— Я сбежал из дома, — коротко отвечаю я.

— А, — кивает Женька и больше не задаёт вопросов, за что ему невероятная благодарность.

Я ложусь на спину рядом с великом и смотрю в небо. Зажигаются первые звёзды. Привет, Кассиопея. Вжих!

Чернота первого уровня вновь сжимает мою сущность. Я вскакиваю и направляюсь в сторону чёрной глыбы, что застыла в тридцати метрах от меня. Привет, Лира, давно не виделись.

Останавливаюсь перед ней и всматриваюсь в сущность. Темнота. Сон. Забытье.

Тень мелькает позади, и я резко оборачиваюсь. Появляется новое существо, и только по синему мерцанию в центре, понимаю — Женька пошёл за мной. Зачем? Боится, что не справлюсь? Вряд ли. Может, прогуляться захотел.

Я сажусь позади Лиры и вновь обхватываю её тёмными щупальцами ног и рук. Готовься, сейчас ты проснёшься…

Концентрирую силу внутри себя и…

Уши пронзает звук рвущейся ткани. Перед Женькой вырастает чёрная лиана, как щупальце кракена. Я отвлекаюсь от Лиры и насторожено наблюдаю за двумя тенями. Лиана нависает над Женькой, а потом падает, пытаясь его прихлопнуть. Но тот ловко уворачивается.

То один из слуг Тёмной Силы, и он хочет нас убить.

Я заставляю себя забыть о битве, зажмуриваюсь и зарываюсь лицом в волосы Лиры.

(…они пахнут берёзой…)

(…они пахнут берёзой…)

(…они пахнут берёзой…)

(…они пахнут берёзой…)

Концентрирую внутри себя пучок силы, ощущаю под своим сердцем сердце Лиры. Я планирую ударить прямо туда. Представляю, что моя сущность — это стрела.

И бью.

Лира вздрагивает и шумно вдыхает. Её позвоночник чуть выгибается, взгляд бегает по чёрному небу, но она ещё не проснулась, хотя я уже касаюсь её дрожащего сердца.

Сжимаю губы и глубже проникаю в сущность Лиры, стараясь её раздробить, взорвать на атомы. У меня получается, но даётся подобный фокус непросто. Ощущаю усталость в теле, как если держать долго гирю, начинаетзудеть мышца. Так и тут. Не уверен, что хватило бы силнемедля повторить подобное с сущностью другой девочки.

Но теперь Лира просыпается. Она начинает дышать. Её глаза бегают по черноте небосклона.

— Пойдём отсюда, — шепчу я, цепляю её сущность своей, словно крючком и хватаюсь за амулет.

Тело Лиры ускользает, я боюсь, что у меня снова не получилось. И вот уже меня обдувает холодный ветерок. Двор моего дома. В окнах горит свет. Бабушка с дедушкой чем-то там занимаются, не знают, что внук прямо под окном. Уже и забыли, наверное, обо мне. И радуются.

— Никитааааа, — слабый стон Женьки вырывает меня из заблуждений. Мой очередной братишка стонет где-то за воротами.

Я думаю броситься к нему, но моё запястье обхватывает холодная ладошка. Поворачиваюсь и вижу её бледное лицо.

— Привет, — слабеньким голосом произносит Лира.

Мы выходим с ней через ворота. Я поддерживаю девочку, потому что ходит она пока плохо. К тому же на ней только белое хлопчатобумажное платьице. А температура опустилась градусов до восьми, вероятно.

Я осторожно, чтобы не скрипеть, прикрываю калитку и вижу тень Женьки.

— Ты как? — спрашиваю.

— Плохо, — хрипит тень. — Нужно срочно ехать.

Я хватаю его за полу рубашки и подтягиваю к себе, чтобы он вышел на свет от окна кухни. Зелёная футболка и фланелевая рубашка залиты кровью. Женька ранен в плечо.

— Ехать сможешь? — спрашиваю я.

— Да. Одной рукой.

— Тогда пошли.

Мы добираемся в темноте до велосипедов. По дороге я два раза спотыкаюсь о кочки, а Женька один раз падает. Я проклинаю тьму. И будто в ответ на мои проклятия, когда мы движемся к тропе, из облаков выглядывает долька луны. Вот весь день висели тучи, а сейчас немного прояснилось.

Едем по дорожке из лунного серебра. Впереди маячит фиолетовый силуэт Женьки. Я позади. Лира сидит на раме боком, я кручу педали стоя. Губы сжаты, глаза пронзают тьму. Я сделал это.

Быстро ехать не могу, поэтому Женька то и дело оглядывается. Из-за этого его велосипед иногда заносит. Глаза Лиры закрыты, но она не спит, слышу её неровное дыхание. Я даже не знаю, в сознании она или нет, но чтобы не упасть, она держится за меня: обвивает шею и опирается на предплечье. Ей холодно, ей нужно согреться. Хотя, замёрзнуть она и не сможет. Она — ребёнок Воздуха. Я могу голышом нырнуть в Баренцево море, а Лиру греет воздух.

Я чуточку смущаюсь её объятий, но смущение ничто по сравнению с чувством героизма и желанием спасти девочку. Иногда на меня накатывает волна то ли жалости, то ли нежности, и я пригибаюсь, чтобы моё лицо коснулось макушки Лиры, чтобы я мог почувствовать её реальность. Вот она. Передо мной. Живая. Та, что приснилась мне впервые на яхте перед крушением. Видимо, это происки судьбы.

А волосы у неё и правда пахнут берёзой.

Глава восьмая Дабстеп

В лагере Лиру тут же забирают, Женьку снимают с велосипеда, и вовремя, потому что он сразу же теряет сознание. Только тогда я вижу, что вся правая сторона тела Женьки пропитана кровью. Он бледный, губы обескровлены.

Мне в напарники дают девочку Ринату, не старше девяти лет, велят отвезти обратно велосипеды. Перед отъездом я слышу крики. Из толпы вырывается мама Женьки и помогает тащить сына в палатку. На секунду я замираю, не в силах оторвать отчаянный взгляд от плачущей матери Женьки, но потом Рината подгоняет меня, и мы едем.

Времени уходит много, около часа. Ехать приходилось на ощупь, ибо луна теперь спряталась, и земля под колёсами превратилась в серое марево. Отдав велосипеды, мы направились обратно пешком. За всю дорогу почти не сказали друг другу ни слова. Мои мысли витали где-то в радиусе Лиры и раненого Женьки. Думаю, златовласая Рината тоже всей сущностью находилась в лагере зелёных.

Когда впереди затрепетали огоньки палаток, мы перешли на лёгкий бег. Нас окружала Природа, деревья, холодный воздух, мы находились в своей стихии, но сегодня ночная мгла казалась чужой, готовой ужалить в любую секунду.

Я снова попадаю в лагерную суету. Первый вопрос, который хочу выяснить: всё ли в порядке с Женькой? Я знаю, что он выживет. Знаю, но всё равно боюсь. Единственным выходом из ситуации вижу посещение палатки Повелителей. Хотя, наверное, они там заняты под завязку.

— Никита!

Оборачиваюсь, вижу Володьку. Он куда-то тащит металлическую кастрюлю с дымящейся водой.

— Тебя Повелители зовут, иди к ним в шатёр!

С этими словами Володька исчезает в толпе, а я бегу. Стремлюсь вперёд, словно молекула крови в сосудах единого живого организма. Я — часть сложной системы, выполняющая отведённую ей роль.

В палатке Повелителей суета. Кроме трёх главных, там находится Виталик. Они изучают карту города.

— Может, завтра начало бури, — говорит Виталик. — Завтра он придёт, а послезавтра обретёт силу.

— Мальчик мой, я снова повторю, послезавтра ворота уже разойдутся, а буря только начнётся, — отвечает Повелитель Леса, размешивая в кружке какой-то дымящийся напиток.

Я вспоминаю, что не ел с самого утра. Надо бы перекусить, не хотелось питаться силами Природы, которой и так сейчас нелегко.

Меня замечает Повелительница Воздуха, чьё имя я до сих пор не знаю. Она, кажется, единственная не принимает участия в дискуссии. Расхаживает вокруг с чашкой кофе и задумчиво скользит взглядом по стенам палатки. Увидев меня, она улыбается и подходит.

— Спасибо. Ты молодец. Спас нашу девочку.

Нашу девочку? Ах, да. Лира же ребёнок воздуха.

— Пожалуйста, — киваю я. — Как она? Как Женя?

— Оба в порядке. — Повелительница Воздуха нежно кладёт свободную руку мне на плечо. — Женя ещё без сознания, но жить будет. Лира сейчас отдыхает. Она хочет тебя видеть.

— Зачем? — хмурюсь я, хотя вся моя сущность рвётся к ней.

— Наверное, хочет поблагодарить своего спасителя, — улыбается женщина, а потом добавляет: — Третья палатка справа. Беги скорей.

Я думаю ещё несколько секунд, потом выскальзываю из палатки. Огибая бегающих туда-сюда ребят, целенаправленно вхожу в третью. Это близнец той палатки, что выдали мне: кровать и небольшое пространство перед ней, да ещё деревянный шкафчик зачем-то. Больше ничего нет, даже стульчика. Я не знаю, как сюда притащили кровать, но именно она передо мной, вместо раскладушки, и на ней, накрытая по пояс, лежит Лира. Поверх белого платьица, на ней распахнутый вязаный жакет. На огромной подушке покоится голова, чуть наклоненная вбок. Задумчивые глаза смотрят на меня, и девочка улыбается.

Она прекрасна. Вроде бы обычная девчонка, как и все остальные, но именно её лицо, спящее, преследовавшее меня ещё со времени кораблекрушения, заставляет моё сердце биться чаще.

— Никита, — произносит она, будто пробует имя на вкус.

— Привет, — хмуро произношу.

— Спасибо, что вытащил меня.

— Да, пожалуйста, — пожимаю плечами. — А теперь… мне можно идти?

Лира немного отодвигается, освобождая угол кровати, и приглашает:

— Садись.

Нет, у меня нет времени, что она ещё задумала? Я подхожу и сажусь.

— Ты же водный? — она так пристально вглядывается в мои глаза, что становится неловко, но я не отвожу взгляд. Мне нравится. Я хочу, чтобы она и дальше смотрела в меня, как в книгу.

Её сущность, словно сущность Катьки, тянется к моей, обвивает её щупальцами.

(…женское начало — это целостность…)

— Я универсал воды, — немного с гордостью говорю.

— А я — универсал воздуха, — улыбается Лира. — Сколько лет меня не было? — тихо спрашивает она.

Я теряюсь. Ей должны были рассказать всё, или же нет? Поэтому спрашиваю:

— Тебе ничего не объяснили?

— Тёмный опять идёт, — говорит Лира. — Завтра или послезавтра он придёт, и я единственная, кто умеет коллапсировать. Это всё. Какой сейчас год?

Мне страшно открывать девочке истину, но я тихо выдавливаю:

— Две тысячи тринадцатый.

Лира замирает, а потом смотрит в потолок и совсем как ребёнок, увидевший гигантское мороженое, произносит:

— Огооо. Меня не было сорок девять лет.

Мне опять неловко. Наверное, надо что-то сказать, но ни одно слово не приходит на ум. Я боюсь, вдруг Лира начнёт плакать. Вглядываюсь в тёплый мрак палатки, стараясь разглядеть её лицо. Вроде не плачет. Я даже не пойму, грустно ей или нет, аура у неё какая-то бесцветная. Поэтому я снова спрашиваю:

— Ты расстроена?

— Я… — Лира смотрит на меня. — Не знаю. Я пока ничего не знаю. Всё в голове перемешалось. — Как я её понимаю. И вдруг она говорит что-то такое, от чего мне становится очень тепло: — Ты только не уходи. Одной страшнее всё это осознавать.

Всё как у меня недавно.

— Не ухожу. Я здесь, — говорю, и теперь меня выгонят из палатки только либо метлой, либо если Лира сама попросит.

Она протягивает ко мне ладошку.

— Дай мне руку, — просит.

Я смело пододвигаюсь и сжимаю её пальцы. Ладонь у неё горячая и влажная.

— Так лучше, — улыбается Лира. — Расскажи о себе.

— Я… в общем… — Что мне рассказать о себе? Она ждёт хорошей истории, а у меня ничего хорошего не было в последнее время. Не рассказывать же девочке в таком состоянии о смерти матери или — упаси Боже — как я срубил Каштан. — Я был недавно в кораблекрушении! — восклицаю я. — Представляешь, три дня один в море плыл. Ни еды, ни воды.

— Тебя должно было Море питать, — отвечает Лира. — Ты же водный.

— Тогда я был не водный, — улыбаюсь я. — Тогда я был просто… просто Никита.

И вдруг у Лиры улыбаются не только губы, но и глаза.

— А как же ты выжил?

— Так я тогда и стал зелёным, — отвечаю. — От стресса, наверное.

Лира вздыхает:

— А мои родители, наверное, уже умерли.

— Наверное, — киваю я, и замечаю, что поглаживаю её пальцы. Думаю и добавляю: — Моиумерли.

— Я догадывалась, — кивает девочка.

— Как? Откуда?

— У тебя сущность такая. Потерянная и одинокая.

Я смотрю на неё, и уже хочется плакать мне. Мы с Лирой теперь двое сирот здесь в лагере.

— А ты мне снилась, — говорю я. — Как раз тогда. В день перед кораблекрушением. В Украине. Во сне ты спала в тёмном круге.

— Это доказывает, что в Природе всё взаимосвязано.

— Ты о чём? — не понимаю я.

— Я думаю, что давно уже было предопределено, что именно ты вытащишь меня.

— А ты… — запинаюсь, потому что следующий вопрос кажется мне очень-очень глупым, но я его уже начал. — Ты видела меня во сне?

— Не знаю, — печально пожала плечами Лира. — Мне показалось, что я только вчера уснула, а потом ты уже тащишь меня на поверхность…

Так разговор ни о чём увлёк меня, засасывая всё глубже и глубже, как водоворот.

Нас прервал Володька, вбежавший в палатку.

— Вот он ты где, — выпалил он. — А я тебя ищу тут, ищу. Как ты себя чувствуешь? — спросил он Лиру.

Взгляд Володьки скользит по нашим ладоням, и я тут же выпускаю руку Лиры. Стараюсь думать, что она просто девчонка… ну… пусть, с которой и не надо воевать, но всего лишь девчонка. Непонятный такой организм со своимиприбабахами.

— Я нормально, — отвечает Лира. — Никита мне всё рассказал.

— А у нас проблемы! — всплескивает руками Володька. — Никто не может понять, что произойдёт завтра и послезавтра. Врата открываются по максимуму завтра, а буря — послезавтра.

Я хмурюсь.

— Может, Тёмная Сила планирует прийти послезавтра по минимуму.

— Издеваешься? — хмыкает Володька.

— Не в его стиле, — усмехается Лира, и её голос сквозит металлической холодностью.

— А как Женька? — спрашиваю я.

— Он живой, — Володька садится на землю по-турецки и зевает. — Ещё поздно уже. Спать охота. А весь лагерь ломает голову.

— Можем и мы поломать, — говорю.

— Не, надоело. Устал, — жмёт плечами Володька.

— А мне бы поесть. Я только завтракал.

— Сходи, поешь, — кивает Володька и поднимается на ноги. Я тоже встаю и секунду мешкаю у кровати Лиры.

— Можно я пойду поем? — спрашиваю я девочку. Зачем? Я же волен сам решать, что делать. Может, сейчас, когда у меня нет ни мамы, ни папы, а дедушка считает меня убийцей, я хочу быть кому-то нужным.

— Иди, — кивает Лира. — Я может посплю, а может скоро тоже поем.

Я улыбаюсь и выхожу из палатки вместе с Володькой. Мы отходим на несколько шагов, и останавливаемся.

— Надо бы поесть и спать что ли. Время, поди, уже за полночь.

Всё это время Володька, щурясь, смотрит на меня, на его губах играет лукавая усмешка.

— Можно я пойду поем? — передразнивает он меня. — Ей шестьдесят, если быть точным.

— Чего? — не понимаю я.

— Лире, по идее, шестьдесят лет.

— Ну да, наверное, — пожимаю плечами. — Я не считал. А что?

— А то, что кто-то у нас влюбился, — хихикает Володька.

Вот что за глупости несёт этот мелкий дурачок? Я улыбаюсь и пытаюсь отвесить ему подзатыльник, но Володька сопротивляется.

— Сам ты влюбился! — бормочу я. — Болван мелкий.

— Сам мелкий. Я всего на несколько месяцев младше тебя, — пыхтит тот, вырываясь из моего зажима. Володька раскраснелся.

— Тогда кончай фигню говорить, — несерьёзно угрожаю я.

— Хорошо. Хорошо. Только, блин… у тебя проблема, браток.

— Какая?

— Кепка твоя, дурак.

Я провожу пальцем по козырьку.

— А что с ней не так?

— Козырёк мешать будет, когда будешь с Лирой целоваться.

— Ах, ты!!!

Володька заливается смехом и убегает. Я пытаюсь догнать его и вскоре настигаю через несколько палаток. Парочка взрослых у соседнего ряда улыбается, глядя на нас. Я поваливаю Володьку на траву и начинаю выстукивать ладонями по его голове простенький ритм. Володька почти визжит и пытается вырваться.

Наконец, мы успокаиваемся и уже за углом находим компанию ребят с гитарой у костра. Они тихо играют и напевают всякие незамысловатые мелодии. А ещё в котле греется какая-то каша. Пару взрослых мужчин и женщина прячутся в задних рядах.

— Думаю, тут я и поем, — сообщаю.

— Ну тогда я тебя оставлю, — говорит Володька. — Пойду побегаю по лагерю. Расскажу всем, что Никитка влюбился в Лирку.

— Так!

Я с улыбкой вскидываюсь, но братишка уже скрылся в темноте.

Я понял, что избранный, после того, как сходил в туалет, хоть это и смешно звучит. Поначалу я перекусил с гитаристами, мне подарили бананчик, я посидел немного в толпе, помычал мелодии, которые витали над маленькими эльфами-искорками костра. Даже когда мне захотелось по-маленькому, я не пошёл, слишком уютно было сидеть в тесном уголочке зелёных. Меня слева обнимал какой-то парнишка, справа — девчонка.

Но вскоре тяжесть в паху становится невыносимой, и я удаляюсь от костра с надеждой вернуться. Как позже выяснилось — с пустой надеждой.

Туалетом в лагере служат травка, кустики и деревья за пределами палаток. Я прохожу последний ряд и заступаю во владения тьмы. Неподалёку растёт Карагач. К нему я и направляюсь. Останавливаюсь вплотную к стволу и говорю:

— Сорри, дружок, мне нужно тебя полить.

Дерево не отвечает. Его заботит поднимающийся ветер. Я пускаю струю… а потом что-то начинает шевелиться в моей голове. Некоторое время я смотрю на кору Карагача, и какие-то смутные воспоминания крутятся перед глазами. Точно такое же дерево растёт возле рынка «Ярмарка». Дедушка любит там парковаться.

И что?

Чушь какая-то.

Я смотрю на тёмный силуэт скального камня на востоке и стараюсь отогнать мысли. Не получается. Из сознания выползает реклама на коре дерева. Реклама лагеря зелёных. Ну да. Висела она там. Ну и что?

Снова смотрю на кору. Воспоминания подсовывают другую рекламу поверх этой. Я уже давно сходил в туалет, и теперь просто застыл как дурак, пытаясь выхватить из памяти цифры. Слово я запомнил, спасибо Володьке.

И когда другой плакат более-менее прорисовывается перед внутренним взором, я будто просыпаюсь. Заправляю штаны и бегу в лагерь. Мимо костра, мимо гитары, прямо в шатёр Повелителей.

Слово ДАБСТЕП мерцает перед глазами красным по белому.

Повелители ещё не спят, хотя Виталик клюёт носом, да и Повелительница Воздуха валяется на раскладушке. Подбегаю к столу и сходу спрашиваю:

— А почему мы раскинули лагерь именно в этом месте?

Вера и Виктор переглянулись, и Повелитель Леса ответил:

— Здесь эпицентр бури.

Я зависаю.

— А Врата? Они… где откроются? — я теряюсь в догадках, как правильно сформулировать вопрос.

— Над нашим городом, — отвечает Вера.

— То есть, они большие?

— Ну вообще, да. Врата имеют большой радиус.

— Накрывают весь город? — уточняю я.

— Ну, может, не весь, — улыбается Вера. — Но большую часть.

В поле зрения попадает карта города на столе.

— А клуб «Монреаль» они накрывают?

— «Монреаль»? — хмурится Виктор и отставляет чашку с фруктовым напитком. Его взгляд упирается в карту. — Можно посмотреть, а что такое?

— Ну, там завтра проходит крупная дабстеп-вечеринка, — отвечаю я. — В шесть вечера.

— Дабстеп? — Виктор хмурится, и тут просыпается Виталик.

— Да-да, — кивает он. — Это… типа… такая музыка сейчас.

— Совсем-совсем разрушительная? — спрашивает Повелитель Леса.

Глаза Виталика округляются, и он размашисто кивает:

— О даааа! Ещё какая!!!

— Хм, — Повелитель Леса хмурится. — Это очень интересное событие. Нам надо просканировать его.

Я зеваю и улыбаюсь.

— Может Тёмный Повелитель прийти туда? — спрашиваю.

— Легко, — кивает Виктор. — Мы просто привыкли связывать его появления с катаклизмами, но человечество столь далеко зашло в своих выдумках, что скоро, наверное, само станет одним большим катаклизмом. А сейчас, иди поспи. Я вижу, ты уже вымотался за сегодня, мальчик мой.

— А я вам тут не нужен? — спрашиваю, хотя, честно, мне и правда хочется спать.

— Ты поспи, завтра всё узнаешь, — улыбается Виктор и ласково нахлобучивает мне кепку козырьком на лицо. Я поправляю как было, улыбаюсь и ухожу.

Я просыпаюсь от тряски. Сквозь сон вижу Лиру, которая сидит передо мной.

— Просыпайся, — улыбается её образ. — Ты снова совершил чудо. У нас задание.

Я сажусь и потираю глаза. Судя по свету, солнце давно над горизонтом. Поправляю кепку, которая чуть съехала во сне, и смотрю на Лиру. Она уже ходит и ведёт себя как здоровая девочка, как будто и не впадала вкому на сорок девять лет. Приятное пробуждение.

— А чего я? — недоумённо стараюсь отогнать остатки усталости сна.

— Тёмный Повелитель придёт сегодня. Вечером. На дабстеп-вечеринке.

— И что нам делать?

— Мы втроём едем туда, чтобы остановить его.

Третьим оказывается Виталик. Повелители решили собрать команду, которая выедет к вечеру в клуб «Монреаль» и хорошо там всё обследует. Моя догадка оказывается верной на пятьдесят процентов. Остальные зелёные будут ожидать прихода Тёмного в лагере.

По мнению Повелителей, команда должна состоять из трёх универсалов: Воздуха, Леса и Воды. Именно поэтому в «Монреаль» еду я, Лира и Виталик.

В течение первой половины дня, которая пролетает за секунду, пытаемся выяснить подробности вечеринки дабстеп-музыки. Пару зелёных послали к Володьке домой, где про мероприятие пытались узнать по интернету. Нашли даже рекламу в бумажном виде.

Всё время, пока взрослые и более-менее взрослые зелёные строили планы, я сидел в шатре Повелителей и лишь слушал, не в силах предложить какую-либо идею, потому что мобильность их мыслей опережала моё понимание. Мне едва получалось осознать реплику, как другие уже набросают сотню новых.

Задолбавшись ловить тему, я позавтракал, поискал Лиру, но той след простыл. Володька-то уехал с остальными домой, следить за передвижениями по интернету.

Завтракал я недалеко от обеденного времени, а после двух меня вызвали Повелители. В шатре уже сидела Лира. Завидев меня, она просияла и махнула рукой. Я махнул в ответ.

Повелительница Воздуха присела перед нами и начала рассказывать о нашей миссии. Виталик вертелся с остальными взрослыми, видимо, он уже подготовлен.

— Если Тёмный появится в разгаре вечеринки, Лира знает, что делать. Ты и Виталик должны просто сдерживать Повелителя в узде. Не давать выйти из клуба.

— Как? — спрашиваю я.

— Сущностью. Помнишь, что тебе говорили про мужское начало. Рази его стрелами сущности. Не дай опомниться, пока Лира не сделает своё дело.

Честно говоря, я плохо представлял, как это делать, потому что в случае с Лирой было проще. Обхватить, раздробить, вытащить. А здесь всё очень… ново, что ли.

— Если ты боишься, что не справишься, ты скажи, — говорит Повелительница Воздуха. — Мы решили отправить тебя потому, что ты новенький универсал, и в этот раз наступила твоя битва. Тебе нужно учиться. Ты силён. Очень силён. Но если боишься…

Замечаю, что Лира смотрит на меня с восхищением и гордостью. Моя сущность тут же становится в два раза больше.

— Нет, — резко отвечаю. — Я еду. Я готов.

— Скоро выдвигаетесь. До клуба почти три часа езды.

На этом нас оставляют. Когда я с Лирой выхожу из шатра, на меня налетает Володька. Он взбудоражен и взволнован.

— Ты готов? — выпаливает он.

— Наверное, — киваю. — А что там? Сложно, да?

— Там такое, что, похоже, ты прав, — вздыхает Володька и в его глазах возникает почти паника. — Концерты в городе много народу не собирают. Это если на местном уровне. Обычно приходят человек двадцать, не больше. Но на эту вечеринку сняли клуб, в котором обычно приезжие знаменитости выступают. Человек на триста. И, представь, билеты все раскупили.

— Чёрт возьми!!! — Это донеслось из палатки Повелителей, и мы втроём юркнули внутрь. У стола, запустив пальцы в волосы, нарезает круги Виталик. — Здесь всё становится ясным.

— Ещё там ограничение детям до шестнадцати, — объясняет один из парнишек, что ездил к Володьке домой.

Все три Повелителя мешкают и раздумывают.

— Если там и правда карие, то нас троих будет катастрофически мало, — говорит Виталик.

— Но они старше шестнадцати, — пожимает плечами Повелитель Леса. — Карие чаще нас пересекают этот возраст, но тоже не пачками. Смертность карих приходится лет на тринадцать-четырнадцать.

— Но кто-то доживает, — сокрушается Виталик. — Пятёрки карих универсалов достаточно.

— Я свободен? — неловко спрашивает парнишка, принёсший новости о вечеринке. На вид ему четырнадцать, и он чем-то похож на Женьку: стрижка под бокс и пятнистый.

— Да, Валерий, можешь идти, — кивает Повелитель Леса.

Парень уходит, и мы тащимся за ним.

— Что там случилось? — спрашиваю я у Валеры, когда мы оказываемся снаружи.

— Я попытался позвонить в «Монреаль», заказать билет, — пожимает плечами Валера. По его лицу видно, что происходящее загоняет его в тупик. Его, и всех зелёных. — Кроме всего прочего, они спросили цвет моих глаз.

Почему-то по спине у меня бегут мурашки, и ноги холодеют. Я сглатываю воздух и говорю:

— А ты что?

— Я сказал, что глаза голубые. Они ответили, что билетов нет, — отвечает Валера, а потом его зовут, и он убегает.

В творящейся вокруг суматохе я стою растерянный и ничего не понимающий.

— Ты как? — спрашивает Лира.

— Как будто решаю задачи по математике за десятый класс, — отвечаю. Мысли вдруг застывают в голове в причудливых формах, на середине, как если бы кто-то нажал кнопку паузы. Мозг уже не в силах развернуть этот клубок.

— Пойдём со мной, — вздыхает Лира, хватает меня за руку и ведёт по проулкам между палаток. Двигается она быстро, и мне приходится почти бежать.

Последний ряд палаток остаётся позади, и мы останавливаемся в открытом поле. Со склона деревья кажутся игрушечными. Лира садится в траву и кивает мне. Я опускаюсь рядом.

— Просто ни о чём не думай, — говорит она. — Сидим тут и ни о чём не думаем. Я вот ни о чём не думаю, и мне хорошо.

— Но… — я чуть опускаю голову, чтобы козырёк кепки прикрыл нежаркое солнце. — Я хочу помочь.

— Если у тебя мозги будут перенапряжены, то ты только разозлишься и ещё медленнее будешь думать.

— Но как мы будем действовать в этом чёртовом клубе?

— А мы на месте и решим, — говорит Лира. Я смотрю на неё искоса, будто не понимаю, шутит она или нет. Но вижу её лицо и думаю только о том, что она очень красивая.

— А вдруг он нас убьёт, — предполагаю я.

— Не страшно, — улыбается Лира и смеющимися глазами смотрит на меня. Солнечный свет придаёт серости глаз девочки бездонную глубину. — Неужели ты боишься смерти?

Задумываюсь и смотрю на дальние деревья, которые шепчутся, будто конец света наступает. Раньше я очень боялся, что однажды перестану дышать, особенно, в раннем детстве. А теперь, поплавав почти три дня в море, узнав о Природе, став зелёным…

— Наверное, нет, — вздыхаю я. — А если я боюсь умереть, то не из-за боли. Я боюсь, что умру и тем самым подведу людей, которые на меня надеялись.

— В этом есть доля правды, — кивает Лира. — Но ты же всего лишь человек.

— Вот именно, — киваю в ответ. — Я не хочу умереть просто человеком. Я хочу отомстить Чёрному за смерть матери. За себя. И я хочу доказать другим, что я не какой-то там убийца, что не какой-то безнадёжный мальчик, как все учителя в школе говорили. Что я что-то могу.

Лира какое-то время молчит. А потом говорит:

— Жизнь ради мести никогда не будет сладкой. Даже если ты отомстишь, потом наступит пустота и одиночество. А доказывать что-то кому-то не надо, это же не теорема по геометрии.

Я вздыхаю.

— Про пустоту ты права. Я сейчас живу только нашим делом. Как только всё закончится… я не знаю, чем займусь. Мне нечем будет заняться…

— Для начала тебе нужно пойти за мной.

Я оборачиваюсь и вижу Виталика, подкравшегося совсем неслышно.

— Что, всё решено? — спрашиваю и вскакиваю на ноги.

— Мы едем, — отвечает он. — Трое. Только вы и я. И пофигу, если там карие универсалы. Делать больше нечего. Так что, ребятки мои, если там и правда собираются карие приспешники Тёмного, я вам сто десять процентов дам, живыми оттуда мы не вернёмся.

Чего я меньше всего ожидал, так это машину. За рулём сидел Виталик. Для начала нам пришлось спуститься около километра по склону, отыскать нужный дом, у ворот которого нас уже ждала синяя «рено». Дедулька в кепке попросил Виталика вести осторожно и вернуть её пораньше.

Забираясь с Лирой на заднее сиденье, я думаю, что машину, возможно, вообще не удастся вернуть.

Вот Виталик за рулём, мы с Лирой расселись сзади у окон, двигатель зажужжал. В салоне отвратительно пахнет смесью табака и искусственной хвои.

— Пристегнитесь сзади тоже, — говорит Виталик. Лира немедленно выполнила приказ, да и я потянулся за ремнём, но всё же усмехнулся:

— Не так давно получил права?

Виталик резко оборачивается, взгляд у него строгий.

— Мы в машине, — говорит он. — Котораяперепичкана неприродными сплавами, а Повелитель на подступах к нашему миру. Давайте не будем испытывать судьбу.

Когда наша «рено» тормозит на стоянке клуба «Монреаль», солнца на небе нет, и город пестреет искусственным огнём. По дороге Виталик объяснил нам план действий. На втором этаже клуба, где днём сидит администрация и в это время суток уже никого нет, находится туалет. Единственная незапертая комната среди офисных клозетов. Лира откроет окно, и мы попробуем проникнуть внутрь. План корявый, но лучше, чем ничего.

Виталик долго смотрит на стоянку, забитую автомобилями. Пальцы правой руки нервно стучат по рулю, в глазах так и мерцаетмы все умрём. Липкий страх резонирует в его сущности и передаётся нам.

— Отсюда чувствую, клуб забит, — говорит Виталик.

— А карих чувствуешь? — спрашиваю я.

— Мы их не чувствуем, они не чувствуют нас. По крайней мере, тех, кто от Повелителя. А они все от Повелителя.

— Что будем делать?

Виталик смотрит на наручные часы.

— Пойдём, что ещё делать. Фест, по идее, минут тридцать как идёт, но потрохами чую, что он ещё и не начался.

— Почему? — спрашивает Лира.

— В нашем веке всё иначе, — усмехается Виталик. — У нас непунктуальность музыкантов — это признак крутизны. Чем дольше задержал начало концерта, тем ты популярнее.

С этими словами Виталик выходит из машины, а следом и мы с Лирой. Стоянка переполнена лишь машинами, ни одного человека. В нескольких десятках метров от нас шумит вечно живое шоссе, сияют уличные фонари. Уютная городская суета, в которой я когда-то жил.

Мы, пригнувшись, скользим в темноту маленького садика, что прижимается к боковой стене клуба. На противоположной стороне здания притаился КПП, и вялый охранник на посту пьёт чай. Видимо, сторожит шлагбаум для VIP-стоянки.

Прежде чем нырнуть в темноту деревьев, я смотрю на вход в клуб. Он сверкает неоновыми вывесками, яркими буквами и кричащими плакатами полуобнажённых девушек. Над зданием нависла как будто темнота. Я чувствую тревогу. Что-то и правда должно сегодня прийти сюда. Моя тревога резонирует и передаётся Лире с Виталиком.

Мы огибаем здание по тёмному садику. Деревья здесь причитают о смерти. Их сущности тянутся к нам как руки скитальца по пустыне к кружке холодной воды. У нас нет времени успокаивать их, нам бы предотвратить большую беду.

С задней части здания начинается VIP-парковка, занявшая часть стены. Посчитав окна, Виталик тыкает в третье и шепчет:

— Если верить карте здания, то это нужное нам окно.

— Тогда я приступаю, — кивает Лира. — Следите, чтобы на парковке кто лишний не появился.

С этими словами девочка взлетает, и я на некоторое время замираю от удивления. Нет, я знаю, что она универсал и умеет летать, впрочем, как и управлять ветром, но я впервые вижу ребёнка воздуха в действии. К тому же, летающая Лира восхищает меня куда больше, чем просто Лира.

Я вздрагиваю от тычка в бок.

— Эй, Ромео, — шипит Виталик. — Следи за местностью.

Я смущённо отвожу взгляд в сторону парковки, стараясь не смотреть на старшего товарища.

Время натягивается, как пружина механического будильника, и страх достигает критической отметки, а Лира всё никак не может справиться с окном. Пару раз я скольжу по ней беглым взглядом, чтобы убедиться, что девочка ещё там и никакой летающий монстр не забрал её.

Наконец слышу шёпот Виталика:

— Ну что там так долго?

— В реальности это сложнее, чем тебе кажется, — говорит девочка. — Это…

Раздаётся слишком громкий звук, и я втягиваю голову в плечи. Это Лира открывает форточку, со звуком пистолетного выстрела. Добившись своего, она мягко приземляется рядом, а я уже жду, как из-за поворота выбежит охранник, взвод полицейских, вся национальная гвардия. Но никто не показывается.

— Окно открыть невозможно, — говорит Лира. — Только форточку. Но вы должны справиться.

— Бери первым Никиту, — шепчет Виталик, и продолжает следить за территорией.

Руки Лиры обхватывают меня сзади, и я медленно поднимаюсь в воздух. Счастливые секунды полёта, и мне совсем не страшно. Чувствую спиной биение сердца Лиры, в который раз так близко.

А вот перебираться через форточку в мрачный туалет страшно. До подоконника расстояние с мой рост. Да и Лира меня оставила, как только я повис. Хорошо ещё, что она сразу догадалась меня забросить в форточку ногами вперёд.

В общем, спрыгнул я вниз, отбил себе обе ступни, и, шипя, зашаркал к двери. Музыку я услышал на подлёте к форточке, только разрушительной она мне не показалась. Да, басы сильные, но музыка тихая и мелодичная. Даже сейчас, когда я приоткрыл дверь из туалета, она доносилась снизу почти шёпотом. Неужели такой тихий фестиваль?

(…или там творится что-то не концертное…)

Страх клокочет внизу живота и сзади в помещение ввалился Виталик. Он спрыгивает на подоконник, а Лира висит на форточке с обратной стороны. Пыхтит.

— Спасибо скажи, что вообще не свалились, — натужно шепчет она.

— Пожалуйста, — весело отвечает Виталик, но усмешка в его голосе так и сквозит неврастенией.

И вдруг мне в спину ударяется звук:

— ГОСПОДА! ВЫ ГОТОВЫ ОТКРЫТЬ ДАБСТЕП-ВЕЧЕРИНКУ?

Я с оцепенением оглядываюсь. Голос доносится снизу, из зала.

— Я же говорил, — шепчет Виталик уже над моим ухом. — Они только начинают.

Потом я слышу хор зрителей, которые вопят, орут, улюлюкают. И мне становится очень-очень страшно. На пол плавно пикирует Лира.

— Надо двигаться, — торопит она.

— Да, — соглашается Виталик. — Сейчас спускаемся за мной в зал, а потом находимся там. Врубаем сущности на всю катушку. Слушаем, смотрим, чувствуем. Не забываем, вам не шестнадцать. Толпе будет наплевать, но вот охране нет. Охрана будет держаться у входа, пока кто-нибудь из пьяных посетителей не проломит другому бутылкой череп. Поэтому к входу особо не приближайтесь. Всё поняли?

Мы с Лирой одновременно киваем.

— Тогда двинули!

Когда мы пересекаем вестибюль, внизу начинает играть музыка. Теперь уже по-настоящему громко. Мы спускаемся по лестнице и останавливаемся у двери из толстого прыщавого стекла, за которым сверкали огни и мелькали неясные тени.

Виталик замер у проёма и чуть приоткрыл дверь. Казалось бы, проём в несколько сантиметров, а музыка уже с болью ворвалась в уши. Но боль лишь из-за уровня громкости. Я не замечаю в музыке ничего противоестественного. Бочка долбит, басы качают, немного противоестественно, но не так разрушительно, как я ожидал. Дабстеп напоминает обычную клубную музыку. Этим заявлением я и спешу поделиться с Виталиком. Только приходится теперь кричать ему на ухо.

— Погоди, — отвечает тот. — Всё впереди. А сейчас выходим.

И с этими словами он скользит в толпу. Никто из присутствующих его не замечает. Дверь располагается рядом со сценой, а там тусуется толпа парней и девушек чуть постарше Виталика. Плотность тел настолько велика, что я удивляюсь, как Виталик вообще смог протиснуться.

Следом идём мы с Лирой. В отличие от старшего друга, мы держимся розовой стены клуба. Прямо по курсу через пять метров — парочка пьющая коктейль. Я останавливаюсь. В принципе, неплохая позиция для наблюдения за всяким необычным.

Но необычного я пока не чувствую. Громкая музыка, даже чересчур громкая, веселящийся народ. Уровень опасности высок, но Тёмный не ощущается.

Смотрю на Лиру. Та стоит, заткнув уши, её глаза бегают по толпе. Пятьдесят лет назад вряд ли была такая музыка и такая громкость. Я улыбаюсь. Её аура дрожит как водная гладь при дожде.

Она почти не замечает меня, поэтому я щёлкаю её по носу. Глаза Лиры устремляют в меня недоумённый взгляд, в котором читается вопрос: я в аду?

Я приближаюсь к её уху, отстраняю ладошку в сторону и кричу:

— Такая у нас сейчас музыка!!!

Чувствую себя гордым мачо, который показывает своей девочке технологии будущего, и тут же стыжусь этой мысли.

— У меня рушится мозг!!! — кричит в ответ Лира.

Я снова подношу губы к её уху.

— А мы уже к этому…

И вот тут начинается.

Я не успеваю договорить. Первый выступающий начал свою песню, ещё когда мы бежали по вестибюлю второго этажа. До этой секунды играл, по-видимому, куплет. А сейчас музыка зависла на секунду, женский голос в колонках провизжал:

— Oh, myGod!!!

И мир взорвался неестественными звуками. Кажется, что вот сейчас будет мелодия, но каждую долю секунды звук прерывался и долбил совершенно в иную тональность, следующая секунда — снова смена. В голову ворвалась череда инопланетных завываний. Удар. Вой. Стук. Взрыв. Удар. Новый крик: Oh, myGod!

Я как и Лира, затыкаю уши руками и жмурюсь, но звуки стрелами рвут сущность:

ВОУ-ва-ва-ва-вааа-вааа-вааа!

ВОУ-вжиииих-вжиииих-ВЖИИИиии!

ВОУ-ва-ва-ва-вааа-вааа-вааа!

ВОУ-ти-пи-тих-ти-пи-тих!

Я открываю глаза, стараюсь проморгаться от навернувшихся слёз, нервы в зубах вибрируют. Пытаюсь найти взглядом Лиру. У последней выпучены глаза, она визжит, будто её разбирают на части.

Оставив уши в покое, я хватаюсь за Лиру и притягиваю к себе. Почувствовав тепло моей сущности, девочка немного успокаивается, а я понемногу привыкаю к звукам, которые рвутся из колонок и под которые толпа подаётся вперёд и восторженно кричит. Щурясь от неестественной вибрации, словно от яркого солнца, я оглядываю толпу, теряя ориентацию. И вдруг, краем глаза замечаю у кого-то на голове цилиндр.

В моих воспоминаниях только одно существо носит цилиндр. Он любит по ночам шастать к детям с двумя зонтиками наперевес. И третьим за спиной, чтобы никто не видел.

Но когда я стараюсь сконцентрироваться на цилиндре — ничего не вижу. Либо мне показалось, либо кто-то из гостей надел такую шапку… Либо готовится что-то нехорошее.

Мы выдерживаем тройку песен, прежде чем равновесие в клубе летит в тартарары. За это время даже Лира успевает привыкнуть к разрушительнымдабстеп-звукам. Теперь она лишь непроизвольно плачет и внимательно оглядывает окрестности. Я замечаю цилиндр в толпе ещё раза четыре. Все четыре раза кидаюсь в его сторону, но он уплывает от прямого взгляда, как слепое пятно в мрачной комнате.

Мы с Лирой разъединялись несколько раз и снова сходились. Виталик потерялся из виду уже давно. Закончилась третья песня. В наступившей тишине Лира вдруг кидается ко мне и обнимает. Мы стоим посреди шумной потной толпы, в какофонии запахов эстрогенов, пива, дезодорантов. Два зелёных ребёнка посреди ада.

Я обнимаю Лиру в ответ и нисколько даже не смущаюсь. Наоборот, чувствую целостность, которую за последние пятнадцать минут пытается разрушить дабстеп-му… нет, не могу я назвать это музыкой. Дабстеп-звуки.

Лира закрывает глаза и прячет лицо в моей груди. Она дрожит словно кролик зимой в лесу. Её сущность желает быстрее покинуть дабстеп-чистилище. Но мы в лучшем случае застряли здесь на полтора часа.

Выступающий взял в руки микрофон, для объявления следующей песни. Может, у них так принято, а может этот ди-джей отличался от своих коллег. Он называл свои треки на английском языке, потом говорил перевод.

— Качает?! — заорали колонки.

— ДАААААА!!! — взревела толпа.

— Ещё???

— ДАААААА!!!

Каждый взрыв звука колет сердце болью.

— А следующая песня называется DarkMaster! Или Тёмный Повелитель!

Лира резко вскидывает голову и смотрит мне в глаза. Её горячее дыхание дрожит от страха на моей щеке, испуганный взгляд блестит в разноцветных прожекторах.

Взрываются первые аккорды. Наши взгляды взмывают в потолок. Лира крепко сжимает мой пуловер на спине, что её пальцы больно впиваются в кожу. Она так сильно прижимается ко мне, что мои кости вот-вот сломаются.

На сей раз нам не дают насладиться относительно мелодичным куплетом, и вывернутые наизнанку звуки тут же врываются в уши: ВА-ВА-ВА-ВА-ВА-ВА!!!

Включается стробоскоп.

Слышу, как Лира издаёт стон. Мигание света сводит с ума и меня. Голова кружится.

ВА-ВА-ВА-ВА-ВА-ВА-ВА!!!

Толпа превращается в череду мелькающих сюрреальных картинок. И глаза. Всюду карие глаза. Я не могу этоувидеть. Просто есть такая уверенность.

ВА-ВА-ВА-ВА-ВА-ВА-ВА!!!

Поток, врывающийся в уши, теперь не только немузыка, но даже незвуки. Это просто зацикленная волна, наверное из сердца самого Ктулху.

ВА-ВА-ВА-ВА-ВА-ВА-ВА!!!

И именно под эти звуки приходит Тёмный Повелитель.

Теперь я с твёрдой уверенностью могу сказать, что прошёл через ад.

Как бы нас ни учили атаковать Тёмного Повелителя, происходящее никто не предполагал. Ни я, ни, тем более, Лира. В предыдущие разы он приходил во время бурь, фактически — природных явлений. Его ждали зелёные. Вокруг природная обстановка, только острая и паническая: тайфуны, цунами. Здесь всё иначе.

Никаких признаков Природы. Дезориентирующий свет, притупляющий взгляд. Вывернутый наизнанку звук, притупляющий слух. Неудивительно, что мы растерялись. Песня не давала ни одной мелодичной ноты. Звук превратился в насос: ВА-ВА-ВА-ВА-ВА-ВА-ВА!!! Толпа зависла, дёргаясь в такт насосу словно зомби.

И тогда над головами начали сгущаться чёрные тучи. Глазами их не увидишь, можно только почувствовать сущностями. Мы с Лирой почувствовали. Атмосфера наполнялась антиприродной аурой Тёмного Повелителя.

И что делать?

Лира может обхватить сущность Повелителя и коллапсировать, но что обхватывать, если Тёмный не может сосредоточиться в точку и рассеян по всему периметру. Мы с Виталиком можем атаковать его стрелами сущности, но у Тёмного сейчас есть страшное оружие:

СТРОБОСКОП!

Он мигает каждую долю секунды. Как тут прицелиться? Нет, я понимаю, что целюсь не глазом, но давление картинок на мозг не просто не даёт сосредоточиться, а даже убивает, высасывая жизнь по капле.

Стараюсь пару раз собрать сущность в единую точку, но не получается. Аура рассеянна словно грязная лужа посреди дороги.

Кто-нибудь, ВЫРУБИТЕ ЭТИ ГРЁБАНЫЕ ЗВУКИ!

Я будто замечаю в картинках толпы человека в цилиндре. Но новая вспышка, и его нет. Теперь он справа. И снова его нет.

Мы обкакались.

Мы провалили это задание.

Я жмурюсь и зарываюсь в шею Лиры. Внезапно её природный запах, лёгкость в глазах, придают уверенности. И я уже не жду смерти. Стараясь отгородиться от дабстеп-волны, я концентрирую ауру в точку. Пытаюсь прочувствовать рассеянную сущность Повелителя. Аура Лиры распухает словно бутон розы, придавая мне силы.

Я готов взорваться, но…

Внезапно звуки пропадают, стробоскоп выключается, и сущность Повелителя куда-то исчезает.

Открываю глаза и выпускаю Лиру. В клубе тишина, даже толпа будто приходит в себя. Горит свет. На лицах замечаю, будто каждый из присутствующих выходит из гипноза.

— Всем спасибо! — рычит ди-джей в микрофон. — Моё выступление на этом закончено!

И единственный человек, не поддавшийся гипнозу, удаляется со сцены. Из колонок начинает играть тихая музыка. Но где же Повелитель?

Оглядываюсь по сторонам, тем более, толпа поредела, и… Моё сердце стучит чаще, потому что у двери, из которой мы вышли, стоит он. Старческая фигура с цилиндром на голове. Я не спутаю этот крючковатый нос ни с каким другим. А ещё сущность. Она превратилась в концентрированную тьму, и сейчас сияет чернотой.

Я смотрю на Лиру, она не отводит взгляда от Тёмного Повелителя. Она тоже его видит.

— Что это значит? — шепчу я.

— Что мы прозевали момент, — в полный голос отвечает девочка.

И вдруг над ухом раздался чей-то голос:

— Эй, это вечеринка для тех, кому старше шестнадцати. Вам шестнадцать есть?

Я оборачиваюсь, в надежде увидеть охранника, но замираю с открытым ртом. Я хотел сказать что-то типа: мы тут вместе с братом… Но звуки застревают в горле. Передо мной кареглазый парень в кожаной куртке, двадцати лет, только вот смотрит он не на нас с Лирой, а куда-то перед собой. Глаза его затуманены, с правого уголка губы свисает слюна.

— Ээээмм… мы сюда с братом пришли, — говорю я. Быть может, этот парень слепой?

Но вот к нам подходят уже остальные. На сцене из колонок доносится голос ведущего:

— Пока следующий ди-джей готовит выступление, предлагаем заглянуть в бар клуба «Монреаль». Только здесь — самые яркие и незабываемые впечатления.

— По-моему, они нарушители, — говорит одна зомби-девочка, вцепившаяся в своего парня, примерно так же, как и Лира обхватила мою руку. Вокруг нас уже с десяток кареглазиков, смотрящих в никуда.

— Предлагаю устранить это недоразумение, — говорит полный парень-громила, уже совсем мужчина, лет двадцати пяти на вид.

— У меня есть с собой кастет. Надо снять им скальп, — отзывается третий.

Толпа понемногу начинает галдеть. Я слышу, как они собираются линчевать нас в самых извращённых формах, и мне страшно. Зомби-парней и зомби-девушек становится всё больше и больше.

— Снесём им битами головы…

— Я хочу открыть череп и посмотреть, есть ли у них мозги…

— Давайте выколем им глаза и выпустим на сцену…

Чувствую губы Лиры у себя на ухе.

— Он контролирует их сознание, — говорит она.

Я бросаю злобный взгляд в сторону Повелителя. Да, он там, у двери, улыбка растянута по лицу, руки сплетены впереди и опираются на чёрный зонтик. И ещё, клянусь, у него абсолютно чёрные глаза.

— Нужно срочно уходить, — шепчет Лира.

Зомби-толпа тем временем сжимает кулаки. Кто-то — бутылку. Кто-то достаёт из карманов кастеты или другие жёсткие предметы их заменяющие. Они и правда убьют нас, а потом, когда опомнятся, будет поздно. И бежать некуда, но вдруг Лира хватает меня за рукав и пригибает к полу.

Прямо надо мной свистит кулак.

— За мной, — командует она.

Если бы кто-то сказал мне раньше, что ребёнку можно выбраться из толпы, просто пролезая между ног собравшихся, я бы ответил: это киношный трюк и в реальной жизни такое не проканает. Однако сей трюк проканал. Ещё как. Не безболезненно, конечно, меня ударили коленом два раза по лицу, один раз наступили на ладонь, но через какое-то время мы выбираемся за спины зомби-толпы.

Расслабляться не пришлось, так как крайние ряды обернулись и закричали:

— Вот они!

И мы с Лирой рванули к выходу. Охранник, толстый мужик с выпученными глазами, растерянно глядел на сложившуюся ситуацию. Если и он подчиняется воле Повелителя, то нам крышка, но, кажется, взгляд брутального дядьки осмысленный.

— Что вы здесь делаете, мелюзга?! — восклицает он, когда мы приближаемся к нему.

— Убегаем, — кидаю я на ходу. — Лучше придержите толпу.

И он слушается. Стоит нам обогнуть мужчину, как он раскидывает руки и закрывает вход.

— Куда все собрались? — спрашивает он.

Перед тем, как вырваться в холодный вечер, я слышу позади возмущения:

— А чо, я выбраться наружу не могу?

Оказавшись на улице, мы не стоим на месте и бежим к автостоянке. Убей, не помню, куда Виталик припарковал «рено» и как она выглядит, но встали мы в последний ряд — это точно. Поэтому мелькаем между машинами, оставляя позади логово Тёмного Повелителя.

Вырвавшись из последнего ряда машин, мы оглядываемся. Я упираюсь в колени, пытаясь отдышаться и прийти в себя. Как ни странно, мне не так уж и страшно.

— А что с Виталиком? — спрашиваю я, глядя на дверь, из которой никто не выходит.

— Очень надеюсь, что он скоро появится, потому что управлять машиной мы не умеем. А когда Повелитель выйдет, он перво-наперво сметёт нас. А он скоро выйдет, поверь мне.

Не успевает Лира договорить, как из двери на улицу высыпается несколько человек. Взгляд у них уже вполне осмысленный. Парочка останавливается и курит, ещё кто-то движется с бутылками пива вдоль ряда машин. И я вижу Виталика. Слава Богу.

Он скользит вдоль машин и оглядывается по сторонам.

— Мы тут! — восклицаю я, прыгаю, и машу руками.

Виталик замечает. На его лице отражается удивление, и он кивает в сторону. Уж он-то помнит, где находится машина.

Через минуту мы уже в тошнотворном запахе салона. Не сказав ни слова, Виталик заводит двигатель и резко сдаёт назад. Он торопится уехать от клуба подальше, и я его понимаю.

Только когда машина выезжает на шоссе, он говорит:

— В лагере будем решать, что делать.

Я с ним согласен, но всё же недоумеваю. Мне хочется до конца понять события в клубе.

— Всё произошло так, как я думаю? — спрашиваю.

Виталик хмуро глядит на дорогу, в его глазах безысходность.

— Да, всё так, — говорит он. — Повелитель пришёл.

Я сжимаю кулаки и губы. Лира двигается ко мне, и я обнимаю её. Всё плохо. Всё очень плохо.

— Надо было мне сосредоточиться. Я виноват, — говорю.

— Не виноват ты, — отвечает Виталик, кажется, с небольшим раздражением. — Мы все виноваты, раз уж на то пошло. Никто не думал, что стробоскоп и звуки так удачно блокируют нас. Мы не могли атаковать.

Я молчу. Через минуту Виталик тормозит на заправке.

— Здесь есть стационарный телефон, — говорит он. — Надо позвонить в ближайший дом. Пусть донесут в лагерь происходящее.

Виталик открывает дверь.

— Но мы же сами едем в лагерь! — восклицаю я. — Они что, не подождут нас?

Виталик закрывает дверь и смотрит на меня сквозь приоткрытое стекло.

— Повелитель на свободе, Никита. Мы можем и не доехать.

Но мы доехали.

Провели все три часа в напряжении, не произнесли ни слова, но доехали. Если бы не Лира, прижавшаяся ко мне, я бы сломался. Думаю, она тоже.

Вернув машину старику, мы бежим в лагерь, в полной темноте. Снова ощущаю предательскую холодность, исходящую от неё. Вот-вот навстречу выйдет силуэт в цилиндре с горящими глазами. Прогоняю эти мысли, понимая, что Природа всей сущностью сопротивлялась бы Его появлению. И Трава, и Деревья вопили бы как резаные.

Радуюсь огням лагеря, появившимся на горизонте, и ускоряю бег. Но уже у первых палаток меня встречают встревоженные ребята.

— Это у тебя был сотовый?! — восклицают они.

— Чего? — не понимаю.

— В твоей палатке, под раскладушкой был сотовый?!

Я вспоминаю и чуточку холодею от липкого страха.

— Да, — говорю. — Я в первый день его туда бросил и забыл.

— Я же говорила, это его! — восклицает девчонка с длинной светлой косой.

— Что случилось? — ужас поднимается по спине мурашками.

— Повелитель модифицировал его, — говорят мальчишки и спешат за мной, потому что я уже продвигаюсь вглубь лагеря.

— Модифицировал? — Я вспоминаю Резиновую Утку, и вопросы отпадают. — Чёрт! Его остановили?

— Разобрали по винтикам!

— Кто-нибудь пострадал?

— Очень даже, — отвечает один мальчишка, и я натыкаюсь на Кольку. Глаза у него хмурые. Другой смотрел бы на меня как на врага, но в этом взгляде читаются лишь усталость и сожаление.

Колька произносит только одну фразу:

— Он в твоей палатке. Но не в сознании.

Я уже бегу. Бегу со всей скорости, иногда натыкаясь на других ребят и сваливая их с ног. Быстро нахожу своё первое место ночлега и врываюсь внутрь. Печальная тётя Света сидит на стуле, а на раскладушке лежит Володька.

Он в крови.

Он умирает.

Глава девятая Слияние

Первые секунды я забываю даже Володьку и смотрю на тётю Свету. Хочет она отругать? Наброситься и разорвать в клочья? Умыться моей кровью? Я готов принять любое наказание.

Но мама Володьки лишь сдавленно улыбается и смотрит на сына.

— Я… не подумал… — еле произношу я, желая убежать, спрятаться, распасться на молекулы в Природе.

— Ты не виноват, — ответила тётя Света, и голос у неё тусклый. — Этому суждено было случиться.

Я вхожу в палатку и сажусь на колени перед Володькой. У братишки бледное лицо, голубоватые губы, рот приоткрыт. Мой телефон ранил Володьку в плечо, изрезал кожу на руках и самое неприятное — пробил бок живота. Рана, как мне думается, смертельная.

— Много человек пострадало от этого… существа? — шепчу я, не отрывая взгляд от бинтов, которыми замотана вся верхняя половина тела Володьки. Ощущаю каждую его рану на своей коже.

— Трое, — отвечает тётя Света. — Но другие в сознании. У них незначительные повреждения.

— А Володька будет… — следующее слово даётся мне с трудом, — …жить?

— Да, — отвечает тётя Света, и меня отпускает напряжение. Дыхание сбивается, и я всхлипываю.

— Может, пусть его полечит Природа? Растения. Он же ребёнок Леса, — плачу я.

— Уже, — говорит тётя Света. — Она лечит его каждую секунду. Если бы не Природа, Володька умер бы.

— Никакой пользы от меня, — шепчу я.

— Никита, ты не виноват, — ладони тёти Светы мягко ложатся мне на плечи, но я же знаю, что меня просто успокаивают.

— Не надо меня успокаивать. — Встаю и сбрасываю руки тёти Светы. — Если б я не оставил телефон, ничего бы не было.

А потом я ухожу из палатки. Мне становится очень стыдно смотреть на тётю Свету. У входа столпилось несколько ребят, и среди них Лира. Можно сказать, я врезаюсь в неё. Этого только не хватало.

Прячу слёзы и бегу в проём между палатками. Следующие минуты превращаются в скольжение по лагерю, который неясными световыми пятнами мелькает на периферии глаз. Оставляю палатки за спиной и вбегаю в темноту степей. Останавливаюсь.

Упираюсь в колени и стою реву. Оплакиваю свою бесполезность, и желание раствориться в Природе увеличивается до максимума. Перед глазами Обелисковая скала. Она, наверное, большая. Метров пятнадцать, говорил кто-то. Это же пятиэтажный дом. Если взобраться наверх и упасть с неё, то… моя мечта сбудется. Я точно растворюсь в Природе… насовсем.

— А я думала, мальчишки не плачут, — раздаётся сзади голос Лиры.

Мне становится ещё стыднее, и я перестаю реветь.

— Уходи, — буркаю я.

— В тебе столько много… человеческого, — говорит Лира, и её шаги мягко приближаются.

— Уходи, — повторяю я.

— Почему ты прогоняешь меня? Ты чего-то боишься?

Я молчу… мне стыдно сказать, что мне стыдно.

— Я всё могу прочесть по твоей сущности, — шепчет Лира почти над ухом. — Ты стыдишься сказать мне о том, что тебе стыдно. А зря. Мы же зелёные. Мы всё понимаем и чувствуем. Теперь можешь меня прогнать.

Я молчу. Моё безмолвие окрашивает сущность Лиры лёгкой обидой, и она отступает.

— Не уходи, — прошу я. Человеческая часть меня требует отпустить её, сделать больно, как спилить Каштан или уничтожить Володькину поделку. С какого возраста я возлюбил платить за боль ещё большей болью? После шести лет? После того, как меня заставил повзрослеть адский тип в чёрном цилиндре, влетевший ко мне в окно?

— Ты очень хороший, — тихо говорит Лира. — Лучше всех мальчишек, которых я встречала в прошлом. Ты очень сильный, немного наглый, боевой парень. Но я видела сердцевину твоей сущности, когда ты сидел рядом со мной на кровати. Ты очень мягкий и ранимый. По-моему, ты очень боишься, что кто-то это заметит и начинаешь корчить из себя злюку. Обычные не замечают, но я — зелёная. Я всё вижу. Будь таким, какой ты есть.

— Человеком, который всё портит, — усмехаюсь я.

— Вот как раз человек обычный в тебе сейчас и говорит, — замечает Лира. — Ты ничего не портишь.

— Да ладно. — Я закрываю глаза. — Как бы там ни говорили, что это во всём Тёмный виноват, а всё из-за меня. Пусть папа и правда должен был умереть, но мама убита из-за меня. Каштан спилен из-за меня. Володька умирает из-за меня. А что полезного сделал в этой жизни Никита Ясенев? Давай-ка подумаем. Посчитаем. Да блин, оказывается, ничего. Даже Тёмного сегодня в клубе упустил.

Лира снова подходит ко мне. Спиной чувствую её тепло.

— Нас там было трое. Мы все ответственны за случившееся. Так что нечего себя пилить. Ты ни в чём не виноват. Ну и что, что ты оставил телефон под раскладушкой. Тебе всего двенадцать, ты не можешь помнить всё подряд. Даже взрослые не могут.

— Голову даю на отсечение, что этот Тёмный гад специально дождался Володьку, чтобы модифицировать телефон. — Я сжимаю кулаки.

— Для чего ему это?

— Он всё делает против меня, — говорю я.

— Это тебе так кажется. — Слышу, как голос Лиры улыбается. — Тёмныйвсё делает против всех зелёных. И ты не исключение. Послушай… — она немного теряется. — Давай сольём ауры?

— Это как? — не понимаю я.

— Это так, что… ты сразу поймёшь, что ни в чём не виноват. Потому что… мы с тобой станем единым целым.

Напрягаю мозг, пытаюсь вспомнить, Володька что-то говорил об этом.

— Что нам это даст? — спрашиваю.

— Ну… это как зелёные созвездия — отвечает Лира. — Знаешь же, как звёзды соединяют линиями? — Её руки мягко ложатся мне на плечи.

— Ну я не настолько дурак.

— Ты знаешь много зелёных созвездий. Например — Лес. Звёзды — это деревья, а Лес — созвездие. Он имеет отдельный разум. Мы с тобой тоже станем созвездием. В нём будет только две звезды: ты и я. У нас будет общий разум. Это поможет тебе справиться с самобичеванием.

— С самочем? — хмурюсь.

— Перестанешь себя во всём винить.

— Как я могу перестать, если…

— Но я же тебя не виню, — перебивает Лира. — Человеческая эмоция складывается из всех ЗА и ПРОТИВ. Или, например, как действует успокоительное? Выпил, и серьёзные проблемы перестают казаться серьёзными. Я буду твоим успокоительным. Наш общий разум перестанет тебя винить. Понимаешь?

— Смутно.

— Давай сделаем это, и тогда поймёшь.

— Я не знаю. Вдруг мне не понравится, — говорю.

— Тогда разомкнём сущности, — отвечает Лира.

Эти слова всё решают. Мы уже несёмся по лагерю к свободной палатке. Вокруг суета, Виталик уже рассказал Повелителям Стихий о Тёмном, и народ снуёт туда-сюда, но нам с Лирой плевать. Мы не управляем этим балом, мы лишь сражаемся, если возникает необходимость.

Скоро находим пустую палатку, раскладушка в которой завалена стопками одеял. Там и остаёмся. Лира садится на землю, опирается на раскладушку и приглашает сесть меня.

Я сажусь и чувствую её холодную ладонь в своей.

— Ты же уже смотрел на мир глазами сущности, ты знаешь что это? — силуэт Лиры улыбается, и мне становится легко.

— Для этого обычные глаза не нужны, — говорю я.

— Да, поэтому мы их закроем. — Лира улыбается, откидывается на раскладушку и закрывает глаза. Я вторю ей.

В матрице тишины я слышу, как бьётся моё сердце, её сердце, вдалеке кто-то шумит, в соседней палатке шуршит радиоприёмник. Наверное, он сделан из природных материалов.

И вдруг голос ведущего замолкает, и из приёмника доносится гармоничный свист. Я знаю эту мелодию. Её моя мама любила слушать, когда я был маленьким. И она играла у меня в голове в тот день на море, когда я решил утонуть, проскользнув в Круг. Я вспоминаю название группы: «Scorpions», а песня называется «WindofChange».

Моя сущность взмывается над палаткой, я вижу треугольные наконечники, как у индейских вигвамов, дым от костров. Людей не видно, но зато над лагерем витают их сущности.

И вдруг…

Что-то игривое и озорное тыкает меня исподтишка. Сущность Лиры. Я пытаюсь отыскать её среди других, но она ловко прячется и мелькает со всех сторон, что и не уловишь.

А потом она несётся прямо на меня, обвивает спиралью и устремляется тонкой нитью вверх. Меня поглощает азарт, и я рвусь за ней. Чувство полёта отзывается невесомостью в животе моего тела, где-то внизу.

А я лечу. Вот уже и лагерь далеко внизу. И нас окутывает ночная тьма. И небо ощетинилось холодными звёздами над нашими сущностями, а они закручиваются в спираль, вытягиваясь в единую струнку.

Пока что наши действия напоминают игру, не хуже пятнашек. Но вдруг, сущность Лиры начинает увеличиваться, обтекать меня. Я пытаюсь сделать то же, но Лира покрывается дрожью, давая понять, что я поступаю неправильно. Успокаиваюсь и сохраняю форму спиральки, а потом, весь мир поглощается Лирой. Она окутывает меня, и я словно в шаре.

Мы зависаем в воздухе, и чувство полёта начинает щекотать каждую клеточку моего бренного тела внизу. Начинает что-то происходить, какой-то процесс, наподобие химического. Когда красный и жёлтый растворы вместе дают оранжевый.

Сущность Лиры как будто втягивает меня, и я начинаю прорастать тонкими жгутиками в неё, будто собираюсь разрушить, но Лира не разрушается. Она сливается со мной.

Минут пять мы переплетаемся друг с другом каждой молекулой или чем там измеряются сущности. Словно молоко и яйцо в чашке. Поначалу они неоднородны, но ты вилкой взбиваешь их, и вскоре оба продукта превращаются в единую массу.

Вот и мы с Лирой становимся единой массой. Я не могу описать чувства, которые испытал при этом. Будто вся Природа прошла сквозь меня, как простыня через металлическое кольцо. Будто я погрузился с головой в горячую ванну. Будто я лечу на Американских горках и всё время мёртвые петли.

А потом хлопок!

И мы резко несёмся вниз. Доля секунды, и мы уже в палатке. У меня отдышка, внутри будто пустота, даже лёгкий страх. Что это был за хлопок? Всё ли хорошо?

Смотрю на Лиру.

Она улыбается.

Мы… смогли? — спрашиваю я.

Ага, — кивает девочка. — Теперь мы с тобой единый разум. Как Лес.

А что было в конце?

Слияние сознаний, — шире улыбается Лира. — Теперь я всё знаю о тебе, а ты обо мне. Мы можем предугадать решения друг друга. И теперь мы сможем общаться мыслями на любом расстоянии.

Я задумываюсь… и мир вдруг расцветает красками. Я смотрю на Лиру и… всё понимаю. Два человека могут быть друзьями, стоять друг за друга, помогать в трудную минуту. Два человека могут являться братьями или сёстрами, не обязательно кровными, а например, как мы с Володькой. Два человека могут любить друг друга, создать семью, у них появятся дети, и каждый будет готов умереть друг за друга. А четвёртый уровень — это то, что объединяло сейчас нас с Лирой.

Мы — одно существо.

Как странно. Вроде я такой же, как раньше, но и я уже не я. Начинаю иначе думать о многих вещах. Почему я винил себя за всё? Тот голос, что разговаривал со мной в норе, чей бы он ни был, говорил правду. Допустим, рождается человек, а какому-то маньяку он не нравится. Чтобы сделать жизнь этого человека адом, маньяк убивает его семью. Разве есть вина человека в происходящем? Разве мог он отвечать за действия маньяка? Почему я должен винить себя за смерть родителей?

Я велел спилить Каштан. Я виноват в этом, но я понял свою ошибку, и уже никогда не повторю её. Тем более, владея знаниями зелёных детей, к смерти относишься иначе. Ничто не исчезает в никуда. Всё остаётся в Природе и, возможно, сущности мёртвых людей гораздо счастливее нас.

Мы с Лирой стелим одно одеяло на пол, по одному берём под головы, и ложимся. Я смотрю в потолок, вдоль салатового козырька кепки.

Я спокоен и чист.

Я — ребёнок Природы.

И я уже не вкладываю в слово ребёнок первоначальный смысл. Ребёнок — тот, кто рождён Природой. Но духовно я перестал быть ребёнком. Первый шаг во взрослость я сделал, когда впервые заговорил с Морем. И сегодня ночью мой обряд инициации закончен. Мужчиной меня называть, конечно, рано, поэтому я предпочитаю просто — взрослый.

Ложусь набок, напротив Лиры, она делает так же, и смотрим друг другу в глаза. Её кожа теперь кажется другого цвета, более насыщенного, чёрные ресницы длиннее, взгляд глубже, короткие волосы блестят ярче. Она видит во мне подобное. Разглядывает каждый кусочек моего лица. Я не знаю, какой запах исходит от меня, но он ей нравится, он напоминает ей Природу. А Лира пахнет берёзой.

Я вдруг протягиваю руку и глажу её волосы. Она улыбается и думает, что у меня мягкие пальцы.

Я так необычно себя чувствую, — говорю.

Привыкай, это теперь твоё постоянное состояние.

Моё поведение изменится?

Конечно. Думаю, ты станешь более уравновешенным.

Почему бы всем зелёным детям не соединиться в одно большое зелёное созвездие?

Тут я вспоминаю, что Володька говорил об этом. Сказал, что мы все умрём от помех, которые издаём.

Это не совсем помехи, — говорит Лира, и я восхищённо всхлипываю. Надо же, она слышит каждую мою мысль, но не так, как мы видим это в кино или читаем в книгах. Никто не говорит внутри головы. Она получает мои мысли как знания, как информацию. — Просто, если ты захочешь меня позвать, ты позовёшь. А я могу находиться на другом краю Земли. Я тебя услышу. Но если нас в связке будет десять, тебя также услышат и остальные. Вот с этим проблема. Чаще всего в связках два человека, самые близкие. Иногда три. Очень редко — четыре. Так получаются маленькие зелёные созвездия.

А мне больше никого и не надо. Только тебя, — улыбаюсь я. — Знаешь, когда я первый раз увидел тебя во сне перед экскурсией, я подумал…

Ты подумал, что я очень красивая, — вдруг улыбается в ответ Лира. — Ты всегда думал, что девчонки созданы только для войны с ними. Когда ты проснулся тем утром на экскурсию, первые минуты ты даже думал, что я очень хорошая девочка, но потом решил, что задирался бы ко мне, будь я рядом.

Я немею от изумления. Как? Откуда?…

Мы слили сущности, — отвечает Лира. — Теперь я всё знаю о тебе. А ты обо мне.

Я изумлён и не знаю, что думать.

Ты до сих пор хочешь вести войну с девочками? — лукаво спрашивает Лира.

Я… нет… уже нет…

И почему же?

Ну… глупо это, — пожимаю плечами я.

Мы замолкаем, и я стараюсь прочесть прошлое Лиры. Оно всплывает внезапно. Мне стоит только подумать о конкретном времени. Например, Лиру побил в школе мальчишка, в третьем классе. Не так чтобы подрался, но дал пару тумаков, а потом нечаянно разбил нос. Я прямо вижу этого мальчишку: русые короткие волосы, тёмно-синий школьный костюм, на груди звёздочка с изображением Ленина, коричневый портфель с полустёртым Чебурашкой.

Лира любит молоко, но не любит пенки, а в детском саду её однажды заставила нянечка съесть пенку, и девочку чуть не вырвало.

Я даже знаю некоторые моменты её жизни, которых Лира стесняется: как она разбила бутылку, а потом дядька на Жигулях спустил шину об осколки; как в детском саду она с девчонками, хихикая, подглядывала за мальчишками, которые переодевались в душ; как кляксу поставила в контрольной соседа по парте, и скрыла это, — в то время ученики писали специальными перьевыми ручками. Лира уже сливала свою сущность с сущностью другого мальчика, она сделала это с братом Игнатом. После его смерти они ещё некоторое время были в связке, но потом Лира отпустила его, она знала, где находится сущность самого близкого ей человека. Чёрт, я вижу о ней столько много, что могу рассказать на уроках истории про самобытную жизнь детства своего дедушки.

Значит, и она всё обо мне знает. И я замечаю, что нисколько не стыжусь воспоминаний, которые раньше от всех скрывал. Я вижу тайные уголки Лиры, мне, кстати, они кажутся совсем не страшными и не такими стыдными, как у меня. Но значит, и она не так уж и боится моих потайных дверей.

Я не знаю, сколько мы ещё не спим и мысленно проникаем в прошлое друг друга, но потом объятия Морфея всё же забирают нас.

Утро.

Я просыпаюсь другим человеком.

Лиры рядом нет.

Ты где? — спрашиваю. Я знаю, что она далеко от лагеря, где-то на Природе, и сущность у неё сосредоточенна.

С группой движемся по склону, — отвечает Лира. — Обследуем периметр на наличие Повелителя. Зайди к нашим Повелителям, узнай новости.

Пять минут я сижу и прогоняю сон, потом поднимаюсь на ноги и выхожу на улицу. Над лагерем летают воздушные зелёные дети. Я удивляюсь, будто попал в Хогвартс Гарри Поттера. Потом понимаю, почему они не летали раньше. Сложно было бы объяснить обычным людям такое поведение. Сегодня же нас никто не увидит, все попрятались. Синоптики обещают страшную бурю.

Хотя, какая, к чёрту, буря. На небе светит солнце.

Прежде чем заглянуть к Повелителям Стихий, я бегу в палатку Володьки. Тётя Света спит на стуле. Володькины глаза закрыты. Природа всё ещё пытается его восстановить, но я думаю, процесс это долгий. Меня больше волнует, насколько скоро Володька придёт в себя.

Не разбудив тётю Свету, я бегу в штаб Повелителей. По дороге встречаю Женьку. Его раны уже зажили, и он двигается. Завидев меня, он машет здоровой рукой и улыбается. Я искренне улыбаюсь в ответ.

В палатке Повелителей узнаю последние данные. Виталик, кажется, прописался там, и теперь шатёр — пристанище четырёх зелёных. Причём, двое из них по-настоящему зелёные — дети Леса. Можно сказать, что нашей операцией управляет Лес.

Моё появление оживляет Повелителей. Я прошу ввести меня в курс дела, и мой куратор Вера отводит меня в дальний угол. О чём переговариваются остальные трое, я уже не слушаю. Я вообще последний, кому рассказывают о военном положении.

Тёмный Повелитель уже около суток в городе. Его сущность пакостит по мелочам: куча аварий, несчастных случаев. Но он бережёт силы, чтобы явиться к нам. И не является до сих пор потому, что ждёт бурю. Она наполнит его силой, и битва состоится.

Я думал, что Повелителю гораздо приятнее будет взорвать нашу городскую АЭС. Выгодно, ибо разрушений больше, но Вера не соглашается.

Взорвав атомную электростанцию, Повелитель унесёт массу жизней обычных людей и сам иссякнет. Ему хочется сделать большее: разнести лагерь зелёных. До нас не достанут никакие взрывы, поэтому он придёт самолично. В который раз за историю. Ибо смерть восьмидесяти зелёных даст Тёмному гораздо больше стратегических преимуществ, нежели смерть целого города обычных людей.

Остаётся только ждать. Но прежде чем я ухожу, Вера хватает меня за плечи. Она сидит на стуле, поэтому сейчас ниже меня, и её водные глаза глядят будто бы в мою сущность.

— Никита. Мы можем сегодня потерять Лиру.

— Как потерять? — изумляюсь я.

— Она будет сражаться с Тёмным и коллапсирует на первый уровень. Мы уже не достанем её.

— Почему же? Один раз достали…

— Подожди. Здесь всё сложнее. И всё наоборот. Заснувшие на первом уровне, первое время застревают там словно камни. Нужна небывалая сила, чтобы вытащить их оттуда. Небывалая!!! Сущность расслабляется где-то через полгода.

— Я могу находиться на первом уровне три или даже четыре часа, — возмущаюсь я. — Мне удастся вытащить её.

— Может быть. Может быть. Но шансы очень малы. И не об этом я хотела сказать. Никита. Мы с Повелителями вчера хорошенько прикинули. Думаю, у нас не одно оружие. Не только Лира. У нас два оружия.

Теперь я замечаю, что оставшиеся три обитателя палатки внимательно смотрят на меня.

— Есть ещё ты. Никита. До сих пор мы не знали, каким методом ещё бороться с Тёмным, кроме как при помощи девочек, умеющих коллапсировать. Но у нас никогда, слышишь, не было столь сильного зелёного мальчика, как ты. Никогда за всю историю существования зелёных. Возможно, ты придумаешь иной способ сражения.

Я замираю. Чёрт, я восхищаюсь, мне страшно, мне гордо. Я — герой, который может всех спасти.

— Я что-нибудь придумаю, — скромно выдавливаю из себя.

— Нет. Даже не думай. Оно придёт само, когда всё начнётся.

Когда я выхожу из палатки, в голове всё ещё вертятся слова Повелительницы Воды: когда всё начнётся…

Смотри не раздуйся от гордости, — смешливый голос Лиры возвращает меня в реальность.

Лира сейчас в восточной части холма. Чувствую, что летает. С ней семеро наших, почти все универсалы. Небо в той части склона хмурится. Я усмехаюсь, но строго заявляю:

Ты можешь исчезнуть сегодня в борьбе с Тёмным. Ты это знала?

Конечно знала, только предупреждаю, что не надо всяких там сцен и семейных скандалов, типа: как ты могла мне не сказать?!

Я вдруг улыбаюсь.

Да я и не буду. Просто, Лира… сестра, если нам с тобой придётся противостоять Тёмному, то… умрём вместе.

Некоторое время я не слышу ответ, но потом её голос, кажется, печальный и переполненный любовью, отвечает:

Договорились.

Я завтракаю. Вспоминаю, что последний мой приём пищи состоялся двенадцать часов назад. Несмотря на просьбу Веры, я всё же думаю о сражении с Тёмным. Как его победить? Как уничтожить?

Прихожу к выводу, что я ни до чего не додумаюсь, потому что вообще плохо представляю себе битву с Повелителем.

После завтрака меня снова находит Вера. Глаза её переполнены то ли восхищением, то ли восторгом. С таким взглядом обычно на свадьбах родители глядят на жениха и невесту.

— Вы правда слили сущности с Лирой? — спрашивает она.

— Ну… да, — осторожно отвечаю я, боясь, что меня уличат в чём-то нехорошем.

— Ох! — Вера обнимает меня. — Всякий раз, когда такое случается, я понимаю, что зелёные становятся сильнее. — Она отстранила меня. — Никита, вы с Лирой, пожалуй, самое сильное и идеальное созвездие, которое я встречала. Два невероятных универсала, как…

— ОН ИДЁТ!

Один из парящих над лагерем ребят вопит словно резаный. И его слова подхватывает хор воздушных. Я поднимаю голову в недоумении, а потом холодею. Тёмный Повелитель показался на горизонте.

Вот оно, начинается.

Глава десятая Буря

На поляне перед лагерем выстраиваемся мы. Не все, но большая часть зелёных детей. Повелители Стихий высятся в центре. Слабый ветерок колышет траву. В небе светит солнце… пока. Потому что по другую сторону стоит Он!

Высокий старик в чёрном цилиндре, с крючковатым носом, чёрными глазами. Перед собой он держит зонтик, на который опирается словно на трость. Белый в крапинку зонтик, о котором не упомянул Ганс Андерсен и который создан для кошмаров.

А позади тощей — словно струна — фигуры, по небу плывёт чернота. Сначала серая, но ближе к горизонту густая, как гуталин. Я слышу вопли Травы и Деревьев за спиной Тёмного Повелителя.

Неужто он перед всеми предстал в образе Оле-Лукойе? Смотрю на остальных ребят, в их глазах лёгкий страх. До меня доходит, что каждый видитиндивидуальный образ. Лично мне Тёмный находит нужным явиться в образе старого сказочника-извращенца, который по ночам лазает в окна детишек.

Первым говорит он:

— Приветствую вас, мои маленькие любители Природы.

Властный голос Повелителя звучит над поляной, ему не нужно кричать. Слова окутывают нас словно ветерок, который в испуге трепещется.

Держитесь! Мы идём! — звучит в голове голос Лиры. Я даже не знаю, где она. И нет времени выяснять.

— Я понимаю, вам очень неприятно созерцать меня здесь! — продолжает говорить Повелитель, а его губы при этом не шевелятся. — Наше совместное присутствие на одном уровне не приносит ничего хорошего ни мне, ни вам. Я предлагаю обойтись без крови. Давайте заключим сделку.

— Твои сделки сквозят смертью! — кричит Виктор — Повелитель Леса.

— Мы не ведём переговоров с террористами! — вторит Повелительница Воздуха, чьё имя я до сих пор не знаю.

Тёмный начинает расхаживать взад-вперёд, помахивая зонтиком.

— Выслушайте, прежде чем кидаться обвинениями! Среди вас есть один человек, который мне нужен. Отдайте его мне на первый уровень… — Повелитель останавливается и сверкает хищным взглядом в нашем направлении. — И я уйду, оставив вас в покое!

Некоторое время обе стороны молчали. А потом вновь заговорил Тёмный:

— Никита Ясенев, ты слышишь меня? Я пришёл за тобой! Облегчи существование своим друзьям. Пойдём со мной!

Сердце у меня неровно забилось, на лбу выступил пот. Я крепко сжал полы пуловера. Некоторые ребята косятся на меня. Они не хотят меня отдавать, но я же чувствую их сущность. Либо умрут многие, либо умру только я. Что лучше? Чёрт, да я и сам понимаю, что лучше.

Ни в коем случае!!! — кричит голос Лиры в голове. — Не сдавайся.

— Вы испытываете моё терпение, — спокойно произносит Тёмный и лёгкие тучи закрывают солнце. Ветер усиливается. Иррациональное явление Природы набирает обороты.

— Он боится тебя, — вдруг говорит Вера, стоящая не так далеко от меня. — Что-то в тебе есть такое, что пугает его. Он не может взять тебя силой. Ему требуется твоё согласие.

Я перевожу отчаянный взгляд то на Повелителей, то на Тёмного. Теперь умирать немножечко страшно. Я был на первом уровне, он не такой уж и пугающий, если грустить себе в одиночестве, но если по правое плечо Тёмный Повелитель… брррр.

— Может, мне ударить по вам, чтобы вы проснулись? — задумчиво говорит Оле.

— Стой! — кричу я. Во мне просыпаются решимость, настойчивость, отчаянье, и всё это подогревается страхом. Если умирать сегодня, значит — сегодня. — Олечка, ты только не расстраивайся! Не надо никого убивать! Возьми меня! — Я пробираюсь сквозь толпу вбок. — Только сначала поймай, и я твой!

А потом я бегу вдоль лагеря куда-то на восток, в противоположную Тёмному сторону.

— Какой шустрый мальчик! — слышу за собой голос Повелителя.

А потом только страшные звуки. Хруст, шипение, крики ребят. Небо становится темнее, ветер усиливается. Палатки мигают слева жёлто-зелёными пятнами, а я стремлюсь в полосу кустарников, что начинаются сразу за лагерем.

На секунду позволяю себе притормозить и оглянуться. Из-под земли вокруг зелёных детей взрываются камни и вылезают густые тени. Подобная материализуется под Оле. Она напоминает скорпиона. На нём Повелитель движется ко мне.

И я снова пускаюсь наутёк.

Я совсем не понимаю, как будет сражаться Тёмный. Бить? Кидаться камнями, пытаясь уничтожить моё тело? От кустов меня отделяет с десяток метров, когда Повелитель ударяет по мне. Правую ногу парализует, и я падаю. Качусь кубарем по траве, обдираю колени.

Не даю себе остановиться и снова поднимаюсь, но правая нога шевелится еле-еле, как будто кто-то оттяпал мне кусочек сущности, отвечающий за жизнь этой конечности, и теперь она мертва.

Нет времени на то, чтобы оборачиваться. Я, хромая, добегаю до кустов. Их ветки перепутаны, словно волосы старушки, листья превратились в непролазную плотную стену.

Из моей груди вырывается стон, и я падаю на колени, оставляя на траве кровавые отпечатки. Тяжёлая поступь скорпиона Тёмного приближается. Щупальца антиприродного существа лижут ноги. И вдруг стена кустов раздвигается.

Ветки расходятся в сторону, образуя лаз, пропуская меня. И прежде чем нырнуть внутрь, я замечаю Клён справа и Карагач слева. Клянусь, они двигаются в моём направлении.

Я впихиваю себя в тоннель ветвей и листьев, и лаз за мной закрывается, плотно скрывая моё присутствие. Шёпот Кустов перебивает холодный смех Тёмного Повелителя. Он разгоняется и… я чувствую, как его скорпион врезается в стену кустарников.

Врезается, ломая им ветви, разрубая их в сотню мелких щепок. У меня будто ломают пальцы, и слёзы брызгают из глаз. Но я не останавливаюсь. В висках стучит, дыхание сбивается, я давлюсь пылью, осыпающейся с листьев Кустов. Правая нога слушается плохо, приходится её подволакивать.

Мой след позади перекрывают Клён и Карагач. Растения защищают меня, вставая стеной перед Тёмным, но тот лишь холодно смеётся, раскатисто, с эхом, и врезается в деревья. Его забавляет игра в уничтожение Природы. Когда он отрывает куски от стволов Деревьев, я явственно ощущаю, как невидимая сила вырывает куски из моего сердца.

Я всхлипываю от жалости и боли, сдерживаю крики, но не останавливаюсь.

Хватит бежать.

Повелитель тебя боится.

Ты должен встретиться с ним лицом к лицу.

Но как? Мне нужно время, чтобы сосредоточиться, чтобы вобрать в свою сущность силу. Но кажется, стоит мне лишь обернуться, остановившись на секунду, как лапы теневого скорпиона опустятся на меня.

Однако я останавливаюсь и перекатываюсь на спину. Повелитель в нескольких десятках метров, сражается с деревьями. Точнее, не сражается, а разносит их в клочки, а те даже не могут сопротивляться.

Подавляя боль, я оглядываюсь. Прямо за мной высится Обелисковая скала. За сколько времени в раннем детстве я пробегал расстояние на пятый этаж? Минуту?

Я пулей несусь к скале. Правая нога начинает работать исправнее. Вырываясь из плотной мешанины кустов, я оказываюсь на одной из протоптанных троп, ведущих на вершину скалы.

Сейчас я окажусь на виду Тёмного. Времени у меня мало. Я рвусь по тропке, стараясь не думать о том, что происходит сзади. Стараясь не замечать боль от умирающих деревьев и кустов. Правая нога ещё подворачивается и не даёт развить мне нормальную скорость. И вдруг…

Бац.

Левая рука немеет и превращается в верёвочку. Повелитель замечает меня и делает что-то такое, что уничтожает мою сущность. Над долиной разносится его раскатистый смех.

Он не может до конца сосредоточиться на мне. Ребята внизу не теряют времени даром, и атакуют Повелителя стрелами сущности. Их атаки помогают мне добраться до вершины Обелисковой скалы. И я оборачиваюсь, наконец способный увидеть битву, развернувшуюся на склоне.

Под почти чёрным небом, избиваемые ветром зелёные ребята атакуют сущностями Тёмного Повелителя. Самые маленькие порою падают, не в силах противостоять урагану. Палатки, установленные на совесть, трепещут будто в агонии. Повелитель теперь мало чем отличается от своего вьючного скорпиона, превратившись в клубок чёрного дыма. Его сущность стреляет ответными стрелами. Сильнее, чем атака детей, и почти каждая стрела попадает в цель. Под атаками зелёные дети падают замертво и не шевелятся. Они не умирают. Просто на время теряют свою сущность, которая разлетается в мельчайшие частички.

Мне нужно сосредоточиться.

Я кидаю взгляд на горизонт, и сердце холодеет. По полям несутся смерчи. Чёрные столбы, в которых будто горят жёлтые глаза. Я уже слышал о таком явлении. Сосредоточиться невозможно, страх отвлекает каждую секунду.

Забудь о том, что происходит вокруг. Подумай о хорошем, — твердит голос Лиры в голове.

Забыть о происходящем? Почему бы и нет?

И вдруг ветер будто останавливается, точнее — теряет звук. Потому что я слышу пение. Смотрю на склон, на маленькие пирамидки палаток, миниатюрных детишек и… они поют! Песнь Природы! И это так здорово и вдохновляюще. Сквозь серость бури сияют их глаза, словно спасительные огоньки: серенькие, голубенькие, зелёненькие.

Сущность Повелителя окрашивается ужасом, и он вопит. Слабее не становится, но отвлекается. И я закрываю глаза. Ничего этого нет. Я слышу лишь шум реки…

…и музыку.

Медленная мелодия, которая заполняет пляж возле кафе. Мне пять. Я танцую, хотя танцем это назвать сложно. Так, двигаю торсом влево-вправо. Меня окружают незнакомые люди, но меня они нисколько не пугают. Почти каждый занят своей половинкой, и их души источают любовь.

Я закрываю глаза и плавно двигаюсь, растворяясь в музыке. У меня в тот год стрижка крупным ёжиком, волосики сзади ещё очень-очень короткие. Светло-коричневая курточка, холщёвые штаны. Я ещё год буду сильным. Я слышу Реку, что плещется позади. Слышу каждый Кустик в темноте. Деревья блаженно поют колыбельную. Я слышу каждую молекулу Природы и чувствую, что могу даже услышать, о чём воркует Днепр, какие слова шепчет Ньяса, как ругается море Баффина и раскатистую песнь самого Индийского океана. Да, я безумно люблю воду. Я хочу обнимать водные потоки и раствориться в них, словно амёба.

А когда я открываю глаза, передо мной пальцы, которые сжимают огромный чупа-чупс. Мои глаза расширяются, я восхищённо ахаю. Хватаю конфету и оборачиваюсь. Это папа.

Я люблю его! Люблю как Реки, Моря и Океаны. Он будто читает мои мысли и берёт меня на руки. Я обхватываю его могучую шею, и он кружится со мной в такт песне.

Оранжевый свет кафе разливается по толпе. Ветерок ласково шепчет о любви. Река несёт свои воды в безмятежности. И мир кружится вокруг меня. Нос щекочет запах пыльного шерстяного свитера папы, неприятная вонь лосьона после бритья, аромат папиной кожи.

Я закрываю глаза.

В меня врезается Лира, и обнимает, прижимаясь. Я открываю глаза, вскидываю руки, ибо так чувствую себя уверенней.

И взрываюсь.

Сущность вылетает из тела и нависает над склоном. Я свободен и силён. Воспоминания колечко за колечком складываются в пирамидку. Я уже был таким сильным, давно, когда мне едва стукнуло пять, но я забыл этот факт. Забыл надолго из-за чёрной как смоль дряни, что кляксой расплылась в долине, неподалёку от лагеря.

Моя сущность накрывает сущности деревьев на склоне. Они дрожат, они боятся Тёмного, но как только я поглощаю их, они успокаиваются и начинают петь песнь. Как раньше, как было во все времена существования Природы.

И моя сущность несётся.

Она пролетает по холмам, накрывая Траву, Кусты, Деревья. Я стремглав поглощаю свой дом с бабушкой и дедушкой. А вот и Река.

Мы любим тебя, — кричит она. — Мы надеемся, что ты освободишь Природу.

Но я несусь уже дальше. Проглатываю каждое до последнего дерева в этой природной зоне, как в ту ночь, когда ночевал в Реке. И снова голоски Деревьев сливаются в одну дрожащую струну. Со мной говорит Лес:

Привет, зелёный мальчик. Ты рождён сердцем Природы. Покажи, на что ты способен.

Я готов показать на что я способен. Я уже стал огромным, как Лес. Глаза моего тела впиваются в небо, взгляд рассредоточен, кожа дрожит и нагревается как батарейка. Температура повышается.

И Повелитель замечает эти изменения. Природа создала гармонию, но каждая Травинка, каждое Дерево имеет свою индивидуальность, и каждая индивидуальность думает о чём-то своём. Сейчас я охватил собой все близлежащие холмы и заставил каждую молекулу Природы звенеть в унисон. Тёмный не может этого не заметить.

Он тоже взрывается.

Тёмные клубы накрывают лагерь, он превращается в тучу.

Да кто ты такой, чтобы дерзить мне! — восклицает Тёмный. — Я был на этой планете ещё задолго до твоего рождения и задолго до рождения первого человека вообще.

Но голос. Я слышу в нём страх, дрожь. Он боится меня, об этом говорили все окружающие, и Володька, и Вера.

Я уже разучился ненавидеть, — говорю я. — Благодаря тебе я забыл ненависть и ярость. Когда тебя постоянно бьют, постепенно привыкаешь к боли. Поэтому… я совсем не ненавижу тебя. Ты — слабак. Но ты убил моих родителей, ты убил всех, кого я знаю, причиняя мне горе. И, может, это банально, но я хочу тебе отомстить.

Ты ничего не сделаешь! — хохочет Тёмный.

Я чувствую, что его сущность пытается разнести мою. Он откусывает от меня куски и отбрасывает в стороны. Если бы моя сущность не распухла сейчас до размеров Леса, я бы испытывал жуткую боль, но при моей массе выпады Повелителя ощущаются не больнее, чем укусы комара.

Тогда я сжимаю сущность Повелителя. Оказывается, на нашем уровне её не так уж и много, и у меня получается легко.

Это не предел, — улыбаюсь я, чувствуя прилив необыкновенных сил. Чем больше природных сущностей я впитываю, чем дольше они поют во мне, тем мощнее я становлюсь.

И я лечу.

В разные стороны света.

За несколько секунд я накрываю город, а дальше Степи, Поля, Леса. Каждый Лес здоровается со мной. Леса они вообще очень сильные и крутые. О! А вот Тайга. Пожалуй, мощнее этого Леса я ещё не видел.

А вот и ты, бродяга. Нет, ну вы на него посмотрите! — это со мной с юга здоровается Чёрное Море.

Привет всем! — кричу я. — Как же я люблю вас.

И моя сущность стремится дальше. Где-то в России маленькой чёрной точкой Повелитель рвёт мою сущность, вопит и грозится смертью. Я бы хотел раздавить его как букашку, но не умею. Я — мальчик. Будь девочкой, давно уже поглотил бы, ибо моя сущность уже подавно обволокла его. Всё, что у меня получается, это пока держать Тёмного в узде. Он не может даже камня швырнуть в лагерь зелёных.

Но какой же азарт охватывает моё сердце. Я хочу большего. Я хочу поговорить с Пустыней. Да! Ни разу не говорил с ней.

Ближайшие пустыни в Казахстане. Я врезаюсь в них тайфуном. Каракум, Аралкум, Бестас. И я слышу голос Земли! Чёрт возьми.

Почему же Ваше древнейшее Высочество так распустило своего сына? Он мешает нам жить, — в моём голосе сарказм, ирония, и серьёзности нет. Почему-то Тёмный уже не кажется мне столь страшным врагом.

Оставь меня в покое, — отвечает Пустыня Каракум.

Кто тут ноет? — говорит Пустыня Аралкум.

Мы слишком древние, чтобы понять вас, созданных из плоти и крови, — зевает пустыня Бестас.

По-моему, вы не древние, а ленивые и напыщенные индюки, — смеюсь я и устремляюсь дальше.

Моя сущность переходит в критическую массу. Сердце в теле бьётся в два раза быстрее обычного, а я слышу Материк. Чёрт возьми, всю ЕВРАЗИЮ! Ну вообще-то, зовут его вряд ли так, но он говорит:

Ну ничего себе. Ты даёшь. Ты же всего лишь человек, да?

Да, — гордо отвечаю.

И так распухнуть.

Я смеюсь. В Материке голос сразу четырёх стихий, и он больше напоминает молодого энергичного мужчину, любящего шутить, и вечно тыкающего в тебя пальцем и подмигивающего.

Я хочу больше, — говорю.

И зачем тебе это?

Ну не знаю, — моя сущность хмурится. — Хочу поговорить с океаном. Я водный, знаешь ли. Я хочу услышать большую воду. Хочу понять их характер.

А чего там понимать, — хмыкает Материк. — Северно-Ледовитый — вечно сонный и ленивый. Индийский — весёлый, как я, энергия так и прёт из него. Атлантический весь такой из себя, гордый, помпезный. А Тихий — строгий и суровый, похож на ворчуна.

Я улыбаюсь. Про Индийский Материк сказал правду. Откуда я знаю? Я там никогда не был, но ведь это физическое тело не путешествовало к берегам Индийского Океана. А сущность. Кажется, в раннем детстве я любил навещать обратную сторону Земли.

Я уже хочу рваться дальше, но запинаюсь и говорю Материку:

Ты видишь этого? — тыкаю пальцем в Тёмного Повелителя. Он теперь не больше точки, которую ставят в конце предложения.

Вижу, а что толку, — серьёзно отвечает Материк. — Я не советую тебе лететь дальше. Ты всё-таки человек. Ты можешь не выдержать.

Да плевать, — смеюсь я и рвусь дальше.

Моя сущность поглощает Пустыни Африки. Самые мрачные и злые, что даже говорить не хочется. Я обволакиваю умирающих от голода детей и растекаюсь вдоль Нила.

Мне нужно поглотить Океаны.

Мне нужно поглотить Океаны!

Вау! — первым я слышу Индийский. — Чувствую воду. Но ты человек.

Я человек, — киваю впопыхах, продолжая расти.

Постой! Я тебя помню! — восклицает Индийский Океан. — Ты лет пять назад приходил. Или шесть.

Может даже семь, — отвечаю я. — А я вот тоже тебя помню. Ты любил мне песни петь, да.

Конечно. Ты был тогда глупеньким и нежным. Я ещё называл тебя самым мощным водным малышом.

Я вспоминаю эту кличку! Да! Она затерялась в недрах моего сознания давным-давно. Ностальгические слёзы текут по щекам. Только не щекам сущности, а щекам малюсенького физического тела, что сейчас стоит на верхушке Обелисковой скалы и держит Тёмного Повелителя за шиворот, как котёнка. А товарищ пластмассовый Оле всё ещё сопротивляется и отрывает от меня куски сущности. Такие мизерные, что смешно.

Кто тут болтает, объясните, а? — раздаётся сонный голос Северно-Ледовитого Океана.

Братишка! — восклицает Индийский. — Ну-ка скажи мне, сколько мы не виделись?

Копать мой лысый череп, — Северный сразу просыпается. — Индусик пришёл. Как долго мы тебя не слышали. С какого лешего ты набрёл-то?

У нас тут проводник очутился. Мощный Водный Малыш. Хотя, сейчас он уже совсем не малыш.

Никита, — представляюсь я.

Это ты, человек??? — удивляется Северный. Блин, голос у него такой приятный и сонный. Почему-то напоминает длинноволосого рокера, валяющегося на диване.

Ну да, человек.

Нунифига себе! — восклицает Северный. — Я думал, что Природа просто водную стихию объединила. А тут человеческий детёныш покрывает пространство сущностью.

Господа, вам тысячи лет. Я удивляюсь вашему низкому слэнгу, — педантично говорит Атлантический Океан. Я смеюсь. — Пардон, сударь Никита, что вам прежде довелось познакомиться с моими взбалмошными братьями. Поверьте, не все мы такие босяки, как может показаться.

Когда же вы уже угомонитесь, — ворчит Материк Африка. — Ну распух малец, ну чего из этого сенсацию делать?

А того! — вдруг гремит голос Тихого Океана. — Значит, матушка Природа родила своего настоящего Сына. Не тех названных самозванцев, что любят друг друга и кроют братьями, а настоящего. Твоё сердце соткано Природой, вручную, с любовью, — последние слова Тихого Океана обращены ко мне. И моя аура трепещет от восторга.

Я… я польщён, — выдавливаю и больше не знаю, что сказать.

Я знаю, как ты рождался, — говорит Тихий. — Сквозь нас проходят миллиарды историй, все мои братья уже забыли эту. А я помню.

Это ты про мальчика, который сразу умер человеком? — спрашивает Индийский.

Про того самого. А ты лучше помолчи и послушай, коль подзабыл. Никита. Ты родился совсем мёртвым, — говорит Тихий. — Когда ты появился на свет, ты не закричал. И твоё сердце не билось. Потому что в момент рождения, Природа мгновенно убила твою человеческую сущность, и не только заменила её на зелёную, но и даже тело твоё соткала сама. Каждая клеточка твоего тела уникальна и гармонична. Ты был настоящим Сыном Природы.

Я некоторое время молчу. В моих мыслях вертятся кое-какие догадки. Но чтобы проверить их, мне нужно поглотить три оставшиеся единицы: Северную Америку, Южную и Антарктиду. Океаны и Материки затихают, наблюдая за мной.

Моё тело серьёзно сжимает губы, а сущность с лёгкостью накрывает три оставшихся Материка, сцепляясь с обратной стороны земного шара. И когда к исполинским голосам добавляются ещё три, они сливаются в одно.

Потому что я слышу саму Природу.

Всю её, которая создавала жизнь с начала времён.

Моя сущность погружается в космическую тишину. Я даже немного чувствую Луну. Но ярче всего ощущается сущность Всей Природы. Она такая… тёплая, любящая и огромная, что мне опять хочется плакать.

Привет, — шепчу я. — Мне всегда хотелось с тобой поговорить.

Привет, Сын, — отвечает Природа, и у неё голос моей мамы.

Ну как. Нельзя сказать, чтобы моя физическая мать и была Природой. Женщина по имени Оля всю жизнь читала детективы, душилась ужасным парфюмом и Природа заключалась лишь в её работе. Геолог. Да и то, не столько Природа, сколько — земля.

Но я слышу голос мамы потому, что она умерла и теперь является частью Природы. И именно её сущность говорит со мной. Если бы физическая мама сейчас была бы жива, я бы услышал чей-то другой голос.

На секунду разум теряется, как тогда, когда Володька объяснил, что Тёмный Повелитель и вторая половина Земли, любящая Природу — это единое целое. Вот и сейчас. Со мной вроде говорит моя родная мама, в объятья которой я любил зарываться в детстве, вдыхая запах хвойного шампуня, и сама Природа, которая задолго до моего рождения и рождения первого человека, придумала Воду. И обе они — единое целое.

А ещё я понимаю, что именно она говорила со мной тогда в норе.

Мне становится почему-то грустно и на миг хочется вернуться обратно в дом дедушки, только вместе с мамой. Поэтому я говорю:

Я хочу здесь остаться.

Это невозможно, — отвечает Мама. — Твоё человеческое тело не даст. Ты умрёшь. У тебя остаётся очень мало времени.

Я оглядываюсь назад. Тёмный теперь едва заметен. А моё тело… оно стало полупрозрачным. Оно растворяется, не в силах потянуть такую огромную сущность, которая сейчас у меня.

Мне плевать. Я не вижу смысла жизни. Умер папа, любимый Каштан, умерла даже ты… земная часть тебя, — печально говорю.

Разве ты не хотел уничтожить Тёмного Повелителя, мальчик мой? — спрашивает Мама.

Хотел, но что толку. Я боюсь это делать. Если я уничтожу его, то всё кончится. К чему стремиться потом? Ради чего жить?

Я открою тебе маленький секрет. Люди часто ставят перед собой маленькие цели, а когда достигают их, начинаютметаться в поисках новой. Им кажется, что они пришли в тупик. Но это всё проходит, потому что жизнь не стоит на месте. Пройдёт день, другой, неделя, и ты снова найдёшь ту жилку, ради которой хочется жить.

Без тебя мне будет сложно, — моё физическое тело закусывает губу, чтобы не плакать.

Так я всегда буду с тобой. Ты — мой Сын. Ты будешь во мне. Я всегда буду слышать тебя. Я буду помогать каждому твоему шагу. Я же твоя Мать.

А хочется иногда с тобой поговорить…

Ты всегда со мной сможешь поговорить. Разговаривая с любым Деревом или Травинкой. У тебя многое ещё впереди. Вернись и сделай то, что начал.

Если я этого не сделаю, ты расстроишься? — осторожнохмурюсь я.

Мама-Природа молчит некоторое время, а потом отвечает:

Ты самый близкий мне зелёный человечек, потому что ты мой настоящий Сын. Ради того, чтобы тебе было хорошо и ты был в безопасности, я готова уничтожить всех своих созданий. Потому что ты и есть воплощение Природы на Земле. Ты вправе называться Повелителем Природы. Повелителем всех стихий. Не только водной.

И всё-таки я плачу.

Какие телячьи нежности.

Я вздрагиваю, слыша третий голос, потому что он очень похож на голос Тёмного Повелителя. Но это не совсем его тембр. Лишь похожий. Потому что со мной говорит Земля. Мать Природа вещает голосом трёх стихий: Воды, Леса и Воздуха. Но нас всё это время слышит другая сильная стихия. Боже, как она мощна. Я чувствую, что сила Земли превосходит все три стихии в разы.

А ещё не зря я услышал нотки Повелителя. Он здесь. Он часть сознания Земли. Её вторая половина.

Ты должна забрать его, — строго заявляю я.

Я должна Космосу за то, что он разрешает мне существовать, в остальных случаях я действую по своему усмотрению, — высокомерно отвечает Земля.

Ты не находишь, что твоя вторая половина действует несправедливо по отношению к нам!? — зло выкрикиваю я.

Справедливо? — голос Земли хмурится. — Я не знаю, что такое справедливо. Я слишком мудра, чтобы понять, что такое справедливость, любовь, жадность и всё другое, что создали вы — мои маленькие квартиранты.

Забери его! — снова кричу я. — Пойми же! Ну неужели ты не чувствуешь жалости!? Мы гибнем! Мы всего лишь дети!

Жалость? Забрать? Ты такой глупенький. Мудрость кроется в покое. Чем меньше ты двигаешься, тем мудрее становишься.

Ты злая!!! — выпаливаю я.

Я не злая. Я не добрая. Я просто есть. Я — всего лишь состояние.

Тогда объясни, КАК!? Как Тёмный Повелитель может нас ненавидеть, если он часть тебя, а ты говоришь, что тебе неведома ненависть!?

Ну почему же неведома? Когда-то я была молодой, как ты. Я тоже была амбициозной. Когда твоей сущности исполнится столько лет, сколько мне, ты перестанешь любить и ненавидеть. Та часть, которую вы называете Повелителем, ненавидит вас, зато другая — любит. А вместе мы — Земля. Вместе мы выдаём ноль.

Мне снова хочется кричать, что Земля злая, но что это даст. Земля — это всего лишь телезритель с попкорном, который смотрит за нашей жизнью, пока ей интересно.

Тогда я сам уничтожу Повелителя! — цежу я сквозь зубы.

Да, ты на это способен, — соглашается Земля. — А если так, то зачем мне это делать?

Я растерян. Мысли столь огромные, что не помещаются в моём разуме. Одно я понимаю, если я в силах уничтожить Тёмного, значит, мне надо это сделать.

Моё внимание обращается к Маме-Природе. В последний раз. Я говорю:

Я люблю тебя.

Кому я ещё могу сказать это? Как правильно говорила Вера, любить можно всех, но эти три слова скажешь не каждому. Я не успел произнести их маме, когда она садилась к дедушке в машину и уезжала на собрание в лагерь. Я наверстал упущенное. Сказав крылатую фразу всех времён и народов в последний раз.

А потом я возвращаюсь в точку.

То есть, в своё тело.

Вопль пронзает уши. Повелитель напоминает кошку, которую подпалили огнём. Он уже не в силах рвать мою сущность, потому что он в ней словно батискаф на дне Марианской Впадины. Моя аура до сих пор охватывает всю Землю, но глаза глядят прямо перед собой.

И тут я понимаю, что могу убить Повелителя. Моё тело ещё недолго продержится с такой огромной сущностью. Температура, вероятно, поднялась к отметке +40. Ещё чуть-чуть, и кровь закупорит сосуды, или… я растворюсь, потому что моё тело теперь больше напоминает призрака.

Мне нужно только хлопнуть в ладоши, чтобы между ними оказалась сущность Повелителя. И всё. Я убью его. Всё равно что в муравья выстрелить из крупнокалиберного оружия. И по мне, это гораздо эффективнее, чем если бы его коллапсировала на первый уровень женская сущность.

Но только это последнее усилие убьёт меня. Да, Тёмный растворится в Природе, его тело на первом уровне ослабнет, но и я уйду навсегда. Превращусь в бестелесный призрак-сущность, как папа, мама. И эта мысль меня даже радует. Мне больше не для кого жить.

Привееетик, — улыбаюсь я Повелителю и медленно сжимаю его сущность в точку.

Тварь! Тварь! Твааааарь! — вопит Тёмный. — Что ты за сволочь!? Я найду тебя! Я вырву у тебя сердце! Зачем тебя создали?

Чтобы ты не мог пройти сюда, — отвечаю. — Я совсем малыш по твоим меркам, но моя сила превосходит твою.

Сразимся на первом уровне, маленький ублюдок. Давай! Пошли! Ну, давай! Посмотрим, насколько ты сильнее.

Тут он прав. На первом уровне, навалившись всей своей сущностью, Повелитель размазал бы меня как мошку, но…

Но ты на пятом уровне, козёл, — говорю я. — Это мои владения. И всякий раз, когда твои жалкие останки будут пробираться сюда, я буду вышвыривать их обратно. Ты меня понял?

Он понял, но не хочет принимать поражение. В чёрных клубах дыма мерцает лицо Оле-Лукойе. Но я больше его не боюсь.

ДРЯНЬ! — вопит Тёмный, а я раздвигаю ладони сущности, чтобы прихлопнуть эту назойливую муху и умереть самому.

Но вдруг…

Я всё это видела. Я всё это вижу… — это звучит голос Лиры.

Она плачет. Не от горя, печали или любви. От величия. Как же я мог забыть. Наши ауры слиты. Она прошла через всё то, что прошёл я. Она тоже слышала голос Материков, голос Природы.

Да, я их слышала, — подтверждает Лира.

И я на секунду вздрагиваю и увожу внимание от Повелителя.

Я… немного забыл о тебе, — растерянно произношу. — Я говорил с мамой. Со всей природой. С Землёй.

Я знаю, — кивает Лира. — Я слышала. Я всё чувствовала. Ради этого стоило жить. Никита, братишка мой, если бы не ты, я никогда бы не поняла, насколько великолепна и величественна Природа. И они никогда не поймут. Те, что там внизу. Только ты способен на это.

Мне вдруг опять становится печально, и сердце непонятно сжимается. Оно и так бьётся со скоростью двести сорок ударов в минуту, пытаясь выдержать мощь моей новой сущности. Отсчитывая последние секунды моей жизни.

Мне так много хочется тебе сказать, — задыхается от слёз Лира. — Но у нас совершенно нет времени.

Да, — киваю я. — Прощай.

Поэтому я кратко. Таких как я на Земле очень много, — говорит Лира. — А таких как ты… Может, где-то ещё есть. Но не удивлюсь, если ты такой единственный. Прощай.

Я поворачиваюсь к Повелителю, размахиваю ладонями, и вдруг замираю. Слева мелькает тень. Лира. Она летит. И… теперь она в зоне поражения. Если я хлопну по сущности Повелителя, я задену и её.

— Что ты делаешь??? — кричу я вслух.

Но тело Лиры врезается в сжатого Повелителя, и всё происходит в долю секунды. Её сущность мгновенно оплетает Тёмного и

БАХ!

коллапсирует. И нет больше в нашем мире Повелителя и Лиры.

Только я стою на Обелисковой скале со своей обычной сущностью, и ветер рвёт мои одежды.

Я спускаюсь со скалы и реву, как вчера, когда увидел раненого Володьку. Мои мысли рвутся в пустоту:

Лира! Отзовись! Пожалуйста! Где ты!?

Но она меня не слышит. Её нет на нашем уровне. Она уснула на первом. И мне опять пусто внутри. Хотя, что это ты, Никита, пустота — это твоё нормальное состояние. Привыкай всё терять и жить в одиночестве.

Когда я одолеваю скалу и иду по кустарникам, я уже не плачу. Тело бьёт озноб. Зубы стучат друг о друга. Температура медленно опускается, но ещё высокая. Меня шатает. Будто из меня выкачали все соки.

Сквозь серость, навеянную мрачным небом, навстречу ко мне бегут несколько зелёных ребят. Незнакомые мне. А нет. Вон вдалеке Виталик.

Смерчи исчезли, ураганы улеглись. Лишь сильный ветер, который через несколько часов разгонит облака, и Буря стихнет.

Мальчишки и девчонки окружают меня и что-то радостно кричат, но я их не слышу. Не знаю почему. Видимо, после такого путешествия по Земле ещё не все органы чувств подключились. Хорошо ещё что не ослеп.

Я слабо улыбаюсь ребятам и останавливаюсь. Ох, зря я это сделал. Землю серьёзно пошатнуло.

— Мы победили, — говорю я.

И теряю сознание.

Мне кажется, я теперь понимаю, почему среди зелёных детей такой высокий процент смертности. Из-за Повелителя ли? Ну да, но не только. Наверное, детям иногда надоедает жить в пустоте и одиночестве, и они умирают.

Глава одиннадцатая Тьма

Почему в жизни никто не учит взрослеть? Почему с первого класса в школе не введут предмет по взрослению, чтобы на каждом уроке говорили, как правильно поступать в той или иной ситуации.

Я ошибался всю жизнь. С тех пор как началась вся эта катавасия, каждый мой шаг сопровождается ошибкой. Я мог бы открыть глаза и сказать нет. И никаких экскурсий. Правда, не исключено, я тогда не услышал бы Природу, и жизнь потекла бы иначе. Зато мама была бы жива.

Я любил всю жизнь только родителей, а что остальные? В школе я учился еле-еле на четвёрки, но чаще — тройки. Учителя постоянно жаловались на меня: он такой егоза, вечно бегает, носится и всех задирает. Задираю? Ну да, есть такое. Не сказать, чтобы я дрался без причины, но на любой жест, который мне не нравился, я отвечал кулаком. А зачем пытаться кого-то урезонить, говорить с кем-то, если можно ударить, и он успокоится? Сейчас я думаю иначе. Сейчас я хочу, чтобы во всём мире не было боли.

Я всегда думал, что девчонки не похожи на нас, мальчишек. Они мыслят иначе, совсем по-другому, значит, с ними надо воевать. Ну а для чего они ещё созданы? И я никогда не думал, что кода-то вырасту и женюсь. Что за глупости? Почему вообще надо жениться и почему все взрослые так поступают?

Такие мысли заставляли меня совершать ошибки.

Когда Тёмный явился ко мне в шесть лет и велел выбрать между мной и отцом, я сделал правильный выбор. По сути, выбора не было, но тогда я был мал и глуп, и не мог понять, что страшные старики не залетают к детям в комнату в облике Оле-Лукойе, что это противоестественно, и уж тем более, они не смогут излечить смертельно больного человека. Эта ошибка заставила меня отключиться от Природы. А если бы я этого не сделал, то моя жизнь могла повернуться иначе.

Потом мама уехала в лагерь. Чем я был занят в то утро? Спешил к Володьке, чтобы предотвратить сруб Каштана. Я даже не взглянул на маму, хотя она со мной прощалась. Я же не знал, что это в последний раз. Потом я вернулся и приказал спилить Каштан. Где логика? Либо я всё ещё туп и не вижу её, либо её и нет.

Перед экскурсией мне приснилась Лира. Впервые я подумал, что среди девочек бывают исключения, и не со всеми стоит воевать. А потом она появилась в моей жизни, стала моей тенью. И что я сделал для счастья? Наверное, в этом и проблема, я ничего не сделал. Я опять всё упускал и смотрел не туда.

Но больше я не совершу ошибок.

Я резко открываю глаза.

Над моими глазами нависает козырёк кепки. Я в палатке, мрак сонно обнимает тело. Сажусь, и тут же внутрь входит Повелительница Воды, как будто почувствовала, что я очнулся.

— Никита, — улыбается она и садится на стул. — Ты не представляешь, как все благодарны тебе.

— Спасибо, — задумчиво киваю я. — Но я вдруг захотел домой. Могу я уйти?

— Сейчас все расходятся, — говорит Вера. — Мы выполнили своё предназначение, пора и по домам. Подойди ко мне.

Я встаю с раскладушки и медленно приближаюсь к Повелительнице Воды, а та вдруг обнимает меня и прижимает. Я чувствую запах земли и пыли, исходящий от неё.

— Я могу тебе сказать правду, — шепчет Вера. — Учителя в школах не любят говорить ученикам о том, как они хороши, потому что одни будут гордиться, а другие — завидовать. Но мы — зелёные, у нас всё устроено иначе. В мире нет более сильного ребёнка Природы, нежели ты.

Я молчу и слушаю.

— Я твёрдо могу сложить с себя обязанности и сделать тебя Повелителем Воды.

Я выпрямляюсь и смотрю в глубокие голубые глаза Веры. Она держит меня за руки.

— Я думаю, что пока что мал для такой ответственности, — говорю.

— Я с тобой согласна, — кивает Повелительница Воды. — Но в будущем…

— А где Лира? — перебиваю я. — Что теперь будет с ней? Она умерла?

— Она камнем засела на первом уровне, — с сожалением ответила Вера. — Но если бы она не совершила свой поступок, мы бы потеряли тебя.

— А вдруг Повелитель убил её…

— Нет, — качает головой Вера. — Мёртвые дети и живые сущности на первом уровне причинят Тёмному больше неприятностей, чем спящие зелёные дети в своих колыбельках-глыбах.

— То есть, — я смотрю на выход из палатки. — Сейчас Лира сидит где-то возле Обелисковой скалы и спит?

— Нет, — улыбается Вера. — Она во дворе твоего дома. Это своеобразная могила. Если ты заснул там первый раз, то в следующий обязательно притянешься в то же место.

— И нет возможности её оттуда освободить? — хмурюсь я.

— Практически нет.

— Даже я со своей силой не смогу это сделать?

— Даже ты, — кивает Вера, потом добавляет. — Я понимаю, ты соединил с ней сущности, и вы теперь одно целое, и тебе больно, но… подожди хотя бы полгода. Сейчас Лира спит очень крепко.

— Спасибо, — говорю. — Я рад, что помог вам. А теперь я пойду.

— Иди, водный мальчик. Иди, — кивает Повелительница Воды.

Я покидаю палатку, захожу в штаб Повелителей и прощаюсь с ними. Виктор жмёт руку, Повелительница Воздуха (так и не узнал её имя) гладит по голове, Виталик хлопает по плечу.

Потом держу курс в палатку к Володьке. По дороге многие оглядываются на меня. Пока я дохожу до палатки братишки, меня десять раз хлопают по плечу, семь раз просят дать пять, и даже три раза целуют в щёчку. А уж слов благодарности я выслушиваю массу. Я механически улыбаюсь, но мои мысли в другом месте.

В палатке встречаю тётю Свету, она собирается. Увидев меня, женщина хлопается на стул и качает головой.

— Никита. Господи, Никита, как же я тебе благодарна. Как же я люблю тебя.

Я ничего не говорю. Раньше, может, восторгался бы или противился, психуя, что погубил Володьку, но теперь я мудр, наверное, как сама Земля. Я просто слушаю. А тётя Света вдруг начинает плакать.

— Володька тебе жизнью обязан, — говорит она.

— Каким образом?

— Знаешь, он не первый раз на таком вот слёте. Он у меня слабенький, ты знаешь, как я боюсь всякий раз, когда еду с ним в лагерь? В прошлый раз уж думала, что не выживет он.

— В прошлый раз? — я хмурю лоб. — Я думал, что прошлый раз был сорок девять лет назад и Володьки тогда не было.

— Сорок девять лет назад было крупное вторжение, как сегодня. А мелкие происходят чаще. Два года назад было. Вовке тогда лет десять едва исполнилось. Все бегают, суетятся, ребята падают замертво.

— Пустяки, — качаю головой я и гляжу на Володьку. Я так надеялся, что он пришёл в себя, но он всё ещё без сознания. — Если так получилось, что я сильный, значит я должен выполнять своё дело.

— Пустяки? — вскидывает брови тётя Света. — Знаешь, сколько погибло детей во время прошлого МЕЛКОГО налёта Повелителя?

— Сколько?

— Четырнадцать! И трое обычных взрослых. А в этот раз сколько умерло?

— Да, кстати, сколько было пострадавших? — спрашиваю я, впервые проявив интерес.

— НОЛЬ! — восклицает тётя Света. — Все живы, благодаря тебе!

— Я рад, что хоть на что-то способен, — кротко улыбаюсь. — Но всё же, Лира пострадала.

— Она не умерла, — качает головой тётя Света. — Она на первом уровне. Спит. Она для этого и была вызволена.

Мне не нравятся слова тёти Светы, и я говорю:

— Можно мне поговорить с Володькой один на один?

— Конечно, — женщина встаёт. — Я тут собираюсь постепенно. Перевезём Володьку домой. Думаю, он придёт в сознание уже завтра. Заходи к нам.

— Обязательно, — улыбаюсь я, и тётя Света внимательно смотрит на меня, застыв на месте.

— Что-то мне не нравится твоя улыбка, — говорит она.

— Почему?

— Потому что губами ты улыбаешься, а глаза такие грустные-грустные.

Я растерянно бегаю взглядом и пожимаю плечами.

— Наверное, я от всего этого устал, — вздыхаю.

— Тебе надо отдохнуть, — говорит тётя Света и выходит из палатки, а я сажусь на колени перед раскладушкой. Володька дышит ровно. Его глаза закрыты, рот чуть приоткрыт, зато бледности меньше и губы не такие бесцветные.

На нём всё те же коричневые штаны, а торс весь обмотан бинтами. Я прикасаюсь ладонью к животу, в области раны. Потом к плечу, к руке. Да, Володька уже скоро очнётся. Раны почти затянулись.

— Ну вот и всё, — шепчу я и улыбаюсь теперь искренне. — Братишка, мне пора. Сражайся до последнего. За Природу! За поделку ещё раз извини. Теперь уже по-настоящему прошу прощения, от сердца. Ты её восстановишь. Она станет такой же как и прежде. Может, завтра свидимся. А если не свидимся… на всякий случай… — Я несильно ерошу Володьке волосы. — Прощай.

Я выхожу из палатки, тётя Света в это время разговаривает с какой-то женщиной. Не видит меня, а я двигаюсь к западной оконечности лагеря.

На выходе меня встречает алюминиевый сейф. Он перепичкан сотовыми телефонами, синтетической одеждой, там же и моя, кстати. Но мне совсем не хочется её доставать. А почему алюминиевый? Наверное, потому, что алюминий — это чистый природный материал. Но он же такой непрочный. Золото, например, прочнее, хотя… сколько будет стоить и весить золотой сейф?

Я улыбаюсь.

Отворачиваюсь от лагеря. Передо мной живая Природа. Деревья, благодарные мне, Трава, поющая мне оду.

Я ступаю в её открытое лоно.

Я иду домой.

Слой облаков превратился в сито, через которое время от времени пробиваются солнечные лучи. Уже вечер и становится холоднее. На тропинке по дороге домой мне никто не встречается, я забываю о существовании людей, слушая только голоса детей Природы.

К дому я подхожу, когда уже смеркается. Я замираю у калитки, во мне играет страх, который заставляет стоять вросшим в землю пару минут и глядеть в окна дома моего детства, где уже загорелись яркие огни.

Наконец, я вхожу во двор и двигаюсь к крыльцу. На середине пути спотыкаюсь и на секунду останавливаюсь. Она тут. Сидит прямо здесь на первом уровне. То ли я её чувствую, то ли наша общая сущность притягивает друг к другу физические тела.

Миновав три ступеньки крыльца (средняя скрипит), я заношу костяшки пальцев над дверью и замираю. Когда откроется дверь, возможны две реакции. Либо все кинутся в слёзы, либо меня выгонят. Я уже знаю, какая из двух последует, но всё равно растерян. Видимо, ещё не до конца повзрослел.

Стучусь.

Мне обо всём рассказывают торопливые шаги, которые несутся к двери из глубины комнаты. Нервно щёлкает замок, привычный свет бьёт в лицо, на пороге силуэт деда, а потом меня обхватывают его руки.

— Я знал! — приговаривает он. — Я знал, что ты вернёшься, Никитушка.

Мы сидим за столом в кухне и пьём чай. Они — чай. Я — кофе. Бабушка уже выплакала все слёзы, и теперь суетится с чайником, на столе появляется чашка с печеньем.

Дедушка сложил руки у губ и смотрит на меня жалобным взглядом. Его строгий изгиб бровей иногда выдаёт что-то по-настоящему тёплое, как сейчас.

— Где ты всё это время был? — спрашивает он.

— На склоне. В лагере зелёных, — отвечаю я, отпивая кофе.

— Я так и знал, — кивает дед. — Я не пошёл туда потому, что подумал, что у вас там какие-то свои серьёзные темы.

— Ну… — я задумываюсь. — Так и было.

Дед Толик вздыхает и отпивает чаю. К нам присоединяется бабушка.

— А одежда где твоя, Никитушка? — спрашивает она.

— Это… тоже оттуда, — коротко отвечаю я. — Сложно объяснить. Вы заявляли в полицию?

— Баба Даша заявляла, — говорит дедушка. — Она очень суетилась тут. Завтра позвоню ей и скажу, что ты вернулся.

— Она всё ещё настроена забрать меня? — усмехаюсь и протягиваю руку за крекером.

— Конечно, — кивает дед, а потом долго думает. Я вижу, что слова даются ему с трудом. — Но знаешь… — произносит он. — Мы подумали, что тебе необязательно жить у неё. Оставайся у нас, если хочешь. И знаешь что, ты уж прости меня, старого, за то, что наговорил тогда.

Да, такие слова моему суровому деду даются действительно с трудом. И вдруг я знаю, что хочу ему рассказать.

— Я… я видел Лиру, — говорю.

Дед смотрит на меня исподлобья.

— Тебе, может, будет сложно это понять, но она сейчас младше меня. Совсем такая, как тогда, когда училась с тобой в школе. Вообще-то, она спасла меня. Если б не она, то я бы не вернулся.

Дед долго смотрит перед собой, ничего не говоря, а потом вдруг начинает плакать.

— Вокруг творится что-то невообразимое. И ты во всё это втянут. А мне так тяжело. Никита, не уходи жить ни к какой бабе Даше. Когда ты исчез, я понял, как нам тяжело без тебя. Пока ты в моём доме, ты будешь напоминать мне её. Мою дочь. Оставайся.

Бабушка начинает плакать в унисон деду. И мне становится неуютно. Я беру их за руки и вру:

— Я обязательно останусь с вами.

Когда бабушка разогревает мне ужин, я поднимаюсь наверх. На второй опустевший этаж, который теперь весь мой. На секунду я останавливаюсь в коридоре у двух дверей друг против друга: моей и маминой комнаты. На обоях засохшие кровавые отпечатки моих ладоней.

Их силуэты болью отражаются во мне.

Я иду в комнату. Потом захожу в ванную. Вот и Резиновая Утка, которая не кажется теперь страшной. Возникает непреодолимое желание принять душ. Как давно это было?..

Я всё же поддаюсь.

После душа оборачиваюсь в полотенце и падаю на кровать. Моя родная комната, которая теперь потерялась в огрызке жизни. И держится наплаву только благодаря дедушке и бабушке. Я вдруг понимаю, что не люблю их, как бы стыдно это ни звучало.

Когда я переодеваюсь во всё чистое, внизу зовёт голос бабушки. Готов фасолевый суп. Она сварила его не на мясе. Надо попробовать…

Ночь.

Дом погружается во тьму.

Бабушка и дедушка спят.

Я не сплю. Лежу поверх покрывала одетый и вычисляю момент. И когда мне кажется, что он настал, встаю и зажигаю настольную лампу. Слёзы дедушки вечером заставили меня задуматься, поэтому я решаю оставить записку.

Расправляю тетрадный лист, зажимаю ручку. Надеюсь, дедушка тоже плохо знает русский, а в полиции не будут смеяться над моими каракулями, в конце концов, по русскому у меня всего лишь тройка. Я пишу:

Перечитав записку несколько раз, я положил её у компьютера, потом посмотрел в тёмный монитор. Как же мне теперь противна эта машина, которая когда-то была частью моей жизни, если не центром.

Ну вот и всё.

Я спускаюсь вниз по мрачной лестнице. Третья, пятая и седьмая ступеньки скрипят, поэтому, я их на всякий случай перешагиваю. На мне джинсы, рубашка, олимпийка, не замёрзну, думаю. Но не хватает главного атрибута!

В прихожей я снимаю с крючка салатовую кепку и рассматриваю её. Она такая старая, что даже кажется мудрой. На боках козырька чуть протёрлась ткань, углы немного тёмные от пыли и грязи.

Улыбаюсь и надеваю её. Выхожу на крыльцо. Двор утопает во тьме, ветерок пытается пробрать до костей. Я останавливаюсь у столба-перекладины крыльца и снимаю с шеи амулет воды.

— Извини друг, а тебя брать опасно.

Я вешаю амулет на скрюченный гвоздик. Он напоминает палец Тёмного Повелителя. Я вздыхаю. В этой местности на первом уровне Тёмный сейчас негодует. Готовый убить любого и каждого.

Но шанс есть. Об этом даже Повелительница Воды говорила. Я опускаюсь с крыльца. Немного размышляю. Нащупываю в душе пустоту, и ложусь на спину.

Звёзды.

Привет.

Вы тоже сбиваетесь в созвездия, как и мы. Или это мы у вас содрали идею?

Улыбаюсь, закрываю глаза и перехожу на первый уровень. Во тьму.

Уши тут же разрезает металлический скрежет, заставляющий меня открыть глаза. Те же окрестности. Чернота и ничего больше. Ночью даже серого пятна солнца нет. Но прямо надо мной закручиваются вихри и смерчи чернее самой черноты. В них я чувствую сущность Повелителя.

Осторожно, двигаясь не особо резко, сажусь и оглядываюсь. Поначалу ничего не вижу и боюсь, что Повелительница Воды ошиблась, но видимо, всё дело в кромешной тьме.

Сквозь толщу черноты вижу серое мерцание. Словно каракатица подползаю к глыбе и прислушиваюсь к неистовству Повелителя над головой. Я пытаюсь украсть конфетку из-под носа льва. Если он заметит, то я не смогу мгновенно вынырнуть обратно. Амулет висит на крыльце пятого уровня.

Но меня не замечают, тогда я обращаю внимание на глыбу перед собой. Касаюсь её головой. Лира. Такая безмятежная, крепко спящая, красивая, как никогда.

Спасать меня, видите ли, ей вздумалось, — ворчу я, но девочка мне не отвечает.

Если метать с закрытыми глазами дротики в цель, в один из миллионов бросков попадёшь в яблочко. Столько же у меня шансов вытащить отсюда Лиру. Я вновь обхватываю её сзади чёрными щупальцами рук и ног, и понимаю, что не хочу двигаться, не хочу уходить от неё. Даже здесь я чувствую запах берёзы, который от неё исходит. Теперь даже острее.

Это моя родная Лира. И сущность стала прочнее. Мы снова слиты. Так должно быть. Так написано по сценарию. И если маме я ничего не успел сказать перед уходом, то Лира жива, она передо мной.

Спрятав лицо в тени её шеи, шепчу:

Я люблю тебя.

А.Б.

август, 2013

Крым. Морское.