Зеленый свет

Часть вторая Найди волну 1988 г., весна

Выпускной класс школы. У меня все было прекрасно: отличные оценки, работа, которая гарантировала мне сорок пять долларов в кармане, гандикап 4 в гольфе, звание «Первый красавец». Вдобавок я встречался с самой красивой девчонкой из нашей школы – и из соседней школы тоже. В общем, меня несла зеленая волна.

Крутой парень, который на вечеринках невозмутимо стоит у стены и курит, – это не про меня. На вечеринках я танцевал, охмурял девчонок и на всех концертах проталкивался в первый ряд, даже если приходил последним. Я старался изо всех сил. Я ловчил.

У меня был пикап-внедорожник. После уроков именно в нем я катался с девчонками по грязи[2]. К решетке радиатора я прикрутил мегафон и по утрам на школьной автостоянке прятался в кабине и вопил на всю округу: «Эй, поглядите, Кэти Кук сегодня в клевых джинсах! Классно выглядит!»

Всем нравилось. Все хохотали. Особенно Кэти Кук.

Я был своим парнем. Весельчаком. Всеобщим любимцем.

Однажды, проезжая мимо местного автодилерского центра, я увидел выставленный на продажу ярко-красный «ниссан 300-ZX».

У меня никогда прежде не было спортивной машины. Тем более со съемными панелями крыши.

Я подъехал к центру навести справки. Продавец очень хотел заключить сделку.

В обмен на свой пикап я получил ярко-красный «ниссан 300-ZX». Со съемными панелями.

Теперь у меня была красная спортивная машина.

Каждое воскресенье я полировал ее до глянца и наводил лоск на свою красавицу.

Я стал парковаться на третьей, обычно пустующей стоянке за зданием школы, чтобы мою новенькую машину случайно не поцарапали и не помяли.

Я знал, что девчонки заценят мою красную спортивную машину куда больше, чем обшарпанный пикап, а значит, заценят и меня. Поэтому каждое утро я пораньше заезжал на третью парковку, ставил машину и небрежно опирался на капот.

Крутой парень.

С крутой тачкой. С красной спортивной машиной.

Через пару недель я заметил перемены. Девчонки почему-то не спешили меня заценивать. Им почему-то было скучно смотреть, как я небрежно опираюсь на капот.

После уроков девчонкам было интереснее кататься по грязи с другими, чем рассекать по улицам со мной, в красной спортивной машине со съемной крышей.

И свиданий у меня стало меньше. Девчонки утратили ко мне интерес.

Я не понимал, в чем дело.

И в один прекрасный день до меня дошло.

Пропал пикап.

Пропали возможности стараться, крутиться и ловчить. Пропал мегафон. Пропало веселье.

А вместо всего этого я небрежно опирался на капот красной спортивной машины со съемными панелями крыши на третьей школьной парковке.

Я обленился, слишком часто смотрел в зеркало и думал, что моя красная спортивная машина гарантированно привлечет внимание ко мне самому. Ни фига подобного.

Обменяв пикап на красную спортивную машину, я сам себя перехитрил. Лоханулся.

На следующий день после уроков я поехал в автоцентр и обменял красную спортивную машину на свой старенький пикап.

На следующий день я, поставив машину на первой школьной парковке, охмурял девчонок в мегафон, а после уроков поехал с ними кататься по грязи.

И все пошло по заведенному.

И фиг с ней, с красной спортивной машиной.

ЗЕЛЕНЫЙ СВЕТ

Когда мне исполнилось восемнадцать, родители сказали: «Если ты еще этого не усвоил, то уже не усвоишь». В нашей семье восемнадцатилетие – знаменательный момент. Оно знаменует отсутствие правил. Отсутствие родительского надзора. Независимость. Свободу.

Я окончил школу и, как многие выпускники, не знал, что делать дальше. То есть я думал, что хочу поступить на юридический факультет и выучиться на адвоката, но полной уверенности в этом у меня не было. Тут маме пришла в голову замечательная мысль:

– Мэттью, ты ведь любишь путешествовать. Не хочешь стать студентом по обмену?

Я сразу же согласился:

– А что, интересно же! Приключения…

Мы обратились в местное отделение Ротари-клуба, который вел программу студенческого обмена, и выяснили, что как раз есть два места – одно в Швеции, а второе в Австралии. Солнце, пляжи, серфинг, Эль Макферсон, английский… Я выбрал Австралию. Меня тут же усадили за стол в конференц-зале Ротари-клуба, перед двенадцатью мужчинами в строгих костюмах. Они приняли и рассмотрели мои документы, все одобрили, а потом один из них сказал:

– Мы считаем, что ты станешь великолепным представителем штата Техас и всей нашей страны в далекой Австралии, и готовы отправить тебя в поездку, но сначала ты должен подписать вот эту бумагу – заявление, что домой ты вернешься только по истечении года.

Очень странно.

– Но я и собирался уехать на целый год.

– Все так говорят, – ответил он. – Дело в том, что каждый студент рано или поздно начинает тосковать по дому и возвращается раньше. А этого допускать нельзя, поэтому подписывай. Вот: «Я, Мэттью Макконахи, обещаю не возвращаться домой раньше срока, если только этого не потребуют семейные обстоятельства».

– Я не буду ничего подписывать, – возразил я. – Но готов дать вам честное слово, что не нарушу своего обещания и пробуду в Австралии полный год. – Я посмотрел ему в глаза. – Договорились?

Он кивнул, мы обменялись рукопожатием, и вскоре я уже собирал вещи для путешествия в Австралию. До отъезда оставалось десять дней.

Чуть позже я получил первое письмо из Австралии, от семейства Дулей – с ними мне предстояло провести год. В письме говорилось: «Мы с нетерпением ждем встречи с тобой, Мэттью. Мы живем в настоящем раю. Недалеко от пляжа, в пригороде Сиднея, тебе очень понравится».

Ура! Великолепно. Все, на что я надеялся, – пляж, Сидней. Отлично. Встречай меня, Австралия!

ДЕНЬ 1

Я прибыл в международный аэропорт Сиднея и, забросив вещмешок за плечо, пошел по длинной наклонной дорожке в огромный зал, где стояли тысячи встречающих. Среди шума и гама послышался крик: «Мэттью! Мэттью! Мэттью!» Я обвел зал взглядом и заметил, что над морем голов то и дело появляется чья-то рука, приближаясь к концу дорожки.

– Мэттью! Мэттью! Мэттью!

Я добрался до зала, где меня сразу встретил тот, кто размахивал рукой и выкрикивал мое имя. С ласковой улыбкой на лице он опустил руку, и я ее пожал. Норвел Дулей. Рост 5 футов 4 дюйма, вес 220 фунтов, усы, плешивая голова и английский акцент – как я потом узнал, напускной, для пущей благопристойности.

– Ах, вы только посмотрите! Вот и он – сильный, красивый американский парень! Добро пожаловать в Австралию. Тебе здесь очень понравится.

Он познакомил меня с женой, Марджори: рост 4 фута 10 дюймов, белое полиэстеровое платье с большими зелеными горошинами и ходунки – из-за кифотической деформации позвоночника (в те годы это называлось горб). Я наклонился, обнял ее и поцеловал, а она приложила руки мне к щекам и ласково сказала:

– Добро пожаловать в Австралию, Мэттью. Добро пожаловать в твою новую семью. Познакомься, это мой сын Майкл.

Майкл – застегнутая на все пуговицы рубашка, аккуратно заправленная в брюки; пластмассовый защитный чехольчик в нагрудном кармане; огромная связка ключей на поясе. Как я потом узнал, из всех ключей Майкл пользовался только двумя, но связка явно придавала ему уверенность в себе, как напускной акцент – его отцу. Я протянул ему руку, но он порывисто меня обнял, а потом весьма чувствительно похлопал по спине, приговаривая:

– Мой братишка! Мой братишка!

Такое вот семейство Дулей, прошу любить и жаловать.

Мы уселись в машину и выехали из аэропорта. Я сидел на переднем пассажирском сиденье, Норвел – за рулем, Марджори и Майкл устроились сзади. Где-то через час я заметил, что мы давно проехали и Сидней, и все его пригороды.

– Получается, что, вообще-то, вы живете не в Сиднее? – спросил я Норвела.

– Да, дружище, – гордо ответил он. – В большом городе – большой грех. Грех и разврат. Цивилизованным людям там делать нечего. Мы живем в Госфорде, неподалеку отсюда, на Центральном побережье. Великолепное место. Прекрасные пляжи. Тебе понравится.

За разговорами прошло еще минут сорок. Мы доехали до Госфорда – города с населением в несколько сотен тысяч человек. И пляжи, и сам город выглядели замечательно.

– Прекрасно! – воскликнул я. – Меня вполне устраивает.

Все молчали.

Мы проехали через центр города, а минут через двадцать я вдруг сообразил, что Госфорд остался позади. Странно.

– Значит… вообще-то, вы живете не в Госфорде? – вежливо осведомился я.

– Да, дружище, – с прежней гордостью заявил Норвел. – В Госфорде все слишком по-городскому. Греховные порядки, распущенные нравы. Жить за городом куда лучше. Мы обосновались здесь, неподалеку, в Тукли. Тебе понравится.

Спустя сорок минут мы доехали до Тукли (население 5 000 человек). Один светофор, один бар и один небольшой супермаркет. Действительно, очень живописный городок на побережье.

– Что ж, очень похоже на мой родной город, – сказал я. – Приятно вспомнить.

Никто не произнес ни слова. Норвел вел машину.

Минут через шесть или семь мы доехали до кольцевой развязки на противоположной стороне города.

– Значит… вообще-то, вы живете не в Тукли? – на всякий случай уточнил я.

Норвел без промедления ответил:

– Да. Тукли – неплохой городок, но для нас слишком шумный. Мы живем в поселке, тут неподалеку. Очаровательное местечко, называется Горокан. Тебе понравится.

Мощеная дорога превратилась в асфальт.

Спустя несколько минут мы доехали до Горокана (население 1800 чел.). Захолустный поселок вдали от побережья. Никаких пляжей. Одна центральная улица. Деревянные одноэтажные домишки по правую и левую сторону. Я вздохнул – не очень глубоко, – и тут оказалось, что мы подъехали к очередной кольцевой развязке у городской черты, асфальт сменился грунтовкой, а Горокан остался позади.

Тут уж я занервничал и бесцеремонно заявил:

– Значит, вы живете не в Горокане.

– Совершенно верно! – восторженно откликнулся Норвел. – Мы уже почти дома. Тут недалеко, по проселку, прекрасное местечко, дружище. Тебе понравится.

Мы проехали еще миль пять по проселочной дороге. Я смотрел на пустынный пейзаж за окном и лихорадочно пересматривал свои ожидания. Мимо пронесся зеленый указатель: «Уорнервейл (население 305 чел.)». Мы проехали еще милю, не встретив никаких признаков цивилизации, свернули налево, затем направо и по гравийной дорожке подъехали к гаражу единственного дома в округе. Норвел остановил машину, выключил зажигание и напыщенно произнес:

– Добро пожаловать в Австралию, Мэттью. Здесь тебе очень понравится.

ДЕНЬ 4

Я мыл посуду после ужина. На кухню вошли Норвел и Марджори.

– Мэттью, мы собираемся позвать родственников в гости на выходные, вот и подумали, может, тебе захочется угостить их чем-нибудь таким, чисто американским?

– С удовольствием, – сказал я, раздумывая, что бы такое приготовить. – А, знаю. Гамбургер – самое американское блюдо, поэтому на выходные у нас будут гамбургеры.

– Прекрасный выбор, Мэттью, – сказал Норвел и направился к двери.

– Нет, погодите! – воскликнул я. – Я передумал. У нас будут чизбургеры. Потому что гамбургеры придумал умный человек, а вот чизбургеры изобрел гений.

Я начал составлять список продуктов для своего кулинарного шедевра – белые булочки, соленые огурцы, американский сыр и чеддер, красный лук, авокадо, острый перец-халапеньо, настоящий майонез, хороший кетчуп… – как вдруг меня тронули за плечо. Норвел.

– Мэттью, пройдем со мной, пожалуйста. Мне надо с тобой кое о чем поговорить.

Мы вышли из кухни, пересекли жилую комнату и попали в коридор, где Норвел открыл вторую дверь справа.

– Сюда, пожалуйста, – сказал он, приглашая меня в комнату.

Точнее, в свой кабинет. Норвел закрыл за собой дверь и указал на стул перед письменным столом. Я сел. Норвел обошел стол, поднялся на помост, где стояло его кресло, и уселся.

Теперь Норвел, ростом всего пять футов и четыре дюйма, возвышался надо мной фута на полтора. Он поудобнее устроился в кресле, наклонился к столу, уперся локтями в столешницу, сплел пальцы в замок, посмотрел мне в глаза и сурово изрек:

– Мэттью, я должен поговорить о твоем выборе слов.

– Да, сэр, – сказал я. – О каком именно?

Норвел опустил подбородок на сплетенные пальцы, обратил взор к портрету Уинстона Черчилля на стене, задумчиво вздохнул и произнес:

– Ты сказал, что гамбургеры придумал умный человек, а чизбургеры изобрел гений. Так?

– Да, сэр. Именно так.

Он изобразил еще один снисходительный вздох:

– Мэттью… видишь ли, это исключительно твое мнение. За время пребывания в семействе Дулей ты научишься ценить хорошее вино и благородные сыры, а также поймешь, что выражать свое мнение вслух неприлично.

– Норвел, это же просто шутка, – сказал я. – Я имел в виду, что чизбургеры мне нравятся больше, чем просто гамбургеры.

Он укоризненно погрозил мне пальцем:

– Как я уже говорил, за время пребывания в семействе Дулей ты научишься ценить хорошее вино и благородные сыры, а также поймешь, что выражать свое мнение вслух неприлично.

Он был совершенно серьезен.

Если не считать того, что в семействе Дулей «пригородом Сиднея» называли глухомань в двух часах езды от города, эта идиотская нотация была первой странностью, с которой я столкнулся в Австралии.

Слегка ошалевший, я списал это на «культурные различия».

ДЕНЬ 8

Начало школьных занятий.

Вообще-то, я уже окончил американскую школу, но в Австралии меня записали даже не в выпускной, а в предпоследний класс, объясняя это тем, что я приехал в середине семестра, а на следующий год перейду в выпускной вместе с той же группой одноклассников.

Первые две недели я отучился по программе, усвоенной еще полтора года назад. Математика давалась так легко, что я заскучал, зато мне очень нравились уроки творческого мастерства. А вот учителям мое творчество не нравилось. Все мои сочинения были исчерканы красными чернилами, и за каждое я получал неудовлетворительную отметку – за то, что употреблял сокращения, эвфемизмы, выдуманные слова и даже ругательства.

– Послушайте, – говорил я, – я знаю, как надо писать. Я же сдал все экзамены! А теперь я пишу так, как мне хочется. Я творю. Самовыражаюсь.

И что же я получил в ответ? «Неудовлетворительно».

Общение с одноклассниками тоже не складывалось.

Ученики носили форму, а на переменах играли в догонялки. Машин никто не водил и на права не сдавал, никто не устраивал вечеринок, а местные девчонки меня не заценили. Я перестал ощущать себя выпускником и с грустью вспоминал свой пикап, школьных друзей – и подруг, – Техас и былую свободу. Впрочем, я решил, что все это – часть приключений, «культурные различия».

Вскоре я перестал приходить на уроки, а вместо этого сидел в библиотеке, где открыл для себя великого английского поэта лорда Байрона. У меня было три магнитофонных кассеты: «Kick» INXS, «Maxi/Maxi Priest» и «Rattle and Hum» U2[3]. Под эту музыку в наушниках плеера «Уокмэн» я читал романтические поэмы.

Спустя две недели в библиотеку пришел директор и сказал:

– Мэттью, школьное обучение явно не для тебя. Я тут подумал, может, тебе попробовать нашу программу стажировки? Ознакомишься с разными профессиями на практике. Платить тебе за это не будут, но выставят оценки в аттестат.

Ух ты!

– Да, конечно, – сказал я.

Сначала я стажировался кассиром в отделении Банка Австралии и Новой Зеландии. В обществе взрослых мне было легче. Я подружился с управляющим банка, Коннором Харрингтоном. Мы с ним часто обедали и выпивали по кружке пива после работы.

Странности в семействе Дулей не прекращались.

Ужинали мы рано, в пять или в полшестого. За столом на кухне всегда собирались одни и те же: я, Норвел, Марджори, Майкл и Мередит – подруга Майкла. У двадцатидвухлетней Мередит была небольшая задержка в развитии, поэтому ей нельзя было водить машину. А если она нервничала, то начинала пятерней давить прыщи на щеках. Впрочем, мы с ней были в хороших отношениях, а вдобавок у нее было прекрасное чувство юмора.

Однажды вечером я включил телевизор в жилой комнате – шла трансляция Олимпийских игр, а с моего места за кухонным столом был хорошо виден экран. В эстафете 4 x 100 метров выступала женская команда США. Кроме меня, это никого не интересовало. Громыхнул выстрел стартового пистолета, и меньше чем через сорок две секунды США выиграли золотую медаль. Я гордо прижал кулак к груди и пробормотал себе под нос: «Ура!»

Норвел решил, что это самый подходящий момент прочитать мне лекцию по истории. Он вскочил с места, выбежал в жилую комнату, выключил телевизор, торжественно вернулся на кухню и заявил:

– Мэттью, пройдем со мной, пожалуйста. Мне надо с тобой кое о чем поговорить.

Что, опять?

Он вывел меня из кухни через жилую комнату в коридор и распахнул вторую дверь справа. Естественно, его кабинет. На этот раз Норвел схватил с полки томик энциклопедии, уселся в кресло на помосте, посмотрел на портрет Черчилля, раскрыл книгу на заложенной странице и заявил:

– Настоящий спортсмен, Мэттью, по-настоящему великий спортсмен – это англичанин Дэвид Брум, который на Олимпийских играх в тысяча девятьсот шестидесятом году выиграл бронзовую медаль в соревнованиях по конкуру.

– Да, конечно, – сказал я.

– И вот еще что, Мэттью. Ты тут недавно смотрел фильм, «Добровольцы поневоле»? Так вот, это очень глупый фильм. Можно сказать, инфантильный. Еще одно доказательство того, что низкосортный американский юмор не идет ни в какое сравнение с английским.