Зима в Непале

1

Путешествуя по незнакомой стране без карты, приходится сталкиваться с целым рядом трудностей, связанных с предварительным выбором мест для стоянок, пополнением запасов продовольствия и уточнением маршрута путешествия. Мы ориентировались на маленькие города, типа Гуркхи, где можно купить хотя бы самое необходимое. Носильщикам эти городки представлялись «островами цивилизации», местами желанной передышки после каждодневных трудов. С их точки зрения, наше путешествие должно было состоять в том, чтобы как можно скорее промчаться по стране, останавливаясь в достаточно крупных населенных пунктах, где они могли отдохнуть и насладиться простыми радостями жизни. Нам не удавалось совершенно избегать таких стоянок, хотя, с нашей точки зрения, именно они составляли наименее приятную часть путешествия. Найти подходящее место для палатки было почти невозможно и приходилось разбивать лагерь на рисовом поле, с которого уже убран урожай, или на краю деревни, где с рассвета до темноты толпа любопытных зрителей разглядывала и расспрашивала нас. Ни о каком уединении в такой ситуации нельзя было и думать, даже для отправления естественных надобностей приходилось удирать далеко в сторону или дожидаться наступления темноты.

Гуркха в этом отношении оказалась очень неприятным местом. Десять дней добирались мы сюда. Все это время нам приходилось ограничиваться весьма поверхностным ежедневным умыванием, и наше белье изрядно загрязнилось. Но в Гуркхе вода оказалась на расстоянии мили от нашего лагеря, нельзя было ни постирать, ни искупаться, а мы так на это надеялись.

В путь мы выступили 23 декабря. Тропа круто увела нас вниз, почти на пять тысяч футов. Затем, перейдя вброд реку, мы по густо заросшей долине стали постепенно подыматься к перевалу. Хотя было самое холодное время года, в долинах все еще стояла жара. В сезон дождей жители долин болеют малярией, и мы заметили, что физически они слабее, чем горцы.

Сильно пересеченный характер местности — горы перемежаются с глубокими долинами — оказал влияние на социальные условия жизни населения. В период муссонов и в течение нескольких последующих недель реки, которые в обычное время представляют собой спокойные ручейки, превращаются в яростные потоки, и переправиться через них можно лишь в тех местах, где проложены мосты. Поэтому иногда деревни, расположенные по соседству, совершенно изолированы друг от друга, и гуркхи, как правило, сознают себя членами деревенской общины, а не целого племени.

Мы так задержались на берегу очаровательной реки, что к четырем часам стало ясно: до намеченной цели сегодня нам не дойти. Мы уже поднялись не меньше чем на две тысячи футов, а кругом все еще был густой лес. Носильщики, уверенные, что кругом полно призраков, торопили нас дальше: они боялись ночевать в этом безлюдном месте. Но мы так устали, что я, не обращая внимания на их мольбы, велел Анг Даве разбивать палатку. Кроме того. Денис, который задержался в долине, заканчивая свой этюд, намного отстал от нас. и я боялся, что он заблудится в темноте.

Эта стоянка оказалась столь удачной, что мы задержались здесь еще на один день. Кругом было много топлива, сразу после ужина носильщики разожгли огромный костер. Вокруг него они пели и танцевали, и приятная перспектива получить плату за следующий день, ничего не делая, заставила их забыть про недавние страхи. Наша стоянка была тем более приятной, что в сотне ярдов от нее протекал небольшой ручей: местами он бежал тоненькой струйкой, но кое-где образовались небольшие озерца глубиной в несколько футов. Мы решили с наступлением темноты омыть наши пропотевшие тела в этих водоемах. Холодный горный воздух не располагал к промедлению, я быстро разделся и бросился в воду. Уже в следующий момент вода показалась удивительно теплой. Я получил истинное удовольствие, плескаясь в этом озерце. Раньше я испытывал глубокое отвращение к холодным ваннам, но зимние купания в прозрачных горных потоках Непала были так приятны, что, вкусив однажды это удовольствие, мы все время старались разбивать лагерь в стороне от жилья, поближе к ручью или речке. Носильщики относились к нашему купанию, как к какому-то извращению, и терпели его только потому, что оно сулило им добавочный день отдыха.

Наш путь шел через лес к открытому всем ветрам перевалу. Мы, как обычно, не стали задерживаться на высоте. Тропа круто пошла вниз и привела нас в долину, столь обширную, что ее можно было принять за равнину. Видимо, здесь в какую-то прежнюю геологическую эпоху было озеро (подобное происхождение имеют многие географические образования в Непале). Переход был довольно долгим, и мы с удовольствием шли по ровной поверхности без всяких подъемов и спусков. Пока мы завтракали, носильщики обогнали нас; никто из встречных, которых мы расспрашивали по дороге, их не видел. Мы уже начали бояться, не заблудились ли, когда вдруг вдали послышался долгожданный звук вбиваемых в землю колышков для палатки. Мы сразу взбодрились, забыли о ноющих ногах и поспешили вперед, где нас ждал большой котел с чаем.

Лагерь был разбит в манговой роще. Неподалеку расположилась большая группа тибетцев, сопровождавших обоз мулов. Животные разбрелись вокруг по роще, пощипывая траву, и в вечерней тишине тихо позвякивали их колокольчики. Разноголосый звон что-то напоминал мне, и, уже засыпая, я вспомнил: это была музыкальная пьеса Пьера Булэ «Молоток без хозяина». Перед отъездом из Лондона я был на концерте, где исполнялась эта вещь. Мне она тогда показалась бессвязным набором лязгающих ударов, несколько напоминающих звон колокольчиков. Конечно, в этой пьесе был какой-то музыкальный рисунок, но я не смог его уловить. Теперь я понял, что музыка Булэ почти полностью воспроизводила звучание колокольчиков. Шум этот был в общем приятен; да и почему, собственно, формальная композиция должна иметь начало и конец.

Когда мы пришли в лагерь, стало уже темно, и только ка следующее утро мы увидели вблизи Мачар Пучхар пик в виде рыбьего хвоста. Гора эта с двойной вершиной не принадлежит к числу гималайских гигантов. — высота ее меньше 23 тысяч футов, но стоит она уединенно и кажется выше, чем на самом деле. Мы наблюдали ее во всевозможных ракурсах, и только когда спускались, она становилась невидимой, но и тогда ощущалось ее присутствие.

На следующий день, через час после отправления, мы пришли в довольно большую деревню, решив остановиться здесь и добыть сигарет. Около простенькой лавки стоял, беседуя с приятелем, хорошо одетый молодой человек в европейской обуви. Пожилой почтенный крестьянин приблизился к этой паре, не произнеся ни слова, опустился на колени и, посыпая себя пылью, коснулся лбом башмаков молодого человека. Брахман — а этот молодой человек был брахманом — не подумал обратить внимание на столь униженное приветствие и продолжал свой разговор. Через некоторое время он соблаговолил заметить наше присутствие и обратился ко мне на ломаном хиндустани, но, когда я ответил ему на непали, мгновенно оставил свой покровительственный тон и стал подобострастным. Я сразу почувствовал к нему антипатию. Чувство это усугубилось, когда позднее он стал пытаться снискать наше расположение. Однако я все-таки спросил его, почему он не обратил внимания на смиренное приветствие старика.

— Буду я отвечать ему! — сказал он, — Я брахман, человек высокого рождения, а он простой крестьянин, да еще и мой должник.

К рождеству мы добрались до Таркугхаты. Это небольшая грязная деревня с несколькими лавками. Значение ее определяется тем, что здесь через быструю Марсенгди, одну из крупнейших рек Непала, перекинут мост. Как и другие мосты во внутренних районах страны, он был привезен из Англии около пятидесяти лет назад; и так же, как и большинство мостов, его не красили и не ремонтировали со дня постройки. Настил его почти совсем сгнил и в нем зияли огромные дыры, прикрытые кое-как бамбуком. Переходить этот мост приходилось с большой осторожностью. Когда путешествие уже шло к концу, нам стали попадаться мосты, которые из-за отсутствия должного ухода окончательно развалились — починить их было невозможно. Я спросил местного старосту, почему это произошло. Он пожал плечами.

— Это не входит в мои обязанности.

Не доходя до Таркугхаты, мы наткнулись на деревенскую школу, одну из немногочисленных школ, которые были недавно созданы во внутренних районах страны. Здания у нее не было, и дети, смешанная группа мальчиков и девочек, сидели под деревом, хором повторяя свой урок. Учитель, полуобразованный брахман, заставлял их заучивать наизусть священные индуистские тексты, даже не пытаясь объяснять их. Осуждать его не следует: в ходе разговора с ним мы поняли, что и самого брахмана думать никогда не учили. Его жалованье, составляющее несколько шиллингов в месяц, не выплачивалось ему с момента назначения, то есть уже больше года. В горах Непала существует настоятельная необходимость в начальном образовании, и, хотя в тех деревенских школах, которые мы видели, преподавание велось абсолютно неправильно, следует помнить, что несколько лет назад за пределами Непальской Долины нельзя было вообще получить какое-либо образование.

Несмотря на просьбы носильщиков, мы отказались остановиться в деревне и нашли прекрасное место для лагеря с видом на далекие вершины в нескольких сотнях ярдов от нее вверх по реке. Едва мы устроились, как появился пожилой человек и уселся на корточках перед палаткой. Я вежливо попросил его уйти, но он притворился, что не понимает меня, после чего я велел Анг Даве прогнать его. Уже вечером, когда мы готовились ко сну, этот человек ворвался к нам в палатку.

— Послушайте, — сказал он, — я брахман и я не привык, чтобы со мной обращались так неуважительно. У вас, конечно, есть разрешение на путешествие по нашей стране. Но вы плохо знаете наши обычаи, и я должен указать вам, что путешественники обычно делают подношения нашему храму. Вы — богатые иностранцы, но с меня хватит пятидесяти рупий.

Нам так понравилось это место, что мы решили остаться здесь еще на один день и побродить по реке. Когда мы вернулись к полудню, старый брахман снова ждал нас, сидя неподвижно на корточках возле палатки, как черный ворон, ожидающий добычи. Он был здесь с утра и, несмотря на просьбы Анг Дава, уйти отказался. Я вежливо дал ему понять, что его присутствие здесь нежелательно. Он никак не прореагировал на мои намеки; тогда я приказал ему оставить нас в покое. Преувеличенное мнение о своем высоком происхождении он сочетал с дурными манерами недоучки.

— Почему я должен уйти? — захныкал он. — Ведь я не сделал вам ничего плохого!

Когда я наконец стал решительно гнать его, он рассердился и выпустил последний заряд.

— Я по крайней мере чист, — сказал он, — и сейчас буду совершать свое ежедневное омовение в реке.

Он побрел к ближайшей луже пониже нашего лагеря, снял башмаки и уселся на камень у воды. Некоторое время брахман шевелил губами в беззвучной молитве, сложив руки ладонями вместе. Потом он опустил ноги, так что кончики пальцев едва коснулись воды, обулся и побрел прочь, бросая угрожающие взгляды в нашу сторону.

— Он сумасшедший, — сказал потом Анг Дава, — да и вообще эти брахманы — проклятье нашей страны.

Мы прошли по шаткому мосту и сразу же оказались перед крутым склоном; к тому времени мы уже привыкли к непрерывным подъемам и спускам. В окрестностях Таркугхаты мы встретили почтальона — за спиной у него была сумка с письмами, а в руках — палка со связкой колокольчиков на верхнем конце, звон их предупреждал жителей о его приближении. Он сообщил нам, что ему повезло, так как зарплата почтальона недавно повысилась с тридцати до тридцати пяти рупий в месяц; хотя, добавил он, последние восемь месяцев никакой платы он не получал. Я спросил его, зачем же он тогда утруждает себя работой. Вопрос был наивным, я прекрасно знал, что, как прочие государственные служащие, он мог получать известный доход, вымогая взятки, но меня интересовало его собственное объяснение.

— Я работаю, — сказал он, — потому что, если откажусь, на мое место назначат кого-нибудь другого, а так у меня всегда есть надежда, что когда-нибудь они выплатят мне деньги.

В Непале уже давно существует внутренняя почтовая служба, в некоторых деревнях мы видели красные почтовые ящики — точные копии английских, но почту из них вынимают нерегулярно, и иногда письма лежат несколько месяцев, прежде чем отправиться в путь.

В тот же день мы встретили старого тибетца с двумя молодыми учениками. Даже Анг Дава (язык шерпов близок к тибетскому) с трудом понимал его. Как оказалось, старик отправился в путь из деревни неподалеку от Лхасы два года назад. Собирая подаяние, он шел в Катманду, надеясь спокойно провести там остаток своих дней. Он предложил нам купить какие-то жалкие безделушки, но милостыню не просил. Мы подарили ему несколько рупий и пожелали счастливого пути.

Ночь мы провели на краю небольшой деревни, которая расположилась на вершине холма. Палатку пришлось натянуть на крошечном участке сжатого поля; она едва поместилась там, но в наступающей темноте мы не смогли найти ничего лучшего. На рассвете нас неожиданно разбудили звуки горна. Снявшись с лагеря, мы поднялись к перевалу и увидели воинскую часть, развлекавшую жителей веселыми песнями и танцами. Часть эта направлялась в Покхру, чтобы сменить батальон, который должен был вернуться в Катманду. Командовал ею капитан; оказалось, что он начинал свою военную службу стрелком в том самом полку, где служил и я, но только много лет спустя после моего ухода из армии.

Тропа была узкой. Чтобы избежать толкотни, мы решили пропустить воинскую часть вперед, переждав полчаса: они везли свой багаж на мулах и двигались гораздо быстрее нас. Кунча расположена на границе двух административных районов; хотя в ней насчитывается не больше дюжины домов, там есть даже небольшое правительственное учреждение. Несчастный с виду чиновник, присланный сюда из столицы, решил показать свою власть и потребовал визы. За время путешествия это был единственный случай, когда кто-то усомнился в нашем праве на передвижение по стране. Удостоверившись, что все наши бумаги в порядке, он стал очень дружелюбен и предложил по чашке чая. Чиновник пожаловался, что жизнь его в Кунче сплошное наказание невесть за что. Никаких развлечений нет, з все местные жители поголовно неграмотны. Он умолял меня замолвить за него слово, когда мы вернемся в Катманду, чтобы его сменили. Что угодно, только не это безнадежное существование.

Мы сидели в вымощенном дворике его дома, окруженные пышным великолепием красок: в одном углу пламенели кирпичные бугенвилли, в другом росло апельсиновое дерево, усыпанное плодами, круто вниз спускалась долина, полная раннего утреннего тумана, а чистый горизонт открывал бесконечную цепь хрустальных вершин; их четко очерченные грани напоминали гравюру. Я никогда не видел более великолепного пейзажа — в такое место многие мечтают удалиться. Однако потом я стал сочувствовать чиновнику, для которого окружающая природа не представляла интереса. Человек не может без конца рассматривать один и тот же пейзаж, если его дни не заполнены трудом, как у земледельца.

Мы спустились в долину и целый день шли вниз, сбрасывая на ходу одежду, по мере того как жара усиливалась. Из одной маленькой долины попадали в другую, из другой — в третью, и к исходу дня вышли на широкую равнину, через которую мчались бурлящие воды реки Мади. В Сисагкхате была переправа, там мы и провели ночь.

С самого начала пути в Катманду мы все время шли в северо-западном направлении, постепенно приближаясь к гигантскому барьеру Гималаев. Но масштабы этой горной страны так велики, что и после двух недель пути горы казались почти такими же далекими, как и в тот момент, когда мы увидели их впервые с хребта Какани.

Все же в Сисагкхате мы впервые почувствовали, что Гималаи стали ближе. Одинокой вершиной выглядел теперь Мачар Пучхар, хотя он еще и не доминировал над окружающей местностью. Вечер был безоблачным. Темнота спустилась на нашу долину, но огромный ледяной барьер на горизонте еще долго освещало заходящее солнце. Из желтого он постепенно превратился в оранжевый, потом стал зеленым. Наконец горную гряду словно залило ярко-фиолетовое сияние и затем угасло, будто кто-то выключил рубильник, и темнота сразу стерла границу ледяного массива. Такого потрясающего зрелища я не видел ни в одной горной стране! Эффект был совершенно театральным, и мне пришлось сразу согласиться с Денисом, что весь этот вид вульгарен.

Вскоре после чая появился посетитель. На нем были пижамные брюки, форменный френч и тяжелые военные ботинки, а голову он укутал шерстяным шарфом. Так как лицо его скрывали темные очки, я не сразу узнал командира воинской части, которая опередила нас утром. Он принес нам в подарок две большие рыбы: их поймали его солдаты сетью в реке. Мы питались в основном консервами, поэтому рыба оказалась приятным добавлением к нашему однообразному меню. К сожалению, по вкусу она напоминала мокрую промокательную бумагу и была очень костлявой. Однако разочарование наше быстро прошло благодаря сюрпризу, который приготовил Анг Дава. Он подал ананас, извиняясь, что потратил на него наши деньги, и опасаясь, что мы сочтем его расточительным.

— Сколько вы заплатили за него? — спросил я.

— Три пенса, — ответил он.

На следующее утро мы поднялись на рассвете: нам предстояла переправа через реку. Так как в наличии имеюсь только одна лодка, в которой могло разместитъся не больше четырех человек, то, для того чтобы перевезти нас и наш багаж на другую сторону, пришлось совершить несколько рейсов.

На корме лодки из выдолбленного ствола сидел на корточках старик-перевозчик, по виду — переселенец с равнин Индии. Руля не было, и этим суденышком он управлял с помощью гребка. Нам велели усесться на корточках на дно лодки, где было около четырех дюймов воды. При этом старик сказал, чтобы мы ни при каких обстоятельствах не меняли своего положения, иначе бурные волны опрокинут его хитрое приспособление. С пугающей скоростью лодка тронулась в каком-то странном направлении и тут же попала в водоворот. Взмах гребка — и другой поток подхватил нас в нужном направлении. Три-четыре тревожных минуты, и наше плавание закончено. Старик оказался опытным лодочником. Течения, сказал он мне, меняются каждую неделю, но переправа опасна только в месяцы муссона: тогда в стремительном потоке воды очень трудно маневрировать достаточно быстро; случается, что лодку уносит вниз по течению на несколько миль, прежде чем ему удается пристать к берегу.

На противоположном берегу реки мы вышли на одну из основных дорог, ведущих к равнинам Индии. До этого мы встречали на своем пути немного народу, но теперь люди толпой шли по дороге и во многих деревнях появились лавки, где путники могли купить все необходимое. Заправляли в них женщины из племени тхакали. Еще в Катманду нас предупреждали, чтобы мы держали наших носильщиков подальше от них: об этих женщинах шла молва, что они с исключительной ловкостью обирают тех, кто попадается к ним на удочку. Тхак — отдаленный район, расположенный высоко в горах возле склонов Аннапурны. Видимо, племя тхакали — тибетского происхождения, и те немногие иностранцы, которым удалось посетить эту часть Непала, отзывались о тамошних женщинах, как о чистоплотных и смышленых. Я беседовал с некоторыми из них, они действительно охотно прибегали к непристойным намекам и остротам и шутливо сердились, когда я давал понять, что не ищу их благосклонности.

Как только мы переправились через реку, начался неизбежный' подъем. Час за часом пришлось тащиться по поросшим лесом холмам, из одной долины в другую и временами казалось, что мы крутимся на одном месте. Ночь мы собирались провести в Деорали, большой деревне у самого перевала, но когда наконец добрались до нее, то даже носильщики признали, что место это слишком грязно для стоянки. И мы медленно потащились дальше, решив остановиться у первого же источника. Путешествие по такого рода местности имеет одно существенное неудобство: разбивать лагерь приходится в традиционных местах стоянок — иначе иди еще несколько часов, пока найдешь воду, годную для питья. Однако в Деорали жители успокоили нас, сказав, что в долине есть ручей; тропа все время спускается вниз, и мы за полчаса дойдем туда.

Неправильная информация, однако, достаточно часто вводила нас в заблуждение. Я сразу же вспомнил, что у этих людей нет ни малейшего чувства времени и пространства. Через три часа после выхода из Деорали мы все продолжали идти по местности, где никаких признаков реки не было заметно. Становилось темно. Отшагав еще с милю, мы вышли на небольшое плато, усеянное галькой, и решили остановиться, примирившись с тем, что на этот раз нам придется обойтись без воды. Минут десять мы печально сидели около палатки, как вдруг раздался крик одного из носильщиков и прибежал радостно ухмыляющийся Анг Дава.

— Вода, — сказал он, показывая в сторону скального обнажения на расстоянии около двухсот ярдов.

Это была всего лишь маленькая струйка, но в нескольких местах образовались небольшие лужи. Сбросив одежду мы улеглись в их животворную прохладу и барахтались до тех пор, пока Анг Дава не стал звать нас к чаю.

Трудно было преодолеть желание остаться здесь еще на день, но мы знали, что следующий переход до административного центра Покхра будет долгим и жарким. Хотя мы несколько сократили его, не остановившись в Деорали, пришлось идти еще около двенадцати часов. Теперь мы спустились до высоты немногим больше двух тысяч футов над уровнем моря. Стало так жарко, что мы — такова уж извращенная человеческая натура — теперь мечтали хотя бы о небольшом подъеме, сулившем прохладу.

По дороге я встретил весьма толкового молодого учителя, который некогда служил в индийской армии. Правительство платило ему сорок пять рупий в месяц, а местные жители сложились и удвоили эту сумму: его официальное жалованье, как правило, задерживалось на несколько месяцев, и иначе он просто не смог бы существовать. В течение долгого времени он прилагал все усилия к тому, чтобы правительство начало строительство школьного здания, но в конце концов ему надоели бесконечные отсрочки, и теперь учитель делал всю работу сам с помощью учеников — каждый из них должен был принести на стройплощадку хотя бы одну каменную глыбу в день. За все наше путешествие это была единственная встреча с человеком, который, не рассчитывая на вознаграждение, искренне старался улучшить судьбу своего народа.

Город Покхра (в переводе с непали «Озеро») — самый крупный центр внутренних районов Непала. Как и Катманду, он лежит на широкой плоской равнине, окруженной горами. Население его насчитывает около десяти тысяч человек. Хотя Покхра не относится к числу богатых городов, его значение весьма велико: это крупнейший центр, второй по размерам на равнине Непала (после долины Катманду). Большинство путей из Центрального и Западного Непала сходятся у Покхры, откуда легко попасть на равнины Индии. Совершенно очевидно, что в раннюю геологическую эпоху долина эта была озером. Но сейчас, кроме нескольких водоемов в горах, сохранилось только одно озеро площадью в несколько квадратных миль, расположенное в северо-восточной стороне равнины. Это озеро, напоминающее Камберленд, дало имя всему дистрикту.

Над долиной Покхры, которая лежит на высоте 2500 футов над уровнем моря, возвышается Мачар Пучхар. Из Покхры видна только одна из вершин-близнецов. К Мачар Пучхару относятся с особым уважением: ведь там обитают могущественные боги. В 1957 году группа альпинистов Уильфреда Нойса из уважения к местным традициям повернула обратно, не дойдя немного до его вершины.

До Покхры еще оставалось несколько часов ходьбы. Бетт и я едва тащились, изнемогая от жары. Вдруг мы услышали звук приближающейся автомашины. В облаке пыли прямо на нас выскочил «джип» и, хотя мы подавали знаки шоферу, он не остановился. Обрадовавшись, было, возможности закончить переход с удобствами, мы сразу сникли, как только автомашина скрылась вдали, и почувствовали себя такими усталыми, что около получаса сидели на обочине дороги, собираясь с силами, чтобы закончить переход.

Уже было темно, когда мы добрались до Покхры, но тут узнали, что нам предстоит пройти еще несколько миль. В Покхре есть небольшой аэродром, в настоящее время единственный в горах, и еще в Катманду мы получили разрешение остановиться в расположенном на его территории здании, которое правительство построило для размещения будущих туристов в надежде, что они массами двинутся в это прекрасное место. Здание еще не функционировало, но мы знали, что оно уже обставлено и заранее мечтали, как будем спать на кроватях и сидеть в креслах.

А так как Покхра находилась как раз в середине нашего пути, мы собирались остаться там на четыре-пять дней, чтобы восстановить свои силы перед дальнейшим путешествием. Мы и так боялись, что эта часть пути будет самой трудной (так это и оказалось в действительности).

Денис отстал от нас утром, чтобы порисовать. Теперь, когда было уже совсем темно, мы забеспокоились, как бы он не заблудился среди беспорядочных улиц города. Мы сами не были уверены, что идем правильно. Миновав базар и спросив дорогу, мы очутились в каком-то пустынном месте, которое казалось необитаемым. Еще полчаса мы тащились сквозь густую пыль и наконец увидели фонарь «летучая мышь», раскачивающийся где-то впереди. Мы устремились к нему, чтобы узнать, где находимся. Человек с фонарем оказался… Денисом. Отправившись в путь на три часа позже нас, он попал в гостиницу вскоре после захода солнца, устроившись на джипе, который не захотел подобрать нас. Мы не знали, что есть более короткий путь, минуя город, потому и разошлись с Денисом. Джип, как оказалось, принадлежал местному губернатору. Когда мы его встретили, он ехал решать какой-то деревенский спор.

Бунгало находилось в нескольких сотнях ярдов. Нас ждал ужин и спальные мешки. Деревянные кресла оказались жесткими и неудобными, но для разнообразия посидеть на них было приятно. В течение нескольких дней я предвкушал, как буду спать на кровати, но мне пришлось разочароваться. Деревянные кровати, рассчитанные на низкорослых гуркхов, оказались дюймов на восемнадцать короче, чем необходимо, и мои ноги торчали наружу. Было так неудобно, что последующие ночи я предпочитал спать свернувшись на полу.

Эту гостиницу, отвратительное стандартное металлическое здание, привезли из Америки. В районе Покхры сколько угодно леса. Ничего не стоило построить здесь деревянное здание, которое прекрасно вписалось бы в окружающий пейзаж, но кто-то выдвинул идею, что американские туристы, которых предполагалось привлечь сюда предпочтут что-нибудь более современное и напоминающее их родину (возможно, это рассуждение не лишено некоторых оснований). Основной приманкой для туристов в Покхре является возможность со сравнительно близкого расстояния посмотреть Гималаи. В ясную погоду с аэродрома открывается потрясающий вид. Зимой горизонт часами бывает затянут облаками и только изредка очищается на несколько минут. Путешественникам пришлось бы подолгу ждать, когда чудо появится перед ними. Поэтому я был изумлен, обнаружив, что веранда бунгало выходит как раз на противоположную сторону. Чтобы увидеть хоть что-нибудь, кроме летного поля, нужно обойти здание вокруг и стать прямо перед уборной.

Путешествие от Катманду до Покхры заняло у нас семнадцать дней. Самолетом мы могли бы долететь сюда за час с лишним, да и стоило бы это гораздо дешевле, но тогда мы не увидели бы страны. Гостиницей временно заведовал чиновник из столичного департамента туризма, рассматривавший свое назначение как наказание. Чиновника страшно удивило наше появление. Ему понятно, сказал он, что путешественникам интересно взглянуть на снега, но уж если правительство решило обеспечить воздушное сообщение, то зачем идти сюда пешком, тем более что и стоит это дороже. Хотя мы стали добрыми друзьями, он был совершенно уверен, что все мы слегка сумасшедшие и не делал из этого тайны. Что можно увидеть в горах: ничего, кроме кучки грязных варваров.

На следующее утро мы устроили пикник и отправились осматривать озеро. На берегу король выстроил виллу (трудно найти что-либо более безобразное). Местность сама по себе очень приятна, но благодаря близкому соседству гор большую часть дня она лежит в тени. Здание представляет собой бетонную коробку с окнами из цветного стекла. Чуть пониже крыши светится неоновая надпись на хинди — «Ратна Махал» (первое слово означает имя непальской королевы, второе — «дворец»). Небольшой сад украшен гирляндами электрических лампочек, а клумбы выполнены в виде нагромождения камней, вмазанных в бетон, в щелях между которыми борются за существование несколько жалких гераней и петуний. Во время нашего посещения здесь трудились сотни кули, заканчивая огромную пристань. которая строилась к визиту королевы Елизаветы я феврале 1961 года.

Королевская вилла на Покхре считается выдающимся образцом современной жилой архитектуры. Хотя она совершенно неприемлема с точки зрения западных вкусов, я ничуть не сомневаюсь, что посредственный западный архитектор, если его попросят спроектировать здание в восточном стиле, создаст что-нибудь столь же отвратительное и нелепое. Нужно какое-то исключительное художественное чутье, чтобы приспособить традиционные черты архитектуры одной страны к архитектурным требованиям другой, в особенности если они столь же отличны, как страны Европы и Азии. Наиболее удачные примеры подобного синтеза можно видеть в Нью-Дели. В Непале, и в особенности в Катманду, строительство ведется случайными людьми, в результате чего всегда получается нечто ужасное. Но современные непальцы мало ценят красоту своей собственной уникальной архитектуры.

Милях в трех от аэродрома расположена британская медицинская миссия, первая из созданных во внутренних районах Непала. Когда страна была закрыта для иностранцев, эта организация работала в Индии, в непосредственной близости от непальской границы, и людям, спускавшимся с гор Непала, оказывалась медицинская помощь. Местоположение станции предполагало ее перемещение в Непал при первой же возможности.

Персонал больницы, о которой идет речь, состоит в основном из женщин-врачей. В ней лечат по большей части гинекологические заболевания, которые весьма распространены в Непале. Бытующее в Европе представление о том, что простая женщина меньше страдает от недомоганий, связанных с рождением ребенка, совершенно лишено основания. Широко распространены всевозможные осложнения, вызванные неправильным строением таза и другими аномалиями. Кроме того, гинекологические заболевания нередко возникают в результате неподходящего или недостаточного питания.

Доктор Уотсон, главный хирург миссии, сказала мне, что сейчас уже нетрудно убедить местную женщину рожать с помощью кесарева сечения. Многие обращавшиеся к ней женщины больше не могли вынашивать детей, но она разрешала сделать аборт только в том случае, если у них уже было не меньше шести детей, причем с согласия мужа.

Существует очень стойкое поверье, что, если женщина умирает от тяжелых родов, перед тем как кремировать ее, ребенка следует удалить из тела матери, иначе духи обоих будут являться в деревню. Обычно подобную операцию производит брахман, причем за определенную плату в пятьсот рупий. По масштабам гуркхов это огромная сумма, и крестьянин, выплативший ее, попадает в пожизненную долговую кабалу.

Я спросил — довольно нетактично — у доктора Уотсон, делает ли она такие операции в случае необходимости, чтобы уберечь семью от ненужных расходов, но она ответила, что как истинная христианка не может потворствовать этому языческому обычаю.

Медицинским миссиям разрешено работать в Непале при одном условии: они не должны ни проповедовать христианство, ни обращать в него местных жителей, но, как сказал мне один из работников миссии, «никто не может помешать нам говорить». Я не хочу сказать, что кто-нибудь из медицинского персонала миссий, работающих в Непале, пренебрегает этим условием, поставленным непальским правительством, но христианский миссионер, по самому характеру своего призвания, не может довольствоваться только оказанием медицинской помощи.

Сам я являюсь убежденным христианином, поэтому мне едва ли удобно рассуждать о мотивах, лежащих в основе миссионерской деятельности. Я процитирую лишь доктора Карла Юнга, который, помимо того что много занимался этим вопросом, и сам принадлежал к последовательным христианам. «Я полностью убежден, — пишет он, — что огромное количество людей принадлежит к пастве католической церкви и ни к какой больше, потому что они находят там духовное прибежище. Я уверен в этом, так же как и в том факте, что примитивная религия более подходит примитивному народу, чем христианство. Последнее настолько непонятно и чуждо этому народу, что он может только подражать ему самым отвратительным образом». Далее Юнг рассуждает о мании величия на Западе, которая заставляет нас утверждать, что единственная истина — христианство, а единственный спаситель — белый Христос[28].

Мне кажется, что основная ошибка заключается в высокомерном предположении, будто бы добродетельная жизнь является прерогативой тех, кто исповедует христианство. На собственном опыте я убедился, что это совсем неверно. Буддийский и индуистский каноны, особенно последний, содержат огромное количество моральных предписаний. Их не всегда соблюдают. Но ведь и не все христиане ведут достойную жизнь.

В Непале самое большое препятствие на пути социального прогресса — жесткие рамки кастовой системы. В Индии эта система уже разрушается и с распространением образования окончательно исчезнет. Но в Непале, с его разобщенностью (по крайней мере в горах) и почти сплошной неграмотностью, дело обстоит по-другому. Непальское общество, по-видимому, еще долго будет оставаться разделенным на касты, и, на мой взгляд, искать новообращенных среди людей, которые и так разделены на взаимно исключающие группы, будет неправильным и приведет к возникновению еще одной касты. Более того, миссионеры исповедуют христианство различных толков и часто активно выступают против взглядов других христианских сект.

Тем не менее миссионерские больницы проводят в Непале работу исключительной важности. Мне хотелось бы только, чтобы там было поменьше фисгармоний и молитвенников.

Больница в Покхре, как и первая британская резиденция в Катманду, расположена в месте, которое, по верованиям местных жителей, населено духами и считается непригодным для жилья. Это не мешает непальцам пользоваться услугами больницы. Подобные предрассудки возникают, как и следовало ожидать, под влиянием брахманов и (в несколько меньшей степени) четри. Эти две касты, представители которых отказываются прикасаться к пище, приготовленной людьми не их касты, создают ненужные трудности в работе. Прочие пациенты, в особенности если они служили в армии, не доставляют никаких хлопот персоналу, хотя на них иногда влияют угрозы тех, кого они привыкли считать выше себя. Единственное практическое решение этого вопроса было найдено: в больнице не стали кормить пациентов, а разрешили заботиться о них родственникам. Человек, привыкший к порядкам, царящим в самых маленьких европейских больницах, был бы поражен зрелищем, открывающимся в больничном флигеле в Покхре — сорок-пятьдесят человек одновременно готовят пищу на отдельных очагах. Правда, в результате этой системы персонал не может контролировать пациентов, и иногда возникают осложнения. Тем не менее до тех пор, пока не будут преодолены предрассудки и невежество, разрешить эту проблему другим способом невозможно.

Я давно питал к гуркхам ничем, казалось, не обоснованную симпатию и убеждал себя в том, что для них характерны только немногие недостатки, которые распространены в большинстве остальных обществ. Поэтому я был особенно доволен, когда одна из сиделок, до этого работавшая во многих частях света, подтвердила мое мнение. По ее словам, за исключением брахманов и четри, гуркхи самые чудесные люди, которых она встречала: они добры друг к другу, очень честны и трогательно благодарны за все, что для них делают.

В настоящее время больница в Покхре более или менее окупает себя. Даром здесь лечат только бедняков, но установленная плата является скорее номинальной. Считается, что простые люди подозрительно относятся к бесплатному обслуживанию, но у больницы уже сейчас заявок на хирургические операции больше, чем она может выполнить. Многие семьи не могут сразу уплатить по счету, но в конце концов все долги бывают оплачены, хоть иногда и с трудом. Искушенный читатель, вероятно, увидит в этом не более чем нормальные честные деловые отношения; ведь все мы привыкли платить наши долги. Но в обществе, где люди привыкли к гнету взяточничества и коррупции, это обстоятельство прекрасно демонстрирует высокие достоинства гуркхов.

2

Как правило, в Гималаях в конце декабря в течение нескольких дней идет дождь. Планируя наше путешествие, мы собирались пересидеть сезонные ливни в Покхре. Так и случилось.

Тяжелый шум дождя, падавшего на крышу металлической гостиницы, заглушал все; даже разговаривать было невозможно. Но по крайней мере мы не мокли, а в баках собралась вода, позволившая постирать одежду. Аэродром был пуст — летное поле превратилось в болото. Между Катманду и Покхрой существует регулярное воздушное сообщение, но, поскольку эти города не имеют ни телефонной, ни радиосвязи, только отдаленный гул приближающегося самолета предупреждает начальника аэропорта о том, что нужно прогнать с летного поля пасущийся скот. Делает он это с помощью автомобильного рожка. Взлетной дорожки в Покхре нет, но, так как местность здесь открытая, Посадка гораздо менее рискованна, чем в Катманду.

Опасаясь, что мне не удастся получить разрешение на путешествие по стране, я в свое время слетал в Покхру, вернувшись в тот же день в Катманду. Не успели мы вылететь, как спустились облака, внизу ничего нельзя было разглядеть, кроме серовато-коричневых клочков пейзажа. Тем не менее полет этот я запомню надолго. На обратном пути из Покхры самолет летит прямо на массивную гряду гор, и непосвященным кажется, что сейчас он разобьется о них. Рядом со мной сидел и нервно молился садху, индийский нищенствующий монах. На самолете летать ему не приходилось, и он был охвачен ужасом. Когда мы буквально перепрыгнули через хребет, все время маячивший перед нами, монах издал пронзительный вопль и, бросившись на колени, стал умолять своих богов защитить его. Секунду или две казалось, что и другие пассажиры поддадутся панике, однако здравый смысл все же победил. Вскоре они осознали, что им ничто не угрожает. Мой спутник продолжал молиться, пока мы не приземлились в Катманду.

Прибытие самолета — единственное развлечение в Покхре. На аэродроме собирается по меньшей мере двести человек в ожидании этого события. За порядком в толпе никто не следит, и пассажирам приходится с трудом прокладывать себе путь через заслон из глазеющих зевак, которые жаждут своими глазами увидеть чудесную машину. Много лет назад, путешествуя вдоль непало-индийской границы, я с интересом прислушивался к рассуждениям гуркхов, которые впервые увидели поезд. Они никак не могли понять, каким образом он движется, и приходили к выводу, что дело здесь не обходится без «западной магии». Но теперь я заметил, что самолет не вызывает у местных жителей подобной реакции и воспринимается ими как обычное явление. Сначала я не мог понять причины этого, но однажды, стоя в аэропорту Покхры, услышал, как пожилой человек бранит своего сына за чрезмерное восхищение самолетом. «Ты ведь знаешь, что в древние времена, — сказал он, — наши боги постоянно перелетали из одного места в другое. Они навещали друг друга на вершинах гор. Как же, ты думаешь, они могли это делать, если бы не было самолета?»

В аэропорту мы покупали восхитительные мандарины по двадцать пять штук на шиллинг. Я знал, что Покхра славится своими цитрусами, и удивлялся, почему их нет в других частях страны. По-видимому, в далеким Прошлом некий предприимчивый фермер ради эксперимента привез и посадил несколько деревьев, от них и произошли современные цитрусовые рощи. Фрукты отправляют вниз и продают на равнинах Индии. Промысел этот не организован: обычно человек на свободные деньги покупает фрукты, несет их вниз, на равнину, и продает там по сходной цене. На большей части территории Непала условия благоприятствуют выращиванию разнообразных фруктов. Садоводство здесь могло бы стать выгодным делом, пример тому долина Кулу, что находится в горах Восточного Пенджаба.

Незадолго до отъезда из Покхры мы случайно услышали, что две недели назад был распущен кабинет и премьер-министр посажен в тюрьму по обвинению во взяточничестве и коррупции. Новость эта, однако, не вызвала никакого интереса.

— Нам все равно, что делается в Катманду, — сказал мне старый гуркх, офицер на пенсии. — Беда наших политических деятелей в том, что они слишком торопятся разбогатеть, поэтому их быстро разоблачают. После них приходят новые, и все повторяется сначала.

Когда дожди прекратились, мы увидели, что снеговая линия сильно опустилась, и на горах пониже появились снеговые шапки. Атмосфера была так чиста и прозрачна, что, казалось, ло самой далекой горы можно дойти за день.

5 января мы покинули Покхру в прекрасном настроении; утро было великолепное. Мы направлялись в Баглунг, собираясь повернуть оттуда прямо на юг и добраться до тераев, где был небольшой аэродром, чтобы улететь обратно в Катманду. Наши друзья миссионеры уверяли нас, что Баглунг находится на расстоянии одного длинного дневного перехода: даже самые слабые из них легко проделывают этот путь за два дня. Я знал, что карта, которой мы располагали, весьма неточна, но даже с учетом этого обстоятельства не мог предположить, что мы доберемся до Баглунга быстрее, чем за неделю. Так оно и случилось. Позднее я понял, что для врачей было делом чести передвигаться в горах так же быстро, как это делают местные жители. Благодаря длительному общению с последними они приобрели такие же смутные представления о времени и пространстве.

К концу дня мы поднялись на две тысячи футов над долиной. Тропа шла чуть пониже гребня длинного хребта, который совершенно закрывал вид на горы. Внизу, прямо под нами, лежало озеро Покхра, изумрудно-зеленое в угасающем свете дня. Была ясно видна вилла короля, но сейчас ее оскорбительное безобразие смягчалось расстоянием. Так как поблизости не было деревень, мы разбили лагерь возле маленького ручья.

Мы уже перешли границу административного дистрикта Каски. В свое время Каски и соседний дистрикт были наследным владением Джанга Бахадура и его преемников. Насколько я знаю, Джанг Бахадур ничем не был связан с этими местами и даже никогда не был здесь, но он являлся их сюзереном, и это обеспечило ему и его потомкам титул махараджи. Премьер-министров из семьи Ран везде ошибочно считали махараджами всего Непала. Но, хотя они являлись фактическими правителями всей страны, махараджами были только в Каски и в Ламджанге.

На следующий день мы пришли в Каски. Это селение утратило свое прежнее значение, превратившись в группу разбросанных крестьянских хозяйств. Однако нетрудно понять, почему оно так долго оставалось независимым. Расположенное под гребнем высокого хребта, который господствует над окружающей местностью, селение оказалось совершенно неприступным для войск, вооруженных на уровне восемнадцатого века.

На вершине хребта, на высоте около тысячи футов, над селом все еще стоят развалины старой крепости. Подъем туда обещал быть трудным, а нас ожидал долгий переход. Поэтому мы решили не осматривать крепость. Все мы, но не Денис. Пока Бетт и я разбирали лагерь, он отправился вверх на гору. Мы уже собрались тронуться дальше, когда сверху раздался его крик. Слов разобрать было нельзя, но мы поняли, что он призывает присоединиться к нему. Отправив караван вперед, мы довольно неохотно стали карабкаться на гору. Никакой тропы не было, и дорогу спросить было не у кого. Однако на окраине Каски перед нами вдруг появился неизбежный брахман, который безапелляционно заявил, что мы должны вернуться.

— Туда идти нельзя, — сказал он, — здесь святая земля. Гора священна, а в крепости — наш храм.

Убедившись, что мы все равно пойдем туда, он несколько успокоился.

— Ладно, — сказал брахман, — только снимите ваши башмаки и идите на гору босиком, а то оскверните святое место.

В этот момент я случайно взглянул вниз и убедился, что стою как раз рядом с местной импровизированной уборной.

— Если это святая земля, — сказал я, — вы могли бы постараться держать ее в чистоте.

После этого мы зашагали вверх на гору, не обращая более внимания на крики брахмана.

Крутая тропа была вымощена неплотно пригнанными камнями, и мы все время скользили назад. Я задыхался и уже готов был сдаться, если бы не Денис, советовавший нам поторопиться. Он, по-видимому, был чем-то взволнован. Когда, наконец, запыхавшись, мы одолели подъем, перед нами развернулась изумительная горная панорама. Я никогда не видел ничего подобного; это было настолько потрясающее зрелище, что в течение нескольких минут никто из нас не произнес ни слова.

Отсюда начинался отвесный обрыв, глубокий, в несколько тысяч футов. У подножия его лежала широкая долина, усеянная пятнами крошечных деревень, окруженных апельсиновыми рощами. Река — светло-голубая лента, извивающаяся по долине, — с этой высоты казалась неподвижной. На противоположной стороне местность круто поднималась к другому хребту, а за ним вставала одинокая вершина Мачар Пучхара, который рвался вверх из окружающих его долин. Направо высился пик Аннапурна, но он казался ниже из-за соседства другой, более близкой горы. Каждая грань Мачар Пучхара, каждый его ледник были высечены словно из хрусталя. На небе не было ни облачка, и оттуда, где мы стояли, виднелась вторая его вершина, которая и придает горе сходство с рыбьим хвостом. Мы находились так близко от Мачар Пучхара, что можно было разглядеть непрерывно меняющийся узор теней, отбрасываемых лучами восходящего солнца, и гора уже больше не выглядела неподвижной массой, а, казалось, обрела свою собственную жизнь. Я не склонен ко всяким мистическим переживаниям, но в этот момент испытывал ошеломляющее чувство ничтожества человека, тщетности людских желаний.

Небольшая крепость из камня и дерева не ремонтировалась уже в течение многих лет и постепенно разрушалась. Крепость не представляла особого интереса и в архитектурном отношении. Перед ней была небольшая мощеная терраса, в углу которой стоял выкрашенный киноварью камень с прислоненным к нему старым ржавым трезубцем. Это и была святыня, которую, по мнению деревенского брахмана, мы могли осквернить своим присутствием. Все здесь, впрочем, свидетельствовало о том, что место это посещалось довольно редко.

На Дениса явно подействовала красота пейзажа, и он, естественно, захотел зафиксировать свои впечатления. По своим склонностям Денис — беспредметный художник; однако, сделав несколько эскизов, он сказал, что сюжет слишком сложен и объемен, чтобы сразу дать его абстрактное изображение. Поэтому Денис принялся за целую серию рисунков. Когда их потом склеили, образовался огромный набросок размером с четыре газетных листа. Предполагалось, что, вернувшись в свою студию, Денис сможет вновь схватить общий вид пейзажа. Было похоже, что работа над эскизами займет целый день, поэтому Бетт и я, проведя на хребте около часа, решили идти дальше, чтобы приготовить лагерь.

Около полумили мы прошли по хребту; он закончился седловиной, и другая тропа повела нас вниз, в долину. Там находилась большая деревня. На краю ее стоял одинокий дом с великолепным видом на горы. В саду работал сгорбленный старик. Поздоровавшись с ним, я выразил вслух восхищение превосходным местом, которое он выбрал для своего дома.

— Да, ответил он, — я прожил здесь много лет и выбрал такое место, чтобы можно было смотреть на горы, молясь богам, которые живут там. Но богам наплевать на меня, я остался таким же бедняком, каким и был раньше. Даже корова ни разу не принесла мне теленка…

В нескольких милях от деревни мы обнаружили небольшое рисовое поле и рядом с ним ручей. Снежные вершины были скрыты хребтом, но зато открывался широкий вид на юг. Отсюда еще виднелся аэродром в Покхре и кусок озера. Заходящее солнце отражалось на металлической поверхности крыши бунгало для туристов, и ока сияла, как свет маяка. Хотя в этот день мы прошли не очень много, все же решили остановиться, чтобы Денис не сбился с пути в темноте.

К обеду он все еще не появился, и я послал за ним двух носильщиков с фонарями. До восьми часов ничего нового не произошло. Но вдруг я увидел вдалеке светящуюся точку, которая двигалась в нашем направлении. Прошло двадцать минут, но она, казалось, ничуть не приблизилась. Тогда я отправился через поле узнать, в чем дело, и с ужасом увидел Дениса, который еле передвигался, поддерживаемый обоими носильщиками. Я испугался, что он сломал ногу. Выяснилось следующее: Денис углубился в работу и, лишь закончив ее, заметил, что уже стало темно. Стараясь наверстать время, он пошел напрямик, без тропы и так сильно стер себе пятку, что не мог наступить на ногу. К счастью, потертость оказалась несерьезной, хотя на какое-то время вывела Дениса из строя.

На следующее утро Денис сказал, что как-нибудь сможет тащиться дальше. Он все еще сильно хромал и, очевидно, испытывал сильную боль, но так или иначе прошагал с нами весь день. После долгого и утомительного подъема мы сосновым лесом спустились к Тилхару. Деревня эта расположена на отмели при слиянии двух рек. Мы нашли идеальное место для лагеря. Здесь было так хорошо, что мы, пожалуй, все равно решили бы остаться на этой стрелке еще на день, даже если Денис не нуждался бы в лечении и отдыхе.

Вечером долину застелил туман, ко темно-синее небо над ней сияло звездами. Позднее, когда поднялась луна, белый свет залил горы, и мы сидели около палатки, наблюдая меняющуюся картину под убаюкивающие звуки спокойно текущей реки.

Проснулись мы на рассвете; очарование яркого солнечного утра затмило волшебство ночи. Небольшой ручей быстро бежал из боковой долины. Перед завтраком мы искупались в его глубоких прозрачных заводях, лежа в стремительном потоке воды до тех пор, пока тела не окоченели.

В деревне оказалась небольшая школа, которой руководил бывший солдат. Во время моего посещения он обучал своих учеников, мальчиков и девочек, начаткам армейской муштры, покрикивая, когда они приветствовали его не по-военному.

— А как обстоит дело с обучением чтению и письму? — спросил я.

Солдат посмотрел на меня с полным недоумением:

— Это здесь ни к чему, — сказал он, — детям нужна дисциплина.

С первого дня нашего совместного путешествия всякий раз, когда Денис сидел за работой, я, словно зачарованный, наблюдал за ним. Кроме всего прочего у него оказался врожденный талант учителя: Денис постоянно подбивал меня попытаться изобразить что-либо. Втайне я давно желал этого. Мы решили задержаться на стоянке, пока не поправится нога Дениса, а так как делать было нечего, я, попросив у него краски и бумагу, отправился в небольшую боковую долину. Выбрав вид, который показался мне простым по композиции, я уселся на камень и начал рисовать. После тщетных попыток изобразить что-либо, продолжавшихся примерно в течение часа, стало ясно, что ни малейших способностей к рисованию у меня нет. Тем не менее мои неумелые каракули имели некоторое сходство с изображаемым пейзажем. Подняв голову, я видел, что рядом уселся солдат-учитель.

— Вы рисуете карту, — заметил он, — но русло реки начертили неверно.

Самым поразительным было то, что в Тилхаре жил дантист, хотя в принципе это слово означает более высокую степень мастерства, чем та, которой обладал местный деятель. По профессии он был кузнецом, но в качестве побочного занятия изготовлял искусственные зубы, поскольку на них в округе был спрос. Считается, что у примитивных народов великолепные зубы, но в больнице в Покхре мне сказали, что болезни зубов, особенно кариоз, весьма широко распространены здесь. Большинство гуркхов (за исключением тех, кто служил в армии или побывал в более развитых районах) не чистят зубы, и крахмалистая пища, которую они в основном потребляют, приводит к быстрому разрушению зубов.

Было очень интересно наблюдать за работой тилхарского дантиста. Он не знал, что зубы можно пломбировать. По требованию он пытался удалять их, для чего употреблял свои обычные кузнечные клещи, но гораздо большее удовольствие получал, изготовляя искусственные челюсти из золота. По словам дантиста, ему не нужно было видеть пациента; заказывая зубы, следовало лишь указать свой возраст и пол. В Катманду я часто видел гуркхов с гор, которые таким же образом приобретали очки для своих родственников, оставшихся дома. Но если очки еще могут подойти, скажем, для пациента лет шестидесяти, то при изготовлении вставных зубов этот номер не проходит. Как-то раз я видел старика, который наловчился запихивать в свой беззубый рот подобную челюсть: у него был такой вид, словно он постоянно сосал большой кусок металла, болтающийся во рту. В горах Непала такие зубы скорее служат символом богатства, чем применяются на практике.

Покинув Тилхар, мы прошли несколько миль вниз по течению реки. В месте её слияния с рекой Мади был перекинут шаткий мост, крайне нуждающийся в ремонте. Едва мы перебрались через реку, как нам снова пришлось подниматься. Стояла жара, укрыться в тени было негде, но я все время останавливался, чтобы полюбоваться открывающимися видами. Во время одной из таких остановок ко мне подошел прохожий и сел рядом. Это был человек средних лет, с виду довольно сообразительный, и я спросил его о положении в стране. Он знал, что в последние годы в Катманду появилось какое-то новое правительство — как-то раз к ним в деревню пришел человек из столицы и рассказал об этом, — но никто ничего не понял. Однако этот приезжий был хорошим человеком; он раздавал всем сигареты. Я спросил моего информатора, не слышал ли он о том, что премьер-министр смещен.

— Ничего удивительного, — сказал он, — но нам все равно. Может, вы знаете, кто сейчас премьер-министр?

— Разве вы не слышали о мистере Койрала? — спросил я.

— Нет, — ответил он, — но, судя по его имени, это один из проклятых брахманов.

Мы снова спустились, на сей раз к руслу Гандака. Даже зимой река эта представляет собой бушующий поток. Несколько миль мы двигались вдоль берега, пока не дошли до переправы: желающих перевозили с одного берега на другой в обычном выдолбленном каноэ. Мы ждали лодку, когда к нам подошел молодой тибетец, говоривший на непали. Он спросил нас о расстоянии до какой-то отдаленной деревни, о которой я, естественно, никогда раньше не слышал. Я почувствовал, что он будет разочарован, если я отвечу отрицательно. Пришлось прибегнуть к обычному стандартному ответу.

— Два коша, — сказал я, и он, улыбаясь, пошел своей дорогой.

На противоположном берегу реки нас ожидал крутой подъем, потом мы углубились в восхитительный лес, прохладный и ровный. В таких путешествиях человек учится ценить простые удовольствия. После того как вы долгие мили карабкаетесь по скалам и сбиваете себе ноги о камни, чувство облегчения при ходьбе по ровной земле приближается к экстазу.

Несколькими милями дальше тропа опять спустилась к реке, а затем мы постепенно поднялись к Баглунгу. Это приятный городок с населением около восьми-девяти тысяч, расположенный приблизительно в тысяче футов над долиной. Мы разбили лагерь на рисовой террасе за городом, возле ручейка. Вода в нем, правда, была такой грязной, что годилась только для стирки. Но ничего другого нам не оставалось: жителям Баглунга приходится носить воду из реки, протекающей в долине. Целый день туда и обратно нескончаемой вереницей тянутся женщины и дети с большими медными или глиняными кувшинами. Внизу, в долине, была колония прокаженных: больные, изгнанные из дома своими семьями, жили в ужасающей нищете. Как только стало известно о нашем появлении, некоторые из них пришли и стали просить лекарств. Они ни за что не хотели уходить; несчастные и заброшенные люди не понимали, что мы ничем не можем им помочь, и смотрели на меня с упреком, когда с сознанием своей вины я просил Анга Даву прогнать их. Все время, пока мы оставались здесь, они сидели неподвижно на земле в сотне ярдов от нашей палатки.

На другой день мы с удивлением услышали гул приближающегося летательного аппарата, а вскоре, скользя над долиной, появился вертолет и приземлился в поле за городом. Его сразу же окружили бегущие со всех сторон люди. В то самое время в долину направлялась похоронная процессия. На несколько мгновений жалобные завывания раковин слились с гулом мотора, но вскоре любопытство взяло верх, и, бросив покойника, вся процессия устремилась к вертолету.

Через пятнадцать минут вертолет поднялся в воздух, а вечером мы услышали, что на нем улетел в Катманду глава местной администрации, но никто толком не знал зачем.

Правительство Непала приняло обширный план строительства сети дорог в горах. Но если эти дороги и будут когда-нибудь построены, польза от них окажется невелика. Кроме того, их сооружение и содержание потребует больших затрат. Я всегда считал, что вертолеты могли бы решить проблему сообщения в Непале, а появление одного из них в Баглунге подтверждало мою правоту. Путешествие из Катманду заняло у нас месяц, вертолет же может покрыть это расстояние за два часа; а стоимость тридцатисорока таких машин, которые могут приземляться почти везде, будет во много раз меньше, чем затраты на строительство дорог.

Через Баглунг не проходят важные пути, но он является одновременно и административным центром и единственным значительным населенным пунктом в большом дистрикте. Поэтому лавки здесь гораздо богаче, чем в любых других городах, которые мы успели посетить. В Баглунге торгуют ситцем и разными простыми товарами, импортируемыми из Индии. Как правило, эти лавки принадлежат неварам. У одного из них мы заметили батарейный радиоприемник (впервые после отъезда из Катманду), который постоянно был включен на полную мощность. Владелец сказал мне, что он слушает только индийские музыкальные передачи из Бомбея. Постоянный аккомпанемент радиопомех делал шум этих передач невыносимым. Что касается ежедневного вещания небольшой радиостанции Катманду, то, насколько я мог убедиться, ее никто не слушает.

Теперь мы достигли самого северного пункта нашего путешествия и, отдохнув несколько дней, повернули на юг.

С севера на юг направлены основные транспортные артерии Непала.

Огромные параллельные хребты, отходящие от Гималаев, делят страну на ряд долин, орошаемых бесчисленными потоками, берущими начало в окружающих горах. Все они текут к равнинам Индии и, сливаясь друг с другом, образуют несколько крупных рек, даже не успев достигнуть первой ступени предгорий. Поэтому, путешествуя по Непалу, все время приходится преодолевать непрерывные крутые подъемы и спуски, в чем мы и убедились на собственном опыте. Естественно, пути через горы с запада на восток нет, и жители отдаленных районов, если им нужно попасть в Катманду, предпочитают, спустившись на равнины, добираться до столицы длинным круговым путем по железной дороге через Раксаул, от которого в Катманду идет шоссейная дорога.

Мне казалось, что стоит нам добраться до Баглунга, все трудности останутся позади: дальше нам придется идти в основном вдоль хребтов на юг, и мы будем постепенно спускаться к равнинам. Мои предположения не оправдались. Именно последняя часть нашего путешествия оказалась самой тяжелой, в основном потому, что нас подстерегали неожиданности. Дорога шла вдоль реки Гандак, но временами долина становилась совсем узкой, превращаясь в обрывистое ущелье, поэтому мы все время взбирались на горы, чтобы как-то продолжать путь в нужном направлении. Распространено мнение, что в Непале сравнительно легко путешествовать с севера на юг, однако оно основано на изучении карт и на проверку оказалось мифом. Рельеф страны так запутан, что для уставшего путешественника все равно, в каком направлении он двинется.

Выйдя из Баглунга к концу дня, вместо того чтобы выбраться из долины, мы все еще шли вниз по течению Гандака. Деревни, которые попадались нам по пути, находились где-то высоко над нами, и, почувствовав, что с нас хватит на этот день, мы разбили лагерь на песчаной косе возле реки. На противоположном берегу высился крутой утес, высотой почти в тысячу футов. Он закрывал весь пейзаж, только клочок неба виднелся над головой, и, когда стало темно, в окружающем мраке он засиял, усыпанный звездами.

Я поднялся рано утром. Тонкое покрывало тумана тихо плыло вниз по долине и над ним, лениво взмахивая крыльями, летели два больших баклана. Пока я наблюдал за ними в предрассветной прохладе, из какой-то деревни сверху к реке пришла стирать девушка. Она несла небольшой медный поднос, полный алых поинсеттиа. Прежде чем войти в воду, она на секунду опустилась на колени в молчаливой молитве. Сложив руки ладонями, девушка поклонилась реке и бросила в воду свое подношение из цветов. У нее остался только один цветок, который она воткнула себе в волосы. Меня глубоко тронула красота этого простого поклонения. «Вот истинно религиозное общение с силами природы, никто не захочет поменять его на чужую веру», — подумал я.

Следующий день снова был очень утомительным из-за непрерывных подъемов и спусков по крутым склонам. К концу его мы оказались высоко над рекой, на плато, усеянном деревнями. Наша тропа соединялась здесь с прямой дорогой, идущей из Покхры к равнинам Индии. Движение по ней было очень оживленным: из Индии носильщики тащили на себе железный лом, керосин, сахар: из высокогорных районов, пограничных с Тибетом, переправлялись тюки с шерстью. Большинство носильщиков производили впечатление людей слабого телосложения, по внешнему облику они несколько напоминали индийцев. Среди них были жители низменных тераев. Было видно, что они страдали от малярии, широко распространенной в этих областях. Носильщики жаловались, что, только необходимость заставляет их работать в горах и они с трудом переносят здешний холодный климат.

Плато, на котором мы разбили лагерь, было маленьким, не более одной квадратной мили. Вокруг теснились горы, а по их склонам расположилось множество мелких деревень. Местность эта слишком неровна, а климат сух для земледелия, поэтому жители занимаются главным образом скотоводством — выращивают жалких коз и овец и продают их или обменивают на рис. Когда мы проходили через одну из деревень, ко мне обратился с дружеским приветствием брахман-крестьянин. Он бездельничал возле своего уютного дома. Когда я ответил на его приветствие, он стал, однако, жаловаться на свою бедность.

— У меня ничего нет, — сказал он, — только дом, да немного жалкой земля, да несколько коров и буйволов…

Я прервал его, спросив, чего еще он хочет от жизни.

— Чтоб всего было больше! — ответил он коротко.

Мы нырнули в следующую долину и побрели вдоль реки. Путь был очень тяжелым, потому что даже зимой, когда вода стоит на самом низком уровне, река подступает к самым скалам, не оставляя места даже для узкой тропинки, и нам нередко приходилось взбираться по отвесным склонам на высоту несколько сот футов. Это было не столько опасно, сколько утомительно. Кроме того, мы продвигались вперед с такой черепашьей скоростью, что ломались все наши планы. К концу дня долина стала расширяться и впервые за день мы увидели хорошо утоптанную тропу. Но тут нам стало ясно, что она, круто извиваясь, ползла вверх тысячи на две футов по скалистым уступам, на которых невозможно устроиться на ночь. Уже стемнело, когда мы добрались до вершины, где находилась какая-то жалкая деревушка. Искать подходящее место времени не было, поэтому мы установили палатку на самой вершине утеса, на крошечном рисовом поле площадью несколько квадратных ярдов, куда с трудом взобрались. Всю ночь дул ветер, брезент палатки хлопал и мешал заснуть. Утром мы увидели, что лагерь разбит на самом краю обрыва: прямо перед нами была пропасть.

Мы собирались отдохнуть денек, но, если не считать прелестного вида, место было довольно негостеприимным.

Местные жители заверяли нас, что следующий переход будет очень легким; нам надо было постепенно спуститься к Рани Гхату, где мы предполагали ненадолго остановиться. К тому времени я уже хорошо знал, что на информацию полагаться нельзя; однако одна старуха сумела нас убедить, и вопреки здравому смыслу мы решили идти дальше. Кроме того, нас прельщала перспектива приятного купания в конце пути.

С рассветом мы выступили, но до цели добрались только через тринадцать часов, причем нам пришлось преодолеть не меньше четырех невероятных подъемов и спусков. Около полудня мы оказались перед очаровательной узкой долинкой. Поблизости был и ручей. Поскольку мы наивно полагали, что все худшее уже позади, то решили остановиться и неторопливо позавтракать. Попутчики-носильщики (их было человек тридцать) разделяли наши планы; побросав тяжелые тюки с шерстью рядом с собой, они разлеглись вокруг нашего костра.

Пока Анг Дава готовил чай, мы задремали, убаюканные болтовней спутников и шумом бегущей воды. Спустя несколько минут нас разбудили звуки песни: к костру приближалась группа женщин в ярких одеждах с цветами в волосах. Продолжая хором петь, они остановились около большого дерева и стали медленно обходить его кругом. Так они кружили не меньше пятнадцати минут, причем поочередно останавливались на мгновение, срывали несколько листьев с ближайшего куста и затем подносили их дереву. К концу церемонии у подножия дерева лежала груда листьев, а кусты стояли голые. Женщины уселись рядом с отдыхающими носильщиками, которые не проявили никакого интереса к происходящему. Я обратился к женщине средних лет, руководившей церемонией, попросив объяснить значение этого обряда. Она сказала мне, что все они брахманки и пришли сюда почтить дух дерева.

Выбор дня для этой церемонии не имеет особого значения: каждый раз, когда семь-восемь женщин одновременно свободны от домашних дел, они приходят сюда. О происхождении обычая она не смогла мне рассказать. Женщина помнила только, что, когда была маленькой, ее мать совершала обряд почитания; теперь, сама уже мать, она считает нужным продолжать эту традицию. Никаких особых причин для почитания именно этого дерева не было, но, как она сказала, не было и причин заменить его, тем более что обычай существует очень давно.

Мы слишком долго задержались в приятной роще, очарованные пением женщин, да и горячее послеполуденное солнце не располагало к продолжению трудного путешествия. Кроме того, мы ведь уже одолели самую тяжелую часть дневного перехода — по крайней мере так мы думали; носильщики, отдыхавшие с нами, заверили, что до цели осталось не больше традиционных двух кошей, да ц идти придется все время вниз, под гору — предстоит просто легкая прогулка.

Я послал наш караван вперед, распорядившись, чтобы лагерь разбили на берегу реки. Дав время носильщикам значительно опередить нас, мы пошли дальше обычным неторопливым шагом. Три-четыре часа спустя мы все еще тащились вверх и вниз по бесконечным утесам. Никаких признаков человеческого жилья не было видно, и, когда наконец с вершины высокого утеса мы увидели вдалеке Рани Гхату, я усомнился, хватит ли у меня сил добраться туда. Эта маленькая деревушка лежала в трех тысячах футов под нами. Вела туда усеянная камнями тропа, спирально извивающаяся по всему склону. Я уже настолько устал, что только усилием воли заставлял себя идти дальше, уставившись глазами в землю. Я давно уже потерял интерес к окружающему пейзажу и, когда через несколько часов мы все же добрались до лагеря, выдохся окончательно. Но не хочу преувеличивать. Двадцать лет назад я не обратил бы внимания на все эти тяготы. Тогда я счел бы это нормальным дневным переходом по пересеченной местности. Тем не менее Денис и Бетт согласились, что с них тоже на сегодня хватит. Мы сидели и пили одну чашку чая за другой, не в силах снять даже ботинки. Позже, уже совсем ночью, мы отправились к реке и погрузились в живительные струи воды. Когда мы проснулись, солнце уже стояло высоко над годами.

Рани Гхата, то есть «Пляж Королевы», получил свое название из-за виллы, построенной там одним из махараджей для своей любимой жены. Постройка представляла собой фантастическую смесь индийской архитектуры с архитектурой Палладио и, окруженная буйными джунглями, выглядела здесь до странности неуместно. Даже в период господства Ран виллой пользовались редко и уже много лет не ремонтировали. Сквозь каменный пол террасы, выходящей на реку, проросли деревья, а стены покрылись узором из лишайника. В углу примостился индуистский храм, за которым смотрел старый брахман. Он и показал нам виллу. В стороне виднелся длинный низкий навес, где раньше размещалась охрана, которая всегда сопровождала в путешествиях всех членов правящей семьи. Крыша, крытая железом, обвалилась, и, судя по кучам золы на полу, путники в основном использовали виллу в качестве кухни. Однако местные жители гордились своими «королевскими связями»: когда-нибудь махараджа опять почтит деревню своим присутствием, говорили они, не понимая, что семейство Ран, как и заброшенная вилла, пришло в упадок. Здесь царила грусть запустения, и мы с радостью вернулись в наш залитый солнцем лагерь на другой стороне реки.

Теперь мы находились на высоте немногим более тысячи футов над уровнем моря, и, хотя нас еще окружали горы, долина Гандака по мере приближения к равнинам все расширялась, а горный поток постепенно становился широкой рекой с песчаными берегами. Нас отделяло от тераев не более двадцати миль, но между нами лежало несколько высоких хребтов, и, прежде чем начать борьбу с этими последними препятствиями, мы решили день-два отдохнуть в Рани Гхате.

Во время нашего пребывания в деревне один плотник, магар, свалился с утеса и разбился насмерть. После полудня его родственники принесли тело к реке и соорудили на берегу костер. Я пошел посмотреть, что происходит. Брахмана там не было, никакой церемонии не происходило, не было заметно даже никаких проявлений скорби. Присутствующие на похоронах сидели и болтали друг с другом, а когда я стал уходить, поднялись и пошли за мной к лагерю, выпрашивая сигареты. Я спросил их о покойнике. Он уже стар, сказали они, и ему пришло время умирать, К реке они не вернулись. Ночью в темноте еще вспыхивал багровый отблеск костра, а на следующее утро от покойника осталась только горсть пепла и несколько полуобгоревших костей, которые один из наших людей бросил в реку.

Носильщики, почувствовав, что путешествие близится к концу и они скоро получат причитающееся им жалованье, целый день провели в азартной игре, даже не позаботившись приготовить себе обед.

Двинувшись дальше, мы вскоре с удивлением обнаружили, что тропа превратилась в довольно широкую, хотя и запущенную, дорогу. Встречный крестьянин сказал нам, что много лет назад перед приездом махараджи в Рани Гхату тропу специально расширили. Иначе он не мог бы проехать по ней на слоне. Для этого все окрестное население сгонялось на принудительные работы.

В густом лесу тропа круто пошла вверх. Когда я остановился отдохнуть, появился носильщик с необычной ношей: у него в корзине сидел молодой парень. Выяснилось, что этот парень сломал ногу, кость кое-как вправили, и теперь его больная нога при помощи веревочного приспособления была укреплена в корзине. Он просил, чтобы я подлечил его, но, если бы я и был врачом, тут вряд ли можно было хоть что-нибудь сделать. Даже моему неопытному глазу стало ясно, что кость снова придется ломать, чтобы потом правильно соединить ее. Уже четыре дня он путешествовал в корзине, и только через два дня они рассчитывали добраться до больницы христианской миссии в Тансинге. Я утешил его, как мог, однако, если учесть, что он отправился в путь только через две недели после перелома, бедняга мог остаться калекой на всю жизнь. Когда носильщик со своей ношей удалился, я погрузился в грустные размышления, не столько из-за своей неспособности чем-либо помочь, сколько из-за того бессердечного пренебрежения, с которым повсюду сталкиваешься, наблюдая, как относятся здесь к этому прекрасному народу.

В тот же день я встретился с умным молодым брахманом, одним из тех немногих, которые сознают, что их высокое рождение и образование возлагают на них определенные обязанности перед обществом. Юношей брахмана послали учиться в Катманду, но его отец умер прежде, чем удалось закончить обучение. Брахман был старшим сыном, — И ему не оставалось ничего другого, как вернуться в горы, чтобы заниматься хозяйством. Строго говоря, он не был гуркхом, но причислял себя к ним. Ему хотелось как-то улучшить их жизнь. Поэтому брахман стал членом одной из новых политических партий, так называемой партии независимых. Однако вскоре он понял, что деятельность большинства ее членов сводится к борьбе за власть и деньги. Еще больше он разочаровался, убедившись, что правительственные чиновники, называющие себя демократами, безразлично относятся к судьбе жителей гор. Он был даже склонен думать, что в целом народу лучше жилось в период господства Ран, хотя раны были продажны и деспотичны.

— Не следует осуждать гуркхов за их безразличное отношение к политическому положению страны, — сказал он. — Большинство из них неграмотны, а правительство не сделало ничего, чтобы объяснить им перемены, происходящие в столице.

Я посоветовал брахману поселиться на некоторое время в Катманду, чтобы рассказать там о положении в горах. Он ответил мне:

— Я простой деревенский житель и то немногое из английского языка, что знал мальчиком, уже забыл. Кроме того, у меня нет средств, чтобы, прибегнув в взяткам, принять участие в политической жизни.

Вечером мы разбили лагерь над Гансингом, административным центром дистрикта Палпа. Это самый важный после Покхры населенный пункт Западного Непала, поскольку здесь сходится большинство путей, ведущих с гор на равнины. Сам город невелик — это беспорядочное скопление крытых жестью хижин и лавок, многие из которых держат индийцы. Единственный большой дом занимает губернатор, поблизости находятся казармы и полковой плац (полк издавна квартирует в Тансинге).

Я давно хотел попасть в Тансинг. Тридцать, лет назад я видел его издали. Тогда махараджа дал мне редкое для того времени разрешение проехать на несколько миль в глубь Непала. Махараджа подчеркнул, что ни при каких обстоятельствах я не должен пытаться проникнуть в этот город, и указал название хребта, дальше которого я не имел права заходить. Естественно, я питал романтические иллюзии относительно Тансинга. для меня он стал землей обетованной, куда мне никогда не будет дано проникнуть. Теперь, когда мечта эта стала реальностью, я был совершенно разочарован из всех городов, которые, мы видели за время путешествия, Тансинг оказался самым непривлекательным. Сначала мы, собирались задержаться здесь на несколько дней, но место это было, настолько скучным, что на следующее утро мы снова тронулись. в путь.

Тансинг расположен по обе стороны невысокого хребта: внизу простирается большая долина, окруженная горами. Очевидно, подобно долинам. Катманду и Покхры, здесь было когда-то озеро.

Дорогу заполнили люди, идущие в обоих направлениях. Если бы все они не несли грузы, я решил бы, что это какой-то праздник. Январь — время торговых передвижений, к этой дороге со всех сторон подходило множество троп. Я заговорил с одним человеком, который шел с партией, переносившей из Батоли в Тансинг — пять-шесть дней изнурительного пути — железные балки. Это был щуплый субъект, и трудно было поверить, что он может, выдержать большую физическую нагрузку. Однако его ноша оказалась такой тяжелой, что я даже не смог приподнять ее с земли. Носильщик сказал, что за работу ему платят двадцать две рупии. На эту сумму он должен прокормиться. С сооружением автомобильной дороги от равнин до Гансинга отпадает необходимость этого мучительного труда (по крайней мере теоретически). В то же время множество людей, которые зарабатывают себе на жизнь переноской грузов, останутся без работы. Даже здесь, на сравнительно удобном участке, строительство дороги, которое длится уже несколько лет, оказалось трудным делом. В нескольких местах полотно уже разрушилось, а поскольку поверхность дороги представляет собой утрамбованную землю, магистраль будет часто выходить из строя. Группы чернорабочих орудовали какими-то, напоминающими садовые, инструментами, бессмысленно пересыпая землю с места на место. Я спросил надсмотрщика, какие цели преследует строительство этой дороги.

— Мы страна современная, — сказал он, — у нас должны быть дороги.

— Да, конечно, — ответил я, — но вот эта дорога, для чего она нужна?

Он посмотрел на меня в недоумении и, прежде чем ответить, на минуту задумался.

— Ну, — сказал он, — губернатору будет удобнее: вместо того чтобы идти пешком, он будет ездить на машине.

Мы пересекли обширную долину и прошли густым лесом вверх по склону последнего хребта, отделяющего нас от равнины. Массианг — село, расположенное на вершине этого хребта (около пяти тысяч футов над уровнем моря). Отсюда открывается широкий вид. На севере — с Тансингом на переднем плане — возвышалась громада Гималаев, на юге, под нами, лежали тераи, отсюда они напоминали море, постепенно таявшее в туманной дымке. На этом самом месте тридцать лет назад стоял наш лагерь. Казалось, здесь ничто не изменилось. Вечером я поднялся на небольшой холм (помню, что тогда я провел здесь многие часы, ожидая, когда горизонт прояснится, будут видны горы и я смогу их сфотографировать). Теперь небо было безоблачным, и вдалеке сияли вершины-близнецы Мачар Пучхара. Сейчас, когда совершены восхождения на многие высочайшие вершины Непала, кажется почти невероятным, что еще недавно — в двадцатых-тридцатых годах — даже точное местоположение большинства из них было неизвестно. В те дни мы знали о непальских Гималаях очень немного. Визуально были установлены местоположение и высота самых значительных вершин; резиденты в Катманду производили опрос местного населения, хотя полученные сведения были весьма туманны, а зачастую и просто могли ввести в заблуждение. Подборка фотографий, сделанных мною с Массиангского хребта, была напечатана в «Гималайском журнале» в 1934 году (том VI). Эти иллюстрации, — комментировал их издатель, — хотя нельзя ручаться за точность подписей к ним, изображают различные части Гималаев, сфотографированные, по всей вероятности, впервые». Я был чрезвычайно доволен, когда выяснилось, что в свете последних данных, мои предварительные наблюдения и расчеты оказались совершенно точными, хотя в то время я основывался, конечно, не на научном исследовании, а только на анализе сведений, полученных мною от местных жителей.

До самой темноты я оставался один на вершине холма. Я знал, что, после того как мы спустимся с Массианга, нам больше не увидеть горы, и мне было как-то грустно при этом последнем взгляде с высоты на страну, которую так долго скрывали от глаз европейцев. Кроме того, в том, что наше путешествие должно было окончиться именно в этом месте, крылось нечто символическое. Сидя в сумерках на вершине холма, я вспоминал, что значил для меня Непал раньше. Еще тогда с пылом, свойственным молодости, я решил, что когда-нибудь отправлюсь путешествовать по внутренним районам этой страны. Теперь путешествие подходило к концу, и вряд ли можно было надеяться, что я снова попаду в эти прекрасные горы. Я поднялся и побрел обратно к палатке, но еще долго мне не хотелось разговаривать; Бетт и Денис, чувствуя, что происходит в мой душе, тоже сидели молча.

Дорога, которая идет от Массианга вниз, представляет собой наиболее оживленный торговый путь, но тем не менее она сплошь загромождена камнями, и для нас этот участок был едва ли не самым трудным за все время путешествия. В долине много деревень. Почти в каждой из них есть придорожная закусочная. Мы остановились позавтракать, когда к нам подошел крупными шагами факир — индиец с далекого юга. Он так усиленно тренировал себя, что его правая рука все время оставалась поднятой вверх: опустить ее он уже не мог. Факир носил длинные спутанные волосы и с головы до ног был усыпан пеплом. Его обнаженное тело едва прикрывали небольшие клочки материи, болтающиеся на железной цепи вокруг талии. Он уставился на нас с глубочайшим презрением и затем, не сказав ни слова, пошел дальше. Впервые я почувствовал физическое отвращение при виде человеческого существа.

На протяжении нескольких миль тропа шла по извилистому ущелью. Наконец после очередного поворота мы вышли на равнину. Пройдя несколько миль, я оглянулся назад. Передо мной сплошной стеной стояли заросшие густым лесом предгорья, словно неприступный бастион, выросший посреди равнины. Ущелья, через которое мы вышли, уже не было видно.

В тераях дул горячий ветер, и, как только мы пришли в Батоли, сбросив мокрую от пота одежду, искупались в реке, которая теперь превратилась в широкий и величавый водный поток. Большую часть населения Батоли составляют не непальцы, а индийцы. Этот населенный пункт, застроенный ужасающими лачугами и хижинами, — важный торговый центр: здесь происходит обмен товарами между жителями гор и равнин. Шерсть и другие продукты с гор продаются в Батоли, а затем отправляются на грузовиках в Индию. Полученные в обмен сигареты, керосин и прочие товары носильщики доставляют в горы.

В Батоли мы провели неуютную ночь. Засыпая палатку мелким песком, дул ветер, и хлопанье брезента мешало заснуть. Но мы были в хорошем настроении, считая, что все испытания кончились. Дальше нам предстояло путешествовать на автобусе или грузовике. Рано утром Анг Дава отправился в транспортную контору; автобусов было много, и он заказал места для всей группы. По расписанию мы должны были отправиться в десять часов. К вечеру автобус доставит нас в Бхайрува, к индийской границе, мы проведем там ночь, а утром полетим прямо в Катманду.

В половине десятого мы заняли места. У меня уже был опыт путешествий на индийских междугородних автобусах, и я не ожидал, что мы отправимся вовремя. Так и случилось. Прошел час, а водитель все еще не появлялся. Все остальные автобусы уже ушли, и я пошел узнать, в чем дело. Заведующий что-то непрерывно жевал.

— Что вам угодно? — спросил он напыщенно по-английски, сплевывая бетель к моим ногам. Я сделал вид, что ничего не заметил, и вежливо спросил, когда мы отправимся.

— Все места на рейсовые автобусы были забронированы, — сказал он. — Вам придется ехать на специальном. Это стоит сто рупий, заплатите, тогда поедете.

Я решил не поддаваться на обман, но и торговаться мне не хотелось, и я вернулся к автобусу, объяснив положение Бетт и Денису. Мы решили не уступать и отправиться в Бхайрува пешком. Спустя десять минут мы тронулись в путь. Через лес тянулась длинная прямая дорога, было жарко и пыльно. Мы скоро стали с тоской вспоминать о горных подъемах и спусках. Через час нас обогнал автобус, на котором мы должны были ехать: в нем сидели обычные пассажиры.

Вскоре после полудня мы вышли на небольшую приятную поляну с ручейком, решили остановиться на ней и вскипятить чай. Черно-белые зимородки стремительно носились над водой; кругом было безлюдно. Нам понравилось это место, и мы захотели разбить здесь лагерь на ночь. Носильщики не возражали: они были довольны нашим отказом уступить этому нахальному чиновнику. Но как только мы стали распаковываться, на дороге затарахтел грузовик. Я решил остановить его. Водитель (по его словам — непалец) согласился довезти нас, запросив по шесть пенсов с человека, но, так как его хозяин не должен был знать, что он подрабатывает на стороне, шофер просил нас при проезде через населенный пункт ложиться на пол кабины. Последние несколько сотен ярдов перед Бхайрува мы прошли пешком.

Лагерь пришлось разбить на дальнем конце летного поля, где не было ни тени, ни воды, но делать было нечего: все пространство вокруг аэропорта покрывал толстый слой мелкой пыли, которая при малейшем дуновении ветерка спирально поднималась в воздух. В сотне ярдов от нашей палатки лежали останки «дакоты» — она разбилась несколько недель назад. Причины катастрофы еще не расследовались. Два солдата непальской армии круглые сутки стояли на часах возле груды искореженного металла. Когда мы хотели подойти поближе, они попросили нас удалиться.

Утром я пошел к начальнику аэропорта. По расписанию между Бхайрува и Катманду три раза в неделю самолеты совершали рейсы, но, как я узнал, две недели назад их сняли с гражданской линии и направили на перевозку цемента в Покхру (это было необходимо для окончания строительства пристани на озере перед виллой короля). Пострадавшая «дакота» также использовалась для этой цели, и катастрофа произошла, вероятно, из-за перегрузки.

Поскольку ни телеграфной, ни радиосвязи между Бхайрува и Катманду не было, никто не знал, когда возобновятся рейсы на гражданской линии. Около сотни пассажиров (и число их с каждым днем увеличивалось) с надеждой ожидали самолет (по большей части это были гуркхи-пенсионеры). Начальник аэропорта считал, что в течение ближайших двух недель он сможет нас отправить.

Хотя торопиться нам было некуда, мы единодушно решили, что оставаться в этом лагере больше одного-двух дней невозможно. Выход был один — перейти границу с Индией, добраться до железнодорожной станции и оттуда ехать через Горакхпур в Раксаул: то есть проделать кружной путь в несколько сот миль со многими пересадками. Из Раксаула можно добраться до Катманду только с пересадкой — поездом, а затем автобусом. Мы рассчитали, что такое путешествие займет около пяти дней, если не задерживаться в дороге.

Существовали и другие осложнения. Перед отъездом из Катманду в министерстве иностранных дел меня предупредили, что, если во время путешествия мы покинем территорию Непала, без новой визы уже не сможем вернуться, а за визой придется ехать в Дели, ближайшее место, где есть непальское консульство. Но даже в Дели нельзя получить такое разрешение без согласования с Катманду. Я тогда предложил сделать соответствующую пометку в наших паспортах, чтобы предупредить возможные осложнения, но чиновник МИДа отказался на том основании, что в инструкции подобный случай не предусмотрен.

На следующий день приходился один из многочисленных непальских праздников; все учреждения и даже некоторые лавки были закрыты. Плоский невыразительный пейзаж навевал скуку. Предгорья были скрыты туманной дымкой, и знойный, несущий мелкий песок ветер носился по равнине. Делать было нечего. Мы весь день валялись на земле возле палатки: даже разговаривать не хотелось. Мы уже перечитали все книги, которые захватили из Катманду, и я снова, второй раз за время путешествия, взялся за «Братьев Карамазовых».

На следующее утро я решил попытать удачи у местных властей, отправившись после завтрака к «бара хакиму», то есть губернатору дистрикта. Со мной пошел Анг Дава. По случаю столь важного события он натянул на себя практически весь гардероб: толстые бриджи, несколько свитеров, толстые чулки, тяжелые альпинистские ботинки и темные очки. Он нес ледоруб и выглядел как настоящий альпинист, каковым собственно и являлся. На мне была моя обычная одежда: износившиеся за путешествие шерстяные брюки и фланелевая рубашка с открытым воротом. Анг Дава ничего не сказал, но его безукоризненный вид и насмешливый взгляд, брошенный на меня, ясно говорили, что, с его точки зрения, мне не хватает чувства собственного достоинства.

Резиденция губернатора — большое, беспорядочно построенное в англо-индийском стиле двухэтажное здание, одиноко стоявшее в поле за городом. К нему вела дорога, покрытая таким толстым слоем пыли, что мы шли словно по сыпучему снегу. У ворот болтался часовой, куривший сигарету. Он и не подумал спросить, что нам нужно. Чувствовалось, что в свое время предпринимались попытки развести здесь сад. Об этом говорила большая клумба с пламенеющими каннами и живая изгородь из олеандр, густо покрытых пылью; казалось, их розовые цветы покрасили серой краской. Посреди высохшего газона лежала груда скамеек, видимо предназначенных для посетителей. Ставни были закрыты, и дом казался необитаемым. Мы обошли его кругом, но никаких признаков жизни не заметили. Я крикнул несколько раз — никто не отозвался — и вернулся к воротам, чтобы посовещаться с часовым. Я спросил его, туда ли мы пришли. Он не стал утруждать себя ответом, а просто кивнул утвердительно головой и показал большим пальцем в направлении дома.

Я вернулся и снова начал кричать. Наконец наверху открылись ставни и в окне появилась седая коротко остриженная голова. Это был сам губернатор. Часы показывали почти половину одиннадцатого, но он выразил недовольство, что его потревожили в такую рань.

— Приходите завтра, — проворчал губернатор и со стуком захлопнул ставни.

Нам ничего не оставалось делать, как уйти, и мы уже повернули к воротам, когда на веранде раздался топот. Обернувшись, я увидел, как распахнулась передняя дверь и оттуда стремительно выскочил губернатор, небритый, в одной пижаме. Он просто не понял, оправдывался он, что иностранный джентльмен — без сомнения американец — оказал ему любезность своим посещением, и поэтому хочет извиниться за свою грубость. Но мы должны понять, продолжал он, что в этом варварском месте у него не так часто бывают посетители, здесь нетрудно забыть хорошие манеры. Он говорил на правильном английском языке, хотя и несколько старомодно (в подобном стиле выдержаны диалоги в забытых викторианских романах).

Губернатор повел нас в комнату наверху, где стояла большая конторка, диван и два кресла, из которых лезли пружины. Когда я сел, раздался мелодичный звон и из-под меня вылетел столб пыли. Губернатор открыл окно и закричал в пустоту, чтобы принесли чай. Никакого ответа не последовало. Анг Дава не снимал своих очков, которые скрывали большую часть лица, поэтому его национальную принадлежность нельзя было определить сразу. Губернатор, приняв его за одного из моих соотечественников, обратился к нему по-английски. Непалец, конечно, не понял ни слова. Не подумав, я стал переводить.

— Вот как, — сказал губернатор, улыбаясь и слушая только самого себя, — первый раз встречаю американца, который взял на себя труд выучить наш язык.

Как только мне удалось вставить слово, я рассказал ему свою историю.

— Вот как, — повторил он, — значит, вы англичанин и были солдатом, как и я. Но это великолепно! Вы будете моими гостями. Я устрою охоту на тигров, носорогов или на других зверей. Сделаю все, что вы захотите. У меня есть слоны. Все к вашим услугам.

Из дальнейшего рассказа выяснилось, что он, по его собственному выражению, «ублюдок» из семейства Ран. Как и другие многочисленные незаконнорожденные отпрыски этой семьи, он еще юношей поступил на военную службу.

— Но я всего лишь ублюдок и сын ублюдка, — продол-, жал он, — и поэтому я никак не мог подняться выше полковника.

Однако у него было одно ценное качество — знание английского языка, но поскольку он не мог принимать участия в дворцовых интригах, то получил назначение на гражданскую службу. Он пробыл в Бхайрува два года и теперь собирался оставить свою должность.

— Звание губернатора, — сказал он, — славы не приносит, но этот пост, — он замялся, подыскивая подходящее слово, — как бы это сказать, не без выгоды, вы понимаете?

Разговор продолжался на непали. Анг Дава не принимал в нем участия; он сидел выпрямившись на краю своего стула, пригвожденный к месту речами губернатора. Потом он признался, что его очень шокировала бесстыдная и циничная откровенность губернатора.

Некоторое время мне не удавалось направить разговор на цель моего визита: бедный старик был очень одинок, и ему хотелось поговорить о себе. Наконец, когда речь его стала иссякать, я высказал свою просьбу.

— Нет ничего легче, — сказал губернатор, — мне принадлежит верховная власть в этом дистрикте, и я прикажу начальнику аэропорта посадить вас вместе с цементом.

«Ни за что в жизни», подумал я, вспомнив о разбившейся «дакоте», которая лежала на краю летного поля.

— Мы не спешим, — ответил я, — и лучше нам вернуться через Индию. Там, может быть, удастся пополнить запасы перед возвращением в Катманду.

Как я и подозревал, губернатор не имел права выдавать визы, но он сразу не хотел сознаться в этом.

— Как бы там ни было, давайте ваше разрешение на путешествие, — сказал он и, вынув из конторки печать, оттиснул блистательный герб Непала, под которым написал «возобновлена» и поставил свою подпись.

— Благодарю вас, генерал, — сказал я, производя его в чин, о котором он мечтал.

— Я рад услужить вам, полковник, — ответил губернатор, возвращая мне комплимент, после чего мы расстались. Когда мы вернулись к нашей палатке, было уже поздно; Бетт и Денис начали опасаться, что нас арестовали.

Сейчас, как и раньше, на границе с Индией находится конечная станция железной дороги. Дальше путешественник должен идти пешком, хотя теперь Бхайрува и Горакхпур связывает великолепная автомобильная дорога, протяженностью шестьдесят миль. Мы были изумлены, обнаружив в этом отдаленном уголке Индии налаженное автобусное сообщение. Движение шло строго по расписанию, на линии ходили автобусы последних моделей с нумерованными местами, которые закреплялись за пассажирами. После стольких недель утомительного путешествия пешком мы испытывали восхитительное ощущение, мчась по равнинам Индии с огромной (как нам сначала показалось) скоростью, словно мы были в Европе.

Вечером мы прибыли в Горакхпур, важный деловой центр и железнодорожный узел. Нас высадили на автобусной станции, где мы сразу же направились в буфет. Мне приходилось бывать тут раньше: тогда это было грязное засиженное мухами место, посетители проводили здесь время за бесчисленными чашками переваренного, тепловатого чая. Теперь все преобразилось: на столах — чистые скатерти и салфетки, в углу — большой холодильник, комната ярко освещена. Нас приветствовал европеец-управляющий. Он счастлив, что ему выпала столь редкая в наши дни удача угостить посетителей европейскими кушаньями, однако придется немного подождать. Тем временем мы можем выпить: есть пиво и вообще все, что мы пожелаем. Я объяснил ему, что мы прибыли из Непала и не успели запастись необходимыми медицинскими свидетельствами, говорящими о нашем хроническом алкоголизме (без таких удостоверений во многих частях Индии нельзя получить алкогольные напитки).

— Все в порядке, — сказал он, — мы запишем это в счет как содовую воду.

Если подходить к нашему обеду с обычными мерками, он был не очень хорош, но мы так давно не сидели за столом со скатертью и прочими аксессуарами! Кроме того, после неизменной довольно безвкусной рисовой похлебки, которую мы ели во время нашего путешествия, жесткая и волокнистая баранина казалась нам восхитительной и даже розовое бланманже — аппетитным. Наш поезд должен был отправиться только через три часа, и мы задумались, как провести оставшееся время.

— Но ведь я еще не наелся! — заявил Денис.

Пришлось заказать второй обед, и мы снова начали с супа.

Я дал Анг Даве денег, чтобы он покормил носильщиков, но их невозможно было увести с платформы. Большинство из них впервые видели поезд, и каждый раз, когда прибывал новый состав, они стремительно бросались на посадку, словно для них это был последний шанс вернуться домой. Попав в непривычную обстановку, они выглядели заброшенными и сбитыми с толку, как люди с другой планеты, но, когда мы присоединились к ним после обеда, лица носильщиков расплылись в улыбках: они боялись, что мы их совсем бросили.

Когда поезд прибыл в Горакхпур, он был уже набит битком, но, к счастью, стоял здесь десять минут. Анг Даве и мне удалось рассовать носильщиков, правда, мы не смогли посадить их всех вместе. Те, кому предстояло путешествовать в одиночестве, жалобно хныкали. У нас не было времени объяснять им обстановку, и на каждой остановке, а их было немало, один из нас выходил и смотрел, чтобы они случайно не сошли с поезда.

Индийское правительство по праву гордится своими основными железнодорожными магистралями — поезда, которые обслуживают их, весьма удобны, снабжены установкой кондиционирования воздуха и ходят с большой скоростью. К сожалению, этого нельзя сказать о железнодорожных ветках такого типа, по которой мы ехали. Они очень запущены. Мы взяли билеты первого класса, но вагонов подобной категории вообще не было. Поэтому нам пришлось приютиться в переполненном вагоне второго класса, который, очевидно, не убирали много дней.

В четыре часа утра нам предстояла пересадка. Ждать следующего поезда надо было около двух часов. Было прохладно и темно; и где еще, кроме Индии, вам подадут среди ночи на железнодорожной станции великолепный завтрак из бэкона и яиц!

На следующий день мы были в Сегаули. Теперь это небольшой железнодорожный узел, расположенный в центре открытой долины. В 1815 году Сегаули пережил короткий период славы — ведь здесь был подписан договор между Непалом и Британией. Отсюда до Раксаула, где нам снова предстояло вступить на территорию Непала, не более двадцати миль по небольшой ветке, но поезд ходит только раз в день, а до его отхода оставалось несколько часов. Я объяснил все Анг Даве, поручив ему собрать носильщиков. Между тем, поскольку торопиться было некуда, Бетт, Денис и я, медленно прогуливаясь, направились к центру платформы, откуда как раз отходил какой-то поезд. С изумлением я обнаружил, что большинство наших носильщиков сидит в вагонах этого поезда!

Пока Анг Дава тщетно пытался их собрать, они увидели, что поезд вот-вот отправится и, будучи не в силах сдержать свое беспокойство, бросились по вагонам. Теперь, радостно улыбаясь, они неистово махали нам, проезжая мимо. Я напряженно соображал, как вернуть их обратно, когда до них наконец дошло, что они едут в неправильном направлении.

Открыв двери вагона, двое или трое из них выпрыгнули, кувыркаясь, на насыпь. Поезд набирал скорость, и я боялся, что наше путешествие может закончиться плачевно, но, к счастью, остальные, увидев, что случилось с их товарищами, оробели и остались в вагоне. Анг Дава от ярости потерял дар речи. Я рассмеялся и заверил его, что путаница произошла не по его вине; он несколько успокоился. Оставалось одно: позвонить по телефону на ближайшую станцию и попросить прислать носильщиков обратно в Сегаули встречным поездом. Клерк, однако, оказался бюрократом. Он грубо ответил мне, что телефоном можно пользоваться только для служебных надобностей. Лишь с трудом мне удалось взять у него трубку.

Раксаул, куда мы прибыли на следующий день, нисколько не изменился с тех пор, как я был здесь последний раз тридцать лет назад. Конечная станция непальской линии находилась по ту сторону границы, на расстоянии около мили через поле. Так как единственный поезд отходил в шесть часов утра, я велел Анг Даве разбудить нас в пять. Когда я проснулся и посмотрел на часы, было уже без четверти шесть. Сунув ноги в ботинки, я побежал через границу, надеясь, что удастся убедить непальского начальника станции задержать поезд. Он действительно согласился отложить отправление на десять минут. Перед уходом я разбудил Дениса и Бетт, велел им собираться и как можно быстрее следовать за мной. Ни носильщиков, ни Анг Давы не было видно. Миниатюрный локомотив пускал пары, прозвучал колокол, объявляющий об отправлении. Поезд мог уйти без нас. Я с беспокойством поглядывал на начальника станции, собираясь попросить его задержаться еще немного, но тут увидел всех членов нашей группы во главе с Бетт и Денисом, бегущих через жнивье. Я сделал им знак поспешить. Поезд был уже набит, и некоторые пассажиры даже забрались на крышу и буфера, но мы ухитрились кое-как протиснуться в вагон. Мы поздравляли друг друга с удачей, однако поезд простоял на станции еще два часа.

Среди пассажиров нашего вагона оказался местный агент непальского королевского воздушного флота. В тераях, приблизительно на полпути между Раксаулом и предгорьями, есть местечко, называемое Симра, с небольшим летным полем. Оттуда, как мы узнали, в Катманду ежедневно вылетает самолет, и вместо утомительного путешествия по дороге мы могли попасть туда за 40 минут. Как выяснилось, места на самолет были, и мы купили билеты у агента тут же в поезде. Анг Дава и носильщики поедут поездом дальше и встретятся с нами в Катманду. Мы же забрали только свои спальные мешки.

Симра являла собой беспорядочное скопление крытых тростником хижин. Летное поле находилось в миле от станции. Когда поезд скрылся вдали, мы пошли через поле в сопровождении агента, который, отправив самолет, вечерним поездом должен был вернуться в Раксаул, где он жил. Теперь он признался нам, что за последние четыре дня ни один самолет не прилетел в Симру. Но не стоит беспокоиться. Это небывалая задержка, и он уверен, что сегодня же мы улетим.

Мы присоединились к безутешной толпе пассажиров, расположившихся около глинобитной хижины, единственного помещения, которым располагал аэропорт. Самолет должен был прилететь в два часа дня, но и в четыре никаких признаков его появления не было.

— Ничего, — сказал агент, — значит, он прилетит завтра.

Мы поплелись обратно к станции в поисках какой-нибудь еды. Владелец одной лачуги предложил нам крутые яйца и чай. Вскоре, пыхтя, отошел вечерний поезд; с ним уехал агент, заверив нас, что вернется утром. К счастью, у нас были с собой спальные мешки. Нужно найти только достаточно чистое место, чтобы расстелить их. В дальнем конце взлетной полосы виднелась палатка с керосиновыми бочками, но пол в ней был чист. Сторож сказал, что мы можем здесь спать, нельзя только курить и зажигать фонарь. Этот человек сообщил нам также, что он христианин из Южной Индии, и, хотя правила запрещали посторонним лицам пользоваться палаткой, не мог отказать в приюте своим собратьям-христианам.

Делать было абсолютно нечего. В кармане у меня оказались «Братья Карамазовы», но через несколько часов я устал от чтения. Как только стало смеркаться, мы пошли на станцию, еще раз поели крутых яиц и выпили чаю, после чего улеглись в свои спальные мешки. Спать было еще рано, и мы, лежа, болтали. Около десяти часов неожиданно появился наш сторож и принес котелок чаю. Пока мы чаевничали, он сидел снаружи на корточках, а когда кончили, он вошел в палатку и сказал:

— Теперь время спать, но перед сном давайте преклоним колени и возблагодарим всемогущего за его благодеяния.

Я притворился, что не понимаю его, и в конце концов он, разочарованный, удалился.

Мы провели беспокойную ночь на жесткой и холодной земле. Из-за сильного падения температуры окружавшие нас бочки с керосином каждые несколько минут издавали звуки, похожие на пистолетные выстрелы. Мы поднялись еще до рассвета и вернулись на станцию. Я чувствовал, что мне не вынести очередную трапезу из крутых яиц, но выхода не было. В десять часов прибыл поезд из Раксаула, а с ним для выполнения своих ежедневных обязанностей приехал агент. Грязные и небритые, мы просто не могли больше ждать самолета и уже решили ехать дальше поездом и автобусом. Но агент оказался упрям. Он напомнил, что за билеты уплачено и заверил нас, что никакой задержки не будет. Как только поезд скрылся вдали, я почувствовал, что мы снова совершили ошибку.

Утром ничего нового не произошло. В два часа дня мы сидели на корточках в пыли и поглощали крутые яйца. Неожиданно раздался отдаленный гул самолета. Однако определить, наш это самолет или рейсовый, летящий над нами в Индию, было невозможно. Но мы решили не рисковать. Задыхаясь от бега, добрались до аэродрома: долгожданный самолет заходил над деревьями на посадку. Через пять минут мы были в воздухе. Путешествие по горам окончилось.