Земля теней

Глава X Крыло Азраила

Несмотря на тяжелый перелом, в следующие два дня состояние Генри, казалось, улучшилось настолько, что его мать и Эмма Левинджер, регулярно получавшие подробные сведения о раненом, почти успокоились. К концу второго дня миссис Джиллингуотер потребовалось отойти куда-то по делам, и она оставила с Генри Джоанну – хотя рука девушки все еще была на перевязи, рана уже не причиняла ей беспокойства.

Джоанна села возле кровати больного; Генри в это время спал. Проснувшись, он сразу увидел ее.

– Это вы, мисс Хейст? Я и не знал, что вы тоже моя сиделка.

– Да, сэр, – отвечала Джоанна. – Тете нужно было отлучиться, а вы, как она сказала, чувствуете себя лучше, так что присмотр можно доверить и мне, пока она не вернется.

– Это очень мило с вашей стороны, – улыбнулся Генри. – Больничная палата – не самое приятное место в мире. Вас не затруднит дать мне немного этого ужасного напитка – ячменной воды, если не ошибаюсь? Пить ужасно хочется.

Джоанна подала ему стакан и поддерживала голову, пока Генри пил. Утолив жажду, он сказал:

– Я ведь так и не поблагодарил вас за вашу храбрость, мисс Хейст. Делаю это сейчас, от всего сердца. Если бы не вы, я упал бы на эти ужасные шипы, и все было бы кончено. Я их видел, пока висел на стене, и решил, что мне конец.

«Видел – и все-таки велел мне не подходить!» – подумала Джоанна, а вслух произнесла:

– О, умоляю, не благодарите меня, сэр! Я вообще во всем виновата, из-за меня с вами произошло это несчастье. Когда я думаю об этом, сердце у меня разрывается…

Из глаз девушки покатились крупные слезы. Генри не мог этого вынести.

– Ну же, не плачьте, пожалуйста, не плачьте! Меня это огорчает, а мне нельзя волноваться. Слушайте, если я и упал, то только по своей вине. Я должен был думать, прежде чем делать.

– Хорошо… я не буду… Тетя сказала, вам нельзя много разговаривать, а я вас заболтала…

– Давайте так: вы перестанете плакать, а я – разговаривать.

Как нетрудно догадаться, с того самого момента и до самого выздоровления, до которого было еще очень далеко, Джоанна стала бессменной сиделкой при Генри Грейвзе. Ее тетя выполняла самую тяжелую часть работы, но во всем прочем Генри полностью зависел от Джоанны. Он цеплялся за нее со странным упорством, отвергая все попытки заменить ее более опытной профессиональной сиделкой. Однажды, когда усилия такого рода были предприняты особенно энергично, пациент немедленно почувствовал такую слабость, что Джоанну немедленно вернули к его постели – к ее тайному удовольствию – и больше подобных попыток не делали.

Джоанна подала ему стакан

Через несколько дней состояние Генри неожиданно ухудшилось. У него начался жар, он стал бредить и терять сознание. Заражение крови, которого и боялись более всего врачи, заявило о себе – и Генри стал жертвой ужасной лихорадки, которая едва не убила его. Врачи уже почти решились на ампутацию, считая, что это единственный шанс спасти раненому жизнь, но, в конце концов, отказались от этой идеи, убедившись, что в нынешнем его состоянии пациент попросту не переживет операции.

Затем последовали три страшных дня, когда Генри лежал без сознания, находясь между жизнью и смертью. Большую часть этого времени леди Грейвз и Эллен провели в маленьком баре гостиницы «Корона и Митра»: они были бледны, молчаливы – но все еще собраны и спокойны. Даже сейчас Эллен не теряла присутствия духа, и это было очень важно, поскольку остальные были близки к отчаянию. Не доверяя способностям Джоанны, которую она винила во всем произошедшем, именно Эллен настояла на вызове профессиональных сиделок – чем это закончилось, мы описали выше. Когда же врачи заговорили об операции, не решаясь прибегнуть к ней немедленно, Эллен категорически воспротивилась и убедила мать сделать то же самое.

– Я ничего не смыслю в операциях, – твердо сказала она, – и вполне возможно, что без операции бедный Генри умрет… но я уверена, что если вы попытаетесь отрезать ему ногу, он умрет совершенно точно!

– Я думаю, вы правы, мисс Грейвз! – сказал на это знаменитый хирург, которого пригласили на консультацию, и от которого зависело окончательное решение. – Мое мнение таково: единственное, что мы можем сделать, это оставить вашего брата в покое и положиться на его крепкое сложение и здоровье.

Так и вышло, что Генри избежал хирургического скальпеля.

Эмма Левинджер и ее отец также часто посещали гостиницу, и именно в эти мрачные дни и самой Эмме, и всем окружающим стало окончательно ясно, что она влюблена в Генри Грейвза. До этого она даже самой себе не признавалась в этом чувстве, но теперь, терзаясь страхом и ожиданием, черпала силы лишь из этой любви и знала точно, что, независимо от того, умрет Генри или останется жив – для нее он навсегда будет единственным, с кем она хотела бы связать свою жизнь.

Почему она любила его? Эмма не могла бы это объяснить, такие вещи вообще с трудом поддаются объяснению. Факт оставался фактом: она любила и больше не скрывала своей любви, отчасти из-за драматических обстоятельств, которые заставили ее забыть об общепринятых манерах и женском целомудрии. Будь обстоятельства иными, она наверняка хранила бы эту тайну в своем сердце до тех пор, пока не получила бы возможность заявить о своих чувствах открыто и законно.

Наконец, в состоянии больного наступил кризис, которого все ожидали с ужасом и надеждой. Прогноз был неблагоприятен. Врачи и сиделки в комнате больного делали все возможное, чтобы предотвратить, как им казалось, неизбежное; леди Грейвз, Эллен, мистер Левинджер и Эмма сидели в гостиной, ожидая вестей и отчаянно надеясь из последних сил на лучшее. Прошел час – и Эмма, не в силах более выносить эту неопределенность, незаметно выскользнула из комнаты и на цыпочках приблизилась к комнате Генри, пытаясь расслышать, о чем говорят внутри. Слышен был лишь сбивчивый бред раненого и тихие шаги тех, кто хлопотал у его ложа. Потом дверь распахнулась, и навстречу Эмме вышла Джоанна с посеревшим, почти пепельным лицом и дрожащими руками.

– Как он? – отчаянным шепотом спросила Эмма, схватив девушку за руку.

Джоанна посмотрела на нее, покачала головой и пошла прочь: говорить она не могла. Эмма смотрела ей вслед пустыми бессмысленными глазами, а сердце ее разрывалось от ревности и боли. Почему эта женщина может свободно находиться возле постели мужчины, которого Эмма любит? Держать руку умирающего, вытирать смертный пот со лба – пока Эмма вынуждена находиться за закрытой дверью? Эмма с горечью думала о том, что это должно быть ее место, ее – а не деревенской девушки, которая была причиной всех этих несчастий. Затем она повернулась, бросилась обратно в гостиную, упала на стул и закрыла лицо руками.

– Вы что-то узнали? – вскинулась леди Грейвз.

Эмма не ответила, но разразилась тихим душераздирающим плачем.

– Не стоит так убиваться, дорогая! – вежливо заметила Эллен.

– Позвольте мне горевать! – воскликнула Эмма, поднимая бледное заплаканное личико. – Позвольте мне скорбеть так, как я могу. Я знаю, что вера должна дать мне утешение, но она не помогает мне. У меня есть, есть это право – горевать! – продолжала она со страстью. – Я люблю его! Мне все равно, что об этом не принято говорить вслух: я люблю его, пусть я ничего для него не значу, но я люблю его, и если он умрет, сердце мое будет разбито навеки!

Напряжение момента было столь велико, что заявление Эммы, каким бы неожиданным оно ни было, не вызвало никакого удивления у собравшихся. Возможно, все и без того знали о ее чувствах, во всяком случае, леди Грейвз ответила лишь:

– Мы все любим его, дорогая!

Больше не было сказано ни слова.

Между тем, если бы кто-нибудь мог заглянуть в маленькую комнатку позади бара, он стал бы свидетелем проявления горя не менее сильного и еще более отчаянного, ибо там, уткнувшись лицом в подушку, лежала на кровати Джоанна Хейст, девушка, которой Эмма так завидовала. Рыдания сотрясали ее тело, хотя она закусила зубами носовой платок, чтобы заглушить их; руки судорожно вцепились в простыни. До сих пор Джоанна вела себя спокойно и тихо, но теперь, уйдя со своего поста у постели Генри, она больше не сдерживала себя и полностью отдалась своему горю.

– О, Боже! – молила она, задыхаясь, между приступами плача. – Избавь его от страданий, забери мою жизнь – ибо это я, я виновата, я его убийца! О, Боже мой, Боже милосердный! Что же я сделала, чтобы заслужить такие страдания! Спаси его! Спаси! Пощади!

Прошло еще полчаса. Наступили сумерки, и в гостиной стало почти темно.

– Как долго! – пробормотала леди Грейвз.

– Пока они не вышли и не позвали нас, есть надежда! – отвечала Эллен, стараясь сохранить все свое мужество.

Вновь наступила тишина. Становилось все темнее.

Потом в коридоре послышались приближающиеся шаги доктора Чайлдса. Все инстинктивно поднялись с мест, ожидая страшных окончательных слов. Доктор вошел, но лица его в темноте они разглядеть не могли.

– Позвольте мне горевать!

– Леди Грейвз, вы здесь?

– Да! – прошептала несчастная женщина.

– Леди Грейвз, я пришел сказать вам, что по милости Неба крепкий организм вашего сына одержал победу и теперь, насколько позволяют судить мои скромные познания в медицине, я уверен, что он будет жить.

Еще секунду в комнате царила тишина, а затем, издав короткий отчаянный крик, Эмма Левинджер упала, словно ей выстрелили прямо в сердце.

Джоанна тоже услышала шаги доктора. Вскочив с постели, она поспешила вслед за ним к двери гостиной и выслушала его сообщение, стоя в коридоре – ей даже в голову не пришло зайти в комнату, настолько велики были ее беспокойство и страх.

Услышав слова доктора, Джоанна вообразила, что они стали ответом на ее молитвы. Переживания ее были так глубоки, что она и не вспомнила о других людях, не менее обеспокоенных судьбой Генри Грейвза. Джоанна еще не знала, не осознавала этого – но душу ее уже подхватили крылья великой и трагической страсти. Она знала лишь одно: она молилась – и ей ответили. Она просила – и жизнь Генри была возвращена.

Потом она услышала крик Эммы и увидела в приоткрытую дверь, как та упала без чувств. Что ж, теперь она уверилась в том, что раньше только подозревала: эта красивая и милая юная леди любит мужчину, лежащего в комнате Джоанны. Увидев же любовь Эммы, Джоанна осознала и свою собственную любовь к Генри – так ночью внезапная молния на мгновение освещает весь ландшафт одинокому путнику, заблудившемуся в горах. Пребывавший до этого во тьме, он вдруг видит, что ноги его стоят на протоптанной дороге, но при этом он окружен зловещими и полными опасностей пустошами… Так и сердце Джоанны забилось от испуга – вокруг нее сгущалась тьма, и не было для нее пути назад. Впереди ждала пропасть, вокруг клубился туман, мокрый от ее слез…

Кто-то в гостиной стал кричать, чтобы принесли свет, и голоса людей вернули Джоанну к жизни, вырвав ее из собственных видений. Что может случиться с ней? Это мало волновало Джоанну Хейст. Генри будет жить – это было то, чего она желала более всего, о чем она молилась, еще не зная, по какой причине молится так страстно, предлагая взамен собственную жизнь. Теперь она понимала, что молитва ее услышана – и значит, жизнь ее принадлежит Генри, пусть он даже никогда и не узнает об этом. Он будет жить, найдет свое счастье с мисс Левинджер – и пускай это разорвет Джоанне сердце, она все равно будет радоваться за него…

Она принесла зажженную лампу, помогла расстегнуть ворот платья Эммы и сбрызнуть ей лицо холодной водой. Никто из собравшихся не обращал на Джоанну внимания. Да и с чего бы им делать это – ведь они сначала пережили сильнейшее потрясение от радостного известия, а теперь хлопотали над молодой леди, упавшей в обморок. Они даже разговаривали в полный голос, игнорируя присутствие Джоанны.

– Не волнуйтесь! – говорил доктор Чайлдс. – Я никогда не слышал, чтобы от счастья умирали. Она, должно быть, переволновалась в ожидании известий.

– Я не знал, что все зашло так далеко, – тихо говорил мистер Левинджер леди Грейвз. – Боюсь, если бы вердикт был иным, он убил бы ее.

– Должно быть, она очень любит Генри, – отвечала леди Грейвз. – Я рада этому, она прелестная девушка. Что ж, если Богу было угодно, чтобы Генри выжил, я надеюсь, что все закончится хорошо, и он сделает правильный выбор. Было бы странно, если бы он поступил иначе.

Именно в этот момент Эллен, кажется, заметила присутствие Джоанны.

– Благодарю вас, – сказала она. – Вы можете идти.

Джоанна послушно вышла, отчаянно страдая и вместе с тем чувствуя себя необыкновенно счастливой. «По крайней мере, – думала она с внезапно вспыхнувшим чувством превосходства, – я его сиделка, и они пока не могут прогнать меня, потому что он меня не отпустит. Когда он поправится, мисс Левинджер заберет его, но до тех пор он будет моим. Моим! О, если бы я знала, что они помолвлены… впрочем, нет, это не имеет никакого значения, я все равно полюбила бы его. Я обречена его любить, и я предпочту любить его и быть несчастной, чем быть счастливой – и не любить его. Мне кажется, это началось в тот миг, когда я впервые увидела его, хотя тогда я этого не понимала – я только удивлялась, почему же он так отличается от любого другого человека из тех, кого я знала… Что ж, теперь всё, теперь нет смысла плакать об этом – и я буду смеяться и радоваться, как может радоваться человек, чье сердце превратилось в осколок льда!»

Опасность миновала, но выздоровление Генри тянулось медленно, хотя и верно. Прошло без малого три недели, прежде чем он узнал, как близко рядом с ним прошла Смерть. Ему рассказала об этом Джоанна, поскольку первое время доктора разрешали его матери и Эллен заходить к нему лишь на несколько минут – и ни в коем случае не тревожить. Когда же больной немного окреп, доктор Чайлдс лично разрешил Джоанне все ему рассказать и ответить на все вопросы.

Стоял прекрасный июльский день, и Джоанна устроилась шить возле открытого окна в комнате Генри – вернее, в ее собственной комнате. Комнату наполнял аромат цветов, издали доносился шум моря. Генри задремал, и девушка отложила шитье, украдкой наблюдая за спящим. Вскоре глаза его открылись, и он посмотрел на Джоанну.

– Хотите что-нибудь, сэр? – спросила она, поспешно хватаясь за шитье. – Вам удобно лежать?

– Мне удобно, спасибо, и я не хочу ничего, кроме как продолжать смотреть на вас. Вы у открытого окна в летний день – очень красивая картина, знаете ли.

Джоанна зарумянилась и ничего не ответила. Через некоторое время Генри снова заговорил:

– Джоанна? – он теперь всегда называл ее по имени. – Джоанна, я был очень плох, да?

– Да, сэр. Три недели назад вас едва не похоронили – доктора говорили, что у вас шансы умереть были десять к одному.

– Странно, я ничего не помню об этом. Знаете, вся эта история стала для меня чем-то вроде… поворота в судьбе. Я всегда был слишком занятым человеком, чтобы думать о смерти, и мне не очень-то понравилась ее близость… хотя, возможно, смерть вовсе не так плоха, как о ней думают. Кто знает, быть может, она избавила бы меня от множества бед здесь, на земле, – и Генри тяжело вздохнул.

После минутной паузы он продолжал:

– Я очень благодарен всем вам за заботу и уход… в особенности вам, Джоанна. Я чувствовал ваше присутствие, даже когда был не в себе. Не знаю, чем вы занимали свое время… знаю только, что вы любите свежий воздух. С вашей стороны очень великодушно присматривать за мной.

– Не говорите так, сэр! Это мой долг и моя работа!

– Работа? Почему это? Разве вы профессиональная сиделка?

– Нет, сэр… хотя они мне предлагали платить поденно! – говоря это, Джоанна покраснела от негодования.

Девушка отложила шитье, украдкой наблюдая за спящим

– Ну, не сердитесь на них. Да и почему бы вам не получать за это деньги? Полагаю, вам было бы приятно зарабатывать своим трудом, как и большинству из нас.

– Потому что я не желаю этого! – сказала Джоанна яростно, постукивая по половице туфелькой. – Я бы предпочла голодать, чем взяла бы за это деньги. Это по моей вине вы попали в беду, и предлагать мне деньги за уход за вами – это оскорбление.

– Ну же, не стоит так переживать по этому поводу. Я не сомневаюсь, они думали, что у вас совсем иное мнение на этот счет… и в самом деле не понимаю, почему бы вам не принять их предложение. Ладно. Расскажите мне, что случилось той ночью, когда врачи от меня отступились – меня это очень интересует.

Джоанна в нескольких словах пересказала Генри события той ночи, причем так живо и ярко, что он словно воочию увидел себя лежащим без сознания на кровати… смерть все ближе… доктора наблюдают и шепчутся между собой…

– Вы были здесь все это время, Джоанна? – с любопытством спросил Генри.

– Большую часть времени – пока могла быть хоть чем-то полезна. Потом – нет, я не могла больше вынести…

– Что же вы сделали?

– Я пошла к себе в комнату.