Зеркало грядущего

ОБРАЗ ТАЛИСМАНА

Весной, когда разливается бурный Тайбор, вода покрывает луговые поймы и так щедро насыщает влагой плодородную почву, что уже через несколько лун дремучие заросли огромных, в рост человека, трав расписывают шамарские просторы всеми мыслимыми оттенками зеленого. В это время года, кажется, нет других цветов – куда ни брось зрак, салатные, фисташковые, смарагдовые и малахитовые оттенки зелени даруют отдохновение глазу, укрепляют веру в вечное блаженство.

Лишь алые всполохи фламинго, в изобилии гнездящихся тут, да переливчатое оперенье диких селезней нарушают одноцветие этого благословенного края. Когда поднимается ветер и по былью пробегают волны, чудится, будто перед тобой бескрайнее муравное море, что катит свои зеленые душистые валы туда, где за зыбкую черту окоема нисходит под вечер багровая колесница Митры.

Герцог Антуйский со своей супругой Фредегондой любили проводить лето в Валензе, в родовом поместье, предпочитая тишь этого отдаленного уголка Шамара бесконечной столичной суете. Царственная чета развлекалась охотой, верховыми прогулками, но это быстро наскучило взбалмошной прелестнице, и она захотела выстроить в глухой части придворцового парка настоящую деревушку с мельницей, сыроварней, голубятней и овчарней. Вскоре все было готово, и вот уже черепичные крыши уютных домиков, увитых плющом, умиротворяли небесный взор владычицы Шамара. Она полюбила приезжать сюда, чтобы погладить чистых беленьких барашков, украшенных бантиками и колокольчиками, задумчиво понаблюдать за вращением тяжелого колеса водяной мельницы, перекинуться несколькими словами с румяными подстриженными крестьянами, вывезенными на лето для княжеской потехи из окрестных сел, и вкусить прочих прелестей бесхитростной и такой приятной сельской жизни.

Валерий, а в ту пору просто Валь – ему едва минуло восемь зим – постоянно бегал в деревушку, которую его мать нарекла Пайсония, что на шамарском патуа означало «тишайший уголок», вместе со своим кузеном Нуми, сыном Серьена Гандерландского и Госвинты, гостившим в летней резиденции Антуйского Дома. Частенько за ними увязывался и Жамес, придворный ювелир и художник, чудаковатый, вечно растрепанный старик, который все время что-то рисовал угольком на тонких сосновых дощечках; в ответ же на расспросы юных принцев шумно вздыхал, сопел и сетовал на то, что капризная королева принуждает его расписывать одну из стен гостевой залы живописными ландшафтами и видами деревушки и от того-де ему приходится рисовать игрушечные домики Пайсонии, вместо того чтобы заниматься настоящим делом. Под «настоящим делом» Жамес подразумевал работу с золотом или драгоценными камнями – и тут ему воистину не было равных, – водить же разбухшей кистью по сырой штукатурке ему было невыносимо скучно.

Как-то раз Валерий и Нумедидес застали жителей деревни в странном состоянии – женщины уголками платков украдкой вытирали слезы, мужчины угрюмо молчали, а на все попытки что-то прояснить лишь отнекивались да чертили в воздухе знаки, отгоняющие демонов. Вечером, по дороге во дворец, Жамес объяснил юным принцам, в чем причина столь непривычного поведения всегда радушных селян. Оказывается, как по секрету рассказал ему Нирк-хлебопек, по ночам в деревню повадился вервольф – огромный волк-оборотень. Бесшумно он проникал в овины и бессовестно задирал скот, а нынче ночью обнаглел до того, что утащил малолетнюю Малику, дочь Виланиса-мельника. Крестьяне бессильны что-либо сделать: считается, что зверя не берут ни стрелы, ни рогатины, но скорее всего они просто дрожат за свою шкуру, предпочитая каждую ночь трястись в темноте своих игрушечных домиков, сложенных из легкого, пористого камня и покрытых декоративной черепицей, и гадать, кого нечисть унесет на этот раз. А во дворец пожаловаться страшатся – как бы их за то, что привадили нежить, не погнали из сытной, хлебной деревеньки, в голод и нужду.

Ночью, когда все уснули, Валь прошлепал босыми ножонками по лакированному полу дворцовых коридоров в опочивальню к Нумедидесу: брат был выше его на целую голову и значительно сильнее – мог в кулаке запросто раздавить большой лесной орех – стоило посоветоваться с ним о том, что предпринять, чтобы защитить кротких селян.

И при колеблющемся пламени свечи Валь заканючил, тряся за рукав ночной рубашки своего кузена:

«Нуми, пойдем охотиться на вервольфа… Пойдем, Нуми, ну что ты боишься… Пойдем, Нуми… Мы возьмем мечи и кинжалы, и остроги, и рогатины, а еще мы возьмем… Но это тайна, Нуми, поклянись, что никому не скажешь…»

«А если вервольф нас укусит?» – Гандерландский наследник боязливо покосился на темноту безлунной ночи за окном, кутаясь в меховое покрывало.

«Не укусит, мы защитимся от него», – рассмеялся мальчик.

«Как?»

«А мы возьмем у отца волшебный талисман. Тот, кто его носит, с тем ничего не может случиться. Потому что он волшебный…» – Шамарский принц прыснул в кулачок. До чего же здорово все получалось!..

«А как ты возьмешь у отца талисман, Валь? Он наверняка прячет его в потайном месте?» – заерзал на ложе Нумедидес.

«Не беспокойся, Нуми. Я видел, как матушка доставала его из ларца. Мы возьмем его потихоньку, а потом положим на место. Никто ничего не заметит…»

Это стало решающим доводом, и охота на оборотня была назначена на следующий день. В обязанности Нумедидеса входило выкрасть два больших жайбарских ножа, которые в маленьких детских ладошках казались мечами, острую рогатину, которой так удобно поразить вервульфа прямо в сердце (на дворцовых гобеленах древний герой Альхантий именно так расправлялся с драконом), и крепкую веревку, чтобы связать зверю ноги и приволочь во дворец. Валерию же оставалось потихоньку взять драгоценный амулет, а потом, когда все уладится и волколак будет повержен, так же незаметно положить на место.

Мальчику удалось, улучив момент, незаметно пробраться в матушкины покои, однако когда он, блаженно улыбаясь, гордый собственным хитроумием, осторожно притворил тяжелую резную дверь и проскочил в полутемную галерею, чья-то крепкая рука проворно ухватила его за локоть и он услышал скрипучий голос: «Можно узнать, куда это так торопится юный принц?»

Неудачливый похититель втянул голову, приготовился к наказанию и обреченно обернулся, ожидая наткнуться на строгий взгляд гофмейстера, но вместо сурового домоуправителя перед ним стоял Жамес, красноватые глаза которого ясно говорили о том, что он уже, несмотря на полуденный час, успел наведаться на дворцовую кухню и пропустить стаканчик крепкой шамарской настойки.

Юный принц сделал невинные глаза и мило улыбнулся:

«Я думал, что королева у себя, и хотел рассказать ей о жеребенке, с белым пятном на лбу, что родился вчера вечером…»

«Хм-м, – старик почесал затылок. – О жеребенке, конечно, стоит рассказать Ее Величеству, ей будет необычайно интересно послушать. Но скажи на милость, если ты заходил по такому важному делу, то что это ты там прячешь за пазухой?»

Запас выдумки у Валерия истощился, и он, потупившись, протянул старику злосчастную вещицу.

«Я только хотел немножко поиграть, месьор, – склонив голову, пролепетал он, – я сейчас же положу ее на место».

Но старик, казалось, не услышал ответа. Глаза его заблестели, и хмель мгновенно улетучился.

«Митра Всемогущий, это же Оберег Кулла, – прошептал он, стискивая дрожащими руками талисман. – Я всю жизнь мечтал взглянуть на него хотя бы одним глазком. Ты видишь – это древняя валузийская работа, считается, что человеческие руки не в силах сотворить такое совершенство. Взгляни, как извиваются солнечные лучи – словно кольца змеи, приготовившейся к броску… а лик Пресветлого ослепительно сияет и излучает такой жар, что хочется подуть на пальцы. Тебе повезло, отрок, ибо ты узрел последнюю вещь, уцелевшую с того времени, когда Атлантида еще не была поглощена морской пучиной; в которой слились воедино Черная Красота Сета и Светлое Благолепие Митры. Несколько зим назад шамарский ювелир Илений после нескольких чарок вина под большим секретом поведал мне о том, что изготовил по приказу неизвестного посетителя точную копию этой священной реликвии. Я не поверил тогда кривому Илению – его толстые пальцы не способны сладить такую красоту, он годен лишь на то, чтобы дешевую медь покрывать золотой пыльцой и сплавлять эти поделки тучным женам купцов и рыночных менял…»

Мальчик слушал безумного ювелира вполуха, нервно оглядываясь по сторонам – не приведи Митра, кто-нибудь пройдет мимо и заметит их.

«Послушай, Валерий, – наклонился к нему старик, и юный принц приосанился: не часто взрослые величали его полным именем. – Послушай, Валерий, мне нет дела, как талисман попал к тебе и почему ты прятал его за пазухой, как ярмарочный воришка, укравший булку. Я никому не расскажу о том, что встретил тебя, но ты должен хотя бы ненадолго одолжить мне эту штуку… – Он облизнул острым языком пересохшие губы. – Клянусь Митрой, я ничего не сделаю с ней, только перенесу углем на дощечку ее божественные очертания, потому что не смогу умереть спокойно, не бросив вызов колдовскому искусству древних. Я должен доказать себе и всем остальным, но в первую очередь себе, что мой резец ничуть не хуже валузийских. Сделай это для меня, и я навек благославлю твою щедрость и великодушие, и буду перед тобой в неоплатном долгу».

Мальчик, радуясь про себя, что все обернулось так хорошо, согласно кивнул.

«Только не выдавай меня, Жамес, – срывающимся голосом сказал он. – Ты можешь до вечера держать ее при себе, но умоляю, не говори ничего Ее Величеству, и всем остальным».

«Хорошо, – серьезно ответил старик. – Я буду нем как карп, что плещется в прудах Валенза, и тотчас забуду, что встретил тебя здесь. Приходи ко мне вечером, и ты получишь Оберег Кулла целым и невредимым».

Весь день Валерий был сам не свой. Ему казалось, что все знают о том, что он выкрал амулет из кипарисового ларца, и оттого он нервничал, отвечал невпопад, а за обедом был так неловок, что пролил соус на камзол, и, вставая из-за стола, опрокинул тяжелый стул. Но вот наконец наступил долгожданный вечер, и мальчик крадучись пробрался в мастерскую художника.

Жамес работал в небольшом павильоне, находившемся в глубине парка. Когда-то это строение служило сластолюбивым предкам Валерия для тайных свиданий, но затем о нем позабыли, и так продолжалось до той поры, пока в замке не появился ювелир, который облюбовал уединенный домик и сделал из него мастерскую.

Жамес сидел за огромным дощатым столом, заваленным бесчисленными набросками. Перед старым ювелиром стоял глиняный кувшин с вином, и он не забывал подливать себе щедрой рукой драгоценную влагу. Увидев принца, он рыгнул и пошатываясь приподнялся, держась рукой за стол, чтобы не потерять равновесие.

«Приветствую тебя, мой до-дорогой Валерий. – Он скорчил потешную гримасу, отчего-то высунул язык и, дыхнув по-собачьи, пьяно захрюкал, что должно было изображать смех. – Ты не пред-д-дставляешь, как я благодарен тебе. Не подумай, что хмель ударил мне в голову. Я сов-в-вершенно трезв. А благо-го-дарен я тебе не за то, что ты одолжил мне эту безделицу, – Он кивнул в сторону талисмана, покоившегося на чистой льняной тряпице, – а за т-то, что помог понять Жамесу, что он бездарь… Да, мой юный друг, я бездарь, ничтожество, жалкий мазила, которого обошел даже кривой Илений, хоть он и кривой, да видит одним глазом лучше, чем я д-д-двумя. Потому что я не смог…»

Видя непонимание в глазах принца, он плюхнулся на стул и налил себе еще вина.

«Все это мертвечина. – Он обвел руками бесчисленные рисунки валузийского Оберега. – Ничего стоящего. Я не могу… – Он захлюпал носом, – …не могу даже приблизиться к этому совершенству. Сколько ни пытался я изобразить языки солнечного пламени, п-п-посмотри, какой божественный изгиб, у меня ничего не вышло. То, что там блестит и струится, у меня получается вислым и вялым, словно это не лучи светила, а скользкие, протухшие водоросли. Я могу сделать точную копию, но она будет также походить на оригинал, как статуя на живого человека. И я не ж-ж-желаю этого… Жамес не жалкий ремесленник, Жамес – мастер, но перед руками, лапами, щупальцами, или что там было у этих, Эрлик их разбери, безвестных мастеров, я так же ничтожен, как пылинка перед горным кряжем».

Он заплакал и уронил голову на стол.

Валерий осторожно подошел к старому художнику, стараясь не угодить сапожком в лужи олифы, и робко погладил по волосам, пахнущим льняным маслом и красками.

«Не плачь, Жамес. – Ему действительно было жаль старика. – Ты великий мастер, просто надо еще немножко постараться и не стоит отчаиваться. Хочешь, я для тебя опять возьму талисман, не сейчас, потом как-нибудь, после – и принесу тебе, чтобы ты мог еще попробовать… Хочешь?»

Жамис покачал головой, вытирая пьяные слезы, и широким движением руки смахнул со стола плоды своей работы. Сосновые дощечки застучали о пол, словно крупные градины.

«Нет, мой мальчик. Я не смогу сотворить ничего подобного, рисуй я его хоть сто зим подряд. Оставь меня, принц, не трать время на больного бездарного старика. Я лучше пропущу еще стаканчик и пойду навещу пухленькую Фильету, что служит на кухне – она уж как-нибудь сумеет утешить меня…»

Когда Валерий наконец добрался в уголок сада, где они с Нумедидесом условились о встрече, уже смеркалось. Священный оберег он повесил на шею – на тот случай, если кто-нибудь встретится ему по дороге. Кузен уже нетерпеливо переминался с ноги на ногу, начиная терять терпение. Увидев брата, он накинулся на него:

«Ну, где ты бродишь?! Видишь, солнце уже садится. Пора идти в деревню».

На Нуми были новехонькие кожаные латы: он похвастался, что их подарил ему один боссонский вельможа, приятель его отца; в руке уверенно сверкал отточенный жайбарский нож, на спине красовался ребяческий лук с натянутой тетивой, – пришлось ограничиться таким: слабым мальчишеским рукам не под силу натянуть тетиву взрослого лука или повернуть рычаг арбалета; на бедре висел мягкий колчан с острыми стрелами. Валю досталась огромная неуклюжая рогатина, второй нож, поплоше, со слегка выщербленным лезвием, – ну ладно, Нуми, ладно, потом тебе это вспомнится… – а его синий бархатный костюм годился скорее для прогулки, чем для охоты.

Нумедидес оценивающе посмотрел на Валерия и презрительно хмыкнул: «Эх ты, вояка, вырядился, как на праздник. Что ж, придется тебе быть моим оруженосцем. Договоримся так: отдашь мне амулет – эта вещь для благородного месьора! – а за это я дам тебе стрельнуть в оборотня из лука».

Мальчику очень хотелось пострелять, но он нахмурился, поджал губы и отрицательно покачал головой, – еще не хватало! Столько пережить из-за этого талисмана, чтобы теперь отдать этому выскочке, – ничего не выйдет. Пусть у него нет таких красивых кожаных лат, как у брата, зато есть кое-что получше. Недаром Нуми завидует оберегу. Завидует, завидует, только показать не хочет…

Уже смеркалось, когда они вышли на лесную поляну, неподалеку от Пайсонии. Свет в деревенских домиках был погашен, кругом царила тишина, лишь порой из овчарни Доносилось блеяние барашков, да мельничное колесо шлепало лопастями по воде. Чувствовалось, что крестьяне сидят сами не свои от испуга, замкнув ненадежные засовы и вздрагивая от каждого шороха, в котором им чудится осторожная поступь свирепого оборотня.

Мальчики остановились и положили свой охотничий скарб на траву. Становилось прохладно. Валерий поежился – охота, представлявшаяся простой и удачливой в теплых дворцовых покоях, теперь уже таковой не казалась. Мальчик задумался, а как собственно им удастся выманить волколака из чащи, и, словно в ответ на одолевавшие его сомнения, услышал под ухом горячий шепот Нумедидеса:

«Послушай, Валь. Надо сидеть здесь. Оборотень увидит нас и не захочет идти в деревню. Зачем ему туда идти, когда вот мы тут, сами просимся ему на ужин. Давай так, ты останешься на поляне и будешь приманивать волколака. Будь настороже, в случае чего, постарайся ударить его рогатиной. У тебя амулет – он не сможет укусить тебя. А я спрячусь в засаде, за деревом и буду стрелять, как только он появится. Не бойся, я метко стреляю и сразу уложу нежить наповал».

С этими словами принц деловито наложил стрелу на тетиву и скрылся в сумерках. Валерий остался один, и ему вдруг стало страшно, он почувствовал, как соленый ком слез подступает к горлу, но сжал зубы и запретил себе распускать нюни. Прошло немного времени, и мальчик начал успокаиваться. Вокруг было по-прежнему тихо, лишь комары зудели над головой, и вроде бы ничего не предвещало появление свирепой нечисти.

Должно быть, он задремал, потому что подскочил от дикого визга кузена.

На поляну неспешно выходил вервольф. Жалобно тренькнула стрела и исчезла в густом кустарнике.

Оборотень показался огромным онемевшему от ужаса Валерию. Жесткая шерсть, стоявшая дыбом на холке, серебрилась в зыбком лунном свете, сильные мохнатые лапы неслышно ступали по молодой майской траве, желтые глаза с жуткими точками зрачков не мигая смотрели вперед. Позже, когда мальчик пытался припомнить подробности этого кошмарного вечера, то он признавался себе, что заметил только острые, в три ряда зубы и темную влажную пасть, из которой разило мертвечиной. Вервульф молча, точно демон возмездия, приближался к сжавшемуся в комок ребенку.

Свистнула вторая стрела, глухо стукнула в бок зверю и отскочила, не причинив вреда, – казалось, он обратил на нее не больше внимания, чем на укус мошки.

Валерий явственно ощутил приближение смерти. Сейчас беспощадные челюсти сомкнутся на его тонкой шее, раздастся хруст и наступит наконец блаженная тьма, которая укроет его от наступающего клыкастого ужаса. Желтые глаза неумолимо приближались. Он почувствовал, как дурманящий аромат весенней травы, зацветающих деревьев и речной сырости перебивает тяжелый смрад шерсти и чего-то, напоминающего скотобойню. Мальчик догадался, что это запах крови.

Вжи-и-ик. И третья стрела ушла в кусты. Кузен Нуми и не думал отвлекать зверя на себя, а лишь неумело стрелял из своего игрушечного лука, стараясь не высовываться из укрытия.

Валерий понял, что помощи от брата ждать не приходится, и если он не хочет быть разорванным в клочья, то ему лучше всего не двигаться. Мальчик припомнил, что слышал от охотников – вроде бы дикие звери не нападают на неподвижные предметы. Кто знает, может, ему повезет, и страшный оборотень пройдет мимо. Хищник остановился и принюхался. Окаменевший от ужаса принц забыл про рогатину, которая лежала у его ног, забыл даже про свой жайбарский нож, хотя крепко сжимал ладошками неудобную деревянную рукоять. «Митра, всемогущий, – молился он про себя, – отврати от меня чудовище. Клянусь, я всегда буду слушать матушку, не стану огорчать отца и принесу тебе в жертву самые красивые разноцветные камешки, которые набрал у речки. Я положу на место Оберег и никогда не буду брать без спроса чужие вещи…» Зверь облизнулся и сел.

«У тебя амулет, – вспомнил он слова кузена, – оборотень не тронет тебя». Это придало ему сил, но радость тут же сменилась отчаянием, он припомнил, что слышал от отца: таинственный оберег защищал от металла, а не от зубов хищника. «Митра Благословенный, помоги мне, сделай так, чтобы я оказался далеко-далеко отсюда, в своей теплой постели. Сделай так, чтобы все это было понарошку. Чтобы я спал и видел сон. Митра, Бог Солнечной Справедливости, унеси меня отсюда, Митра Огненноликий…»

Нумедидес больше не стрелял: то ли кончились игрушечные стрелы, то ли просто боялся привлечь к себе внимание хищника. Может быть, его уже и нет там вовсе, и сейчас он несется во всю прыть к замку, чтобы укрыться за его толстыми стенами от лесного ужаса…

«Митра Податель Жизни, сделай так, чтобы зверь забрал кого-нибудь из крестьян, а еще лучше овечку, можно даже не одну. Прошу тебя, Митра! Клянусь, что буду свято соблюдать все, что велит мне наставник Гретиус, буду окроплять можжевеловым соком твой алтарь, буду петь гимны и сплету тебе большой венок из дубовых листьев, очень большой, размером с колесо телеги… или нет, с мельничный жернов… Только сделай так, чтобы он ушел…»

Зверь встал. Зевнул. Встряхнулся. И вдруг завыл на луну. Протяжный заунывный вой разрезал сгустившиеся сумерки, от него заложило уши, засвербило под ребрами и похолодело в животе, а суеверные крестьяне впотьмах подкрались к дверям хижин проверить, надежно ли замкнуты засовы. Услышав вой, заметались и заблеяли овечки, забренчали колокольчиками на шее. В замке залаяли собаки и послышалось нервное конское ржание. Волк выл, выводя рулады, словно огромный зловещий соловей, а когда он вдруг смолк, так же неожиданно, как и начал – Валерий без чувств рухнул на молодую траву.

Тишина. Теплая тишина. Соленый вкус во рту. Приглушенные голоса. Как будто кто-то говорил через войлок. Что-то мягкое под пальцами. И глухие удары.

Тук.

Тук.

Тук.

Тук-тук. Это бьется сердце.

Значит он еще жив…

Мальчик с трудом разлепил непослушные веки. Над ним склонилось чье-то огромное лицо. Видно, все же он умер, и сейчас, должно быть, в чертогах Пламенноликого. Но почему тогда бог так похож на мастера Жамеса? Или тот тоже умер и попал в Солнечный Дворец… И почему так холодно, ведь на небе должно быть тепло… И пахнет протравой и льняным маслом…

Потом ему прыснули в лицо чем-то холодным.

«Слава Митре! Очнулся!» – услышал он взволнованный старческий голос и понял, что лежит на низком ложе, устланном грудой грязных меховых накидок со свалявшейся шерстью, в мастерской художника. Из-за спины ювелира выглядывал взъерошенный Нумедидес с заплаканным лицом и в перепачканных кожаных латах, с царапиной на щеке.

Мальчику вдруг стало обидно, что он, оказывается, не в просторных Солнечных Чертогах, а в тесной каморке придворного искусника, и он разразился рыданиями. Валерий плакал навзрыд, сотрясаясь всем своим маленьким, худым тельцем, чувствуя, как слезы приносят ему облегчение, вымывают остатки пережитого страха, боли и стыда за свою трусость.

«Ну-ну, перестань. – Жамес погладил его по растрепанным соломенным вихрам, – Слава Митре, все обошлось, а за это надо выпить». Старик, шаркая, подошел к маленькой кладовке, порывшись в сухой траве, откуда торчали широкие горла кувшинов, достал новый сосуд, откупорил его и налил полный кубок.

Поймав затравленный, полный слез взгляд Валерия, он протянул ему потир – мол, хочешь? Тот отрицательно помотал головой: по молодости лет ему разрешалось пить только сильно разбавленное вино, но он не любил этот напиток, предпочитая ключевую воду или молоко.

«Зря, – вздохнул Жамес. – После такого не грех и побаловать себя, хоть я пришел уже к самому концу и то вон до сих пор успокоиться не могу. Надо же, не побояться такую здоровенную зверюгу. След его лапы размером не меньше моей ладони».

«Это я его спугнул своими стрелами, – похвастался Нуми, искоса поглядывая на брата, – Эх, если бы у меня был талисман, то я бы точно стукнул его кулаком по башке…»

Талисман. Эта мысль обожгла Валерия, как кипятком. Где его талисман? Он провел рукой по шее, но там ничего не было.

«Талисман. Где талисман? – взвизгнул он, роясь в складках мехового покрывала. – Может, он упал на пол?» Мальчик соскочил с постели и на четвереньках стал ползать по полу, надеясь, что священная реликвия блеснет в стружках, кусках пергамента, разноцветных порошках краски и мотках серебряной проволоки, которыми был усеян пол.

«Да не ищи ты его, – сказал Нумедидес. – Когда мы с Жамесом прибежали на поляну, у тебя его уже не было, я нарочно посмотрел. Там были только мы с Жамесом, да еще наставник Гретиус. Я сбегал за ним – нам вдвоем нипочем тебя было не дотащить».

«Гретиус… – насторожившись, Валерий и сел на полу. В волосах его запуталась стружка. – Но он же все расскажет отцу».

«Ну уж, – хмыкнул гандерландский наследник, – Ничего он не расскажет. Я подсмотрел, как он водит к себе на ночь молоденьких крестьянок из деревни. Как-то раз он меня застукал и очень испугался, что я пожалуюсь твоим родителям. Подожди, он пошел за настойкой из можжевельника, хочет лечить тебя от лихорадки. Скоро, наверное, явится. Может, это он взял амулет. А на траве его не было, правда, Жамес?»

«На траве-то точно не было», – подтвердил старик и внимательно посмотрел на Нумедидеса. Тот сделал вид, что не заметил его взгляда. Старый ювелир вздохнул и закусил вино луковицей.

«Как так – не было?! – воскликнул Валерий, так и оставшись сидеть на полу, залитым олифой. – Как не было! Я же не снимал его…»

«Должно быть, его унес оборотень. – Нуми потупил взгляд. – Во всяком случае, я его не видел, и на земле, кажется, ничего не валялось, кроме рогатины и ножа, правда, Жамес?»

«Да, – пьяно согласился мастер. – На земле было пусто, как в кошельке бродяги». И он налил себе еще вина.

«Что же теперь будет, что же будет, – запричитал мальчик, размазывая слезы по лицу. – Отец убьет меня, когда узнает…»

«Вот это вряд ли, – довольно захрюкал старик. – Благородный месьор отбыл сегодня вечером в столицу. Болтают, будто бы союзники призвали его вместе с дружиной участвовать в обороне форта Венариума. И матери вашей, благослави ее Митра, тоже нет – она отъехала, как говорят, на встречу с графом Троцеро». – Он опять фыркнул, поперхнулся и закашлялся.

Валерий пристально посмотрел на старого мастера. В глазах его промелькнула надежда. Он подошел к Жамесу и потянул его за рукав.

«Жамес, миленький, – прошептал он едва слышно, – Только ты сможешь меня выручить. Я принесу тебе много-много золотых монет, и ты сделаешь талисман, совсем как настоящий. Никто не сможет отличить его от того, что был. Ну пожалуйста, Жамес, помоги мне… Помнишь, ты утром сказал мне, что сделаешь все, что я попрошу…»

Старик посмотрел на принца своим безумным взором и дрожащей рукой поднес кубок ко рту. Вино расплескалось и багровой лужей растеклось по столешнице. Валерий вздрогнул, увидев, как его руку залила красная жидкость, и на мгновение ему почудилось, что пальцы его в крови. Мастер, видимо, подумал о том же, потому что отодвинул локоть от его ладони и хрипло вздохнул.

«Жамес поможет тебе, – пробормотал он угрюмо, – Жамес сумеет изготовить фальшивую вещицу, которую не отличить от подлинного Оберега Кулла, но ответь мне, принц – кто защитит твоего отца, когда он пойдет в бой с бесполезной безделушкой на груди?..»