Земля-пустыня

20

Здесь, на холме, небо казалось бескрайним. Отороченные светлой каймой серые облака плыли на запад.

Кэнъитиро Ногами сидел не шевелясь. Козырек бросал тень на его лицо, изборожденное глубокими морщинами. Под подбородком, на шее, залегли складки — следы прожитых лет.

Асимура глядел на Ногами и думал: дядя совсем перестал быть японцем — и по одежде, и по гражданству.

— Что-то я не понимаю, — наконец вымолвил он. — Вы по своей воле отказались от японского гражданства?

— Конечно, — не задумываясь, ответил Ногами. — Никто меня не заставлял этого делать.

— Но должна же быть какая-то причина. Мне непонятно, почему ваша «официальная смерть» заставила вас отказаться от японского гражданства.

— Это было неизбежно.

— Почему?

— Видишь ли, Реити, условия, вероятно, могут чрезвычайно сильно воздействовать на поведение человека. И то, что прежде казалось весьма устойчивым, как ни странно, начинает претерпевать изменения. Условия господствуют над волей человека… Но я, кажется, заговорил в стиле примитивного материализма.

— Какие же условия изменили ваше поведение?

— Война, — коротко ответил Ногами. — Только война. О подробностях же ничего сказать не могу.

— Неужели и теперь, когда война давно окончилась, необходимо что-то держать в секрете?

— Что касается меня — да!

— Но ведь и Черчилль, и Идеи обнародовали свои военные мемуары. И только вы…

— Учти, я не столь видная фигура. Я был всего лишь секретарем в скромном представительстве за границей. Большие люди могут позволить себе обнародовать такое, что маленьким людям вроде меня делать запрещается.

— Значит, вы отказались от японского гражданства ради блага Японии?

— Прекратим этот разговор. Я же нахожусь не на исповеди. Не будем больше говорить обо мне. Достаточно того, что я тебе сказал, вот ты и делай свои заключения, исходя из этого.

Ногами поглядел в сторону гор, где вдали, среди сосен, чернел памятник Нитирэну[11].

— А тебя я сюда позвал совсем не для этого, — добавил он, повернувшись к Асимуре.

— Понятно, — сказал Асимура, — я больше не буду приставать к вам с расспросами.

— Вот и чудесно.

— И все же, что вы намерены сейчас делать?

— Хочу немного пожить в Японии.

— Это было бы замечательно.

— Да, если б обстоятельства позволили, я бы остался в Японии. Здесь так хорошо, так красиво. Поэтому я и явился сюда, словно призрак.

— Может показаться, что вы приехали, чтобы только полюбоваться японскими пейзажами… А с вашей супругой вы не намерены увидеться?

— Не говори глупостей. — Ногами грустно усмехнулся. — Она ведь уверена, что я умер и в этом мире ей осталось одиночество. И вдруг перед ней явится привидение в моем облике.

— Значит, вы решили встретиться только со мной?

— Да, поскольку ни с женой, ни с дочерью видеться не имею права.

— Но с Кумико вы все же виделись?

— Я-то ее видел, но она даже не знала об этом, — тихо ответил Ногами.

— Я догадывался о вашем приезде еще до того, как вы увидели Такако и Кумико.

— Вот как! — удивился Ногами. — Кто же тебя натолкнул на такие догадки?

— Сэцуко.

— Каким образом?

— В нарском храме Тоседайдзи в книге посетителей она обнаружила запись, сделанную вашим почерком.

— Вот оно что! — Ногами забарабанил пальцами по колену. — Кажется, я поступил неосмотрительно. Понимаешь, когда я приехал в Нару, у меня возникло неодолимое желание где-нибудь оставить по себе память. И вот, совершил непростительную глупость: расписался в книге посетителей, словно школьник, который вырезает ножом свои инициалы на дереве… Значит, Сэцуко догадалась?

— У вас слишком специфический почерк, с другим не спутаешь.

— Сам виноват. Я ей еще в детстве не раз показывал образцы моей каллиграфии, да и вкус к посещению древних храмов ей привил. Значит, она догадалась по почерку?

— Ну, тогда она еще сомневалась. Да и кто бы мог в это поверить после официального сообщения министерства иностранных дел о вашей смерти.

— Это так.

— Сэцуко поделилась своим открытием с Кумико. И тогда еще один человек отправился в Нару, чтобы выяснить все до конца.

— Кто же? Надеюсь, не Такако?

— Газетный репортер Соэда.

— Кто? — Ногами презрительно скривил губы.

— Дело не в том, что он репортер. Соэда, по-видимому, будущий муж Кумико.

Ногами постарался подавить раздражение, вызванное этим сообщением. Он стал судорожно шарить по карманам в поисках сигарет, наконец нашел их, предложил Асимуре, сам взял одну и щелкнул зажигалкой. Его пальцы слегка дрожали.

— Значит, будущий муж Кумико? Что же он из себя представляет?

— Я несколько раз с ним встречался. Положительный юноша. Думаю, у Кумико будет хороший муж.

— Ты так считаешь?

— Не только я, Сэцуко тоже. Он ей очень понравился.

— Сэцуко можно верить, — произнес Ногами, затягиваясь сигаретой.

Он снова поглядел вдаль, туда, где темнели в горах сосны, и Асимура заметил, что его глаза увлажнились.

Асимура почувствовал себя неловко и отвел взгляд в сторону. Некоторое время оба молчали. Со стороны могло показаться, что двое мужчин присели рядышком на скамью передохнуть после прогулки по парку.

— Прошу тебя и Сэцуко позаботиться о дочери, — сказал Ногами, прервав молчание.

— Об этом не надо просить. Мы сделаем все, что будет необходимо. Да и ее мать пока вполне здорова. Кстати, вы сказали, что видели ее?

— Да, это устроил Мурао.

— Не по его ли просьбе вы приехали в Японию?

— Я приехал сюда по своей воле. Мурао к этому никакого отношения не имеет.

— Вот как? Впрочем, это меня не касается. Как вы нашли свою супругу?

— Конечно, ей немало пришлось пережить, — тихо ответил Ногами.

— На ваш взгляд, она очень постарела?

— Еще бы! С тех пор как мы расстались, прошло восемнадцать лет. У меня самого вся голова седая.

— С той минуты, как мы с вами встретились, меня не покидает желание хотя бы насильно привести вас к вашей жене.

— Не говори глупостей, — хрипло рассмеялся Ногами. — Если ты это сделаешь, мне действительно придется умереть.

— Главное, чтобы вы согласились с ней встретиться, а остальное я беру на себя.

— Благодарю, — сухо ответил Ногами. — Я прекрасно понимаю, какие чувства тобой движут, Реити. Но все это не так просто, как тебе кажется. Пойми: если бы я мог спокойно повидаться с родными, зачем мне, словно преступнику, скрытно пробираться в Японию? Я ступил бы на родную землю открыто. Но к сожалению, это невозможно. В сорок четвертом году я принял подданство другой страны.

— А что в этом особенного? — горячился Асимура. — Разве мало военных, которые один за другим возвращаются на родину, хотя в свое время было объявлено, что они пали в бою?

— Это другое дело, — перебил его Ногами. — Мой случай иной. О моей смерти были официально извещены все. Нет, мне вернуться к жизни не так просто.

— Но ведь вы вернулись в Японию?

— Наш разговор теряет смысл. Я, кажется, уже начинаю сожалеть о нашей встрече. Мне думалось, что ты мужчина и поймешь меня.

Аси-мура опешил. Последние слова Ногами больно его кольнули, но они означали и другое — Ногами видит в нем человека чужого. С Такако, Кумико и Сэцуко его связывали кровные узы, а его он не считал родственником по крови и, значит, думал, что Асимура отнесется к встрече более хладнокровно.

— Я считал, что именно ты поймешь меня, — продолжал Ногами, видя, что Асимура молчит. — По правде говоря, мне и с тобой не следовало бы встречаться. Собираясь приехать в Японию, я заранее решил ни с кем из близких не видеться, но здесь моя решимость ослабела. Как бы тебе это объяснить? На какое-то время я потерял над собой контроль, мне неудержимо захотелось сообщить кому-нибудь из своих близких, что я жив… Это, пожалуй, свойственно человеку. В самом деле, бывает очень грустно, когда не с кем поделиться… Вот я и подумал, что мог бы повидать тебя, что ты сможешь, я уверен, сохранить в тайне нашу встречу.

— У меня, — Асимура тяжело вздохнул, — к сожалению, такой уверенности нет.

— Неужели ты кому-нибудь расскажешь, что виделся со мной?

— Может случиться. В общем, я за себя не ручаюсь.

— А я в тебе уверен. Думаю, что о нашей встрече ты не скажешь ни Такако, ни Кумико. И жене тоже.

— …

— Ты понимаешь, почему я настаиваю на этом?

— Ну вы, видимо, способны при любых обстоятельствах себя контролировать.

— В том случае я навряд ли встретился бы с тобой. Как видишь, я оказался не таким и, покидая Японию, наверно, буду сожалеть о нашей встрече. И все же я повидался с тобой. Вот какой я на самом деле.

— Может быть, мы еще встретимся?

— Нет, и одного раза достаточно. При новых встречах исчезнет таинственность, окружающая призрак.

— В таком случае я глубоко сочувствую и Такако, и Кумико.

— Ты говоришь о само собой разумеющихся вещах. Я от тебя этого не ожидал. Ведь ты врач, ученый. Тебе не к лицу идти на поводу у чувств. Я же, откровенно говоря, человек настроения.

— А ведь и Сэцуко, и Кумико начинают верить, что вы в Японии.

— Вот как? — На мгновение на лице Ногами отразился испуг. — По правде говоря, я не исключал такой возможности.

— Конечно, Кумико ничего не говорит, но девушка она умная и о чем-то догадывается.

— С каких пор? — спросил Ногами.

— Видите ли, по просьбе художника Сасадзимы она ему несколько раз позировала, — начал Асимура, выдерживая пристальный взгляд Ногами. — После скоропостижной смерти художника рисунки исчезли. А потом вдруг от незнакомой женщины пришло письмо с предложением приехать в Киото, где она, мол, передаст Кумико эти рисунки. Свидание было назначено у храма Нандзэндзи. Кумико поехала в Киото, в назначенное время была у храма, но женщина не появилась, и Кумико пришлось вернуться в Токио ни с чем… С этого времени она стала что-то подозревать…

— Так, — пробормотал Ногами, — значит, она решила, что это странное письмо имеет отношение ко мне?

— Что-то в этом роде, хотя никакой уверенности у нее не было.

— Кумико одна была в Киото?

— Нет, беспокоясь за нее, я обратился в полицейское управление, чтобы ей дали провожатого.

— Так я и думал.

— Вы так думали?! — удивился Асимура. — Значит, это вы написали письмо?

Ногами потупился. Между бровей у него залегла страдальческая складка.

— Нет, письмо писал не я, — выдавил он наконец из себя — Это сделал человек, пожелавший, чтобы мы встретились. Но я с себя вины не снимаю.

— Видимо, Мурао или Таки?

— Я не буду называть имени.

— …

— Насколько мне известно, к месту встречи Кумико просили прийти без провожатых. Человек, отправивший письмо, старался обеспечить сохранность тайны, не желая, чтобы кто-либо еще узнал об этой встрече. Вот почему было поставлено условие прийти ей на свидание одной. Однако поблизости от Кумико все время мельтешил какой-то тип. Так, оказывается, это был человек из полиции, которого ты любезно позаботился приставить к Кумико.

— А этого делать не следовало?

— Думаю, что не следовало. Ведь Кумико просили приехать в Киото на определенных условиях.

— Что ж, принимаю вину на себя, — сказал Асимура. — Выходит, перестарался.

— Хорошо, Реити, не будем больше об этом. Напротив, мне даже приятно, что ты проявил заботу о Кумико. Прошу тебя и впредь не забывай о ней. Ты сказал, что ее ожидает счастливый брак?

— …

— Странно, до сих пор я не питал симпатий к газетчикам, а теперь начинаю думать о них иначе. Я и в глаза еще не видел этого пария, а он мне кажется уже близким. Вот что значит отцовские чувства.

— В Японии многие приняли бы вас с распростертыми объятиями и сохранили бы в любых случаях необходимую секретность. Вас можно спрятать так, что никто и не найдет. Не хотите ли вы поменять свою жизнь призраки на спокойную жизнь здесь, на родине? Мы готовы ради этого сделать все возможное.

— Реити, повторяю: считай, что по этому поводу разговора между нами не было. Надо исходить из реального положения вещей. К прошлому возврата нет.

— Сколько времени вы намерены пробыть в Японии? — переменив тему, спросил Асимура.

— Недолго. Я приехал как турист. Естественно, что я скоро должен покинуть Японию.

— Когда примерно?

— Точно не знаю, но, очевидно, в ближайшие дни.

— Вы приехали один?

— Что? — Ногами смутился. — Что ты сказал?

— Я спросил: вы приехали в Японию один?

— Один, — решительно сказал Ногами, — конечно, один. Однако учти, день своего отъезда тебе не сообщу. Здесь мы встретились, здесь и простимся. Теперь я уеду отсюда так, что ни одна живая душа не узнает. А если я останусь здесь еще на какое-то время, могут произойти неприятности.

— Неприятности? Какие? — допытывался Асимура.

— Конкретно какие — сказать не могу, просто у меня такое предчувствие.

— Послушайте, — начал Асимура, глядя в упор на рогами. — Художник Сасадзима, которому позировала Кумико, неожиданно скончался, причина смерти — неизвестна. Далее, когда Кумико находилась в Киото, в отеле стреляли в одного из постояльцев и тяжело его ранили…

— А какое отношение все это имеет ко мне? — спокойно спросил Ногами. — Художника Сасадзиму я и в глаза не видел.

— Но ведь с просьбой позировать обратился к Кумико господин Таки?

— Таки я знаю, но в Японии с ним не встречался. Виделся с ним лишь на службе в Европе.

— И еще. Только что вы сказали, будто Кумико поехала в Киото благодаря содействию знакомого вам человека. В то же время в Киото чуть не убили одного постояльца как раз в том отеле, где остановилась Кумико. В общем, слишком много странных совпадений, которые так или иначе связаны с Кумико. Нет, все это считать случайностью нельзя.

— Ты-сейчас говоришь о другом. Я же имел в виду свое присутствие в Японии. Оно может доставить неприятности различным людям. Ведь официальное учреждение — министерство иностранных дел — известило о моей смерти. Кстати, я приехал в Японию еще и потому, что хотел посетить могилу посланника Тэрадзимы. Вчера мое желание исполнилось. Тэрадзима покоится близ Хакаты, там прекрасный вид на море. Я зажег поминальные палочки и долго молился. Кажется, только умерший человек никому не доставляет беспокойства.

Асимура слушал, не перебивая собеседника.

— Я многим обязан Тэрадзиме, — продолжал Ногами. — Даже ради одного того, чтобы помолиться на его могиле, стоило приехать в Японию. Я выполнил свой долг, и тут мне больше незачем задерживаться.

— И все же…

— Что еще?

— Тэрадзима болел за границей, но умер на родине, в окружении родных и друзей…

— …

— Вы же, согласно официальному сообщению, скончались в швейцарской больнице. Об этом, естественно, должны были знать лечившие вас врачи и медицинские сестры. Как же они согласились удостоверить вашу смерть? Может, вся история с этой больницей тоже была придумана?

— Ответа ты не получишь, — коротко сказал Ногами.

— Тогда позвольте задать еще один вопрос. В ту пору вместе с вами служили Мурао и другие работники представительства. Кроме того, в Швейцарии работал в качестве специального корреспондента Таки. Мурао и Таки знают о вашем приезде в Японию. По крайней мере вы не можете отрицать, что это известно Мурао — ведь это он дал вам возможность повидать жену и Кумико, пригласив их в театр. Судя по всему, Таки тоже знает, что вы в Японии. Значит, им обоим с самого начала было известно, что вы живы. Как все это можно объяснить?

— Ты проявляешь чрезмерное любопытство, без конца, словно ребенок, задаешь вопросы: почему да почему? Я же все равно тебе ничего не скажу.

— Но это же чрезвычайно важно знать.

— Довольно! Я начинаю жалеть, что пошел на свидание с тобой. Видимо, я поступил легкомысленно.

— Но ведь я никому не расскажу о нашем разговоре. И все же, раз вы мне доверились и встретились со мной, вы должны дать всему разумное объяснение. В конце концов, вы обязаны это сделать.

— У призраков обязанностей не существует, — отрезал Ногами. — Ведь они же весьма своевольны: появляются там, где хотят, и исчезают тогда, когда им заблагорассудится. Моя привилегия в том и состоит, что я свободен от того, что ты называешь обязанностью. — Ногами поднялся. — Как красив тут пейзаж — чисто японский. Просто не верится, что я нахожусь в Японии и беседую с тобой. Когда я ехал сюда, я не мог даже представить, что все так будет. Я покину Японию, но всегда сохраню — в памяти и этот пейзаж, и твой голос, Реити.

Асимура тоже поднялся.

— Вам, должно быть, хотелось повидаться не со мной, а с Кумико, — сказал он. — Я приведу ее, только дайте свое согласие. Сделаю так, что она и не догадается.

— …

— Поручите это мне, я все сохраню в тайне, даже вашей жене и Сэцуко ничего не скажу. Я унесу с собой в могилу нашу встречу, и то, что Кумико повидалась со своим живым отцом, не зная об этом. Скажите только, как с вами связаться. Ведь вы очень недолго видели Кумико в театре, да и то просто издали глядели на нее. Правда, у вас есть рисунки художника Сасадзимы, но с живой Кумико вы не обмолвились и полусловом. Думаю, вы и сами не успокоитесь, пока не поговорите с ней, не услышите ее голос. Я же готов всячески помочь вам.

— Спасибо, Реити, — ответил Ногами, не оборачиваясь. — Я несказанно тебе благодарен. Ты растрогал меня до слез, но будет лучше, если я не приму твое предложение. Прошу, не думай обо мне плохо и не считай меня черствым — просто у меня нет выхода.

— Но ведь вы, вероятно, больше в Японию не приедете?

— Да. Вернее, не смогу приехать.

— Значит, это для вас единственная и последняя возможность повидаться с дочерью.

— Понимаю, и, если обстоятельства позволят, я приму твое предложение. Кумико я очень люблю. Там, на чужбине, я часто вижу ее во сне. И не взрослую, а в пору ее детства, когда она часто взбиралась ко мне на колени. Однажды утром, когда я проснулся, Кумико сидела у меня на груди. Ей тогда было всего два годика. Этот образ настолько живо сохранился у меня в памяти, что и во сне я часто вижу ее сидящей у меня на груди…

— Тем более вам нужно…

— Поговорить с ней теперь, ты хочешь сказать? — перебил его Ногами. — Встреча доставила бы мне счастливые мгновения, но потом они обернулись бы новыми страданиями. Даже тем, кто привык к страданиям, они невыносимы, если связаны с потерей детей. — Ногами закурил, затянулся и выпустил голубую струйку дыма. — Странный у нас получился разговор, — продолжал он. — Извини, что я тебя побеспокоил. Ты специально приехал по моей просьбе, а я поступаю не так, как тебе хочется.

— Не стоит извиняться. Мне-то вы никакого беспокойства не доставили, — сказал Асимура и тоже встал. — Мне просто очень жаль, что вы покинете Японию, не повидавшись с близкими. Вы будете жалеть об этом и печалиться во сто крат сильнее, чем они.

— Естественно! Ведь им-то ничего не известно. Конечно, мне тяжелее, но встреча заставила бы меня страдать еще сильнее.

— Куда вы намерены отправиться после того, как покинете Японию?

— Еще не знаю.

— Если не секрет, подданство какой страны вы приняли?

— Это я мог бы сказать, но боюсь, что родственные чувства заставят вас потом разыскивать меня в этой стране. Поэтому, прости меня, я не отвечу на твой вопрос.

Асимура глядел на Ногами, и ему показалось, что за время их беседы у него в волосах прибавилось седины. Но может быть, виной тому была игра света.

— Вы скончались в Швейцарии в сорок четвертом году, — сказал Асимура. — Тогда уже было ясно, что Япония проиграла войну. Следовательно, вы не могли принять подданство одной из стран оси. Значит, это была одна из-союзнических стран, причем их круг весьма ограничен. Это: Америка, Англия, Франция или Бельгия. Навряд ли вы приняли советское подданство. Итак, вы стали гражданином одной из упомянутых стран. Полагаю, что это произошло сразу же после сообщения о кончине дипломата Кэнъитиро Ногами.

Ногами бросил окурок и сунул руки в карманы. Его плечи приподнялись, словно он съежился от внезапного порыва ветра.

— Вы скрылись в одной из этих стран не по своей воле. Ведь министерство иностранных дел Японии опубликовало сообщение о вашей кончине. Значит, надо полагать, вы поступили так с ведома и согласия японского правительства, и в первую очередь министерства иностранных дел. Следовательно, ваша смерть явилась не вашим личным делом, а была связана с судьбой тогдашней Японии…

— Реити, хватит об этом. Все это уже история.

— Позвольте мне все же закончить. Я по специальности врач и мало знаком с политикой. Однако, сопоставив ваши поступки с сообщением министерства иностранных дел о вашей смерти, волей-неволей пришел к выводу…

— К какому же?

— Япония принесла вас в жертву. Правда, это лишь мое предположение.

— Слишком высоко ты меня поставил. Не такой уж значительной я был фигурой.

— Не будем сейчас касаться вашей собственной оценки, — продолжал Асимура. — Скажем просто, что в интересах тогдашней Японии было необходимо, чтобы кто-нибудь из находившихся за границей дипломатов согласился умереть. Потсдамская декларация была опубликована в июле сорок пятого года, то есть спустя год после вашей смерти, но думаю, что ее текст был подготовлен значительно раньше…

— Не понимаю, куда ты клонишь, — раздраженно перебил его Ногами. — Я тебя сюда позвал не для того, чтобы выслушивать твои предположения. Я уже предупреждал тебя: не будем возвращаться к пришлому, ограничим разговор сегодняшним днем.

— И все же…

— Довольно, я могу не на шутку разозлиться, если ты будешь продолжать свои настойчивые расспросы.

Асимура замолчал.

— Извини за резкий тон, — смягчился Ногами. — Сейчас мы с тобой простимся, Реити.

— Извините, но я хотел бы еще сказать…

— Не будем больше разговаривать на эту тему.

— А я все же скажу, — запальчиво воскликнул Асимура. — Да, Япония тогда принесла вас в жертву. Но меня беспокоит сейчас другое: почему та самая Япония отказывается теперь вас принять; убив вас, делает вид, будто ничего не произошло… Высшие государственные чиновники, ответственные за войну, наказаны как военные преступники, но не все. Есть и такие, которые после войны вновь вернулись на руководящие посты. Они не могут не знать о вашей судьбе, но даже пальцем не желают шевельнуть, чтобы ее изменить: мол, жертва принесена, и возвращать ее к жизни не надо.

— Иначе они поступить не могут, — пробормотал Ногами и сразу же спохватился, почувствовав, что сказал лишнее. — Я это говорю на тот случай, если бы твоя версия совпала с действительностью, но, даже если бы она была верна, те люди никогда не признали бы, что совершили ошибку. Ведь тогдашняя великая японская империя официально заявила о моей смерти. Дело-то касалось не какого-то пропавшего без вести солдата, а официального дипломата.

— А я все же думаю, что при желании они могли бы признать свою ошибку. Нет и не может быть оправданий для столь жестокого поступка.

— Ну, это дешевый сентиментализм! Наш разговор напоминает академический спор, а я тебе, кажется, ясно сказал: повернуть время вспять невозможно.

— Вы опять за свое. Опасаетесь, что ваше возвращение к жизни может кое-кому сейчас повредить? Если вами движет лишь это чувство, вы не правы. Япония потерпела поражение в войне. Все у нас стало иначе, и что же может случиться, если один умерший дипломат окажется живым и вернется на родину?!

— Верно, в твоих доводах есть логика. Вот ты только что сказал, что Япония потерпела поражение в войне, но… — На мгновение Ногами замялся, потом продолжал: — Но представляешь, что будет, если выяснится, что этот дипломат был причастен к поражению Японии? Его же все сочтут подколодной змеей, затаившейся на груди родины, — сказал Ногами, понижая голос до шепота.

— Но ведь…

— Довольно, больше ни слова! И вообще уже поздно. Извини, что сорвал тебя с заседания конгресса.

— Это меня нисколько не волнует.

— Ты не прав, к науке следует относиться с уважением. Да и зачем нам с тобой без конца толочь воду в ступе? — Ногами сделал несколько шагов вперед. — Прощай, Реити, — сказал он.

Асимура поспешил за ним, он был очень взволнован.

— Будь здоров, еще раз прошу, позаботься о Кумико. Такако уже в годах, ей одной трудно. Ее тоже не забывай.

— Значит, мы больше не увидимся?

— Наверно. Хотелось бы, чтобы ты передал привет Сэцуко, но, к сожалению, этого делать нельзя. Постарайся хранить мои чувства в своем сердце.

— И все же… И все же дайте ваше согласие на встречу с женой и Кумико. Я сделаю так, что они ни о чем не догадаются.

— Благодарю тебя. Может быть, я извещу тебя письмом, если появится такая возможность. Но сейчас я этого делать не смею.

Ногами поднял руку, давая Асимуре понять, что дальше провожать его не следует.

— Дальше я пойду один, ты оставайся пока здесь.

Он спустился по каменным ступеням вниз и, не оглядываясь, пошел через парк. Его чуть ссутулившаяся фигура вскоре смешалась с гуляющими и растаяла вдали.