Двадцать пять лет назад капитан второго ранга Катальное был простым матросом и ходил на торговом судне Балтийского пароходства. Судно побывало во многих портах, во многих странах. Кагальнову довелось ловить меч-рыбу на Санта-Крус, изнывать от жары в Кейптауне и стоять на вахте во время урагана, который настиг их в злом Бискайском заливе.
Но странная вещь: он спокойно переносил и шторм и тропический зной, однако стоило судну подойти к Ла-Маншу, как на душе Кагальнова становилось неуютно и тяжело и он мечтал об одном — скорей бы пройти пролив и оказаться в открытом море. Впрочем, так чувствовал себя не он один. Боцман Ершов, всего повидавший за тридцать с лишним лет морской службы, иначе и не называл Ла-Манш, как «чертовой глоткой».
В тот день, когда кончился переход через Атлантику, в воздухе стояла душная, густая жара. Все на судне было влажным. Одежда набухла влагой, тяжелые капли скатывались по стенам рубки, вода скапливалась на потолках кубриков. В небе собирались угрюмые тучи, и казалось, им не хватает еще какой-то капли, чтобы обрушиться вниз гремящим, не освежающим, а горячим, как и все вокруг, потоком. Боцман в одних трусиках и тельняшке хмуро смотрел на мертвую ровную поверхность океана и что-то ворчал себе под нос. Кагальнов спросил было его: «О чем это вы, Евсей Евсеич?» — но тот только отмахнулся: «Ни о чем. К „чертовой глотке“ подходим, вот что».
И как бывало всегда, Кагальнову стало не по себе, хотя он и пытался думать о том, что ничего страшного нет, что капитан и штурман — люди опытные и что Ла-Манш они проходили не раз и не два. Но это утешение все-таки действовало плохо.
А к вечеру появился туман.
По черной воде, словно прижимаясь к ней, поползли длинные, разлохмаченные тени. Они ползли медленно, потом отрывались от воды и начинали куриться тонкими струйками. Струйки соединялись между собой и разъединялись снова, вились, будто в медленном танце, а затем вдруг расплывались вширь, образуя густую, непроглядную завесу. Судно разрывало эти струи, но они снова смыкались за кормой, а впереди вставали другие, уже не струи, а разливы тумана. Вот он поднялся до фальшборта, вот уже подобрался к капитанской рубке, вот уже и клотика не видно. Только прожектор тревожно мигает, словно через молоко, — огромный, расплывшийся желтый глаз.
На носу, вглядываясь в туман, стояли трое впередсмотрящих. Судно шло медленно, очень медленно. Казалось, оно с трудом преодолевает туманную пелену. А троим впередсмотрящим казалось другое: что стоят они на крохотном клочке неподвижной суши среди исчезающего мира и во всем мире только и есть, что они трое, да этот клочок палубы под ногами, да этот туман.
Тревожные гудки они услышали одновременно. Где-то там, в белесой мути, стонал, вскрикивал гудок, ему вторила корабельная сирена. Звуки были призывными, они походили на крик раненого. Но невозможно было определить, в какой стороне стонет этот гудок. Звук метался, он возникал то спереди, то слева, то вдруг вырывался откуда-то из-за спины… Кагальнов почувствовал, что у него бегут по спине мурашки. Он не верил ни в бога, ни в черта, ни в многочисленные морские рассказы о «Летучем голландце», но сейчас ему было просто страшно стоять вот так, среди тумана, и слышать этот тоскующий, со всех сторон наваливающийся звук.
Доложили капитану. Но он сам слышал гудки и, хмурый, стоял в рубке, вглядываясь в туман. Ни одного светлого пятна не было видно: туман словно бы нарочно разделял сейчас людей, будто бы назло не пропускал свет прожекторов.
Внезапно Кагальнов вздрогнул. Гудок, прерывистый и задыхающийся, раздался совсем рядом, справа, и, когда он замолчал, явственно донеслись голоса. Ему показалось, что это голоса спорящих — их было много, этих злых голосов:
— Судно по правому борту!
…Через десять минут Кагальнов с группой моряков уже подходил на шлюпке к судну. Им сбросили штормтрап; еще через минуту они были на палубе.
В тумане метались не люди, а тени. Штурман Углов крикнул что-то по-английски, и сразу рядом оказалась фигура человека в морской фуражке с высокой тульей. Кагальнов плохо знал английский: с трудом он разобрал слова «тонет» и «команда не подчиняется». Тут же к штурману подскочил матрос с тонущего судна. Он что-то говорил, очень взволнованно и быстро. Теперь Кагальнов вообще ничего не понимал.
— Быстро, — скомандовал Углов. — Навести пластырь, качать воду. Пробоина в левом борту, в трюмном отделении.
Одни качали воду, другие наводили пластырь. И когда удалось заткнуть зияющую пробоину, оказалось, что туман схлынул, они и не заметили, что прошло уже два с лишним часа.
На палубу Кагальнов вышел, пошатываясь. Иностранные моряки, сами измотанные вконец, подхватили его под руки.
— Что у вас произошло? — спросил Кагальнов и попытался задать этот же вопрос по-английски, но у него ничего не вышло. Один из моряков вдруг сказал по-русски, чуть «окая»:
— Стукнула нас какая-то субмарина и смылась. Капитан приказал покинуть судно, а мы не захотели. Им что: судно застраховано, а у нас здесь все имущество.
— Откуда ты знаешь русский? — изумился Кагальнов.
— Русский я, — тихо сказал матрос. — Родители в восемнадцатом увезли из России, да так вот и мыкаюсь.
Никто не заметил, что в стороне стояли несколько офицеров и прислушивались к этому разговору. Матрос протянул Кагальнову руку:
— Спасибо, товарищ.
Это поняли все. Другой матрос сказал: «Сенкью, комрад», — и тоже пожал руку Кагальнову. Вот тогда-то и подошел к ним один из офицеров.
Высокий, тонкий, с усиками над губой, с узким, как лезвие, носом, он шел спокойно, играя перчатками, зажатыми в левой руке. Подошел, остановился и коротким сильным ударом сбил одного из матросов с ног — того самого, который сказал «сенкью». Потом он повернулся к другому — русскому эмигранту, но Кагальнов перехватил его руку. Офицер попытался вырвать ее — ничего не получилось. Кагальнов почувствовал, как свело пальцы: так он сжал руку офицеру.
— Вот что, — тихо сказал Кагальнов, глядя ему в глаза и не соображая, что тот все равно ничего не поймет. — Вот что, гражданин: ты это брось. А то можно и сдачи дать.
Офицер дернулся. Кагальнов разжал пальцы.
— Еще раз спасибо, браток, — сказал русский. — Расскажи там, как с нами обращаются. На, возьми на память, вот чем нас господа потчуют.
Он протянул Кагальнову прочный линек. Потом, повернувшись и вобрав голову в плечи, пошел к трапу.
Осенью на Балтике часты туманы, и служба погоды донесла, что идет целая полоса туманов, видимость нулевая. На всех заставах выделялись усиленные наряды, береговые радиометристы тщательно выверяли технику. Из управления погранвойск пришло короткое распоряжение: «Усилить охрану границы». На совещании в штабе части ее зачитали всем офицерам. Никому ничего не надо было разъяснять. Требование усилить охрану границы могло быть и не связано с полосой туманов.
На эти дни Кагальнов перебрался из военного городка, где он жил, в дивизион. Из дома он взял подушку и плед. Жена, уже привыкшая к тому, что муж подчас неделями не бывал дома, только спросила:
— Ты хоть позвонишь домой?
— Не знаю, — ответил он. — Ничего не знаю.
Он распорядился оставить на базе только два катера: остальные корабли, в том числе и «морские охотники», вышли в море на несколько суток и стали на якорь возле крохотных безлюдных островков. Сейчас нельзя было вести поиск или ложиться в дрейф: туман мог обвалиться в любую минуту. Специально выделенный торпедный катер обходил участки, в которых работали рыбаки, и предупреждал о тумане. Рыбаки возвращались к берегу.
И туман свалился наконец. Хотя его ждали и готовились к нему, он все-таки был неожиданным: так быстро окутал берега и плотно закрыл море. Надолго ли? И что он несет с собой, этот туман? На душе у Кагальнова было неспокойно, он то и дело спрашивал по селектору радистов:
— Ничего не сообщают?
— Ничего, товарищ капитан второго ранга.
Кагальнов вздыхал и начинал нервно ходить по кабинету, семь шагов в одну сторону, семь — в другую. Что ж, он ведь сам приказал командирам кораблей связываться с дивизионом только в крайних случаях, чтобы нельзя было запеленговать корабельные рации. И теперь остается одно — ждать. Но ждать как раз и было невыносимо трудно.
Он попробовал было читать, но глаза только скользили по строчкам, и он не понимал того, что читает. Поэтому он обрадовался, когда в дверь постучали и на пороге появился флагманский штурман. Очевидно, и его томило ожидание.
— Сыграем?
Под мышкой у него торчала шахматная доска. Кагальнов согласился:
— Сыграем. — И поглядел на часы.
Было уже около трех часов ночи. Туман за окном сгустился еще сильней, он слился с ночной теменью и плотно залепил окна.
— Да-а… — протянул штурман. — Ночка выдалась, прямо скажем…
Они начали расставлять фигуры. Кагальнов играл черными и поставил своего ферзя на белую клетку. Штурман даже не заметил этого, они механически передвинули несколько пешек, и Кагальнов поднялся:
— Не могу. Погоди минутку.
Он подошел к селектору, но в это время динамик, висевший над столом, заговорил:
— Товарищ командир дивизиона, радиограмма с «шестерки».
Вместе со штурманом Кагальнов выскочил в коридор.
Трое радистов торопливо записывали что-то на бумажных лентах, когда он вошел в радиорубку.
— Понял.
— Понял.
— Понял… Прием…
Кагальнов догадался: заработало сразу несколько передатчиков. Он нетерпеливо ждал. Наконец ему протянули первый листок. Так и есть: обнаружено приближающееся судно. Об этом же сообщили с других кораблей, об этом говорилось в радиограмме береговой службы.
Наверху, в своем кабинете, Кагальнов подошел большому столу, на котором была разложена карта стояли маленькие кораблики. Он мог видеть весь участок границы. Вот чужое судно. Оно здесь, в квадрате 76-Е, и, судя по данным, идет к нашим берегам. Заблудилось в тумане? Сбилось с курса? Свое судно или чужое? Квадрат 76-Е был далеко, милях в сорока — сорока пяти от базы, но в хорошую погоду… «Ладно, — решил Кагальнов. — Попробуем и в плохую погоду».
Он передал радистам приказ всем кораблям и, на ходу надевая кожаный реглан, выбежал на пирс. Вдоль пирса тянулась, теряясь в тумане, цепочка фонарей — как на улице. Время от времени из тумана доносился рев дизелей: это на катерах прогревали моторы.
Лейтенант Березный уже ждал командира дивизиона.
— Вот что, — сказал Кагальнов, неуклюже поднявшись в рубку. — Ты меня извини, лейтенант, но сейчас катер поведу я. Дело спешное, а я здесь каждый камешек знаю.
Катер вылетел в бухту, и Березный даже зажмурился. Ему на секунду стало страшно оттого, что его новенький, только что полученный катер может наскочить в этом тумане на какую-нибудь паршивую банку — и тогда прости-прощай долгожданный боевой корабль. Но Кагальнов вел катер уверенно, почти не поднимая глаз от приборов и только время от времени переговариваясь с лейтенантом.
— Как рация?
— Молчит.
— Запросите корабли, узнайте, не изменился ли курс нарушителя.
Березный спустился в радиорубку и кивнул Приходько: передавай… Через несколько минут он докладывал: нет, судно идет прежним курсом, подходит к квадрату 76-Д.
— Это хорошо, — сказал Кагальнов. — Это еще ближе… Это уже в наших водах.
Катер летел, разрезая мглу и туман, и Березный подумал с восхищением: такой человек, как командир дивизиона, может и с закрытыми глазами повести корабль!
— Вижу, — донес радиометрист. Он назвал расстояние, и Кагальнов кивнул: «Очень хорошо. Совсем рядом. Передайте: „Большому охотнику“ идти мористее, отрезать нарушителю обратную дорогу.»
Перед глазами Кагальнова словно бы вставала карта — та самая, что лежала на его столе, и он мысленно видел маленькие кораблики, движущиеся по ней.
…Катер подошел к судну-нарушителю, резко сбавив ход. В тумане ясно вырисовывались очертания «торговца». На малых оборотах Кагальнов подвел катер почти вплотную к борту нарушителя и взял мегафон.
— Что за судно?
Сверху ему ответили по-английски. Тогда Кагальнов — тоже по-английски — повторил вопрос.
— «Хэппи», — донеслось с «торговца».
— Вы зашли в советские территориальные воды! — крикнул Кагальнов. — Остановите машины, спустите трап.
Все было немедленно выполнено. Боцман Лосев поймал штормтрап; судно и пограничный катер стояли теперь борт о борт.
— «Хэппи», — проворчал Кагальнов, сбрасывая реглан. — «Счастливый». Посмотрим на гостя. Вы со мной, лейтенант, и еще двоих из команды.
Вчетвером они поднялись на борт. Кагальнов с неожиданной легкостью спрыгнул на палубу и резко спросил:
— Где капитан?
— К вашим услугам, сэр.
Он уже стоял здесь, высокий, плотный человек в фуражке с большим козырьком. Кагальнов, приложив руку к своей фуражке, повторил, что «Хэппи» зашло в советские территориальные воды и задерживается пограничной охраной.
— Досадная история, — спокойно ответил капитан. — Ничего не поделать: мы заблудились в тумане. Прошу вас, сэр. Все документы к вашим услугам, сэр.
Кагальнов ушел проверять судовые документы. На палубе было пусто. Рядом с Березным остался другой офицер с «Хэппи».
— Вы будете досматривать судно, сэр?
— Да.
— Прошу вас, сэр.
Березный, хотя и сознавал всю ответственность, которая лежала сейчас на нем, все-таки фыркнул: «Прошу вас, сэр Березный!» Он пошел за офицером, оставив двоих моряков на палубе.
Ничего подозрительного на судне не было. Разве только то, что команда отдыхала: почти все матросы спали в кубриках. На палубе не было ни одного человека. Ну что ж, на каждом судне свои порядки.
Кагальнов просмотрел судовые документы. «Хэппи», порт приписки — Глазго, шло с грузом леса, фанеры и целлюлозы из одной прибалтийской страны. Акты таможенного досмотра были составлены по всем правилам. Вдруг Кагальнов поднял глаза на капитана.
— Когда вы кончили погрузку?
— Двенадцатого, сэр.
— А вышли?
— Тринадцатого. Несчастливое число, сэр, не так ли?
— Значит, целые сутки судно под грузом стояло в порту? Вы же знали, что идет туман?
— Нет, сэр!
— Вы сознательно шли на убытки, которые несет фирма в связи с простоем судна?
— О сэр, это все местные чиновники. На судне была санитарная инспекция.
— Перед выходом? Обычно санитарная инспекция поднимается на борт во время прибытия судна.
— У каждого государства свои законы, сэр.
— Свидетельство о санитарном осмотре у вас есть?
— Нет. Увы, нет.
Кагальнов откинулся на спинку кресла. Он был спокоен сейчас; волнение, появившееся было, когда он подводил катер к «Хэппи», уже давно прошло. Мысль работала четко: судно специально задержалось на сутки в порту, ожидая туманов. Но зачем, зачем? Судовые документы не отвечали на этот вопрос: фанера, целлюлоза…
Кагальнов рассматривал теперь капитана. Сначала смутное воспоминание шевельнулось в нем, когда он скользнул взглядом по узкому, как лезвие, носу и поседевшим усикам. Нет, он не мог точно сказать, виделись ли они прежде.
— Вы говорите, что судно сбилось с курса. Судя по всему, вы — старый моряк, а «Хэппи» спущено на воду два года назад. Значит, судно оборудовано новейшими навигационными приборами.
— Вы в чем-то подозреваете меня, сэр? — улыбнулся капитан. — Это не по-джентльменски! Вы же сами видите, какой туман. Мне кажется, что я нахожусь в Ла-Манше!
И сразу Кагальнов вспомнил все. Вспомнил это лицо, черные в ту пору усики и короткий удар, опрокидывающий матроса на палубу. Он резко поднялся; поднялся и капитан.
— Хорошо, — сказал Кагальнов. — Акт составим позже. Я хочу осмотреть судно.
— Но ваш офицер… — начал было капитан.
Кагальнов перебил его:
— Я люблю все видеть сам.
Капитан понимающе улыбнулся:
— Пожалуйста, сэр.
Они поднялись на палубу. Верезиый уже ждал здесь, и, видно, с нетерпением.
— Можно вас на минутку? — шепнул он. Потом, так же шепотом, он рассказал Кагальнову о том, что заметил один из пограничников. Штормтрап на правом борту был свернут, но нижняя часть его оказалась мокрой. Между тем пограничники поднимались на «Хэппи» с левого борта, и штормтрап еще не был убран. Стало быть… Стало быть, кто-то совсем недавно пользовался штормтрапом с правого борта? Кагальнов повернулся к капитану.
— Пользовался ли в последние часы кто-нибудь штормтрапом с правого борта?
— Нет, сэр.
— Почему же у него концы мокрые?
— Не знаю, сэр. Возможно, он мог упасть, на него могли опрокинуть ведро с водой, да и просто отсырел — вот и все.
Кагальнов усмехнулся: вон сколько случайностей!
Через некоторое время с формальностями было покончено. Капитан провожал Кагальнова, держа руку у большого лакированного козырька. Он был предельно вежлив, капитан. Он извинился, что причинил столько беспокойства пограничным властям. Он сам не понимает, как это получилось. Скорее всего, виноват штурман, у него совсем еще мальчишка штурман, это его второй или третий рейс. Но он будет серьезно наказан, разумеется.
— Кулаком под челюсть или линьком? — спросил Кагальнов.
— О сэр, это не по-джентльменски!
— Ну, как сказать… Вы ходили в тридцатые годы на «Мэри Гилфорд»?
— Да, сэр.
— Помните пробоину, которую получили в Ла-Манше в такой же туман?
— Конечно, сэр. — Глаза у капитана стали тревожными впервые за все это время.
— И я помню, — тихо, еле сдерживая злость, сказал Кагальнов. — И как вы матроса ударили, помню. И как я вас за руку схватил, тоже помню. И тот линек, который мне ваш матрос подарил, до сих пор у меня хранится.
Капитан молчал. Теперь у него было растерянное лицо и нервно дергалась щека. Кагальнов взялся за перекладины трапа…
Остаток ночи он провел в штабе пограничного отряда. Под утро на столе дежурного резко зазвонил телефон, и дежурный открыл дверь в комнату начальника отряда.
— Вас, товарищ полковник.
Полковник вернулся через несколько минут и, вплотную подойдя к Кагальнову, спросил:
— Значит, говоришь, концы штормтрапа по правому борту были подмочены?
— Так точно.
— Взяли субчиков, — тихо сказал полковник. — Один убит, двое сдались. Резиновая лодка и все прочее. Любят они туман. Вот почему и команды на палубе не было, и груженое судно в порту целые сутки простояло. Ничего, взяли…
Кагальнов устало провел ладонями по лицу и подошел к большому столу. Это был такой же стол, как у него в кабинете. Маленькие игрушечные кораблики стояли на карте.
— Любуешься на свои? — тихо спросил полковник. — А туман, между прочим, редеет.
— Это рассвет, — ответил Кагальнов. — Я поехал в хозяйство, Леонид Андреевич. Нужно переменить места стоянок. До вечера буду в дивизионе, а потом сам уйду в море.