Зеркало вампиров

Глава 7

Он подъехал к нужному ему дому ровно в десять часов утра. По натуре своей Дронго был ярко выраженной совой и любил поспать именно утром, ибо ложился очень поздно. Но сегодня необходимо было приехать сюда раньше, еще до встречи со вдовой убитого, для того, чтобы осмотреть место происшествия.

Ночью он заехал к Владимиру Владимировичу и снова просмотрел копии уголовного дела, особенно протоколы допросов вдовы покойного и его близких друзей. Обладая фотографической памятью и умением читать сверху вниз, он довольно быстро просмотрел все материалы, отобрав самое важное. Среди груды словесного мусора всегда попадались зерна истины, и он умел их замечать.

Дом, где раньше жил Алексей Миронов, находился в центре города на проспекте Мира. Он был огромным, со своей собственной историей, уже насчитывающей несколько десятилетий. Миронов переехал сюда за несколько месяцев до своей смерти и именно здесь, в подъезде этого дома, и был убит.

Вдова убитого срочно продала квартиру, чтобы никогда больше не видеть подъезда, в котором произошло это страшное для нее событие. И переехала на Трифоновскую улицу, в другой дом, чтобы не проходить каждый день через тот страшный подъезд, про который было уже столько написано и который иногда снился ей в кошмарных снах.

Кире Леонидовне шел тридцать шестой год. Она была довольно известным дизайнером и успела состояться к тому времени, когда вышла замуж за Алексея Миронова. У нее была семнадцатилетняя дочь от первого мужа.

Осмотрев дом на проспекте Мира и даже войдя в подъезд, где это случилось, Дронго довольно долго стоял на лестнице, словно надеясь увидеть то, что не увидели побывавшие здесь до него сотни журналистов и десятки сотрудников правоохранительных органов. Это был обычный подъезд с широкими лестницами, грязноватый, какими бывают старые московские подъезды, но не замусоренный благодаря кодированной системе на дверях. Раньше таких дверей здесь не было, это Дронго знал из материалов дела. Они появились только после смерти Алексея Миронова.

Он дождался, когда к дверям подойдет строгая мама с ребенком, и, стоя у другого подъезда, заметил, какие она нажимает цифры кода.

Откуда убийца знал точное время прибытия журналиста? У него ведь был наверняка ненормированный рабочий день. И, наконец, как долго убийца простоял в подъезде, ведь дом многоэтажный и здесь часто входили и выходили люди? Странно, что следователи не обратили внимание на такие вопросы. Или не хотели обращать? Он тоже пока не знал точного ответа на эти вопросы.

Еще раз осмотрев подъезд, он вышел из дома и, остановив такси, поехал на Трифоновскую улицу. Нужный ему дом он нашел сразу. В подъезде был установлен домофон, он вызвал хозяйку, и дверь щелкнула, открываясь. Дверь самой квартиры ему открыла миловидная девушка лет двадцати пяти, очевидно, помогавшая хозяйке.

В просторной, чуть вычурной гостиной играла приглушенная музыка, по стене скользили блики от вертящегося разноцветного шара, заменявшего люстру. В двух больших аквариумах, светящихся изнутри, мелькали маленькие золотистые рыбки. У хозяйки дома были свои причуды и свои пристрастия. Она появилась из другой комнаты в белом широком платье. Волосы собраны в тугой узел, на лице ни следа косметики. Она села на диван, поджав под себя ноги. И лишь затем, показав на стоявшее рядом кресло, сказала:

– Садитесь. – Это были первые слова, которые она произнесла.

Он сел в кресло, глядя на женщину. Внешне она была спокойна, если не считать лихорадочного блеска темных глаз.

– Что вам нужно? – Она даже не спросила, откуда он пришел.

– Я работаю на итальянский журнал, – сказал Дронго, – вас должны были предупредить. Моя фамилия Кузнецов. Мне хотелось бы поговорить с вами об Алексее Миронове.

Нечто похожее на интерес мелькнуло в ее глазах, или ему показалось? Она спросила:

– Что именно вы хотите узнать?

– Мне хотелось бы написать очерк о вашем погибшем муже. Коллеги считают, что он был лучшим телевизионным журналистом. Простите, что я говорю в прошедшем времени.

– Ничего, я уже привыкла, – махнула она ладонью. Именно ладонью, а не рукой.

Вошедшая девушка поставила на столик рядом с ним чашечку кофе, изящную сахарницу с красиво упакованными кусочками сахара и фарфоровую тарелочку с печеньем. Даже не спрашивая ни о чем гостя, она просто расставила все это на столике и молча исчезла.

– Мне хочется узнать о нем побольше. Его пристрастия, его привычки, его любимые газеты и журналы, – продолжал Дронго, – мне хочется, чтобы вы просто рассказали о нем. Ничего конкретного, просто общий рассказ.

– И ваш журнал удовлетворит такой рассказ? – с чуть заметной иронией спросила она.

– Это уже зависит от моего профессионализма, – улыбнулся он в ответ, – но в любом случае я покажу сначала статью вам, чтобы вы могли высказать свое мнение.

– Спасибо. Так что именно вас интересует? Вы хотите, чтобы я начала свой рассказ со дня его рождения?

– Нет, вполне достаточно, если вы расскажете мне о нескольких последних днях его жизни. О его привычках и его настроении в последние дни, о его увлечениях и планах.

Она молчала, словно вспоминая все, что не успела рассказать следователям или дотошным журналистам. Потом негромко сказала:

– В последние перед смертью дни он много работал, словно предчувствовал, что все так закончится. У него были огромные планы, разве сейчас можно все вспомнить. Он любил жизнь. Ему казалось, что он будет жить вечно.

– У него было много друзей?

– Да, конечно. Очень много. И после его смерти они все время приходили к нам домой, еще туда, в старую квартиру, на проспект Мира. А теперь ходят сюда…

– Я знаю, что его коллег допрашивали следователи. Но мне интересны не те, кто непосредственно с ним работал и мог оказаться полезным для расследования. Мне интересен круг его друзей, круг интеллектуального общения, вы меня понимаете?

– Конечно. Следователи таскали тогда в прокуратуру и в ФСБ всех его знакомых и незнакомых людей. Но такой круг у него был. Туда входили немногие избранные. Иногда он и меня допускал в этот круг.

– Я могу узнать, кто именно входил в его «интеллектуальный круг»?

Она чуть усмехнулась. Или ему показалось? Нечто неуловимое мелькало в их разговоре, какой-то третий смысл, постичь который ему так и не удавалось. Все казалось зыбким, неустойчивым, словно дизайн этой комнаты был продуман с таким расчетом, чтобы сбить с толку любого гостя, не давая ему твердой опоры.

– У нас часто бывали его друзья, – сказала она, чуть помедлив.

– Это я понимаю. Меня интересует, кто именно был его самым близким другом. Кто мог рассказать о нем гораздо больше, чем сухие протоколы допросов, свидетельства знакомых или романтические пассажи в духе сентиментальных воспоминаний. Простите меня, но мне говорили, что он был сильным мужчиной, лидером, настоящим вожаком. Мне нужно показать как раз эти качества его натуры.

Он понимал, что именно его нервировало. Ее глаза. Они были чуть насмешливые, внимательно следившие за ним и за его словами, словно она заранее знала, что он будет выпытывать подробности о ее погибшем муже, задавать вопросы, на которые она наверняка не ответит со всей правдой. Или она так относилась ко всем журналистам, назойливо вторгающимся в ее частную жизнь?

Дронго и сам не знал, откуда появлялось у него это ощущение проникновения в психологию своего собеседника, словно он обладал некой особой чувствительностью, позволяющей ему тоньше и глубже понимать людей, чем это дано обычному человеку. Может быть, это и было то самое шестое чувство, не раз выручавшее его в трудные моменты жизни и позволявшее так безошибочно разрешать самые сложные проблемы.

– Вас интересуют его друзья или его качества лидера? – уточнила она.

Он вдруг понял, что обязан сломать навязанную ею игру, перевернуть этот зыбкий мир и разрушить ее спокойствие неожиданным, шокирующим вопросом:

– Меня больше интересуете вы.

– В каком смысле? – удивленно подняла она на него свои большие глаза.

– Вы его не любили? – Это был полувопрос, но и полуутверждение. Она почувствовала это и вспыхнула от неожиданности. Сильно покраснела.

– Вам не кажется, что после подобных вопросов мы должны с вами расстаться? – гневно спросила женщина.

– Не кажется. Это моя профессия – задавать неприятные вопросы. Как и профессия вашего бывшего мужа. Я просто задал вопрос, на который вы мне пока не ответили.

– Уходите, – шевельнулась она, – я больше не буду с вами разговаривать.

Он продолжал сидеть в кресле, глядя ей в глаза. Предсказуемость реакции всегда поражает. Это означает, что тебе удалось понять собеседника еще до того, как он понял тебя. Но предсказуемость ее реакции его поражала. Получалось, что он на верном пути.

– Я не журналист, – вдруг сказал Дронго, увидев, как она вздрогнула, – вернее, я не совсем журналист. Я веду самостоятельное расследование причин смерти вашего мужа. И мне кажется, что я смогу выявить истинных виновников трагедии. Если вы мне поможете.

– Кто вы? – спросила она, глядя ему в глаза.

– Проводящий частное расследование независимый эксперт. – Он тоже смотрел ей в глаза, ожидая реакции.

– И вы надеетесь, что вам удастся добиться большего, чем правоохранительным органам? – Теперь она смотрела на него с любопытством. Но гнева уже не было.

– Во всяком случае, мне легче это сделать. Я не связан никакими сроками и никакими официальными лицами. На меня никто не давит.

– Вы хотите сказать, что на прежних следователей «давили»?

– Я хочу сказать, что им могли не разрешать активно проводить различные мероприятия по выявлению действительно виновных лиц.

Она задумалась. Потом медленно спросила:

– Что вам нужно?

– Чтобы вы рассказали о его последнем дне. Он был расстроен?

– Нет, скорее весел. Но я видела его только утром. А домой он вернулся поздно вечером. Я услышала крики и выглянула за дверь. На лестничной клетке толпился народ, и я долго не могла поверить в то, что случилось. Извините меня. – Она взяла со столика пачку сигарет. Достала сигарету, щелкнула зажигалкой.

– Вы не замечали ничего необычного?

– Меня об этом спрашивали тысячу раз. Конечно, ничего не замечала. Да он бы ничего и не сказал. Это сейчас я понимаю, что он был достаточно скрытным человеком. По прошествии времени все кажется несколько другим.

– Вы были женаты несколько лет. Вы ведь были его второй женой?

– Это тоже имеет отношение к вашему расследованию? – Она потушила сигарету в пепельнице, качнувшись в сторону столика, стоявшего рядом с диваном. И снова обрела прежнее равновесие, застыв в позе Будды.

– Наверно, нет. Но чисто по-человечески мне интересно, когда вы поняли, что он был достаточно скрытным. Через месяц? Через год? Только сейчас?

Она снова замолчала, метнув в него испытывающий взгляд. Потом очень тихо произнесла:

– Вы опасный человек, Кузнецов. У вас очень скользкие и опасные вопросы. Вы все время балансируете на грани хамства и недозволенного любопытства. Но я отвечу и на этот вопрос. Так мне стало казаться только недавно, спустя почти два года после смерти Алексея. У вас есть еще вопросы?

Теперь она действительно переживала. Но он обязан был довести этот разговор до логического конца, выяснить те моменты, которые его волновали. Поэтому он задал следующий вопрос:

– Кто входил в его «ближний круг»? По самым скромным подсчетам, у него было несколько тысяч знакомых, товарищей, приятелей и так далее.

– Мы пытались как-то оградить наших друзей, – заметила женщина, – но всех, кто был близок с Алексеем, вызывали к следователям. Всех без исключения. Я не могу вспомнить человека, до которого бы не добрались сотрудники прокуратуры или ФСБ.

– И тем не менее у него наверняка были среди этих друзей такие, с которыми он был особенно близок, – настаивал Дронго.

– Вам действительно это интересно? – спросила она.

– Иначе я не стал бы вас беспокоить.

– Из самых близких друзей я могу назвать Сережу Монастырева и Аркадия Глинштейна. Но он обычно фигурирует под другой фамилией. Я ее точно не помню. Он пишет свои репортажи под разными фамилиями. Они не очень часто приходили к нам, но я знала, что эти двое были его самыми близкими друзьями. Однако они не имеют никакого отношения к убийству. У обоих абсолютное алиби. И оба слишком сильно переживали, чтобы вы могли их подозревать.

– Вы меня не поняли, – возразил Дронго, – я хочу познакомиться с его друзьями, узнать о нем немного больше, чем обычно пишут в газетах. Я совсем не подозреваю его друзей. Преступление было слишком грязным и слишком громким, чтобы его мог совершить кто-то из обычных журналистов или критиков, составлявших «ближний круг» Алексея.

– Я не понимаю, почему я все еще беседую с вами и не выгоняю вас, – вдруг сказала она, – по-моему, вы перешли все допустимые границы. Сначала меня обманули, сказав, что вы журналист. Потом выяснилось, что вы проводите какое-то частное расследование. И, наконец, во все время нашего разговора вы позволяли себе довольно наглые вопросы. Вам не кажется, что этого вполне достаточно, чтобы мы наконец прекратили нашу затянувшуюся беседу?

– Кажется, – кивнул он, глядя ей в глаза, – только ответьте на мой последний вопрос.

Она молчала, словно ожидая, что именно он скажет.

– Кто, по-вашему, мог быть заказчиком этого убийства? Вы лично никого не подозреваете?

Она не шевельнулась. Просто подняла голову и спокойно сказала:

– Уходите.

Он понял, что больше ничего не стоит спрашивать. Эта была та черта, переступать которую он уже не имел права. Он просто кивнул женщине на прощание и поднялся, направляясь к выходу. Уже у двери он обернулся и сказал:

– Извините меня. Я не хотел вас обидеть, Кира Леонидовна.

Она не прореагировала и на эти слова. Женщина еще минут двадцать сидела на диване в привычной для себя позе, глядя перед собой. Затем она встала, босиком прошла по ковру, подошла к телефону, взяла трубку и медленно набрала номер. Едва закончив набор, она дала отбой. Затем, немного подумав, снова набрала номер и на этот раз подождала, пока на другом конце поднимут трубку. И сказала всего два слова:

– Он приходил.