Зерна граната

#6. «Пух и перья»

С каждым движением, с каждой отсеченной прядью тяжесть, давящая изнутри на лоб, виски и затылок, становилась все меньше. Ножницы хрустели и поскрипывали, волосы стекали вниз и щекотали кожу, как прохладные крылья мотыльков. Сдвинув светлые брови, Луиза поворачивалась к зеркалу то одним, то другим боком, пыталась выверить длину, приставив к подбородку ребро ладони, но выходило все равно кривовато. Ее волосы привыкли быть туго заплетенными в косу или скрученными в узел с множеством шпилек. Теперь же они точно почувствовали свободу и стали топорщиться в разные стороны. Чем больше она их ровняла, тем хаотичнее становилась новая прическа.

В конце концов она стала походить на одного из мальчишек-подопечных Пера Петита, которых некому было ни подстричь, ни причесать.

Блеклые былинки цвета луковой шелухи опадали на подстеленное полотенце с цветочной вышивкой. Тонкие прядки, пока их было немного, казались на нем неряшливо выбившимися из узора нитями, но вскоре полностью скрыли его.

Доротея, похожая на позолоченную статуэтку, иногда заглядывала в комнату и знаками предлагала помощь, но Луиза только мотала головой – ей хотелось сделать это самой.

Первое, что Вендель посоветовал ей. Остричься. Она и сама понимала, почему: если ей, пусть и на время, предстояло стать частью его банды, то коса была помехой. И дело не только в традициях. Луиза прекрасно помнила, как ее за шиворот и волосы втащили на коня в ночь бойни на берегу – вырванный кусок кожи все еще саднил и зудел под коркой засохшей крови.

Она отложила ножницы, пока раздражение не сыграло с ней злую шутку – волосы могут отрасти, в отличие от пальцев. Девушка попыталась намотать на кулак самую длинную из прядей, но та выскользнула, как сухой песок из горсти.

Следующим неминуемым шагом в преображении Луизы была одежда. Заботливая рука Доротеи уже разложила на спинке кушетки брюки для верховой езды из неокрашенной кожи, белую ситцевую блузу в тонкую синюю полоску и плотный клепаный корсаж из тех, о которых Чайка любила говорить – «от пера в потроха». Воспоминание беспокойным клубком заворочалось в груди – во что бы то ни стало она должна узнать о судьбе своих друзей. И помочь им, если потребуется.

Наконец Луиза с трудом втиснулась в подкованные сапоги и проковыляла в соседнюю комнату, подволакивая вывихнутую ногу на манер водевильного пирата. Невестка явно поджидала ее – она вскочила со своего кресла с пяльцами и приблизилась, едва заслышав скрип двери. Иберийка словно сошла с картинки на табачной упаковке: миниатюрная, хотя немного выше Чайки, полуночно-черноволосая, с ярким маленьким ртом и влажными глазами косули на гладком золотистом лице. Для полного сходства ей не хватало лишь гвоздики в волосах, скрепленных резным деревянным гребнем.

Доротея вопросительно заглянула ей в лицо и протянула пальцы к тому, что осталось от когда-то длинных волос.

– Хорошо, – старательно выговаривая кантабрийские слова, произнесла она. – Красиво. Как солнце.

Луиза не сразу поняла, что девушка имела в виду цвет ее волос, столь редкий для этих земель. Она хотела было поблагодарить – за все, но Доротея уже упорхнула в соседнюю комнату и позвала Луизу оттуда. По звону и перестуку посуды угадывалась кухня.

Весь дом молодой пары сиял чистотой из каждого уголка: стены были безупречно белыми как снаружи, так и изнутри, чтобы защититься от зноя; ароматные травы хрустели под ногами и искусными гирляндами оплетали перекладины под потолком; в высокой клетке живой каплей солнечного света посвистывала канарейка. Кроме того, повсюду, куда ни глянь, красовалось удивительное кружево – Доротея плела невесомые мантильи для женщин Фиеры. Но невесте мертвеца не нужна мантилья, и Луизе теперь больше к лицу мужская шляпа с широкими полями.

Но если такой была цена за настоящую семью, за чувство кровной близости и счастливую жизнь под одной крышей, Лу заплатила бы ее десятикратно.

Грохоча сапогами, разношенными по чьей-то ноге, девушка добралась до кухни. Из-за генератора там было гораздо жарче, чем в остальных комнатах, несмотря на распахнутые окна. Луиза все еще комкала в руках сверток со срезанными прядями и не знала, куда его девать. Иберийка поняла ее замешательство и забрала его, вручив взамен стакан теплого молока, источавшего почему-то запах шоколада, такого дорогого и редкого даже в богатых домах Кантабрии. Пока девушка наслаждалась напитком, Доротея выскользнула на задний двор, опустила сверток в заранее выкопанную ямку, присыпала землей и сплясала короткий притоптывающий танец. Странного вокруг Луизы становилось все больше.

К счастью, вернувшись, невестка решила пояснить свои действия: изо всех сил нахмурилась и указала себе на глаз.

– От дурного глаза? Порчи?

Девушка торжественно закивала. Луизу тоже радовало растущее взаимопонимание – не так много зацепок было у нее, чтобы быть уверенной в завтрашнем дне.

– А это? – решила уточнить Луиза и подняла в воздух стакан.

В следующую минуту перед ней возник горшочек, почти доверху наполненный густой головокружительно пахнущей массой.

– Масло какао, – пояснила Доротея. – Для сил.

– Откуда?.. – Луиза опешила, осознав, какую редкость держит в руках.

– Вендель, – последовал короткий ответ.

Этого следовало ожидать – почти все население прибрежной части Иберии промышляло контрабандой и было так или иначе связано с пиратами, которые грабили морские караваны Александрии, идущие из Новых Земель за океаном. Свидетельство тому стояло теперь перед Луизой. Значит, Вендель причастен к этому.

Девушка внимательно посмотрела на невестку. Подозревала ли та о делах мужа? И если так, то была ли довольна их положением на грани закона и беззакония? Улыбка Доротеи, таящаяся в самых уголках рта, не давала никаких ответов.

Воспоминание о том дне, давно погребенное под обломками прошлой жизни и новыми ранящими впечатлениями, предстало теперь перед внутренним взором Луизы цельной картиной.

Вот на аккуратном весеннем газоне неподалеку от королевской конюшни стоит окаменевшая Агнесс – ей немногим больше одиннадцати лет, и ее изумрудная амазонка кажется сшитой для куклы. Руки в белых перчатках прижаты ко рту.

Вот Адриана, разрывающаяся между желанием сбежать и прийти на выручку принцессе. Разумеется, она понимает, что у нее для этого не хватит ни сил, ни ловкости. Гуннива визжит и дергает ее за рукав.

Вот король Иоганн бежит к ним, на ходу выхватывая револьвер. Его оружие блестит на солнце.

Вот сама Луиза, взирающая на все это из-за гранитно-серой юбки камеристки.

Никто не знал, как коню удалось вырваться из своего стойла. Это был молодой жеребец, чистокровный ибериец, быстрый и яростный. Никому не было известно о его необъяснимой ненависти к женщинам, что заставляла его бросаться на них, сметая все на своем пути. Для принцессы в тот день должны были оседлать буланого пони. Уже после того как Агнесс перестала рыдать, а кровь, натекшую из простреленного глаза коня, присыпали песком, король заявил, что ни его дочь, ни одна из ее наперсниц никогда и близко не подойдут к конюшне.

Не то чтобы Луиза с тех пор и навсегда стала бояться лошадей. Они были частью жизни Хестенбурга – паромобили были не всем по карману, а трамваи на угольных генераторах ходили только по четырем линиям рабочего квартала и у набережной. В городах кони были повсюду: возили омнибусы и небольшие повозки, тягали грузовые телеги и ходили под седлом констеблей. Ей так и не довелось научиться ездить верхом, но только теперь в этом появилась нужда.

– Сидишь, как собака на заборе, – в который раз сделал замечание Вендель. – Держи спину прямей!

Девушка промолчала, но с усилием придала корпусу нужное положение. Брат не был прирожденным учителем – ему скорее докучало наставлять новичка, но поручить это кому-то еще он не мог.

– Я не придворный конюх и не привык обучать барышень азам, – порой огрызался он на «глупые» вопросы.

Больше, чем Вендель, ей помогала освоиться лошадь. Гнедая, с рыжими подпалинами и белой звездочкой на носу, Уна быстро доверилась и привязалась к Луизе, выполняла ее неловкие команды и ластилась после чистки скребком. Конюх, правда, упоминал, что молодое животное может быть пугливым и нервным, но до сих пор кобыла вела себя спокойнее самой наездницы.

Вендель стоял в центре небольшой поляны, окруженной копьями кипарисов, и удерживал Уну на длинном ремне. Он поворачивался вокруг своей оси и следил за движениями Луизы, пока та сменяла аллюры или пыталась поймать отпущенные стремена. Время от времени он выкрикивал команды и бормотал иберийские ругательства, отчего его собственный конь, стоящий на привязи неподалеку, вскидывал голову и взбудораженно стриг ушами.

– Довольно на сегодня муштры, – наконец решил Вендель, – кони извелись уже. Да и в целом хватит с тебя тренировок, – пожевав губами, добавил он. – В цирке тебе не выступать, а здесь главное не отставать и не падать. Прокатимся и домой.

Луиза склонилась к лошадиной шее и потрепала Уну по загривку.

Ей хотелось бы доверять брату безусловно, одарить его такой же любовью, какую без труда завоевали члены труппы Театра. Но она опасалась, как опасаются обжечься о разгоряченный на огне металл.

– Куда поедем в этот раз?

Несмотря на жгучую боль во всех мышцах и стертые до крови бедра, ей нравилось ездить верхом – возникало чувство, что она занимается чем-то стоящим, настоящим, и Луиза почти забывала, для чего именно ей нужен этот навык. Чаще всего после выездки они делали несколько кругов вокруг кипарисовой рощи к западу от Фиеры и по тенистой дороге возвращались к городским конюшням. Этот маршрут уже полюбился Луизе за последние дни.

– Поедем мимо путей, через пустошь. Посмотрим, как ты держишься на настоящей дороге.

– Целует ветер светлый лик Эпоны – погонщицы коней бесстрашной, – нараспев выкрикивала Луиза прерывающимся голосом. – Когда по сладким пастбищам подзвездным она несется, правя не уздой, но песней!

Дальше она не помнила ни строки, но и этого было достаточно, чтобы выразить бурлящий восторг, переполнявший ее.

– Античная поэзия?.. – Вендель с легкостью поравнялся с вырвавшейся вперед наездницей. – А ты казалась не такой уж занудой!

– Мы все не такие, какими кажемся поначалу, любезный герр Спегельраф, – улыбнулась Луиза, и улыбка далась ей на удивление легко. – Взять, к примеру, вас.

– Разве я подходящий пример? – Вендель шутливо нахмурился. – Мои поступки не расходятся со словами, а те – с мыслями.

Никогда прежде Луиза не делилась подобными рассуждениями, но этот колеблющийся горячий воздух, пахнущий растертым апельсиновым листом, твердая поступь Уны под ней – все это, казалось, делало ее другим человеком, более уверенным и свободным.

– Любая мысль, стоит ей сойти с языка, становится ложью. А о том, как со стороны выглядят наши поступки, нам и вовсе судить не дано, как невозможно повсюду носить с собой зеркало…

– …размером с крышку гроба, – подхватил брат, криво усмехаясь.

– Да, примерно так, – смутилась Луиза от мрачной фантазии Венделя.

Какое-то время они ехали молча, и молчание это было неприятным. Девушка корила себя за излишнюю открытость, которая никогда не доводила ее до добра. Наконец Вендель предложил свернуть с тропы в небольшую гранатовую рощу, скрывавшую в своей тени источник, и напоить лошадей.

Спешившись, Луиза подвела Уну к воде и отстегнула от пояса кожаный бурдюк, чтобы наполнить его выше по течению. Вода была такой холодной, что в руке заныла каждая косточка. Удивительно, как она остается такой ледяной посреди раскаленной, растрескавшейся от солнца земли Иберии.

Когда Луиза выпрямилась, то натолкнулась на испытующий взгляд голубых глаз брата, бывший холоднее воды. Девушка невольно поежилась.

– Что-то не так? – Она стала рассеянно перебирать конскую гриву, чтобы скрыть страх перед Венделем Белым Дьяволом, который не исчез, но затаился на краю ее мыслей, как стилет в узких ножнах.

– Об этом я и хочу спросить. В чем мое противоречие, о котором ты говорила?

Он сорвал с ветки еще совсем светлый гранат, разломил его пополам и поддел ногтем нежно-коралловое зернышко. Девушка задумалась, но ненадолго.

– Вендель Спегельраф был точно маленький отшельник. А теперь… Взгляни на себя – ты предводитель, твое слово – закон для мужчин, некоторые из них тебе в отцы годятся! Власть у тебя в крови, – добавила Луиза, напряженно наблюдая за его реакцией.

Старший брат скривился, выплюнул недозрелые зерна граната и швырнул плод на землю.

– Хорошо. Что насчет остальных детей судьи?

Луиза отвернулась к лоснящейся шее лошади и продолжила говорить, будто наедине с собой.

– Антуан боится людей, словно самых страшных тварей на свете…

– Ха, он прав!

– Но под действием сильной идеи он готов был править ими и заботиться о них, несмотря на страх. Кажется, он рассуждал именно так. Мне жаль его.

Вендель хмыкнул и присел у воды, чтобы умыться. Его конь уже напился вдоволь и теперь шумно дышал хозяину в шею, призывая отправляться дальше.

– Малыш Клемент. В чем его противоречие? Он ведь по-прежнему паинька?

– Его противоречие в том, что он сын, о котором могли бы мечтать отец и мать из любого сословия, но он все же недостаточно хорош для любви наших родителей. Противоречие в том, что он родился Спегельрафом, – произнесла Луиза чуть резче, чем хотела.

– А ты жестока.

– Вовсе нет, – запротестовала она, хотя в его тоне звучало одобрение.

– И в этом твое противоречие, ведь с виду ты сущая мышка, – торжествующе заключил он.

Луиза хотела было парировать, но не успела придумать достойного ответа, как Вендель снова принялся плескать в лицо пригоршни воды из ледяного источника, казалось, тотчас забыв о ее присутствии. Девушка пожала плечами и занялась упряжью.

Шерсть Уны и потник пропиталась влагой, и кобыла явно нуждалась в скребнице. Луиза погладила лошадь по точеной длинной морде и ласково попросила потерпеть до дома. Непривязанный конь Венделя бродил по рощице чуть поодаль, обрывая листья дрока.

– Отец многое потерял, – отфыркавшись, продолжил рассуждать Вендель, – потому что не разглядывал толком своих детей, когда строил планы на их счет. Готов поспорить, мы могли бы стать такими же могущественными, как Пеларатти или Колонна, не меньше!

– В конце концов и те и другие были уничтожены, – возразила Луиза, вспомнив знаменитую трагедию о мятежных временах в Борджии. Каждый образованный кантабриец знал ее наизусть, каждый театр ставил ее хотя бы единожды. – С другой стороны, – она невесело усмехнулась, – Верховный судья пренебрег мною, в точности как дон Пеларатти своими дочерьми.

– Ты зря винишь его, – неожиданно печально ответил брат, – Фердинанд натворил много дерьма, но он ни за что не причинил бы тебе вред. Нет! – Вендель тряхнул головой. – Кому угодно, но не тебе. Ведь ты была его единственным сокровищем, ради которого он отказался от нашей матери, а саму тебя спрятал в самом охраняемом месте королевства.

Луиза замерла в недоумении – слова Венделя не прозвучали издевкой. Какой-то тревожный колокольчик внутри надрывно зазвонил, умоляя прекратить этот разговор, в котором звучало слишком много неприятных недомолвок.

Тем временем в просвете между деревьев показался всадник на кирпично-рыжем коне. Еще издали, по одному только силуэту, она узнала в мужчине приближенного брата – Хорхе. Высмотрев Венделя с Луизой в гуще листьев, тот спешился и устремился к ним.

– Об одном ли и том же Фердинанде Спегельрафе мы говорим? – неловко попыталась отшутиться Лу.

– Верно, – протянул Вендель, – ты ничего не помнишь из тех событий. Но я знаю достаточно. Рассказать?

Луиза покачала головой и указала на приближающегося Хорхе, но брат отмахнулся от ее жеста и продолжил говорить. Тем временем тот кивком поприветствовал своего командира, почтительно встал за плечом и сложил руки на груди, вперив в Луизу неприязненный взгляд.

– Однажды наша матушка утопила старшую сестру, – произнес брат тоном недоброго сказочника. – Разумеется, никто не стал винить Эмилию и все списали на шок. Ты знала, что утопающий не может позвать на помощь? Это только в опере девица, которую бросили за борт, еще с четверть часа ведет свою арию из волн. Эрнеста боролась за каждый вздох, и вода отнимала ее силы. Вода и мокрое платье.

Вендель мерил пространство между Луизой и Хорхе шагами, поочередно обращаясь то к ней, то к нему, но по лицу иберийца было ясно, что он не понимает ни слова, а лишь выжидает момента, чтобы заговорить.

– А наша матушка, тогда еще совсем девчонка, стояла в тени ив и ждала, пока та не перестанет биться и не всплывет посреди пруда с лилиями, как мертвая рыбка. Только тогда она раскрыла свой лживый рот пошире и завизжала.

– Мне известно, что она считает себя виновной в смерти тети Эрнесты. – Лу покачала головой, пытаясь скрыть, как ошеломил ее рассказ брата. – Но тебя там не было! И слуги…

Хорхе оборвал ее речь.

– Escuchame, comandante. Es de cargo de armas del norte.

Вендель кивнул, и Хорхе принялся быстро бормотать, склонившись к его уху. Пальцы Венделя потирали и сдавливали переносицу, будто он, вслушиваясь в порывистую речь бандита, снова и снова выправлял старый перелом, а прищуренные глаза смотрели в пространство.

Хорхе, в отличие от других людей брата, был скуп на жесты. Его пальцы покоились на массивной серебряной пряжке портупеи, но беспокойный взгляд черных глаз перескакивал с предмета на предмет, то и дело возвращаясь к Луизе, словно она могла подслушать их разговор и кому-то передать услышанное. В раздражении девушка всплеснула руками и отвернулась. В глухом шепоте иберийца ей удалось разобрать только отдельные слова вроде «крысы», «поле», «хижина» – и еще почему-то «чеснок», – но она могла и ошибиться.

Когда Хорхе закончил речь, Вендель, не задумываясь, ответил тремя короткими фразами-приказами и перечислил несколько имен своих людей. По тону Хорхе Луиза поняла, что ответ тому не понравился и он стал возражать. Если бы только знать иберийский и понимать, к чему все эти «musquetones» и «emboscada»! Блокнот, куда она выписывала новые слова, как назло, остался дома под подушкой. Тем временем Вендель прервал Хорхе, и на этот раз ему потребовалось еще меньше слов. Бандит коротко кивнул, тряхнув копной угольных кудрей, вскочил на коня и галопом понесся к городу.

Внезапно Луиза поняла, что брат удерживает власть не столько силой или слухами о своей хитрости и жестокости, сколько огромным весом тех немногих слов, что он говорил своим людям.

«Он так похож на отца», – вновь подумалось девушке, и от этой мысли ей стало очень неуютно. К тому же ей вовсе не хотелось, чтобы Вендель возобновил разговор о родителях. Пусть вся эта взаимная ненависть и грязь прошлого остается в Виндхунде, в Кантабрии, подальше от нее. А они построят новое будущее здесь и сейчас.

– Поедем в город? – окликнула девушка Венделя; тот стоял неподвижно, устало прикрыв глаза.

– Да, пожалуй. Но я хочу закончить рассказ, чтобы больше никогда к нему не возвращаться.

– Давай просто забудем обо всем этом! Будто и не было вовсе! Оставим отцам их грехи и пойдем дальше, свободные от них, – выпалила девушка. – Я не желаю ничего знать!

– Это нужно мне, – твердо ответил Вендель, осторожно снимая ее цепкую руку со своего рукава. – Рассказать, чтобы забыть.

И Луиза отступила.

– Ты сказала, что я ничего из произошедшего не видел, – продолжил он рассказ, будто и не прерываясь. – Но иногда не нужно видеть, чтобы знать наверняка. Все знали, как завидовала Эмилия старшей сестре, как с раннего детства тяготилась жизнью в ее идеальной тени. А когда Эрнесту сосватали за герцога – и вовсе ее возненавидела. В одном только я не уверен, что было сильнее в сердце Эмилии – одержимость Фердинандом или желание отобрать у сестры все, что делало ту счастливой.

Вендель вел повествование так гладко, будто уже сотни раз проговаривал его в мыслях.

– Она не толкала ее в омут, но отказ в помощи бывает хуже ножа в спину. Когда траур кончился, Фердинанд был вынужден просить руки младшей дочери. Когда той исполнилось семнадцать, они обвенчались. Фердинанд бывал в Виндхунде редко – его карьера в Коллегии шла в гору, но Эмилия оказалась плодовитой и родила ему троих сыновей в надежде привязать к себе и дому, – тут Вендель неприятно усмехнулся. – Четвертым ребенком была ты – и ты заставила нашу мать пожалеть обо всем.

Он свистом подозвал коня и стал между делом проверять седельные сумки, будто рассказывал скабрезную сплетню о жене алькальда, а не о собственных родителях.

– Отец действительно стал чаще оставаться дома, несмотря на высокий пост. Ведь чем больше ты становилась, тем сильнее проявлялось сходство с его милой Эрнестой. Нет, не совсем так. Ты выглядела в точности, как выглядели бы ее дети от него: ее волосы и его глаза. Эмилия сделалась забывчивой и нервной. То ласкала детей, то в слезах убегала от нас и запиралась у себя; то висла на отце, как простая прачка на своем любовнике, то осыпала его проклятиями на глазах у всех. Антуан еще больше привязался к матери и повсюду ходил за ней, а Клемент проводил все время с книгами, но я слышал, как он хныкал в своей комнате.

Глаза Луизы горели, готовые к слезам. История брата мчалась к своей катастрофической развязке.

– Это не могло длиться вечно, и одной декабрьской ночью закончилось, – Вендель говорил все быстрее. – Спорю, старшая горничная, если только она жива, до сих пор обожает пересказывать эту историю за рюмкой вишневой наливки. Эмилия попыталась удушить дочь подушкой, пока та спала. Отец сломал ей запястье, забрал тебя и не возвращался в Виндхунд три года. Конец.

Когда он умолк, мир остался прежним: все та же укромная гранатовая роща, наполненная живым звоном ручья и треньканьем невидимых птиц высоко в ветвях. Прежней осталась земля под их ногами и небо, пылающее полуднем. Луиза опустила взгляд и почувствовала, что она сама осталась такой же, какой была несколько минут назад: не распалась на части, не обернулась камнем.

Вендель отвернулся и поднялся в седло. Спокойно, неспешно.

Мир остался прежним, восхитительно неизменным и равнодушным, и она сама осталась прежней. Слезы высохли, так и не пролившись, как это случалось почти со всеми дождями в Иберии. Только оборвалось внутри несколько нитей, столь тонких, что боли она почти не ощутила.

– Едем. Если я все верно поняла, твои люди ждут меня немедля.

С опустошенной грудью и легкой головой Луиза вслед за братом взлетела в седло и свистом послала кобылу вскачь по пыльной дороге к Фиере.

По дороге Вендель вкратце обрисовал ситуацию, о которой докладывал Хорхе. Луизе пришлось спрашивать дважды. На деле ей хотелось вытеснить из головы тягостный разговор о родителях и занять мысли чем-то более реальным. Что бы эти двое ни чувствовали друг к другу или к ней, сейчас они были далеко, а брат – рядом. И он был всей ее семьей, самым близким человеком. Так она говорила себе.

Уже в черте города они спешились, отвели лошадей в конюшню и дальше шли не торопясь: Вендель был уверен, что предводитель не должен вламываться на общее собрание со сбившимся дыханием и в мыле.

Он рассказал, что по другую сторону железной дороги, за пшеничным полем стояли наполовину сгнившие, а наполовину сгоревшие склады одного дельца. Делец давно умер, а наследники все не объявлялись. Пару лет назад те развалюхи использовали для передержки груза и его люди, но позже нашли место ближе и безопаснее.

А теперь там объявились чужаки. Они пришли со стороны побережья и не могли быть никем, кроме Крыс, и теперь банда брата собиралась отправить нескольких лазутчиков на разведку. Вендель выдал тираду о том, что мошенникам с севера в Иберии будто медом намазано, и Луиза не сдержала нервного хихиканья в ответ.

– Ничего удивительного, что они бежали сюда, – заметила она. – Сначала за чистку улиц взялся президент, после покушения гвардия прочесывала город квартал за кварталом, хватая всех, у кого не было карточки рабочего. Страшно представить, что началось после смерти Мейера.

– Будем надеяться, что Теодору не придется перевозить сюда всех своих людей, а то на них песка не хватит.

Сложно было разглядеть выражение глаз Венделя, скрытых в тени широкополой шляпы, но его веселый голос не смог обмануть Луизу – Белый Дьявол был зол.

На одной из улиц им навстречу выехал отряд стражей-альгуасилов в изжелта-белой форме, с золотистыми кокардами на фуражках, и Вендель поспешно оттащил сестру за руку в сторону, чтобы дать им проехать. Их кони прошагали мимо нарочито степенно, а сами наездники смерили Луизу липкими взглядами. Один из альгуасилов что-то выкрикнул и похлопал себя по кнутовищу, а остальные издевательски заржали.

– Это потому, что я стриженая и в мужской одежде? – спокойно уточнила Луиза, когда они скрылись из виду.

– Нет, это потому, что ты чужестранка.

Девушка только поджала губы и зашагала дальше.

Район Фиеры, где располагался излюбленный кабак банды – «Пух и перья», «Plumas y plumones», относился к старой части города, которая стояла здесь задолго до того, как проложили железнодорожное полотно. Здесь не было ни магазинов готового платья, ни отелей, ни булочных с марципановыми фигурками на витринах. Здесь жили бедно, развлекались грубо и шумно и от будущего ничего не ждали.

Само здание «Перьев» было деревянным и двухэтажным. Венчалось оно щербатой мансардой, угрожающе нависшей над проулком и сине-белым тентом у входа. Под ним, вытянув отекшие смуглые ноги, сидели и грызли миндаль три подавальщицы в цветастых косынках. Чья-то маленькая дочка ворковала над самодельной куклой на островке пыльной травы неподалеку. Рядом с женщинами стояли поднос со стаканами и пара медных бидонов с вином, разбавленным апельсиновым соком с сиропом, – в чистом виде оно было таким кислым, что сводило скулы. От холодильных бидонов шел морозный пар, оседая на металле мириадами капелек, – вряд ли хозяйка купила их на собственные сбережения, скорей уж приняла в уплату долга. Подавальщицы успели заметить и Венделя, и Луизу, но не торопились предлагать им напиток: во-первых, они знали, что для Белого Дьявола у Пилар найдется что-нибудь получше, а во-вторых, если бы не делишки банды, то их бы не выгнали из прохлады зала на солнцепек.

Тем не менее одна из женщин грузно поднялась со своего места, тяжело качая широким задом, подошла к закопченному оконцу, постучала и сварливо крикнула:

– Pilaar! Aya, Pilar! El vino!

Не успела она вернуться к товаркам, как за дверью что-то заскрипело и заходило ходуном. Наконец дверь приоткрылась, и Луиза вслед за Венделем протиснулась в темноту кабака.

Внутри уже собралась большая часть банды, хотя девушке казалось, что они и так проводят здесь за выпивкой и нардами целые сутки, если Вендель не находит им другого занятия.