Там, на распутьях юности

КНИГА В КНИГЕ
(по стихотворениям 1975–1977 гг.)

Как я стал писать стихи

В начале жизни заслушивался мамиными сказками, а подрастая, влюбился в ее гитарные песни — песни не детские, песни из глубин самого народа. Песни эти, негласно запрещенные, сопровождают меня всегда…

В четыре года, выводя карандашные каракули, наговаривал примерно такое:

Зайчик прыгал и упал,

Он в снегу весь обвалялся,

Он морковку потерял,

И себя вдруг — не узнал….

В позднем детстве был вруном, выдумщиком и невероятным рассказчиком. Но в школе, начиная с интернатского года (1970), учился плохо. Как большинство мальчишек, стихи не воспринимал, зато песни всегда волновали. Где-то к четырнадцати годам стал сочинять их сам, подражая вульгарным уличным…

Во все ранние и отроческие лета участвовал в школьной и сельской (клубной) художественной самодеятельности. Различных выступлений, смотров и конкурсов в тот период было так много, что теперь все это представляется одной пестрой многоцветной гирляндой. Но самое яркое звено в ней есть: однажды с мамой пели со сцены дуэтом, имея у односельчан ошеломляющий успех…

Страстно мечтал научиться играть на гитаре. Помню, брал неподатливый инструмент, бил без разбора по струнам и что-то пел мальчишам-слушателям, на ходу придумывая слова и мотивы. Без гитары не мыслю себя и теперь…

Как-то, в то ученическое время, у состоятельного одноклассника выклянчил дефицитную 96-листовую общую тетрадь в красной обложке, куда стал записывать слова своих песен, а немногим позже — и первые дневниковые записи…

В восьмом классе, весной, на уроке геометрии сочинил первое свое самостоятельное (без мелодии) стихотворение, посвященное товарищу, и на переменке прочел ему, к величайшему его изумлению. С тех дней стремительный вихрь рифмотворчества и прозоизлияний закружил и увлек мой воспаленный разум в необъятные «поэтические небеса». В день мог выдавать по пять «стихотворений»! Появилась черная общая тетрадь — вся в стихах; потом коричневая — тоже вся…

Все, что было намарано мною на бумаге почти до семнадцатилетнего возраста, являлось несомненной графоманией, потому и уничтожено. Писались «философские размышления» и повести, создавались многомерные поэмы и рукописные сборники стихов, название одного из которых — «Ночные были» — так возвеличивало меня в собственных глазах. Был одурманен радужными мечтами и несбыточными планами. Безграмотно и сладострастно предавался исканиям небывалых стихотворных форм, размеров и ритмов. Читать стал одних поэтов и даже в библиотеке ГПТУ, в которое поступил учиться, похищал вожделенные поэтические сборнички, в чем, впрочем, уличен не был, а наоборот: на последнем для меня третьем курсе обучения получил грамоту за 1-е место в конкурсе стихов и на торжественной линейке по случаю начала нового учебного года был представлен как лучший поэт училища…

Но в период семнадцатилетия в судьбе моей наступили хулиганские испытательные времена. Городская и уличная действительность отрезвили: законы «бурсы» и общежития подняли свободолюбивую душу к сопротивлению и бунту… Переломный возраст, жестокая реальность, противоречия окружающего и личные заставили забыть всю поэтическую муть и надумь, заставили говорить и кричать о происходящем. Слабые подражательные стихи (кумира Лермонтова сменил кумир Есенин) становятся дневником души, беспощадным самоистязанием и… саморазвитием.

Вероятно, начало и становление моего сознательного творчества мне следует отсчитывать именно с той поры.

Январь 1982 г.

I. Училище

Жалобы зеркалу

Далеко мой дом — не дойти пешком…

Мне в училище — мордобитие.

Дисциплины шнур — по ногам хлыстом,

Оглушивший гам — общежитие.

А удрать бы вон и… стихи писать,

Схорониться в рай одиночества!

Чтоб никто-никто не посмел мешать,

Чтоб покой со мной был, как отчество!

…Человек родной, я себе не рад:

Все вокруг себя вижу страшное!..

Но осмелюсь раз и в цепи преград

Разорву звено, как бумажное!

Докажу врагам, что мечту свою

Я не про́пивший и не пре́давший!

…Так у зеркала пред собой стою,

Самому себе исповедавшись.

4.02.76 г.

Вне дня

В одном спасение — писать

До мук и до самозабвенья!

Но — участь горькая! — являть

И прятать адские творенья.

Безумные! Они, как бред,

Как всхлипы нищего в кювете!

И силы нет, и воли нет,

И юность вся в поганом цвете!

Когда заглохнут голоса

И ночь сотрет дела и лица,

Сомкнув бессонные глаза,

Я вру себе: все это снится!

И в усыпляющий обман

Мечты желанные крадутся,

Что в стихотворческий дурман

Восхода вестники ворвутся!

Что утро новью возгорит!

Умоюсь свежестью в рассвете!

Но — ночь, стихи мои, как хрип

Ублюдка пьяного в кювете…

6.02.76 г.

«Жизнь мне травят вино и город…»

Жизнь мне травят вино и город,

Драки дикие да друзья…

Говорят, что я глуп и молод,

Что играю опасно я.

Но, выслушивая их речи,

Виноватить тебя не дам!

И несчастий моих предтечи

Пусть выискивают не там!

…Где угар на снега накрошен,

Где ругаюсь, дерусь и пью, —

Терриконной тоской стреножен,

Я, как прежде, тебя люблю!

Но поймешь ли меня, родная?

И простишь ли? На этот лист —

Нет, не слезы! — я кровь роняю,

Прокусивши в запястье кисть!

…Только двое нас, только двое

Среди злобы людей и лет!

Неужели я им позволю

На тебя навести навет?!

Не бывать! Ты не верь им, мама!

Кровь засохнет, сойдут снега, —

И расскажет о нас упрямо

Новой жизни моей строка!

Февраль 1976 г.

«Шальная пятнадцати лет…»

Шальная пятнадцати лет,

Напрасно и ты с неумелым

Притворством хохочешь в ответ

Словам моим осиротелым…

Чумная, я вовсе не тот,

Который несчастье догложет.

Ты гадишь похабщиной рот,

Но… так на ребенка похожа!

Что гордость? Я тоже такой:

На все обвинения — в сдачу! —

Бросаю свой хохот больной,

А после упрячусь и… плачу.

16.03.76 г.

В день рождения

Вновь пишу и жалуюсь бумаге,

Запершись от уличного блуда.

В комнатном подземном полумраке

Нет мне поздравлений — ниоткуда…

Прячусь я преступным человеком,

Празднуя проклятое рожденье.

Что своим семнадцати калекам

Выставить на стол для угощенья?

Чем разочарование умерить?

В дар им — лишь изломанные строки!

Или, отмахнувшись, не поверить

В явь свою и в мерзкие итоги?

Или — просто-напросто — напиться!

Выйти в переулок — и подраться!

Чтоб перед бумагой повиниться

Позже за… «невинные» семнадцать!

29.03.76 г.

Голубоглазой

В жизнь мою, как в поверженный сумрак,

Ты вошла с голубыми глазами…

Но, скажи, неужели ты — друг мой,

И звезда воссияла над нами?

Ты не жди от вопроса подвоха,

Я устал от похожести глаз,

От чужих поцелуев и вздохов,

От пустых и наигранных фраз…

Мне с такими грустилось… А где-то

Голубыми глазами — не ты ль

Улетала с апрельской планеты

В мироздания звездный… пустырь?!

Ты пойми, в этой мелочной жизни

От всего, что имел в стороне, —

Мне б с любимой — и вечер, и вишни,

И стихи о любви и весне;

Чтоб под звездным родительским кровом,

Обнимая подругу свою,

О себе ей — от слова до слова! —

Рассказать, как беду — не мою!..

Незнакомая, славная, слушай!

Я тебя безысходно люблю!

Хочешь, голосом, выевшим душу,

Сокровенную песню спою?

Ты приемли ее, не пугаясь,

Посмотри, как, тоски не тая,

У груди твоей низко склоняюсь…

Потому, что уже — повторяюсь!

Потому, что и ты — не моя!

16.04.76 г.

Моя юность

Вот моя юность — в зигзагах разбоя,

В поисках правды, любви и покоя!

В мире условий, запретов, страстей

Вся моя доля погрязла в крамоле…

Вся моя жизнь — сорняковое поле

И — плодороднейшее из полей!

Вот моя юность — со стоном сознанья,

С жаждой раскаянья и оправданья!..

С небом в сравненьи ничтожный

микроб —

Я б в голубом, как в реке окунулся,

Я бы заснул и — не мной проснулся!

Мне бы — прохлады на Жаркий лоб…

В юности этой — разборки, угрозы,

Мерзкая ругань, сопливые грезы…

В юности этой — растления гнет!

Нравоученья да льстивые рожи,

Карты и счеты… А может, а может,

Это не я, а… другой живет?..

17.04.76 г.

«Не спрашивай, мама…»

Не спрашивай, мама, где шляюсь ночами,

Терзая мне совесть мольбой и слезами:

Ведь я рассказать не осмелюсь — себя…

Не спрашивай, мама, браня и любя.

В заветные дали упрямо и влажно

Глаза мои смотрят — не в силах смотреть…

Не спрашивай, мама, когда-то отважно

Я все расскажу, чтоб навек отболеть!..

28.04.76 г.

18 мая

На улице густой и синий вечер,

Там только что затих веселый дождь…

Мне хочется вдыхать омытый воздух,

Настоянный на запахах и звуках;

Идти по освеженному асфальту

В неоновых туманах фонарей;

И городом вечерним любоваться,

Улыбчиво приветствуя прохожих

(Чтоб каждый проходил и удивлялся!)…

Выдумывая сказочный побег,

Закатываю в бублики брючины,

Снимаю намозолившие туфли,

И мчусь по широченному проспекту

По лужицам на встречной полосе!

А позднему троллейбусу пустому,

Шипящему в испуге тормозами,

Состраиваю дерзкую «петрушку»,

Дразня его ехидным языком…

А вот я осторожно пробираюсь,

Под слышное окрест сердцебиенье,

В запретный чей-то загородный сад…

И там, среди ночных благоуханий,

С бутонов и соцветий собираю

Немыми сладострастными губами

Дождинок найвкуснейшее вино…

А утром мне — попасть бы в чистополье!

До ранок исколоть босые ноги

И нежить их в тепло хранящей пашне,

С малиновым восходом говоря…

Но…

Застеклен мне этот чудный вечер.

Вдали я от лучащихся проспектов,

Не видно мне просторных площадей;

Не слышно мне чарующих мелодий

Из дачного загадочного сада;

Не чувствую я запах аромата

Напоенной отзывчивой земли…

Сегодня, восемнадцатого мая,

Не выйти мне:

разбито все лицо…

1976 г.

На зачете

Я напрасно время трачу

На зачете годовом:

Не решается задача

Да и мысли о другом.

Мне ли точность логарифмов

И премудрость теорем?

Я выискиваю рифмы

Для магических поэм!

Мне ли нудные уроки,

Если памятью опять

Вижу крымские дороги,

Интернат, коровник, мать?..

Здесь, где всеми я обруган,

Здесь, где беды все мои, —

Как из замкнутого круга,

Вижу радостные дни.

Там зелеными лучами

Детство за́лила весна!

Здесь глаза мои мечтами

Заполняются до дна…

Здесь, наивный сочинитель,

Ты схлопочешь «незачет»!..

Вы простите мне, учитель:

Жизнь стихи мои зачтет!

21.05.76 г.

«…И, веришь ли…»

…И, веришь ли, я жил в мирах иных…

А было так.

Рождение рассвета

Светлеющей сиреневою мглой,

Как в фотореактиве проявляло

Неприбранную комнату мою,

Последним обнаружив дальний угол,

Где стыла печь

остатками тепла

С февральских дней…

Я телом был в постели —

Лежал, лелея сладкой полудремой

Свой ждущий мозг и органов покой,

И каждое тягучее мгновенье

Вбирал в себя из вечности…

И вдруг

Нездешние чарующие звуки

Явились мне… —

и женский полушепот,

Из призрачных волнующих глубин,

Струящийся…

Он пел, напоминая,

О зримых днях, когда-то проведенных,

Забытых мной, — на красочной планете

Среди других галактик и времен.

На той планете праведной и мудрой,

Где зло и ложь незнаемы издревле,

Я был в кругу отзывчивых друзей.

Мы пели, танцевали и смеялись,

Мы строки вдохновенные читали,

Мы слушали друг друга — с упоеньем!

И я им никогда не говорил

О том, что есть в немеркнущей Вселенной

Не менее прекрасная обитель

С такими же прекрасными людьми,

Которые еще не научились

Любить друг друга так же, как они…

Я им не говорил, чтобы не ранить

Их чистые возвышенные души;

Чтоб люди эти, добрые, как боги,

Вовеки не узнали, ужаснувшись,

О голоде, о войнах и безумстве,

Царящих на неведомой Земле;

Чтоб в дом их, непорочный и цветущий,

Не внесся межпланетный черный вирус

Чужой болезни…

И еще была

Там девушка…

О ней нездешний шепот

Ласкал мне слух в желанном забытьи…

И видел я зеленую поляну

Всю в искорках от солнечных росинок,

И всю — в цветах;

По ним, как по волнам,

Я к ней бежал — навстречу мне бегущей,

И взгляд ее — любимый и влюбленный —

Мой взор сжигал…

То солнца первый луч

Проник в окно.

И лаял пес спросонья,

И куры потревоженные хрипло

Кудахтали на горны петуха;

У флигеля ведром гремела бабка

Да деда разносила по-земному,

И кашель его, громкий и надсадный,

Звучал в ответ клокочущей трубой;

В окно мое соцветьями-глазами

Смотрела вишня вешняя…

И, знаешь,

Казалось, понимала все…

А, может,

Все понял я?..

Ты веришь в эту быль?

Май 1976 г.

Известие

Беленькая девочка из детства,

Вспомни, я — тот самый мальчуган,

При́нявший в злосчастное наследство

Первый твой безропотный обман…

Верь мне, ничего не затевая,

Запросто оставленный тобой, —

Я тебя навеки называю

Девочкой небесно-голубой!

Краски разрушаются с годами…

Вот, уже не первая гроза,

Серыми холодными тонами

Выела мне карие глаза.

Эта ли последняя и злая

В нашей предназначенной беде?..

Рос я, беспокойно размышляя:

Как ты изменяешься и — где?

Жил я, не подсчитывая силы…

Было, что и двигаясь едва,

Брел я через гиблые трясины,

В солнечные веря острова!

Девочка!.. Зачем же рассказали

Правду мне, хлестнувшую, как… ложь?

В улочках, что нас короновали,

Ты теперь блудницею слывешь…

Светлая!.. Я всматриваюсь мимо —

В лето, где под радужным дождем,

Мокрые, счастливые, бежим мы —

Мы, еще невинные, ни в чем…

Май 1976 г.

Опять

Я забывался в яростном вине —

Лечил бессилье выбродившим ядом…

И дряблость преждевременная мне

Легла на тело виснущим нарядом.

Среди преступных всасывавших сил —

Среди бездушья, подлости и фальши —

Я маски скоморошечьи носил

В отчаяньи о юности пропащей.

Писать мне страшно: змеями в душе

Кишат заматерелые пороки!

И снова я захлебываюсь —

уже

Без воли,

без сознанья,

без тревоги…

19.12.75 г.

К ночлегу

Куда идти? К кому стучаться?

Везде одна — чужая дверь!..

И если хочется смеяться,

То плакать — больше… Не теперь

Я грезы юности разрушил…

По улицам в июньский мрак

Брожу бездомен и не нужен,

Пугая кошек и собак,

Когда швыряю им, бродячим, —

Таким, как сам! — паскудный стих…

К друзьям? —

В уюте им — незряче…

К врагам? —

Но тошно и без них!

Пусть спят, в подушки зарываясь,

Но снится пусть им — неспроста,

Как гнусно, во́ром озираясь,

Нырять в ночлежные места,

Чтоб утром прятать от прохожих

За во́рот мятое лицо!..

Луна на опухоль похожа,

Протухло лунное яйцо!

Души́ луна не очарует

Тому, кто звездами гоним…

В подъезде парочка воркует,

И каждый в парочке томим

Иной потребностью животной…

А мне бы — блудному — одно:

Прилечь, забыться — где угодно! —

Но чтобы — глухо и темно!

И, вздрагивая поминутно

От шорохов и мерзких снов.

Считать, что в жизни бесприютной

Есть прелесть затхлых чердаков!

11.06.76 г.

«Тебя пугают наркоманы…»

Тебя пугают наркоманы

И «хат» притонческих разврат?

Так знай: за трусость и обманы

Ты в этом прямо виноват!

Я вынес собственную драму!

Но слышу ненависти дрожь.

Узнав, как старенькую маму

Подонки грабили — под нож!

Ты внял болезням проститутки?

Ты был свидетелем, когда

Сажали юношей на сутки

И на застенные года?

Ты был средь парков и беседок,

Где, может быть, твоя сестра

Обслуживала малолеток

В бесчувстве пьяном до утра?

А там, где ритмами швыряют

В толпу дуреющих под шейк[1],

Ты знал, как топчут и пинают

Двоих пятнадцать человек?..

Но, если общая отрава

Твою не вымарала честь, —

Какое ты имеешь право

Мне в душу лезть?!

Июль 1976 г.

Желанным вечером

Опять мы во власти твоей гитары,

И в горе моем, и в глазах — щемит…

Внимаю я песням родным и старым,

Их ранняя память теплом хранит.

И ноет в сознаньи тоска и сладость,

И хочется плакать, не пряча глаза…

Последнее слово мое и радость,

Быть может, все это — в последний раз!..

Плывут переборы — напевно, ровно;

Привычно склоненная головой,

Поешь ты о чести, о мести кровной,

О страшной потехе войны былой;

Поешь ты о тюрьмах, о пьяной воле,

О скорбных ночах да веселых днях…

Но спой лучше, мама, о юной доле

В далеких поволжских твоих краях!

Вздыхает гитара и — глуше, тише —

Звучит, замирая, болит струна…

И в раме оконной, от звезд отплывши,

Детдомовкой тихой стоит луна.

Ей в озере звездном не знать причала,

Ей светом родниться с твоей судьбой…

Ну что же ты, мамочка, замолчала?

Ну, хочешь, о чем-то другом напой.

Пусть песня заполнит и мысль, и чувства

На всю безутешность грядущих дней!

Играй же!

Мне, мама, совсем не грустно!

Звени же, гитара, сильней, сильней!..

4.08.76 г.

В Ново-Эстонии

Село мое, мне горько и обидно.

Товарищества о́троческих лет

Сегодня мне не слышно и не видно,

Я встречей долгожданной не согрет.

В ореховом разветвившемся парке

Сижу я на полдневном ветерке,

И солнца луч, трепещущий и жаркий,

Играет на обколотой руке[2].

Но сердцу не становится теплее —

Мне вымершими видятся места:

У клуба — безголосые аллеи,

И улица, где вырос я, — пуста…

И жизнь пуста…

И детство — на кладби́ще…

Село мое! И, все-таки, — до слез! —

В холодном зарешетчатом жилище,

Где юность поселю я на… погост, —

Приснись мне!

Но не нынешним пустынным,

В котором и привета не найти,

А — праздничным, зеленым, тополиным,

Как в детстве… И во сне меня — прости…

До встречи той! Не пламенный мальчишка

Догубит нерассказанную быль…

Пусть слезы!

Это — ясность, это — вспышка,

А дальше снова — холод, грязь да пыль.

11.08.76 г.

У пропасти

Все кончено, и про́пасть — предо мною…

Как гончими затравленный зверек,

Мечусь по краю с дикой головою,

И вскрикнуть бы,

но сжался крик в комок.

Что вопли стихотворным повтореньем

О юноше, стремившемся к добру!

Как верил он за миг перед паденьем,

Что выстоит!..

Довольно! Я — умру!

И, заживо зарытому в неволе,

Средь сверстников, отверженных собой,

Останется мне в облике — людское,

А в памяти — карающий разбой…

Я выдохся и грязь не отчищаю,

И, значит, — не достоин чистоты;

И, значит, — устоявшим завещаю

Великие мальчишечьи мечты!

Есть шаг еще — отчаянный, последний!

И — мрак за ним, злорадствующий мрак…

Ну что же я, измученный и бледный?

Есть шаг еще,

есть шаг еще,

есть шаг!..

9.09.76 г.

II. В убежище

«Тишина, тишина…»

Тишина, тишина, что со мною — не знаю,

Отгуляли друзья, отгремели деньки…

Тишина, тишина, никого не ругаю,

Просто мне, тишина, сновиденья горьки́.

Я до срока спасен от прямого ответа:

Бесполезно бежать от надзора судьбы.

Тишина, тишина, мне не надо совета,

Тишина, тишина,

мне бы честной борьбы!

Я за все и всегда поплатиться сумею!

Эта клятва моя не сегодня дана!

Но, моя тишина, как я рано жалею!

Видишь слезы?

Прости… и — смолчи, тишина.

14.09.76 г.

Самолет

Слышу гул самолета

в пространстве небесном,

Удаляясь, он тает, как эхо, — до дна…

Я теперь вдалеке…

Мне в укрытье безвестном —

И покой, и стихи, и… бутылка вина.

Сын заблудший! —

я к дому с повинной вернулся…

Вот рождается отзвук и гаснет опять…

Я в сентябрьском рассвете

тревожно проснулся,

И до слез засмотрелся на спящую мать.

Спит она, подоткнув под себя одеяльце…

После утренней дойки, с зарею придя,

Прикорнула на час…

Лишь бессонные пальцы

Все коровьи соски невпопад теребят.

Пусть ей дремлется сладко

в не долгом затишье!..

Чтоб неслышно —

сажусь я за письменный стол,

Но из верха незримого — грохот по крыше

Нарастает и сыплет известку на пол!

Он и матери чуткой прервал сновиденья!

Проклиная работу и ферму, она

Суетится в веранде —

и вскоре за дверью

Исчезает… И снова со мной — тишина…

Но — еще самолет!

В дребезжании стекла!..

Свист турбинный визжит,

он пронзает мозги!

И в глазах моих мутных —

и жгуче, и мокро,

И сжимаю кулак!..

Я, заложник тоски,

Что́ ищу? Что́ хочу?

Че́м, безумный, спасаюсь?!

Все равно эту муку никто не прочтет!

Затыкаю я уши, к столу прижимаясь…

Раздирающий рев!

Пропади, самолет!..

15.09.76 г.

29 сентября

Сегодня мне — семнадцать с половиной…

Под солнечным слабеющим дождем

В примолкшем окруженьи воробьином

Сентябрь умирает за окном.

Смотрю в него и до изнеможенья,

Предчувствую крадущийся недуг.

Тлетворно сентября повиновенье —

Ни ропота, ни жалобы, ни мук!..

Отчаявшийся, голосом неровным

Прошу его: «Очнись же хоть на миг!»

Но глух он — отрешенный и бескровный, —

От жизни остывающий старик!

И взор мне застилает и щекочет,

И голову склоняю я повинно!

И сердце изнывающе не хочет,

Чтоб умерли семнадцать с половиной!

29.09.76 г.

Лету окаянному

«Месяц осенний, как грустному другу,

Тянет мне хрупкую белую руку…», —

Горькие строки шепчу на крыльце.

В зябком тумане небесного света

Дорасскажу окаянное лето,

Точку не ставя в конце…

30.09.76 г.

«Не грустно мне…»

Не грустно мне: уютом скрашен вечер,

За шторами — осенняя метель;

Там дождь и хлябь,

там злой и темный ветер,

А в доме мне — и пища, и постель…

Каких же благ я более хотел?

Душевная и мысленная нега

Сердечный убаюкивают ритм.

Не нужно мне — ни друга, ни успеха,

Тепло мне в одиночестве — от рифм!

И я гитару трогаю за гриф.

И льется очищающая песня,

И чувствам от заветного — светло.

Я стар и мудр. Мне все уже известно,

Мне раньше всех изведать повезло:

Ничтожнее всего на свете — зло!

1.10.76 г.

Лето виноградное

Далекое мальчишеское лето,

Где девочка с весенними глазами?

Ты помнишь проплывавшие рассветы

С бесшумными цветными облаками?

Ты помнишь замечательные лозы

И гнезда молодого винограда —

Над девочкою дымчатоволосой,

Над мальчиком порывистого склада?

Такое не забудется ресницам:

Сокрытые узорными листами,

Друг друга, как заботливые птицы,

Кормили мы по ягодке — губами…

Влюбленные, неловкие, смешные!..

Те дети — чистоты не осквернили!

Но вскоре их рассветы заревые

Распутные ветра заполонили…

Я в память, как изгнанник, укрываюсь —

По ранним виноградникам блуждаю,

И отроком блаженным улыбаюсь,

И девочку свою обожествляю!..

Но глупо это! Глупо это слишком!

Ведь девушка с осенними глазами

Забыла — и несмелого мальчишку,

И лето с расписными облаками…

2.10.76 г.

«Надолго меня отравит…»

Надолго меня отравит

Угар опаленных дней —

Не чад в голове оставит,

А злые виде́нья в ней.

Как совесть бы ни просила —

От памяти не уйдешь.

Я все расскажу, что было,

И Правда повергнет Ложь!

А ныне… Сгущает осень

Суровость законных туч.

С усмешкою ветер бросил

Мне по́д ноги к воле ключ.

Я знал, что бежать придется,

Что серым залепит взор,

Что бывшее не уймется

Наращивать приговор.

Со временем — злее будет,

Нависнет гроза — плотней!

Но жизнь, разразясь, остудит

Угар обгорелых дней!..

16.10.76 г.

Однокласснице

Я приеду незванно веселым и пьяным,

Не ругай за браваду — я сам повинюсь.

Миролюбовской[3] ночью, объятой туманом,

Все равно от объятий твоих опьянюсь…

И меня не суди ты, игривая, строго:

Изменились тревоги со школьных часов.

Ты позволь мне, ровесник,

забыться немного —

От друзей и от пьянок, от драк и врагов!..

Мне так важно не думать,

что, может быть, утром

Нас навек разбросает по топи земной…

Я приеду нежданно, и ночью безлюдной

Эту гиблую юность забудем с тобой…

11.11.76 г.

С гитарой


Неистовы красные тени…

В ворованном жарком раю

Горячие наглые стены,

Зачем заковали вы песню мою?!

Зачем из печного оскала

В глаза мне хохочешь, огонь?

Того, чья душа угорала,

Кровавыми бликами раны — не тронь!

Я вырвусь из адского плена,

Навзрыд, но мотив — допою!

По струнам, по нервам, по венам —

Я выкричу страшную правду свою!

26.12.76 г.

Предновогоднее

Ветер хлесткий, холодный

Звезды по́ небу гонит.

Мрак зубастый, голодный

В стекла тонкие стонет…

Убежать бы, укрыться

От смертельной напасти,

С головою зарыться —

От себя, от ненастья.

Или — воли набраться,

Только злой и ехидной,

Чтоб нахально смеяться

Над, бедой дальновидной!..

29.12.76 г.

Чужие

По селу чужому

К дому неродному

Я иду подмерзший.

Вечер сизо-лунный,

Как пьянчуга блудный,

Звездами обросший.

Переполошившись,

Воодушевившись,

Псы вдогонку лают.

В окнах разноцветных

Нет мне лиц ответных:

Здесь меня — не чают!

Ждущие — далече…

Сон их безупречен…

Спите сладко, други!

Нам же, друг мой вечер,

Вместе ежить плечи

В вымерзшей округе…

6.01.77 г.

«Я живу без судьбы и имени…»

Я живу без судьбы и имени.

Я брожу по холодным улицам,

Наблюдаю чужие радости

И страдаю своими бедами;

Месяцами сижу закованный,

Сочиняю стихи паршивые,

Под гитару слагаю песенки,

Украшая свою действительность…

Я мечтаю о звездном будущем…

И друзьям доверяюсь письмами…

Но опять — человек без голоса,

Но и впредь — гражданин без имени…

19.01.77 г.

«Друзья мои, как все вы далеко!..»

Друзья мои, как все вы далеко!

На улице темно у нас и сыро.

Один я в доме. В комнатке моей —

Лишь тиканье часов…

Да лай собаки

Врывается сквозь звонкое стекло

Окна…

Там, в черноте вечерней,

Проходит юность —

сельские подростки

Идут привычно грязною дорогой

На танцы в клуб.

И только никого

Мое окно на свете не волнует…

Молчит гитара,

множественно раз

Прочитаны все письма дорогие.

Один я в мире…

Верные друзья,

А как там ва́м

вдыхается нетрудно?..

25.01.77 г.

Вагонопроводнице

1.

Длинна железная дорога,

На станциях — толчки и свет…

Послушай же и ты немного,

Что мне всего — семнадцать лет;

Что я тебя — ничуть не знаю,

Что ночь уже и нужно спать…

Но мне — ах, блажь моя шальная! —

Тебя так хочется обнять!

А я, когда ты ходишь рядом,

Раскачиваясь стуку в лад,

Ловлю надеющимся взглядом

Хотя бы твой случайный взгляд!

Но… близкая! Не замечая

Мой верхнеполочный НП[4],

Ты вновь скрываешься, скучая,

В служебном крошечном купе.

Вздыхаю я, печалю строки,

Качается плацкартный мир.

Вот рядом мы, в одной дороге,

Но я в дороге — пассажир…

2.

…Летит состав, и там, где вечность,

Огни проносятся назад.

Лишь возле тамбура беспечно

Два парня шаткие стоят.

Ты им являешься — такая,

Какую встретишь только раз!

И оба, зенками моргая,

Теряют дар сонливых фраз…

Затем, опомнившись, заводят

Велеречивый словоблуд

И жеребцами хороводят,

Тебя касаясь там и тут…

Они развязанно-игривы,

И им, конечно, наплевать

На то, что юноша ревнивый

Все это может наблюдать;

Что он с отчаянной тревогой

Вникает в скользкую игру,

Где ты дразнящей недотрогой

В свою ныряешь… конуру!

И вновь выходишь, занятая

Для виду чем-то, и опять,

Смеясь, кривляясь и болтая,

Себя даешь приобнимать…

Я отворачиваюсь молча,

Дышу в немытое окно,

Там искаженно, как от порчи,

Мое лицо отражено́.

И понимаю понемногу,

Что глупо сердце обольщать,

Что и в стихах немного проку,

Что ночь давно и нужно спать.

10.12.76 г.

Поезд Симферополь — Ворошиловград.

В гостинице

Номер гостиницы.

Сумерки за окном.

Юность-бесстыдница,

Хватит страдать, потом!

Лучше мы влюбимся —

Девушки к нам милы́…

Лучше забудемся

Средь маскарада мглы.

Видишь, на площади

Сколько влюбленных пар?

Сеется дождичек,

Манит рекламой бар…

Видишь, там весело!

Нам ли с тобой скучать?

Юность-ровесница,

Выйдем-ка погулять!

Там нахохочемся,

Там я — стихи прочту!

Ой, как мне хочется

Поцеловать вон ту!..

Ой же, как вымытым

Жаждется подышать!

Даже и вымокнем —

Слезы не распознать…

Выйдем на улицу,

Бросим рублевый дом.

Юность-распутница,

Станем жалеть потом…

Прочь из гостиницы!

Спрячемся — под дождем!

Юность-настырница,

Хватит хандрить, идем!

11.01.77 г.

На фото Р. Т

Все дороги впереди!

Мне лицо твое, на фото,

Говорит, что нам идти

В удивительные годы!

Были чаянья и боли

В нелюбимой стороне,

Где без друга и без воли

Я топил себя в вине.

Все прервато-перебито!

Все осталось позади!

Мне лицо твое открыто

Говорит, что мы — в пути!

16.01.77 г.

«Тревоги — мои товарищи…»

Тревоги — мои товарищи —

За мною, как тень, слоняются.

Мечты мои не сбываются,

И нет на моих дорогах

Знаков предупреждающих.

А в мире — мгновенья чудные

С весенней и кровной ласкою!

Да тень навела указкою

В холодный закон ответа

За юность мою беспутную…

Но солнцу и небу вечному,

И матери, всё сгибающей,

И девушке ожидающей

Кричу я с ожившей силой:

Вчерашнему — не обречь меня!

22.02.77 г.

«Слушайте, ветры…»

Слушайте, ветры, я начинаю

Новые песни петь!

Слушайте, ветры, я продолжаю

Далям в глаза смотреть!

Жизнь устояла, перестрадала, —

Не примирилась — тлеть!

Юность восстала и засияла,

Чтоб в облака лететь!

Вечно бороться и не сдаваться —

Только такой обет!

Мне — восемнадцать! Мне — восемнадцать!

Мне восемнадцать лет!

30.03.77 г.

Прощание с друзьями

Тише, милые, глупые, тише!

Я хочу на прощанье грустить…

Под тяжелой охранною крышей

Мне придется, наверное, быть.

Это скоро, так скоро случится!

Но сегодня тоска не о том:

Нам придется теперь разлучиться,

Чтоб… не встретиться в жизни потом.

Лягте рядом, ребята, смотрите,

Как весенне настроен февраль!

Всюду тянутся звонкие нити

И простором распахнута даль…

Через час, в состраданьи озлившись,

Я уеду, а новый жилец,

Полновластно в наш дом заселившись,

Вашей воле положит конец.

Разбежитесь вы, ставши ничьими,

Беспризорную долю познав.

Обхлестают вас криками злыми,

На помойные ямы изгнав.

Будут бить и не брезговать кровью,

Понаделают жалких калек,

А затем — охраняя здоровье! —

Вам устроит отстрел человек!..

Но… кому-то подвалит и счастье,

Если благо приемлемо в том,

Что приметнее ростом и мастью,

Сторожить он останется дом:

Будет яростно рвать на прохожих,

И терпеть забавленья детей,

Станет жизнь его сытно-погожей,

И, наверно, забудет друзей…

Ну а я? Я не знаю, родные,

Что утрачу еще впереди,

Что в судьбе обрету и какие

Мне страдания не обрести…

Но когда-нибудь, в жизненном мраке

Или в благополучия час,

Незнакомой бездомной собаке

Расскажу о покинутых — ВАС…

Февраль — март 1977 г.

Воспоминание

Вечер фонарями дружески мигает,

В небе оживают синие цветы…

Вдоль ограды клубной юноша шагает

К месту, где встречала явь его и ты…

Кто же он — спортивно выкроенный

парень,

Трезвый, некурящий (нравиться привык!),

Русский по рожденью, внешностью —

татарин…

В общем, не последний сельский

призывник?

…Жил на свете мальчик с пылкою душою,

Рано полюбил он книги и вино;

Много повидал он с мамкой-сиротою…

Пламенно мечтал он в светлое одно:

Выйдет он по жизни очень знаменитым!

Молодость прославив в буйстве и вине,

Станет, как Есенин, кротко незабытым,

Будет, как Высоцкий, слышен по стране!

Время упраздняло игры и проблемы,

Детские проказы, крымские года…

Леты приходили, вольные, как темы,

Леты уносились, будто поезда.

Лето и примчало стуком серебристым

Школьника на дальний утренний вокзал…

Так неотвратимо в августе зарнистом

Мальчик деревенский юность повстречал.

Дальше что? Не знаю, должен ли я, право,

Исповедь чужую в люди выносить?..

Может, по призванью, может, для забавы

Стал он, как мечталось, песни петь

да… пить.

…Там, где танцплощадки, парки

и пивбары,

Сброды хулиганов, грязные слова,

Там, где надрывались пошлые гитары, —

Разная за парнем числилась молва…

Только — заверяю! — запертый ли,

праздный —

В строгих кабинетах, в вольницах-дворах —

Цели незабвенной, вере распрекрасной

Клятву повторял он в песнях и стихах.

Впрочем, ну их, песни! Миру ль интересно

Что́ он там наплакал, спел и написал?

Если и прослыл он… — я о том известий

Радио не слышал, в прессе не читал!

Что́ чужие судьбы! Личная дороже!

Жизнь моя, быть может, — лучшая из книг!

Если разобраться, если подытожить, —

Я, пожалуй, тоже в пройденном велик…

Дело ведь не в этом! Шествуя у клуба,

Наши вспоминаю глупые мечты,

И не отвергаю встретившие губы

Там, где восхищала сны мои и ты…

Сентябрь 1977 г.

Загрузка...