Зеркало для двоих

Глава третья СЕРГЕЙ

Сегодня погода просто превзошла самое себя. Конечно, от холодного октябрьского вечера можно было ожидать мерзкого дождя и слякоти. Но чтобы к этому добавился еще и пронизывающий ветер! Селезнев, в общем-то, не относился к разряду мерзляков, но даже он успел пару раз зябко передернуть плечами, пока дошел от машины до подъезда. В окнах спальни горел свет, и он понял, что Лариса дома. Хотя куда бы она могла деться в такую погоду?

Как только он открыл дверь, то сразу почувствовал сладковатый запах ее сигарет, расползшийся по всей квартире. Лариска, при всей ее изысканности, курила неимоверную гадость, пахнущую почему-то подгнившими сухофруктами, как старая добрая «Вега».

— Лариса, — негромко позвал он от порога. Ему не ответили. Но Сергей был уверен, что она его слышит и просто не желает выходить из своего обычного для дождливой погоды легкого транса. Даже на звук его шагов она не обернулась, а лишь слегка дернула изумительным мраморным плечом, то ли неосознанно, то ли давая понять, что его присутствие все-таки замечено.

Лариса сидела на краешке кровати, поджав под себя ноги и уставившись в окно. На коленях у нее стояла пепельница со множеством окурков, а в длинных тонких пальцах с миндалевидными ногтями подрагивала очередная сигарета. Сергею никогда не удавалось поймать хоть на мгновение ее взгляд, когда она вот так смотрела в окно. Кто знает, может быть, ее светло-карие, почти желтые глаза в этот миг были просто отрешенными и распахнутыми, а может быть, в них появлялось что-то такое, что Лариса предпочитала прятать от окружающих? Во всяком случае, каждый раз она торопливо смаргивала, словно пытаясь избавиться от невидимой соринки, и ему доставался лишь мгновенный взлет черных с золотыми искорками ресниц.

Но сегодня она не спешила вернуться в реальный мир и продолжала сидеть неподвижно, лишь изредка стряхивая с сигареты длинный серый столбик пепла. Ее волнистые светлые волосы казались более тусклыми, чем обычно, особенно на фоне неимоверно яркого алого платья из тонкого трикотажа, которое заменяло ей домашний халат. Лариска вообще терпеть не могла все эти халатики, фартучки и тренировочные брючки, в которые запихивают себя большинство домохозяек. По квартире она ходила исключительно в коротком, облегающем и декольтированном, причем в основном без нижнего белья. И Сергею нравилось как бы нечаянно дотрагиваться до ее упругой груди, не замурованной в накрахмаленное кружево и начинающей призывно покачиваться при любом мимолетном прикосновении, нравилось забираться рукой под платье, когда она склонялась к кухонному столу. Иногда Лариса на это реагировала более чем благосклонно, а иногда начинала пищать, как самая обычная, не особенно сексуальная женщина. Да, в общем-то, она и была обычной женщиной со своими капризами и причудами и извечным желанием нравиться. И, как самая обычная баба, чтобы привести свое и без того безупречное лицо и прическу в порядок, она могла проторчать в ванной часа два. И сейчас, глядя на ее поникшие, как бы обессилевшие волосы, Сергей понял, что Лариса затосковала.

— Тебе грустно? — спросил он, присаживаясь на другой край кровати и раздумывая над тем, пощекотать или нет выглядывающую из-под ее попки маленькую розовую пятку.

— Да. Ты же знаешь, я плохо переношу дождь, — отозвалась она тихо и печально. — А в Италии, наверное, сейчас солнышко, и море теплое, и виноградники еще зеленеют…

— И гондольеры плавают по венецианским каналам, — привычно подхватил Селезнев. — Ты же знаешь, киска, мы не могли поехать. И уже тысячу раз с тобой об этом говорили.

— Но почему?

— Я же объяснял тебе. В театре только-только открылся сезон. Я не мог уехать, когда начинается работа над постановкой «Дон Жуана».

— Тебе что, дали роль? — Лариса развернулась и села к нему лицом, положив подбородок на колени и обвив их руками. Сергей опустил глаза. С «Дон Жуаном» что-то темнили, и он, поначалу твердо рассчитывающий получить заглавную роль, в конце концов начал сомневаться. Главный режиссер отмалчивался или деликатно уводил разговор в другую сторону, а он все упрямо не хотел верить, что дело в его последних, без сомнения успешных и, может быть, слишком кассовых фильмах.

— Нет, роли мне не дали. Но ведь ее еще не дали никому.

— Господи, за то время, пока твой ископаемый режиссер разберется со своими гениальными замыслами, мы могли бы уже съездить туда и обратно, — Лариса улыбнулась примирительно и небрежно потрепала его по волосам. Ее пальцы были твердыми и холодными, а ладошка едва уловимо пахла «Аллюром». Сергей перехватил ее руку возле тонкого запястья и быстро прижал к своим губам. Ей, как всегда, оказалось достаточно легкого намека. Лариска скользнула спиной по покрывалу, уже слегка раздвигая колени, но лишь слегка, чтобы светлый пушистый холмик показался всего на одно мгновение, и выгнулась, как потягивающаяся кошка, обвивая его шею руками и привлекая к себе.

— Ну, почему, почему мы тогда сказали всем, что уезжаем? — по-детски канючила она, подаваясь вперед бедрами, и с совсем не детской иронией наблюдая за тем, как Сергей дрожащими пальцами пытается справиться с ремнем на джинсах.

— Я же… говорил… тебе, — в паузах между словами он пытался полноценно вдохнуть, — что хочу хотя бы… немного… пожить спокойно, подумать, а не отбиваться от дурацких предложений… И вообще, — он с силой прижал к себе ее бедра и скользнул руками вверх, к лопаткам, отрывая Ларису от кровати и глядя в ее янтарные глаза, — я хочу просто побыть с тобой.

Сегодня ее потянуло на экзотику, и белоснежному постельному белью она предпочла шершавый пуфик возле телефона. Пуфик был довольно старинным, с маленькими хлипкими колесиками. И только теперь, глядя на игру света и тени на чуть выступающем, восхитительно округлом Ларискином животике и слушая, как мягко стукаются о стену ее лопатки в такт визгу плохо смазанных роликов, Сергей подумал, что ее идея купить этого мастодонта был не такой уж и плохой. В самый ответственный момент зазвенел телефон. Селезнев неловко дернулся, но горячие, напряженные ноги, лежащие на его плечах, так требовательно и в то же время просяще стиснули его шею, что он мгновенно позабыл и про чуть ли не подскакивающую трубку, и про навязчивое дребезжание, бесцеремонно царапающее уши…

Когда все закончилось, Лариса, как ни в чем не бывало мурлыкая под нос какую-то развеселую песенку, направилась в душ. Сергей проводил взглядом ее восхитительно женственную фигурку с двумя чудесными ямочками на пояснице, задвинул пуфик на место и пошел в спальню. Сегодня ему предстояло сообщить ей одну новость, которой она не должна была особенно обрадоваться. Портить настроение ни ей, ни себе не хотелось, поэтому Селезнев решил оттянуть неприятный момент. Когда Лариса вернулась из ванной, он, не вставая с кровати, кинул ей красное платье и как бы между прочим поинтересовался:

— Кстати, ты не хочешь сегодня съездить в ресторан или в клуб?

Она замерла, держа в одной руке платье, а в другой полотенце, упоительно красивая в своей первозданной наготе.

— Ты серьезно? — Лариска переступила с ноги на ногу, и с ее влажных, потемневших волос на грудь упала прозрачная крупная капля. Капля секунду-другую, как бы раздумывая, повисела на соске, а потом снова сорвалась вниз, оставляя мокрый след на животе и бедре. — Я думала, ты устал, и мы будем сегодня весь вечер сидеть у телевизора или упадем в кровать уже часов в десять…

— А ты что, против кровати? — попытался пошутить Сергей, чувствуя, как при одном упоминании об усталости начинают наливаться противной тяжестью спина и ноги.

— Да нет, конечно, нет…

Он посмотрел на нее испытующе.

— Нет, не против… Но ты же знаешь, что я просто умираю в дождь, мне надо к людям, к шуму и музыке, — Лариса улыбнулась виновато и ласково и, присев на край кровати, провела по его голени ладошкой. — Шерстистый ты мой!.. Так что, мы едем?

Уже через пять минут она носилась по квартире, гремя косметичкой, гудя феном, но так и не удосужившись одеться. Сергей продолжал валяться на кровати, сцепив руки за головой, бездумно улыбаясь и понимая, что раньше, чем через час, они из дома не выйдут. Впрочем, в клубе «Белая мышь» программа продолжалась до самого утра, так что можно было не торопиться. Он прикинул, что сегодня там по идее должен появиться Димка Санталов с подругой и Гена Авдеев, если он, конечно, прилетел со съемок в Крыму, так что компания может подобраться неплохая. Ну и черт с ней, с усталостью, пусть девочка развлекается! Правда, Генка опять будет смотреть на нее жадными глазами и ныть: «Селезнев, а Селезнев! Для меня Лариса — женщина мечты, а у тебя и так баб много. Может быть, уступишь ее мне?» Все это, конечно, не выходит за рамки дружеских приколов, но иногда начинает утомлять…

Лариса появилась из ванной ровно через сорок пять минут, потрясающе красивая в своем новом пурпурном платье с воротником-стоечкой и «капелькой» на спине. Матово поблескивающая ткань мягко струилась по ее бедрам, и Сергей даже на мгновение задумался о том, что в «Белую мышь» не страшно опоздать и еще на часок. От ее снова пышных и волнами спадающих на плечи волос веяло все тем же «Аллюром», но теперь даже знакомый запах казался другим. Более дерзким, более запретным, более манящим… Селезнев встал с кровати и подошел к ней вплотную, рука его уже потянулась к ее безупречно красивой груди, когда Лариса вскинула на него счастливый и благодарный взгляд:

— Ну что, мы едем, Сережа?

Он усмехнулся, легонько щелкнул ее по носу и ответил:

— Едем.

«Свою состоятельность самца ты сможешь доказать ей и ночью, — размышлял он, сидя перед ней на корточках и помогая зашнуровать ботинки. — А пока пусть девочка как следует отдохнет. Ты ведь и так из-за своих метаний и исканий лишил ее Италии».

Уже почти перед самым клубом из-за поворота вынырнула голубая «Волга» с кольцами на крыше и свадебными лентами на капоте. Сквозь стекло виднелся кружевной белый «холмик», склоняющийся к мужскому плечу. Видимо, в десять часов вечера невеста еще и не собиралась отправляться в брачную постель.

— Сережа, смотри! — Лариса удивленно приподняла брови и указала на свадебную машину пальцем. — Это они что, до сих пор после ЗАГСа по городу катаются?

— Не знаю, — Селезнев пожал плечами. — Может быть, просто сбежали от гостей. Наверное, им не хочется, чтобы сегодняшний день уже остался за дверями спальни.

— О! Да ты романтик! — она с нарочитым удивлением покачала головой и достала из сумочки пачку своих отвратительных сигарет и зажигалку. Сергей поморщился, уловив знакомый запах гнилых сухофруктов, а Лариска вдруг неожиданно печально спросила: — А ты, Сережа, почему на мне не женишься?

Селезнев с удвоенным усердием и утроенной озабоченностью принялся наблюдать за дорогой. Этот вопрос, в начале их отношений всплывавший гораздо чаще, теперь подавался редко, но зато с фирменной приправой из щемящей грусти и покорной безысходности. А Сергей не то чтобы не хотел, а просто не мог на него ответить. Он и сам не знал, почему не делает предложения Лариске. Она и красивая, и неглупая, и вроде бы любит его по-настоящему… Впрочем, как по-настоящему? Ему иногда начинало казаться, что все эти роли суперменов и сексуальных сверхчеловеков вытрясли из него само понятие о любви, саму способность ее чувствовать и узнавать. Остались только несколько условных рефлексов: распахнутые глаза партнерши, ее полуоткрытый рот, нежность во взгляде и расходящиеся колени… Вот она — любовь! Правда, один молодой режиссер как-то решил соригинальничать и, круша все каноны современного боевика, пригласил на роль его возлюбленной тощую замухрышку с острыми восточными скулами, жидкими волосенками и плохими зубами. Наверное, он пытался донести до зрителей другое понятие о любви. Но, за исключением неприятности поцелуя, отсутствия округлости форм и киногеничности дамы, все осталось точно таким же: распахнутые глаза и раздвигающиеся ноги… Сергей избегал смотреть на Ларису и ждал, когда призрачный след вопроса растает в воздухе. Она обычно быстро успокаивалась и сама переводила разговор на другую тему. Впрочем, сегодня пауза явно затягивалась.

— Ну, ладно, — проговорила она наконец таким тоном, будто утешала сама себя. Но Селезневу явственно почувствовался легкий отзвук ультимативности и угрозы. — Мы вернемся к этому разговору позже. Вот снимешься ты у Станченко, получишь свой гонорар, поедем в Италию… или нет, во Францию! И там все решим… Тем более будет уже полтора года, как мы вместе.

— Лариса, я отказался сниматься у Станченко, — глухо, но внятно произнес Сергей. Она не удивилась, не кивнула согласно, а только вытащила из пачки новую сигарету. Его взгляд неудержимо тянулся к этим длинным гладким пальцам с блестящими перламутровыми ногтями. Пальцы достали сигарету аккуратно и ловко поднесли ее к губам От зажигалки взметнулся легкий язычок пламени.

— Ну, и что ты теперь собираешься делать?

— Ничего, — он пожал плечами. — Через месяц пробы для «Последней вспышки», а пока буду спокойно работать в театре.

— Ты же читал сценарий этой несчастной «Вспышки»! Это же абсолютно, абсолютно некоммерческий фильм. Ты, мой дорогой, слишком рано причислил себя к мэтрам, у тебя пока еще нет возможности выбирать и копаться и уж тем более отдаваться «чистому творчеству»! Тебе нужно делать имя!

Лариса говорила по-прежнему спокойным, тихим голосом, и только ее красивые яркие губы начали едва заметно подергиваться. И было что-то странное и страшное в этом контрасте равнодушного голоса и почти истерично вздрагивающих губ. Сергей нахмурился.

— Лариса, только не надо делать вид, что для тебя это новость. Мы ведь, кажется, уже обсуждали, что я больше не буду сниматься в подобных фильмах. Все! Период суперкрутых боевиков для меня закончен.

— Обсуждали! — развернулась она. И Сергей увидел, что янтарь в ее прозрачных глазах начал плавиться, снова превращаясь в кипящую смолу. — Но такого гонорара, как Станченко, тебе никто не предлагал! И потом, мой милый мальчик, ты не такой уже замечательный актер, и тебе просто повезло найти удачный образ, так будь добр, выжми из него все возможное!.. Говорить что угодно и мечтать сниматься хоть у Феллини тебе никто не запрещает, но глупо, ты понимаешь, глупо из-за каких-то дурацких амбиций лишать себя перспектив!

Селезнев повел плечами и поморщился, болела растянутая спина. Усталость, по-дружески согласившаяся подождать до утра, снова выползала наружу. Наверное, проще всего было бы успокоить Ларискины напряженно изогнутые губы поцелуем, но ему почему-то не хотелось к ней прикасаться.

— Что ты молчишь? — снова начала она.

— А о чем говорить? Ничего ведь не случилось? Я буду работать в театре и сниматься. Реже, конечно, чем теперь, но зато в тех фильмах, в которых хочется. И потом…

— И потом у тебя ничего не будет, — с жестким сарказмом констатировала Лариса. — Останутся несколько ролишек в театре, три рубля в кармане и вечный просительный взгляд: «Ну, снимите хоть где-нибудь! Ну, дайте работу!» Твое время уйдет очень быстро, и если сейчас ты сойдешь с экрана, тебя забудут уже через полгода…

От любой другой женщины можно было бы ожидать если не продолжения скандала, то хотя бы ледяной холодности или, по меньшей мере, горькой усмешки, изредка изламывающей губы. Но Лариса умела вести себя на публике. Поэтому в «Белую мышь» они вошли рука об руку, олицетворяя собой самую счастливую пару, которая когда-либо существовала на свете. Сегодня здесь выступал какой-то джазовый ансамбль. Музыка абсолютно не соответствовала настроению Селезнева, впрочем, как и излишне суетливая, тусовочная атмосфера. Но зато Лариса немного ожила. И ему даже почудилось, что в красных всполохах света напряженные и прекрасные черты ее лица смягчаются и кипящая смола взгляда снова превращается в прозрачный янтарь. Сергей шел по проходу между столиками, прижимая к себе ее обнаженный локоть, и думал о том, что, наверное, был слишком резок и непримирим и что девочку элементарно тревожит ее да, в общем-то, наверное, и его будущее.

Димки Санталова в зале не оказалось, зато Генка Авдеев был тут как тут. Уже изрядно принявший, он тем не менее не производил отталкивающего впечатления. В подпитии Генка обычно становился «очаровашкой». Так вышло и на этот раз. Авдеев сидел, откинувшись на спинку стула, одной рукой приобнимая худющую коротко стриженную девчонку, а другой, в такт музыке, размахивая фужером с шампанским. Девчонка, похоже, была ему не любовницей, а просто подружкой, слишком уж равнодушно лежала Генкина кисть на ее плече, да и она сама не прилагала ни малейших усилий для того, чтобы принять хоть сколько-нибудь сексуальную позу. Увидев Сергея и Ларису, Авдеев приветственно помахал им фужером, и несколько капель золотистого шампанского, сверкнув в воздухе, упало на его светлые брюки. Генка негромко выругался, оставил в покое плечо соседки и принялся сосредоточенно разглядывать несколько влажных темных пятнышек. Впрочем, через секунду от его озабоченности не осталось и следа.

— А, ну, и шут с ними! — он махнул рукой и указал глазами на пятнышки. Причем произнес он это таким тоном, словно пытался в первую очередь успокоить окружающих, а не себя. — Серега, Ларочка, я ужасно рад вас видеть!.. Только сегодня прилетел в Москву, пришел в эту «Мышь»… белую! А здесь ни одной родной рожи. Нет, знакомых-то, конечно, пруд пруди, а вот родных… По-настоящему родных!..

Лариса тихо улыбаясь, водила пальчиком по белоснежной скатерти, и по ее перламутровому ноготку разбегались радужные блики. Авдеев продолжал нести пьяную ерунду, а Сергей силился вспомнить, где он видел эту коротко стриженную девчонку, которая держалась в их компании как свой парень и своим поведением давала понять, что они знакомы. Минут через десять в разговоре наконец-то промелькнуло ее имя — Настя, и Селезнев сразу утратил к ней всякий интерес. Нет, он, конечно, не вспомнил, откуда знает эту девушку, но полученной информации было достаточно, для того, чтобы не поставить в неловкое положение ни ее, ни себя вопросом: «Простите, а как вас зовут?» Они немного перекусили, выпили, и Сергей, незаметно коснувшись под столом бедра Ларисы, негромко спросил:

— Ты не хочешь потанцевать?

Она не отдернула ногу и не убрала его кисть, а только тихо и грустно сказала:

— Я бы с большим удовольствием просто посидела, Сережа…

И опять ему не удалось встретить Ларисин взгляд, зато он успел заметить, как ресницы ее быстро-быстро затрепетали, словно пытаясь удержать наворачивающуюся слезу. Конечно же, она была слишком умна и для того, чтобы плакать в людном месте и тем более изображать смятение чувств. Но, похоже, разговор в машине и в самом деле сильно ее расстроил. Селезнев убрал руку и почти физически почувствовал, как между ними образовалась прозрачная холодная стена.

Они еще некоторое время поболтали вчетвером, а потом уже Авдеев попытался пригласить Ларису на танец. В этот раз она не отказалась и поднялась с места светски-вежливая и бесконечно грустная. Сергей пару раз глянул в их сторону, а потом увлекся разговором с Настей, которая тараторила, не переставая, и улыбалась жизнерадостно своим тонкогубым, но все же очаровательным ртом. Забеспокоился он только тогда, когда началась следующая композиция, а ни Авдеев, ни Лариса не вернулись к столу. Селезнев обвел глазами зал, не нашел знакомого пурпурного платья и, извинившись перед собеседницей, вышел в коридор.

Он подсознательно ожидал увидеть именно это, и все же в первый момент до боли удивился Ларискиной пошлости и неоригинальности. Пурпурное платье, скомканное и задранное на бедрах, сначала отразилось в зеркале. Но еще до того, как Сергей увидел эти голые колени и елозящие между них мужские ноги в светлых брюках, он услышал:

— Да, я люблю его и, наверное, долго еще буду любить. Но я для него — ничто, ноль, пустое место… Сережа думает, что мне нужны его деньги. Господи, какая это чушь! До сегодняшнего дня я еще надеялась, что я, Лариса Сибиркина, стану для него чем-то большим, чем постельная принадлежность… Ладно, Бог с ним, наверное, я просто должна уйти, чтобы ему не мешать…

Слова перемежались вздохами и короткими, будто случайно вырвавшимися стонами. И это было отыграно с просто блестящим актерским мастерством. Если бы не слишком хорошая акустика в гулком коридоре, отбрасывающая любой шорох от стен и потолка, как пинг-понговский шарик, если бы не чуть волочившаяся после недавнего неудачного падения нога Сергея, делавшая эхо его шагов очень характерным, он бы, может быть, и поверил в то, что Лариса не слышала его приближения…

Во всяком случае, свой промах она, видимо, поняла. Потому что когда он вежливо предложил домой вернуться вместе, она только покачала головой и ничего не сказала. В Ларисином взгляде не было уверенности, позволяющей поверить в то, что она действительно самостоятельно и осознанно приняла решение. И Сергею на какое-то мгновение захотелось прижать ее к себе, нежно и ласково, как маленькую девочку, разрешить ей поплакать и вытереть слезы, скатывающиеся по крыльям носа.

— Так не поедешь? — спросил он, не уверенный в том, какой ответ хочет услышать.

— Нет, — сказала Лариса и поправила на плече съехавшую лямочку.

За вещами она заехала на следующее утро. Покидала их в просторную сумку небрежно и быстро. Селезнев стоял в дверях спальни и наблюдал, как мелькают в ее руках ажурные трусики и лифчики с тонюсенькими бретельками, как с тихим вздохом сползают с плечиков длинные вечерние платья. Сегодня на Ларисе были обычные светлые джинсы и черная водолазка, и, наверное, поэтому она казалась гораздо более домашней, чем обычно. Он смотрел на ее золотистые волосы, высоко сколотые на затылке, на ее шею с едва заметным, легким пушком и не чувствовал ни желания, ни горечи расставания. «Наверное, я моральный урод, — в какой-то момент промелькнуло у него в голове. — Уходит близкая, может быть, любимая женщина. А я размышляю о том, что по законам жанра где-то ближе к финальной сцене она все равно должна вернуться и броситься мне на шею».

Когда с одеждой было закончено, Лариса переместилась к тумбочке и в ту же сумку принялась сбрасывать флакончики с духами, тюбики губной помады и еще какие-то разноцветные баночки. Одна из них, белая и круглая, похожая на пасхальное яйцо, выскользнула из рук и, глухо ударившись об угол кровати, раскололась на две половинки. По комнате мгновенно распространился тонкий аромат дорогого крема. Лариса всхлипнула, подтянула колени к подбородку, спрятала лицо в ладонях и заплакала. Сергей, секунду поколебавшись, все же подошел к ней и сел рядом на корточки. Ее округлые плечи никак не напоминали худенькие плечики подростка, но и они вздрагивали так, что сердце замирало от жалости. И он вдруг впервые подумал о том, что девочке, на самом деле, могло быть холодно и плохо рядом с ним, что это он, уставший от навязчивого внимания поклонниц и бесстыжей готовности множества женщин прыгнуть в его постель по первому же зову, просто разучился делиться теплом. И он задал самый глупый из всех возможных вопросов:

— Почему ты плачешь?

— Потому что это был очень хороший крем! — с неожиданной злостью ответила Лариса и, встав с пола, повесила сумку через плечо. Уже у порога она на секунду замешкалась, словно хотела что-то еще сказать. Сумка лежала у ее ног, как старая толстая собака.

— Тебя, наверное, нужно отвезти? — Сергей кивнул на баул.

— Нет! — возразила она даже как-то удивленно и, как бы сама для себя, с горькой усмешкой добавила: — Подумать только! Я по собственной инициативе расстаюсь с самим Сергеем Селезневым!.. Мама дорогая! Будет что вспомнить на старости лет…

…Это было странно, но Сергей не чувствовал острой горечи потери. Гораздо более ощутимой была обида. «Я расстаюсь с самим Сергеем Селезневым!»… Он прекрасно понимал, что Лариска сказала это специально, чтобы побольнее укусить напоследок, но если она произнесла это вслух, значит, подобная мыслишка все-таки появлялась в ее идеально красивой голове. «С самим Сергеем Селезневым»!.. Он слонялся по кухне, от подоконника к двери и обратно, стряхивая пепел с сигареты в две разные пепельницы по очереди, и никак не мог избавиться от назойливого, неприятного ощущения… Вот она, Лариса, красивая, сексуальная, протягивающая ему для поцелуя губы. Но ему ли? Ему ли, Сереже Селезневу, у которого нудно болит растянутая нога, который любит наваристый борщ и терпеть не может тараканов? Сереже ли Селезневу, который постоянно страдает от собственной несобранности и не умеет сам просыпаться по будильнику?.. А может быть, все-таки Барсу, смелому, безжалостному, овладевающему женщиной несколько снисходительно и до конца так и не отдающемуся страсти?..

Как он и предполагал, запах Ларисиных сигарет еще витал в квартире. Сергей вдруг вспомнил, что сколько бы она ни курила, волосы ее все равно пахли только свежестью и чистотой. А еще они были тяжелыми и шелковистыми, и их было приятно наматывать на палец, а потом отпускать, глядя, как упрямый локон все равно закручивается спиралью. Наверное, будь сейчас Лариска дома, она бы уже сидела перед телевизором и, вытянув вперед длиннющие ноги, смотрела сериал. В какой-то момент Селезневу даже показалось, что он слышит тихий скрип кресла… Но он хорошо знал, что в квартире никого нет и скрипеть могут разве что распахнутые дверцы шифоньера, ощерившегося рядами опустевших полок.

Найти записную книжку оказалось делом пяти минут. Так и не расставаясь с очередной сигаретой, Сергей подошел к телефону и, глядя в блокнот, набрал постоянно вылетающий из головы номер.

— Олег, привет!.. Да, я… Нет, все нормально. Слушай, приезжай сегодня ко мне после работы и Мишку с собой прихвати. Посидим, попьянствуем в мужской компании… Нет, Ларисы не будет… Я потом все расскажу… Значит, о’кей? Договорились?.. Ну, пока. Жду.

Он опустил трубку на рычаг и оттолкнул ногой к стене ненавистный пуфик…

Второй день интеллигентной пьянки в чисто мужской компании близился к концу. Олег сидел, развалясь в кресле, и лениво гонял по блюдцу последнюю оливку, то ли на самом деле пытаясь нацепить ее на вилку, то ли просто забавляясь, как кошка с мышью. Мишка придирчиво изучал этикетку на коньячной бутылке и пытался принюхаться к содержимому через пробку. Сергей, лежа на диване, целился дротиком в дартс, висящий на стене в коридоре.

— Мне кажется, братцы, мы начинаем медленно, но верно входить в стадию тупого похмельного оцепенения, — наконец провозгласил Олег, все-таки пронзив острыми зубчиками вилки несчастную оливку и отправив ее в рот.

— А что ты предлагаешь? — Мишка отставил в сторону бутылку.

— Я предлагаю выпить!

Сергей скептически усмехнулся и метнул дротик в мишень. Игла воткнулась в самый центр, пару раз качнулась влево-вправо и упала на пол. Он вдруг подумал, что Лариса сейчас наверняка заметила бы вслух, что пьяным везет, что в следующий раз он обязательно промахнется и проделает своим дурацким дротиком очередную дырку в обоях. Он продолжал ждать острой боли, как пациент, во рту которого орудует бормашиной стоматолог, но она почему-то все не приходила. Правда, ожидание само по себе было довольно мучительным. Сергей осознавал, что ему должно быть Плохо, читая в глазах друзей сочувствие и понимание, замешанное на крепкой мужской солидарности. Он понимал, что должен страдать, натыкаясь взглядом то на забытый тюбик губной помады, то на пудреницу. Но больше всего его раздражало то, что Мишка с Олегом тоже видят эти тюбики и коробочки и деликатно отводят глаза, стараясь не напоминать ему, не делать больно ему… А он не ощущал ничего, кроме обиды на то, что его предали, и неудобства от нового своего статуса мужчины, «разбежавшегося» с постоянной любовницей, почти женой…

— Кстати, а почему бы в самом деле не выпить? — Он резко вскочил с дивана, встряхнулся и взял с пола бутылку, оставленную Мишкой.

— Вот и я говорю! — одобрительно кивнул Олег. — Предлагаю поднять бокалы… то есть рюмки за твой последний фильм, после которого ты решил устроить себе такие замечательные каникулы!

— За этот фильм мы уже вчера пили четыре раза, — встрял Мишка.

— Ну и что? За хорошее кино можно и десять раз пить… Нет, Миха, ну ты скажи, могли мы когда-нибудь подумать, что из нашего оболтуса-одноклассника вырастет краса и гордость российского кинематографа?

— Ребята, ну, ладно, хватит вам уже, — Селезнев поморщился.

— Скромник! — снова заметил Мишка.

Олег откупорил бутылку, наполнил рюмки и двумя пальцами, как фишки в казино, пододвинул их к друзьям. Коньяк попался хороший и пах совсем не клопами, а чем-то маняще терпким и чуточку сладким.

— Ну что, выпьем за твою карьеру? За фильмы, призы кинофестивалей, толпы поклонниц и женщин, влюбленных… ну, и вообще…

Видимо, Олег хотел по-другому закончить тост, но на слове «женщин» осекся, явно вспомнив о Ларисе. И от этого получилось еще хуже. Повисла неуклюжая пауза, Мишка забарабанил пальцами по столу, и Сергей торопливо, боясь, как бы молчание не стало слишком долгим, с нарочитой мужской грубоватостью произнес:

— Да, замотали уже все эти бабы, честное слово!.. Понимаете, мужики, ценность запретного плода теряется, когда он становится слишком доступным. Об этой пресловутой загадке женщины я уже и не говорю. Она и всегда-то, еще в незапамятные времена была только карнавальной маской, но если раньше эту маску, по крайней мере, делали качественно, из бархата, парчи и страусиных перьев, то теперь обходятся раскрашенной папиросной бумагой. Все слишком просто, грубо и некрасиво… Женщина стала слишком доступной, чтобы оставаться по-прежнему желанной!

— Зажрался! — авторитетно заявил Мишка и печально покачал головой. — А вот скажи, Серега, ты помнишь Оксану Малькову из параллельного класса? У нее были такие легкие белые волосы и длинные тонкие ноги, помнишь?

— Конечно, помню, — Селезнев усмехнулся и смущенно потер подбородок.

— Боже, что это была за любовь!.. Ты же вроде бы для того, чтобы ее поразить, даже из окошка третьего этажа прыгал?

— О, я помню этот полет! — Олег опустошил рюмку и поставил ее на стол. — И вопли директора, несущегося по лестнице, тоже помню… Бедный-бедный Анатолий Петрович не знал, что это было началом карьеры будущего супергероя.

— А Оксанка меня все равно не полюбила, — Сергей откинулся к кресле, свесив руки с подлокотников.

— Ну, так ты же тогда еще не был Сергеем Селезневым, — пожал плечами Олег и, спохватившись, добавил уже другим тоном: — Прости, Серега, неудачная шутка…

Темнело. В окнах дома напротив почти всюду горел электрический свет. В некоторых из них то появлялись, то исчезали игрушечные темные фигурки, безликие и одинаковые, бесплатные актеры театра теней. Сергею вдруг вспомнилась популярная брошюрка по психологии, которой взахлеб зачитывалась Лариска. Книжка была уже изрядно потрепанной, и она каждый раз слюнила длинный, изящный пальчик, чтобы перевернуть страницу.

— Вот слушай. — Лариса нащупывала сзади себя кресло, опускалась в него и принималась цитировать: — «Если вы действительно чего-то хотите добиться в жизни, то недостаточно просто поставить себе цель. Нужно выбрать «исполнителя». Для этого представьте себя Мерилин Монро, Альбертом Эйнштейном, Рокфеллером и действуйте точно так, как действовал бы выбранный вами герой. «Играйте» в него даже в мелочах: ешьте так же, смотрите так же, разговаривайте так же. И многое, что прежде казалось вам недоступным, вдруг станет совсем простым»… Здорово, правда?

Тогда он покорно соглашался и энергично кивал головой, начиная подкрадываться к ее голой круглой коленке. А сейчас ему хотелось стукнуть кулаком по стене и закричать: «Я всегда был Сергеем Селезневым! Меня назвали так при рождении. И этот тип на экране со стальными мышцами и сплошной полосой везения в жизни не имеет ко мне ни малейшего отношения. Я не хочу все время играть в него. Не нужно меня заставлять!»

Ребята за столом молчали. Мишка неторопливо допивал свой коньяк, Олег сосредоточенно изучал плоский ровный экран телевизора, покрытый тоненьким слоем пыли. Сергею вдруг стало неловко. Что же это получается? Пригласил друзей только для того, чтобы они наблюдали его психологические «ломки» и следили за собственными языками: не дай Бог не сказать неосторожного слова, не дай Бог не наступить на больную мозоль!

— Вот что, — проговорил он вдруг с вымученным оптимизмом, — давайте-ка съездим в какой-нибудь ресторан или клуб, а то, сидя в квартире, закиснуть можно!

— А что, клубы тебе еще не прискучили? — поинтересовался Мишка.

— Нет, — Селезнев подошел к окну и сел на подоконник. — Только давайте выберем такой, где не тусуется актерская братия.

— Угу, — Мишка уже достал с полки шкафа газету и принялся ее внимательно изучать. — Так, так, так… Что тут нам предлагается?.. О! — Он неожиданно замер, уткнув палец в какую-то строчку. — Ну, ребята, не знаю, как на сегодня, а на субботу я обещаю вам просто грандиозное развлечение!..

… Через час они уже входили в кабинет главного администратора клуба «Старый замок». Администратором оказалась приятная женщина лет сорока — сорока пяти в элегантном английском костюме и шарфике, с легкой небрежностью замотанном вокруг начинающей стареть шеи. Она поднялась из-за стола и вышла им навстречу раскованной и в то же время безукоризненно светской походкой бывшей манекенщицы.

— Чем могу быть полезна?

Мишка прокашлялся, поправил прическу и неуверенным голосом троечника произнес:

— Понимаете, у нас друг — двойник.

Слово «двойник» в его устах прозвучало примерно так же, как олигофрен. Олег подавил смешок, а Сергей, для пущего эффекта пока прячущийся за спинами товарищей, улыбнулся. Дурацкая затея начинала казаться все более интересной. И, действительно, чем плохо сыграть самого себя? Ведь можно будет наконец выпустить пар, изобразив своего «драгоценного» экранного собрата с той долей иронии, которой он заслуживает. Здесь не нужно будет выслушивать режиссерские окрики типа:

— Эй, Сергей, что ты там мудрствуешь? Ты что, монолог «Быть или не быть» читаешь?.. Проще, проще работай. Зрителю не нужны твои душевные искания, в этом эпизоде просто выдай блок информации. Красоваться будешь в следующей сцене, когда придется ногами махать…

Да, и в конце концов, это должно быть просто забавно…

Селезнев выглянул из-за плеча Олега и увидел, как администратор благосклонно кивнула головой.

— И где же ваш друг? — произнесла она мягким, чуть глуховатым голосом.

Олег и Мишка расступились, пропуская Сергея вперед и даже слегка подталкивая его в спину. Селезнев «смущенно» потупился:

— Это я…

Женщина склонила голову к левому плечу, окинула его быстрым оценивающим взглядом и удовлетворенно кивнула:

— Ну что ж, давайте познакомиться. Меня зовут Алла Кирилловна. А вас?

— А меня Сергей. — Он взял ее протянутую кисть и поцеловал с неуклюжей церемонностью провинциального увальня. Администратор тонко усмехнулась и отняла от его губ свои сухие, пахнущие дорогими духами пальцы.

— Как я понимаю, Сергей, вы — двойник своего тезки, Сергея Селезнева?

Он радостно закивал головой, затылком чувствуя, как напряглись от с трудом сдерживаемого смеха Мишка с Олегом. Селезнев уже вошел в роль и теперь даже начал получать удовольствие от этого представления. Одно его немного тревожило: в уголках глаз Аллы Кирилловны прыгали веселые искорки легкой иронии. Кто знает, может быть, они когда-нибудь уже встречались, она, естественно, узнала его, настоящего, и теперь просто принимает участие в инсценировке? Хотя, если так, то честь ей и хвала. Выходит, что в своем далеко не юном возрасте она умудрилась сохранить не только моложавую внешность, но и здоровое чувство юмора.

— Н-да… — администратор еще раз окинула его взглядом. Но на этот раз таким, каким смотрят на уже сделанную покупку, когда поздно выискивать дефекты и надо пристраивать в хозяйство вещь, за которую уплачены деньги. — Если бы вы молчали и не двигались, вас, наверное, даже можно было бы принять за него без всяких натяжек… Да, без всяких натяжек…

— Получается, что сейчас натяжки есть? — почему-то обиженно поинтересовался Мишка.

— Конечно, — Алла Кирилловна улыбнулась, подошла к своему столу и вытащила из ящика какой-то отпечатанный листок. — Но вы, мальчики, не расстраивайтесь. Это абсолютно нормально. У многих наших участников куда более серьезные проблемы…

— Нет, нам хотелось бы знать, в чем конкретно натяжки, — не унимался Михаил. — Вы только посмотрите на него: и лицо похоже, и фигура, и голос… Разве нет?

— Похожи, похожи. — Она подвинула листок на край стола и поманила к себе Сергея. — Вот, ознакомьтесь пока…

Селезнев взял листочек в руки, развернул его к свету и близоруко прищурился. Вообще-то зрение у него было превосходным, но манеру морщить лоб и щурить глаза он мгновенно придумал для того, другого Сергея, простоватого провинциала, решившего принять участие в конкурсе двойников.

— Так вот, мальчики, что я хочу вам сказать, — продолжила Алла Кирилловна, — есть такие мелкие детали поведения, которые сразу бросаются в глаза и позволяют отличить двойника, если он, конечно, специально не тренирован, от оригинала… Вот вы, Сережа, кем вы работаете?

— Тренером по карате в спортивной школе, — с ходу соврал он.

— И наверняка не часто бываете за границей?

— Да вообще ни разу не был…

— Я так и подумала, — администратор кивнула головой, но так сдержано, что не шелохнулся ни один волос в ее идеальной прическе. — Вы только не обижайтесь, Сережа, это ничуть не делает вас хуже и не лишает вашего бесспорного обаяния, но… В настоящем Селезневе есть некоторая изысканная надменность, хорошая избалованность, ощущение собственной значимости. В вас, извините, этого нет… Хотя, может быть, это и к лучшему?

Через десять минут все формальности были исполнены, Сергей подписал договор и пообещал явиться на генеральную репетицию шоу за два часа до открытия клуба. Из кабинета администратора они вышли веселыми, но несколько озадаченными тем, куда же за пять минут у Селезнева девались сразу и «хорошая избалованность», и «надменность», и «ощущение собственной значимости»…

… А субботний вечер действительно удался. Сергей, даже стоя на сцене, слышал лошадиное ржание Мишки и Олега и, воодушевленный их весельем, продолжал кривляться на полную катушку. Правда, его несколько удивило, что он не вошел даже в тройку призеров. «Нет, ну понятно, что члены жюри достаточно проницательны, чтобы заметить мою провинциальную неуклюжесть. Но заявить, что я — не очень похож, это, конечно, классика!» — размышлял он, уже переодеваясь в гримерке рядом с «Валдисом Пельшем». У соседнего столика «Харатьян» заканчивал смывать сценический грим, с наслаждением протирая чистым клочком ваты совсем юное, восемнадцатилетнее лицо. У мальчика был немного широковатый нос и совершенно счастливые глаза. «И я, старый дурак, ввязался в эту авантюру, пытаясь отнять у ребенка пальму первенства, — подумал Сергей, застегивая «молнию» на куртке. — Хотя мальчик-то победил меня влегкую, вот что странно!» Он уже предчувствовал, что сейчас попадет под прицельный огонь Мишкиных и Олеговых насмешек и ему придется давать объяснения по поводу безумной любви с Наоми Кемпбелл.

Ребята ждали его возле дверей гримерки. И на лицах их в самом деле было написано нетерпение гончих, почуявших зайца.

— Ну так что там, Серега, по поводу особых флюидов, которые исходят от тебя и притягивают женщин, секс-символ ты наш?.. Как ты говорил: «Из-за этого фокус не удастся. Меня сразу же узнают»?

— Да ну вас. Я же шутил!

— Нет, не шутил! — снова насел на него Мишка. — И эту свою шатенку, — он изобразил руками в воздухе очертания рельефной женской фигуры, — тоже от нас прятал… Нехорошо, Сергей, нехорошо!.. И когда ты с ней познакомился?

— Ну, наверное, когда подвозил ее на одном из трех своих автомобилей… Только вот запамятовал, на каком именно.

— На пылесосе «Бош», — мрачно рявкнул Олег.

Мишка и Сергей одновременно расхохотались. Селезнев, смахнув выступившие на глазах слезы, еще давясь смехом, проговорил:

— Кстати, про пылесос истинная правда. Вот говоришь с людьми честно, а они не верят!.. Это Лариска у меня выпросила…

Олег было снова приготовился деликатно отвернуться, давая другу время справиться с эмоциями, которые должны его охватить, но Сергей решительно дернул его за рукав:

— Мужики, ну хватит уже. Не могу, не могу я вымучивать из себя то, чего не чувствую на самом деле… Ну, не на сцене же, честное слово. Так что кончайте соблюдать траур. Сейчас мы купим еще коньячку и поедем ко мне домой «продолжать банкет».

Они уже шли по коридору, обсуждая, какой коньяк лучше взять, когда сзади раздался дробный цокот каблуков. Девчонка, летевшая по коридору, была довольно хорошенькой, только, пожалуй, слишком худой, и Сергей уже приготовился отпустить по ее адресу пару шуточек, когда она неожиданно остановилась прямо перед ним. Это ему не понравилось. Как не понравилась и холодная решимость фанатки, горевшая в ее зеленых глазах. «Неужели и здесь вычислили?» — с тоской подумал он и собрался сказать девице что-нибудь холодно-вежливое, но отнюдь не располагающее к продолжению беседы, когда она вдруг заявила, что хочет с ним поговорить, с таким видом, будто имела на это полное право.

Сергей шел за ней по коридору и с мстительной радостью наблюдал за тем, как некрасиво повиливают ее худые бедра. Девица очень торопилась и еще, наверное, хотела казаться холодной и неприступной, отчего спина ее напряженно выгибалась, ноги не успевали за корпусом, и, в общем, она производила безрадостное впечатление. Он ожидал чего угодно: от наивно-детской просьбы поставить автограф на фотокарточке до откровенного предложения переспать. И поэтому несколько опешил, когда девица попросила его изобразить на публике Сергея Селезнева. Сначала он даже не поверил, ища в ее словах какой-нибудь подвох. Но она говорила очень искренне, и Сергей даже преисполнился брезгливой жалости к ней, худышке с острыми ключицами, так проигрывавшей в сравнении с красавицей Ларисой и все же стремящейся любым способом примазаться к звездной славе знаменитого Барса! Он уже собирался задать ей пару едких вопросов и спокойно уйти, когда девица вдруг заявила, что на самом деле терпеть не может Селезнева и от одного его вида ее начинает тошнить. Это уже становилось интересным! Сергей попытался рассмотреть ее повнимательнее, насколько вообще это позволял сделать тусклый свет лампы над кожаным диваном, и нашел, что она довольно симпатичная. И даже слово «девица», которое поначалу так удачно к ней приклеилось, захотелось заменить на более мягкое — «девушка». А еще он почувствовал легкую обиду за Барса, наверное, схожую с тем, что ощущают родители, ругающие непутевое дитя: пусть ребенок плохой, пусть глупый, пусть избалованный, но никто чужой не имеет права называть его дураком!

— Ну так что, вы поможете мне? — с надеждой в голосе спросила девушка, представившаяся Юлей.

— Да, — ответил он, вдруг подумав, что может получиться неплохое любовное приключение, продолжительностью так в недельку или в две. Да и, кроме всего прочего, интересно попытаться сыграть самого себя уже без глупых кривляний, тем более что «романчику» это придаст некую пикантность. Чем не достойное продолжение сегодняшнего вечера?

К друзьям Сергей вернулся уже минут через десять. Видимо, в глазах его зажегся особый азартный огонек, потому что Мишка уныло констатировал:

— Ну-у, закобелял, закобелял!.. Нам прямо сейчас по домам разъезжаться и освобождать тебе квартиру, или ты собираешься своей «мадамой» разбавить нашу дружную, мужскую компанию?

— Спокойно, мужики, — Селезнев помахал в воздухе ладонью, — это будет нормальная одноактная пьеса с прологом и эпилогом. Пролог вы сейчас видели, а первый акт начнется только завтра. Я звоню ей ближе к вечеру… Кстати, ее зовут Юля. Ничего девочка, правда?

Нельзя сказать, что предстоящий вечерний звонок этой самой Юле совершенно не волновал Сергея. Наоборот, он чувствовал здоровый азарт охотника, преследующего интересную дичь. Поэтому утром, натягивая джинсы, он опустил взгляд вниз, к ширинке и вполголоса проговорил:

— Ну что, друг, похоже, будет для тебя работа!

«Юля, Юля, Юлечка… Глазки у нее, конечно, ничего, и ротик сексуальный, а вот на попке не мешало бы добавить немножко мясца… Впрочем, так еще интереснее. Этакая девочка-прутик…»

Выходя из квартиры, он подумал о том, что надо вечером убрать из ванной полотенце с «котятами». Нехорошо получится, если случайная «мадама», как выражается Мишка, вдруг решит вытереться красочными махровыми «котами», еще хранящими запах Ларискиного тела. А еще он на минуту представил, что Лариса как раз в этот момент может возжелать примирения и вернуться домой. Вот и получится классическая опереточная сцена: любовница в постели, растерянный «муж» с полотенцем, обмотанным вокруг бедер, и разгневанная «жена» на пороге… Н-да, «жена»… Интересно, а почему он на самом деле на ней не женился?.. Впрочем, женщины и связанные с ними проблемы все меньше и меньше волновали Селезнева по мере того, как его джип приближался к театру. И когда впереди замаячило старинное белое здание с острой крышей и двумя рядами колонн, он уже полностью настроился на предстоящий разговор с главным режиссером.

В просторном вестибюле пахло сухой известкой и вечным ремонтом и уныло пустела стена, на которой обычно висели портреты актеров. Строительное управление, обещавшее закончить ремонт к началу сезона, естественно, клятвы не сдержало. И все бы ничего, если бы не остались недоделанными половина «гримерок» и артистам не приходилось бы из-за этого тесниться по трое у одного зеркала. Сергей прошел мимо пустого гардероба и поднялся по мраморной лестнице на второй этаж. Из полуоткрытой двери Большого зала доносились гневные вопли Семена Александровича, бессменного главного режиссера. Шла репетиция пьесы, работать над которой начали еще в прошлом сезоне.

Селезнев проскользнул в зал, неслышно притворил за собой двери и уселся в предпоследний ряд партера. Семен Александрович сидел недалеко от сцены, за специально вынесенным в проход массивным деревянным столом, и мрачно курил. Время от времени он прерывал диалог актеров на сцене яростным: «Нет!» А иногда, будучи не в силах совладать с эмоциями, вскакивал с места и начинал прохаживаться по проходу туда-сюда. Металлический замочек на его вязаной кофте неистово раскачивался, а артисты замирали, следя за Семеном Александровичем испуганными глазами. Впрочем, испуг был скорее деланным, призванным потешить самолюбие старого главрежа. Сцену сейчас занимали мэтры, которые многое могли себе позволить.

— С начала, с начала! — захлопал в ладоши Семен Александрович и снова вернулся за свой стол.

Ольга Николаевна Головина на секунду опустила лицо в ладони, встряхнула волосами и заговорила:

— Единственный мой, вы уйдете, я знаю, вы уйдете, и ничего не изменится… Я, старая дура, останусь со своими глупыми фантазиями и …нет, не перебивайте меня. Я не вам это говорю, я себе говорю, — в глазах ее блеснули слезы хорошей профессионалки, дыхание уместно сбилось, она всхлипнула и продолжила: — Да, вы уйдете, и я не могу себя заставить гордо сказать: «Прощайте!» Я, наверное, буду цепляться за ваши рукава и за… Простите, секундочку, — Головина прокашлялась, нацепила на нос очки и заглянула в текст, лежащий перед ней на столе. — Сейчас, сейчас…

— За ширинку, — радостно предположил стоящий рядом на сцене Андрей Владимирович Дульцев, только что прекрасно игравший тоску и смущение.

— Да ну тебя, Андрюха, — Головина отмахнулась, — сейчас-сейчас, найду…

— Говори: «за ширинку». Какая разница?

— Там на сцене, заканчивайте базар! — громовым голосом, в котором слышалась скрытая усмешка, провозгласил Семен Александрович. — Давайте со следующей реплики!.. А тебе, Оля, текст учить надо. Ну что ты, вчера со студенческой скамьи, что ли?

— В том-то и дело, что не вчера. Склероз замучил, — улыбнулась Ольга Николаевна, и репетиция пошла дальше своим чередом.

Сергей провел рукой по обитой красным бархатом спинке впереди стоящего кресла, сдул с ладони благородную театральную пыль и начал тихонько, на цыпочках пробираться по проходу. Семен Александрович, старенький и несколько глуховатый, услышал его, только когда он подошел уже почти вплотную.

— А, это ты? Садись, есть у меня к тебе разговор, — он кивнул на ближайший к столу ряд. — Сейчас, только вторую сцену закончим… Ты посмотри, что творят! За лето все на свете позабыли…

Селезнев опустился в противно скрипнувшее кресло и принялся задумчиво изучать собственную ладонь. Но боковым зрением он все равно видел орлиный грузинский профиль старика и блики прожекторов, играющие на его обширной лысине. Минут через пять Семен Александрович действительно объявил перерыв. Актеры с облегчением поползли в курилку, так как смолить в зале никому, кроме главрежа, не позволялось. Сцена опустела.

— Ну, садись, Сереженька, поговорим, — старик похлопал ладонью по ближайшему к себе сиденью. — Есть у меня одно интересное предложение… Я вот думаю, не взяться ли нам ближе к весне за «Игру теней»? И не попробоваться ли тебе на Антония. Хотя, что пробоваться, я просто уверен, что у тебя получится.

Селезнев саркастически усмехнулся и кивнул:

— Опять красавец в львиной шкуре с босыми ногами и страстным взглядом, да?

— Да, — подтвердил Семен Александрович. — Только не надо утрировать. Я не понимаю, чем бедный Антоний тебе не угодил? Роль, между прочим, не простая.

— Семен Александрович, когда вы мне скажете насчет «Дон Жуана»?

Главреж поморщился, протер клетчатым носовым платком начинающие слезиться старческие глаза и потянулся за новой сигаретой. Руки у него были большие, сморщенные, сплошь покрытые коричневыми пигментными пятнами. И Селезневу вдруг захотелось немедленно исчезнуть, чтобы не мучить этого больного старика. Ведь и так ясно, что ничего хорошего он сказать ему не может.

— Понимаешь, Сережа, роль Дон Жуана я все-таки решил отдать Войтову…

Сергей молча кивнул и поднялся с кресла, но Семен Александрович остановил его неторопливым, но властным жестом:

— Подожди, я еще не закончил. Ты думаешь, что с тобой поступили несправедливо, что тебя обошли, но нужно ведь думать и о Зрителе. Думать о том, для чего мы, вообще, работаем… Я ни секунды не сомневаюсь в том, что ты хороший, талантливый мальчик, но…

— Что, «но»? — не выдержал Селезнев. — Я же играл Гамлета. И играл хорошо, вы не можете этого отрицать. Почему же теперь мне не дают хоть сколько-нибудь серьезных ролей? Я что, стал глупее, холоднее, бездарнее?

Главреж печально покачал крупной головой и глубоко затянулся:

— Сережа, я все понимаю, время такое, что нужно уметь зарабатывать деньги, и ты сделал свой выбор… Ведь Гамлета ты сыграл до Барса, правда? И до Корсиканца, и до всех этих Меченых, Психованных, Калеченых?.. А теперь, если бы ты вышел на сцену в этой роли, зрители бы, в лучшем случае, смотрели на тебя как на диковинную зверюшку и искренне удивлялись: «Надо же, а он ведь еще и неплохой актер!»… Они должны сопереживать происходящему на сцене, а не думать о том, что артисту черная хламида идет ничуть не меньше, чем кимоно…

Селезнев нервно хрустнул костяшками пальцев:

— Но ведь ходят же зрители на Гафта, на Фрейндлих. На пианиста Диму Маликова же, в конце концов, ходят!

— А ты бы хотел, чтобы на тебя ходили, как на пианиста Маликова? Нет, я ничего не хочу сказать, он, возможно, прекрасный музыкант. Но ценит его исполнительское мастерство небольшая кучка меломанов, а остальные идут поглазеть, как известный певец занимается «серьезной музыкой». Тебе бы этого хотелось?.. К сожалению, Сережа, придется подождать, пока с тебя сойдет эта «плакатность» и народ подзабудет, как ты замечательно умеешь махать ногами… Все, извини, перерыв заканчивается.

Семен Александрович снова захлопал в ладоши, созывая артистов на сцену, а Селезнев встал и быстро пошел к выходу. Настроение у него было хуже некуда, и номер этой самой Юли он набрал скорее машинально. А когда на том конце провода раздался ее чистый и немного напряженный голос, он хотел даже повесить трубку. Слишком уж многое в его жизни сломал этот треклятый Барс, чтобы изображать его для какой-то свиристелки Впрочем, может быть, было бы и лучше прервать так и не начавшийся толком разговор. Потому что настроиться на легкий флирт, постепенно переходящий в горячий секс, так и не удалось. Разговор в кафе получился тяжеловесным и ни на йоту не приближающим к постели. А возле ее подъезда они так и вовсе разругались. И, глядя на торопливо удаляющуюся Юлькину фигуру, Сергей почувствовал что-то похожее на укор совести. Хотя, скорее всего, это была отнюдь не пробудившаяся совесть. Потому что это же, десятикратно усилившееся, чувство заставило его ночью ворочаться в постели, не находя себе места, сминая подушку и представляя Ларисины разведенные колени…

Когда Селезнев на следующий вечер подъезжал к банку «Сатурн», он размышлял о том, что многое себе напортил и теперь придется подождать с близким знакомством. На переднем сиденье рядом с ним валялись длинные голландские розы, купленные в качестве реквизита и призванные поразить скорее не коллег Юли, а ее самое. Теперь, наверное, нужно будет изобразить искреннее раскаяние. Хотя почему изобразить? С девочкой и в самом деле получилось не очень хорошо. А потом можно будет назначить ей очередную встречу где-нибудь поближе к дому. Ну, а уж если и на этот раз ничего не получится, то тогда пьесу придется сворачивать. Все это, конечно, интересно, но до определенной степени. Забавно поиграть в Селезнева, изображающего Селезнева, но какой смысл в игре, если в конце не положен приз?

Он ждал ее совсем недолго. Наверное, минут десять. И успел выкурить всего одну сигарету, прежде чем на крыльце появилась Юля в сопровождении какой-то блондиночки с очаровательными кудряшками. Блондиночка сразу впилась в него восторженным взглядом, а эта, сумасшедшая, еще целую вечность таращилась в небеса, прежде чем соизволила среагировать на подружкины сигналы. Сергей и не ждал, что внутри у него что-то екнет, когда шел навстречу Юле, спускающейся с крыльца с видом сомнамбулы, но надеялся получить хоть какое-то удовольствие от поцелуя… Однако губы его потенциальной сексуальной партнерши оставались твердыми и напряженными, вся она как-то сжалась. Селезнев долго не мог понять, что происходит, пока наконец-то не сообразил: она тоже не тащится от этого поцелуя ни физически, ни морально… И только тогда заметил ее испуганный глаз олененка, косящий на зрителей, и до конца поверил, что она не врет и ей действительно просто нужна помощь…

До Юлиного дома они доехали, непринужденно болтая. Девочка заикнулась о каком-то спортсмене, видимо, насолившем ей в жизни, и тут же осеклась. Даже неровные такие розовые пятнышки выступили на щеках. Сергею понравилась эта ее неожиданная стыдливость. Ему смешно было слушать ее пространные монологи о «тупоголовом, самовлюбленном красавце» и обнадеживающие реплики в его адрес: «Ничего, Сережа, пусть даже у тебя такое же лицо, но ведь ты абсолютно другой человек!» Селезнев уже жалел, что разоткровенничался с ней вчера в кафе, когда выплескивал свою ярость и обиду на Барса, лишившего его права на бескорыстную любовь женщин и признание театрального Зрителя. Не нужно драматизма и трагедий, вся эта история должна напоминать беззаботный водевильчик!

И он даже удивился, когда вечером почувствовал желание увидеть эту девушку. Впрочем, ей не шло слово «девушка», лишенное какой бы то ни было сексуальности. У Юли ведь прекрасные, нежные губы и глаза, печальные и глубокие. А еще у нее аристократические руки с красивыми узкими запястьями. И, что удивительно, довольно круглые, привлекательные колени. Он обратил на них внимание, когда сидел за рулем джипа, а острый шип розы безжалостно разрывал ее колготки, оставляя на нежной коже красноватый след… В общем, следующего вечера он ждал уже с легким нетерпением и позвонил поздно только потому, что гнал себя от телефона, внушая: «Ну, что ты как пацан семнадцатилетний, в самом деле? Успокойся, она обычная баба. Да, красивая, да, привлекательная. Да, симпатизирующая лично тебе, Сергей… Палаткин. Но, во-первых, похоже, симпатизирующая чисто по-дружески, а во-вторых, особенной ее и этот факт не делает. У нее те же две руки, две ноги и все, что полагается — между ними».

Но когда Юля вошла в его квартиру, испуганная и напряженная, он сразу понял, что не сможет вот так бросить ее на кровать, не сможет стянуть с нее колготки вместе с трусиками. Не только потому, что она не ответит, не только потому, что она не стремится к этому, а еще и потому, что он просто не хочет ее обижать. Юля сидела в кресле и пристально вглядывалась в экран телевизора, где он демонстрировал чудеса «кошачьей грации», а Сергей досадовал на так некстати вывалившуюся Ларисину тапку. Не то чтобы он не хотел уже ее возвращения, но эта худенькая девочка, сидящая рядом с ним, не заслуживала пошловатых сюрпризов в виде забытых тапок, лифчиков и использованных презервативов в мусорном ведре. Он уже не ждал от сегодняшнего вечера ничего особенного и просто тихо радовался ее присутствию, когда кассета домоталась до этой самой эротической сцены. И тогда Селезнев впервые не то что понял, а почувствовал, что Юля тоже живая, земная женщина. Она пристально смотрела на экран и медленно краснела. Он был почти уверен, что она чувствует его сейчас так же, как он ее, что ее влечет к нему: не к этому экранному герою, а к нему, настоящему, близкому… Наверное, не надо было так откровенно звать ее взглядом, потому что девочка тут же смутилась, ни с того ни с сего затеребила подол платья, забегала глазами по комнате. И тогда Сергей понял, что еще рано, и сам нажал на пульте кнопочку «стоп»…

Сначала он не придал должного значения ее патологической ненависти к экранному образу Селезнева: ну, ругается и ругается, ну делает злобное лицо — и пожалуйста. И впервые насторожился, только когда Юля мягко и совсем не сердито объяснила, что на эту фамилию у нее просто условный рефлекс: «Селезнев» — значит, сейчас будет плохо… Тогда он задумался, стоит ли приглашать ее на шашлыки, не расценит ли она это как издевательство. Но потом все-таки решился. Правда, для этого пришлось прочитать курс предварительной подготовки Мишке и Олегу. К Михаилу Сергей заехал поздно вечером, когда тот в своей холостяцкой квартире готовил антрекоты. С кухни отвратительно несло горелым мясом. Мишка размахивал полотенцем, разгоняя едкий дым, и поначалу никак не мог взять в толк, что же, собственно, от него требуется.

— Ага, значит, одноактной пьески не получилось? — ехидно поинтересовался он, когда основная масса дыма улетучилась через форточку и стало возможным зайти на кухню. — Ты садись, садись… Антрекотов теперь, сам понимаешь, не будет. А вот омлетом и бутербродами с кабачковой икрой я тебя накормлю.

— Накормлю-накормлю, не помилую? — перефразировал Сергей известные детские стихи.

— Ты разговор-то в сторону не уводи. Скажи лучше, у тебя что, с этой «мадамой» серьезно?

Селезнев улыбнулся покаянно и смущенно и кивнул головой:

— Может быть, и серьезно. Для меня, по крайней мере… Что самое интересное, она ко мне романтических чувств питает самый минимум.

— Вот это номер! — Мишка даже присвистнул и опустился на соседнюю табуретку. — Не могу себе представить: женщина не виснет на шее у великого Селезнева!

— Да, но для нее я не Селезнев…

— Прости, запамятовал… И что, вообще никаких эмоций? Даже на афишную физиономию не покупается?

С плиты снова потянуло горелым. Видимо, судьба антрекотов постигла и омлет. Мишка резво вскочил и кинулся к сковородке. Сергей щелчком сбросил со стола хлебную крошку:

— Да, не так, чтобы вообще никаких… Но, понимаешь, она ведет себя просто как какая-то тургеневская девушка. Она словно не видит моего этого «сходства» и общается со мной так, будто у меня самая обыкновенная, не прославленная физиономия. И еще она меня жалеет… Ты представляешь? Жалеет! Потому что я похож на этого «самовлюбленного тупоголового красавца»…

— На какого красавца? — уточнил Мишка, поворачиваясь.

— На самовлюбленного.

— Нет-нет, второе слово!

— На тупоголового, — с неохотой повторил Сергей.

— А, на тупоголового! — Мишка просто просмаковал это слово, и на лице его отразилось истинное наслаждение. — Ну, продолжай, продолжай…

— Так вот, она жалеет меня, потому что я получаюсь изначально лишенным возможности добиться в жизни чего-либо значительного… И Юля пытается меня подбодрить и внушить, что я значим сам по себе. Я уже думал, таких, как она, не бывает.

— И правильно думал: не бывает, — авторитетно подтвердил Михаил. Селезнев прикрыл глаза. Нарисованному им образу Юли не хватало разве что пионерского галстука на шее. Она получалась слишком правильной, слишком положительной, похожей на пионервожатую и лишенной женской манящей прелести. Ему вдруг безумно захотелось показать ее Мишке прямо сейчас, чтобы он тоже почувствовал идущие от нее теплые волны, чтобы встретился с ее немного настороженным и в то же время глубоким взглядом. Сергей вдруг с такой ясностью представил ее рядом с собой, близкую, желанную, что даже застонал. К счастью, Мишка, увлеченный отскребанием сковороды от жалких останков омлета, его не услышал.

Когда они пили чай с «икорными» бутербродами, Михаил невинно поинтересовался:

— А нам с собой женщин можно привезти? Посидим вшестером, поедим шашлыки, и Юле твоей веселее будет.

Селезнев покачал головой:

— Миш, я понимаю, что с моей стороны это несколько по-свински…

— Ничего себе «несколько»!

— Да, по-свински. Но должно быть именно так: она, я, мои друзья и больше никаких женщин.

— Ладно, не трясись, сделаем, — Мишка макнул кусок серого хлеба прямо в банку с кабачковой икрой и тут же отправил его в рот.

Сергей понимал, что Мишка язвит и издевается по привычке, а на самом деле все прекрасно понимает и уж точно не подведет. Поэтому он стоически выслушал вариации на тему своей «новой» фамилии, на прощание заявил, что ни на «Киоскова», ни на «Вигвамова», ни на «Шалашикова» откликаться не будет, и отправился домой со спокойной душой.

На самом деле все получилось даже лучше, чем он предполагал, если не считать этого чуть не случившегося прокола с гаишником. Классно вышло бы, если бы пришлось показывать ему права со своей настоящей фамилией! Но, к счастью, все окончилось благополучно. Юля просто светилась от радости и смотрела на него так, что не оставалось сомнений: она тоже что-то чувствует. И было небо со звездами, как по заказу, и белый снежок под ногами, и ее развевающиеся по ветру волосы. Правда, немного испортила настроение эта ее фраза: «Я продолжаю во всем винить Селезнева». Но Сергей успокоил себя тем, что еще «не вечер» и вовсе не обязательно прямо сейчас раскрывать карты…

Над тем, что пора «раскрыть карты», он теперь думал все чаще и чаще: и когда они вместе с Юлей ехали куда-нибудь в машине, и когда он привычным уже движением убирал каштановую прядь волос с ее виска. Но однажды он на самом деле чуть не решился. Они тогда разбирали принесенные ею журналы и газеты с его многочисленными интервью. К походу в ресторан требовалось как следует «подготовиться», и бедная девочка приволокла всю эту гору макулатуры для того, чтобы он смог выглядеть достойно и, не дай Бог, не опозорился. Сергей перелистывал журналы с неподдельным интересом. Если в начале своей карьеры он внимательно прочитывал все, что появлялось о нем в прессе, то потом напрочь забросил это «черное» дело, и теперь с удивлением узнавал о себе сногсшибательные подробности. Юля сидела на полу рядом с ним, подтянув колени к подбородку. На ней были точно такие же светлые джинсы и черная водолазка, как в тот день на Ларисе. Но она была совсем другой… И Селезнев просто таял от нежности, переполнявшей его сердце. Ему казалось невыносимым и дальше врать ей, милой, близкой, смотрящей на него ласковыми и задумчивыми глазами.

— Слушай, Юль, — он захлопнул очередной журнал и отбросил его в сторону, — а что бы ты сделала, если бы познакомилась с настоящим Селезневым?

— А ты что, можешь это мне устроить? — усмехнулась она, по-прежнему не поднимая подбородка от колен.

— Ну, а если могу?

— Я бы, наверное, побыстрее постаралась оказаться от него подальше. Этот человек приносит мне несчастье. Пусть даже на самом деле он распрекрасный и замечательный…

… Еще одну попытку он сделал в тот день, когда они готовились встречать гостей дома. Но на этот раз Юля очень некстати заговорила о своем бывшем возлюбленном. Сергей опять промолчал. Но тем же вечером, впервые целуя ее по-настоящему и чувствуя ее долгожданную, упоительную близость, он понял, что уже ни за что на свете не отдаст Юлю никакому Коротецкому и все-таки расскажет ей правду…

Еще не разлепив чуть припухших век и, в общем-то, толком не проснувшись, Сергей похлопал рукою по кровати рядом с собой. Ладонь мягко шлепнула о теплое голое плечо. Он все так же, не открывая глаз, улыбнулся. Эта недавно появившаяся привычка спросонья проверять, не потерялась ли Юлька, смешила не только его самого, но и ее. Но если обычно Селезнев просыпался от того, что она уже ворочалась в кровати, разрываясь между неодолимым желанием заснуть, натянув одеяло до самых ушей, и чувством долга, трубно призывающим ее отправляться на работу, то сегодня он первым услышал будильник! А может быть, просто первым на него среагировал? Во всяком случае, Юля старательно делала вид, что пребывает в глубоком сне и на мелко вибрирующую кнопочку нажать просто не в состоянии. Сергей приподнялся на локте, перегнулся через ее неподвижное тело и потянулся к тумбочке.

— Ну, ты и медвежуть! — донесся недовольный, ворчливый голос из-под одеяла. — Может быть, это мерзкое дребезжание я еще бы и пережила, но вот твою неуклюжесть! Ты же меня просто сплюснул!

— Вставай, засоня, — он отогнул край одеяла и звонко чмокнул ее в плечо.

— И не подумаю! У меня сегодня отгул, так что спать я буду как минимум до девяти утра.

— А как максимум?

— А как максимум до пятнадцати минут десятого…

— Ну, тогда поднимайся, уже половина. И к тому же ты уже не спишь.

Юлька пробормотала еще что-то невнятное и села на кровати, положив голову на колени и, видимо, собираясь досыпать. Но ресницы ее уже начинали нетерпеливо подрагивать, и Сергей понял, что она просто изображает невыспавшуюся, несчастную работницу финансовой сферы. Он тихонько погладил ее худенький острый локоть и пробежался пальцами вниз, от колена к щиколотке. Голая нога дернулась, Юлька вытянула вперед руки с растопыренными пальцами и с наслаждением потянулась.

— Ну, ладно, подъем так подъем, — проговорила она уже вполне миролюбиво и спрыгнула с кровати. Солнце, пробивающееся сквозь шторы, с избирательностью опытного живописца позолотило ее левый бок, ярким мазком высветив мягкий изгиб бедра и по-девичьи заостренную грудь. Каштановые волосы, уже привычно рассыпавшиеся по плечам и утратившие сонную взлохмаченность, под его тонкими лучами вспыхнули мелкими искорками. Юлька нагнулась и подняла с пола лихорадочно скинутые вчера белые ажурные трусики. Сергей сидел на краю кровати вполоборота, держа за ремень так и ненадетые джинсы, и просто смотрел на нее. Он знал, что она сейчас не чувствует его взгляда и, наверное, поэтому наклоняется и встает так свободно и естественно, и ловил себя на мысли, что ему одинаково дороги и ее ночная, сумасшедшая близость, и вот эта утренняя девичья угловатость, чистая и солнечная… Юлька, как обезьянка, вывернула руки и, даже не подумав прибегнуть к его помощи, застегнула на спине лифчик, набросила на себя халатик и только тогда повернулась.

— Ну, что, когда будет обещанный тобою сюрприз? Я хочу знать, для чего я сегодня брала отгул.

— Рано, девочка моя, рано. Для начала нужно собраться и позавтракать, — весело проговорил Сергей и состроил заговорщическую физиономию.

Идея свозить Юлю на «Мосфильм» пришла к нему в голову совершенно неожиданно. До начала проб оставалась еще почти неделя, а значит, продолжалось действие договора, и фамилию «Селезнев» в разговорах вспоминать было категорически запрещено. «А может, так даже и лучше? — подумал тогда Сергей. — Поход на киностудию, интересный сам по себе, плюс — пьянящее чувство риска, ощущение опасности и игры. Наверное, Юльке должно понравиться». Он на минуту представил себе гулкие мосфильмовские коридоры, свет прожекторов на съемочной площадке, суету гримеров и звукооператоров и восхищенные, распахнутые Юлькины глаза. Да, так и только так!.. Совсем немного, и больше для проформы, поругав себя за склонность к броским жестам, Селезнев решил, что экскурсия на киностудию станет эффектной финальной точкой во всем этом маскараде. А потом будет тихий вечер вдвоем, хорошее вино и, может быть, банальные свечи?.. Нет, это уже слишком. Будет мягкий свет ночника, подушки, пахнущие ее волосами, и хлопанье прямо под окнами дверцы соседского «Вольво»… Что ж с ним поделаешь, с этим бизнесменом чертовым, регулярно возвращающимся домой за полночь? И, наверное, Юлька разозлится, но нужно будет поймать ее искривленные яростью губы и сделать их мягкими и податливыми. Она поймет, не сможет не понять, что тот Селезнев, которого она ненавидит, тот Селезнев, который приносит ей несчастье, так и останется только экранным образом. Она почувствует но, она простит…

Когда вишневый джип выехал на Мосфильмовскую улицу, Юля заметно напряглась.

— Сережа, куда мы едем? — Она затеребила пуговицу на пальто, и Селезнев улыбнулся этому ее нервному, уже знакомому жесту.

— А какие у тебя возникают предположения на этот счет?

— Ну… Я надеюсь, ты не собираешься меня представлять настоящему Селезневу? — Юлька отвернулась к окну, чтобы не встречаться с ним взглядом. — Я помню, что ты говорил однажды о нем чуть ли не как о своем хорошем знакомом. Ну, тогда, когда мы перебирали журналы, помнишь?.. Я понимаю, что все это звучит глупо, но эта улица и вообще…

— И вообще ты нарушила табу, — заулыбался Сергей. — Мне казалось, что еще два дня мы не имеем права упоминать эту фамилию в разговорах, разве не так?

— Да, все так… Но ты только скажи мне: мы едем не на «Мосфильм»?

— Почему же не на «Мосфильм», именно туда, — сказал Селезнев, разворачивая машину и подгоняя ее прямо к проходной.

У проходной, в просторечии именуемой «стекляшкой», толпились несколько не то маляров, не то грузчиков в синих, изрядно потасканных халатах. Они курили и шумно обсуждали какой-то новый проект киностудии. Причем свое мнение они излагали с таким авторитетным видом, что создавалось впечатление, что все они как минимум продюсеры. Во всяком случае, Сергей уловил несколько фраз, из которых следовало, что и с известнейшим режиссером, и со многими популярными актерами они на «ты». Впрочем, его это не особенно удивило, так же как и реплика, негромко брошенная им вслед и явно не рассчитанная на то, что ее могут услышать:

— О, Серега Селезнев пошел. Хороший мужик, правда зашибает крепко. А это жена его, что ли? Не знаю, с ней я не знаком…

Его уже давно перестала поражать откровенная фамильярность, свойственная молодому обслуживающему персоналу киностудии. Теперь почтительная вежливость пожилых гримеров и реквизиторов, работавших еще в тех картинах, которые стали теперь классикой, и по-прежнему называющих актеров по имени-отчеству стала казаться старомодной. Но Юлька, похоже, удивилась. Хотя это и не сгладило напряженности, ледяной корочкой сковывающей ее тонкие черты. Она обречено скользнула взглядом по черной табличке с надписью «Мосфильм» и как-то устало вздохнула:

— Сережа, что ты собираешься сделать?

— Ничего особенного. Просто сегодня мы сходим на экскурсию.

— Но ведь здесь же наверняка пропускная система?

— Естественно, — он энергично кивнул головой, и черная прядь упала ему на лоб. — Но мое лицо — мой пропуск… И потом, не волнуйся, я здесь не в первый раз.

Юлька, наверное, просто не нашла в себе сил удивиться и покорно последовала за ним внутрь «стекляшки». Сергей видел ее пугливую настороженность девочки-отличницы, ужасно боящейся попасть в неловкую ситуацию, видел ее расширенные, но совсем не от восторга, а скорее от отчаяния глаза и боролся с желанием признаться во всем прямо сейчас, здесь, в этом прокуренном и грязном закутке с двумя окошками для выдачи пропусков. Но что-то подсказывало ему, что она успокоится потом, когда увидит, что все получается и ничего страшного не происходит. И потом, очень уж не хотелось отказываться от придуманной романтической концовки с распахнутой кроватью, мерцающим в бокалах вином и сумасшедшими поцелуями сразу после откровенного разговора…

Почти у самого окошка Юлька попыталась заартачиться, чем привлекла к себе удивленное внимание длинноволосой блондинки, выписывающей пропуска. Женщина почти высунулась наружу, что было само по себе очень удивительно, если учесть крохотные размеры окна и высоту ее «хвоста», собранного на затылке. Заметив Сергея, она мгновенно успокоилась, и так как они не были знакомы, ограничилась чрезвычайно радушным: «Здравствуйте». Но Селезнев так стремительно кинулся к ней, словно надеялся удержать в этом неустойчивом, «полувысунутом» положении.

— Здравствуйте, простите, не знаю, как вас зовут…

— Анна Вячеславовна, — произнесла она с явным удовольствием.

— Анна Вячеславовна, вы можете мне помочь?.. Понимаете, я заранее не заказал пропуск для своей невесты, а сейчас вызванивать кого-то, просить провести…

Дама удивленно вскинула черные, явно крашеные брови:

— Так почему вы по своему пропуску ее провести не можете?

Сергей виновато заулыбался и демонстративно похлопал себя руками по предполагаемым карманам:

— Понимаете, я свой пропуск дома забыл. Меня-то, может быть, и пропустят…

— Ладно, я все понимаю, — Анна Вячеславовна зашуршала какими-то бумажками, раскрыла толстый журнал и попросила продиктовать Юлькины фамилию, имя и отчество. Через пару минут Сергей уже держал в руках маленький картонный прямоугольничек, свидетельствующий о том, что Максакова Юлия Владимировна имеет девятнадцатого ноября полное право перемещаться по «Мосфильму». Миновав вахту без проблем, они очутились непосредственно на территории. Юлька обвела взглядом открывшуюся панораму и скептически покачала головой. Действительно, восхищаться было особенно нечем. Человека, попавшего сюда в первый раз и еще живущего детскими представлениями о том, как снимается кино, наверняка должна была шокировать картина, напоминающая кадры из послевоенных фильмов: неуверенные, робкие шаги новостройки рядом с унылыми громадами полуразбомбленных домов… Совсем рядом с ними проехал трактор, оставляющий на грязно-сером снегу совсем уж безобразные песочно-глиняные следы. Справа что-то ухнуло, и с насыпи в огромную канаву, тянущуюся вдоль дороги, полетели булыжники и обломки арматуры.

— Да, печальное зрелище, — Юлька осторожно переступила из расползающейся под ногами лужи на более сухое место.

— Уж, конечно, это не Диснейленд, — авторитетно подтвердил Сергей.

Они неторопливо побрели вдоль мрачных, бурых стен, стараясь не наступать в тракторную «елочку», которая с пугающей скоростью заполнялась мутной грязной водой. Юля грустила, и в ней совсем не чувствовалось детского азарта, на который Селезнев так рассчитывал. Похоже, она просто покорилась сумасшедшей прихоти своего оригинального возлюбленного. Когда пошедшая на обгон полная женщина в распахнутом пальто поздоровалась с ними быстро и буднично, она только вскинула на Сергея тоскливые глаза.

— Сережа, откуда ты здесь все знаешь? Мы же идем в какое-то определенное место, правда?.. Ты сказал, что уже бывал здесь. Зачем? Объясни мне, что происходит?

— Я все расскажу тебе, клянусь. Но не сейчас, чуточку позже.

— Хорошо, — она согласно кивнула головой, — но тогда ответь мне на последний вопрос: что ты будешь делать, если сейчас нам навстречу выйдет настоящий Селезнев, с таким же, как у тебя лицом, с такой же небритостью, и, может быть, даже в такой же куртке?

Сергей на минуту представил себе эту картину, конкретно отдающую шизофренией, и честно признался:

— Не знаю… — но, заметив, что Юлька помрачнела еще больше, торопливо добавил: — Хотя этого просто не может произойти. Я тебе потом объясню почему. Успокойся, ладно?

В шестом павильоне «Мосфильма» было холодно, грязно и почему-то пахло общественным туалетом. Селезнев уже привычно схватился за ржавую ручку маленькой железной двери, но, увидев, как брезгливо скривилась его спутница, прокашлялся и подцепил скобу одним указательным пальцем. Они сделали несколько виражей по пустынным коридорам и вышли прямо к съемочной площадке. Это не было похоже на другой, сказочный, мир, который обещают читателям популярные книжки о кино, но все же производило впечатление. Сергей понял это по внезапно ожившим и даже заблестевшим Юлькиным глазам. Она пока могла видеть еще только кусок нарисованной на декорации стены кирпичного дома с серым фундаментом, две телекамеры, пару прожекторов и тонкие раскачивающиеся «удочки» звукооператоров. Вокруг всего этого суетились люди в совершенно обычной одежде. Похоже, шла репетиция. Селезнев никак не мог вспомнить название телесериала, который неделю назад начал снимать здесь хороший, большой режиссер Андрей Венедиктов. У Венедиктова он сыграл одну из своих первых и чуть ли не лучших ролей. Самого Андрея Селезнев увидел не сразу, и даже не увидел, а услышал, когда по съемочной площадке раздался голос, многократно усиленный микрофоном: «Внимание. Начинаем!» Тут же суетливые тетеньки в вязаных кофтах и стоптанных сапогах куда-то исчезли, операторы замерли на своих вышках. Андрей скомандовал: «Мотор!», и на весь павильон громко и истошно завопил маленький ребенок. По съемочной площадке пронесся всеобщий вздох разочарования, Венедиктов, снимая с головы огромные наушники, поднялся из-за пульта и уже без микрофона достаточно громко произнес: «Стоп, стоп, стоп. Все сначала. Утешьте ребенка, пожалуйста!»

Сергей нащупал Юлькину влажную от волнения ладонь, сжал ее в своей руке и начал неторопливо пробираться по проходу между зеленой, окрашенной масляной краской стеной и неизвестно зачем стоящими здесь картонными ящиками. Венедиктов заметил его издалека и приветственно помахал ладонью с растопыренной пятерней.

— Что ты будешь теперь делать? — сдавленно прошептала Юлька где-то за его спиной, и Селезнев с облегчением уловил в ее голосе тот самый долгожданный азарт человека, с головой бросившегося в опасное приключение.

— Ничего, — он пожал плечами, — подойду и поздороваюсь. Надеюсь, этот мужик не будет устраивать мне экзамен?

Юля промолчала, но он готов был поклясться, что сейчас она нервно прикусила нижнюю губу и крепко сжала в кулачок свободную руку. Венедиктов выбрался из-за пульта и пошел им навстречу, перешагивая через валяющиеся на полу провода. Он был худ, невысок ростом и в своем джинсовом костюме казался совсем молодым. Наверное, если бы не глубокие морщины на высоком выпуклом лбу, ему можно было бы дать лет тридцать. Андрей пожал руку Сергея и устремил на Юльку ласковый взгляд больших карих глаз. Женщины, работавшие с ним на съемочной площадке, уже знали, что этот взгляд означает дружеское расположение и ничего больше, но новенькие поначалу смущались, подозревая режиссера в не совсем чистых намерениях. Однако Юля была слишком напряжена и встревожена, чтобы обращать внимание на мужские взгляды. Селезнев почти физически ощущал волны страха, исходящие от нее, когда она пересохшими губами соглашалась с тем, что погода безобразная, осень не похожа на осень и «Мосфильм» не производит должного впечатления. Да тут еще и Венедиктов некстати ляпнул:

— А ты, Серега, изменился. Даже не пойму, что в тебе стало другим, но какой-то ты не такой. Может быть, это счастливая любовь на тебя так действует, а? — он игриво кивнул круглой головой в сторону Юльки.

— Да, наверное, — Сергей обнял ее за плечи и прижал к себе. Потом Андрей заговорил о своих планах, о том, что хочет снять нормальную картину, для которой есть совершенно классный сценарий, но, естественно, нет денег. Принялся вспоминать опыт их совместной работы, забавные эпизоды во время съемок, адресуя этот разговор, естественно, в первую очередь Юле. Селезнев внимательно прислушивался к его словам и тщательно взвешивал собственные реплики, чтобы, не дай Бог, не показать излишнюю осведомленность, не назвать кого-нибудь из общих знакомых по имени-отчеству и не подкинуть новую тему для беседы, которая будет с энтузиазмом принята. Все это время он косил одним глазом на площадку, пытаясь понять, когда же гримеры и звукооператоры закончат свою подготовительную работу и начнет сниматься новый дубль. Но Андрей первым проявил весьма уместную инициативу.

— Послушай, Юле же, наверное, не очень интересно слушать наш треп? Ты же ее сюда привел показать, как кино снимается, правда? Так пусть она сядет на стульчик вон там, у стены, а мы с тобой еще поболтаем.

Она подняла на Сергея вопрошающий взгляд, встретила молчаливое одобрение и вслед за Венедиктовым пробралась к ряду стульев позади телекамер. Похоже, приключение начинало ей нравиться, тем более что на площадке появилась всенародно любимая Анна Чернышева. На Анне Александровне, прекрасно выглядевшей в свои годы, было длинное пышное платье, стилизованное под девятнадцатый век. Она устало выплыла из-за кулис, опустилась прямо на перила дома и закурила. Возле центральной камеры молодая актриса, играющая то ли кормилицу, то ли няньку, тетешкала на руках настоящего младенца, зареванного, красного и поэтому похожего на совенка. Младенец, по всей видимости, периодически порывался опять завопить, и тоже молодой, но уже довольно известный Белоголовцев, одетый в чиновничий фрак, смотрел на него с безнадежным отчаянием.

— Нет, ну я же не могу кричать свой текст, — жаловался он «кормилице» и пытался показать ребенку корявую «козу». — Даже если мне микрофон перед носом повесить, все равно это маленькое чудовище меня переорет.

— Ты, наверное, не любишь детей? — неодобрительно интересовалась актриса, продолжая вместе с младенцем ритмично сотрясаться всем телом.

— Люблю, очень люблю, — возражал Белоголовцев, — но так съемочный день может закончиться, а мы и пяти минут не сделаем.

Откуда-то из-под лестницы вынырнула гримерша с раскрытой коробочкой, напоминающей палитру художника. Мягкой пуховкой прошлась по лицам кормилицы и чиновника, не прекращающим разговора, и снова исчезла.

— Внимание. Начинаем! — взревел Венедиктов. Чернышева загасила сигарету, поднялась с перил и скрылась внутри дома. Ребенок снова сложил губки «сковородником», «приготовившись» к новому дублю. И съемки пошли своим чередом…

Сергей стоял возле режиссерского пульта и смотрел на Юлю. Она сидела на стуле, немного подавшись вперед, и во все глаза наблюдала за происходящим на площадке. Уголки губ ее едва заметно вздрагивали, словно готовясь приподняться в удивленной и радостной улыбке, руки уже не теребили несчастную пуговицу, а спокойно и неподвижно лежали на коленях, придерживая снятый с головы берет. Сцена оказалась достаточно длинной, ребенка удалось утетешкать, и дальше все пошло без проблем. Нельзя сказать, чтобы актеры особенно выкладывались, они просто отрабатывали свои деньги с добротным профессионализмом. Когда эпизод наконец-то закончился, Селезнев подошел к Юле и сел рядом с ее стулом на корточки. Ее нога в тонких капроновых колготках незаметно подвинулась и коснулась его колена.

— Тебе нравится? — спросил он почему-то полушепотом, хотя в самом этом вопросе не было ничего криминального и разоблачающего.

— Да, — тоже прошептала она. — Только знаешь, странно как-то. Совсем близко от меня Белоголовцев, Чернышева… Их, кажется, можно потрогать рукой, а какого-то бешеного удивления нет… Нет, я конечно, восхитилась в первый момент, но потом очень быстро привыкла. Наверное, это потому, что я до конца не верю в происходящее. Ну, как будто идет фильм про то, как снимается кино, а я смотрю его по телевизору.

Селезнев, улыбнувшись, кивнул, тихонько залез пальцем за краешек ее ботинка и погладил теплую ногу, плотно облитую тоненькими блестящими колготками. Они посидели еще минут десять, а когда впечатления начали уже повторяться и наслаиваться одно на другое, Сергей предложил Юльке поехать домой. Она легко согласилась, на цыпочках вышла из-за ряда телекамер и даже как-то озорно помахала Венедиктову рукой на прощание. И уже когда за ними с визгом захлопнулась ржавая дверь мосфильмовского павильона, с беззаботной радостью проговорила:

— Спасибо тебе… Нет, правда, спасибо. Ты ведь опять рисковал из-за меня. Но мне было очень интересно. А еще мне ни чуточки не стыдно, потому что все эти люди видели и знают настоящего Селезнева. Ни им, ни ему не будет плохо от этой сегодняшней авантюры. Мы ведь по большому счету никого не обманули, правда?

— Правда, — совершенно искренне ответил Селезнев и поцеловал ее прямо здесь на улице, прислонившись к стене и наверняка оставляя на собственной коричневой куртке оранжевые следы кирпичной пыли.

Впереди уже замаячила неказистая коробка проходной, когда у них за спиной раздались торопливые шаги и сбивчивое, хрипящее дыхание. Сергей обернулся, продолжая придерживать Юльку за талию, и увидел Стаса Краснова, который остановился в двух шагах, похлопывая себя по груди и силясь что-то произнести. Стас выполнял обязанности менеджера и одновременно ассистента режиссера в последней картине, принесшей Селезневу приз за лучшее исполнение главной мужской роли, и был известен своей суматошностью и влюбчивостью. На него совершенно убойно действовала любая смазливая мордашка: будь то новая актриска, костюмерша или вообще случайная девушка, которую угораздило поинтересоваться у Стаса, который час. Но, видимо, в этот момент его гораздо больше волновали деловые вопросы, потому что на Юльку он бросил лишь беглый взгляд.

— Серега, — просипел он основательно подсевшим голосом, — куда ты так несешься? Я же кричать тебе не могу.

— Да я вообще-то иду совершенно спокойно, — Селезнев пожал плечами, одновременно пытаясь для Юльки изобразить некоторую растерянность. — А что случилось-то?

— Ты мне сначала объясни, почему ты не в Италии? Мы и домой тебе не звоним, потому что думаем, что ты по заграницам разъезжаешь.

— Вернулся уже, — Сергей неопределенно мотнул головой. — А в чем дело?

— Ты остаток денег за «Золотую пулю» получать собираешься?

Селезнев приятно поразился. Не то чтобы у него наступил финансовый кризис, но деньги лишними никогда не бывают. Тем более он планировал подарить Юле какое-нибудь хорошее колечко. Нет, не обручальное, пока только свидетельствующее о помолвке. Если она, конечно, не убьет его после сделанного признания и согласится продолжить отношения… Он покосился на нее, стоящую рядом и заматывающую вокруг запястья тонкий ремешок сумочки… Нет, конечно же, все закончится хорошо, как в старой доброй мелодраме. Иначе просто и быть не может!

— Ты что, насчет денег серьезно? — он снова повернулся к Краснову.

— Серьезнее и быть не может, — просипел тот. — Все нормальные люди уже получили. Если приедешь завтра сюда с утра пораньше, и ты получишь. Только пообещай, что появишься, а то я с твоими десятью тысячами долларов после работы по вечерней Москве шарахаться не намерен. Проломят башку и спасибо не скажут… Так приедешь?

— Приеду-приеду, — успокоил его Сергей.

— Честное слово?

— Честное.

— Ну, смотри мне, — Стас погрозил пальцем, развернулся и потрусил обратно, перепрыгивая через смерзшиеся комки земли и по-обезьяньи болтая длинными руками.

Юлька молчала всю дорогу до проходной и, только когда они уже садились в джип, очень серьезно спросила:

— Сережа, зачем ты ему пообещал? Человек же привезет деньги, будет ждать, а никто не приедет.

— Почему это никто не приедет? Я приеду, — невозмутимо отозвался Сергей, поворачивая в замке ключ зажигания. Он был почти уверен, что она воспримет это как шутку, и поэтому без всякой задней мысли «выдал» блок прикольной информации. — А что, ты же сама видела, какая у них тут шарашкина контора. Документы никто не проверяет, на подпись — не смотрит. Получу денежки, и закатимся с тобой на Канары. А Селезнев пусть остается с носом, у него этих долларов и так — куры не клюют, правда?

— А если ты встретишься с ним возле кассы и он вызовет милицию? — каким-то бесцветным голосом поинтересовалась Юлька.

— Не вызовет, — беззаботно махнул рукой Сергей. — Он, знаешь, вообще вторую неделю на даче в Ельцовке пьянствует. Ребята ему водочки приносят и никуда не выпускают. Вот так! — он едва заметно улыбнулся своей спонтанной и довольно удачной находке. — А ты думала, откуда я знаю, что мы с ним сегодня не встретимся?.. Самое смешное, что когда он вернется, ему никто не поверит, что он не получал денег. Скажут: допился мужичок до зеленых чертиков. Так что дело безопасное.

Юля промолчала и отвернулась к окну. Селезнев, глядя на нее, ощутил легкое неудобство и подумал уже о том, что надо разрядить ситуацию, когда она вяло спросила:

— Значит, ты все это заранее продумал, да? И поход на «Мосфильм» был не для меня, а для того, чтобы разведать обстановку?

Сергей повернулся и посмотрел на Юльку оценивающим взглядом. Нет, она не притворялась. Эта пронзительная обида маленького обманутого ребенка, прозвучавшая в ее словах, была совершенно искренней. Она сидела нахохлившись, как больной воробей, и казалась совершенно безразличной и смирившейся. Но в этой упрямой напряженности, с которой она изучала однообразный пейзаж за окном, в нарочитом развороте головы, во всем читалась последняя отчаянная просьба: «Скажи мне, что все это неправда! Объясни, что я просто запуталась!» Селезнев, как маленькую девочку-школьницу, подергал ее за прядь волос:

— Юлька, эй, Юлька!.. Ты что, поверила, что я говорю серьезно? Господи, каким же ты иногда бываешь ребенком! Да ерунда это все!.. Ну, хочешь, я поклянусь, что не собираюсь красть никаких чужих денег? Хочешь?

— Не надо клясться. И больше шутить так не надо, — она попыталась изобразить на своем лице подобие улыбки. — Давай больше не будем об этом говорить.

Как только Юлька закончила фразу, уголки ее губ снова неудержимо поползли вниз, а ресницы мелко-мелко задрожали. Сергей вздохнул. Ситуация становилась все более неприятной. Он вдруг подумал о том, что по идее сейчас и надо объясниться, вот только настроение совсем не подходящее. До дома они доехали, не сказав друг другу ни слова. Юлька сразу же прошла в спальню, сняла с себя бежевый шерстяной костюм и забилась под одеяло, сказав, что у нее ужасно болит голова. Селезнев немного посидел рядом с ней, гладя холодную, равнодушную кисть, но скоро понял, что ее тяготит его присутствие. Тогда он достал из шкафа банный халат и отправился в душ. «Поговорить нужно будет сегодня же вечером, — думал он, подставляя лицо под упругие теплые струи и проводя пальцами по намокшим волосам. — Пусть только немного отдохнет и успокоится… Надо же, как нехорошо получилось с этими деньгами!»

Из-за мерного шума хлещущей из душа воды Сергей не мог слышать, как Юля, уже полностью одетая, выскользнула из спальни, набрала какой-то телефонный номер, сказала неизвестному собеседнику несколько слов и почти бегом выскочила из квартиры…

Симона, похоже, не особенно удивилась, когда Юлька отказалась приехать к ней домой. Во всяком случае, она не стала настаивать, а только быстро и деловито оговорила место, где они встретятся. «Наверное, ее задержали какие-нибудь непредвиденные дела», — размышляла Юля, сидя на скамейке в парке и уже минут десять вынужденно разглядывая каменного медвежонка, уныло торчащего посреди неработающего осенью фонтана. Медвежонок был серым и обшарпанным, мягкие снежные хлопья, сыплющиеся из пухлой тучи, как перья из дырявой подушки, образовали на его голове подобие маленькой шапочки. Но, похоже, малышу все равно было холодно, потому что он судорожно вцеплялся каменными лапами в железную трубу, из которой в летние дни, наверное, вырывался веселый и искрящийся сноп воды. Кроме этой грустной картины, смотреть в парке было вообще не на что. Остальные скамейки вокруг фонтана пустовали, облетевшие деревья вяло шептались друг с другом. Кругом валялись клочья бумаги, окурки и смятые банки из-под пепси-колы. Изредка по какой-нибудь аллее проплывала мамаша с колясочкой и снова скрывалась в серой безрадостной дымке. Юлька поежилась. Несколько случайных снежинок, осевших на краю белого шарфа, растаяли и теперь холодными каплями стекали по шее вниз, к ключицам. Наверное, правильнее было бы просто поговорить по телефону? Но она не хотела об этом думать, как и не хотела признаваться самой себе, что ей просто страшно и нужно видеть перед собой хоть мало-мальски сочувствующее лицо. «Дожила! — криво усмехнулась она, поднимая воротник пальто и выправляя из-под него загнувшиеся упругим валиком волосы. — Досочинялась и довралась до того, что за советом и помощью приходится обращаться к женщине, которая в принципе не может быть моей подругой. К женщине, которая, по идее, должна меня ненавидеть, как когда-то я ненавидела ее… А что остается делать, если все остальные пребывают в уверенности, что мой жених — самый натуральный Селезнев?» Неожиданно за спиной послышались легкие торопливые шаги. Юлька обернулась. Симона шла по самой короткой дороге, огибая деревья и перескакивая с бугорка на бугорок. Она явно спешила, и ее рыжеватые волосы, собранные на затылке в «хвост», яростно мотались из стороны в сторону. Сегодня на ней была длинная белоснежная куртка с отороченным мехом капюшоном и кремовые джинсы, заправленные в короткие полусапожки. И Юлька вдруг подумала, что не такая уж она и страшная, как кажется на первый взгляд.

— Ну, что у тебя случилось? — сразу переходя к делу, спросила Симона, усаживаясь на лавочку и доставая из кармана куртки пачку сигарет. Тут же с тонкой березовой ветки сорвался прямоугольный холмик снега, и несколько снежинок мягко осели прямо на ее ресницы. Она, часто заморгав, смахнула их указательным пальцем, как смахивают лишние комочки туши, и снова повернулась к Юльке. Во взгляде ее не было ни любопытства, ни притворного дамского сочувствия, ничего, что могло бы насторожить или оттолкнуть.

— Таня, скажи мне, пожалуйста, — Юлька поморщилась, почувствовав, с каким холодным официозом прозвучала эта ученически правильно начатая фраза, — можно ли на «Мосфильме» получить гонорар за фильм без подписи и паспорта?

— Ну, это кому как! — Симона щелкнула зажигалкой и поднесла язычок пламени к самому лицу. — Наверное, мэтрам и знаменитостям можно… Да, хотя там сейчас такая странная система с этими спонсорскими проектами и одними бумажками «для души», а другими — для налоговой, что, наверное, можно всем, кто непосредственно участвует в работе над картиной… А что, возникли какие-то проблемы с твоим Сергеем?

Вопрос завис в воздухе, как нож гильотины, готовый вот-вот сорваться вниз. Юлька, конечно, знала, на что шла, когда просила Симону о встрече. Она прекрасно представляла, что им вдвоем придется копаться в не очень приятных вещах, но не ожидала, что это будет так больно.

— Да, с Сергеем, — произнесла она еле слышно. — Только прошу тебя, не делай поспешных выводов. Этот человек очень дорог мне, и я просто, наверное, не смогу слышать о нем гадости… То есть, я хотела сказать, жестокие слова, то есть…

— Давай ближе к делу, — Симона глубоко затянулась, выпустила изо рта струйку дыма и спрятала зажигалку обратно в карман. Пока Юлька говорила, сбиваясь с одного на другое и густо сдабривая свой рассказ оправдательными комментариями, она сидела неподвижно, глядя прямо перед собой, и только изредка подносила сигарету к губам. Постепенно усилился ветер. Теперь деревья уже не шептались, а хлестали все еще упругими ветками серое кисельное небо, и снежинки взвивались прямо перед носом в лихом, сумасшедшем танце.

— А почему ты решила, что Сергей и в самом деле хочет взять эти деньги? Он же сказал тебе, что пошутил, — спросила она, когда Юля закончила.

— Я бы очень хотела в это верить, но не складывается… Понимаешь, во-первых, еще в самом начале нашего знакомства он сказал, что ему самому будет полезно попытаться изображать Селезнева. Значит, он просто хотел проверить свои силы?.. Во-вторых, он намекал, что знаком с ним. Откуда, если бы эта история не была правдой? Да и потом, он точно знал, что мы не встретимся с Селезневым на «Мосфильме» ни сегодня, ни завтра… Тань, он был уверен в этом, поэтому не боялся ни капельки! И обещал мне все объяснить потом. Вот и объяснил…

Симона бросила окурок в нечто зеленое и ржавое, что когда-то было урной, и засунула руки глубоко в карманы куртки.

— Знаешь, что в этой истории мне кажется особенно странным? — проговорила она задумчиво. — То что не подгоняется твой Сергей под образ этакого гангстера-самоучки… Или, может быть, я просто разучилась разбираться в людях? Во всяком случае, на меня он произвел приятное впечатление. И еще я не понимаю, зачем ему понадобились эти десять тысяч долларов? И деньги не Бог весть какие, и живет он отнюдь не бедно… Что-то здесь не то…

— Зато я понимаю, — Юлька принялась смахивать с колен налетевший снег с излишней и поэтому бросающейся в глаза тщательностью. — Только это сложно объяснить… Понимаешь, не деньги ему нужны, а какое-то детское злорадное ощущение мести. Ему ведь очень тяжело жить с таким лицом. Сергей, конечно, шутит, что все это чепуха, и прикрывается всякими умными и правильными фразами. Но я-то вижу, как от одного упоминания этого Барса или Меченого его аж передергивает. Я просто боюсь, что у него развился комплекс неполноценности. Сережа внушил себе, что он ничтожество по сравнению с этим болваном, и пытается хоть как-то отыграться. Ты думаешь, он не понимает, что не прав? Прекрасно понимает! И я бы не удивилась, если бы он, получив деньги, бросил их в лицо этому пьяному уроду, который сейчас закладывает за воротник на пустой даче… Господи, если бы я была в этом уверена!

— А почему ты не попыталась с ним поговорить?

Юлька плотнее запахнула полы пальто, на которые снова налетели снежинки, и втянула голову в плечи. Что она могла сказать? Рассказать Симоне про давний, полудетский сон, который одно время снился ей с пугающей периодичностью? Ей виделся Борька, ее первый мужчина. И в этом сне у него были совершенно безумные, слезящиеся глаза. Она сидела с ним вдвоем в запертой комнате, и где-то в коридоре тяжело и страшно ухали приближающиеся шаги. Юля теребила Борьку и кричала ему прямо в лицо, что надо бежать, а он только бессмысленно улыбался и норовил сорвать с люстры какие-то невидимые пленки с чудесными, по его словам, фотографиями. Тогда она, уже испугавшаяся своей догадки, начинала задавать ему простейшие вопросы, и он отвечал невпопад, все так же странно улыбаясь, А шаги все приближались. И она понимала, что Борька сейчас живет в каком-то своем параллельном мире, что надо сначала вытащить его из этой страшной комнаты, а уже потом приводить в чувство. Он все поймет, обязательно поймет и осознает, что никаких пленок на люстре не было и что на календаре не «колесо», а «среда». Главное, чтобы сейчас он остался жить… Ей только на секунду почудилось то страшное Борькино выражение в глазах Сергея, когда они возвращались с «Мосфильма». Всего на секунду…

— Я не могу рисковать, — в конце концов сказала она, глядя прямо в Симонины блеклые глаза. — У меня слишком мало времени.

— Ну, тогда идем, — Симона легко поднялась с лавки и стукнула сапогом о сапог, сбивая налипший снег.

— Куда? — опешила Юлька.

— На вокзал, естественно. Если я не ошибаюсь, то до твоей Ельцовки ехать с Савеловского. Операция будет иметь кодовое название «На волю птичку выпуская…». Кстати, можешь называть меня подпольной кличкой Симона. Тебе ведь так привычнее, правда?

Через час они уже тряслись в полупустом вагоне пригородной электрички. Остановки объявляли быстро и невнятно, и Юля каждый раз мучительно прислушивалась, боясь пропустить нужное название. Кроме всего прочего, под их вагоном был закреплен то ли трансформатор, то ли рефрижератор, или еще какая-то гадость. Во всяком случае, и стены, и мутные стекла, и деревянные скамейки беспрестанно мелко вибрировали, как будто где-то совсем рядом работал отбойный молоток. Симона устроилась возле окна и казалась на удивление спокойной. Похоже, ее даже забавляло это приключение. Сидящий через проход дед откровенно бомжевского вида несколько раз попытался завести с ней знакомство, дурным голосом напевая частушку «Вижу, вижу бабу рыжу» и кося игриво заплывшим глазом, но она никак не отреагировала. И дед направил свои «чары» на скромную девочку в коричневом полушубке из искусственного меха, штудирующую учебник для первого курса по высшей математике. Ближе к дверям трое парней в камуфляже резались в карты, бросая их на сиденье звонко и с оттяжкой, при этом успевая заглатывать бутылочное пиво и громко матюгаться.

— Слушай, а если там будут такие же? — негромко спросила Юля, стараясь не привлекать к себе внимания любвеобильного деда.

— Ой, умоляю тебя! — Симона отвернулась от окна. — Ну, что твой Палаткин, вор в законе или крутой политик? С каких бы таких доходов ему охранников на даче ставить? Даже если все так, как ты предполагаешь, а я в этом очень сомневаюсь, то там валандается парочка таких же спортсменов, как он. Они мирно бухают вместе с Селезневым и в любом случае не захотят связываться с милицией. Так что мы быстро объясним ребятам, что товарища артиста ждут в Москве, а нас послали в качестве гонцов, погрузим этого Селезнева в электричку и завтра доставим на «Мосфильм»… Кстати, ты не боишься, что твой Сергей тебя потеряет, если ты не вернешься домой ночевать?

— Я ему записку на телефоне оставила: «Срочно уезжаю к подруге, буду завтра вечером». Так что с этим вопросом все нормально.

— А с каким ненормально?

— Ну, я не знаю… — Юлька потерла безымянными пальцами переносицу. — Может быть, в самом деле нужно было сначала с ним поговорить? А то получается, я сбежала, сразу расписавшись в собственном бессилии и признав, что он нацелился на преступление…

Симона чем-то пошуршала в кармане и достала упаковку фисташек в целлофане.

— Хочешь? — она протянула пакет Юле. Та сложила ладошку лодочкой и подождала, пока на нее высыплется горстка орехов. Вагон по-прежнему мелко вибрировал, и вместе с ним тряслись фисташки на ладони. Она смотрела на эти маленькие светлые «камушки» и чувствовала, как к горлу подкатывает горячий комок. В том, что в электричке едут две девушки, и одна, между прочим, при разговоре предлагает другой орехов, конечно же, не было ничего необычного. Но рядом с ней ехала не просто девушка, а невеста, свадьба которой не состоялась по ее, Юлькиной, вине. И можно было сколько угодно утешать себя фразами типа: «На чужом несчастье счастья не построишь», и «Она сама виновата, она первая увела Юрку», легче от этого не становилась. Симона, в свое время, честно добилась своего, пленив Коротецкого то ли умом, то ли независимостью, не важно чем! А она в ответ разыграла целый мошеннический спектакль, обманула всех, кого только можно было обмануть… И эта некрасивая и «выпендрежная» Симона, которая запросто могла поставить ее на место и все же предпочла не прибегать к «запрещенным приемам», а теперь вдруг стала ангелом-хранителем, едущим вместе с ней в грязной электричке в какую-то Богом забытую Ельцовку на поиски пьяного и дурного Селезнева. Она сидела рядом и запросто предлагала ей фисташки, как закадычной школьной подружке. И во взгляде ее не было холодного блеска ледяной мудрости женщины, снизошедшей к более слабой сопернице…

— Таня, — стараясь проглотить комок, сдавливающий горло, проговорила Юлька, — я тебе все в жизни испортила, да?

Симона взглянула на нее с некоторым удивлением, отсыпала фисташек себе на ладонь и как-то даже весело возразила:

— Наоборот. Во-первых, говоря детсадовским языком, «я первая начала». А во-вторых, я должна быть тебе благодарна за то, что с Коротецким мы разобрались в наших отношениях сейчас, а не лет через десять, когда у нас бы уже была куча общих воспоминаний и детей…

На какое-то мгновение Юле показалось, что в глазах ее промелькнула пронзительная собачья тоска, но лишь на мгновение. Потому что уже в следующую секунду Симона принялась активно грызть фисташку.

— Так ты не закончила по поводу своего Палаткина, — она ловко и быстро направила разговор в другое русло. — Ты жалеешь, что с ним не поговорила?

— Да, — честно призналась Юлька, чувствуя, что и ее эта тема больше устраивает. — Понимаешь, я просто испугалась за него, поэтому и сорвалась, как заполошная с места. А ведь это получилось не очень-то красиво. Любовь, любовь!.. Я же просто бросила его одного наедине со своими проблемами.

Симона хмыкнула и ссыпала пустые скорлупки обратно в пакет:

— Если хочешь, можем слезть на ближайшей станции и отправиться обратно в Москву.

— Нет, — покачала головой Юлька, — раз уже решили, давай доедем до Ельцовки…

На станции Ельцовка не было не только вокзала, но даже самого захудалого навеса. Симона первой спрыгнула со ступенек и посторонилась, давая дорогу Юле, которая с грациозностью каракатицы пыталась слезть на перрон, едва не наступив при этом на длинный подол своего бежевого пальто. Сразу за крохотной бетонной платформой, припорошенной снегом и обнесенной гнутой и ржавой железной оградой, начиналась снежная пустыня, за пустыней — лес. И уже совсем вдали, в просвете между деревьями виднелись низенькие, отнюдь не элитные домишки.

— Не нравится мне все это, — покачала головой Симона, прохаживаясь по краю перрона и, видимо, соображая, с какой стороны безопаснее спрыгнуть. — Нигде дыма не видно. Или здесь живут пингвины, или зимой вообще никто не живет. Никогда не поверю, чтобы нормальные люди в такой холод печку не топили.

— А что же мы будем делать? — несмело осведомилась Юлька. За последние два часа она уже несколько раз ловила себя на мысли, что передала бразды правления в Симонины руки, а сама приняла на себя роль если не стороннего наблюдателя, то уж безвольной принцессы на горошине. Впрочем, как раз Симону такое положение дел, похоже, устраивало. «Наверное, именно этой своей спокойной уверенностью и способностью не терять голову в критической ситуации она и нравилась Коротецкому, — размышляла Юля, продолжая мотаться за ней по перрону, как ниточка за иголкой. — Они могли бы стать идеальной парой. Самому Юрке как раз этой рассудочности и силы и не хватало».

— Так что мы будем делать? — переспросила она еще раз.

— Ничего. Пойдем в деревню, — спокойно сообщила Симона, прыгнув в снег и провалившись по щиколотку. Юля сползла следом, и они потихоньку начали пробираться к лесу, оставляя на снежной целине глубокие четкие следы обуви и широкую полосу, тянущуюся за полами бежевого пальто, которое Юлька зачем-то придерживала, как юбку с кринолином. Дойти до леса оказалось делом совсем не простым. То и дело на пути попадались то смерзшиеся тяжелые комья земли, то непонятные выбоины. Подол пальто очень скоро отяжелел, цепляя на себя не только грязь, но еще и неизвестно откуда взявшийся сухой репей. Симона бодро вышагивала впереди в своих джинсах и удобных полусапожках и изредка оборачивалась для того, чтобы проверить, не потерялась ли попутчица. Небо из серого постепенно становилось закатно-розовым, от деревьев начали отползать все более длинные и заостренные тени. Юльке вдруг стало страшно.

— Тань, — спросила она только для того, чтобы что-нибудь спросить, — неужели правда все эти байки про бесконечно пьянствующих актеров? Ну, не могу я поверить, что известный артист может сидеть вот так неделю в какой-то заброшенной деревне в обнимку с бутылкой водки и даже не вспомнить, что его где-то ждут?

— А что, артист не человек? — философски вопросила Симона, бросив под елочку пакет со скорлупками. — Понимаешь, каждый пьет в меру желания и возможностей организма, независимо от того, дворник он или художник. А то, что атмосфера на съемках к пьянству располагает, это, говорят, правда. Я то, конечно, не эксперт, но вот моя знакомая с факультета менеджмента кино рассказывала, что преподаватель на лекции спросил: чем грозит простой на съемках и почему менеджер должен его предотвращать всеми доступными и недоступными методами? Ну, они кинулись выдвигать версии по поводу денежек, которые тикают, по поводу планов, которые не выполняются. А преподаватель, милый такой, седенький дедушка, и заявляет: «Простой опасен тем, что вся съемочная группа немедленно забухает. И вывести их из этого состояния будет чрезвычайно трудно!» Вот именно такую лексику и использовал, «забухает», говорит… Так что, суди сама…

Лес, издали казавшийся довольно густым, закончился неожиданно быстро. Они остановились под елкой, которая тощей колючей лапой указывала прямо на деревню, и осмотрелись. Действительно, дыма нигде не было видно. И, кроме всего прочего, большинство домов вообще прекрасно обходились без труб. Это был типичнейший дачный поселок, зимой впадающий в глубокую спячку и оживающий только к маю.

— Н-да, — покачала головой Симона, — придется прогуливаться мимо окон и смотреть, не мелькнет ли где человеческий силуэт.

От этих ее слов, сказанных совершенно обычным тоном, у Юльки по спине побежали мурашки. Ей было одинаково неприятно представлять как встречу с бесплотным привидением, так и стычку с реальным «качком», пьяным и агрессивным. И напрасно она пыталась убедить себя в том, что эти парни на даче — друзья Сергея, а значит, совсем не плохие и не глупые люди. Здесь, в этой молчаливой заброшенной деревне, где не было слышно даже карканья ворон, все казалось зловещим и мрачным. Да и Сережа был слишком далеко, чтобы ее защитить.

И все-таки больше всего пугала тишина. Они медленно шагали от дома к дому, вынужденно вслушиваясь в скрип снега под собственными ногами. Юлька всегда считала, что скрипеть может только зимний, слежавшийся снег. А оказывается, ей просто не хватало тишины, чтобы услышать: плачут даже самые тоненькие и одинокие снежинки, ломающиеся под безжалостными подошвами… Увлекшись романтическими сравнениями, она даже немного успокоилась и поэтому вздрогнула от неожиданности, когда Симона, резко остановившись, подняла вверх указательный палец и прошептала:

— Есть!

Дом, перед которым они стояли, отличался от остальных чрезвычайно маленькими габаритами. Это был скорее не дом, а домишко с крохотной кривоватой крышей и плохо прокрашенными ставнями. Юлька взглянула в ту же сторону, куда смотрела Симона, и увидела частые и свежие следы на снегу. Больше всего их было у самого крыльца. Возникало ощущение, что несколько человек долго топтались у порога, не решаясь войти.

— Пойдем, — кивнула Симона и толкнула калитку. Юлька почувствовала, что внутри у нее все начинает противно дрожать, как перед экзаменом в институте. Ей предстояло встретить Селезнева, живого, настоящего, и она совсем не была к этому готова. Нет, она, конечно, заранее настроила себя на то, что увидит человека, у которого будут Сережины глаза, Сережина небритость и даже, возможно, Сережина улыбка. Но только сейчас вдруг поняла, что не сможет его ненавидеть. Каким бы он ни был: пьяным, безвольным, опустившимся. Кто-то другой внутри нее привычно возмутился: «Он же испортил жизнь и тебе, и Сергею!» Но она уже ничего не могла поделать с навязчивым видением, стоящим перед глазами: со старой деревянной табуретки навстречу ей поднимается мужчина с маленькой коричневой родинкой под правым ухом, гладко зачесанными на висках волосами и печально-ироничным взглядом…

Дальше все происходило, как в кино. Симона решительно толкнула дверь, оказавшуюся незапертой, они ввалились в крохотную прихожую. Из угла комнаты за шифоньер метнулась странная фигура в синем балахоне. Потом дверь еще раз хлопнула сзади, и раздался удивленный и недовольный голос:

— А вы, собственно говоря, кто такие?

На пороге стоял высокий черноволосый парень, даже отдаленно не похожий на Селезнева. На нем были только серые старомодные брюки и какая-то ужасная фуфайка, накинутая прямо на голые плечи.

— Вы откуда взялись? — спросил он, переводя взгляд с Юльки на Симону. В это время за шифоньером раздался шорох, и существо в балахоне выползло на середину комнаты. Им оказалась совсем еще молодая, белокурая и голубоглазая девица, закутанная в шерстяное одеяло. Судя по тому, что девица переминалась с одной голой ноги на другую, одежды на ней было еще меньше, чем на парне.

— Максим, я так испугалась, — пропищала она, пятясь к кровати. — Дверь открывается, и вдруг заходишь совсем не ты.

— Извините нас, пожалуйста, — первой нашлась Симона. — Мы просто не туда попали.

— А куда вы еще хотели попасть? — усмехнулся Максим, протиснувшись между Юлькой и шифоньером и усевшись на корточки перед топящейся допотопной «буржуйкой». — Во всем поселке сейчас только три живых души: мы и сторож. Нормальные люди сидят в своих городских квартирах.

«А вы-то что здесь делаете?» — чуть не спросила Юля, но вовремя опомнилась. Достаточно было взглянуть на эту милую парочку, чтобы все понять. Наверняка они ощущали себя тут Адамом и Евой и соглашались мириться разве что с присутствием сторожа, который, по всей видимости, не тянул на роль Змея-искусителя. Быстро успокоившаяся девица высунула из-под одеяла смешную тощую ногу, протянула ее к «буржуйке» и теперь шевелила синими пальцами, чтобы согреться. А «грозный» Максим смотрел на эту цыплячью лапку с таким ласковым восторгом, словно она была верхом совершенства. И Юлька вдруг подумала, что у крыльца так много следов, потому что эти двое стояли там и целовались, прежде чем зайти в дом, бросить сумки и спрятаться на пару дней от всего мира.

— А вы точно уверены, что здесь, кроме вас, никого нет? — поинтересовалась более прозаично настроенная Симона.

— Абсолютно точно, — пискнула девица с кровати. — Сторож всегда ругается, что нас одних сюда нелегкая носит. Да если бы кто был, мы бы знали, правда, Максим?

Максим поправил на плечах фуфайку и вполне резонно предложил:

— Да вы сами у сторожа спросите. Его дом последний справа по этой улице. Хотя, не думаю, что он скажет вам что-нибудь другое…

Сторож Антон Павлович не был артистом, но пил с чувством и основательно. Во всяком случае, свое имя-отчество он пытался выговорить в течение как минимум трех минут. Потом печально слушал историю заблудившихся девиц, тяжело вздыхал и никак не мог понять, чего они от него хотят. А когда наконец, уяснил, то энергично замахал руками:

— Нет-нет, никого здесь уже с октября нет… Эти только, шальные, ездят. То ли им родители встречаться не разрешают, то ли просто любиться негде. А так, чтобы мужики где пили? Нет, не было такого, точно не было… А Ельцовка одна, это правильно. Но мужиков нет.

На столе перед ним стояла наполовину пустая бутылка «Смирновской» водки, банка с солеными помидорами, а на тарелке лежала тонко порезанная полукопченая колбаса. Дедушка тоскливо посматривал почему-то именно на эту поблескивающую хрящиками колбаску и, видимо, ждал, когда гостьи уйдут, чтобы закончить трапезу.

— Спасибо вам большое, мы, наверное, тогда пойдем, — проговорила Юлька неуверенно, стараясь поймать взгляд Симоны.

— А куда? — живо осведомился старичок. — Если к шальным, то у них спать негде, да и замерзнете там…

— Вообще-то мы собирались на электричку, — Юля даже вспотела от нехорошего предчувствия. Симона молчала, видимо, уже все поняв. Сторож пожал плечами с таким видом, словно приглашал невидимых зрителей удивиться вместе с ним, все-таки взял с блюдца кусок колбасы и, как-то сразу подобрев, радостно сообщил:

— Электричек-то сегодня уже не будет! Завтра уедете. А сегодня ночуйте у меня. На одной-то кровати, небось, поместитесь?

Юлька наконец-то взглянула в белесые глаза Симоны и поняла, что им ничего больше не остается.

Проснулись они рано. За окнами было еще довольно темно, но дедушка-сторож уже с полчаса ворочался на своей кровати и не давал спать ни себе, ни окружающим. Симона первой выбралась из-под одеяла и потрясла его за плечо.

— Антон Павлович, — прошептала она торопливо, — Антон Павлович, вы не знаете случайно, во сколько первая электричка?

Трезвый Антон Павлович был гораздо менее радушным, но зато значительно более полезным в плане информации. Он не стал улыбаться и подмигивать, а просто достал из ящика комода потрепанный листочек и сунул его под нос Симоне… До перрона они бежали бегом, не разбирая под ногами ни ям, ни колдобин. Юлькино пальто, украшенное по подолу черной оторочкой, цеплялось за все сухие стебли, но ей уже было все равно. И все-таки они не успели. Электричка хлопнула дверями прямо у них перед носом. Следующая подошла только через пятьдесят минут.

— И все же, как ты думаешь, почему мы не нашли Селезнева в Ельцовке? — в очередной раз спросила Юлька, когда они забрались в вагон и уселись на лавку.

— Я тебе уже тысячу раз говорила, — отозвалась Симона, похоже, устраиваясь подремать. — Есть два варианта: либо твой Сергей действительно пошутил, и тогда можно считать, что мы покатались просто так, для собственного развлечения. Либо он просто соврал тебе про Ельцовку, и Селезнев где-то совсем в другом месте…

— Да, я все это понимаю, но ты-то к какому из этих двух вариантов склоняешься?

— Ну, если бы ты спросила меня об этом вчера, я бы твердо сказала, что к первому, а сейчас уже и не знаю…

Юлька, спросившая просто так и вполне уверенная, что услышит совершенно определенный, согревающий душу ответ, даже вздрогнула от неожиданности:

— В каком смысле не знаешь?

— В прямом. Я тут вчера ночью подумала, что твой Сережа — далеко не дурак и, значит, мог элементарно просчитать твое поведение. В милицию ты на него заявлять не пойдешь, на «Мосфильм» тебя никто не пустит, да и не подставишь ты его таким образом… Что остается? Ты кинешься в Ельцовку освобождать Селезнева. На это потратится целый день, а завтра, то есть уже сегодня, будет поздно. «Денежки получены и в сумочку положены…» Вот что ты станешь делать, если он уже на самом деле получил эти несчастные десять тысяч?.. Не знаешь? Вот то-то и оно!

Юльке не хотелось даже думать о подобной расчетливости Сергея. Ей все время казалось, что они с Симоной говорят о каком-то другом человеке. У того, о ком они разговаривали, должны были быть холодные, скучные глаза, равнодушная улыбка и почему-то обязательно длинные бледные пальцы. Она представила себе сначала Сережины смуглые руки с широкими жесткими ладонями, выступающими синими прожилками и длинным белым шрамом между большим и указательным пальцами правой кисти, а потом вдруг — руки Коротецкого. Даже мимолетное воспоминание о Юрии вызвало у Юльки чувство брезгливой замаранности, да и пальцы у него были как раз длинными и бледными. Но она вдруг с поразительной ясностью поняла, что даже он, казавшийся ей теперь холодным и отвратительным, не стал бы брать этих денег. Ну, не стал бы, и все! Господи, как же должно было быть плохо Сережке, если он и в самом деле на это решился?

До самой Москвы Симона дремала, спрятав лицо в воротник собственной куртки и занавесившись от всего мира распущенными рыжими волосами. Юлька спать даже и не пыталась, хотя голова тяжело гудела после ночи, проведенной в душной комнате на узкой, жесткой кровати. Она внимательно вслушивалась в названия станций, которые объявлял торопливо булькающий женский голос, и пыталась представить, сколько еще ехать до Москвы и что она скажет Сереже, войдя в квартиру.

В результате так ничего путного и не придумав, она растолкала Симону уже перед самым Савеловским вокзалом. Та мгновенно открыла светлые, еще дурные со сна глаза, энергично встряхнула головой и заявила:

— Так, я предлагаю прямо сейчас поехать ко мне, почистить одежду и все спокойно обмозговать. У меня на «Мосфильме» есть кое-какие знакомства, не на уровне дирекции, конечно, но все же… Так что, может быть, что-нибудь придумаем.

— Нет, — Юлька решительно мотнула головой, — я все-таки должна поговорить с ним. Непростительной глупостью было заминать разговор вчера, и сегодня я уже не имею права на подобную ошибку… Ну, не сможет Сережа врать мне! Можешь считать меня наивной дурочкой, но я почему-то это точно знаю. И еще мне кажется, что он меня немножко любит. А значит, наверное, попытается объяснить, зачем он это делает…

Они расстались уже в метро. Симона взяла с нее клятвенное обещание позвонить, как только хоть что-нибудь прояснится, и вышла на Кольце. А Юлька, забившись в самый угол вагона и стараясь не привлекать внимания окружающих к грязному подолу своего пальто, поехала до «Цветного бульвара».

Дверь она открыла своим ключом и сразу поняла, что в квартире никого нет. И дело было даже не в абсолютной, давящей на уши тишине, а в каком-то особом ощущении напряженности, витавшем в воздухе. Она почему-то почувствовала потребность тоже двигаться неслышно, чтобы не тревожить этого пугающего безмолвия. Осторожно повесив пальто на крючок, Юлька на цыпочках прошла по коридору и заглянула в гостиную. Здесь все было в идеальном порядке, если не считать валяющейся на кресле домашней рубахи Сергея. Ее черный рукав безвольно свисал с подлокотника, как рука спящего человека. И Юлька вдруг вспомнила, как когда-то, безумно давно, в этом же самом кресле спал Сергей. Она тоже тогда остановилась на пороге и долго смотрела на него. Просто смотрела и все. И еще слушала его дыхание, со свистом вырывающееся сквозь полуоткрытые губы… А сейчас его не было, и он ушел, явно торопясь, потому что иначе обязательно бы повесил рубаху в шкаф. Юлька подошла к креслу, опустилась рядом на колени и прижала к лицу равнодушный рукав, едва заметно пахнущий сигаретным дымом и Сережиной туалетной водой. Конечно, презрев поэтические законы, но зато соблюдя законы физики, уже не хранила никакого влекущего тепла тела и была просто рубахой, шелковой и холодной. Но Юльке все равно казалось, что Сергей где-то там, вдалеке, чувствует ее прикосновения. И она целовала каждую пуговичку по отдельности, по-детски загадывая: пусть он пошутил, пусть он не поехал ни за какими деньгами, пусть понял, что он лучше, в тысячу раз лучше этого самого Селезнева, и поэтому не должен ничего доказывать ни чужому дяде, ни себе самому…

Юлька подняла голову от кресла, когда услышала едва заметное щелканье стрелки настенных часов, неохотно переползающей с места на место. Она обернулась. Часы показывали одиннадцать часов утра. И она как-то спокойно и равнодушно поняла, что в первый раз в жизни прогуляла работу. Впрочем, сейчас это волновало ее меньше всего. Юлька перетащила в гостиную телефон, отметив, что ее записки уже нет на тумбочке, уселась на ковер, подтянув колени к подбородку, и набрала телефон справочного. Угрюмая и агрессивная тетка-диспетчер, успевшая уже с утра возненавидеть весь мир, два раза вешала трубку, кидая на прощание что-то вроде: «Вы, девушка, разберитесь, какой конкретно телефон вам нужен! А то что это значит «Мосфильм»?! «Мосфильм» большой!» На третий раз Юля попала на юную девушку, которая, сжалившись, предложила ей на выбор телефон заведующего складом и еще секретариата. Позвонила она, естественно, в секретариат, но когда на том конце сняли трубку, все заранее продуманные слова куда-то улетучились из ее головы.

— Алло! Алло! — нервно повторяла молодая женщина в секретариате. — Говорите, вас не слышно!

— Простите, пожалуйста, — каким-то не своим голосом проговорила Юлька, — я могла бы как-нибудь связаться со Стасом Красновым.

— С кем, с кем? — переспросила секретарь таким тоном, будто ее спросили о чем-то неприличном.

— Со Стасом Красновым, — потерянно повторила Юля, уже начиная осознавать всю нелепость своей затеи.

— А вы куда, собственно, звоните?

— На «Мосфильм».

— Но куда именно? Вы попали в секретариат… Маша, — весело спросила женщина уже кого-то, по-видимому, сидящего с ней рядом. — К нам случайно на работу новенькую не принимали, по фамилии Краснов и по имени Стас?

Где-то там захохотали, а потом Юлька, судорожно прижимающая трубку к уху, различила вдали неуверенный голос:

— Краснов? Это тот, который в объединении «Лик» работает?.. Ну да, его вроде бы Стас зовут…

— Девушка, — снова вернулась к разговору секретарша, — ваш Краснов в «Лике» работает, что ли?

— Я не знаю, — честно призналась Юлька. Женщина только саркастически хмыкнула и снова пропала.

— Я диктую вам телефон приемной президента кинообъединения «Лик», — сообщила она через пару минут. — Попробуйте там поискать своего Краснова…

Второй звонок дался Юльке легче. И когда дама из приемной заверила ее, что Стас сейчас обязательно снимет трубку, она уже и не особенно волновалась. Почему-то она была почти уверена, что все тревожащие ее страхи сейчас развеются по воздуху, как пепел, еще хранящий форму сгоревшей газеты, но уже невесомый и обреченный. Она точно знала, что скажет и о чем спросит, поэтому, когда Краснов подошел к телефону, первым делом внятно представилась:

— Здравствуйте, вас беспокоит Юлия Максакова. Мы с вами вчера случайно встретились на «Мосфильме», я была с Сергеем Селезневым…

Фамилия Селезнев далась ей без видимых усилий, а Стас, порывавшийся что-то спросить в самом начале, теперь только удовлетворенно мурлыкнул:

— Да-да, конечно, я вас помню!

Хотя вряд ли можно было в полной мере назвать мурлыканием тот гибрид сипения, хрипа и попыток придать голосу раскованную сексуальность, который выдавливался из его горла.

— Да, я вас помню, — сказал Стас, — на вас еще был совершенно очаровательный беретик с хвостиком. Так чем могу быть полезен?

— Понимаете, мы с Сергеем должны были встретиться после того, как он заедет к вам за деньгами, я уже полчаса стою у метро, а его все нет… Я хотела узнать, может быть, его задержали где-нибудь?

Краснов сдержанно усмехнулся, и Юлька мгновенно представила себе весь стандартный набор мыслей, промелькнувший в его голове: «Ага, Селезнев одной сказал, что на работе, а сам к другой поехал. Как бы деликатнее выразиться, чтобы его не подвести?»

— Девушка, — выговорил он наконец, видимо, изгибая в ироничной улыбке свои толстые губы, — вообще-то, Сергей уже получил деньги, но вполне возможно, что он задержался у режиссера. Так что не волнуйтесь, никуда он не денется, приедет к вам, как миленький…

— Спасибо, — отрешенно пробормотала Юлька и опустила трубку на рычаг.

Значит, он все-таки сделал это… Значит, получил эти злосчастные десять тысяч. Интересно, что он будет с ними делать? Вот так запросто пойдет в магазин и будет покупать на них хлеб, колбасу, носки? Да и, в конце концов, цветы для нее?.. Юля отползла от телефона и прислонилась спиной к креслу. Самым странным казалось ей то, что чувство, которое она испытывала к Сергею, никуда не ушло. Она ожидала, что появится брезгливость, холодность, может быть, даже ненависть, но только не эта пронзительная тоска и неодолимое желание прижаться к его груди и заплакать. А что он скажет, если броситься ему на шею и попросить, потребовать отдать эти деньги? Потом можно будет потихоньку вернуть их Стасу и уговорить не поднимать шума. Но что делать, если Сережа откажется? Не вставать же, в самом деле, на подоконник, угрожая прыгнуть вниз? Ну, швырнет он эти доллары ей под ноги, ну, обзовет глупой истеричкой, и что дальше?.. Скандал, возможно, замнется. Но как будут смотреть в глаза друг другу они, как сможет после этого всего любить ее Сергей? Ее, видевшую его унижение и заставившую пойти на попятный? Юля еще раз провела ладонью по рукаву черной рубашки, тяжело поднялась и подошла к окну. Внизу у подъезда неуклюже разворачивалась между лавочками и бордюром соседская «Вольво» с тонированными стеклами. Бабушка с палочкой терпеливо ждала, когда водитель наконец-то выведет своего «крокодила» на дорогу. И вдруг Юлька поняла с мгновенной, ослепительной ясностью, что она будет делать. Решение показалось ей таким простым, что она даже удивилась, как не додумалась до этого раньше. Она кинулась к своей сумочке и прямо на ковер вывалила все ее содержимое. Под кресло покатился тюбик губной помады, с глухим стуком выпал кожаный кошелек и массажная щетка. Но Юлька перебирала только маленькие листочки бумаги. Вот прокомпостированный автобусный талон, интересно, что он здесь до сих пор делает?.. Вот обрывок какого-то рекламного объявления, кажется, по поводу языковых курсов ЕШКО… Вот еще один талон, только целый… Вот квитанция за электроэнергию… Нужная бумажка нашлась в самой сумке. Она каким-то чудом зацепилась за подкладку кармана и сиротливо высовывала оттуда измятый, пожухший краешек. Юлька сразу почувствовала, что это именно она, и кинулась к телефону, даже не успев еще как следует прочитать семь торопливо нацарапанных цифр…

Андрей сидел в кресле-качалке, стоящем на середине комнаты и по идее должен был бы ощущать себя хозяином. Но ему почему-то казалась, что он кожаными ремнями пристегнут к креслу стоматолога. Прямо в глаза било неизвестно откуда вылезшее солнце. Конечно, можно было бы запросто встать, задернуть салатовые шторы, и в комнате тут же повисла бы зеленоватая дымка весеннего леса. А еще можно было бы пересесть на диван, так и к пиву ближе, и от окна подальше. Но на диване уже сидел Черт, по паспорту именуемый Лавриненко Алексей Леонидович, и тихо улыбался каким-то своим мыслям, глядя Андрею прямо в глаза. Нет, наверное, халат стоматолога Лавриненко бы не пошел, как, впрочем, не шла и джинсовая рубашка с двумя расстегнутыми верхними пуговицами. Не понятно, почему вообще его прозвали Чертом, вот Лордом было бы в самый раз… Андрей снова на минуту представил Черта в бархатной домашней куртке, обязательно вишневого цвета, и со свободно повязанным вокруг шеи платком-галстуком. Да, в таком наряде он бы смотрелся органично, и эта его аккуратная темная борода, и эти волнистые волосы, длиной чуть ли не до плеч, были бы, наверное, к месту… Лавриненко, прихлебывая ледяное пиво из хрустальной кружки, продолжал буравить его пронзительно голубыми глазами, и Андрей опять почувствовал себя неловко. Ну что он мог еще сделать? Он уже сказал, что вернет деньги. Вернет, чего бы это ему ни стоило. Самое интересное, что Черт еще в самом начале пресек все эти разговоры, примирительно помахав рукой и заявив, что он верит, конечно же, верит и поэтому никаких клятв ему не нужно.

«Нет же, продолжает сидеть. А зачем собственно? Пугает? Хочет, чтобы я надолго запомнил эти его ледяные глаза?» — с ненавистью подумал Андрей, потянувшись за очередной бутылкой пива. То ли он выпрямился слишком резко, то ли от волнения пальцы стали влажными, но холодная бутылка «Тверского», как рыба, выскользнула из рук и полетела на пол. И все бы еще ничего, но, падая, она задела вставную полочку стеклянного столика. От полочки со звоном откололся внушительный кусок стекла и свалился прямо Андрею на тапку. Он понимал, что сейчас надо нагнуться, подобрать этот осколок и злосчастную бутылку, но под насмешливым взглядом Черта собственная неловкость казалась такой мучительно постыдной, а тапки в красно-черную клетку — такими дедовскими… А еще у него в голове промелькнул вопрос: способна ли лягушка испытывать злость по отношению к удаву, который ее гипнотизирует? Если нет, то, значит, для него не все еще потеряно. Он злился, ужасно злился на Лавриненко, который мог ходить в сколь угодно глупых тапочках и при этом чувствовать себя королем. А может быть, он имеет право быть королем, потому что никому ничего не должен?

— Давай-ка принесем еще пивка из холодильничка, — наконец выдал Черт, на первый взгляд вполне миролюбиво улыбаясь, — а то это уже нагрелось, пальцы жжет.

Он наклонился сам, быстро поднял бутылку и отодвинул ее к батарее. Андрей плотнее стиснул зубы. Он бы мог перешибить хлипкую спину Лавриненко не то что одним ударом, одним плевком, но почему-то не делал этого. И даже, наверное, не из-за ребят в адидасовских трико, ждавших у подъезда. Не настолько Черт крут, чтобы содержать целую армию «шестерок». Ну, сколько их там? Двое, трое от силы… В общем-то, это не проблема. Просто в самом Лавриненко, несмотря на узкие плечи и впалую грудь, было что-то пугающее. И к тому же над Андреем висел долг. Долг, который он просто обязан был отдать, но не мог этого сделать вот уже два месяца. А проценты продолжали тикать стабильно и неумолимо…

— Так как же насчет пива? — снова поинтересовался Черт и, взяв с дивана пульт, принялся щелкать каналами. Андрей терпеть не мог, когда изображение на экране сменялось слишком часто. Его до дрожи, до мурашек по спине раздражали даже видеоклипы.

И еще он знал, что Лавриненко это известно.

— Сейчас пиво будет, — произнес он, стараясь скрыть клокочущую в горле ярость, и неторопливо пошел на кухню. Первым делом он взбешенно саданул кулаком по косяку, а вторым — прижался горячим лбом к холодной дверце стиноловского холодильника. Импортное чудо техники молчало, окажись на его месте наша «Бирюса» она наверняка загудела бы утробно и успокаивающе. Андрей знал, что на нижней полке стоят еще четыре бутылки, и лелеял слабую надежду, что как только пиво закончится, Черт уйдет. И в самом деле, не может же пытка длиться бесконечно? Лавриненко уже достаточно унизил его, причем умудрился это сделать, не говоря ни одного оскорбительного слова и соблюдая все нормы приличия. Но надо было держаться. Он сам виноват, что влез в эту аферу с акциями неизвестной алмазодобывающей компании, и теперь не имел права открывать рот, пока тикал «счетчик», набравший уже одних процентов на десять тысяч долларов…

Телефон зазвенел громко и неожиданно. Андрей тихо выматерился и, взяв из холодильника все четыре бутылки, пошел в комнату. Вот только телефонного разговора ему сейчас и не хватало. Может быть, сказать, что ужасно занят, и повесить трубку? Но тогда Черт взглянет на него с этой своей насмешкой победителя: мол, вон до чего я тебя довел, даже по телефону поговорить боишься! Впрочем, он посмотрит так в любом случае: так что разговаривать или сразу опускать трубку на рычаг — разницы нет никакой… Андрей вошел в комнату, поставил бутылки на стол и подтянул к себе телефонный аппарат.

— Алло, — сказал он, стараясь проявлять как можно меньше эмоций и при этом не смотреть на Черта, — я вас слушаю.

В трубке что-то зашуршало, а потом взволнованный женский голос торопливо заговорил:

— Андрей, это ведь вы, правда?.. Вы, я вас узнала. А вот вы меня, наверное, нет?.. Меня зовут Юля, и знакомство у нас с вами было шапочное и, наверное, не очень для вас приятное. Но… мне очень нужна сейчас ваша помощь. Пожалуйста!

Связь была хорошей, и голос ее слышался довольно ясно, но Андрей никак не мог вспомнить, где его слышал. Он действительно не мог даже представить, кто она такая… Юля? Знакомство не очень приятное?.. Это та, что ли, из «Праги»? Ну да, знакомство не ахти какое! Потом пришлось у венеролога, наверное, месяц лечиться… Нет, та вроде бы была Наташа, точно, Наташа… Юля, Юля… Кто такая?

— Андрей, — снова почти закричала она в трубку, — Андрей, куда вы пропали?

— Простите, — он помялся, — а вы не могли бы поконкретнее напомнить, где мы с вами встречались…

Он затылком чувствовал насмешливый взгляд Черта. Да уж, разговор — глупее не придумаешь. Может быть, и в самом деле, положить трубку? Тем более что эта истеричная девица, скорее всего, второй раз звонить не будет.

— Мы с вами встречались только один раз. Вы подвозили меня на своей машине до банка, а потом дождались с работы. И еще вы неожиданно пришли ко мне в гости с «Чин-чином», ну, и видеокассетой. Она в пакете осталась…

Андрей вспомнил ее сразу же. Ну, конечно, эта девушка с блестящими каштановыми волосами и зелеными глазами. Красивая! Еще пальто у нее было такое светлое, то ли серое, то ли бежевое, сделанное по фигуре. А дверь она ему открыла в безбожной розовой майке, сквозь которую откровенно просвечивали соски. Правда, потом эта Юлечка переоделась во что-то длинное и закрытое со всех сторон, а ближе к финалу вечера, который должен был ознаменоваться бурным сражением в постели, залепила ему пощечину… Он тогда ушел, сказав на прощание что-то умное и правильное, но потом долго усмехался, вспоминая эту девушку. И почему-то совсем не держал на нее зла… А вот теперь, надо же, она сама позвонила, да еще в такой неподходящий момент! Андрей вдруг почувствовал неодолимое желание прикрыть трубку ладонью и начать разговаривать с Юлей шепотом, но это было бы совсем уж глупо. Поэтому он только прокашлялся и спросил спокойно:

— Так что у тебя случилось?

Она заговорила быстро и сбивчиво, и по мере ее рассказа у Андрея все больше и больше округлялись глаза.

— Ну, ты даешь, подруга! — выдохнул он в конце концов. И тут же за спиной раздался спокойный и даже веселый голос:

— Что-нибудь интересное? Может быть, поделишься впечатлениями?

Как никогда раньше, ему захотелось послать Черта к черту, но он только кивнул, ненавидя себя за эту вынужденную покорность.

— Андрей, я могу приехать к тебе, чтобы поговорить? — неожиданно спросила Юля. — Телефон, конечно, телефоном, но дело слишком серьезное… Или ты сейчас занят?

— Давай перенесем этот разговор на какой-нибудь другой день, — поморщился он.

— Но это срочно! Очень срочно!

— Юль, ну, прямо не знаю… Я действительно сейчас занят…

— Отчего же? — снова вмешался в разговор Лавриненко. — Как я понимаю, к тебе хочет приехать дама? Ну так и пусть приезжает. Мы вместе выпьем пива, а потом я уеду и оставлю вас наедине.

Предложение казалось очень заманчивым. Черт с ним, с Чертом, пусть послушает начало их разговора, пусть даже, в конце концов, немного потренируется в насылании своих неотразимых чар. Главное, потом он уйдет, и не будет больше этого невыносимого, бесконечного унижения.

— Юля, — проговорил Андрей торопливо, — тогда приезжай прямо сейчас. Записывай адрес…

Когда на том конце провода раздались короткие гудки, он повесил трубку и сел, на этот раз не в кресло, а верхом на стул, обхватив его спинку руками. Говорить вроде бы было не о чем. Тем более, он чувствовал, что Черт хочет расспросить о Юле, и не ошибся…

— А эта твоя подружка, она симпатичная? — поинтересовался Лавриненко, втягивая в себя шапку пены, поднявшуюся над кружкой.

— Да, — отозвался Андрей бесцветным и скучным голосом. В общем-то, эта девушка была для него никем, и все же говорить о ней с Чертом не хотелось.

— И, как я понял, у нее проблемы?

Лавриненко не конкретизировал вопрос, но стало ясно, что тему развить просто необходимо. Андрей тоже налил себе пива, совсем немного, половину кружки, только для того, чтобы смочить пересохшее горло, и недовольно пробурчал:

— Да какие там проблемы! Детство какое-то. Боевиков, наверное, насмотрелась, вот и придумывает себе трудности на пустом месте…

— Интересно-интересно, — Черт с нарочитой простотой подпер ладонью щеку, — расскажи, пожалуйста, поподробнее.

Андрей понимал, зачем ему это нужно. Не из-за самой Юли, конечно же… Сдалась Лавриненко какая-то неизвестная девица вместе с ее проблемами! Черт просто хочет подчеркнуть его униженность. Вот, мол, сидишь ты здесь, такой крутой и здоровый, с литыми мускулами и бычьей шеей, и боишься сказать мне даже слово поперек. И кроме всего прочего, удовлетворяешь мой каприз, рассказывая про какую-то свою девицу, хотя это никого, кроме тебя и ее, конечно же, не касается…

— Она говорит, — Андрей с натугой выдавил из себя первую фразу, — что живет с парнем, безумно похожим на актера Селезнева. И вот этот ее кент вместо Селезнева получил десять тысяч долларов на киностудии. А она теперь боится, что его в тюрягу засядят… Короче, девушка просит, чтобы я помог ей инсценировать ее похищение, потребовал с этого мужика выкуп в десять тысяч баксов и отдал деньги ей. А она уже потихоньку вернет их на киностудию.

— Боже мой, какая прелесть! — Черт покачал красивой головой. — Просто «Кавказская пленница»! «Невеста сама безумно хочет, чтобы ее украли!» И ты, значит, будешь в роли Шурика? Грандиозно, грандиозно!

Он захохотал, откинувшись на спинку дивана и обнажив ровный ряд острых желтоватых зубов. Впрочем, успокоился он так же резко, как и развеселился.

— Вот что, — он посмотрел на Андрея внимательно и выразительно, — я бы очень хотел взглянуть на эту твою Юлечку. Ее история кажется мне достойной внимания…

Юля появилась примерно через полчаса. Сегодня на ней была красная куртка и черные джинсы. Она, похоже, сильно торопилась, потому что не успела поправить прическу перед дверью и так и вошла с взлохмаченными ветром волосами и сбившейся челкой. Черт, конечно же, не удержался и вышел в прихожую. Но на Юлю его присутствие произвело исключительно неприятное впечатление. Андрей встретил ее настороженный и вопросительный взгляд и успел только успокаивающе кивнуть.

— Здравствуйте, меня зовут Алексей, я старый добрый друг Андрея. Меня можно не стесняться, — Лавриненко протянул ей маленькую и изящную руку. Юля неуверенно пожала его пальцы, и тут Черт запечатлел на ее кисти особый поцелуй «со значением». Она вежливо улыбнулась и быстро отвела глаза. Ей явно было не до ухаживаний. Но Лавриненко больше и не спешил проявлять галантность. Во всяком случае, роль швейцара и гардеробщика он доверил Андрею. И пока тот снимал с Юли куртку и вешал ее на плечики, Черт только осматривал ее фигуру беззастенчиво и внимательно.

Пить пиво она отказалась, что, наверное, было и к лучшему. Андрей ни секунды не сомневался, что Лавриненко тут же отправил бы его за новой партией бутылок. А ему очень не хотелось, чтобы Юля видела его униженным. А еще он не знал, как начать разговор. Не знала и она… Юля сидела на диване, неестественно выпрямившись и уронив руки на колени. Уголки ее губ мелко-мелко подрагивали, и Андрею даже показалось, что она вот-вот заплачет. Но Черт взял инициативу в свои руки.

— Юлечка, — он сел совсем рядом с ней, так что его колено даже коснулось испуганно отдернувшегося бедра, — милая, несчастная Юлечка. Я в курсе ваших проблем и надеюсь, что смогу вам помочь. Но мне нужно знать адрес вашего друга, чтобы прикинуть, как лучше организовать ваше похищение.

На слове «похищение» Черт лишь мягко улыбнулся, словно пытался показать, что находит ее план рискованным, но правильным и, уж точно, не смешным. Андрей похолодел. Он не понимал, зачем Лавриненко нужна эта авантюра, но чувствовал, что что-то здесь нечисто. Господи, если бы можно было отмотать время назад, он ни за что не позвал бы сюда эту девушку, придумал бы тысячу причин, тысячу объяснений. Ну, не убил бы же его, в конце концов, за это Черт?

— Адрес? — Юля взглянула на него почти обрадованно. — Пожалуйста…

Лавриненко не стал ничего записывать, но сразу после того, как услышал номер дома и квартиры, извинился, сказал, что ему необходимо позвонить, и вышел из комнаты, неся в руках телефонный аппарат. Вернулся он минут через десять, удовлетворенный и даже повеселевший.

— Да, Юленька, — заявил он с порога, — все даже проще, чем я предполагал. Как раз в этом районе есть нужные ребята, которые запросто сыграют роль крутых мафиози. Так что, не волнуйтесь, все будет нормально. А сейчас извините, нам нужно переговорить с Андреем. Это займет буквально пять минут. Посидите здесь, хорошо?

Она с готовностью кивнула и втиснулась в самый уголок дивана, то ли стремясь занять как можно меньше места, то ли демонстрируя, что не хочет подслушивать их разговор…

— Ну что, дружочек мой, Андрюша, — сказал Черт, как только они остались вдвоем на кухне, — у тебя появился реальный шанс поправить свое материальное положение. Тебе предлагается молчать в тряпочку и всячески убеждать восхитительную Юлечку принять нашу помощь. А взамен я прощаю тебе все проценты, выключаю «счетчик» и продляю срок выплаты долга еще на два месяца. Ну, как, интересное предложение?

Андрей почему-то первым делом посмотрел на дверцу холодильника, ту самую, в которую он еще час назад упирался пылающим лбом. Выключается «счетчик», прощаются проценты!.. Нет, так просто не бывает! Это же полностью меняет все. Нужно поднапрячься совсем немного, и кончится эта унизительная зависимость. И потом можно будет никогда больше не иметь дела с Лавриненко.

— А почему такая щедрость? — спросил он осторожно.

Черт улыбнулся мечтательно и, как всегда, чуть насмешливо:

— Да дельце-то с Юлечкой сулит немалую прибыль. Такую, что все твои проценты с лихвой перекроет. Ты, главное, не мешай, Андрюша, и все будет «тип-топ».

— Но какая еще прибыль? Деньги ведь нужно будет вернуть ей!

— Получит, получит она свои десять тысяч, — Лавриненко успокаивающе махнул рукой. — Девочка-то твоя, смазливенькая и глупенькая! И мошенничает по-мелкому… Я сейчас навел по своим каналам справки и убедился в правильности моих предположений. По этому адресу действительно проживает наш замечательный российский артист Сергей Селезнев, а вовсе не его двойник. Юлечка, видимо, очень расстаралась в постели и тем его пленила, раз она уверена, что он станет платить за нее выкуп. Деньги она, конечно, собирается забрать себе… Но только вот что я думаю: у господина Селезнева ведь долларов должно быть гораздо больше? Так, может, и потребовать с него тысяч сто? Ну, и припугнуть традиционно, что, в случае чего, девочку грохнем, а?

— А после того, как он заплатит, мы отпустим ее вместе с десятью тысячами? — с фальшивой заботой спросил Андрей, содрогаясь от омерзения к самому себе.

— Естественно, друг мой, естественно, — Черт похлопал его по плечу. — Ты, как всегда, понял все совершенно правильно…

Юля ждала их в комнате, сидя все в той же позе. Казалось, что за время их отсутствия она даже ни разу не вздохнула. Потому что прядь волос, выбившаяся из прически и приклеившаяся к уголку губ, осталась на прежнем месте.

— Юля, — Лавриненко слегка сжал ее холодную безвольную кисть, — мы вам поможем, это решено. Но и вы тоже должны войти в наше положение. Понимаете, нужны какие-то гарантии того, что вы не захотите дать делу обратный ход и не обвините потом нас же во всех смертных грехах…

— Я даю вам честное слово, — залепетала она, наконец-то решившись быстрым движением смахнуть волосы из уголка рта.

— Честное слово, это, конечно, хорошо… Но еще лучше было бы, если бы вы на магнитофон наговорили примерно следующий текст: «Я, такая-то, такая-то, сама организовала собственное похищение с целью получения от моего любовника денежного выкупа. Вся сумма, в долларах, поступает в мое полное распоряжение»… Я не думаю, конечно, что эта запись понадобится. Но пусть будет, правда?

— Правда, — согласилась Юля. Но от взгляда Андрея не ускользнуло то, что она мучительно покраснела. Да, похоже, прав оказался Черт. Иначе чего бы ей стесняться? Нормальные деловые отношения с обычными гарантиями…

— Продиктуйте, пожалуйста, текст еще раз. Я плохо запомнила, — попросила она после некоторой паузы. — И я прямо сейчас наговорю его вам на магнитофон.

— Ну, зачем же, прямо сейчас? — укоризненно покачал головой Черт. — Как я понимаю, дело у нас с вами срочное, и оно — прежде всего. Так что мы быстренько садимся в машину и едем в один милый загородный домик. Там вы дождетесь своих денег, прекрасно проведете время, а заодно и поможете нам уладить необходимые формальности.

— Господи, как я вам благодарна! — Юлька неуверенно протянула руку и быстро коснулась пальцами волосатого запястья Черта. — Просто не знаю, чтобы я без вас делала.

— Любой нормальный мужчина поступил бы на моем месте точно так же, — улыбнулся он и поднялся с дивана…

Пальто висело на вешалке, наверное, с самого утра, потому что грязь на его подоле к семи часам вечера стала уже абсолютно сухой и серой.

«Интересно, где же все-таки ее носило? — подумал Сергей, в очередной раз выйдя в коридор и взглянув вначале на пальто, а потом на свое запястье. — И где, кстати, носит до сих пор?»

По металлическому корпусу часов разбегались праздничные лучики света, но настроение у Селезнева было отнюдь не праздничным. За последние полчаса он смотрел на циферблат уже третий раз, и единственной положительной эмоцией, из тех, которые он при этом испытывал, было чувство уверенности в том, что небо не упало на землю, мир не перевернулся и время продолжает свой размеренный ход. Часы показывали без десяти семь, а Юлька все не появлялась. После ее вчерашнего исчезновения прошло уже больше суток, и — ни звонка, ни записки. Ведь она же была дома, пусть совсем недолго, пусть пару минут, но ведь для того, чтобы черкнуть два-три слова на бумаге, времени много не надо!

Сергей прошел на кухню, включил чайник и уселся у стола, подперев голову руками. Есть не хотелось, как, впрочем, и пить. Но чайник уже загудел, и Селезнев взглянул на поднимающийся из носика пар с легким недоумением. Лампа, висящая под потолком, отбрасывала на стол ровный желтый круг света, и прямо посредине этого круга стояла забытая еще вчера вечером белая чашка с остатками кофе. Похоже, Юля на кухню даже не заходила, иначе она обязательно сполоснула бы ее и поставила кверху донышком в шкаф для посуды… Сергей выдернул из розетки шнур радостно пискнувшего чайника и снова сел на табуретку, бессмысленно уставившись в окно. Он испытывал сейчас что-то вроде удивления, обращенного внутрь себя. Ему было двадцать девять лет, он уже успел перезабыть чуть ли не половину своих многочисленных и скоротечных романов, а теперь просто по-щенячьи тосковал. Селезнев даже представить себе не мог, что будет так скучать без Юльки, что ему будет так важна ее постоянная, гарантированная близость… Ну, вот где она? Почему не позвонит, почему не объявится? И на работе ее сегодня не было?..

Сергей подъехал к банку ровно в пять часов, чтобы не дай Бог ее не пропустить. Планы с нежным объяснением в спальне теперь казались ему смешными и выдержанными в духе дешевой мелодрамы, особенно после того, как вчера Юлька исчезла из дома, не удосужившись хотя бы просунуть голову в дверь ванной и сообщить, что уходит. Надо, надо, конечно, было еще тысячу лет назад расставить все по местам. Она уже жила в его квартире, привычно засыпала на его кровати, да, стирала его рубахи, в конце концов! А он все продолжал изображать графа Монте-Кристо, умного и загадочного…

На улице постепенно темнело, люди, один за другим, выходили из здания банка, а Юли все не было. Но Сергей продолжал терпеливо ждать и почувствовал что-то похожее на легкую тревогу только тогда, когда на крыльце появилась Тамара Васильевна под ручку с кудрявой блондиночкой из того же экономического отдела. Блондиночка стрельнула взглядом в сторону вишневого джипа, что-то быстро сказала своей спутнице и, спустившись по ступенькам, подбежала к машине. Селезнев открыл дверцу и вышел ей навстречу.

— Здравствуйте, — сказала она уже без всякого смущения, просто, как старому знакомому, — вы что-то хотели передать от Юли?

— От Юли? — он удивленно приподнял бровь. — А что, она сегодня не была на работе?

Блондиночка несколько смешалась. Она явно не ожидала такого поворота событий, навевающего воспоминания о мексикано-венесуэльском сериале. В ее светлых глазках вспыхнуло откровенное любопытство, замешанное на легком и скорее даже приятном волнении, розовые губки приоткрылись.

— Нет, не была… — она зачем-то поправила на голове капюшон. — А мы думали, что вы куда-нибудь вместе поехали. Она ведь на вчера отгул просила, и вообще… А что, что-нибудь случилось?

Сергей пожал плечами и постарался улыбнуться как можно естественнее:

— Нет, ничего… Она вчера ночевала у мамы, вот, наверное, и задержалась по каким-то семейным делам. Меня просто весь день не было дома, поэтому я не в курсе последних событий.

Блондиночка понимающе кивнула головой, но взглянула на него как-то недоверчиво. Селезнев попрощался с ней, сел в джип, подождал, пока она снова подойдет к Тамаре Васильевне, и повернул ключ зажигания. Разворачиваясь, он успел заметить в зеркальце заднего вида, что обе женщины по-прежнему стоят у крыльца и, наблюдая за его маневрами, что-то оживленно обсуждают. Впрочем, его не особенно волновали выдвигаемые ими версии. Ситуация, конечно, получилась довольно глупая, но что теперь поделаешь? Нужно быстрее ехать домой, ведь Юлька уже наверняка там. Написала же она в записке, что будет завтра, то есть уже сегодня вечером… Сергей все еще пытался отмахнуться от легкого чувства тревоги, уже поселившегося в его сердце.

Сегодня с утра ему везло. Он быстро получил обещанные Стасом деньги, решил все свои дела на «Мосфильме». Потом заехал в ювелирный магазин на Красной Пресне и купил для Юльки изящное колечко с тремя маленькими изумрудами и ажурными золотыми листиками. Заскочил в супермаркет, взял кое-каких продуктов и пару бутылок французского шампанского. Долго выбирал цветы у уличной торговки и наконец остановился на пушистых желтых хризантемах. Но самое главное, по дороге до «Сатурна» он ни разу не попал в «пробку», приехал довольно рано и поэтому смел надеяться, что уже в половине шестого они с Юлькой будут дома, но ее на работе не оказалось… И вот теперь вишневый джип летел по шоссе, золотому от света фонарей, а Сергей успевал лишь автоматически реагировать на дорожные знаки и сигналы светофоров. Он не видел ни сверкающего по обочинам какого-то новогоднего снега, ни радостного вечернего оживления на улицах, ни смешных адидасовских реклам с изображением человеческой ступни, висящих на каждом придорожном столбе. Селезнев хотел верить в то, что она встретит его у порога, домашняя и немного смущенная, но, честно говоря, не очень удивился, когда, войдя в темную квартиру, услышал только мерное тиканье часов в повисшей ватной тишине…

Сергей встал из-за стола, выключил на кухне свет, прошел в спальню и упал на кровать, сцепив руки на затылке. Он тупо разглядывал стену, оклеенную светлыми, в мелкий цветочек обоями, и думал о том, что Юлиной маме звонить еще рано. Ни к чему пока ее волновать, да и вечер еще не кончился. Звонок в дверь может раздаться в любую секунду. Возможно, сейчас Юлька уже нажимает кнопку лифта на первом этаже, нетерпеливо давит на нее еще и еще раз, в ожидании того, что красный глазок погаснет на секунду, прежде чем загореться вновь. Скорее всего, она в своей алой курточке и джинсах, а на улице-то сегодня прохладно… Замерзла, наверное, бедная! Надо будет загнать ее в ванную отогреваться, а самому пока накрыть стол. Сергей так явственно представил себе, как Юлька ежится и подпрыгивает возле вешалки, потом стягивает с себя джинсы и начинает энергично растирать ладонями посиневшие икры, что даже не удивился, когда услышал звонок в дверь. Он быстро вскочил с кровати и кинулся открывать. Но на пороге стояла совсем не она…

Лариса очень мало изменилась за то время, что они не виделись. Да и прошел-то, собственно, всего месяц. Селезнев только сейчас впервые задумался о том, как многое в его жизни перевернулось за какие-то три-четыре недели. Вроде бы, кажется, одна женщина сменила другую, место роскошной белокурой любовницы заняла зеленоглазая шатенка, и все… Вот только слово «любовница» почему-то совсем не подходило Юльке…

Его бывшая женщина стояла в дверях и смотрела так, словно впервые видела в нем что-то, неизвестное ни ему самому, ни окружающим. Ее светлые волосы, распущенные по плечам, матово блестели, белоснежный полушубок в голубом свете бра казался почти лазурным. Лариса молчала, и только ее безупречные темно-розовые губы слегка подрагивали. Сергей сделал шаг назад, приглашая ее войти, но, видимо, на его лице явно отражались и растерянность, и разочарование, потому что она негромко спросила:

— Ты ведь не ждал меня, правда?

— Да, не ждал, — честно ответил он.

И оба они вложили в это слово одинаковый смысл: «ждал» — значит, «хотел увидеть».

— А я вот пришла, — усмехнулась Лариса и все же сделала шаг вперед, несколько демонстративно поставив ногу в белом остроносом сапожке на коврик. Намеренно или нечаянно, но разрез на ее строгой юбке распахнулся, обнажив круглое, безукоризненное колено.

— Знаешь, Ларис, — Селезнев поморщился, — сейчас не самое подходящее время для выяснения отношений. Да и выяснять уже нечего. Мы с тобой все решили…

— Ты решил? — переспросила она, сделав акцент на слове «ты».

— Да, теперь уже и я… Так что лучше тебе будет уйти. Не обижайся, ладно?

Лариса часто-часто закивала и вдруг, упав на колени, схватила его руку и начала покрывать ее мелкими торопливыми поцелуями. Она гладила его пальцы, прижималась холодной щекой к тыльной стороне кисти и что-то быстро и сумбурно говорила. Среди этих судорожных всхлипываний Сергей различил только две фразы: «Я люблю тебя! Я умру без тебя!» Опомнившись, он резко отдернул руку, так резко, что голова Ларисы дернулась, как у куклы. Она осела на пол и заплакала горько и безутешно. Селезнев присел рядом с ней на корточки и неуверенно погладил по светлым пушистым волосам. Успевший в свое время привыкнуть к самым крайним проявлениям чувств поклонниц, вплоть до угрозы выпить уксус на его глазах, если он не согласится подарить поцелуй, Сергей впервые чувствовал сейчас острую, невыносимую жалость. Он предполагал, что Лариска может вернуться, и думал только о том, что надо не забыть отдать ей тапки. А теперь она плакала, сидя перед ним на полу, и по ее красивым, мраморным пальцам стекали водянистые черные струйки туши.

— Ну, успокойся, не надо… Ну, перестань, — он вдруг подумал, что надо принести из ванной влажное полотенце, и встал, похлопав ее по плечу. И в этот самый момент зазвенел телефон. Сергей кинулся к нему, запнувшись о неуклюжий пуфик, и лихорадочно крикнул в трубку:

— Да, я слушаю!

— Сергей Александрович? Здравствуйте, — раздался на том конце вежливый и спокойный мужской голос.

Он быстро оглянулся. Лариса уже отняла ладони от покрасневшего лица и теперь внимательно прислушивалась, даже не пытаясь скрывать свой интерес.

— Да, здравствуйте…

— Я хотел бы поговорить с вами по поводу вашей подруги Юли. Вам интересна эта тема?

— А можно без лирических вступлений? — спросил Сергей, начиная злиться.

— Можно и без вступлений, — охотно согласился мужчина. — Мне кажется, что ее жизнь стоит сто тысяч долларов. А вы как считаете?

Все это напоминало Селезневу набивший оскомину сюжет боевика. Причем в одном фильме, с таким поворотом событий и даже с похожим текстом, он сам снимался… Да-да, кстати, текст был именно таким, только сумма другой, но тогда и булка хлеба стоила двести рублей!

— Это что, розыгрыш? — поинтересовался он, стараясь скрыть раздражение. Ведь если это звонит кто-то из знакомых, то потом каждое его неосторожное слово будет рассмотрено и осмеяно.

— Можете пока считать так, если хотите, — добродушно отозвался собеседник. — Подождите, убедитесь, что Юля действительно не у подруги и не у мамы, а потом начинайте собирать деньги. Я позвоню вам через три дня, думаю, этого времени будет достаточно, и сообщу, где и когда вы сможете передать сто тысяч… Да, ну, и, естественно, вы, как умный человек, понимаете, что с милицией связываться не нужно. Вам это, конечно, ничем не грозит, а вот Юле…

— Где она? — закричал Сергей, хрипло сорвавшись в конце фразы, и одновременно услышал короткие гудки в трубке и хлопанье входной двери за Ларисиной спиной…

Таня в который раз за вечер сняла телефонную трубку и услышала совершенно нормальный сплошной гудок. Значит, дело не в неисправности связи. Почему же тогда она не звонит? Ведь прошли уже почти сутки с того момента, когда Юля должна была появиться. Ну, сказано же было ей, что не надо ввязываться в эту сомнительную авантюру, но разве она слышала хоть кого-нибудь, хоть что-нибудь, когда совершенно заполошным голосом кричала в трубку телефона-автомата про свою неземную любовь и абсолютное доверие к этому Сереже…

— Таня, Таня! — Юлькин голос пробивался сквозь шорох, шипение и скрип. — Ты меня слышишь? Я звоню из метро, уже выехала из дома и вдруг вспомнила, что обещала держать тебя в курсе…

— Палаткин получил деньги? — прокричала Татьяна, стараясь раздельно произносить каждый слог.

— Да, но не в этом дело… Я придумала, как выпутаться из этой ситуации. У меня есть один знакомый, не так, чтобы очень хороший, но все-таки… В общем, у него есть друзья в полукриминальном мире, но сам он — нормальный мужик, честное слово. Я хочу попросить его разыграть мое похищение. С Сережи запросят выкуп в десять тысяч долларов, отдадут его мне, а я потихоньку верну деньги на «Мосфильм».

— Юля, это ерунда какая-то! С чего ты взяла, что деньги отдадут тебе, что тебя не скинут в овраг и не присыпят снежком?

— Но ты же сама говорила, что десять тысяч долларов — не такая уж и большая сумма!

— Ну, это для кого как, — снова закричала Таня, потому что Юлин голос начал куда-то пропадать. — Да и потом, ты уверена, что Палаткин согласится платить?.. Алло, алло, ты куда делась?

— Я здесь, — Юля произнесла так четко, словно была совсем рядом. — Понимаешь, я люблю его, я знаю его и я верю ему. Так что за этот пункт плана можешь не волноваться, о Сереже больше говорить не будем, ладно?

— Ладно. Тогда жди меня в метро, я сейчас оденусь и приеду. Ты на какой станции?

— Спасибо, Тань, но времени очень мало. Я сама… Да и волноваться не о чем. Я думаю, Андрей позвонит ему сегодня же вечером, и ближе к ночи Сергей заберет меня домой. Я позвоню тебе сразу же, обещаю.

— Но хоть координаты этого своего знакомого оставь!

Татьяна под диктовку, переспрашивая по десять раз, записала телефонный номер и разъяренно зашвырнула блокнот в угол. Этот Палаткин нравился ей все меньше и меньше…

И вот прошел вечер, ночь и утро. Юля не звонила. Таня несколько раз набирала номер Сергея и постоянно слышала один и тот же угрюмый ответ: «Юли нет, и когда будет — неизвестно». Она пыталась расспросить подробнее, но Палаткин только невежливо вешал трубку. Пятый раз звонить в семь часов вечера было уже просто глупо. Татьяна зашла в комнату и села на диван. В углу негромко работал телевизор, по первой программе шла передача «Угадай мелодию». Она вдруг вспомнила того, другого Пельша с конкурса двойников, его ужимки на освещенной разноцветными софитами сцене, и Юлю, худенькую, напряженную, с судорожно закушенной губой, сидящую за прозрачным с золотой окантовкой столиком и сжимающую тремя пальцами тонкую ножку хрустального фужера. Тогда Таня и представить не могла, что ее будет волновать судьба этой девочки. Ей до сих пор казалось странным, что они вместе ездили в какую-то дурацкую Ельцовку, что спали на одной кровати, о чем-то говорили…

Нет, Татьяна совсем не любовалась собственным великодушием, предупредить Юлю о скором возвращении настоящего Селезнева она решила, еще лежа на больничной кровати и разглядывая серый прямоугольный штамп на наволочке. По коридору, как привидения, бродили женщины в длинных шелковых и байковых халатах. Почти у всех них были китайские тапочки со стремительно отклеивающимися подошвами, мучнисто-белые лица и руки, болезненно упиравшиеся в поясницу. В ее палате лежало всего три человека. Одна, молодая и красивая двадцатишестилетняя переводчица, все время плакала. Она долго и упорно лечилась от хламидиоза совершенно убойными антибиотиками, а ребенка все-таки потеряла, причем уже третьего. Другая, русоволосая и смешная, похожая на мишку Гамми, раскидывала так и этак: с одной стороны — жалко ребеночка, а с другой — теперь снова можно пить вино, ездить на отдыхаловки и ни в чем себе не отказывать. Сама Таня о девочке старалась не вспоминать. Возможно, тогда она просто насильно вытеснила воспоминания о том живом, что шевелилось в ней, ненужными, в общем-то, мыслями о Юле. Может быть… Но сейчас она не могла отделаться от навязчивого страха, выползающего из углов, как вечерний серый туман…

Когда Татьяна застегивала белую куртку и заправляла брюки в сапоги, в «Угадайке» заканчивалась суперигра. Свой телевизор она уже выключила, но подбадривающие возгласы Пельша упорно проникали через стенку. Соседская бабушка любила включать свой персональный допотопный «Изумруд» на полную громкость. Таня прикинула, что сейчас начало девятого, дома у Палаткина она появится примерно без двадцати, значит, еще сегодня можно будет успеть что-нибудь сделать. Если, конечно, ее худшие предположения оправдаются…

Он распахнул дверь после первого же звонка, подался вперед и разочарованно замер, посмотрев на нее довольно недружелюбно. Татьяна заметила, что его знаменитая двухдневная селезневская щетина стала неровной и клочковатой.

— Здравствуйте, — произнес Сергей глухо, — вы ко мне или к Юле?

«Ко мне»? — промелькнуло у ней в голове. — Интересно, зачем бы это я должна приходить к нему? Может быть, он меня просто не узнал? А может быть, мается манией величия и считает, что все женщины должны стремиться с ним поближе познакомиться?.. Хотя, вполне возможно, что он просто продолжает играть роль: ведь по легенде мы должны сниматься в одном фильме… Да, если так, то парень далеко не глуп».

— Я к Юле, — она сделала шаг, чтобы пройти в квартиру, но Палаткин остановил ее жестом.

— Подождите, Юли нет дома и, наверное, сегодня не будет. Что-нибудь ей передать?

— Значит, сегодня не будет? — спросила Таня угрожающе и отвела его руку, упирающуюся в косяк. — Можешь считать меня хамкой, но я все равно пройду и поговорю с тобой… Господи, какое же ты все-таки дерьмо! Мерзкий, озлобленный человечишко, изнывающий под тяжестью собственной зависти и ненависти к настоящему Селезневу.

Глаза Палаткина сверкнули, как ей показалось, недобро, но она, не дав ему вставить и слова, продолжила:

— Да, я все знаю про тебя, и это, в общем-то, не важно. Во всяком случае, меня не касается… Но меня касается то, что происходит с Юлей. Она же любит тебя, как это ни глупо с ее стороны. И если ты не способен на любовь, то веди себя, по крайней мере, как мужик!.. Она уже вчера вечером должна была быть дома! Тебе что, стало жалко этих краденых десяти тысяч? Ты ведь их не зарабатывал, сволочь!

— Стоп, стоп, стоп! — Палаткин цепко схватил ее за плечо и чуть ли не силой втащил в квартиру. — А теперь рассказывай все по порядку: почему десять тысяч и откуда ты об этом знаешь?

Таня с ненавистью сбросила его руку и прислонилась спиной к двери.

— Пойдем в комнату, — коротко бросил Сергей. Он следил за тем, как она снимала куртку и сапоги, так внимательно, словно боялся, что она передумает и убежит. И только когда Таня осталась в драповых брюках, длинном сиреневом джемпере и толстых вязаных носках, развернулся к ней спиной.

«Ну, что он может мне сделать? В худшем случае, заедет по морде, — размышляла она, следуя за ним по темному коридору и с неприязнью прислушиваясь к звуку работающего в гостиной телевизора. — Надо же, развлекается! Ясно, что он в курсе дела, раз так в меня вцепился, и, однако, это не настолько его взволновало, чтобы отказаться от просмотра телепрограммы».

Однако телевизор молчал, зато говорили двое мужчин, сидящих на диване. Когда Таня вошла в комнату, они оба одновременно закрыли рот и посмотрели вопросительно даже не на нее, а на Палаткина, стоящего за ее плечом.

— А сейчас вот эта девушка по имени Татьяна, — он слегка подтолкнул ее в спину, — объяснит нам, что происходит. Мне кажется, она знает больше, чем мы. Или я ошибаюсь?

— Не ошибаешься! — она демонстративно уселась в кресло, без спроса достала из лежащей на столе пачки сигарету и закурила. Сергей ничего не сказал, а сидящий на диване светловолосый парень в черной водолазке посмотрел на нее внимательно и не без интереса.

— Да, ты не ошибаешься, — повторила Таня, — я знаю много. И думаю, что тебя тоже пора просветить. Юля, чтобы вернуть на студию украденные тобою чужие деньги, сама организовала собственное похищение. Но связалась она с людьми, которых едва знает. Я просто не успела ее остановить. Если бы ты внес выкуп сразу, то все, скорее всего, было бы нормально, а сейчас я уже начинаю серьезно беспокоиться за ее жизнь.

Палаткин сдавленно простонал и крутанулся вокруг собственной оси, мучительно сжав голову ладонями. Белобрысый на диване как-то странно хмыкнул, а второй, широкоплечий, чуть полноватый, но красивый, задумчиво произнес:

— Да уж…

— Я знал, что бабы — дуры, но не думал, что до такой степени! — продолжать стонать Сергей, раскачиваясь из стороны в сторону. — Это же надо, целый женский отряд организовался, чтобы спасти несчастного Палаткина и наставить его на путь истинный… И самое ужасное, что я сам, сам во всем виноват!

— Н-да, — кивнул белобрысый, — напортачил ты порядочно… И все потому, что не можешь без своих дурацких вывертов. Что ж, теперь придется разгребать.

— Девушка, — обратился он уже к Тане, — вы хоть что-нибудь знаете о людях, к которым обратилась за помощью Юля.

— Да, — она, начиная чувствовать себя все менее уверенно, стряхнула пепел с сигареты, — у меня записан телефон этого парня… Но это, в общем, и все.

— Так, прекрасно! — белобрысый вскочил с дивана и принялся мерить гостиную шагами. А Татьяна вдруг подумала, что у него хорошие глаза умного и порядочного человека. — Таня, — он резко остановился рядом с ее креслом, — сейчас вы расскажете нам все медленно и по порядку. Кстати, давайте познакомимся. Меня зовут Михаил. Вот этого типа на диване — Олег…

— А меня — Сергей, — не к месту влез Палаткин. Она смерила его скептическим взглядом и отвернулась. За спиной раздался шорох выдвигаемого ящика, шелест каких-то бумаг. Таня принципиально не стала поворачиваться, хотя и Олег, и Миша с удивлением наблюдали за действиями Палаткина. Но он подошел к ней сам, наклонился, опершись смуглой рукой о белый, в широкую кофейную полоску, подлокотник кресла, и протянул самый обычный паспорт.

— Посмотри, пожалуйста, — он горько усмехнулся. — И предупреждаю заранее, паспорт я не крал…

Таня открыла первую страничку, чувствуя на себе его странный взгляд, и обмерла. В графе «фамилия» четким и красивым почерком паспортистки было написано «Селезнев»…

Они сидели в гостиной втроем и мрачно курили, когда в дверном проеме появился Михаил.

— Ну, что, други мои, все не так уж плохо, — сообщил он, барабаня пальцами по косяку. — Телефонный номер принадлежит Коваленко Андрею Евгеньевичу, проживающему, согласно прописке, в гордом одиночестве, работающему в товариществе с ограниченной ответственностью «Статус». В явной уголовщине гражданин Коваленко не замечен, и вообще, похоже, не особенно крут. Я тут попросил у ребят, чтобы его телефончик послушали, но по идее надо бы посадить «клопа» на одежду…

— Миша работает в ФСБ, — сдержанно пояснил Тане Селезнев и снова отвернулся. Она все еще избегала встречаться с ним взглядом, хотя и не чувствовала за собой никакой вины. Сергей кинул в пепельницу незатушенный окурок и откинулся на спинку кресла, не обращая внимания на то, что по комнате пополз противный, лезущий в глаза дым. Здесь и так было ужасно накурено, но эта вьющаяся сизая змейка раздражала не столько запахом, сколько видом. Олег, вздохнув, подвинулся на край дивана и двумя пальцами выловил дымящийся «бычок».

— Не дергайся, — он посмотрел на Селезнева и неодобрительно покачал головой. — Ты же слышал: телефон прослушивается, осталось только прицепить «жучок», и мы сможем проследить за большинством его контактов…

— Да, но когда это делать? Когда цеплять «клопа», когда организовывать слежку? У нас осталось два дня, всего два дня! И столько денег я за это время найти не смогу.

Часы все тикали и тикали. Таня даже удивилась, почему не заметила их просто непристойной навязчивости еще в тот раз, когда приходила сюда с Коротецким. Теперь они монотонно нагнетали напряжение. Миша отлепился от двери, подошел к шкафу и, повертев в руках бронзовую статуэтку, тоже посмотрел на белый циферблат с простыми прямоугольными коричневыми стрелками. Тане вдруг показалось, что и его раздражает бесконечное тиканье, а статуэтку он в ладони взвесил так, словно прикинул: что будет, если запустить ею в эти часы и заставить их заткнуться? Она откусила загнувшийся заусенец у ногтя большого пальца, поморщилась и помотала в воздухе кистью. Курить больше не хотелось, да и сигарет осталось мало, пусть уж достаются мужчинам…

— Знаете, Миша, — Таня произнесла это, не оборачиваясь, но чувствуя, что он оставил в покое статуэтку и теперь внимательно ее слушает, — у меня к вам два… нет, три вопроса. Во-первых, как быстро вы можете достать «клопа», во-вторых, насколько трудно его устанавливать. Ну, и в-третьих, дома ли сейчас Коваленко?

— Установить «клопа» просто, достать я его смогу примерно часа через полтора, а Коваленко еще пятнадцать минут назад снимал трубку… Это все, что вас интересует?

— Да, — она спокойно кивнула. — Просто у меня появилась одна интересная идея…

Юлька проснулась и резко села на кровати. Голова тяжело гудела, на смятой правой щеке залегли красные полоски. Она разгладила ладонью сбившееся покрывало и подошла к окну. Ну, конечно, небо уже совсем темное, и ни звездочки! Только луна, обгрызенная с одного края, унылая и глупая, да кое-где на внутренней стороне забора горят непонятные красные лампочки… Говорят же умные люди: нельзя спать на закате — нет, решила все-таки проверить на собственном опыте! Юля энергично помассировала корни волос, стараясь вызвать прилив крови к голове, поправила перекосившийся ремень на джинсах и с размаху плюхнулась в мягкое белоснежное кресло, затаившееся в углу. Кресло только тихо вздохнуло, покорно принимая ее в свои объятия. Она, не глядя, взяла с подноса, стоящего на журнальном столике, блестящее зеленое яблоко, ну прямо, как из рекламы зубной пасты, задумчиво повертела его в руке и в конце концов уронила на ковер. Оно упало с глухим стуком и тяжело покатилось к ножке кровати, преодолевая сопротивление длинного, мягкого ворса.

Спальня, которую ей любезно предоставили, была рассчитана на супругов. Широкая черная кровать с огромным овальным зеркалом в изголовье, две черные тумбочки с белой отделкой, на одной из них — белая фарфоровая ваза с хризантемами, на другой — яркие и бестолковые журналы, да еще пульты от телевизора и видеомагнитофона. Черная подставка для телевизора, черные дверцы встроенного шкафа, черный журнальный столик на тонких, похожих на стебли, ножках, и, по контрасту, ослепительно белая обивка кресел, белоснежный ворс ковра и белое покрывало на кровати, сшитое из какой-то удивительной ткани, мягкой и нежно-пушистой, как листья фиалки. Сейчас оба бра над тумбочками были включены, и от них по стене разбегались пучки света, по форме похожие на песочные часы. Верхний конус «часов» золотил тяжелую раму картины в духе Матисса…

Когда Алексей привел Юльку в эту комнату, она сразу же, с вожделением давно не спавшего человека, покосилась на кровать. После ночевки у дедушки-сторожа на узком деревянном топчане это произведение мебельного искусства манило с неимоверной силой. Алексей еще что-то рассказывал ей о ванной комнате в конце коридора, о бассейне в противоположном крыле дома, об ужине, который он просит разделить с ним, а Юлька уже чувствовала, как глаза ее неумолимо закрываются. Она с усилием разлепляла веки, но понимала, что ответы ее становятся формальными и невнятными, а взгляд все более затуманенным. Видимо, это понял и Алексей, потому что предложив ей как следует отдохнуть, вскоре ушел. Юлька, как сомнамбула, добралась до двери, закрылась на защелку, стянула с себя джинсы и бирюзовую шерстяную кофту на металлической «молнии» и, в одной маечке и трусиках, забралась в постель. Проснулась она часа через три, веселая и посвежевшая. Жизнь снова начинала казаться ей прекрасной. Наверное, Алексей уже позвонил Сереже. Значит, через пару часов он привезет деньги и заберет ее отсюда, и все, абсолютно все у них будет хорошо. Она потихоньку отдаст доллары Краснову, попросит его не поднимать шума, но, самое главное, она поговорит с Сергеем…

«Господи! — подумала Юлька, с наслаждением потягиваясь в кровати и сбрасывая с себя одеяло. — Я ведь ни разу не говорила ему, что люблю его! Ни разу! Надо будет объяснить Сереже, что он на самом деле лучше умнее, да просто в тысячу раз прекраснее этого Селезнева. Только как сделать так, чтобы он понял, что это не пустой треп? Как дать ему взглянуть на Селезнева моими глазами, почувствовать то, что я чувствую?.. Может быть, для начала, процитировать эту фразу про модные тусовки, которых стало модным избегать? Ну, да, старт хороший, от нее так и веет самолюбованием и выпендрежем. Только где я ее слышала?.. Ах да, это же Андрей говорил со мной о Селезневе в тот ужасно далекий вечер! Как странно все: сейчас мне помог Андрей, который еще тысячу лет назад принес в мой дом газету с объявлением о конкурсе двойников. Такое ощущение, что мы все бредем по замкнутому кругу, в центре которого восседает эта самая «звезда российского кинематографа»… Ну, ладно, хватит валяться, надо вставать и приводить себя в порядок. Скоро уже ехать домой».

Она заправила кровать, снова облачилась в кофту и джинсы, провела по волосам маленькой пластмассовой расчесочкой, как нельзя более кстати забытой в кармане, и, сев в кресло, стала ждать дальнейшего развития событий. Примерно через полчаса в дверь осторожно постучали. Юлька открыла защелку. В комнату заглянул улыбающийся Алексей. Он уже успел переодеться, и теперь на нем были темные брюки, белоснежная рубаха и надетый сверху мышиного цвета джемпер с у-образным вырезом.

— Надеюсь, вы хорошо отдохнули, Юлечка? — поинтересовался он тоном радушного хозяина.

— Да, спасибо, — она сделала шаг назад, пропуская его в комнату, но Алексей отрицательно помотал головой.

— Нет-нет, сейчас мы с вами будем ужинать, в столовой уже накрыт стол. Так что приводите себя в порядок и спускайтесь.

Юле вдруг стало неловко: конечно, такой дом, такое богатство и изысканность, и тут она со своей жиденькой зеленой расчесочкой и парой массажных шлепков по щекам. Привела себя в порядок, называется… Чувствуя, что краснеет, она еще раз уточнила у Алексея, где ванная, и закрыла за ним дверь. Минуту Юлька посидела в кресле, спрятав лицо в ладони и пытаясь справиться со смущением, а потом быстро встала и пошла умываться. И, в самом деле, чего особенно стесняться? Он прекрасно знает, что она ехала «с корабля на бал», вечерних туалетов и косметики у нее с собой нет. Значит, вполне достаточно будет чистого свежего лица, аккуратной прически и сияющих глаз… И вдруг она впервые за день задумалась над тем, почему Алексей все это делает? Привез ее в собственный дом, обращается как с королевой, собирается кормить ужином. Даже эту гарантийную пленку, которую она ему с готовностью наговорила, взял, явно стесняясь и чуть ли не начав заикаться от смущения. Никакой выгоды ему это дело не сулит, своей «неземной красотой» пленить его она, естественно, не могла, ворвавшись в квартиру растрепанная, заполошная, да еще и с красным от холода носом… Скорее всего, он близкий друг Андрея и просто хороший человек… А Андрей, ну, надо же! Кто мог ожидать от него такой отзывчивости, такой готовности помочь? Хотя, сразу было видно, что он нормальный, порядочный мужик. И она, как дура, со своей пощечиной…

Когда Юлька вернулась в комнату из ванной, действительно посвежевшая и уже совсем бодрая, то сначала даже застыла в дверях от неожиданности. В углу, возле окна стоял самый настоящий трельяж, которого десять минут назад точно не было. На полированной черной тумбочке лежали несколько массажных щеток, фен и тюбик с гелем для волос, в лучах закатного солнца искрились три разных флакона с духами, а на нижней полочке стояла большая пестрая косметичка. И тогда в Юлькиной голове раздался первый робкий сигнал тревоги. Точнее, даже не сигнал, а так, пока лишь его бесплотный призрак, но настроение неумолимо поползло вниз. Она подошла к трельяжу, открыла косметичку и нашла все необходимое. Здесь был и тональный крем, и пудра, и контурные карандаши четырех цветов, и тени, и тушь, и помады — в общем, все, что может понадобиться нормальной женщине, не имеющей особо экстравагантных запросов. Юля быстро прорисовала контур глаз, нанесла на веки немного коричневых теней, подкрасила тушью ресницы и потянулась к фиолетовому с золотом тюбику французской бордовой помады, когда поняла, что ее тревожит. Помадой явно пользовались, правда, совсем немного. В ней просто не было идеальной гладкой скошенной грани, не было нетронутой заостренности по контуру. Юлька задумчиво поставила помаду на место и закрыла крышечкой. В общем-то, в этом не было ничего странного. Естественно, что в доме до нее бывали женщины, может быть, любовницы Алексея, а может быть, его жена… Не ожидала же она, в самом деле, что и косметику, и все эти щетки с фенами привезут для нее из какого-нибудь магазина? И все-таки ею овладело чувство естественной брезгливости. Юлька, прекрасно понимая, что ведет себя не очень-то благородно по отношению к заботливому хозяину, все же внимательно осмотрела массажную щетку, опасаясь найти на ней чьи-нибудь чужие волосы, потом немного приподняла прическу феном, едва коснулась мочек ушей и воротника кофты прозрачной крышечкой от «Дюны» и вышла из спальни. Сначала она боялась, что заблудится в этом незнакомом доме, но очень скоро поняла, что опасения ее напрасны. Здесь не было запутанных лабиринтов и комнат, переходящих одна в другую. Юля спустилась по деревянной винтовой лестнице на первый этаж и оказалась в просторном холле. От холла ответвлялось два совершенно одинаковых коридорчика, но если один из них был совершенно темным, то в конце второго горел свет, и она чувствовала, что это сияние настоящего, живого огня…

В столовой горел камин, а на столе стояли два серебряных канделябра с витыми восковыми свечами. Алексей, сидевший в глубоком мягком кресле, встал ей навстречу и за руку подвел к столу. Ужин был накрыт на две персоны, и Юлька снова услышала уже знакомый звоночек тревоги. Впрочем, может быть, это просто было мелодичное пение серебряного колокольчика, в который сразу же позвонил Алексей? Через минуту в столовой появилась полная немолодая женщина, несущая на подносе две тарелки с чем-то мясным, пахнущим нежно и восхитительно. Юля послушно опустилась на старинный стул с высокой резной спинкой и подвинула к себе вилку и тарелочку с салатом. Алексей внимательно следил за ней своими прозрачными, удивительно голубыми глазами. То ли из-за того, что его взгляд пугал ее, то ли из-за того, что все это приключение начинало казаться странным, но Юлька решила заговорить первой, нарушив правила этикета.

— Я должна поблагодарить вас за помощь, — произнесла она спокойно, стараясь глядеть ему прямо в глаза, — но мне кажется, что вы уж слишком заботитесь обо мне. Понимаете, я чувствую себя неловко, мне не хочется чувствовать себя чрезмерно обязанной…

— Что значит «слишком заботитесь»? — поинтересовался Алексей, крошечной серебряной ложечкой накладывая икру из розетки.

— Мне кажется, что и трельяж с косметикой и духами, и ресторанный ужин — это немного «сверх». Вы же знаете, что я не смогу заплатить вам ничем, кроме собственной благодарности. И потом, я просто не понимаю, почему вы делаете это?

— Почему? — он усмехнулся. — Ну, во-первых, потому что мне хочется сделать приятное красивой женщине, а во-вторых, я люблю, чтобы люди сохраняли обо мне самые добрые воспоминания. Разве это так уж плохо?

— Вовсе нет, — пожала плечами Юлька и, взяв вилку, принялась есть салат. Ей очень хотелось спросить о том, позвонил ли он Сереже и когда она сможет уехать домой, но теперь это казалось неловким. После разговора о гостеприимстве и несколько неуклюжих изъявлений благодарности еще и намекнуть, что хочешь поскорее убраться отсюда? Нет, Алексей этого явно не заслужил. Юля изредка бросала на него быстрые взгляды. Он сидел на своем стуле прямо и ел очень красиво, ловко управляясь со столовыми приборами, локти его почти не отрывались от тела, а на красивом, правильном лице играли отблески каминного пламени. Все это напоминало ужин в старинном английском замке, и Юлька бы, наверное, не удивилась, если бы на середину комнаты, потягиваясь, вышел поджарый мраморный дог. Пожилая дама в длинном фиолетовом платье и белом фартуке появлялась еще несколько раз, принося то утку с яблоками, то румяный пирог, то десерт. Но красное вино в прозрачные бокалы Алексей всегда наливал сам. Свечи уже начали оплывать, оставляя на канделябрах неровные восковые потеки, когда Юля наконец решилась спросить:

— Скажите, вы дозвонились до Сережи?

— Да, конечно, — утвердительно кивнул он, поднеся бокал к губам. — Мы очень мило побеседовали и, по-моему, пришли к взаимовыгодному решению. Но пока еще, конечно, рано говорить о чем-то определенном.

— То есть как это рано?

— А так, рано… Но вам абсолютно не о чем волноваться. Я оставляю вас в доме с прислугой и охраной. Вы спокойно переночуете здесь, отдохнете… Кстати, можете перед сном искупаться в бассейне: купальные принадлежности вам уже, наверное, принесли… А завтра, ну, в крайнем случае, послезавтра отправитесь вместе со своим другом домой.

— Но я не могу завтра или послезавтра! — проговорила она, чувствуя, как холодеют губы. — Я и просила Андрея организовать это похищение так срочно, потому что время не терпит.

— Здесь я уже ничего сделать не могу, — Алексей развел руками. — Абсолютно все теперь зависит от вашего Сережи… Как, вы говорите, его фамилия?

— Палаткин.

— Ну, да, Палаткина…

Непонятно чему усмехнувшись, он встал из-за стола, давая понять, что разговор окончен. Юлька тут же поднялась следом, без сожаления оставив в вазочке недоеденную клубнику со сливками…

Черный в лиловую полоску купальник и длинный махровый халат в самом деле лежали на кровати. Она взяла купальник двумя пальцами, опасаясь, что его тоже носила до нее какая-то женщина. Но на этот раз вещь оказалась совершенно новой, у выреза на груди даже болталась какая-то этикетка. Юля взобралась на кровать и подтянула под себя ноги. Не собиралась она переодеваться в этот дурацкий халат и уж тем более плескаться в бассейне… Почему, почему Сережа не смог забрать ее сегодня? Почему она должна еще целую ночь проводить в этом чужом доме на огромной кровати, среди черных тумбочек и белых, навязчиво пахнущих хризантем? Почему Алексей ей ничего толком не объяснил? Может быть, не захотел расстраивать? Но что, что могло случиться? Она скорее машинально взяла пульт от телевизора и нажала красную кнопочку. По РТР шли «Вести», русоволосая девушка-диктор в изящном коричневом жакете рассказывала о каких-то финансовых нововведениях и изменениях в банковской системе. И вдруг Юлька поняла, что все на самом деле объясняется очень просто. Скорее всего, Сережа сразу положил эти десять тысяч долларов в какой-нибудь банк и не может снять их так быстро, как хотелось бы. Господи, но тогда ведь все нормально, и можно не волноваться! Она, усмехнувшись прямолинейной ассоциативности собственного мышления (в этот раз слова диктора о финансах — деньги в банке, полдня назад, машина с тонированными стеклами — мафия и похищение), уже совсем с другим настроением рассмотрела купальник, потом быстро вылезла из джинсов и кофты, надела халат и вышла из комнаты.

Бассейн оказался не очень большим, но зато безумно красивым. Юлька почему-то неосознанно рисовала в своем воображении знакомую с детства картину: дорожки, отмеченные поплавками, красные и белые пенопластовые круги, подушечки для прыжков в воду и обязательно огромные электронные часы на стене. Детским впечатлениям соответствовала только пронзительно голубая вода, но здесь она дополнительно подсвечивалась маленькими лампочками, расположенными по краю бассейна. На стенах, выложенных кафельной плиткой с тонким, едва прорисованным узором, естественно, не было никаких часов. Время здесь словно замедляло ход, растворяясь в лежащих на воде бликах. Юля сняла халат и повесила его на спинку белого пластикового стула, а сама подошла к металлической лесенке и, держась за круглые перила, спустилась к воде. Но едва ее пальцы погрузились в нежное тепло, она тут же отдернула ногу, словно обжегшись. Сердце заколотилось бешено и часто, а на щеках выступила мучительная краска стыда. Сережка где-то там сейчас, наверное, сходит с ума от беспокойства за нее и приходит в отчаяние, а она, как наяда, собирается плескаться в голубых волнах, подставляя голые ляжки сапфировому сиянию лампочек! Юлька, переполняясь омерзением к самой себе, быстро надела халат, повернулась к выходу и успела заметить, как за приоткрытой дверью мелькнул чей-то серый силуэт. Это был третий и, наверное, самый яркий сигнал тревоги…

Потом она долго лежала, ворочаясь с боку на бок, страдая от бессонницы и нехороших предчувствий. Теперь все здесь казалось ей слащавым и фальшивым: и светская улыбка Алексея, и неуместный для исключительно деловых отношений ужин при свечах, и эти, доставляемые не то что по первому требованию, а по первому подсознательному желанию купальные и косметические принадлежности. Юля уже очень жалела о том, что надевала этот купальник и халат. Сейчас они, аккуратно сложенные, лежали на пустой полочке в стенном шкафу, но все равно она уже пользовалась ими, прикасалась к ним. И дело было даже не в том, что это видел кто-то из прислуги или охраны (а чей еще силуэт она могла заметить там, в бассейне?), а в ее собственном, внутреннем неприятном ощущении. Если бы только можно было избавиться от стойкого запаха чужой «Дюны», теперь уже впитывающегося в подушку!..

Юля уснула неожиданно, как будто провалилась в глубокую темную яму. И не видела этой ночью никаких снов. А когда она открыла глаза, было уже утро, и солнце заглядывало в окошко откровенно и радостно. Сегодня она даже в ванную пошла в своих джинсах и кофте, заранее продумав объяснения, которые она, в случае чего, даст Алексею. Но оказалось, что его в коттедже нет. Завтрак прямо в комнату ей принесла все та же пожилая женщина, она и объяснила, что хозяин появится только к вечеру. Впрочем, она не была склонна к разговорам и отвечала коротко и односложно. Юлька смотрела, как она методично поправляет на сервировочном столике приборы и тарелку с крахмальной салфеткой, свернутой конусом, как подвигает ближе к краю чашку с ненавистным кофе и блюдо с тостами, и постепенно переполнялась ненавистью к окружающей ее нарочитой изысканности. Она поела только немного йогурта из хрустальной вазочки, да и то лишь для того, чтобы не ослабеть от голода. Но даму, вернувшуюся за столиком, этот факт не особенно взволновал. Она выплыла из комнаты так же величественно и спокойно, как и вплыла.

Заняться после завтрака оказалось абсолютно нечем. Юлька просмотрела от корки до корки глупые журналы, валяющиеся на тумбочке, пощелкала пультом, переключая телевизор с программы на программу, и в конце концов решила изучить видеокассеты. Она, стопочкой, как они и лежали, перенесла кассеты на кровать и принялась рассматривать названия фильмов. По какой-то глупой иронии первой ей попалась «Золотая пуля» с Селезневым. Юлька невесело усмехнулась и отбросила кассету на край кровати, вторым оказался фильм, который они смотрели у Сергея дома… Она начала лихорадочно перебирать коробочки и очень скоро убедилась, что почти во всех фильмах участвовал Селезнев. Почти, если не считать одной кассеты. На ней был записан неплохой американский боевик, который она уже смотрела раньше. Но чувствовалось, что дело не в картине, а в оформлении коробки. Обложка была выдержана в черном цвете с единственной красной надписью посредине. «Супермен», — прочитала Юлька и с ненавистью швырнула кассету на пол.

Непонятная ирония хозяина дома казалась ей поистине странной. Он явно пытался ей что-то сказать, изощряясь в загадочности. Юля резко вскочила с кровати, одернула кофту и вышла из комнаты. Ей хотелось на улицу, на воздух, хотелось убедиться, что она свободна и может в любой момент уйти из этого нехорошего дома. Внизу, в холле, сидел молодой человек не особенно интеллигентного вида, он проводил Юльку взглядом до самой прихожей и только тогда тягуче произнес:

— Девушка, вы далеко собрались?

— Выйти подышать свежим воздухом. А что, это запрещено?

Парень не удостоил ее ответом, снова сгорбившись в кресле и опустив подбородок на могучую грудь. Она обулась, накинула куртку и вышла из дома. Снаружи коттедж не производил такого эффектного впечатления. Обычное здание из серого и красного кирпича с треугольной крышей и стрельчатым окошком чердака. Юлька осторожно, стараясь не поскользнуться, спустилась со ступенек. Тут же из-за угла безмолвной тенью вынырнул второй охранник в черных джинсах и темной кашемировой куртке до колен. Она кивнула ему с подчеркнутой вежливостью, протянула вперед руки, как бы демонстрируя, что у нее нет оружия, и отвернулась. Этот тоже не отреагировал абсолютно никак, но и обратно за свой угол не ушел. А Юлька вдруг с омерзением подумала, что весь этот дом населен молчаливыми и безмозглыми зомби, которые умеют только выполнять приказания хозяина. Она еще пыталась убедить себя, что все это делается исключительно ради ее безопасности, но собственные слова уже казались ей пустыми и неискренними. За ее спиной явно велась какая-то игра…

На улице сегодня было тепло и солнечно. Но впечатление от прогулки уже безнадежно испортилась. Юля еще немного послонялась туда-сюда по кирпичной дорожке, разглядывая окрестности и с мстительной радостью отмечая, что хозяин, наверное, все же не принадлежит к категории сильных мира сего, хотя и пытается производить такое впечатление. Иначе, в соответствии с его журнальными вкусами, вокруг дома обязательно должен был быть шикарный парк, а не эти три хилых, обглоданных зайцами деревца. Но вскоре ей наскучило изощряться в беспомощном ехидстве. На прощание вежливо кивнув охраннику, она снова зашла в коттедж и собралась уже повесить куртку на плечики, когда в голову вдруг пришла интересная и своевременная мысль: «А что, если отсюда придется убегать второпях? Слишком уж странно ведет себя этот Алексей. Но тогда лучше, чтобы уличная одежда была рядом, в комнате. В стенном шкафу для нее места хватит». Юля свернула куртку, взяла сапоги в руку и направилась к лестнице.

— Девушка, — послышалось за спиной, — одежду, пожалуйста, оставьте в прихожей.

«Проснувшийся» охранник смотрел на нее равнодушно, как на существо неодушевленное. Она постаралась улыбнуться своей самой милой и доверчивой улыбкой:

— Но разве гостья не может позволить себе маленький каприз? Алексей говорил, что я могу чувствовать себя, как дома. Я гуляю, где хочу, пользуюсь бассейном…

— Это вы в бассейне собрались в сапогах плавать? — уточнил парень.

— Нет, но… Я почему-то не думала, что это так принципиально…

— Принципиально, — бесцветным голосом проговорил он. — Оставьте, пожалуйста, куртку и обувь в шкафу… Или вам помочь?

— Не надо, — быстро сказала Юлька, вернулась в прихожую и швырнула сапоги так, что закачалась полочка.

У себя в комнате она долго металась из угла в угол, как лисица в клетке. Зачем-то подходила к окну и смотрела на второго охранника. Она абсолютно ничего не понимала, кроме, пожалуй, того, что всегда лучше бояться чего-то конкретного и известного. Примерно через час принесли обед, Юлька есть не стала, сразу же откатив сервировочный столик обратно к двери. Под ложечкой начинало сосать от голода, но она твердо решила не принимать никаких одолжений и любезностей от хозяина дома, пока не поговорит с ним начистоту. Она упала на кровать ничком и пролежала так, молясь о том, чтобы все кончилось благополучно, и проклиная Алексея с его дурацкой загадочностью, пока не уснула…

Юля сидела в кресле и равнодушно изучала картину в тяжелой раме, висящую на стене. По красному полю неслись в безумном танце какие-то странные черные существа женского пола, причем в руках у предводительницы хоровода было огромное зеленое яблоко, точно такое же, как валялось сейчас на ковре у ножки кровати. Юлька скосила на него глаза, но поднимать не стала. Пусть лежит себе среди разбросанных кассет. А что, живописный беспорядочек получается! Ее не волновали неодобрительные взгляды тетки в фиолетовом платье, впрочем, так же, как и мнение Алексея. Он заслужил такое отношение, и он его получит… Когда на лестнице раздались неспешные, явно мужские шаги, она только основательнее вжалась в белую спинку кресла и приняла вид независимый и неприступный.

— Здравствуйте, Юлечка, как вы себя здесь чувствуете? — поинтересовался Алексей с порога.

— Спасибо, хорошо, — ответила она. — Но я бы хотела кое-что спросить.

— Пожалуйста, — он опустился в соседнее кресло и повернулся к ней всем корпусом.

— Алексей, объясните мне, пожалуйста, зачем вся эта охрана, почему за мной кто-то постоянно следит, почему меня не выпускают? И, естественно, где Сережа с деньгами?

— Последний вопрос, конечно, самый интересный, — усмехнулся Алексей, — но начнем отвечать по порядку. Охрана — для того, чтобы охранять, и не только вас, и дом. Следят за вами ради вашей же безопасности и не выпускают потому же… Играть так играть, Юлечка, правда? Ну, а Сережа с деньгами должен появиться послезавтра, так что вы просто изголодаетесь, если будете по-прежнему отказываться от пищи…

— Как послезавтра? Но почему он не может привезти их сегодня, сейчас?

— Хотя бы просто потому, что не знает, кому их отдать. Да и к тому же, я почти уверен, что он еще не собрал нужной суммы.

— Но у него же есть эти деньги, помните, я вам рассказывала…

— Да-да, вашу сказочку я помню, — добродушно кивнул Алексей. — Но это к делу не имеет отношения. Сто тысяч долларов, не такая уж маленькая сумма.

— Сто тысяч долларов? — только и смогла выговорить Юлька. Хозяин дома по-прежнему сидел в своем кресле спокойный и невозмутимый, но теперь он еще и достал из внутреннего кармана пиджака портсигар, видимо, собираясь курить прямо здесь, в спальне.

— Да, Юлечка, сто тысяч долларов… И знаете что, не надо напоминать мне о вашей легенде. Я искренне рад, что в моем доме гостит красивая женщина, но я не люблю, когда гости считают меня дураком. Так что забудем ваш рассказ, как досадное недоразумение. Бояться не надо, вы получите ваши десять тысяч и спокойно уйдете отсюда, ну а комиссионные, естественно, достанутся мне.

И тогда она впервые поняла, что такое истерический смех. Частые конвульсии сжимали ее горло, выдавливая из него какие-то неестественные звуки, а спазм лицевых мышц заставлял рот растягиваться в безумной улыбке.

— Да вы что, с ума сошли? — наконец выговорила Юлька, все еще продолжая всхлипывать и нервно дергаться. — Откуда у простого тренера такие деньги? Тем более он только сегодня выходит из отпуска…

— Юля, я вас просил, — неодобрительно покачал головой Алексей, — не надо делать из меня идиота. И вы, и я, мы оба прекрасно знаем, что ваш друг совсем не тренер и, естественно, никакой не двойник. Другое дело, что, живя рядом с Селезневым, вы могли бы получить гораздо больше, чем какие-то десять тысяч, но это уже ваше дело и ваши проблемы… Я в них не вмешиваюсь.

И тут она поняла, что произошло. Да, на самом деле, это было единственное разумное объяснение.

— Алексей, — Юля постаралась это произнести совершенно спокойным, не срывающимся голосом, — вы, наверное, просто видели его, да? Сходство, конечно, очень сильное. И, если не приглядываться и не разговаривать с ним, то можно легко впасть в подобное заблуждение. Я уверяю вас…

— Все, хватит, — он поднялся с кресла и направился к двери, — не мелите чепуху. Вас будут хорошо обслуживать и надежно охранять. Выйдете вы отсюда только после того, как я получу от Селезнева сто тысяч долларов. И ни секундой раньше!

— А вы не боитесь, что потом я напишу заявление в милицию? — кинула она ему в спину.

— Нет, вот этого я совершенно не боюсь, — Алексей обернулся и взглянул на нее с нескрываемым презрением. — Вы ведь сами наговорили на пленку гарантию моей безопасности… Как там? Секундочку, сейчас вспомню… А! «Я сама организую собственное похищение, и деньги, полученные в качестве выкупа, поступают в мое полное распоряжение». Здорово, правда?.. Да, кстати, я принес вам подарок.

Он швырнул на кровать какой-то рулон и ушел, хлопнув дверью и даже, кажется, повернув ключ в замке. Юлька кинулась к выходу, толкнула дверь еще и еще раз. Замок не открывался. Тогда она опустилась на ковер и тихо заскулила.

Замолчала она, только услышав быстрые шаги за дверью. По лестнице поднимался какой-то мужчина, но ступал он значительно тяжелее, чем Алексей. «Вот еще не хватало, чтобы сюда врывался охранник и заставал меня ревущую, несчастную и испуганную», — подумала Юля и быстро пересела на кровать. Оставленный хозяином большой рулон из глянцевой бумаги качнулся с боку на бок. Она развернула его машинально и саркастически усмехнулась. Алексей не отличался большой оригинальностью и к одному и тому же приему прибегал дважды. После кассет с Селезневым он решил осчастливить ее плакатом с его портретом. Но теперь, по крайней мере, понятно, на что он намекает. Точнее, не намекает, а просто изощряется в остроумии. Плакат был точно таким же, как тот, что висел в кабинете за Галкиной спиной. Селезнев стоял на скалистом берегу и, скрестив руки на груди, задумчиво всматривался в даль… Господи, сколько она уже за последнее время перевидала его фотографий и портретов, пока вместе с Сережкой готовилась к вечеру в банке. А вот этот, из-за которого, собственно, и заварилась вся каша, вблизи видела впервые. Ну, не подходить же, в самом деле, во время работы к стене и не начинать при всех рассматривать портрет собственного мужчины!.. «Кстати, здесь он вышел совсем неплохо, — подумала Юлька, разглядывая плакат. — Без Галкиных дурацких цветочков даже и вид у него не такой уж глупый. Глаза хорошие, прическа точно такая же, как сейчас у Сережки… Даже руки похожи». Она вдруг поняла, что впервые видит на фотографии руки настоящего Селезнева. Теперь они были прямо перед ее глазами: смуглые, мускулистые, скрещенные на груди: те же темные волоски, те же выступающие прожилки, те же длинные пальцы, тот же…

Юлька вскочила, отошла на несколько шагов назад, тщательно зажмурилась и снова подошла к плакату. Нет, ошибки быть не могло. Она посмотрела на фотографию сощурившись, для верности провела по ней пальцами. Ровная глянцевая поверхность отозвалась приятным холодом, а Юля без сил рухнула на кровать, стиснув виски ладонями… Теперь она понимала, что за мысль промелькнула у нее в голове в тот момент, когда Сергей и Юра пожимали друг другу руки. Она видела его кисть, развернутую к свету, и по какой-то нелепой случайности именно тогда вспомнила ту белую короткую полосочку на плакате, которая постоянно привлекала к себе ее внимание. Но там, в кабинете, отделенная от портрета расстоянием в два стола и один проход, Юлька принимала ее за типографский дефект. Теперь злосчастный плакат лежал рядом, и она с опозданием убеждалась, что это не содранная краска, а обычный белый шрам на правой кисти, между большим и указательным пальцем… Точно такой же, как на руке у Сережи…

Андрей залпом выпил рюмку водки, закусил ломтиком ветчины и поплелся открывать дверь. Он не просто не хотел, не мог сейчас никого видеть. Но звонок продолжал надрываться так, что чуть ли не лопались барабанные перепонки. После этой истории с Юлей он чувствовал себя законченным подлецом. Она, конечно, тоже, девочка — не подарок, как выяснилось. Но наверняка были какие-то жизненные обстоятельства, которые заставили ее так поступить. Может быть, она просто мстит за что-то этому Селезневу? Вон как она бесилась при одном упоминании о нем еще тогда, у себя в квартире на Водном стадионе! Может, он сделал ей ляльку и бросил, а может, просто оттрахал по пьяни и выкинул голую на улицу? Мало ли что… «Эх, Юлька, Юлька, влетела ты из-за меня в историю!» — размышлял Андрей, подходя к двери и заправляя синюю футболку в трико. Звонок еще раз заверещал над самым его ухом, он скривился и повернул колесико английского замка.

На пороге стояла девица, рыжая, накрашенная и пьяная в зюзю.

— Здравствуйте! — произнесла она радостным голосом юной пионерки и слегка качнулась вперед. — А Вера Федоровна здесь живет?

— Нет, — ответил Андрей, собираясь захлопнуть дверь.

— А Матрена Тихоновна? — поинтересовалась она, просовывая между косяком и дверью ногу в грязном белом сапоге.

— И Матрена Тихоновна тоже, — он почувствовал, что все внутри него начинает закипать. Но рыжая только улыбнулась совершенно обескураживающе и спросила:

— Значит, жены у вас и в самом деле нет?

— А почему вы решили, что мою жену должны звать Вера Федоровна или Матрена Тихоновна?

— Ничего я не решала, — она попыталась пожать плечами, причем правое при этом поползло вверх, а вот левое почему-то вниз, и окончательно расплылась в лягушачьей улыбке. — Просто, если бы у вас была жена или девушка, она обязательно бы уже вышла разобраться, что здесь происходит… Я очень противная, да?

— Нет, почему же, — усмехнулся Андрей. Девица была не противной, а скорее смешной. И даже не из-за рыжих волос, зачесанных с неуместной претензией на изысканность, и не из-за размазанной на подбородке помады. Просто чувствовалось в ней что-то ужасно детское, несмотря на то, что лет-то ей было уже за двадцать.

— Я и так знала, что вы холостой, — сообщила она, просачиваясь в квартиру, — а проверяла так, на всякий случай. Я в доме напротив живу и уже очень давно за вами наблюдаю. И в машину вы садитесь всегда один, приезжаете, правда, с девушками, но с разными… Они вам не подходят, честно!

— А кто подходит? — улыбнулся он. — Ты, что ли?

— А хоть бы и я! — с вызовом заявила рыжая и, стремительно стащив с себя куртку и сиреневый джемпер, осталась в одной тонкой маечке и драповых брюках. Шейка у нее была нежная, розовая и, в отличие от лица, не измазанная кремом, титечки маленькие, но сексуальные, а плечики так и совсем на пятерку. Но Андрей вовсе не собирался ничего с ней иметь, и, наверное, это отразилось в его взгляде. Потому что девчонка тут же скукожилась, прикрыла грудь руками и заплакала навзрыд.

— Я страшная! — причитала она. — Я рыжая и страшная! И ты никогда, никогда меня не полюбишь… Андрюша-а-а, я так тебя люблю!

Он несколько опешил. Девочка знала его имя и, похоже, действительно, сильно переживала.

— Ну, подожди, подожди, плакса, — Андрей взял ее за плечи и повел в комнату. — Сейчас выпьешь водички, успокоишься и все мне расскажешь.

— Водочки? — переспросила рыжая.

— По-моему, водочки тебе уже хватит. Ты, кстати, чего так назюзюкалась?

— Для смелости, — она улыбнулась уже почти совсем по-человечески и даже в какой-то мере очаровательно. — Думаешь, я когда-нибудь решилась бы с тобой заговорить в трезвом состоянии? Я вообще пью редко и точно — не водку…

Он усадил ее в кресло-качалку, заставил надеть джемпер, а сам пошел на кухню за водой. Достал из холодильника банку с вареньем, намешал его в стакан и, подумав, добавил еще… Андрею уже казалось, что он вспоминает эту девушку. Да, вполне возможно, что они виделись, раз она живет в соседнем доме. Вот белую куртку ее не помнит, это точно. Вроде бы она ходила в длинном зеленом пальто и платочке в русском стиле… Надо же, а он никогда не обращал на нее внимания. Конечно, она не Мерилин Монро, но все же…

— Как тебя зовут-то? — спросил он, первым делом, заходя в комнату.

Рыжая повернулась так резко, что чуть не свалила кресло вместе с собой.

— Тебе это, правда, интересно?

— Ну, конечно, раз спрашиваю… Да и как мы будем общаться, если я не знаю твоего имени?

— А ты меня точно не выгонишь? — она снова приготовилась заплакать, но теперь уже от умиления.

— Нет, не выгоню… Ну, как тебя, мать, зовут-то, в конце концов?

— Симона, — пропела девица, потупив густо накрашенные глазки. И Андрею даже показалось, что с них с легким шорохом посыпалась тушь.

— Как, как?

— Симона. Это очень редкое имя, — объяснила она спокойно. — Ну, помнишь: «Симо-о-на, девушка моей мечты! Симо-о-она, королева красоты! Симо-о-она…»

«Вот только сольного пения еще здесь не хватало! — подумал Андрей, потрясенно наблюдая за ее разевающимся розовым ртом. — Ну, просто Алла Пугачева, ни дать ни взять».

— Сима, а Сима, — он потрогал ее за плечо, — ты сюда петь пришла, что ли?

— Нет, — ответила она, мгновенно замолчав, и прижалась лбом к его пальцам…

Руки у нее оказались умелые. Андрей даже поразился, с какой нежностью и страстью она гладила его бедра и ягодицы, как целовала шею и торопливо стаскивала трико. Наверное, правда, что рыжие самые сексуальные? Помада у Симоны окончательно стерлась, оставшись, по всей видимости, на его собственных руках и лице. Но сейчас это Андрея не волновало. А волновали ее узкие бедра, призывно трущиеся о его ноги, и маленькая грудь, упруго вздымающаяся под сиреневым джемпером. В общем-то, без этой дурацкой красной помады выглядела она очень даже ничего. Глазки, правда, так себе. Но не всем же природа отпускает по полной мере. Вон у Юльки — какие озера зеленющие, а зато холодная, как рыба… Воспоминание о Юле на секунду выбило его из колеи.

— Вот что, подруга, — Андрей стиснул ее попку ладонью, — посиди здесь, я сейчас принесу с кухни водочки… Водочки, а не водички! Мы выпьем и тогда расслабимся окончательно.

— Ну! — загнусила она. — Зачем ты сказал? Лучше бы сделал сюрприз! Я такая сижу-сижу — и вдруг водочка!

Симона дурашливо захихикала, мелко сотрясаясь и царапая коготками свой локоть, а он вдруг подумал, что не такая уж она и Невинная Влюбленная. Водочку-то любит, шлюшка… Значит, спать с ней можно, не угрызаясь потом совестью.

— Ладно, будет тебе сюрприз, — Андрей кивнул головой, прикинув, что можно подарить ей оставшуюся еще со вчерашнего дня бутылку «Тверского» пива, и вышел на кухню.

Когда он вернулся, Симона уже помаленьку задремывала, сидя в кресле, и он решил, что водки ей нужно налить совсем маленько. А то, глядишь еще, и задрыхнет в постели!

— Эй, мать, вставай! — он потрепал ее по плечу. — Сюрприз приехал!

Рыжая встретила пивную бутылку криками восторга и кинулась к нему на шею со слюнявыми поцелуями.

— А теперь я сделаю тебе сюрприз! — заявила она, нарадовавшись вдоволь. — Только он у меня в кармане, ты не подсматривай, ладно?

— Ладно, — согласился Андрей, садясь на диван. Симона неровной, вихляющей походкой направилась в прихожую, и он еще успел подумать: как же она в таком состоянии до его квартиры добралась, болезная! Вскоре оттуда послышался звон падающей мелочи, тяжелый шлепок осевшего тела и короткое «ой!».

— Тебе помочь? — поинтересовался он.

— Нет! — завопила рыжая. — Сюрприз!

Через две минуты она наконец-то вышла, пряча что-то за спиной. Андрею вдруг в голову пришла смешная мысль, что будь у нее там пистолет, он бы ничего не смог сделать.

— Вот! — торжественно объявила Симона и протянула ему какой-то цветной квадратик, перемотанный розовой подарочной ленточкой. — Красиво, правда?

Андрей взял «сюрприз» из ее рук и расхохотался. Это была обычная упаковка презервативов, только непонятно зачем замотанная дурацким бантом.

— Это ты из-за этого так долго возилась? — спросил он, тыча пальцем в ленточку.

— Да! — кокетливо улыбнулась она и прильнула к нему всем телом…

Когда они оказались в спальне, Симона долго и любовно раскладывала подаренные презервативы по кровати, приговаривая:

— Это первый, это второй, это третий, а этот — до лучшего времени…

— До какого еще лучшего времени? — поинтересовался Андрей, стаскивая с себя футболку.

— Ну, до лучшего, — ответила она уклончиво. — Ведь это сейчас у нас с тобой так, по пьяному делу, а потом все серьезно будет. Я к бабке ходила гадать, так она сказала: «Женится он на тебе, женится. Только ты три штуковины эти использованные мне принеси, а четвертую — оставь до свадебной ночи. И заговор скажи!»

От одной мысли о том, что какие-то старушечьи пальцы будут копаться в его интимных вещах, Андрея передернуло:

— И не вздумай даже, — сказал он. — Я их все в помойное ведро повыкидываю. Или лучше в унитаз для верности!

Реакция Симоны оказалась неожиданной. Она вдруг как-то сдавленно пискнула, сжала руки в кулачки и забарабанила ими по полу.

— Сволочь, сволочь! — кричала она. — Тебе даже представить противно, что на мне можно жениться, да? Ты, наверное, и спать со мной собирался, зажмурив глаза и выключив свет? Да, я страшная, да, пьяная, но я все прекрасно понимаю!

Она вопила и вопила, и злые обильные слезы текли по ее щекам. Андрей пребывал в полной растерянности. Легкое любовное приключение оборачивалось скандалом с неуправляемой истеричкой. Почему-то даже прикасаться к ней больше не хотелось. А Симона уже, как ведьма, носилась по комнате, сбрасывая бумаги с тумбочки и заглядывая на книжные полки. В кулаке у нее были зажаты все четыре презерватива.

— Бабушка мне говорила, что у тебя баба есть. Говорила! Ну, где ее фотографии? Она, наверное, красивая, правда?

— Цыц, ты, дура! — он грубо схватил ее за локоть и слегка заломил руку назад. Но эта крыса вывернулась и тяпнула его за палец острыми желтыми зубами.

— Пошел вон! — закричала она уже с порога спальни.

— Сама вали отсюда, пока не пришиб! — огрызнулся Андрей, тряся в воздухе укушенной кистью.

Дверь подъезда хлопнула, и скоро из-за угла появилась Таня. Она шла торопливо, на ходу поправляя волосы, но выражение лица у нее было удовлетворенное.

— Молодец, девчонка! Здорово сработала, — прошептал Мишка, прислушиваясь. Из приемника донесся голос Коваленко, он негромко ругался отборным матом. — Ты послушай, Серега. «Клоп» сидит в его пальто. Пальто в прихожей. А слышимость — обалдеть!.. Недаром такая маленькая хреновина сумасшедших денег стоит…

— Угу, — кивнул Селезнев, — ты дверь-то Тане открой!

Мишка перегнулся через спинку сиденья и открыл дверцу джипа. В салон тут же потянуло холодом. Из приемника доносился звук работающего телевизора, звон бутылки о стакан и шелест какой-то газеты. Таня, еще не успев сесть в машину, первым делом спросила:

— Ну как, получилось?

— Сама послушай! — Мишка кивнул на приемник. Она мечтательно сощурила светлые глаза:

— Здорово! Как он матюгается, бедняжка… Я ведь его укусила!

— Ну ты даешь! — он покачал головой.

Таня зачем-то начала рыться в карманах, вывалила себе на ладонь какие-то копейки и бумажки, а потом отсортировала все четыре презерватива и протянула их Селезневу:

— Возвращаю арендованный реквизит!

— Таня, — он посмотрел на нее внимательно и серьезно, — давай уже мириться. И спасибо тебе огромное…

Вишневый джип следовал за «Ауди» Коваленко по Ленинградскому проспекту. Селезнев сидел за рулем и старался поддерживать постоянную дистанцию. Мишка отдыхал, откинувшись на мягкую спинку сиденья. Его веки были полуприкрыты, светлые ресницы едва заметно подрагивали. Сергей знал, что он сейчас целенаправленно восстанавливает потраченную за день энергию с помощью каких-то хитрых психологических упражнений. Пока Коваленко ехал в машине, особых сюрпризов можно было не ждать, а вот когда он начинал с кем-нибудь общаться или просто входил в людное помещение, Мишка весь обращался в слух и, боясь даже пошевелиться, внимал звукам, которые добросовестно засекал «клоп». Хотя пока хитроумное приспособление надежд, возложенных на него, не оправдывало…

— Слышимость отличная, а толку — ноль! — в очередной раз заметил с заднего сиденья Олег, прислушиваясь к звукам радио, доносящимся из передатчика. — Музычка, музычка, посторонний треп… И никаких намеков, никаких разговоров про Юлю. Ничего…

— Кончай гундеть, — меланхолично отозвался Мишка, не открывая глаз.

— Он прав, — Селезнев, заметив, что «Ауди» повернула налево, тоже пристроился следом. — Мы мотаемся за ним целый день. В запасе остались всего сутки. А про Юлю как ничего не знали, так и не знаем… Где она? Что с ней?

От этих произнесенных вслух банальнейших вопросов на сердце у него стало совсем тяжело. История, начинавшаяся как пошловатый анекдот и превратившаяся сначала в водевиль, а потом в мелодраму, теперь грозила обернуться настоящей драмой. За эти двое суток Сергей успел возненавидеть свое актерство, въевшееся в кровь и мозг. Как бы было все просто, если бы его не потянуло на эффектные сцены признаний под «хрустальный звон бокалов», если бы хватило ума рассказать обо всем Юльке еще хотя бы неделю назад, а не накалять ситуацию до предела! Она сейчас сидела бы дома, родная, милая, и можно было бы бесконечно долго целовать ее теплые веки и ловить губами быстрый трепет ресниц…

— А еще за Таню обидно, — продолжил Олег. — Получается, девчонка зря старалась? Это надо же умудриться за какие-то три-четыре минуты запихать «клопа» аж внутрь шва! И зачем были такие сложности?

— Как зачем? — Мишка наконец открыл глаза и выпрямился. — Ну, это хорошо, если он лох, а если, наоборот, очень умный? Первым делом умные люди ищут «жучков» под воротником и за подкладкой… Но я почему-то надеюсь, что он вообще ничего не заподозрил…

— …И, вообще ничего ни о ком не знает. А Юля ему не дозвонилась и встретилась с кем-то другим, — мрачно подхватил Сергей.

— Зря иронизируешь! Такой вариант вполне возможен.

— Да не иронизирую я! — Селезнев снял с руля правую руку и, болезненно сморщившись, потер висок. — Не иронизирую…

Мишка, взглянув на него сочувственно, похлопал себя по карманам:

— Тебе таблеточку от головы дать?.. Я уже месяц не могу до стоматолога дойти, так анальгин везде с собой таскаю. Кстати, действует ничуть не хуже всяких там модных эффералганов.

Сергей отрицательно помотал головой и снова уставился на дорогу. Серебристая «Ауди» продолжала неторопливо катиться вперед. Возникало ощущение, что Коваленко просто катается.

— Н-да, неплохо бы, конечно, его спровоцировать на контакт. Если он, конечно, что-то знает… Но вот как это сделать? — снова заговорил Мишка. — Народ, идеи есть какие-нибудь? Принимаются к рассмотрению даже самые глупые предложения.

— Тогда поймать и набить морду, — подал голос Олег. Михаил хмыкнул. Селезневу не хотелось их слушать. В этом в общем-то безобидном разговоре постоянно проскальзывала характерная в их компании ирония. Но сейчас это было слишком больно, слишком невыносимо. Конечно, и Мишка и Олег жертвовали временем и, может быть, даже подвергали опасности свою жизнь, пытаясь ему помочь. Но они могли шутить, могли улыбаться! Они хотя бы просто физически могли это делать, потому что это только у него и сердце, и горло вот уже двое суток сводило одним непрекращающимся мучительным спазмом, потому что Юльку потерял только он, и боль чувствовал только он, и виноват во всем был только он!.. Мишкин голос доносился сквозь какую-то пелену, виски разламывались, дышать было больно. Да еще это дурацкое радио в машине Коваленко передает глупейшую развеселую песенку!.. Мысль, мгновенно промелькнувшая в голове, словно ударила его электрическим током. Поймать, поймать ее, не упустить!.. Через минуту Сергей повернулся к Мишке и дрожащим от напряжения голосом спросил:

— А что этот кент сейчас слушает?

— Тебя интересует конкретная композиция?

— Меня интересует — вообще!

— А, вообще?.. Вообще радио «Ностальжи»…

— Есть! — Селезнев стукнул кулаком себя по колену. — Ну-ка, Миха, дай мне свой сотовый телефончик. — Он набрал номер и вкрадчиво проговорил в трубку. — Алло, Машенька, здравствуй! Сережа Селезнев тебя беспокоит. Машенька, сделай мне большое одолжение: дай прямо сейчас в эфир небольшую информацию… Нет, очень срочно и действительно очень важно…

Примерно через пять минут «клоп», сидящий в сером драповом пальто Коваленко, добросовестно передал: «Добрый день, вы слушаете радио «Ностальжи». С вами Ольга Малахова. Следующая композиция посвящается популярнейшему российскому актеру Сергею Селезневу, который сегодня утром отбыл в Голливуд для съемок в супертриллере Квентина Тарантино. Мы желаем…» Дальнейший текст был не важен. Гораздо больше занимали Мишку, прильнувшего к передатчику, характерные скрипы, несущиеся оттуда. Коваленко явно накручивал ручку громкости магнитофона. Еще через пару минут «Ауди» остановилась возле телефона-автомата. Андрей вышел из машины, зашел в будку и, нашарив в кармане жетон, опустил его в прорезь.

— Алло, Черт, это я, Андрей Коваленко… Нет, ничего пока отдать не собираюсь. Да о другом разговор! Я сейчас в машине слушал радио, и там сказали, что Селезнев сегодня улетел в Америку сниматься в каком-то там фильме!.. Почему сразу «утка»? Ну, а если в самом деле улетел? Ты что, собираешься держать ее на своей даче до второго пришествия Иисуса Христа? А если он вообще платить не собирается? Где у тебя гарантии?.. Слушай, Черт, давай отпустим ее от греха подальше? Да ни в какую ментовку она не сунется! Она же боится этой записи до полусмерти!.. Но ты же говорил, что отпустишь!

Коваленко повесил трубку и вышел из будки. Мишка удовлетворенно хлопнул ладонью по передатчику:

— Вот и все! Считай, что мы ее уже нашли!

— Каким образом? — поинтересовался Олег. — У нас же нет ничего, кроме его клички.

— Ну, во-первых, это само по себе немало… А во-вторых, у нас есть номер телефона.

— То есть как? — вскинулся Сергей, до этого напряженно молчавший.

— Элементарно, Ватсон! По щелчкам телефона-автомата. Я уже сейчас могу точно сказать тебе три первые цифры: 197, а остальные мы узнаем через пять минут.

Мишка, прикрыв глаза, еще раз внимательно прослушал запись. Потом вылез из джипа и зашел в ту телефонную будку, из которой только что вышел Коваленко. Там он с ходу набрал комбинацию из семи цифр, еще раз прикрыл глаза, словно что-то вспоминая, попробовал еще одну и, удовлетворенно кивнув, вернулся в машину.

— Ну, а теперь отдавайте мне мой любименький сотовый телефончик, будем узнавать все, что можно, про этого Черта, — сказал он, взгромождаясь на переднее сиденье.

Вскоре они уже знали необходимый минимум информации об Алексее Лавриненко, известном в полукриминальной среде под кличкой Черт, директоре небольшого акционерного общества, занимающегося цветными металлами. Следующий звонок сделал уже Олег. Он по-дружески потрепался с каким-то партнером по бизнесу, потом вскользь поинтересовался, знает ли тот Лавриненко, тоже занимающегося цветными металлами. Узнав, что они знакомы, не так чтобы близко, но все-таки, спросил координаты лавриненковской дачи («Понимаешь, вчера по пьяному делу Леха меня на шашлычки пригласил, а сегодня я просыпаюсь, голова квадратная и адреса не помню. А звонить и переспрашивать стыдно!») и, громко повторив для Мишки с Олегом слово «Мошково», быстренько свернул разговор.

Джип летел по Волоколамскому шоссе, освещая себе фарами путь. Небо стремительно темнело, да еще и некстати налетевший ветер начал кружить перед лобовым стеклом снежную пыль. Селезнев внимательно глядел на дорогу и старался не настраиваться слишком рано на хорошее. Всегда, когда чего-нибудь очень сильно хочешь, все ломается в самый решающий момент. Сейчас ему больше всего на свете хотелось увидеть Юлю. Просто увидеть, живую и здоровую. Сергей не думал о том, что будет дальше: простит ли она его после всего, что случилось, захочет ли по-прежнему остаться с ним? Он видел перед собой ее прозрачные зеленые глаза и темные прямые волосы, разметавшиеся по подушке. Когда-то, в теперь уже кажущемся бесконечно далеким прошлом, ему нравилось дразнить Юльку дикобразом. И в самом деле, она поднималась утром с постели лохматая, и ее смявшиеся волосы торчали в разные стороны, как смешные иголки ежика, «прилизанного» исключительно на макушке. Она шутливо огрызалась, а потом отправлялась в ванную, прикоснувшись к его щеке губами быстро и нежно…

— Интересно, а о какой записи он говорил? — вдруг спросил Олег. Мишка только сочувственно покачал головой:

— У тебя что, склероз?.. Помнишь, мы сразу после прихода Тани обсуждали вариант, что они не боятся милиции, потому что имеют какие-то гарантии. Только мы думали, что они заставили ее написать письменное признание: я, мол, такая-то, организовала собственное похищение, ни к кому претензий не имею, деньги все у меня, — а они воспользовались диктофоном. Но суть-то от этого не меняется.

— Значит, они сейчас шантажируют ее этой пленкой?

— Похоже на то… И, кстати, Серега, ей наверняка уже раскрыли глаза на твое истинное лицо, — Мишка легонько толкнул Селезнева в плечо. — Так что опоздал ты, друг, со своими признаниями… Я, честно говоря, на ее месте волосенки бы тебе повыщипал после всей этой катавасии.

— Да он, наверное, уже сам их на себе повыщипал за два дня? — предположил Олег. — Правда, Серега?

Селезнев скупо улыбнулся. Наверное, от спокойной уверенности Мишки, уже планирующего, как они отпразднуют успешное завершение операции, ему постепенно становилось полегче. Он знал про пистолет, висящий у Михаила под мышкой, и помнил предупреждение: «Это так, на самый крайний случай!», и молился о том, чтобы его не оставили способность хладнокровно рассуждать и умение отделять крайний случай от не крайнего… Олег тем временем продолжал неспешно развивать тему выпадения волос, ставшую для него в последние пару лет злободневной, а Мишка вслух завидовал его немудрящим проблемам.

— Нет, ты думаешь это несерьезно, да? — наседал Олег. — Вот когда у тебя лысина засветится года через три, я послушаю, что ты запоешь!

— Запою я значительно раньше, если в течение суток не сумею снять с этого урода «клопа». Это же единственный «переходящий клопик», предназначенный для использования в личных, корыстных целях… Его как-то конфискнули во время операции, и теперь ребята дают иногда «поносить». Я поклялся всеми святыми, что беру его на три дня, не больше!

— Кстати, до Мошкова осталось километра два от силы, — вмешался в разговор Сергей, — а конкретного плана у нас, как я понимаю, нет?

— Почему нет? — обиделся Олег. — Ты надеваешь на голову колпак, берешь в руки сачок и стучишь в ворота. Тебе открывают, ты просовываешь в щель свою уже набившую всем оскомину морду и говоришь: «Санэпидемстанция. Крысы, мыши есть?» Ну и беспрепятственно проходишь в дом под предлогом поиска грызунов, обнаруживаешь Юльку и забираешь ее домой.

— Смешно, — мрачно отозвался Селезнев. — А если на самом деле?

— А если на самом деле, — Мишка сладко потянулся, — то не кажется ли тебе, что в сумку, лежащую на заднем сиденье, теоретически бы могли поместиться сто тысяч долларов, пусть даже рублями, а?

Адрес дачи Лавриненко они узнали, постучав в ворота первого же дома с освещенными окнами. К счастью, это был не его коттедж. Хотя почему к счастью? После того, как Олег любезно переговорил с милой дамой в белом кроличьем полушубке, вышедшей на стук, и выяснил точные координаты, к воротам двухэтажного кирпичного особняка, окруженного внушительным забором, вишневый джип подъехал абсолютно открыто. Уже почти стемнело. Метель не прекращалась. Вырванные из тьмы и щедро позолоченные ярким светом, падающим из окон второго этажа, с края забора то и дело срывались миниатюрные снежные «вихри».

— Ну что, пошли? — Мишка кивнул головой в сторону ворот.

Они вышли из машины почти одновременно, не став, однако, эффектно хлопать дверцами. Сергей поднял воротник куртки, поправил на плече спортивную сумку и решительно нажал на кнопку звонка. Мишка и Олег вжались в забор по обе стороны ворот.

Прошло минуты три. Из-за ворот не доносилось ни звука. Селезнев хотел было уже еще раз нажать на звонок, но Михаил тихонько покачал головой и прижал палец к губам. И действительно через пару секунд послышался хрипловатый, приглушенный голос, возникший словно из ниоткуда:

— Кто там?

— Селезнев, — ответил Сергей.

— Кто-о? — недоуменно и вместе с тем раздраженно переспросил невидимый собеседник. — Какой еще Селезнев?

— Сергей Селезнев, актер. Ты когда последний раз в кино ходил?

После секундной паузы охранник уже менее уверенно, но все же сурово спросил:

— И что нужно?

Сергей тоже выждал несколько секунд, давая понять своему оппоненту, что решает: стоит ли снисходить до объяснений с «шестеркой» или все-таки потребовать немедленно вызвать хозяина?

— А что, Алексей еще не приехал? — недовольно поинтересовался он в конце концов.

— Нет его…

— Тогда открывай ворота, я его в доме подожду.

— В машине подождешь, — пробурчал охранник, — не пешком же ты сюда притопал…

Мишка несколько раз энергично рубанул ладонью воздух, как бы показывая: «Дожимай его, дожимай! Пустит, никуда не денется!» Селезнев кивнул.

— Эй, ты, — снова крикнул он своему невидимому собеседнику. — Я, конечно, могу не только в машине подождать, но и вообще уехать, но не думаю, что твой хозяин будет доволен. Я деньги привез.

— Подожди, сейчас, — пробурчали за воротами, потом послышались вполне реальные удаляющиеся шаги. К дому охранник шел спокойно, не пытаясь больше прикидываться Чингачгуком.

— Вот сейчас он позвонит хозяину. Если Черт дома, он слегка удивится нашему приезду, потом из коттеджа выскочат дюжие ребята и покрошат нас мелко-мелко, — оптимистично предположил Олег.

— Зато, если Черта не окажется, нас, то есть его, — Мишка ткнул пальцем в Сергея, — наверняка запустят. Фифти-фифти, пятьдесят на пятьдесят!

Минут через пять снова послышался звук шагов, охранник возвращался один. Скрипнуло, открываясь, маленькое окошечко в воротах, и в нем мелькнули темные, настороженные глаза. Селезнев подошел прямо к окну и демонстративно показал свое лицо в профиль и анфас. Он медленно переполнялся темной, глухой яростью, заслоняющей глаза дрожащей пеленой, закладывающей уши и не позволяющей слышать ничего, кроме собственного хриплого дыхания и торопливых, частых ударов сердца. Наверное, поэтому момент открывания ворот он «засек» скорее не по шороху или скрипу, а по тому, как мгновенно напряглись и словно бы приготовились к прыжку стоящие рядом Мишка и Олег.

Дальше все было просто до безобразия. Сергей, хорошо владеющий карате, но в последнее время применяющий его исключительно на съемках, ожидал чего угодно, но только не этой почти театральной условности… Охранник, даже и не подумавший о том, что надо быстро закрыть ворота, посмотрел на него с веселым недоумением:

— Надо же, и правда, Селезнев! Ты чего такой смурной-то? Вот, елки-палки, никогда бы не подумал, что встречусь с тобой живьем, да еще и в такой обстановочке!.. Клево мы с тобой через забор перекрикивались, да?

Селезневу показалось, что его рука поднялась самостоятельно, решив все за него и выбрав момент для удара. Еще он думал, что все происходит слишком медленно: медленно сминается кашемировый ворот темной куртки под напряженным ребром ладони, медленно проседает, неприятно хрустнув, живая плоть… «Страж ворот» не успел схватиться ни за пистолет, ни за шею, он неуклюже как-то осел на снег, подогнув под себя ноги, а потом и вовсе упал навзничь, потеряв серую вязаную шапочку. Потом Селезнев слышал справа от себя настороженное Мишкино: «Не шумите, неизвестно, сколько их в доме!», а слева — ироничный шепот Олега: «Санэпидемстанция. Мыши, крысы есть?» И был снег, невыносимо громко скрипящий под ногами, и скользящие по обледенелому крыльцу ботинки, а потом неожиданно легко открывшаяся дверь, и темный силуэт, поднимающийся с кресла… Со вторым быстро и эффективно «разобрались» ребята, проведя сначала «психическую атаку» при помощи Мишкиного пистолета и вынутого из кармана удостоверения и завершив «обработку» двумя короткими ударами в челюсть. Глухой стук падающего тела Сергей услышал, уже взлетая по лестнице на второй этаж. Что-то предостерегающее прокричал Олег, откуда-то, навстречу ему, метнулась, как гигантская уродливая бабочка, пожилая женщина в ярком халате-кимоно, но он видел перед собой только белую дверь с позолоченной ручкой почти в самом конце коридора. Селезнев твердо знал, что Юлька там… Внутри было тихо, но он был почти уверен, что слышит что-то напоминающее настороженное, сдерживаемое дыхание испуганного зверька. Сергей толкнул дверь сначала легонько, потом сильнее и убедился, что она заперта на замок. Внутри кто-то тихонько завозился.

— Юля, — позвал он негромко, — Юля!

И почти сразу же изнутри яростно и торопливо заколотили кулачками.

— Сережа, — кричала она, — Сереженька! Я люблю тебя! Господи, как я тебя люблю!

Крикнув: «Юля, быстро отойди куда-нибудь в угол!», он разбежался и ударил ногой в замок. Наверное, дверь была сделана из какой-нибудь дорогой и очень прочной породы дерева, потому что она почти не пострадала, а вот косяк с вывороченным с мясом замком представлял собой очень печальное зрелище… Юлька стояла возле кровати, глаза ее казались огромными и почему-то черными. Поверх белого ворсистого покрывала лежал развернутый плакат с его собственным портретом. Тогда Сергей понял, что она действительно уже все знает, и на секунду испугался того, что сейчас она посмотрит на него совсем по-другому, «со значением», с осознанием собственной причастности к звездному и манящему миру кино… Но всего лишь на секунду, потому что уже в следующий момент Юля кинулась к нему на шею, прильнула всем телом и прошептала испуганно и радостно одновременно:

— Я так боялась, что потеряю тебя, Сережа!

И это «Сережа» прозвучало точно так же, как и звучало до сих пор…