Зеркало Лиды Саль

Реки перестают дышать, когда приходит зима. Там, где мягко журчали воды, стоит сухое безмолвие, тишина жажды, тишина засух, тишина водяных зеркал среди песчаных островков; тишина деревьев, у которых от зноя и жгучего летнего ветра пот выступает на листьях; тишина полей, где землепашцы спят нагишом и не видят снов. Нет даже мошек. Духота. Жалящее солнце и земля, как печь для обжига глины. Тощие коровы хвостом отгоняют жару, ищут тень агуакатов. В редкой, иссохшей траве вяло шуршат дикие кролики и неслышные змеи, в поисках влаги птицы с трудом поднимаются в воздух.

В общем, что говорить: тяжко смотреть на эту бескрайнюю сухмень. Далеко вокруг она видится, до самого горизонта. Если только поднапрячь глаза, можно различить кое-где жидкие деревца, участки растревоженной пахарями земли и тропки, те, что появляются там, где ходят, ходят туда и сюда, и что неизменно приводят к десятку ранчо с человеческим содержимым: с огнем, женщинами, детьми, корралями, где жизнь склевывает, как жадная курица, содержимое дней и ночей.

В один из таких отчаянно жарких и душных часов вернулась домой донья Петронила Анхела. которую одни называли так, а другие просто Петранхела, жена дона Фелипе Альвисуреса, мать взрослого сына, ожидающая второе дитя.

Донья Петронила Анхела делает вид, будто она ничего не делает, чтобы супруг не бранил ее за то, что она работает в таком своем положении, и, делая подобный вид, она содержит дом в образцовом порядке, все у нее на своих местах: свежее белье на кроватях, чистота в комнатах, патио и коридорах, глаза. – на очаге, руки. – на шитье, а ноги. – повсюду: в курятнике, в амбаре, где мелят маис и какао; в чулане, где хранят старые веши; в коррале, на огороде, в гладильной, в кладовой. – повсюду.

Ее муж и повелитель недоволен, если она занята по хозяйству, желая, наверное, чтобы жена сидела сложа руки пли гуляла без дела, но так не годится, дети тогда вырастают ленивыми. Ее муж и повелитель Фелипе Альвисурес человек просторный. – и внутри, и снаружи, оттого он никогда не торопится и носит просторную одежду из дриля3. Цифрами он мозги свои не перегружает, ибо весьма быстро считает на маисовых зернах; и лишними словами голову не забивает, ибо необязательно уметь читать так, как умеют многие, кто при всем при том не читает. Он еще потому просторный внутри. – по ее представлениям,. – что с трудом находит слова. Кажется, будто одно слово он тащит из какого-то далекого угла, а другое. – из еще более дальнего. И внутри, и снаружи у сеньора Фелипе было достаточно пространства, чтобы никуда не спешить и хорошо, очень хорошо все обдумывать. Когда, не дай бог, настанет его час, говорила Петранхела, смерти придется поднатужиться, чтобы унести с собой.

Весь дом подчиняется силе солнца. Голодного солнца, которое знает, что пришел час обеда. Но за глинобитными стенами довольно прохладно. Против обыкновения, Фелипито, старший сын, приехал раньше отца, перемахнул верхом на лошади через ворота из высоких и острых кольев и осадил коня среди закудахтавших кур, залаявших собак и взметнувшихся из-под самых копыт белых голубей. – общий страшный переполох, выбитые подковами искры из каменного пола в патио, громкий хохот всадника.

– Что за озорство, Фелипито… Я так и знала, это ты!

Его матери не нравились подобные дикие выходки. У лошади огонь в глазах и морда в пене, а Фелипито уже на земле, обнимает и утешает свою достойную мать.

Скоро подъехал и его отец на черном жеребце, которого прозвали Самаритянином за покладистый нрав. Слез с коня и преспокойно пошел поправить колья, которые Фелипито выбил из ворот, укрепил их заново и направился неслышно. – лишь тихо цокали по камню копыта Самаритянина. – к своему дому.

Ели они, не произнося ни единого слова, только глядя друг на друга, будто сто лет не виделись. Сеньор Фелипе смотрел на свою супругу, она смотрела на сына, а этот. – на своих родителей, которые поглощали тортильи, впивались острыми зубами в куриную ножку, пили воду большими глотками, чтобы легче скользили по горлу куски душистой пунцовой юкки.

– Спасибо господу Богу и вам, отец…

Обед завершился, как всегда, без лишних слов, не нарушив безмолвия, ибо Петранхела лишь быстро поглядывала налицо и руки супруга, чтобы узнать, расправился ли он с блюдом, и просить служанку принести следующее.

Фелипито поблагодарил отца и подошел к матери, скрестив руки на груди, склонив голову, и повторил:

– Спасибо господу Богу и вам, мама…

Продолжение тоже было обычным: дон Фелипе в гамаке, его жена в качалке, а Фелипито. – верхом на скамье, словно бы еще не слезал с седла. Каждый углублялся в свои мысли. Сеньор Фелипе курил. Фелипнто не отваживался курить в присутствии отца и следил глазами за дымком, а Петранхела покачивалась, отталкиваясь от пола своей маленькой ножкой.

Лида Саль, мулатка, волчком вертевшаяся в кабачке, работала споро, но успевала и слушать, о чем болтают слепой Бенито Хохон и некий Фалутерио, устроитель празднества в честь святой Кармен. Слепец и Фалутерио отобедали и направлялись к выходу. Потому Лида Саль хорошо слышала, о чем они говорят. Тазы с грязными тарелками и кастрюлями стояли почти у самой двери на улицу.

– «Праведники»,. – говорил слепой, суча пальцами перед лицом, словно желая выбраться из сети своих морщин, разорвать паугину слепоты,. – это волшебники, и разве может случиться такое, про что вы толкуете, разве нельзя найти девушек, верящих в колдовство, даже в наше время, когда все мужчины такие охальники. Конечно, друг Фалутерио, много нынче крещений да мало свадеб, и это нехорошо. Много одиноких с детишками, много одних-одинешенек…

– Говорите прямо, беретесь вы за это или нет? Я вас спрашиваю тут в самый последний раз, чтобы знать ваше мнение па сей счет и обсудить его потом с другими членами общества святой Кармен. Праздник-то уже не за горами, и если не найдутся женщины. которые пожелали бы заколдовать костюмы «Праведников», придется нам, как в прошлом году, обойтись без волшебства…

– Языком болтать нетрудно, Фалутерио, дело делать труднее. Если вы дадите мне, старику, подработать и позволите пристроить костюмы «Праведников», тогда я и невест постараюсь найти. Много еще есть девушек на выданье, Фалутерио, много девушек хочет счастливо замуж выйти…

– Трудно это, Бенито, трудно. Уж очень старинное поверье. Нынче народ стал дошлый, кто верит во всю эту ерунду? А насчет вас я думаю, да и все из комитета по празднествам тоже так думают, что наряды «Праведников» лучше всего отдать в ваши руки.. – вы человек нуждающийся, работать не можете.

– Да, да, я сумею найти на них желающих, а то опять ничего не получится, как бывало.

– Ну, я пошел. Считайте, что мы договорились.

– Верю вам, Фалутерио, верю и постараюсь все устроить с Божьей помощью.

Холодная, скользкая рука Л иды Саль, оставив тарелку в мыльной воде, дотронулась до локтя слепого, до рукава его куртки, латаной-перелатаной, ставшей одпой-единой заплатой. Бенито Хо-хон ощутил почтительное прикосновение, замедлил шаги, хотя тоже слеш ил домой, а домом его была вся площадь, и спросил, кто его останавливает.

– Это я, Лида Саль, здешняя судомойка.

– Что тебе, дочка, надо?..

– Чтобы вы мне пособили совсем новым советом…

– Ха! Ха! Ты, значит, из тех, кто думает, что бывают и не совсем новые советы…

– Вот именно, мне нужен совсем новый. Такой совет, который вы дали бы только мне и больше никому, никакой другой. Даже подумать о том не посмели бы. Новый. – это значит, единственный…

– Ну посмотрим, если смогу…

– Речь все о том же… Вы знаете…

– Нет, ничего не знаю…

– Я, как вам это сказать? Страдаю я очень… по одному человеку, а он на меня и глядеть не желает…

– Холостой?

– Да, холостой, красивый, богатый.... – вздохнулаЛида Саль,. – да чего ему искать во мне, судомойке, если он не нашего роду-племени…

– Можешь дальше не рассказывать. Понимаю, чего тебе надо, но если, как говоришь, ты судомойка, не знаю, чем ты можешь расплатиться за наряд «Праведника». Это вещь дорогая…

– О том не беспокойтесь. У меня есть кое-что и подороже. Мне только надо знать, могу ли я получить от вас волшебный костюм и согласились бы вы потом уговорить этого моего мучителя надеть его вдень святой Кармен. Чтобы обрядился он в костюм «Праведника», который я ему пошлю,. – вот самое важное. Остальное сделает колдовство.

– Но, дочка, я не только не увижу его. – я не знаю, где живет кабальеро, какого ты себе выбрала, по ком сохнешь, а значит, я вдвойне слепой.

Лида Саль наклонилась к большому, и морщинистому, и мохнатому, и грязному уху слепца и сказала:

– В доме Альвисуресов…

– А… Ага…

– Фелипито Альвисурес…

– А. теперь вижу, хорошо вижу… Богатого хочешь заиметь мужа…

– Упаси Бог! Вы. – слепой и не можете хорошо видеть, вы видите в моей любви одну только корысть!

– Ну. если не корысть тебе в нем, значит, его твое тело просит…

– Не говорите такие скверности. Его душа моя просит. Если бы его мое тело просило, мне бы жарко делалось, а мне не жарко, как его вижу, наоборот, холодно делается. Сама не своя становлюсь и вздыхаю.

– Это хорошо. Сколько тебе годов?

– Девятнадцать исполнится, а может, и двадцать, кто знает. Эй, уберите руку… Даром что слепой, щупать умеете!

– Знать надо мне, дочка, знать, в самой ли ты поре…

– Так пойдете вы к Альвисуресам?.. Что вы мне присоветуете?

– Как не пойти? Сегодня же надо… А что это ты мне надела на палец? Кольцо?

– Золотое кольцо, немало оно весит…. – Вот хорошо… Вот умница…

– Я даю его вам в счет платы за костюм «Праведника».

– Ты, дочка, сообразительная, но как мне идти к Альвисуресам, если я даже не знаю, как тебя звать…

– Лида Саль…

– Красивое имя, хоть и не христианское. Я пойду туда, куда меня шлет твое сердце. Испытаем волшебную силу. В эту пору с повозок, принадлежащих сеньору Фелипе, сгружают дрова или их чем-нибудь нагружают. Я заберусь на какую-нибудь, так бывало не раз, и меня привезут прямиком к Фелипито.