Земля, до востребования

Евгений Захарович ВОРОБЬЕВ

ЗЕМЛЯ, ДО ВОСТРЕБОВАНИЯ

Роман посвящен советскому разведчику, полковнику Льву Ефимовичу

Маневичу (Этьен), которому в 1966 г. было посмертно присвоено звание

Героя Советского Союза.

В 1936 году Этьен жил в Италии под именем австрийского

коммерсанта Конрада Кертнера. Он добывал секретные сведения о военной

промышленности гитлеровской Германии. После ареста во время

следствия, затем в тюрьме и концлагерях советский разведчик до конца

остается мужественным. Уже будучи тяжело больным, он находит в себе

силы помогать товарищам по заключению.

Ч А С Т Ь П Е Р В А Я

1

Да, весна в этом году припозднилась. Горожане не доверяют пасмурному небу и не расстаются с зонтиками. Извозчичьи экипажи день-деньской разъезжают с поднятым верхом, а кучера не снимают плащей, отлакированных ливнями, дождями, дождиками и дождичками. Автомобили блестят, словно их заново выкупали в краске. Продавцы сувениров на пьяцца Дуомо не один раз на дню прикрывают лотки клеенчатыми фартуками. Уличные фотографы таскают громоздкие аппараты в непромокаемых чехлах, а сами не расстаются с зонтиками.

Голуби и фотографы кружат по площади в полном согласии. Голуби совсем не пугливы, а фотографы сами могут напугать бесцеремонной навязчивостью. Карманы у фотографов набиты вареной кукурузой: подкормка нужна, чтобы заснять клиента среди порхающей стаи, чтобы за крыльями не видно было самого воздуха и мокрой мостовой. И подобно тому, как голуби хищно дерутся зимой из-за нескольких зерен, фотографы чаще враждуют и ссорятся между собой в такое вот холодное ненастье, когда мало туристов.

Милан сегодня верен себе - небо прохудилось, моросит дождь. Как некстати Этьен оказался без зонтика! Он поднял воротник пальто и втянул руки поглубже в рукава - уберечь крахмальную манишку, уберечь манжеты.

На пьяцца Дуомо он прошел улочкой Томасо Гросси. Одни прохожие там при встречах вскидывают зонтик в руке, вытянутой вверх, а другие опускают зонтик как можно ниже - иначе не разминуться на узеньком тротуаре.

Небо стылое, в рваных тучах. То смутно видна, то исчезает золоченая статуя Мадоннины на шпиле собора. Туман стелется над Миланом холодной, промозглой тяжестью. На пьяцца Дуомо уже горят все восемь фонарей, каждый о шести лампионах, но светят они тускло, как за матовыми и пыльными стеклами.

Этьену с трудом верилось, что часа два назад его в полете ослепляло яркое солнце. Тень от учебного биплана "летающая стрекоза" скользила этажеркой по облачной кровле, прикрывшей Милан. Лишь Мадоннина время от времени показывалась в облачных просветах, чтобы блеснуть позолоченным одеянием и снова скрыться. Асфальт черно лоснился от дождя, все крыши сделались аспидного цвета.

Авиатор Лионелло предполагал, что они утром отправятся в тренировочный полет то ли на аэродром Тревизо, северо-западнее Венеции, то ли на аэродром Христофора Колумба под Генуей. Но куда полетишь, если, как говорят летчики, "консолей не видно"? В такую погоду только упражняться в слепых полетах или летать над знакомыми ориентирами.

На посадочной полосе блестели рябые от ветра, черные лужи. Этьен решился сесть только с третьего захода и все-таки посадил машину грубо, "с плюхом".

Инструктор Лионелло, весь в кожаных доспехах, щелкнул фотоаппаратом, замахал рукой, что-то закричал, но слов нельзя было разобрать из-за шума мотора. "Летающая стрекоза" подрулила и остановилась.

Кертнер отстегнул ремни, сдвинул очки на лоб. Взгляд его привлек стоящий неподалеку истребитель с немецкими опознавательными знаками. Кертнер вылез на крыло, поглядел на истребитель.

- Ну как, Лионелло? - с напускным самодовольством спросил Кертнер, снимая шлем с очками.

- Еще одна такая посадка - и остаток своей жизни вы пролежите в гипсе! - Лионелло не принял шутливого тона. - Захотелось поиграть с грозой? За каким дьяволом вас понесло в центр города? Поцеловаться с Мадонниной? Или снести макушку Дуомо?

Кертнер спрыгнул на мокрую траву и увидел, как рабочие подтаскивают брезент к истребителю. Ими распоряжался летчик в элегантном комбинезоне.

- Вот так встреча! - Кертнер подбежал к летчику, они обнялись. Кертнер повернулся к Лионелло. - Синьор Аугусто Агирре. В прошлом году на воздушных гонках в Англии занял второе место. Кубок короля Георга просто выскользнул из его рук. А это, - Кертнер повернулся, - высокочтимый синьор Ляонелло, мой инструктор. Кажется, сегодня он гордится своим учеником...

- ...особенно его идеальной посадкой, - нахмурился Лионелло. Держите, - он протянул фотоаппарат Кертнеру. - Сможете полюбоваться собой.

- Подождите минутку, - попросил Кертнер. - Пожалуйста, еще снимок. На память.

Кертнер и Агирре стали в обнимку на фоне истребителя. Лионелло щелкнул затвором, отдал фотоаппарат и ушел.

- Каким ветром? - спросил Кертнер.

- Контракт с Хейнкелем. Перегоняю эти игрушки за Пиренеи. Но... Агирре показал на грозовое небо.

Рабочие укрывали истребитель брезентом. Агирре помогал им, а между делом спросил:

- Опять собираешься в гости к королю Георгу?

- В этом году кубок разыграют без меня.

- Как всегда, коммерция мешает авиации?

Кертнер беспомощно развел руками.

- Поужинаем? - предложил Агирре.

- Сегодня в "Ла Скала" дают "Бал-маскарад", поет Титто Гобби. Вот если после театра...

- Позже буду занят... Понимаешь, обещал навестить одну скучающую синьору. Здесь замешана женская честь и достоинство испанского офицера... Тебе могу признаться: рад, что застрял в Милане...

- Если не улетишь, звони утром. - Кертнер протянул визитную карточку.

- Гуд лак, фрэнд!

- Ариведерчи, амиго!

Из-за Агирре он задержался на аэродроме. А потом еще нужно было добраться из местечка Чинизелло до города, заехать домой, наскоро переодеться...

Чтобы не промокнуть, уберечься от грязных брызг и вконец не испачкать лакированные туфли, Этьен пошел галереей Виктора-Эммануила. Мозаичный пол галереи пятнали следы, только они напоминали о слякоти.

У кафе Биффи, по обыкновению, околачивались биржевые агенты, валютчики, маклеры и просто любители посудачить о новостях, вычитанных из газет, а еще охотнее - о новостях, которых газеты не сообщают. В воздухе держался стойкий запах сигар и папирос, все прогуливались с зонтиками под мышкой.

2

Этьен едва не опоздал в театр. Войдя в партер, он мельком взглянул на часы, висящие над занавесом, - две минуты до начала.

У знатных театралов считается признаком хорошего тона прийти в самую последнюю минуту. Все взоры обращаются на тех, кто появился в пустовавшей ложе бенуара или величественно, неторопливо следует по проходу между кресел.

Шествуют такие театралы с провожатым - маститым седовласым капельдинером в черном камзоле с крахмальным воротником. На массивной цепи висит бронзовая медаль; один конец цепи опущен за спину, другой свисает до пупа; на медали чеканный абрис театра...

Капельдинеры встречают Этьена как хорошего знакомого. Вот что значит щедро платить за программы!

Ингрид приходит с обычной пунктуальностью, не рано и не поздно. Она посматривает на часы под потолком и напряженно ждет, когда появится ее всегдашний сосед. Но как только Этьен усядется рядом, она притворится равнодушной.

В руках у Ингрид неизменная черная папка с надписью "ноты". Многие музыканты, студенты консерватории слушают оперу, осторожно перелистывая в полумраке партитуру, сверяясь с ней, устраивая негласный экзамен певцам, дирижеру и самим себе. А еще больше придирчивых слушателей и строгих ценителей - на галерке. Там перелистываемые ноты шуршат, как страницы в читальном зале библиотеки.

Тускнеет люстра, обессиленная реостатом, вот-вот она померкнет вовсе, и белый с золотом зал погрузится в темноту...

Этьен так хотел прийти сегодня пораньше! Есть своя прелесть в том, чтобы явиться в "Ла Скала" минут за десять - пятнадцать до начала, отдышаться в кресле от кутерьмы, суматохи и дребедени делового дня. А потом следить, как заполняется впадина оркестра, как там становится все теснее, толкотнее; слушать, как музыканты настраивают инструменты, наигрывают вразнобой, репетируют напоследок каждый что-то свое, а в звучной дисгармонии выделяются медные голоса труб, флейта, английский рожок...

Зал погружается в темноту, и лампочки в оркестре светят ярче. Через подсвеченный оркестр пробирается дирижер, музыканты приветствуют его постукиванием смычков по пюпитрам. Он торопливо кивает и, перед тем как подняться на возвышение, здоровается с первой скрипкой.

Едва дирижер появляется за пультом, раздаются аплодисменты. Он поворачивается к залу и озабоченно раскланивается. Этьену из шестого ряда виден его безукоризненный пробор; волосы приглажены и блестят.

Но вот дирижер подымает свою державную, магическую палочку, касаясь кончика ее пальцами левой руки, словно одной рукой не удержать...

Только что он в первый раз взмахнул палочкой, а Этьен уже всецело в его власти. В памяти оживают полузабытые строчки: уже померкла ясность взора, и скрипка под смычок легла, и злая воля дирижера по арфам ветер пронесла... Чьи стихи? И почему - злая воля? Скорее - добрая воля. Все-таки: чьи строчки? Спросить в антракте у Ингрид? Бессмысленно. Она подолгу декламирует Гейне и Рильке, но в русской поэзии - ни бум-бум...

Этьен заметил вокруг себя несколько лиц, примелькавшихся с начала сезона. Боязливо скосил глаза влево и увидел перекормленную белесую девицу; она, как обычно, сидит через два кресла от него в пятом ряду. Стал ждать, когда девица начнет шуршать программкой или примется за свои конфеты, упакованные в хрустящие бумажки, а сверх того еще и в фольгу, черт бы побрал эту завертку, эту конфету и эту девицу фламандского обличья! Справа сидит старушенция с глазами на мокром месте; в чувствительных сценах она начинает подозрительно хлюпать носом. А с симпатичным старичком, по-видимому из бывших певцов, Этьен даже раскланивается. Старичок слушает самозабвенно и страдает от одиночества. После верхней ноты, виртуозно взятой певцом, старичок безмолвно повертывается к Этьену, и тот понимающе кивает.

Этьен сидит, сложив руки на груди, и, когда ему невтерпеж поделиться своими восторгами, тоже находит безмолвное понимание у этого симпатичного старичка.

Этьен очень любит "Бал-маскарад", но недоволен певцом, который поет партию графа Ричарда Варвика. Может, потому так раздражал посредственный тенор, что пел в компании с выдающимися артистами и недавно Этьен слышал в этой партии самого Беньямино Джильи?

В первом антракте Этьен признался Ингрид, что уже примирился с тенором, нет худа без добра, он внимательнее, чем обычно, вслушивается в оркестр, а дирижирует сегодня знаменитый Серафин.

Чем пленяет дирижер? Прежде всего тем, что сам восхищен музыкой. Плавные движения рук, мелодия струится с кончиков длинных пальцев. При пьяниссимо он гасит звук ладонью - "Тише, тише, умоляю вас, тише!" - и прикладывает пальцы к губам, словно говорит кому-то в оркестре: "Об этом ни гугу". При любовных объяснениях графа и Амелии медные инструменты безмолвствуют, а когда звучит воинственная тема заговора - нечего делать арфам и скрипкам. В эти мгновенья дирижер протыкает, разрезает воздух своей палочкой, он изо всех сил сжимает воздух в кулак, будто воздух такой упругий, что с трудом поддается сжатию. Движения его рук становятся неестественно угловатыми - как бы не домахался до вывиха в локтях. Копна растрепанных волос, - от прически не осталось и следа. Он торопливо листает страницы, не заглядывая в партитуру, оркестр мчится все быстрее, увлекая за собой слушателей и самого маэстро.

Обычно в первом антракте Ингрид брала свою папку с нотами и отправлялась в курительную, а Этьен сидел в опустевшем, притихшем партере и делал записи в блокноте.

Однако сегодня сосед Ингрид был неузнаваем, будто его подменили.

Сегодня, вопреки обычаю, он в курительную Ингрид не отпустил, а повел в буфет, угостил кофе с тортом, купил коробку ее любимого шоколада "Линдт" с горчинкой и вообще был необычно любезен и внимателен.

- У меня медвежий аппетит к горькому шоколаду...

- Русские говорят - не медвежий, а волчий аппетит, - поправил по-немецки Этьен.

- Но аппетит, несмотря на ошибку, у меня не пропал! - упрямо сказала Ингрид.

Она поглядывала на своего новоявленного кавалера и только удивленно подымала брови, а он делал вид, что не замечает ее тревожного недоумения.

Большую часть первого антракта он прилежно фланировал с рослой фрейлейн по фойе. Дождь прекратился, видимо, собирался с новыми силами, и зрители заполнили балкон над театральным подъездом.

Сегодня для горожан погода лишь неприятная, скверная, а для Этьена она оказалась еще и нелетной. Про густую облачность летчики говорят "молоко". Но сегодня он хлебал "сгущенное молоко". Краснея, вылез он после неудачной посадки из кабины "летающей стрекозы". Пришлось выслушать длинное нравоучение инструктора Лионелло, который при этом раздраженно похлопывал себя по кожаным брюкам перчатками с раструбами.

"С воздушного корабля - на "Бал-маскарад", - усмехнулся про себя Этьен. Но ему так хотелось побывать сегодня в опере! На днях он уезжает в Германию и может там задержаться недели на две. Когда-то он еще выберется в "Ла-Скала"?

Этьен и фрейлейн Ингрид тоже постояли на балконе, подышали влажным воздухом, покурили. Совсем близко от балкона, сразу же за трамвайными рельсами, идущими вдоль фасада театра, стоит бронзовый Леонардо да Винчи. На пьедестале указано только его имя, и в этой всенародной фамильярности дань гению. Леонардо стоит, обратившись лицом к балкону, будто общается с публикой, а фонари высвечивают его фигуру.

Света фонарей не хватает на всю площадь, но Этьен отчетливо представляет себе каждый из домов, обступивших ее. Лишь в этой стороне площади звучит музыка, а с трех других сторон - в здании Итальянского коммерческого банка, в бухгалтерии муниципалитета и в каком-то обществе взаимного кредита - дни напролет считают, вертят ручки арифмометров и выводят дебет-кредит...

- Даже на вас, герр Кертнер, музыка действует благотворительно, донесся будто издалека голос Ингрид; она упрямо практиковалась в русской речи, когда рядом никого не было.

- Благотворно, - поправил ее Этьен вполголоса и продолжал по-немецки: - Гм, всего одна коробка шоколада - и вы уже делаете мне комплименты.

- Не говорите гадостей. Только плохие люди равнодушны к музыке.

- А как тогда быть с Сальери?

- "Моцарт и Сальери"? - Ингрид осмотрелась и полушепотом спросила по-русски: - Разве это не есть легенда? Я думала, одна из сказок вашего Пушкина. Как там сказано? Идет направо - заводит песенку, идет налево говорит сказку...

Никто сейчас не мог их подслушать, и все-таки Этьен считал упражнения Ингрид неуместными. Сам он сказал по-немецки:

- А может, "Моцарт и Сальери" не легенда, а быль? Может, Сальери отравил Моцарта? Из черной зависти...

Этьен вглядывался в темные очертания площади перед "Ла Скала", а виделась ему в тот момент старая Вена; по соседству с костелом иезуитов стоит здание музыкальной школы, где юный Шуберт обучался под руководством Сальери. Не по тем ли кривоколенным переулкам двигалась похоронная процессия от собора Святого Стефана, когда хоронили Моцарта?..

Этьену не удалось задержаться мыслями в старой Вене - Ингрид продолжала разглагольствовать. Она убеждена: многие сегодня уйдут из театра облагороженными, музыка сделает их более умными, чуткими, счастливыми, чем они были еще вчера.

- Счастливее - могу согласиться. А вот умнее... Боюсь, мы с вами этого правила не подтверждаем.

- Бойтесь, пожалуйста, только за себя, герр Кертнер. Что касается меня, то я, - и добавила по-русски, - сегодня поумничала...

- Поумнела, - шепнул ей в ухо Этьен, не наклоняясь: оба одного роста.

- Простите, поумнела. Мне жаль тех, кто не есть любитель музыки. Кому косолапый Михель Топтыгин - как это говорят русские? - сел на ухо.

- Наступил на ухо, - совсем тихо уточнил Этьен.

- Простите, наступил, - Ингрид потерла себе ухо так, как это делают, боясь его обморозить.

Второй акт принес триумф знаменитому баритону, исполнявшему партию Ренато. Да, Титто Гобби умеет долго держать дыхание на верхней ноте, вызывая сердцебиение всех шести ярусов. Да, он умеет петь с любовным оттенком в голосе, то, что у итальянских любителей оперы называется "аморозо". Каждая его ария или ария Джины Чилья, исполнявшей партию Амелии, заканчивалась неминуемой овацией.

Ладонью, поднятой над затылком, дирижер отгораживался от овации, готовой вот-вот сорваться, защищал заключительные аккорды оркестра от криков "браво, брависсимо".

А конфетная бумажка отвратительно шуршит. Ну сколько можно с ней возиться? Да разверни, наконец, свою конфету, чертова кикимора!

Во втором антракте певцы вновь выходили на авансцену, и красавец Ренато с заученной грацией раскланивался, принимал цветы, делился ими с Амелией и графом, показывал великодушным жестом на маэстро и на весь оркестр.

Ингрид ушла в курительную, а Этьен остался в опустевшем партере. Он держал в руке блокнот, сосредоточенно писал, и антракт показался ему удивительно коротким.

В третьем, последнем антракте к Этьену вернулась общительность и галантность. Они снова фланировали по фойе, добровольно подчинив себя круговороту фраков, черных костюмов, вечерних платьев - обнаженные плечи, обнаженные спины. Блистающее изящество, а рядом - безвкусица, путешествующая без виз. Чем богаче безвкусная женщина, тем у нее больше возможностей поразить всех отсутствием вкуса; на нее удивленно оглядываются, а она уверена, что ею любуются.

Кертнер раскланялся с каким-то важным толстяком.

- Кто это? - спросила Ингрид.

- В кармане у этого толстяка все мое состояние... Вице-директор миланского "Банко Санто Спирито".

- С внучкой?

- С женой. Она любит есть конфеты под музыку.

Кертнер поклонился еще одному важному синьору с бакенбардами.

- Удивительно похож на императора Франца-Иосифа, - сказала Ингрид.

- Это ему даже положено по должности. Наш с вами новый австрийский консул.

Старый меломан, сосед по креслу, подошел к Кертнеру с партитурой в руке, раскрыл ноты на загнутой странице и сказал тоном заговорщика:

- Теперь все дело за графом.

- Вы имеете в виду предсмертную арию Ричарда Варвика?

- Конечно! Если он чисто не возьмет верхнее "до", я умру вместе с ним.

С главным фойе соседствует театральный музей. В первом антракте в музее всегда многолюдно; во втором - пустовато, а в третьем - и вовсе пустынно. Иностранные туристы, провинциалы уже в первом антракте поглазели на афиши, фотографии, эскизы костюмов и декораций, искусно подсвеченные макеты постановок.

Ингрид и Этьен, по обыкновению, заглянули туда в последнем антракте. Они прошли в тот угол зала, где висят фотографии Анны Павловой и Федора Шаляпина.

И сегодня Ингрид крайне заинтересованно разглядывала экспонаты музея, поставив папку с нотами на застекленный столик.

Этьен вытащил бумаги из внутреннего кармана пиджака, вырвал листок из блокнота и положил все в папку с черным лакированным переплетом. Одновременно он переложил к себе в карман письмо из папки Ингрид.

Звонок зовет в зал, последний акт, начинается бал-маскарад. Заговорщикам удалось наконец узнать, под какой маской скрывается граф. Вскоре потерявшего бдительность графа пырнули кинжалом, а он, перед тем как окончательно проститься с жизнью спел длинную арию. Этьен шепнул Ингрид на ухо:

- Умер при попытке взять верхнее "до"...

Граф Ричард Варвик еще не испустил дух, а белесая сластена зашуршала конфетой.

Трагический финал не испортил Этьену настроения, и он шел к выходу, посмеиваясь:

- Тоже мне заговорщики! Не могли выяснить, под какой маской скрывается граф. Да кто хуже всех поет, тот и граф..

Капельдинеры, похожие на министров, шеренгой стояли в полукруглом коридоре, держа пальто, шляпы, зонтики сиятельных посетителей, которым не пристало ждать и толкаться в очереди.

Сколько условленных свиданий под каменными сводами подъезда! Дамы и кавалеры в суетливой толпе выискивали своих кавалеров и дам.

Этьен и фрейлейн Ингрид подошли к трамвайной остановке. Ждать пришлось долго. Уже проследовали все номера, иные дважды, а трамвая Ингрид все не было. По-видимому, тот же запропастившийся номер поджидал мужчина с непокрытой головой, в серых брюках, он стоял рядом на остановке.

Наконец-то долгожданный трамвай отошел, переполненный театралами.

- Счастливой ночи! - крикнул Этьен вдогонку; то были первые слова, сказанные им сегодня вечером по-итальянски.

Ингрид помахала зонтиком, стоя на задней площадке вагона.

"Русские желают "спокойной ночи", немцы - "хорошей ночи", итальянцы "доброй ночи", а иногда "счастливой ночи". - Этьен все еще глядел вслед трамваю, исчезнувшему за поворотом. - В напутствии на сон грядущий тоже сказывается характер народа..."

Этьен собрался идти своей дорогой, повернулся и заметил на другом конце каменного островка мужчину без шляпы, в светло-серых брюках. Почему-то он не уехал трамваем, который так долго высматривал.

А что касается Ингрид, то Этьен весьма кстати и ко времени пожелал ей сегодня именно счастливой ночи. Разве можно что-нибудь лучшее пожелать радистке перед тем, как она потаенно выходит в зашифрованный эфир?

3

Ингрид ехала из "Ла Скала" на отдаленную виа Новаро и напряженно гадала: чем вызвана перемена в поведении Кертнера, почему он сегодня играл роль любезного кавалера?

Она не могла знать о разговоре Джаннины с кассиршей театра, который состоялся в среду. В тот день секретарша "Эврики" Джаннина ездила за билетами на "Бал-маскарад", заказанными для Кертнера.

- Простите за любопытство, - спросила кассирша, - кто эта немка, с которой ваш патрон всегда ходит в театр?

- Она тоже из Австрии.

- Студентка консерватории?

- Кажется.

Наконец кассирша нашла конверт с надписью: "Синьору Конраду Кертнеру".

- Как всегда, в шестом ряду. Два кресла, пятое и шестое... Ваш патрон не женат?

- Нет.

- Такой интересный, почти молодой мужчина - и старый холостяк.

- Да.

- Тогда все ясно. Это его невеста?

- Право, не знаю.

- А красивая эта австриячка! Правда, могла бы быть чуть пониже...

- Я никогда ее не видела, - сказала секретарша отчужденным тоном и, взяв билеты, поклонилась кассирше.

Джаннина вышла на улицу и остановилась у афишной тумбы. Двое парней обратили внимание на Джаннину и попытались с ней заговорить, но она не удостоила их ответом.

Джаннина - стройная, с хорошо очерченной грудью, на легких и длинных ногах. Матовый цвет лица, волнистый лоск волос, большие темно-серые глаза, верхнюю губу чуть-чуть оттеняет пушок.

Она ускорила шаг. За углом, к неудовольствию парней, ее поджидал Тоскано. Он сидел в маленьком открытом "фиате". Тоскано был в вечернем костюме, он то и дело зачесывал назад и приглаживал блестящие волосы, которые росли низко, закрывая лоб.

Едва Джаннина села в машину, Тоскано обнял ее, она отвела руку жениха.

- А теперь ты свободна?

- Тебе придется подождать, у меня еще дела в конторе.

Вручая билеты своему шефу, Джаннина выглядела весьма озабоченной. Она хмурилась, морщила чистый лоб и не сразу решилась пересказать свой разговор с кассиршей. Кертнер поблагодарил секретаршу и притворился беззаботным:

- Обычное женское любопытство!

Но он понимал - неспроста в кассе выспрашивают, с кем он ходит в театр.

Пожалуй, Джаннина кстати сказала кассирше, что Ингрид австриячка. И самое естественное - сыграть роль кавалера, чуть ли не жениха Ингрид, а в дальнейшем вести себя сообразно такому званию.

Этьена не встревожила бы так информация секретарши, если бы за два дня то того, в понедельник, он не получил от нее другого тревожного сигнала.

Она отправляла деловую телеграмму. Кертнер просил предупредить на телеграфе - телеграмма должна уйти немедленно. А если линия перегружена, пусть возьмут тройной тариф и отправят как срочную.

Джаннина сдала телеграмму, а вспомнила о просьбе шефа, когда уже вышла на улицу. Бегом вернулась и увидела, что телеграфист, нещадно дымя сигаретой, списывает текст сданной ею телеграммы в какую-то книжечку.

Она бесшумно удалилась, спустя несколько минут подошла к окошку заново, передала просьбу своего шефа. Телеграфист заверил, что телеграмма уйдет без задержки.

- Как выглядит телеграфист?

- Синьор с нездоровым цветом лица. Мешки под глазами. Прокуренные, с проседью усы. Желтые от табака пальцы.

Этьена не на шутку встревожила новость, принесенная Джанниной.

"Надо сменить почтовое отделение, - поспешно решил он. - Излишне любопытный субъект сдает телеграммы в тайную полицию. Пускай немного отдохнет. Телеграммы-то я отправляю каждый день..."

Нет, разумнее сделать вид, что он ни о чем не осведомлен, зато характер корреспонденции изменить. Наряду с деловыми телеграммами полезно посылать лирические, которые аттестовали бы подателя как болтливого влюбленного. Сбить с толку шпиона-телеграфиста и дезинформировать тех, кто заставляет этого синьора с нездоровым цветом лица усердно заниматься грязным чистописанием.

Джаннина и не подозревает, какую услугу оказала. Застукала стукача! Подсказала, как надо вести себя с Ингрид. Сегодня в "Ла Скала" нужно демонстративно и публично оказывать ей больше знаков внимания.

У Джаннины хватает такта не задавать своему шефу праздных вопросов, когда он бывает сильно озабочен или встревожен. Она умеет отстукивать на пишущей машинке скучнейшие деловые коммерческие письма, но при этом мурлычет фривольные песенки. На стене позади ее столика висит маленькое распятие, а по соседству, на той же стене она повесила легкомысленную, но весьма красочную и зазывную рекламную картинку: "При наличии косметики Коти ни одна женщина не имеет права быть непривлекательной". А к чему косметика Коти красивой синьорине с вишневыми губами, с нежным румянцем на матово-смуглых щеках? Неужели жениху Джаннины нравится, что она красит ресницы?

В секретарше многое от беззаботной мамзели, и в то же время с ней можно говорить о самых серьезных вещах. Она не жеманничает, не кривляется, а наивность ее вполне искренняя. "А это очень больно, когда болят зубы?" Сама она смеется так, что видны все тридцать два зуба. "А что вы чувствуете, когда у вас болит голова?" Святая непосредственность, порожденная молодостью и избытком здоровья!

Она получила обычное в те годы для всей итальянской молодежи воспитание в фашистском духе и тоже с энтузиазмом декламировала стихотворные упражнения Муссолини. Но, уверяла Джаннина, по мере того как она становилась старше и училась думать самостоятельно, она проникалась критическим отношением к тому, что видела вокруг себя и о чем читала в крикливых, хвастливых газетах. А может быть, с годами сильнее сказывалась ее душевная преданность отцу, который сделался жертвой черных рубашек?..

Изредка ей звонил из Турина жених, они почему-то всегда ссорились по телефону. Этьен удивился, нечаянно подслушав разговор: она спорила с женихом по поводу каких-то газетных сообщений, называя их лживыми, да так горячо, резко.

Жених знает об этих настроениях и взглядах Джаннины и вынужден с ними мириться. Но вот понимает ли, что он и Джаннина - совершенно разные люди? Достаточно ли он умен, чтобы разглядеть в своей красотке наблюдательность и оценить ее ум?..

После "Бала-маскарада", после того, как он пожелал Ингрид счастливой ночи, Этьен отправился на телеграф. Почему бы не послать телеграмму родителям Ингрид, сообщить об ее успехах в музыке, о том, как она хорошо выглядит, как скучает без родных, как мечтает приехать в Австрию на пасхальные каникулы?

За стеклянным окошком сидел в облачке табачного дыма пожилой телеграфист болезненного вида.

Пока он перечитывал слова на бланке, лицо его было непроницаемо. Но, увидев подпись на телеграмме, он не удержался и взглянул на подателя с неумело скрытым любопытством.

В первый раз этот австриец, которым интересуется тайная полиция, сам сдает телеграмму.

Этьен отошел от окошка, посмеиваясь, глаза его улыбались. Пусть телеграфист перепишет для тайной полиции его длинную телеграмму, полную сентиментальной галиматьи в чисто немецком духе.

А телеграфист даже встал со стула, провожая подателя оценивающим взглядом: благообразный брюнет средних лет, походка непринужденная, одет с иголочки. Откуда принесло этого франта? Из театра? Со званого ужина? Со свидания? На нем вечерний костюм, черный в белую полоску; костюм облегает спортивную фигуру, плечи явно не ватные.

На всякий случай нужно к этому австрийцу приглядеться внимательнее. И телеграфист смотрел с неприязненной зоркостью, пока за австрийцем не захлопнулась дверь.

4

У аристократа есть родословная, и пусть он даже беден, как церковная мышь, - титул всегда при нем. Богатый коммерсант обходился без титула, но обязан иметь достоверную деловую биографию.

Если отец передал свое торговое дело сыну, или кто-то женился на невесте с богатым приданым, или нежданно-негаданно получил наследство от тетушки-дядюшки - тут все очевидно, все яснее ясного, все объяснимо, и новоявленный богач может вызвать скорее зависть, чем подозрение.

Но среди предпринимателей, негоциантов, коммерсантов всегда чужаком будет человек, никому до того не известный, который таинственно свалился на землю с мешком денег. А кто его видел между небом и землей? Известно, что в пустоте бумажка и монета падают с одинаковым ускорением. Но как в финансовой пустоте образовался толстый пакет с акциями?

На грешной земле, на биржах и в банках все подчинено закону тяготения, и этот закон распространяется не только на коммерсанта, но и на его кошелек, независимо от того, набит ли он золотыми монетами или ассигнациями.

У вас много денег, вы хотите, высокочтимый синьор, открыть счет в банке, сделать крупный вклад? Соблаговолите обратиться в ближайшую сберегательную кассу. В солидном банке не откроют текущий счет и не вручат чековую книжку тому, кто обладает капиталом сомнительного происхождения.

И ошибочно думать, что застрахован от недоверия и подозрительного внимания к себе коммерсант, который ведет широкий образ жизни околачивается на ипподроме, в казино, присутствует на парадных приемах в муниципалитете или в торговой палате, целые дни просиживает за столиком фешенебельного кафе, а ужинает в самом дорогом ресторане и, не заглядывая в меню, дает распоряжения непосредственно шеф-повару, а заодно утверждает и репертуар ресторанного оркестра.

Такой образ жизни, пожалуй, к лицу удачливому спекулянту валютой, какому-нибудь маклеру высокого пошиба или агенту, занятому махинациями с векселями, акциями, сертификатами, облигациями, но совсем негож для солидного коммерсанта.

В коммерческом мире всегда вызывает наибольшее доверие тот, кто слывет тружеником, кто постоянно занят, эдакий толстосум-трудяга, - пусть он даже делает то, что вполне мог бы поручить юрисконсульту, управляющему, старшему приказчику, бухгалтеру, инкассатору, своему шоферу, наконец.

Не первый год Кертнер был связан с конструкторами спортивных самолетов, планеров, двигателей, аккумуляторов, с изобретателями всевозможных точных приборов, со специалистами по авиационному оборудованию. Он встречался с этими людьми на международных ярмарках, на выставках, на соревнованиях планеристов и аэролюбителей, на испытаниях в аэроклубе. Он ежегодно ездил в Англию, где на воздушных гонках разыгрывался королевский кубок. Особенно сильное впечатление произвела на последних гонках модель компании "Дженерал айркрафт лимитед" двухмоторный моноплан с низко расположенными плоскостями. Самолет умел летать и набирать высоту на одном моторе - неслыханное достижение! Кертнер был при том, как авиаконструктор Вильям Стефенсон получил из рук короля Георга V золотой кубок. Кертнер познакомился с капитаном Шефилдом, который пилотировал машину во время рекордного полета. Кертнера представили министру авиации лорду Лондондерри, он завязал много новых полезных знакомств.

Нередко у конструкторов, инженеров, изобретателей возникала необходимость оформить авторский патент на то или иное изобретение или приобрести лицензию на изобретение, уже зарегистрированное в Международном бюро патентов. В таких случаях не сыскать более умелого, знающего и добросовестного человека, чем Конрад Кертнер.

В тридцатые годы Вена была местом, где функционировало много разнообразных и разнокалиберных контор и фирм, в их числе бюро изобретений и патентов "Эврика" на Мариахильферштрассе.

"Эврика" пользовалась в деловых кругах неплохой репутацией, и тут сыграли роль два обстоятельства. Первое - Кертнер тренируется как пилот и часто бывает на аэродромах, у него широкий круг знакомств среди авиаторов, планеристов, мотористов, техников, конструкторов, наладчиков.

Второе обстоятельство - у него текущий счет в "Дейче банк", этот счет указан на бланках и конвертах "Эврики". Не сразу текущий счет стал таким весомым, Кертнеру для этого понадобилось несколько лет самой энергичной деятельности.

"Оборотистый парень этот Конрад Кертнер! - удивлялся Этьен. - Откуда только у него взялась коммерческая жилка? Насколько я знаю, у нас в роду торгашей не было".

Что касается солидного "Дейче банк", то Кертнер стал туда вхож лишь потому, что этот банк является в Германии и Австрии корреспондентом "Чертеред бэнк оф Чайна". С "Чертеред бэнк" долгие годы был связан фабрикант Скарбек, который тогда работал в Китае и в Манчжурии и сумел рекомендовать в "Дейче банк" Кертнера, уезжавшего в Германию.

Вскоре владелец "Эврики" стал зарабатывать столько, что содержал и свою контору и своих помощников. Но средств для того, чтобы расширить дело, не хватало, и Кертнер стал подыскивать себе компаньона. Впрочем, для этого были и другие основания, вовсе не финансового характера: единоличный владелец скорее привлечет к себе внимание тайной полиции.

На международной выставке в Лейпциге Кертнер познакомился с синьором Паоло Паганьоло, итальянским авиаинженером и благонадежным дельцом. Позже они встречались на деловой почве в Вене, Познани, Линце, Цюрихе и Милане. Кертнер предложил Паоло Паганьоло стать компаньоном, и тот согласился.

Новые компаньоны рассудили, что в Милане клиентура у них будет шире, чем в Вене. Промышленные центры Ломбардии открывали перед "Эврикой" обширное поле деятельности.

Компаньоны нашли в Милане приличное помещение для своего бюро, а этажом выше в том же доме Кертнер снял маленькую, духкомнатную квартиру; он жаловался, что зимой зябнет, что ему и его ревматизму недостаточно двух худосочных секций батареи центрального отопления, которые в здешних домах бывают чуть-чуть тепленькими; наконец-то ему удалось найти кабинет с камином.

Кертнер поместил в миланской торгово-промышленной газете "Иль Соле" объявление: "Конторе "Эврика" нужна секретарша. Предложения направлять по адресу: почтовый ящик No 172, Главный почтамт, Милан".

Предложений поступило множество, по мнению Паганьоло - несколько весьма подходящих. Но почему его компаньон так настаивает на кандидатуре синьорины Джаннины Эспозито? И стенографию она знает слабо, и опыта работы у нее маловато. Только потому, что она - такая смазливая и бойкая на язык?..

Паганьоло, не в пример своему компаньону, мало интересовался судьбой отца синьорины. Некогда тот состоял в коммунистической ячейке, распространял газету, которую выпускал Антонио Грамши, был одним из руководителей забастовки на заводе "Капрони" и умер в городской больнице Турина от побоев, после драки у заводских ворот с чернорубашечниками. Бывший товарищ отца, а ныне ее отчим и сейчас работает мастером сборочного цеха на том самом авиационном заводе. Не знал Паганьоло также и о том, что у синьорины есть жених...

Паганьоло с самого начала хотел поставить дело на широкую ногу. А почему бы "Эврике" не завести свой автомобиль? Однако Кертнер не поддержал Паганьоло; тот несколько удивился, но на своем предложении не настаивал.

Кертнер мог купить легковой автомобиль не только для конторы "Эврика", но и для личных нужд - не такая это сверхроскошь. "Фиат" выпуска 1935 года стоит 25 - 30 тысяч лир, то есть 1250 - 1500 долларов. А обстоятельства заставят - автомобиль последней модели можно всегда продать со скидкой. Обтекаемый кузов, множество мелких усовершенствований, феноменальная скорость - до ста километров в час! Международное удостоверение на право водить автомобиль лежит в кармане, вот она, красная книжка, увы, бесполезная. Иногда просто чешутся руки, так хочется посидеть за баранкой! Но он отказался от заманчивой мысли. Зачем обращать на себя внимание частыми поездками? Одно дело - таксомоторы, извозчики, а другое машина с постоянным номером, за ней следить куда легче.

Не раз за годы коммерческой деятельности Кертнер обращался в свой "Дейче банк" с просьбами, которые считались общепринятыми: не откажите, дескать, в любезности проверить кредитоспособность такой-то фирмы. Обещаю не разглашать полученных сведений. С уважением такой-то. Номер текущего счета такой-то.

Банк конфиденциально представлял справку, и вкладчик получал возможность судить, насколько солидны векселя проверяемой фирмы.

Кертнер ни минуты не сомневался, что торговая палата в Милане начнет теперь о нем собирать сведения, что и на него в местном банке будет заведено досье, о нем тоже наводят справки и дают их любопытствующим вкладчикам.

Но кредитоспособность "Эврики" могла вызывать сомнения лишь до того дня, когда на имя Кертнера в миланскую контору "Банко ди Рома" поступил крупный вклад; именно этот банк выполнял в Италии функции корреспондента "Дейче банк".

С той поры, за два с половиной года, никто в коммерческих кругах Милана не усомнился в безупречной репутации богатого дельца Конрада Кертнера.

Подписи Кертнера и Паганьоло были зарегистрированы в Торговой палате Милана, и отныне их векселя принимали во всех банках. Как не раз с довольной усмешкой повторял Кертнер, их векселя "имеют хождение наряду со звонкой монетой".

5

Кертнер вошел в контору "Эврика" с букетом роз и церемонно преподнес Джаннине, сидевшей за машинкой.

- Мне? А по какому поводу?

- Сегодня день рождения возлюбленной нашего дуче.

- Синьор, как всегда, шутит.

- А вы забыли, что сегодня два года вашей работы в "Эврике".

- Вы очень внимательны, шеф, спасибо... Каждый раз, когда вы задерживаетесь на аэродроме, я волнуюсь.

- И напрасно. В воздухе я чувствую себя гораздо увереннее, чем на земле... И вообще у меня сегодня отличное настроение. Сам Лионелло похвалил мои фигуры высшего пилотажа. Но если бы вы знали, какие фигуры мне удались сегодня на бирже! О-о-о!

На самом же деле Кертнер был не на шутку встревожен и с трудом притворялся веселым, беззаботным.

Не только кассирша из театра "Ла Скала" и пожилой телеграфист интересовались делами "Эврики" и знакомствами Кертнера.

Сигналы Джаннины не были первыми. Еще раньше Этьена насторожили письма, приходившие на его имя.

Вот и сейчас Кертнер, разбирая почту в конторе, взял конверт и стал рассматривать его на свет.

- Аккуратно подклеено, - сказала Джаннина, наблюдая за шефом. - Это тоже женское любопытство?

- Письмо из Цюриха, - сказал Кертнер, - вместо двух дней шло две недели.

Судя по штемпелям, с некоторых пор письмам стала присуща подозрительная медлительность, письма терпеливо ждали, пока их перлюстрируют...

Были и другие тревожные сигналы. Еще в прошлом месяце Этьен убедился, что его телефонные разговоры подслушивают. Он ничем не выдал своей осведомленности, напротив - находил в разговорах поводы сообщать подслушивающему, где он будет или куда едет. И был сознательно точен в информации о себе. Очень скоро служба подслушивания оставила его в покое.

Кассирша и телеграфист, черепашьи письма и подслушанные разговоры. Все это находилось в тесной связи между собой и еще с одним происшествием, которое, пожалуй, было самым тревожным.

После одного из недавних полетов на "летающей стрекозе" агент ОВРА* на аэродроме Чинизелло пригласил Кертнера к себе и заявил, что пленка, снятая им, должна быть изъята.

_______________

* OVRA (Opera volontaria repressione antifascista) - тайная

полицейско-шпионская и террористическая организация (примеч. автора).

Кертнер уверял агента, что сегодня вообще не фотографировал, так как "лейка" не в порядке; он заметил это еще утром, когда заряжал пленку. Но объяснения не помогли, Кертнер разрядил свою "лейку" и вручил агенту катушку с пленкой.

Тот скрылся в фотолаборатории, а через несколько минут вышел смущенный. Он просит принять извинения: фотоаппарат у синьора действительно не в порядке, вся пленка засвечена.

Этьен заранее знал, что скажет агент. Все объясняется тем, что в "лейке" есть секретная кнопка и, нажав на нее, можно мгновенно засветить всю снятую пленку. Секретная кнопка сконструирована надежным товарищем из фотоателье "Моменто" и выручала уже не раз и не два...

Слишком много следов оставляли сыщики вокруг Кертнера. Может, он совершил какой-нибудь промах? Был недостаточно осторожен? Или слежка идет не за ним одним, но и за другими иностранцами?

Недавно в Италии введены новые, более строгие законы о соблюдении секретности. То, что прежде публиковалось в печати, демонстрировалось на заводах, на выставках в рекламных целях, теперь оказалось под запретом.

Может быть, все объясняется тем, что в последнее время в Италии было несколько провалов у французской разведки?

Этьену известно - ее платный агент выкрал из морского министерства чертеж, который французы хотели сфотографировать. Сняли копию, вернули чертеж в министерство. Но при этом завербованный агент не заметил, что в сверток вложен его гонорар - тысяча лир. Деньги попали на глаза другим сотрудникам, начальству доложили, началось следствие. Деньги передали в сиротский приют и усилили наблюдение за сотрудниками, обыскивали всех, кто выходил из здания.

В министерстве авиации французы завербовали капитана, мобилизовав для этой операции обворожительную даму. Капитан кутил на франки своей нежной и щедрой возлюбленной, но ловко обманул прекрасную Сюзанн. При обыске у него дома нашли штампы "Секретно", "Совершенно секретно", "Специа", он ставил их на чертежи, в которых не было никакой секретности. И капитан открутился на суде от всех обвинений.

В ходе следствия всплыл еще один скандальный факт. В здании министерства авиации засорилась в первом этаже уборная - кто-то выбросил чертежи, но не успел изорвать их достаточно мелко; вынести чертежи из здания или подбросить обратно не удалось. Прокурор утверждал, что это дело рук того же капитана, сожителя Сюзанн, но суд признал обвинение недоказанным.

Капитан и в самом деле не рвал чертежей в уборной. Эти чертежи несчастливо доставал для Этьена один антифашист, сотрудник высшей дирекции Управления опытов и изысканий министерства авиации. Хорошо, что тот сотрудник остался вне подозрений. Его арест мог бы стать для Этьена катастрофой.

И так ему трудно дышать в предгрозовой атмосфере последних дней, иногда он просто физически ощущал нехватку воздуха. Вот такое же ощущение пережил Этьен однажды, когда летел на большой высоте: он сидел в неотапливаемом бомбовом отсеке на парашюте, надев кислородную маску, а кислород в маску не поступал, шланг был поврежден.

Слишком много признаков, что на него ведут облаву, за ним охотятся, кто-то идет за ним по пятам, уже дышит ему в затылок. Хорошо бы сбить ищеек со следа!

Вот почему Этьен так охотно принял приглашение берлинской фирмы "Нептун", с которой поддерживал деловой контакт. Будет очень кстати скрыться из Милана хотя бы на две недели.

Раздался настойчивый телефонный звонок. Джаннина сняла трубку:

- Алло!.. Да, здесь... Цюрих... Ваш компаньон... - Джаннина передала трубку Кертнеру.

- Алло! Синьор Паганьоло?.. Большое спасибо... Как всегда. Какая у вас погода?.. Завидую, - Кертнер, продолжая разговор, подошел к окну. Юбилей? Это в наших интересах. "Нептун" празднует половину столетия... Ну что же, тогда поеду один. - Он внимательно сквозь жалюзи посмотрел на улицу и увидел в подъезде дома напротив человека в светлых брюках, который посматривал на окна "Эврики". Кертнер удовлетворенно усмехнулся. - Поеду послезавтра или в четверг. Как всегда, курьерским... Спасибо, всего хорошего... - Кертнер положил трубку и, не отрывая от нее взгляда, распорядился: - Закажите билет...

- На Берлин?

- До Вены и на сегодня!

Есть ли у ОВРА какие-нибудь улики против Этьена или их нет, но совершенно ясно, что следует принять дополнительные меры предосторожности. Театральные свидания с Ингрид прекратить, сегодняшний "Бал-маскарад" последний, а радиопередатчик "Травиата" пусть пока помалкивает.

6

Перед тем как контора "Эврика" переехала из Вены в Милан компаньоны позаботились о том, чтобы получить представительства в Ломбардии или во всей Италии от нескольких австрийских, германских и чешских фирм.

Помимо оформления патентов на изобретения, имеющие касательство к авиации и к смежным областям техники, контора "Эврика" представляла отныне несколько фирм, заинтересованных в реализации своей продукции в Италии. То были преимущественно усовершенствованные моторы и двигатели, новейшие приборы и оборудование. На многие из них совсем недавно получены патенты и лицензии, ограждающие международные права изобретателя и гарантирующие фирмам монополию в той или другой области машиностроения или приборостроения.

Наибольший оборот давала германская фирма "Нептун". Кертнер получил это представительство благодаря тому, что был солидным вкладчиком "Дейче банк" и управляющий венским отделением банка рекомендовал Кертнера.

"Нептун" изготовлял аккумуляторы; аккумуляторные батареи этого типа, в частности, устанавливались на подводных лодках "Сферико". Фирма "Нептун" не ошиблась в выборе представителя: сбыт аккумуляторов в Италии стал расти из месяца в месяц.

К тому времени относится изобретение одного пожелавшего остаться неизвестным итальянского инженера. Синьору Икс удалось увеличить мощность аккумуляторов в два раза, и, что еще важнее, добиться одновременно почти двойного уменьшения веса и уменьшения габаритов. Эти показатели играют немаловажную роль во всех областях техники, но особенно важны для подводников, которые избегают тяжеловесного и громоздкого оборудования.

Вскоре после того как синьор Икс изобрел новый аккумулятор, предприимчивые итальянские дельцы замыслили создать акционерное общество и построить в Брешии завод аккумуляторов нового типа.

В ознаменование заслуг перед отечественной индустрией синьор Икс был принят в члены фашистской партии, хотя сам такого желания не изъявлял, прошения не подавал и стеснялся носить присланный ему фашистский значок.

Кертнер, не посвящая в дело компаньона Паганьоло, стал одним из учредителей нового акционерного общества и внес свою долю - сто пятьдесят тысяч лир, сняв эту сумму со своего личного счета в ватиканском "Банко Санто Спирито", то есть "Банке Святого Духа". Было обусловлено, что участие Кертнера в делах "Посейдона" останется в строгой тайне, поскольку "Эврика" пока продолжает рекламировать и продавать с выгодой для себя продукцию "Нептуна".

Немцы дали своей фирме имя "Нептун" - так называли морского бога древние римляне. А акционерному обществу в Италии, по предложению Кертнера, присвоили имя "Посейдон": так того же бога называли древние греки.

Кертнер выехал в Берлин и Бремен, чтобы предупредить дирекцию заводов "Нептун" об опасности, которая возникла после рождения "Посейдона". Отнюдь не случайно итальянцы назвали новорожденное акционерное общество также именем морского божества. Разве не ясно, что здесь скрыта угроза и подчеркивается готовность конкурировать с "Нептуном"? Вызов скорее явный, чем скрытый. При этом в руках итальянцев более совершенное техническое оружие.

- Представьте себе, - убеждал Кертнер директора-распорядителя фирмы "Нептун", - что вас вызвал на дуэль человек, у которого в руках скорострельный автомат-пистолет "рейнметалл", а вам всучили кремневый пистолет Лепажа. Такие пистолеты были популярны среди дуэлянтов...

Следовало бы перекупить итальянский патент еще раньше и в зародыше умертвить изобретение, которое может доставить "Нептуну" столько неприятностей.

Как известно, по Версальскому договору Германии запрещалось иметь свой подводный флот. Лишь полгода назад Гитлер денонсировал Версальский договор, но еще раньше Канарис вел успешные переговоры о сооружении подводных лодок немецкой конструкции в Испании, Италии, Голландии и Японии. И Кертнер опасался, что усиленные и облегченные аккумуляторы "Посейдон" найдут дорогу на те верфи быстрее, чем продукция "Нептуна".

Ну, а если немцы приобретут чертежи "Посейдона" и передадут их в военно-морское ведомство Третьего рейха? И такой вариант был предусмотрен Кертнером. Дело в том, что технологию, разработанную итальянцами, нельзя сразу внедрить на старых заводах "Нептуна", для переоборудования цехов понадобится много месяцев.

В Берлине поняли меру опасности, какая угрожает их фирме, тесно связанной с военно-морским ведомством.

Поскольку изобретение не было умерщвлено в зародыше, древнегреческого тезку нужно удушить в родильном доме - во что бы то ни стало скупить больше половины всех акций "Посейдона", уже проектирующегося завода в Брешии.

Кертнер вернулся из Берлина в Милан, скупил шестьдесят процентов акций. Сколько и предусмотрели во время беседы в прокуренном кабинете директора-распорядителя "Нептуна".

Судьба "Посейдона" была предрешена. Иные акционеры полагали, что теперь "Посейдон" станет дочерним предприятием "Нептуна", и не видели в том большой опасности. Может, такая финансовая метаморфоза принесет даже выгоду? Германская нянька в фартуке, надетом поверх мундира фельдфебеля, быстрее поставит дитя на ноги, но одновременно пристрожит излишне сообразительное дитя. И оно будет расти без капризов, не зная рахита и других детских болезней, которыми болеют предприятия в младенческом возрасте.

На самом деле, после того как пакет акций "Посейдона" оказался в руках немцев, изобретение итальянского инженера Икс легло в сейф директора-распорядителя общества "Нептун". И это не явилось для Кертнера неожиданностью.

Синьор Икс был симпатичен Кертнеру - скромен, талантлив. Изобретатель совсем не искушен в коммерческих делах, он бывал доверчив, наивен, беззаботен, и финансовые тузы то и дело залезали к нему в карман.

Столько ценных советов можно было бы дать синьору Икс, от столького предостеречь, оградить! Этьен был доволен коммерческой изворотливостью Кертнера и в то же время испытывал угрызения совести по отношению к талантливому синьору Икс. Но то, что огорчало Этьена, не вызывало чувства сожаления и других подобных эмоций у Кертнера, потому что тот жил и работал в среде, где все подчинялось Его Величеству Чистогану, где некогда исповедоваться и где большие дивиденды усыпляют совесть и стыд. Зачем же Конраду Кертнеру быть исключением из общего правила? За триста тридцать лет своего существования "Банко Санто Спирито" знал значительно более неблаговидные поступки своих вкладчиков, грязные сделки, финансовые провокации.

Этьен давно понял, что в коммерческой деятельности нужно быть асом, гроссмейстером своего дела. Вот уже где дуракам делать абсолютно нечего! А, собственно говоря, существует ли область творческой деятельности, где дураки и оболтусы в фаворе?

И еще Этьен понял, что в коммерческой среде нечего делать сердобольному человеку. Дельцу часто приходится быть жестоким, безжалостным. Этьена долго преследовали грустные, беззащитные глаза синьора Икс. Однажды синьор Икс стал жаловаться на невзгоды и неурядицы в своих делах, и Кертнер лицемерно говорил ему какие-то слова сочувствия. А ведь Кертнер был главным виновником того, что синьор Икс если и не был разорен, то во всяком случае не разбогател, как ему все предсказывали.

Коммерция требует не только специальной подготовки, но и определенных способностей. Лет десять назад, перед тем как заняться коммерцией и открывать свою первую фирму, Этьен перечитывал статьи Ленина, относящиеся к нэпу. Наивно было думать, что Этьен почерпнет в тех статьях какие-то советы, рекомендации. Ленин призывал партийцев учиться торговать в социалистическом государстве, а Этьену пришлось преодолеть брезгливость и не гнушаться низости, бесчестности и жестокости, какие прежде были известны ему лишь по романам Диккенса, Синклера и Бальзака. Член РКП(б) с 1918 года, бывший комиссар бронепоезда, за плечами две военные академии, полковник Красной Армии - новорожденный буржуй.

Сколько раз Этьен слышал в лекциях по политэкономии или читал о приметах загнивания капиталистического строя, о том как злокачественная конкуренция тормозит технический прогресс. И вот Конрад Кертнер сам ловко сыграл на этих противоречиях! Он называл это про себя "разговор с классу на класс"...

"Посейдон" - "Нептун" не стали конкурировать на рынке сбыта. Кертнер приобрел значительный капитал на том, что на какое-то время затормозил интересную техническую идею, которая, скорее всего, будет широко использована фашистами в надвигающейся войне.

К тому же он отлично заработал на своих анонимных акциях: учредители "Посейдона" и не собирались отдавать их задешево.

А кроме того, Кертнер получил большой куш за охрану интересов, или, как выразился директор-распорядитель, самого будущего фирмы "Нептун".

Но была еще выгода от того, что не состоялась встреча "Посейдон" "Нептун" на рынке сбыта, и эту выгоду не измерить сотнями тысяч рейхсмарок или миллионами лир. Консервация ценного изобретения синьора Икс задержит техническую реконструкцию многих подводных лодок, которые ходят под флагами Германии, Италии, Японии, а также их потенциальных союзников.

В то же время все материалы по изготовлению нового аккумулятора вскоре после рождения "Посейдона" и до его скоропостижной кончины были отправлены Этьеном в Центр. Тогда же от Старика пришло подтверждение на этот счет.

Выла еще выгода от всей этой операции - упрочилась деловая репутация Конрада Кертнера в фирме "Нептун". Он показал пример всем комиссионерам, агентам - вот как нужно работать в заграничном представительстве! Не просто сбывать продукцию и получать за это полагающийся куртаж, а дальновидно и зорко смотреть вперед, энергично устранять с пути фирмы ее конкурентов, заботиться о том, чтобы в фирме сосредоточились все технические новинки.

Тем временем "Эврика" успешно продолжала сбывать на рынке германские аккумуляторы. А когда в Берлине собрались торжественно отметить полувековой юбилей фирмы "Нептун", на торжество был приглашен и Конрад Кертнер, умелый защитник интересов фирмы в Италии.

Банкет, или, как значилось в пригласительном билете, "скромный товарищеский ужин", состоялся в ресторане "Валькирия", в переулке, выходящем на Тирпицуфер.

Хорошему настроению и пищеварению устроителей юбилея способствовали большие дивиденды, которые за последний год получили держатели акций.

Кертнер чувствовал себя на банкете уверенно, держался непринужденно. Дело не только в хороших манерах и соблюдении этикета. Само собой разумеется, он безупречно умеет повязывать салфетку, знает, как полагается есть рыбное блюдо, знает, как макают спаржу в растопленное масло и как управляются с мидиями.

Австрийский делец не внушил бы к себе доверия, если бы внешний вид его и все поведение за банкетным столом не соответствовали его общественному положению. Вот так же нам не внушает доверия портной, который носит уродливо скроенный и мятый пиджак с оборванными пуговицами; или часовщик с грязными руками, с глубоким трауром под ногтями; не вызывает у пациента доверия зубной врач, у которого рот полон гнилых зубов.

Но внешнее поведение человека, обязательное и первое условие игры не самое трудное.

Этьен давно влез в шкуру богатого коммерсанта, надел маску, и маска как бы срослась с лицом. Он выработал в себе естественность всех поступков, свойственных преуспевающему коммерсанту.

Солидный текущий счет в банке сказывается даже на манере разговаривать. Мало вообще знать правила хорошего тона, нужно знать повадки богача - как он зовет лакея, носильщика, как дает на чай услужливо склонившемуся швейцару, кельнеру, метрдотелю. Только неумные парвеню, прирожденные хамы или разбогатевшие выскочки ведут себя с прислугой заносчиво, высокомерно. А человек, привыкший к своему богатству, попросту небрежен в отношениях со слугами, на которых не следует тратить внимания, даже снисходительности, вообще - никаких душевных сил. Когда-то Этьен чувствовал себя неловко, если гардеробщик в театре ждал его, держа в вытянутых руках шинель. Этьен торопился и не попадал в рукава. Но это было давным-давно...

Нужно уметь властно и пренебрежительно крикнуть "гарсон" седому пожилому человеку.

И в то же время нужно уметь самому элегантно снять шляпу, отступив предварительно на шаг: опытные люди утверждают, что, отступая на шаг, ты внушаешь доверие.

Не легко и не сразу он научился с изящной небрежностью носить шляпу, не чувствовать себя скованно, как на маскараде, когда на белоснежной манишке красуется галстук-бабочка.

Уже давным-давно Этьен наблюдает за Конрадом Кертнером со стороны. Вернее сказать - как бы с изнанки, с исподу.

Поначалу Кертнер был излишне робок, и его непосредственный начальник Старик, хотя никогда и не видел Этьена в чужом обличье, посоветовал ему набраться дерзости, бесцеремонности, стать менее брезгливым, да, именно менее брезгливым. Бывает, нужно, не моргнув глазом, чокнуться с какой-нибудь сволочью, пожать его сволочную руку, выпить за его сволочное здоровье и пожелать этой сволочи благополучия и успехов. Не будь чистоплюем, умей не морщась вскинуть руку в знак фашистского приветствия и сказать про себя: "Хайль, сволочь!"

Грубее отъять Кертнера от тех навыков, привычек, с какими сжился, сросся Этьен! Не только нормы поведения, но совсем другие статьи морального кодекса типичны для Кертнера, фашиствующего пижона, оборотистого пройдохи, дельца, не слишком разборчивого в способах обогащения.

Поэтому Этьен бывал недоволен Конрадом Кертнером, когда тот вел себя чересчур тактично, излишне порядочно, не в меру благородно. Что еще за мнительность?!

Значит, Этьен утратил незримую границу между собой и Кертнером, не решился, хотя бы на время, ему подчиниться и тем самым нарушил натуральность перевоплощения.

Подделываясь под другого, в какие-то моменты перестаешь быть самим собой. Ты так часто сознательно обедняешь мыслями и чувствами того человека, чье имя и фамилию носишь, на чьем языке разговариваешь и даже думаешь, что при подобной многолетней трансформации можешь растерять и свои душевные богатства, обеднить самого себя.

Сложность перевоплощения возникает перед разведчиками всех государств, в этом Этьен отдавал себе отчет. Но все-таки есть у него дополнительная трудность: живя и работая за границей, он не может затеряться среди соплеменников. Англичанин или француз может сменить фамилию, профессию, социальное положение, но не меняет своей национальности, он не должен все время следить за своим произношением, знать разные диалекты чужого языка, прививать себе черты чужого национального характера.

Конечно, бывают и у нас счастливые исключения. Например, Рихард Зорге, товарищ Этьена, служил солдатом в армии Вильгельма в первую мировую войну, он - немец до кончиков волос, и ему не пришлось учиться думать по-немецки. А большинство товарищей, как сам Этьен, отучали себя - и отучили! - не только разговаривать, но даже думать по-русски. Они не смеют произнести что-нибудь по-русски даже со сна, в полузабытьи, в горячечном бреду...

Зорге признался ему однажды: в последней командировке у него было нервное перенапряжение. Он несколько раз просыпался утром, беспомощно лежал в номере отеля и не мог вспомнить - на каком языке ему предстоит сегодня разговаривать, кем быть...

И ночью разведчик не имеет возможности и права снять с себя маску, не смеет почувствовать себя свободным от жестокой власти конспирации.

Так изнурительно - постоянно прислушиваться, приглядываться к себе. Он мучительно устал от постоянной слежки за самим собой...

Да, на таком торжественном банкете нельзя ударить лицом в грязь. Конрад Кертнер должен представиться своим патронам и шефам как верноподданный Третьего рейха, которому в этом не мешает его австрийское гражданство. Он готов сказать слово за праздничным столом, когда будет повод.

Во вступительной речи директор-распорядитель счел нужным отметить в ряду лучших сотрудников и друзей фирмы предприимчивого герра Кертнера и высокий национальный дух, коим пронизана работа итальянского представительства.

Взгляд у директора-распорядителя "Нептуна" настороженный, брови нахмурены, а нижняя половина лица все время пребывает в улыбке, которая должна изображать добродушие. У него прямой, коротко остриженный затылок, усы он носит "а-ля Вильгельм Второй", волосы стрижет бобриком "а-ля Гинденбург"; в его физиономии - целая эпоха.

Несколько раз за столом с ожесточением упоминался Версальский договор, денонсированный фюрером. Этьен отчетливо вспомнил разноязычную перекличку гидов под золочеными сводами Версаля и выставленный там на всеобщее обозрение стол, за которым был подписан мирный договор 28 июня 1919 года.

Вскоре в чопорном застолье наступила неуклюжая пауза - кто произнесет очередной тост? Кертнер счел момент подходящим и попросил слова.

- Ваши превосходительства, высокочтимые дамы и господа! Беру на себя смелость напомнить, что когда древние боги поделили между собой сферы влияния, то громовержец Юпитер взял себе небо, Нептун - море, а Плутон получил подземное царство душ умерших; земля же осталась в общем владении. С тех пор волны моря послушны малейшему движению руки Нептуна, вооруженного грозным трезубцем. Высокочтимые сиятельства, дамы и господа! Разрешите поднять бокал и пожелать, чтобы волны морей и океанов были послушны Нептуну арийского происхождения, преданному национальным интересам. И чтобы никто, даже бог изворотливости и обмана Меркурий, не мог похитить у нашего Нептуна его оружие - трезубец, как об этом рассказывает мифология. Когда мы говорим о жизненном пространстве, то имеем в виду не только сушу, но также акваторию. Трезубец Нептуна скипетр мира! О всемогуществе Нептуна полезно помнить каждому, кто не собирается в протекторат бога Плутона. В подземном царстве умерших душ, где Плутон является гаулейтером, есть вакансии для всех, кто осмелится мешать германскому судоходству. Этим безумцам полезно напомнить слова великого Ницше - берегитесь плевать против ветра! Беру на себя смелость заявить от имени сотрудников моей конторы - мы будем счастливы и впредь в доступной каждому форме оказывать услуги нашему воскресшему флоту. Мы вернем немецкому морскому божеству трезубец, похищенный у него в Версале!

Далеко не все участники банкета были посвящены в перипетии борьбы "Нептуна" со своим тезкой "Посейдоном", не все понимали, сколько в застольной речи герра Кертнера проглоченных угроз и угрожающих недомолвок. Но директор-распорядитель с его эпохальным лицом понял все, и другие директора тоже благосклонно кивали оратору, а глядя на директора, выражали одобрение и все другие, кому смысл речи был понятен лишь постольку, поскольку они чуяли в ней реваншистский дух.

Так как шефы слушали почти с умилением, в конце речи Кертнера все дружно захлопали. Послышались приветственные возгласы: "Эс лебе?", "Хох!", аплодисменты, а пробки от шампанского хлопали, как трескучие восклицательные знаки, заключившие речь. Ну, а если бы не было аплодисментов, приветственных выкриков, стрельбы пробками? Все равно Кертнер почувствовал, что речь, которую он выдал за экспромт, - даже прищелкивал пальцами, как бы подыскивая нужные слова, - имела большой успех.

Да, игра стоила свеч, не напрасно вчера в поезде Вена - Берлин он прилежно перелистал античную мифологию, проштудировал куррикулюм вите Нептуна.

Директор-распорядитель, тронутый застольной речью Кертнера, еще раз во всеуслышание отметил его заслуги.

Позже, когда все поднялись из-за стола, директор-распорядитель перезнакомил Кертнера с большой группой предпринимателей, коммерческих директоров, владельцев фирм, крупных держателей акций, банкиров.

Конечно, Кертнер не мог запомнить всех, с кем успел обменяться церемонными поклонами и крепкими рукопожатиями. Но он знал, что среди новых знакомых был такой туз, как директор "Люфтганзы" Карл Гебарт.

- Для меня большая честь пожать вам руку. - Кертнер поздоровался с Карлом Гебартом и почтительно склонил голову. - Поздравляю вас с открытием регулярного беспосадочного сообщения Штутгарт - Барселона.

Подошел лакей с подносом.

- Теперь мы можем летать на курорты Испании без французской визы, засмеялся Карл Гебарт, деловито чокнулся и отошел.

- Познакомьте меня, пожалуйста, с господином Теубертом, - попросил Кертнер минутой погодя "Вильгельма Второго - Гинденбурга".

Они подошли к Теуберту, главе "Центральной конторы ветряных двигателей".

- Хочу вам представить нашего австрийского друга Конрада Кертнера.

- А я хочу поблагодарить его за прекрасную речь.

- Для меня много значит оценка старейшего деятеля национал-социалистской партии, - сказал Кертнер еще почтительнее.

- Это в полном смысле слова золотой значок, - "Вильгельм Второй Гинденбург" благоговейно коснулся лацкана на пиджаке Теуберта, - он дает право на свидание с Адольфом Гитлером в любое время. - И обратился к Теуберту: - Герр Кертнер пользуется нашим полным доверием, и он знает, что в те страны, где ветры дуют не в нашу сторону, мы продаем и скорострельный картофель...

- Вы хотели сказать скороспелый? - спросил Кертнер, и все трое расхохотались.

- Ну вот, мы нашли общий язык! - сказал "Вильгельм Второй Гинденбург".

Да, с "Нептуном" начинают все больше считаться. Фирма попала в один ряд с самыми могущественными концернами, синдикатами, трестами и тоже приглашена завтра в советское посольство; русские устраивают прием для представителей деловых кругов в связи с приездом торговой делегации во главе с наркомом торговли.

"Где-то на рабфаке или в рабочем клубе их обзывали не иначе, как "акулы капитализма", - мимолетно усмехнулся про себя Этьен. - А в случае надобности мы величаем их "представители деловых кругов".

- Большевики явно хотят установить деловые контакты. Если у герра Кертнера есть желание, ему тоже будет вручен билет на прием в советское посольство.

Так хотелось принять приглашение, побывать в посольстве на Унтер-ден-Линден, услышать родную речь. Только раз в жизни он был в здании посольства, помнит просторный зал для приемов, столовое серебро, знаменитый сервиз из саксонского фарфора на пятьсот персон...

Но вдруг его увидит кто-нибудь из знакомых и узнает? В числе сотрудников военного атташе может оказаться бывший слушатель военной академии. Недоставало еще, чтобы кто-нибудь с радостным воплем: "Каким ветром?! Маневич, дружище, сколько лет, сколько зим!" - бросился ему на шею.

Нет, рисковано, будет просто мальчишеством отправиться туда с директорами "Нептуна".

Размышление заняло какую-то долю секунды, Кертнер, выслушав приглашение, уже почтительно поблагодарил и отказался. К сожалению, он занят. Завтра у него важное свидание с асом германского спортивного пилотажа.

Вильгельм Теуберт любезно вручил Кертнеру свою визитную карточку и пригласил посетить его контору в любое удобное для гостя время. Может быть, "Эврика", помимо поручений, столь блестяще выполняемых для фирмы "Нептун", согласится на тех же условиях представить в Италии и его фирму? А директор-распорядитель "Нептуна", стоявший рядом, не возражал, даже уговаривал принять предложение.

По-видимому, герру Кертнеру небезынтересно знать, что в фирме Теуберта работают только люди, преданные рейху, исповедующие национальные идеалы. Теуберт уверен, что герр Кертнер найдет единомышленников среди сотрудников фирмы.

Кертнер поблагодарил за интересное предложение. Он непременно зайдет, когда вернется через неделю в Берлин. Завтра по приглашению директора-распорядителя он отправляется в Гамбург, Бремен, Осло и Кенигсберг, чтобы поделиться опытом своей работы с коллегами, работающими в тамошних отделениях фирмы "Нептун".

Вот и хорошо, пусть герр Кертнер попутно наведается в норвежский филиал "Центральной конторы ветряных двигателей", ознакомится с работой в условиях севера. Казалось бы, двигателю все равно, какой ветер приводит его в движение - холодный или знойный. Но система смазки и правила эксплуатации совсем другие, есть немало тонкостей.

Теуберт осведомился - не пугают ли герра Кертнера морские путешествия в штормовую погоду. Тот ответил, что к сожалению, его родная Австрия, от которой отторгли даже Триест, остается пока сугубо сухопутной страной. Но, право же, не все австрийцы отличаются водобоязнью и страдают от морской болезни. Он верит, что Австрия когда-нибудь приобщится к великой морской державе.

Его намек на желанный аншлюс был достаточно прозрачен, собеседники поняли его с полуслова...

После ужина заиграл салонный оркестр. Сотрудники помоложе приглашали на танцы величественных фрау, увешанных ювелирными изделиями. Герр Кертнер отличал настоящие бриллианты от фальшивых, но сегодня вечером он не увидел ни одной стекляшки. Уже во второй раз оркестр сыграл модный фокстрот "Паприка" и танго "Ночь в Монте-Карло", - кинематопраф принес этим мелодиям всемирную известность.

Выйдя из ресторана, Кертнер, отказался от автомобиля дирекции, не сел в таксомотор. Он решил пройтись перед сном по опустевшему, притихшему Берлину. К тому же два-три бокала рейнского оказались, по-видимому, лишними, в голове слегка шумело.

7

К ночи рекламный румянец столицы слинял. Почти все фонари потушены рачительной рукой бургомистра, - в Берлине жили экономно, а еще больше старались показать: после того как у Германии отобрали колонии, здесь вынуждены экономить и отказывать себе буквально во всем.

Этьен прошел по Тирпицуфер, в самый ее конец, прошел мимо громоздкого, мрачного четырехэтажного дома No 74/76; здесь помещается абвер.

За какими темными окнами - кабинет адмирала Канариса?

В стороне остался Ландверский канал. Этьен поравнялся с большим темным зданием. У парадного подъезда, у ворот прохаживались шуцманы. Хотя Этьен стоял на противоположном тротуаре, он прочел вывеску у освещенного подъезда: "Союз Советских Социалистических Республик. Полпредство". Кто-то подъехал в "газике" и вошел в здание.

Этьен тоскливо поглядел и зашагал к Тиргартену.

Он шел по набережной вдоль парапета, глядя на темную воду канала, покрытую рябью. Остановился и вгляделся в свое отражение на воде, высвеченное одиноким фонарем...

И ему представилась такая же ночная, взъерошенная весенним ветром вода в Москве-реке. Плывут одинокие льдины. Дворник в тулупе и треухе скалывает лед на набережной. Звонкая капель.

По набережной идут Этьен и Старик. Оба в форме двадцатых годов остроконечные шлемы, шинели с "разговорами". У Старика на петлицах три ромба.

Старик отстает на несколько шагов от Этьена, критически приглядывается к его походке.

- А тебе пора отвыкать от строевой выправки, - говорит Старик строго.

- Стараюсь, Павел Иванович. Не получается.

- Отвыкнешь. И фрак научишься носить. И цилиндр. - Старик остановился. - А вот притворяться в чувствах потруднее.

- Ну и дела, - ухмыльнулся Этьен. - Позавчера - комиссар бронепоезда. Вчера - слушатель академии. Сегодня - летчик. А завтра - коммерсант? Этьен попробовал сменить походку на более свободную. - Ну как?

- Чуть-чуть лучше, - подбодрил Старик и продолжал серьезно: - Ты и завтра останешься летчиком. Летчиком свободного полета! Ты должен будешь видеть дальше всех и немножко раньше, чем увидят другие. И коммерсантом ты станешь не простым. - Старик рассмеялся и хлопнул Этьена по спине. Бальзаковский банкир Нюсинжен - щенок по сравнению с твоим коммерсантом!.. - Старик помолчал и спросил потеплевшим голосом: - Сколько дочке?

- Два года.

- А Наде сказал? Командировка длительная.

- Она согласна.

- Длительная и опасная... Может, еще раз обдумаешь?

- Я обдумал еще семь лет назад. В восемнадцатом. Когда вступал в партию...

Подошел шуцман, подозрительно пригляделся - не собрался ли ночной прохожий топиться? Слишком долго смотрит в воду.

Легкая усмешка мелькнула на лице Этьена, и он пошел дальше.

Навстречу ему, пристукивая деревянной ногой, шел по аллее пожилой солдат в кителе, с крестами и медалями времен Вильгельма.

- Гуте нахт, майн герр.

- Гуте нахт.

"Этот доковыляет до дома, снимет на ночь протез, чтобы культя его отдохнула, - невесело подумал Этьен. - А я и во сне не смею забыть, что я Кертнер".

Едва войдя в сад, он присел на скамью, снял шляпу и подставил лоб теплому ветерку, который доносил дым из печных труб.

В Берлине еще топили; здешний климат - не чета миланскому...

Ему не следовало сегодня пить на банкете, но прослыть неучтивым, стать белой вороной... Не станет же он жаловаться благосклонному к нему "Вильгельму Второму - Гинденбургу" на плохое самочувствие?

Только Тамара и Гри-Гри знают, что с конца зимы у него сильно колет в боку, а во время поездки с секретными материалами из Парижа в Цюрих с ним случился в поездке обморок. Позже он узнал, что во время обморока не выпустил из рук своего чемоданчика. И сегодня "скромный товарищеский ужин" едва не довел его до обморочного состояния - слишком большое нервное напряжение.

Размышлениям в тишине мешал мусорщик, который топтался где-то рядом на дорожке, усыпанной гравием, и в такт своим шагам шваркал метлой, потом приблизился вплотную к скамейке, с жестяным грохотом открыл и закрыл ящик для мусора - наводил в Тиргартене ночной орднунг:

- Вы сели на чужую скамейку.

- Разве здесь требуется плацкарта?

- Скамейка только для евреев. Если вы ариец, то...

- Откуда мне было знать? - Этьен лениво встал. Он знал, что для евреев здесь в скверах и парках возле мусорных ящиков выделены скамейки ядовито-желтого цвета. - Ночью все скамьи серы. Темно здесь...

- Берлин живет очень экономно.

Этьен кивнул мусорщику, надел шляпу и поднял воротник.

Ему не было холодно, но он продрог сердцем. Он в равной степени чувствовал себя сегодня трагически одиноким и в ресторане "Валькирия", и на скамейке в Тиргартене...

Кертнер выехал из Берлина утренним поездом. В кармане у него лежало письмо в контору пароходства "Нептун" - Бремен, Фрейхафен, 1.

Ходили слухи, что оба "Нептуна" - заводы и пароходство - близкие родственники, но Кертнер ничего не знал об их взаимоотношениях. Он знал только, что "Нептун" - большая пароходная компания, чьи пароходы "Гестия", "Геркулес", "Рейнланд" и еще четвертый, названия которого не успел выяснить, обслуживают регулярную линию Бремен - порты Испании.

Пароходы "Нептуна" совершают также навигацию по Немецкому морю. Кертнеру заказана каюта первого класса от Гамбурга до Осло на небольшом, но быстроходном пароходе "Нибелунг".

До отплытия "Нибелунга" оставалось почти двое суток, но Конрад Кертнер не был этим раздосадован. Он поселился в Гамбурге в отеле "Четыре времени года". Каждый раз, когда он проходил по берегу Большого Альстера, он имел удовольствие любоваться флагом пароходства "Нептун"; там на набережной в пестром соседстве полощутся флаги всех германских пароходств.

Кертнер жил в фешенебельном отеле, а много часов провел в порту, на крикливой и злачной улице Реппербан. Не сразу удалось ему найти в игорном притоне одного старого знакомого, с которым еще водил дружбу радист "Фридрих Великий", передать привет от Ингрид, а взамен получить несколько радиодеталей, без которых "Травиата" может лишиться всего колоратурного сопрано.

Кертнеру легко было сойти за старожила этих мест, он не забыл "платтдейч", - жаргон гамбургских портовиков...

Приближаясь к Норвегии, "Нибелунг" долго лавировал в хаосе островков, долго шел по узкому фиорду, который глубоко вдается в материк. Фиорд кишмя кишел яхтами, а чайки стлались над водой, как метель.

Для порядка Кертнер представился в австрийском посольстве. Еще до обеда он ознакомился с норвежским филиалом "Нептуна", с географией и оборотом фирмы и даже успел принять участие в испытаниях какого-то аккумулятора. Однако не только ради своей деловой репутации приехал Кертнер в Норвегию: он привез с собой весьма крупную сумму рейхсмарок.

Формально говоря, будучи в Германии, он мог перевести рейхсмарки на текущий счет "Эврики" в итальянском "Банко ли Рома" и на свой личный счет в "Банко Санто Спирито". Но подобный перевод расценивался тогда в Германии как непатриотический поступок. Подлинный патриот не позволит себе ухудшать валютный баланс рейха, саботировать усилия, направленные к укреплению рейхсмарки, подрывать экономику фатерланда. Можно было не сомневаться, что о таком крупном переводе за границу сразу узнают где следует, - существует специальный финансовый сыск.

Везти же рейхсмарки с собой в Италию Этьен тоже не мог. Ни в одном итальянском банке не должны знать о немецком происхождении столь крупной суммы.

Что оставалось делать? Следовало оформить перевод в итальянский банк из любой страны, только не из Германии.

Норвежский банк оказался весьма удобным посредником. Вся операция заняла не больше получаса: рейхсмарки трансформировались в норвежские кроны, которые на днях будут переведены на валютный счет Кертнера в миланской конторе "Банко Санто Спирито"...

После обеда Кертнер направился с рекомендательным письмом Теуберта в норвежский филиал "Центральной конторы ветряных двигателей". Управляющий ждал гостя. Видимо, он получил от Теуберта еще и телеграмму, потому что его общительность и предупредительность выходили за рамки ординарной любезности. Управляющий рассказал о том, что в ближайшие месяцы ожидается значительное увеличение оборота фирмы и, хотя летний сезон еще впереди, они нашли нужным разослать по многим адресам следующее письмо:

"Многоуважаемый друг нашей фирмы! Начало летнего сезона поставит перед Вами вопрос о пополнении Ваших складов. Наш ответственный сотрудник, только что возвратившийся из Германии, привез выгодные предложения различного рода, которыми Вы, безусловно, заинтересуетесь. Мы были бы Вам весьма обязаны, если бы Вы нас посетили в ближайшие дни.

В ожидании Вашего посещения остаемся с германским приветом. Хайль Гитлер!

(П о д п и с ь)".

Кертнер сделал управляющему комплимент: готов учиться у норвежского филиала деловой оперативности! Он обязательно разошлет такое же письмо своим наиболее солидным покупателям.

Пароход в Кенигсберг отправлялся лишь завтра вечером, и таким образом у Кертнера оказался свободный день. Он с чувством облегчения мог посвятить его прогулке по Осло. Он правильно решил трудную задачу с норвежскими кронами и рейхсмарками, потерявшими в весе.

Не торопясь шел он по Драмменсвейен, и ему нравилось, что каждая из поперечных улиц одета в неповторимый зеленый наряд. Он пересек улицы, сплошь обсаженные то елями, то березами, то каштанами, то соснами, то липами. Он слышал, что в Осло отлично вызревают яблоки, груши и помидоры. "Вот что значит Гольфстрим! Осло на одной параллели с нашим Ленинградом, ничуть не южнее".

У Национального театра, где стоит памятник Ибсену, он спустился в метрополитен. Снаружи к вагонам метро приделаны зажимы для лыж, в это время года ненужные.

В Осло всего несколько подземных станций, а затем поезд вынырнул из тоннеля и через десяток километров вскарабкался на макушку горы Холменколлен. Там высится трамплин для прыжков на лыжах, пользующийся мировой известностью. Но весенним днем здесь было пустынно, скучно, и тем же метропоездом Кертнер вернулся в город. Сошел на площади Валькирий, его отель по соседству.

Вскоре появился агент из бюро путешествий, они сели на извозчика, который церемонно приподнял свой цилиндр, и поехали в порт. В Кенигсберг, в штормовое море, уходил пароход той же компании "Нептун".

Встреча в восточно-прусской конторе фирмы, завтрак в кабинете управляющего, поездка на верфь в заливе Фриш-хаф, техническая дискуссия вперемежку с воинственными речами.

Здесь, в столице Восточной Пруссии, настроены еще агрессивнее, чем в Берлине. Все задыхаются без жизненного пространства, у всех на языке это самое "лебенсраум", все жаждут реванша и одобряют вступление вермахта в демилитаризованную рейнскую зону. В Кенигсберге находится "Институт по изучению России". "Вот бы посидеть там на инструктивных беседах", мелькнула шальная мысль.

Все главные улицы, площади, учебные заведения названы именами военных. Памятники только военным, исключение составляют Шиллер и Кант. Этьен смотрел на бронзового Шиллера, и казалось - поэту неловко стоять в штатной одежде и в штатской, на вытяжку, позе в компании вымуштрованных соседей в городе, где дансинги, казино и публичные дома - отдельно для офицеров и для солдат. В пивных, сосисочных и кафешантанах по команде орут фашистские песни и кричат: "Хайль!" На вывеске у мужского портного намалеваны только мундиры, на вывеске у шапочника - военные фуражки, на вывеске парикмахера - рекламный красавчик, выбритый до розового глянца, прилизанный и с нафабренными усами, он также в военной форме.

Звон шпор, позвякивание сабель, кожаный хруст амуниции, бряцание оружием - все это бьет в уши на улице, в кинематографе, в пивной, в колбасной, в подземном казино под озером Обер-Тайх, в королевском замке.

В одной из башен старинного королевского замка помещается городской "кунстмузеум". Этьен прилежно и добросовестно обошел залы, но его оставили равнодушным коллекции картин, старинная утварь, мечи и кольчуги рыцарей. Зато сильное впечатление произвел внутренний четырехугольный двор замка. Туда попадаешь через железные крепостные ворота и глубокую каменную арку, а стены замка настолько высоки, что лучи солнца проникают во двор, только когда оно близко к зениту.

Этьен стоял на дне каменного колодца, и его не оставляла мысль: именно отсюда отправлялись в грабительские походы на восток предки сегодняшних фашистов - псы-рыцари, а позже - гофмейстеры немецкого ордена, маркграфы, прусские герцоги, короли...

В местном банке Кертнеру делать было нечего, и он рад был в тот же вечер убраться из респектабельного, но неприютного отеля в аристократическом квартале Амалиенау, сплошь заросшем кустами сирени. Жаль, сирень еще не расцвела! Он помнит сирень Амалиенау в буйном, исступленном цветении, когда за сиреневым не видно зеленого, а воздух густо настоян на цветах...

А из Берлина он уехал обласканный "Нептуном" и облеченный доверием еще одной фирмы - "Центральной конторы ветряных двигателей".

Владелец фирмы Вильгельм Теуберт был подчеркнуто приветлив:

- Надеюсь, вас не утомили морские путешествия? Я слышал, в Немецком море не утихает шторм.

- После того что я увидел и услышал в норвежском филиале вашей фирмы, никакая дорога не может показаться мне длинной и трудной.

Этьен знал, что имеет дело не просто с предпринимателем, пусть даже очень богатым, а с крупным фашистским деятелем.

Поначалу герр Теуберт заговорил о силе воли, без которой нельзя добиться успеха на жизненном поприще. Ошибочно было бы думать, что для штатских людей сила воли значит меньше, чем для военных. Он очень рад, что гость его думает так же. В те дни большой резонанс в военных, дипломатических и деловых кругах получила статья генерал-полковника Секта "Сила воли полководца". Очень кстати, что Этьен тоже прочел статью в "Милитервиссеншафтлихе рундшау" и мог поддержать разговор. Что касается лично Конрада Кертнера, то он солидарен с генералом Сектом, когда тот ратует за жестокую, не знающую никаких преград волю полководца, умеющего подчинить себе объективные условия, или отбросить, отшвырнуть их со своего пути. Свое наивысшее проявление воля находит в преодолении любого сопротивления, то есть в войне. Война порождается, ведется и доводится до абсолютного завершения волей. Война превращает волю в действие!

К удовольствию хозяина, Кертнер довольно точно привел на память это место из статьи Секта, а сам подумал: "Военный авантюризм облачается в философские одежды. И какой торопливый маскарад! Впрочем, в Восточной Пруссии не хотят тратить времени и на маскировку".

Дальнейший разговор заставил Этьена насторожиться. Он знал, что ветряные двигатели - вовсе не основная продукция фирмы и Теуберт занимается этими двигателями лишь для отвода глаз. Не случайно в письме, которое ему показали в Осло, упоминается "о пополнении Ваших складов". Кто станет держать ветряные двигатели на складах?

Итак, на будущей неделе в Милан, в распоряжение "Эврики", будет отправлена первая партия ветряных двигателей. Этьен ничем не выказал своей настороженности, но одновременно дал понять Теуберту, что у того в кабинете сидит не простофиля, который пропускает мимо ушей намеки, а деловой человек, с достаточной выдержкой для того, чтобы не расспрашивать ни о чем, а почтительно ждать, когда высокочтимый герр Теуберт соблаговолит сам сказать недосказанное.

В поведении Кертнера естественно сочетались непринужденность и желание подчеркнуть, что он польщен приглашением Теуберта, независимость богатого человека и признание идейного превосходства своего собеседника.

Даже в том, как Теуберт перечислял страны, где открыты представительства фирмы, был какой-то скрытый смысл. С особенным значением он упомянул о работе, развернутой в Испании, Норвегии, Австрии, Чехословакии, в Верхней Силезии и Данциге.

После выборов в Испании и прихода республиканцев к власти усложнилась обстановка, в которой там работает филиал "Центральной конторы ветряных двигателей".

Кертнер сказал, что предполагает вскоре выехать в Испанию по своим делам. Теуберт просил поставить его в известность о выезде. Чтобы быстрее войти в курс дела, Кертнеру будет полезно ознакомиться с тем, как организована работа в Испании. И размах работы там больше, чем в Норвегии, а руководители филиала - опытные партайгеноссен. Филиал находится не в Мадриде, а в Барселоне, это во всех отношениях удобно и намного ближе к фатерланду. Кертнер едва успел удивиться, как Теуберт пояснил:

- Да, намного ближе, поскольку "Люфтганза" поддерживает ежедневное воздушное сообщение Штутгарт - Барселона.

- Я хорошо знаю, что не во всех странах ветры дуют с постоянной силой и в нужном направлении, - сказал Кертнер. - Но пока в Италии будут дуть ветры, они будут приводить в движение ваши двигатели! Спрос на ветряные двигатели будет расти и расти. Разрешите посмотреть на дело с точки зрения близкого будущего. Так или иначе, каждый ветряной двигатель рождает энергию, энергия в любой форме служит прогрессу, а подлинный прогресс питается сегодня идеями и идеалами Великой Германии!

Герр Кертнер еще раз дал понять: он принял к сведению и то, что патрон ему говорит, и то, о чем патрон умалчивает. Вот почему Кертнер счел возможным закончить деловую беседу пустячной болтовней.

- Если бы мне предложили быть представителем фирмы ликеров и аперитивов, я бы отказался. - Кертнер поднял рюмку с ликером, поданным к черному кофе, и посмотрел ее на свет. - Недавно прочел про французского коммивояжера. Как он рекламировал товар? Каждый день поневоле выпивал с покупателями сорок - пятьдесят рюмок. Бесконечная дегустация, принудительная выпивка. Сердце не выдержало, и коммивояжер умер. За наше долговечное здоровье, герр Теуберт!

И он торжественно пригубил рюмку.

9

Письмо, подшитое к делу No 4457/к с грифами: "Совершенно секретно", "В одном экземпляре", "Хранить вечно".

"Милан, 25.3.1936 года.

Уважаемый Оскар! Сейчас в театре антракт, пользуюсь удобной минутой и повторно пишу насчет моей замены. Прошу рассматривать мои соображения о необходимости замены не как изъявление желания поскорее уехать отсюда и очутиться дома, где меня ждут жена и дочь. Подобное желание не покидает сердца, я не оригинален и не претендую на то, чтобы меня считали тонкой, изысканной натурой, большим патриотом и лучшим семьянином, чем другие. Все товарищи, работающие за рубежом, болеют этой болезнью, она называется "ностальгией". Однако не о симптомах болезни идет сейчас речь. Считаю опасным для организации мое излишне долгое пребывание здесь. Слишком много глаз следит за мной с враждебным вниманием. Уже не один раз я сталкивался на работе с довольно серьезными неприятностями. Двое из числа тех, кого я пытался втянуть в антифашистскую работу, не оправдали доверия. Не нужно понимать меня так: грозит какая-то конкретная и немедленная опасность. Может быть, такой опасности нет, по крайней мере, я ее пока не чувствую. Но зачем ждать, чтобы опасность, всегда возможная, обернулась бедой? Мне приходится без устали разъезжать, этого требует здешняя обстановка. На днях буду в Берлине. Прямой поезд сейчас не для меня, еду кружным путем. А есть поездки, которые, при неотступной слежке за мной, связаны с риском и для тех знакомых, к кому езжу в гости. Организация расширилась, и в этих условиях я не чувствую себя спокойным за всех, кто мне доверяет. Жаль потерять плоды усилий двух с половиной лет, плоды, которые еще могут принести большую пользу. Имейте также в виду, что по приезде нового товарища мне придется пробыть с ним два-три месяца, чтобы устроить его здесь хорошо (что совсем не так легко) и ввести своего преемника в обстановку весьма сложную из-за разбросанности и пестрого состава помощников. Вот мои соображения. Знаю, нелегко подыскать нового товарища, но именно поэтому настоятельно прошу вас обратить на мое письмо надлежащее внимание и правильно понять все его мотивы. Живу и работаю в предчувствии близкой военной грозы. С комприветом Этьен".

У Кертнера был деловой повод для визита к германскому консулу в Барселоне - посоветоваться, в какие именно органы печати сдать рекламные объявления фирмы "Эврика". Он дал понять консулу, что ему не безразлично, где именно будут напечатаны объявления. Он отдает себе отчет в том, что вопрос этот не столько коммерческий, сколько политический. И вовсе не хочет нечаянно оказаться в роли богатого дядюшки, который по рассеянности или недомыслию стал подкармливать каких-то левых голодранцев.

Консул Кехер оценил предусмотрительность приезжего и понял, что не одни коммерческие интересы вызвали визит и разговор.

Кертнер сделал вид, что не знает политического лица испанских газет и очень нуждается в советах. Вдвоем с консулом они решили дать объявление в газете католиков-реакционеров "АВС", в журнале "Бланко и негро", который выпускает то же издательство, в барселонской "Реневасион" и, конечно же, в газете "Информасионес" - органе Хиля Роблеса. "Информасионес" могла рассматриваться как рупор Германии, в ней больше всего национал-социалистических публикаций.

Была отвергнута не только левая газета "Эль эральдо", но даже либеральные "Эль дебато" и "Эль сосиалиста".

- А как господин консул смотрит на газету "Вангуардиа"?

- Самая крупная газета здесь, в Каталонии. Но после выборов 16 февраля "Вангуардия" стала попросту несносной. Слишком много недружелюбных намеков в адрес Германии. Причем намеки становятся все более наглыми. У издателя испортился характер, надо его проучить.

Кертнер спросил также о севильской печати, но Кехер остановил его:

- На этот счет вам лучше посоветоваться с консулом в Севилье Дрегером. Он сейчас здесь.

- А как его найти?

- Я вас познакомлю.

Консул просил герра Кертнера также учесть, что недавно из Берлина пришло письмо из ведомства Геббельса с призывом: поддержать объяснениями и денежными пожертвованиями благородные замыслы журнала "Нуэстра революсион", который вот-вот начнет выходить. Кехер сообщил тоном заговорщика, что лидер "фаланги" Антонио Примо де Ривера прислал из тюрьмы для первого номера "Нуэстра революсион" приветственную статью.

Этьен благосклонно кивнул, а сам раздраженно подумал: "Сказал бы мне кто-нибудь прежде, что буду содержать фашистскую печать... Да я бы ему морду набил!.."

У Этьена складывалось впечатление, что консул не понял: то ли заезжий богач в самом деле нуждался в рекламе своей фирмы, то ли он явился из каких-то специальных сфер с поручением подкормить профашистскую печать. Но так или иначе, консул преисполнился к герру Кертнеру почтением и не без гордости сообщил, что он - заслуженный национал-социалист и у себя на родине, в Швельме, был командиром отряда штурмовиков.

- Швельм, Швельм... - Этьен сделал вид, будто мучительно вспоминает. - Кажется, Швельм входит в административный район Арнсберг?

- Вы предельно точны.

- Вестфальца нетрудно узнать и по выговору. У вас классическое рейнское произношение!..

Прощаясь, консул Кехер пригласил гостя, если ему позволят дела, на субботний кинопросмотр.

Кертнер поблагодарил за приглашение, были основания считать, что ему повезло.

Дела позволяли Кертнеру сидеть в кино, свободное время у него в избытке, он не мог похвастаться в Барселоне обилием деловых предложений, он чувствовал, что солидные барселонские коммерсанты относятся к нему с недоверием. В ту пору немало агентов гестапо, офицеров абвера, замаскированных нацистских деятелей выдавали себя за представителей деловых кругов. Вот почему многие предприниматели в Барселоне остерегались вступать в контакты с австрийцем фашистской закваски, считали репутацию Кертнера сомнительной.

"Да, я не оригинален в выборе своей "крыши", - размышлял Этьен наедине с собой. - Шпионов-коммерсантов вокруг меня хоть пруд пруди. Однако "крыша" моя не протекает, и в консульстве меня считают своим. Сейчас это важнее, чем доверие честных людей. По крайней мере, я избавлен от чьих-то подозрительных расспросов и назойливых знакомств по заданиям "портовой службы" гестапо".

Почти весь следующий день Кертнер провел в доме No 71 на авенидо де Гауди, в конторе герра Хуана Гунца, директора местного филиала "Центральной конторы ветряных двигателей". По-испански фирма Вильгельма Теуберта называлась "Хенерал фуорса моторис аэрэа", - так значилось на вывеске. Но Этьен уже знал, что он беседует с одним из руководителей рейхсверовского шпионажа в Испании, с бывшим обер-лейтенантом германской армии, который сейчас командует местной группой "Стальной шлем". В походке Гунца без труда угадывалась офицерская выправка.

У Кертнера не было рекомендательного письма от Теуберта, но он готов был отдать руку на отсечение, что в барселонском отделении предупреждены о его приезде.

Шел оживленный разговор, причем Хуан Гунц отгораживался от гостя облаком дыма гаванской сигары, а Кертнер не оставался в долгу и окуривал хозяина венгерскими сигаретами. Кертнер изображал жизнерадостного, общительного человека, он не прочь похвалиться первыми успехами по продаже ветряных двигателей.

Хуан Гунц великодушно называл Кертнера своим коллегой, поскольку одни и те же ветры часто приводят в движение ветряные двигатели в Испании и в Италии, Кертнер рассказал также о недавней поездке в Осло, о знакомстве с норвежскими сотрудниками; ему понравилось, как там своевременно осведомляют покупателей о получении новых образцов товаров.

Хуан Гунц понимающе улыбнулся, нашел в ящике стола бумагу, протянул ее Кертнеру и спросил:

- Вы имеете в виду такое приглашение?

Кертнер пробежал глазами письмо и кивнул в знак согласия. То была точная копия письма, показанного ему в Осло.

Вильгельм Теуберт только маскируется ветряными двигателями, а на самом деле торгует оружием. Для конспирации оружие называют в деловой переписке скороспелым картофелем. Конечно, посылать оружие в Италию не было смысла, итальянцам в самом деле продавали ветряные двигатели. Ведь в каких-то странах нужно было поддержать легенду о деятельности "Центральной конторы ветряных двигателей", в то время как Хуан Гунц получает "образцы новых товаров" и заботится о пополнении складов друзей своей фирмы.

"Было время, Дон-Кихот сражался с ветряными мельницами, - подумал Этьен. - Но потомкам Дон-Кихота Ламанчского будет намного труднее совладать с ветряными двигателями, которыми торгует партайгеноссе Хуан Гунц".

У Гунца два вице-директора, один из них - главарь каталонских фашистов, адвокат Хуан Видаль Сальво, а другой - Альваре де Малибран; его брат занимает весьма высокий пост в военном министерстве. Он связан с самим Хуаном Марчем, богачом, который щедро финансирует фалангистов, рекетистов и тайно вооружает их.

- Каков урожай картофеля в этом году в Италии? - спросил Гунц неожиданно.

- Вы имеете в виду скороспелый?

- Разумеется.

- Урожай намного выше прошлогоднего, - ответил Кертнер.

Он знал, что самые большие поставки "картофеля" идут в Австрию, Судетскую область Чехословакии, в Данциг и к Гунцу в Испанию.

Важно, что вопрос Гунца не застал его врасплох. Скороспелый картофель сыграл роль пароля, известного обоим собеседникам.

Может быть, поэтому Гунц нашел возможным посвятить приезжего в свои разногласия с компаньоном Альваре де Малибраном. Тот, правда, раздобыл крупные заказы на вооружение для испанской армии, но при этом совсем не думает об интересах рейха, мирится с тем, что другие страны тоже собираются поставлять сюда оружие.

Гунц озабоченно мерил свой кабинет из угла в угол, яростно дымил сигарой и так прищуривал глаз, словно целился в кого-то. После недолгого раздумья он подошел к несгораемому шкафу, достал оттуда и подал Кертнеру бумагу:

- Прочтите. Послезавтра это письмо уйдет с дипломатической почтой, а завтра специальный курьер доставит его в Мадрид.

Гунц не хотел показывать гостю все письмо, а загнул лист на том месте, где было напечатано: "Государственные поставки". Этьен скользнул взглядом по подписи, - конечно, "С партийным приветом и "Хайль Гитлер!" а потом принялся читать.

"Только что нами получено через брата Малибрана следующее строго секретное сообщение:

Мнимый немец по фамилии Эррен, высланный из рейха, заявляет, что когда его высылали из Германии, то пытались похитить патенты на уникальное оборудование для подводных лодок, в частности на водородные моторы. Но чертежи и все расчеты были надежно спрятаны, и ему удалось обмануть агентов абвера. Эмигрант Эррен предложил свои изобретения английскому военному министерству. А после выборов 16 февраля и прихода республиканцев к власти он согласился передать некоторые изобретения военному министерству Испании. Вопрос здесь рассматривался, и патенты вызвали большой интерес. Их уже купили бы, если бы в последний момент не вмешался брат Альваре де Малибрана и не использовал свое влияние.

Как нам удалось узнать из совершенно секретных источников, лицензия на использование водородных моторов в подводных лодках обошлась бы испанскому правительству примерно в 250 000 марок, то есть 750 000 песет. Можете себе представить, партайгеносе, как мы были встревожены. Привели в действие все рычаги и отложили приобретение патента до того, как будут обсуждены германские предложения, значительно более интересные. Долго тянуть нельзя, слишком велик интерес к изобретениям эмигранта, так необдуманно и беспечно высланного из Германии. Надеюсь, нам удастся опорочить техническую идею эмигранта, к возможной материальной выгоде для нашего фатерланда".

- Партайгеноссе Кертнер, вы крупный специалист по патентам и лицензиям. Вам известен такой изобретатель в области подводного флота Эррен?

- Такого изобретателя, насколько я знаю, нет. Может быть, вы имеете в виду человека по фамилии Геррен?

- Возможно, мы допускаем ошибку. Он вынужденно эмигрировал из Германии и нашел сейчас убежище в Англии. Мало того, что он, по некоторым сведениям, еврей, так еще женат на француженке.

- Действительно, Геррен живет теперь в Англии и у него есть ценные изобретения, представляющие интерес для подводников. О жене его сказать ничего не могу, что же касается национальности Геррена, то он - австриец и происходит из старинного рода. Не то у его дядюшки, не то у двоюродного брата есть фамильный замок в Тироле. Вы можете навести справки о Геррене в "Готском альманахе", там вся родословная австрийской знати.

Гунц пытливо вгляделся в лицо гостя и сказал, как бы продолжая размышлять вслух:

- Вы же не только специалист по патентам и лицензиям. Вы и доверенное лицо Теуберта.

Кертнер молча поклонился.

- Что вы скажете по существу вопроса? - нетерпеливо спросил Гунц.

Кертнер сосредоточенно молчал и после длинной паузы сказал, внимательно глядя на пепел сигареты:

- Патенты Геррена представляют большую ценность. Жаль, патенты не удалось выкрасть до того, как их автора выслали. Полагаю, тезка нашего Теуберта заплатил бы за эти секреты не меньше той суммы, которую согласилась уплатить Испанская республика. Предположим, испанцы не приобретут секретов эмигранта, женатого на француженке. Вы уверены, что это выгодно рейху?

Теперь уже Гунц надолго замолчал. Он так поглощен своей вонючей сигарой, что ему некогда ответить на вопрос.

- А по мне, так пусть республиканцы озолотят отпрыска знатного австрийского рода! Мне их песет не жалко! - продолжал Кертнер, горячась или делая вид, что горячится. - Допустим, мы продадим испанцам свои лицензии вместо Геррена. Заработаем четверть миллиона рейхсмарок. Но при этом выпустим из рук жар-птицу. И может быть, уже никогда ее не поймаем.

Гунц сидел молча, уставясь в угол и прищурившись так, будто брал кого-то на мушку.

- Патенты нетрудно выкрасть, - наступал Кертнер. - Или они перейдут к нам по наследству заодно с их премьер-министром... Надеюсь, вы не сомневаетесь, что очень скоро все секреты испанского военного министерства станут нам известны? Ну как долго все секретные патенты еще будут в руках красного правительства? - спросил Кертнер, маскируя запальчивым тоном провокационный смысл своего вопроса.

- Недель пять-шесть, самое большее - восемь...

Теперь труднее всего скрыть волнение, вызванное тем, что страшная догадка подтверждалась. Значит, мятежники даже наметили для себя ориентировочный срок? А на какие приметы опирается догадка Гунца?

- Так или иначе, все секреты Геррена должны попасть к тезке нашего патрона, - жестко и спокойно произнес Кертнер тоном, каким отдают приказания, когда чувствуют за собой право их давать.

Гунц сразу догадался, на какого тезку Теуберта намекал гость, - речь шла о Вильгельме Канарисе.

Кертнер вернул письмо, и Гунц спрятал его снова в сейф, но по тому, как Гунц держал письмо, как нерешительно запирал сейф, Этьен уже твердо знал, что в таком виде секретное письмо отправлено не будет.

Гунц проводил гостя, внешне поведение хозяина ни в чем не изменилось. Но Этьен знал, что понравился этому офицеру абвера, который хорошо научился носить штатский костюм, только в походке его сохранилось что-то армейское. Казалось, был бы кабинет у Гунца попросторнее, он сразу перешел бы на строевой шаг.

Прощаясь, Хуан Гунц спросил у гостя, в каком отеле тот остановился. Кертнер ответил, что громадный десятиэтажный "Колумб" показался ему слишком шумным и он предпочел отель "Ориенто" на Рамбляс де лос Флорес. Хозяин одобрил выбор, он понял, что гость не экономит на своих удобствах. Гунц выразил уверенность, что они еще встретятся, он рад был бы увидеть герра Кертнера у себя дома. Этьен почувствовал, что Гунц говорит искренне; вот до их беседы Хуану Гунцу не пришла бы в голову мысль приглашать Кертнера к себе домой, на Калье де Хесус, 51.

Встретил Гунц своего гостя с чопорной почтительностью. Она была естественным откликом на рекомендацию Теуберта, но не могла скрыть всегдашней профессиональной настороженности, и смотрел Гунц на гостя прищурясь, как бы прицеливаясь.

А когда хозяин провожал гостя, почтительность стала непритворной, потому что в глубине своего разведчицкого нутра он ощутил превосходство гостя. Гунц справедливо считал себя неплохим офицером абвера, но лишь самому себе признавался, что ему не хватает политической дальнозоркости, умения предвидеть, и вопросы стратегии ему не по плечу. Наверное, поэтому он в армии дослужился только до обер-лейтенанта.

Итальянский посол фирмы "Ветряные двигатели" проэкзаменовал его сегодня, как зеленого ефрейтора, и Гунц знал, что удостоился у приезжего и у самого себя плохой отметки.

Но именно потому, что Гунц дисциплинированно признал превосходство гостя и воспринимал его как соратника, старшего по званию, он был так предупредителен и внимателен к Кертнеру, когда они встретились в субботу вечером на кинопросмотре.

Хуан Гунц, которого, кстати, все в консульстве называли Гансом, перезнакомил Кертнера с вожаками германской колонии в Барселоне; здесь был и директор филиала "Люфтганзы" граф Берольдинген.

До кинопросмотра разговор вертелся вокруг статьи английского лорда Ротермира, в которой тот защищал фюрера, вокруг призыва Свена Гедина к восстановлению справедливости в колониальном вопросе и вокруг "провокаций" коммунистов. Дошло до того, что через несколько дней после победы республиканцев на выборах в Барселоне расклеили портреты Тельмана, в связи с его пятидесятилетием, и подняли крик о "терроре в Третьем рейхе". Типичная левая демагогия!

А по тому, как при всех этих разговорах вел себя Ганс Геллерман, совладелец импортной конторы, ясно было, что он - фюрер местных наци. И не случайно с Геллерманом все время солидаризировался и усердно поддакивал ему Альфред Энглинг, управляющий барселонским отделением фирмы "Гютерман Зейде", а по совместительству - руководитель местной "портовой службы".

Крутили фильм "Наследственная болезнь", в котором демонстрировали ужасы, связанные с изменой расе. Кроме того, показали любимый фильм фюрера "Триумф воли", но в нем слишком много и утомительно маршировали. Картины ввезли в Испанию контрабандой, поэтому на просмотр собралась только публика, внушающая доверие. Пригласили нескольких преданных испанцев, в числе зрителей был видный фашист Гаррида Лопец, хозяин фирмы по производству термометров.

Генеральный консул Кехер не забыл своего обещания, познакомил Кертнера с консулом Дрегером, и они условились о встрече в Севилье через несколько дней. Тут же Дрегер познакомил Кертнера с консулом из Аликанте, тот кичился своим графским происхождением и представился так:

- Вильгельм Ганс Иоахим Киндлер фон Кноблох.

Однако каким образом Дрегер и Кноблох оказались одновременно в Барселоне? А за несколько минут до того, как осветился экран, в зале появились консул в Картахене Генрих Фрике, консул в Гренаде Эдуард Ноэ, консул в Сан-Себастьяне Реман...

А что здесь, в консульстве, делает почтенный Адольф Лангенхейм? Не поленился, старый хрыч, приплыть из Марокко. Этьен знал, что горный инженер Лангенхейм руководит в Тетуане организацией нацистов, руководит вдвоем с Карлом Шлихтингом, который живет в доме Лангенхейма под видом домашнего учителя.

Кертнеру было от чего встревожиться.

Совершенно очевидно, что в Барселоне проходит инструктивное совещание германских консулов, выходящее за рамки Испании. Тут были еще какие-то дипломаты и переодетые офицеры с Майорки, с Канарских островов, из марокканских портов Сеуты и Мелильи. По-видимому, ежедневные воздушные рейсы "Люфтганзы" Штутгарт - Барселона удобны не только для конторы ветряных двигателей.

По обрывкам разговора можно было понять, что в Барселоне находятся и ответственные чины германского посольства, прибывшие из Мадрида. На кинопросмотр они не пришли лишь потому, что оба фильма уже видели в посольстве. Но тайный слет сам по себе насторожил, - "не стая консулов слеталась..."

Он вновь и вновь с горьким недоумением задавал себе вопрос: "Почему Советский Союз не посылает в Испанию своего посла? Конечно, нашему брату не пристало вмешиваться в дипломатию, и меня за это наверняка выругают не лезь, такой-сякой, не в свои сани. Но разве я не имею права по этому поводу выразить Центру свое зашифрованное недоумение?"

Из Барселоны Этьен улетел в Севилью, где в течение нескольких дней занимался делами, связанными с рекламой конторы "Эврика". Он намеревался побывать также в Мадриде, при условии, если удастся туда полететь, а не поехать поездом. Он давно собирался осмотреть Мадрид, где никогда не был, наведаться на его аэродром Куатро виентос, конечно же, походить по залам Прадо и вдоволь насладиться полотнами Гойи, попытать счастья в казино "Гран пенья" и, если останется время, заняться делами "Эврики".

Но Этьен увидел и услышал в Барселоне и Севилье столько тревожного, что решил прервать путешествие и вернуться в Италию первым же пароходом.

И многозначительный разговор с Гунцем, и подозрительный слет консулов, и "скороспелый картофель", который доставляют воздушным путем из Штутгарта, и тревожное слово "пронунсиаменто" - переворот. Это слово он уже не раз слышал и на аэродроме Прат под Барселоной; и на террасе Колон-отеля, где сидят и пьют кофе, поглядывая на толпу, фланирующую по пляса Каталуньо; и в севильском аристократическом клубе.

Скорей, как можно скорей добраться до Милана, до патефона "Голос его хозяина", с которым не расстается Ингрид и который правильно было бы назвать "Голос его хозяйки".

Сколько дней Ингрид не выходила в эфир? Каникулы в ее музыкальных занятиях затянулись. Они не всегда совпадают с каникулами студентов консерватории.

Впрочем, хорошо, что за это время затерялись следы "Травиаты" в эфире.

Больше всего Этьену нужна была сейчас Ингрид. Скорей бы зазвучал в эфире голос его хозяйки!

11

"8.4.1936

Мы не забыли о нашем обещании прислать замену. Но, к сожалению, в настоящее время лишены такой возможности. Сам понимаешь, как нелегко подыскать подходящего, опытного человека, который мог бы тебя заменить. Поэтому с отъездом придется некоторое время обождать. Мобилизуй все свое терпение и спокойствие.

О с к а р".

"24.5.1936

Товарищ Оскар! Даже когда я сильно нервничал, никто этого, по-моему, не замечал. Ко мне вернулось равновесие духа, работаю не покладая рук. Но, объективно рассуждая, нельзя так долго держать парня над жаровней. Насколько мне известно, подобная игра человека с собственной тенью никогда хорошо не кончается. Все доводы я уже приводил. Мне обещали прислать замену месяца через два. С тех пор прошло четыре месяца, но о замене ни слуху ни духу. От работы же я бежать не намерен, остаюсь на своей бессменной вахте.