Зеркало сновидений

Глава 5 Чердак

– Нет, нет, – сказала Лиза. – Ни к чему брать другую пьесу. «Женитьба» мне нравится, и вообще это такая вещь, которую можно играть где угодно. Конечно, не нужно ставить ее целиком, – продолжала девушка, вертясь перед зеркалом, – я думаю, достаточно сцен Агафьи с теткой и свахой и, может быть, эпизода с Подколесиным.

Оленька вздохнула. Через несколько дней Левашовы устраивали у себя вечер, и Лиза решила, что представление отрывков из пьесы только его украсит. Оленька знала, что сестра предназначает для себя главную роль, но все же отважилась спросить:

– А кто сыграет Агафью, ты?

– Конечно. Маша будет свахой, а ты – теткой.

– Я не хочу быть теткой, – упрямо проговорила Оленька, и ее губы дрогнули. – Я хочу быть Агафьей Тихоновной.

– Ты не можешь быть Агафьей Тихоновной, – сказала Лиза с неудовольствием, и в ее голосе прорезались неприятные металлические нотки.

– Почему не могу?

– Потому что, – ответила Лиза, отворачиваясь от зеркала. – Но если захочешь выдумать какой-нибудь глупый сон, я не стану тебе мешать, – добавила она со смешком.

– Я ничего не выдумывала! – вскинулась Оленька.

– Какая ты смешная, – вздохнула старшая сестра. Она открыла гардероб, достала несколько платьев и стала прикладывать к себе перед зеркалом, поворачиваясь то так, то эдак.

– А ты злая, – мрачно сказала Оленька, грызя ногти, что у нее всегда являлось признаком сильного волнения. – И зеленый цвет тебе не идет, – добавила она мстительно, имея в виду платье, которое Лиза сейчас разглядывала.

Горничная Соня доложила, что приехала Мария Васильевна Истрина, и Оленька, забыв обо всем, устремилась в гостиную, к подруге.

– Странно, иногда назовешь человека полным именем – и это сразу же как-то его старит, – рассеянно заметила Лиза. – Что за секреты у Машеньки с моей любезной систер?

Соня озадаченно заморгала. Она была некрасивая, ширококостная, с волосами и ресницами пепельного оттенка. Соня служила у Левашовых уже год, но так и не смогла до конца привыкнуть к манерам некоторых членов семьи.

– Я не знаю, Елизавета Кирилловна… Они мне не говорят.

– И зеленый мне не к лицу? – совершенно нелогично осведомилась Лиза.

– Вам все к лицу, барышня, – пробормотала Соня.

– Полвека назад одевались не так, как сегодня, – вздохнула девушка, бросая платья на кровать. – Прибери здесь все.

Она поправила прическу и, выйдя из спальни, направилась в гостиную, но вошла не сразу, а остановилась у дверей таким образом, чтобы слышать разговор сестры с гостьей.

– Лиза не верит, что я видела сон, – сказала Оленька.

– Какая разница, верит она или нет, – отозвалась Машенька. Она дружила с младшей сестрой и недолюбливала старшую, которая всегда затмевала ее саму. – Брат все утро говорил о тебе. Ты и впрямь его заинтриговала! А на Лизу внимания не обращай. Мало ли что она говорит…

– Она хочет, чтобы ты играла Фёклу, – наябедничала Оленька.

– Кого?

– Сваху в «Женитьбе».

– А сама сыграет невесту? Для кого она старается – для Володи или для Коли?

Оленька смутилась.

– Ну уж точно не для Лариона, – сказала она наконец. – И почему я должна играть тетку? Я не хочу быть теткой!

– Не хочешь, значит, не будешь, – объявила Лиза, входя в гостиную. – Попрошу Соню.

– А она сможет? – с сомнением протянула Машенька.

Лиза пожала плечами, словно желая сказать, что в ее присутствии всякий сумеет справиться с ролью, и, сев на диван, спросила, когда брат гостьи возвращается в свой полк.

– Н-не знаю, – неуверенно ответила Машенька. – Кажется… то есть я так думаю… он вообще не хочет туда возвращаться.

Оленька затрепетала. Зная свою сестру, она не сомневалась, что та строго осудит нежелание Арсения оставаться в армии; но ее ждал сюрприз.

– Может быть, он и прав, – сказала Лиза, подумав. – Служить, чтобы в конце концов превратиться в кого-то вроде того глупого военного, который был у вас на вечере… как бишь его?

– Дымов, нет, Ломов, – поправилась Машенька. – Папа сказал, что они знакомы с детства, но я его раньше у нас не видела.

В Оленьке заговорил дух противоречия. Она открыла рот, чтобы сказать, что Ломов показался ей вовсе не глупым и что взгляд, которым он осматривал гостей, был слишком цепким и изучающим для человека неумного; но тут в гостиной появились новые лица: сначала Ларион Маслов, как всегда оживленный сверх меры, а затем Арсений в штатском. Среди знакомых Ларион слыл безобидным чудаком, хоть и склонным ко всяким преувеличениям и фантазиям, и в тот день он не изменял себе. Перво-наперво он рассказал историю о знакомом студенте, который унаследовал от дальнего родственника восемьдесят тысяч капиталу, но в ходе расспросов выяснилось, что на самом деле наследство состоит лишь в заложенном и перезаложенном имении, которое приносит больше хлопот, чем пользы. Во второй фантазии фигурировала прекрасная дама, которая ехала в открытой коляске и попалась ему на глаза возле Аничкова дворца. Пылкий Ларион охарактеризовал этот чистейшей прелести чистейший образец такими эпитетами, что все усомнились в том, что описанная им дама существует в действительности, а не пригрезилась ему среди толчеи и сутолоки Невского проспекта.

– Мы будем ставить «Женитьбу», – сказала Лиза, чтобы вернуть студента с небес на землю. – Ларион, вы сыграете Подколесина?

Арсений отвернулся, пряча улыбку. Трудно было вообразить людей более далеких, чем молодой фантазер и нерешительный герой Гоголя; но Ларион слишком любил семью Левашовых и не заметил подвоха.

– Я сыграю кого хотите! – торжественно объявил он.

– Оле я предложила роль тетки, – продолжала Лиза, – но она не хочет.

– Я передумала, – вмешалась Оленька, бросив быстрый взгляд на молодого офицера. – Я буду играть.

– Ты же говорила, что не хочешь! – притворно удивилась Лиза.

– Нет, я хочу.

– Играть тетку, которая только и делает, что учит жизни? Она же скучная! И старая.

– Ну и пусть!

Разговор прервался, потому что Соня доложила о приходе близнецов. С недавних пор Володя и Коля решили, что им непременно нужно в кого-нибудь влюбиться, и в качестве предмета обожания выбрали Лизу. Близнецы были русоволосые, худощавые, с едва намечающимися усиками и нередко заканчивали фразы друг за друга. Они ужасно старались казаться взрослыми и рассудительными, но по их манерам чувствовалось, что это еще дети, дурашливые и беспечные, и жизнь хорошенько за них не принималась.

– Мороз и солнце, – сказал Володя.

– День чудесный, – подхватил Коля.

Присутствующие заулыбались. (Снаружи было примерно 26 градусов тепла.)

– Ну какой мороз, господа, – протянула Лиза, кокетничая. – Полно вам!

– Столичный, – ответил Володя, забавляясь.

– Петербургский, – добавил Коля.

Тема погоды была исчерпана, и близнецы ринулись в атаку на Арсения.

– Как поживает ваше благородие? – спросил Коля.

– Видели еще какие-нибудь сны? – поинтересовался Володя невинным тоном.

Арсений сразу же перестал улыбаться. От природы он был чрезвычайно чувствителен, и хотя это качество позволяло ему безошибочно выделять хорошие стихи среди массы посредственных, в обычной жизни ему приходилось несладко, потому что любая колкость причиняла его самолюбию рану, сравнимую с той, которую наносит лишь прямое оскорбление.

– Вы изволите на что-то намекать, милостивый государь? – спросил он холодно, дернув щекой. – Тогда объяснитесь прямо.

– Мы ничего такого не имели в виду, Арсений Васильевич, – сказал Володя спокойно. – Просто ваше выступление на вчерашнем вечере… оно, честно говоря, произвело впечатление.

– Неизгладимое! – добавил Коля.

Близнецы чувствовали, что большинство присутствующих не видит в их поведении ничего особенного, в то время как нервозность молодого офицера делает его смешным. Оленька сердито нахмурилась.

– Можете и надо мной посмеяться, господа, – сказала она тоненьким, почти детским голосом. – Я ведь тоже видела тот сон.

Братья тотчас рассыпались в извинениях и объявили, что ничего такого у них и в мыслях не было; но Арсений почувствовал, что день испорчен и что ему больше не хочется находиться здесь, не хочется говорить с девушкой, которая видела тот же сон, что и он. Он отвернулся и стал мрачно смотреть в окно. Ларион меж тем спросил, не отменяется ли завтрашняя поездка в Петергоф, на что Лиза ответила, что собирается репетировать «Женитьбу» и что, наверное, путешествие придется отложить.

– Я думала, что Ларион может быть Подколесиным, – сказала она, нежно улыбаясь, – но теперь меня что-то охватили сомнения. Как вы думаете, господа?

Оправившись от изумления, Ларион стал клясться, что Подколесин его любимый персонаж, без которого он не мыслит своей жизни. Машенька предложила включить сцены со всеми женихами, но Лиза возразила, что тогда не хватит артистов: четыре жениха и Кочкарев – уже пятеро, а среди них только четверо мужчин.

– На меня не рассчитывайте, – сказал Арсений, хмурясь, – я могу быть только зрителем.

– Вам не нравится «Женитьба»? – спросила Оленька с удивлением.

– Почему же, нравится, и даже очень. Но какой из меня актер?

– Балтазар Балтазарович Жевакин, – пробормотал Володя. – Бывалый моряк.

– Роль прямо для вас, – поддержал его Коля.

– Я в пехоте, – отозвался Арсений и тотчас же об этом пожалел.

– Тогда уж Никанор Иванович Анучкин, – сказал Володя. – Человек деликатный, хоть и отставной пехотный офицер.

– Малина, совсем малина![8] – вставил Коля, ухмыляясь.

Он ухитрился произнести эти слова таким тоном, что Арсению неодолимо захотелось влепить говорящему пощечину, чтобы стереть с румяного нагловатого лица собеседника усмешку; но, по счастью, вмешалась Машенька.

– Господа, Лиза ведь уже сказала, что сцен с женихами не будет. Нам нужны только Кочкарев и Подколесин.

В конце концов Володю определили на роль Кочкарева, а его брата назначили Подколесиным. Машенька поинтересовалась, как исполнителям быть с костюмами. Лиза звонком вызвала Соню и попросила ее узнать у Натальи Андреевны, что стало с гардеробом бабушки, которой когда-то принадлежал особняк. Вернувшись, Соня сообщила, что старые платья покойной бабушки были убраны в сундуки и сосланы на чердак.

– Помню, когда я была маленькая, она показывала мне свои платья, и некоторые были очень красивые, – сказала Лиза.

– Думаешь, ее наряды пригодятся нам для постановки? – спросила Оленька. Она все еще переживала, что ей предстоит играть скучную тетку-резонершу, на которую зрители вряд ли обратят внимание.

– Сначала надо посмотреть, в каком состоянии платья, – заметила Лиза.

Ларион не утерпел и влез с очередной фантастической историей о богатой даме, у которой было столько платьев, что они занимали половину дома, а потом вспыхнул пожар, и она…

– Выпрыгнула в окно, – сымпровизировал Коля.

– Без ничего, – добавил Володя.

– О! – сказали хором Оленька и Машенька.

– Вообще-то, – сказал студент, поправляя очки, – она пыталась спасти свои платья, но у нее ничего не вышло, и она сгорела вместе с ними.

– Какие ужасы вы рассказываете, Ларион, – вздохнула Лиза.

– Лучше бы она выпрыгнула в окно, – не удержался Володя.

Присутствующие самым бессердечным образом расхохотались, и даже Арсений заулыбался, забыв недавнюю обиду. Ларион надулся, но так как он был человек, легко поддающийся общему настрою, через несколько секунд он уже смеялся громче всех.

Вечером, когда гости разошлись, Лиза вызвала Соню и еще одного лакея и направилась на чердак. Через несколько минут туда поднялась и Оленька.

Несколько больших сундуков были отодвинуты от стены и распахнуты. То и дело чихая, Лиза вынимала очередной наряд, критически оглядывала его и откладывала в сторону.

– Что-нибудь нашла? – не утерпела Оленька.

– Соболиный салоп, погрызенный мышами, – ответила Лиза. – Зато дедушкин вицмундир даже моль не посмела тронуть. – Она чихнула. – Я откопала шаль для свахи, Машеньке пойдет.

– А платья?

– Они все в плохом состоянии, к тому же видно, что их перешивали по несколько раз. – Лиза снова чихнула и наклонилась, вынимая со дна сундука очередной наряд. – Соня, посвети-ка… – Горничная подошла ближе и подняла лампу, которую держала в руке. – А вот это миленькое платье. Смотри-ка, его даже не перешивали… И желтенькое! Желтый мне идет…

Платье было хоть и старомодное, но такое красивое, что сердце Оленьки мягко подпрыгнуло в груди.

– А для меня ничего нет? – спросила она, стараясь говорить как можно небрежнее.

– Можешь сама посмотреть, – отозвалась Лиза. – Что-то я устала рыться в этих сундуках. – И она опять чихнула.

Лиза удалилась, унося с собой наряд для роли Агафьи Тихоновны и шаль для свахи. Оленька залезла в сундук, но в нем уже ничего не оставалось, кроме старого корсета и того, что сначала показалось девушке почти невесомой тряпочкой, сильно пожелтевшей от времени. Приглядевшись, Оленька поняла, что держит в руках свадебную фату.