Зеркало теней

ПО МЕЖЕ

Как ясно, как ласково небо!

Как радостно реют стрижи

Вкруг церкви Бориса и Глеба!

По горбику тесной межи

Иду, и дышу ароматом

И мяты, и зреющей ржи.

За полем усатым, не сжатым

Косами стучат косари.

День медлит пред ярким закатом…

Душа, насладись и умри!

Всё это так странно знакомо,

Как сон, что ласкал до зари.

Итак, я вернулся, я — дома?

Так здравствуй, июльская тишь,

И ты, полевая истома,

Убогость соломенных крыш

И полосы желтого хлеба!

Со свистом проносится стриж

Вкруг церкви Бориса и Глеба.

1910

Белкино

«В полях забытые усадьбы…»

В полях забытые усадьбы

Свой давний дозирают сон.

И церкви сельские, простые

Забыли про былые свадьбы,

Про роскошь барских похорон.

Дряхлеют парки вековые

С аллеями душистых лип.

Над прудом, где гниют беседки,

В тиши, в часы вечеровые,

Лишь выпи слышен зыбкий всхлип.

Выходит месяц, нежит ветки

Акаций, нежит робость струй.

Он помнит прошлые затеи,

Шелк, кружева, на косах сетки,

Смех, шепот, быстрый поцелуй.

Теперь всё тихо. По аллее

Лишь жаба, волочась, ползет

Да еж проходит осторожно…

И всё бессильней, всё грустнее

Сгибаются столбы ворот.

Лишь в бурю, осенью, тревожно

Парк стонет громко, как больной,

Стряхнуть стараясь ужас сонный…

Старик! жить дважды невозможно;

Ты вдруг проснешься, пробужденный

Внезапно взвизгнувшей пилой!

1910–1911

«Большой дорогой, шоссе открытым…»

Большой дорогой, шоссе открытым,

Широкой шиной вздымая пыль,

Легко несется автомобиль.

Смеемся рощам, дождем омытым,

Смеемся далям, где темен лес,

Смеемся сини живых небес!

Поля, пригорки, луга, долинки,

Внезапно — церковь, изб темный ряд,

Мелькают лица, столбы летят…

И на подушках мы в лимузинке,

Куря беспечно, бесплодный взор

Бросаем бегло на весь простор…

25 мая 1911

«На сухой осине серая ворона…»

На сухой осине серая ворона,

Поле за оврагом, отдаленный лес,

Серый молочайник у крутого склона,

Мухомор на кочке, вздутый, словно бес.

Грустно, нелюдимо, пусто в мире целом,

Колеи дороги поросли травой,

Только слабо в небе, синевато-белом,

Виден дым далекий, верно, над избой.

Взором утомленным вижу в отдаленьи

Разноцветный веер недожатых нив,

Где-то есть жилище, где-то есть селенье,

Кто-то здесь, в просторах, уцелел и жив…

Или я чужой здесь, в этой дикой шири,

Одинок, как эта птица на суку,

Говорящий странник в молчаливом мире,

В даль полей принесший чуждую тоску?..

18 июля 1911

ЛЕТНЯЯ ГРОЗА

Синие, чистые дали

Между зеленых ветвей

Бело-молочными стали…

Ветер играет смелей.

Говор негромкого грома

Глухо рокочет вдали…

Всё еще веет истома

От неостывшей земли.

Птицы кричали и смолкли;

С каждым мгновеньем темней.

В небо выходит не полк ли

Сумрачных, страшных теней.

Вновь громовые угрозы,

Молнии резкий зигзаг.

Неба тяжелые слезы

Клонят испуганный мак.

Ливень, и буря, и где-то

Солнца мелькнувшего луч…

Русское, буйное лето,

Месяцы зноя и туч!

1911

«И снова давние картины…»

И снова давние картины

(Иль только смутные мечты):

За перелеском луговины,

За далью светлые кресты.

Тропинка сквозь орешник дикий

С крутого берега реки,

Откос, поросший повиликой,

И в черных шапках тростники.

В воде виляющие рыбы,

Над ней мелькание стрекоз;

Далеко видные изгибы

Реки, ее крутой откос.

А дальше снова косогоры,

Нив, закруживших кругозор,

Пустые, сжатые просторы

И хмурый, синеватый бор.

И первый плуг в далеком поле

В сопровожденьи бороны…

Виденья давней, детской воли, —

Иль только радостные сны.

27 июля 1910

НА ЛЕСНОЙ ДОРОГЕ

По дороге встречный странник,

В сером, рваном армяке,

Кто ты? может быть, избранник,

Бога ищущий в тоске?

Иль безвестный проходящий,

Раздружившийся с трудом,

Божьим именем просящий

Подаянья под окном?

Иль, тая свои надежды,

Ты безлунной ночи ждешь,

Под полой простой одежды

Пронося разбойный нож?

Как узнать? мы оба скроем

Наши мысли и мечты.

Лишь на миг мелькнут обоим

Те ж дорожные кусты,

Лишь на миг увидят двое,

Меж незыблемой листвы,

Те же, дремлющие в зное,

Дали вечной синевы.

Разошлись — и ты далече…

Колеи крутой изгиб…

И уж я забыл о встрече,

Заглядясь на красный гриб.

2—6 августа 1910

СТРАСТИ СНЫ

И снова я, простерши руки,

Стремглав бросаюсь в глубину,

Чтоб испытать и страх и муки,

Дробя кипящую волну.

Влеки меня, поток шумящий,

Бросай и бей о гребни скал,

Хочу тоски животворящей,

Я по отчаянью взалкал!

Ах, слишком долго, с маской строгой,

Бродил я в тесноте земной,

Я разучился жить тревогой,

Я раздружился с широтой!

Куда меня поток ни кинет,

Живым иль мертвым, — все равно:

Но сердце ужаса не минет,

Но грудь опять узнает дно!

Еще мне видны, как картины,

Реки крутые берега,

Стадам любезные долины

И плугу милые луга.

Их не хочу! все ближе пена

Порогов каменных, — и вот

Меня, нежнее, чем измена,

Крутит глухой водоворот.

1911

«Ты — мой демон, ты эринния…»

Ты — мой демон, ты — эринния,

Неразлучная со мной!

В целом мире — как в пустыне я,

И все миги я с тобой!

Одинок я под смоковницей,—

Но с тобой мои мечты;

На постели я с любовницей,—

Но в моих объятьях — ты!

Я — в весельи вдохновения,—

Шепчешь ты начало строк;

Я замыслил преступление,—

Подаешь мне ты клинок!

Тайной волей вместе связаны,

Мы напрасно узы рвем,

Наши клятвы не досказаны,

Но вовеки мы вдвоем!

Ненавистная! любимая!

Призрак! Дьявол! Божество!

Душу жжет неутолимая

Жажда тела твоего!

Как убийца к телу мертвому,

Возвращаюсь я к тебе.

Что дано мне, распростертому?

Лишь покорствовать Судьбе.

1910. 1911

«Да, можно любить, ненавидя…»

Да, можно любить, ненавидя,

Любить с омраченной душой,

С последним проклятием видя

Последнее счастье — в одной!

О, слишком жестокие губы,

О, лживый, приманчивый взор,

Весь облик, и нежный и грубый,

Влекущий, как тьма, разговор!

Кто магию сумрачной власти

В ее приближения влил?

Кто ядом мучительной страсти

Объятья ее напоил?

Хочу проклинать, но невольно

О ласках привычных молю.

Мне страшно, мне душно, мне больно.

Но я повторяю: люблю!

Читаю в насмешливом взоре

Обман, и притворство, и торг…

Но есть упоенье в позоре

И есть в униженьи восторг!

Когда поцелуи во мраке

Вонзают в меня лезвее,

Я, как Одиссей о Итаке,

Мечтаю о днях без нее.

Но лишь Калипсо я покинул,

Тоскую опять об одной.

О горе мне! жребий я вынул,

Означенный черной чертой!

1911

«Опять безжалостные руки…»

Опять безжалостные руки

Меня во мраке оплели.

Опять на счастье и на муки

Меня мгновенья обрекли.

Бери меня! Я твой по праву!

Пусть снова торжествует ложь!

Свою не радостную славу

Еще одним венком умножь!

Я — пленник (горе побежденным!)

Твоих колен и алчных уст.

Но в стоне сладостно-влюбленном

Расслышь костей дробимых хруст!

С тобой, лак цепью, спаян вместе,

Полузакрыв истомный взор,

Я не забыл о тайной мести

За твой восторг, за мой позор!

А! зверь неутомимо-гибкий!

Быть может, я тебя люблю!

Но все движенья, все улыбки

Твои — я жадно уловлю.

Дрожа, прислушаюсь к стенанью.

Запечатлею звуки слов,

И с ними, как с богатой данью,

Вернусь к свободе из оков.

Потом — моим стихам покорным,

С весельем, передам твой лик,

Чтоб долго призраком упорным

Стоял пред миром твой двойник!

1911

«Как птицы очковой змеей очарованы…»

Как птицы очковой змеей очарованы,

Поднять мы не смеем измученных рук,

И, двое, железами давними скованы,

Мы сносим покорно медлительность мук.

Всегда предо мною улыбка поблекшая

Когда-то горевших, как пурпуром, губ.

Ты никнешь в оковах, сестра изнемогшая,

И я неподвижен, как брошенный труп.

Привстать бы, сорвать бы оковы железные,

И кольца и цепи! и вольными вновь

Бежать в дали синие, в сумерки звездные,

Где ставит алтарь свой меж сосен Любовь!

Со смехом упасть там на мхи потемневшие,

Объятья святые, как детям, сплести,—

Забыть эти муки, как сны отлетевшие,

Как камни на прежнем, пройденном пути!

Я знаю, исчезнет тоска нестерпимая

При веяньи первом прохлады лесной,

И снова ты станешь былая, любимая,

И я на колени склонюсь пред тобой!

Но воля бессильна, как птица бескрылая,

И залиты руки тяжелым свинцом.

Ты никнешь, в слезах, ненавистная, милая,

В оковах железных мы никнем вдвоем…

1911

«Прощаю все, — и то, что ты лгала мне…»

Прощаю все, — и то, что ты лгала мне

Губами алыми, дарами долгих ласк,

Что вместо хлеба мне давала камни,

Что на руках цепей я слышал лязг;

И то, что мной целованное тело

Бросала ты лобзаниям других,

И то, что сделать лживым ты хотела

Мой праведный, мой богомольный стих!

Прощаю все, — за то, что были алы

Твои, всечасно лгавшие, уста,

Что жгли меня твоих грудей овалы,

Что есть в твоем лице одна черта;

Еще за то, что ласковым названьем

Ты нежила меня в час темноты;

За то, что всем томленьям, всем страданьям

Меня обречь умела только ты!

1911