Зима. Все пьесы

Город

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

Он: — Басин Сергей Александрович.

Она: — Татьяна, его жена.

Отец: — Басин Александр Георгиевич, его отец.

Максим: — его друг.

Водитель: — водитель такси.

Он и Она

Он: (разговаривает по телефону). Хорошо, хорошо!…. Это понятно… да, знаю…. Да знаю я, где это. И к кому там обратиться?… Понятно, одну секундочку, это надо записать, секундочку. (Берет ручку, перебирает разные листочки, не может найти, на чем записать.) Секундочку… о…ччерт… (Берет газету, начинает записывать с краю газе-ты.) Да, записываю. (Начинает писать, потом трясет ручкой, чиркает по бумаге, опять трясет.) Вот ччерт… Ну, это как всегда! Извините…секундочку, в доме ни одной нормальной ручки, щщас, подождите. (Кладет трубку возле аппарата, отходит от телефона, громко зовет.) Таня, Танечка, где моя ручка? Таня, Таня! Ччерт… (Ищет ручку, находит несколько, пробует их. Ни первая, ни вторая не пишут. Бросает их. Только третья или четвертая пишет. Берет трубку.) Алле, извините, записываю…..угу…угу… семьдесят шесть?… угу, хорошо… ладно. Но на следующей неделе, боюсь, что не смогу… Нет, нет, просто другие планы… Нет, ничего такого… (Смеется.) Хорошо, я ему позвоню…Нет, не нужно, у меня где-то записан его телефон, и домашний тоже где-то записан. Не волнуйтесь, я ему позвоню… хорошо, хорошо, щас найду и позвоню…угу, угу. Ну все тогда, пока…. ага… (улыбается)…угу….да. Ну, пока. (Кладет трубку, оглядывается по сторонам.) Танечка!..Та-ня! Танечка! Ну что это такое?!..Таня!

Она появляется у него за спиной. Стоит, наклонив голову влево, смотрит на него.

Ну что это, в конце концов, такое?! (Оглядывается, видит её.) Таня, что это за фокусы, ты что, не слышишь, я тут надрываюсь, зову тебя…

Она: Зачем было надрываться?

Он: Ты где была…, ты что, не слышала?

Она: Дома… Слышала.

Он: И что, не могла откликнуться?

Она: А-а-ай… (Машет рукой, отворачивается.)

Он: Ты не видела тут мою…

Она: Не видела.

Он: Ну ладно, хватит… Ты с какой стати так со мной разговариваешь? Ты что себе позволяешь?

Она: А ты почему позволяешь себе вот так вот кричать… звать… и ждешь, что я немедленно должна прибежать.

Он: Ну ты, действительно, была мне нужна.

Она: Зачем… ручку или бумажку подать?

Он: Да…ручку…У нас ни одной нормальной ручки в доме нет. Сколько я их могу домой приносить?

Она: Не знаю…, я ими не пишу, у меня есть моя, и она пишет, и она на месте. А вот ты посмотри, вот ты искал ручку и все как вытащил, так и бросил, так оно и останется здесь валяться, если я не уберу.

Он: Ну, так ты не убирай. Не убирай. Тогда я не буду тебя дергать. (Оглядывается по сторонам в поисках чего-то.)

Она: Ну, так что тебе надо?

Он: Ты…не видела мою записную книжку? Где она?

Она: Которая? У тебя их много.

Он: У меня их две. Синяя.

Она: На месте.

Он: Вот я и спрашиваю, где это место.

Она: Там, где всегда. И прежде чем звать — надрываться, вспомни и сам возьми.

Он: Ну хватит! Хватит, понимаешь! Что ты меня этим "на месте, на месте" дрессируешь?! Ну, бесполезно меня воспитывать, уже бесполезно. Нет, чтобы просто сказать — возьми там-то — и все. Понимаешь, и все. И ведь столько ругани… а в конце концов все равно скажешь где. Зачем все это препирательство, бесполезно…, бесполезно меня приучать.

Она: Посмотри сюда (показывает на самое видное место) — вот её место.

Он: Да?!.. Трудно было сразу сказать?… (Берет книжку, листает.)

Она: Ну что… все? Я свободна?

Он:…угу…(Листает книжку, из неё выпадают бумажки, карточки, он их поднимает, перебирает.) Угу…

Она: Я свободна?

Он: Да-да.

Она разворачивается. Собирается уходить.

Он: Танечка…ты такую голубенькую бумажку не видела?

Она (останавливается). Не видела.

Он: Такую голубенькую. На ней были записаны телефоны. Такая… ну, голубая, листочек из ежедневника, не знаешь где?

Она: Где положил, там и возьми.

Он: Там, где я кладу, возле телефона, там нету. Подумай, ты не выбросила, ну…случайно?

Она: Я твои листочки, бумажки, записки не выбрасываю.

Он: Ну тогда куда-нибудь затолкала, лишь бы с глаз долой.

Она: Я все твои бумажки складываю сюда. (Показывает.)

Он: Там нету.

Она: Тогда не знаю, ищи сам.

Он: Танечка, Танечка, помоги мне. Эту бумажку надо срочно найти.

Она: Как же мне надоели твои эти бумажки, важные какие-то клочки (начинает перебирать бумажки), бесценные какие-то штучки, которые накапливаются, накапливаются, накапливаются.

Он: Там нету, я смотрел. (Шарит по карманам пиджака, висящего на стуле, потом осматривает брюки.)

Она: А это что?

Он: Ой…, она, вот видишь, я без тебя ничего найти не могу. (Берет бумажку и сразу хватается за телефон.)

Она: Извинись.

Он: Да-да, извини, Танечка, милая, извини. Но ты поменьше бы спорила, так вот сразу бы и нашла бы все.

Она: А я не хочу, понимаешь? Не хочу. Неужели нельзя переписать все эти бумажки в книжку, чтобы потом не метаться, не дергать меня.

Он: Я же тебе говорил, что как только перепишу их в книжку, так книжку потеряю обязательно. Танечка, не обижайся…

Она: Мне надоело это! Я что-нибудь себе намечу сделать, так нет "Танечка-Танечка, Танечка-Танечка"!

Он: Ну в конце концов, что ты там такое неотложное делала? Из-за чего мы так вот ругаемся?… А?

Она: Какая разница! Я делала, понимаешь?! Я делала то, что мне надо было делать! То, что я сама решила сделать, то, что сама себе наметила. А ты тут решишь что-нибудь сделать, так тут же — "Танечка-Танечка, подай-поднеси".

Он: Ну ладно, ладно…ну все, мне надо позвонить…

Она: Ну конечно! Конечно…

Он набирает номер.

Извинись.

Он:…угу…

Она: Извинись.

Он: Извини, милая, я не хотел… (В трубку.) Але, але… Геннадий Николаевич? Это снова Сергей. Я нашел его домашний телефон. Знаете, вы ему сами позвоните, записывайте. (Диктует номер.) Да…, ну конечно!.. Нет, я сам не могу… нет, боюсь, что мне придется отказаться. Меня просто не будет в городе. Нет, точно сказать не могу. Знаете, не хочу загадывать… Нет, вы послушайте, я не знаю, когда я вернусь, и ничего обещать не хочу, и я все, по-моему, очень ответственно вам сообщаю… вы не перебивайте, я вам сообщаю, что вернусь, не знаю когда, и поэтому на меня рассчитывать не стоит… да, серьезно… Послушайте, я ведь ничего не обещал… я никого не ставлю перед фактом… да, вы правильно поняли… именно так… да, и вернусь неизвестно когда… и не говорите, что это для вас новость… хорошо…ладно…до свидания…и вам всего доброго! (Бросает трубку, плюет.)

Пауза.

Она: А для меня это новость.

Он: Что?

Она: Почему я, как всегда, узнаю обо всем последняя?

Он: О чем ты, я не понимаю?

Она: О том, что ты вернешься неизвестно когда. Что ты едешь надолго.

Он: Неизвестно когда — это не значит надолго. Неизвестно когда — это значит, что у меня нет обратного билета на определенное число. У меня и туда билета пока нет. А я тебе уже все объяснял, ты все знаешь — зачем, куда и почему. Мы с тобой все обсуждали.

Она: Мы с тобой уже давно ничего не обсуждали. Я не знаю, с кем ты и что обсуждаешь, но только не со мной. Так вот, я не знаю, зачем ты едешь. Я пыталась выяснить, но ты толком ничего не объясняешь. Не объясняешь, и не надо. Но когда ты другим все растолковываешь, а мне не считаешь нужным сказать, тут уж извини…

Он: Ну чего тут объяснять?…

Она: Да, конечно, чего ей объяснять, зачем себя утруж-дать?!..

Он: Да нет в этом никакого секрета, и ничего особенного нет. Вот ччерт… Что за ерунда такая, почему мы ругаемся? Из-за чего, Танечка, все эти нервы, что тебя интересует?

Она: Ты все не то говоришь. Меня это не интересует — мне это важно, понимаешь, мне это необходимо знать. Не твои объяснения выслушивать, а понять, что с тобой происходит. Что творится. Мне надо понять, что происходит и что я могу сделать. Я же не могу вот так сидеть и быть милой Танечкой, когда я понимаю, что я тебе совершенно не нужна.

Он: Ну вот… Я так и знал, что сейчас пойдет какой-то глобальный разговор. Чего ты себе напридумывала — "я тебе не нужна, я тебе не нужна". Что это значит? Как это, не нужна?…Давай так: мы не будем сейчас говорить об этом, мы так ни к чему не придем. И вообще, извини, пожалуйста.

Она: Да-да — извини и уйди, а так, Танечка, ты мне очень нужна. (Разворачивается, собирается уходить.)

Он: Ну я тебя умоляю, ну что это такое… (Идет за ней.) Ну я уезжаю… ты же давно знаешь, что я собираюсь поехать, и это совершенно не значит, что я еду надолго… и я тебе все уже говорил, и ты все знаешь…

Она: Да о чем ты? О чем? Я же тебе совсем про другое… (Уходит.)

Он: Ну ладно, ладно… О чем ты хочешь, чтобы я сказал? А? Но предупреждаю, мы так ни к чему не придем, ты слышишь меня?… (Уходит за ней.)

Он один.

Он: Я никогда не вел дневник, не записывал свои впечатле-ния…. ну, во время путешествий… и так далее… Нет, я однажды попробовал и удивился тому, что делаю. Вроде бы я пишу это для себя и не собираюсь нико-му показывать или… ну… публиковать… и у меня нет претензии быть писате-лем… А почему-то писал это именно таким образом, что даже получался ка-кой-то литературный стиль… дурацкий. А ведь я сам это не собирался перечи-тывать. Но главное, я не понимал, кто этот человек, чьи впечатления и сообра-жения я пытался записать. В общем, гадкое это занятие… Понимаете, в голове, ну, в мыслях, слов нет…. они — слова появляются только на бумаге… и эти слова ничему не соответствуют.

Вот и то, что я говорю, ну, вообще говорю, — это не текст, который я под-готовил…. но при этом я же знаю, что хочу сказать. Но то, что я хочу сказать, во мне существует не в виде слов…. а как-то…по-другому как-то. Но всегда, когда я говорю, это выходит в каком-то ином виде, я иногда сам удивляюсь то-му, что нахожу какие-то объяснения или точные слова в разговоре, в то время как сам с собой я этого не понимал или во мне этого не было… То есть не было той самой точности и определенности, которая появляется в словах.

И сейчас я буду говорить и либо найду точные слова…. более точные, чем мои соображения, или запутаюсь и не найду слов…

Просто я хочу сказать, что говорить слова… ну, в смысле, говорить, чтобы что-то выразить…. Ну, что-то живое и важное для тебя в данный момент жиз-ни, это не то чтобы сложно… а… удивительно.

В данный момент… моей жизни.

Но с другой стороны, я же не помню момента в моей жизни, после которо-го весь уклад моей жизни, если это можно назвать укладом (усмехается), стал бессмысленной чередой каких-то… каких-то действий. То есть не было такого момента, после которого то, чем я был доволен или то, в чем я был уверен, вдруг стало вызывать недоумение или неприязнь. Не было никакого мгновения озарения, прозрения или какого-то другого рокового происшествия.

Не было…

Не было такого мгновения, после которого все изменилось. Я его не пом-ню… этого мгновения… Не помню.

Зато помню, как ехал в автобусе или в такси, просто ехал по городу и уви-дел такую картину. Такую, ну… знаете… Машина стоит посреди дороги, битые стекла кругом, «скорая», милиция, никто не суетится уже, чего-то измеряют. Машины медленно объезжают это место, и все оглядываются. На дороге лежит человек…женщина, такая полная, в плаще светлом каком-то, и на ногах туфли какие-то…черные. Сумка в стороне валяется. И по тому, как лежат её ноги и плащ… и как все уже не суетятся, — все понятно сразу. А возле машины с раз-битым стеклом стоит человек…. он держится рукой за дверцу машины, что-то говорит милиционеру…, немолодой, в какой-то цветной кофте…

Я видел и другие похожие ситуации… мельком…мимоходом. Выдохнешь, плюнешь, скажешь: "Не дай Бог", — и пойдешь дальше. А ведь тут как раз был этот момент, было это мгновение…, когда все изменилось. В одну секунду. Все!

Ехал человек, как обычно, наверное, домой или по делам. Допустим, к зна-комому, чтобы тот посмотрел, почему у него в машине, в двигателе, что-то дребезжит. Ну, или по каким другим делам… У него в машине играло радио, или нет… Дома не знают ещё ничего. Знакомый ждет. А он стоит и говорит что-то милиционерам. А потом его повезут в… ну, в милицию, в общем. А по-том много всего:…суд, может быть, тюрьма… А все планы, которые были в жизни, они не то чтобы отложены или изменились, они просто сразу исчезли, потеряли смысл, стали непонятными, а все существенные до этого момента проблемы и переживания стали мелкими, нелепыми…

А в другой семье…муж, или дети, или мать будут недоумевать, почему их дочь, или жена, или мама задерживается, а потом им позвонят… и жизнь сразу изменится. Сначала будет… ну, то, что бывает после такого звонка… я не знаю… Потом много забот, суеты, надо будет давать какие-то телеграммы, все организовывать, покупать, бегать… Похороны, поминки… Потом… все знако-мые после этого мгновения будут относиться к близким той женщины, которая лежала на дороге, по-другому… Будут стараться вести себя как-то… как ни в чем не бывало — быть веселыми… или, наоборот, очень лиричными, этакими… осторожными. То есть все изменится, все!

Но этот момент был… он был, в такой-то день, такой-то час, минуту, се-кунду… Был. А у меня не было, но все изменилось…

Хотя, конечно, чего тут сравнивать… я и не собираюсь сравнивать. То, о чем я сказал, — это трагедия, несчастный случай, и… исключительно внешние причины. А у меня какой-то… ну, как это называют, кризис, может быть, такой какой-то период, и так далее. Но от этих объяснений лучше не становится… Не становится. (Усмехается, качает головой.)

Ну вот тут я и… ну… вот тут я и утратил мысль, или не мысль, а точность. Потому что получается, что я жалуюсь или пытаюсь найти сочувствие… А это не совсем то… Или совсем не то… Про какой-то период и кризис чего-то за-гнул. Как будто я сам доктор и про себя же, пациента, чего-то говорю… Тоже еще, доктор нашелся. (Машет рукой.)

Пауза.

А забавно, когда люди, которые ведут дневники, страшно обижаются, если их дневник кто-то прочитает. Хотя они так написаны, эти дневники… В этих дневниках их авторы такие трогательные и чувствительные люди.

Нет, нет, я не то хотел сказать…

Наговорил каких-то ужасов.

Улыбается, машет рукой, качает головой и больше ничего здесь не говорит.

Он и Максим; сидят на кухне.

Максим. Кстати, а где Татьяна?

Он: Поехала к теще, точнее к своей матери. Ну, на выходные, на уик-энд. И Сашку надо забрать, через пять дней в школу.

Максим. А у нас что, уже выходные, что ли? Сегодня ж пятница.

Он: Опомнился, сегодня суббота.

Максим. Суббота?! А где же я четверг потерял, вот ччерт!.. Нет, во время отпуска в городе сидеть нельзя… Видишь, день потерял.

Он: Это точно, в городе отдыхать бесполезно. И вроде на работу не ходишь, а все равно, с одними и теми же людьми встречаешься, и суета та же, и ещё телевизор… непонятно, что со временем делается.

Максим. Через пять дней первое сентября?! Ужас! Лето прошло! Елки-палки, я а ничего из летней программы не выполнил. Ничего! Один раз выехали на речку на шашлыки… к Гоше на дачу. Так это ещё в конце июня было. Один раз за все лето разделся, в плавках походил. Ужас!

Он: Да разве это лето было? Кажется, все ещё весна какая-то затяжная. Льет и льет. К тому же я в отпуск пошел только в понедельник. Так что лето куда-то выпало.

Максим. А я себе такой спиннинг купил в апреле…, ни разу не попробовал. Ни рыбы, ни грибов нынче даже не понюхал. Сегодня суббота… значит (загибает пальцы), если сегодняшний день не считать, мне осталось восемь дней отпуска. Ужас какой!

Он: А как твой великий ремонт?

Максим. И не спрашивай. В том-то и дело, за кухню и спальню ещё не брался. Кто бы знал, как я устал есть без стола и книжки из угла в угол перетаскивать.

Он: То-то ты куда-то пропал, и не звонишь, и не заходишь.

Максим. Самое главное, не могу сказать, чтобы я как-то особенно перетрудился. Все как-то вяло тянется с этим ремонтом. Из-за того что для себя делаю… не знаю… На днях шпаклевка кончилась, так я до сих пор её не купил. Но, с другой стороны, каких-то других мелочей всегда до черта. Так что тоже не отдыхаю. Хотя и в отпуске, и ремонт стоит. А ты, между прочим, не звонил и не заходил ровно столько же, сколько и я, даже ещё больше. Я же вот пришел!

Он: Молодец… Чай будешь?

Максим. Чай? Буду.

Он: Ничего другого не предлагаю, потому что, знаешь, Макс…, честно говоря…, давай чаю.

Максим. Давай-давай. И чего ты таким тоном, как будто извиняешься? Я и сам не собираюсь. Я не за этим пришел, да и как-то рановато сейчас…

Он: (ставит на стол чай). Кстати, Макс, а зачем ты пришел?

Максим. Да-аа-аа! Значит, если не выпивать, то непонятно, зачем я пришел.

Он: Брось ты, я рад, что ты зашел. Извини.

Максим. Нет, Серега, это ты извини. Я зашел…знаешь, классически…, то есть не звонил, не показывался, а тут вот раз, в субботу утром явился, и, конечно же, взять взаймы. Нет, точно, Сергей, одолжи мне денег, очень надо. Отдам месяца через три, но железно.

Он: (садится). Вот ччерт, я так и знал…

Максим. Все! Забудь! Давай пить чай, я… просто так забежал, соскучился.

Он: Макс, дружище, вообще не могу, сейчас никак. То есть вообще никак.

Максим. Да ладно, не извиняйся… просто, действительно, на-до.

Он: Макс, видишь, я даже не спрашиваю, сколько тебе…. Просто я нисколько не могу.

Максим. Да ну все, ну! Тем более, мне нужно изрядно денег. Понимаешь, с этим ремонтом… надо его заканчивать. А я как-то не рассчитал, что ли… И надо кого-то нанимать, каких-то специалистов. Так уже нельзя…. А тут шпаклевку не могу купить. Светка с детьми с мая у моих родителей… тоже ведь ненормально.

Он: Макс, я серьезно…

Максим. Да понятно, понятно… Ты забудь, все, а то мне тоже стыдно, что я заставляю тебя мне отказывать.

Он: Макс, деньги есть, но я никак не могу сейчас. Я их должен Татьяне оставить… Я тут еду, на некоторое время. И заработков в ближайшем будущем не предвидится… Я же ведь, кажется, больше нигде не работаю…ушел. Ушел в отпуск, и думаю, с концами. Так что за деньгами…это сейчас не ко мне.

Максим. Ты ушел с такой работы? С ума сошел?!

Он: Ой, Макс, с какой работы? Господи!..

Максим. С отличной работы…

Он: Ой, да брось ты. Откуда ты знаешь, какая моя работа…

Максим. Нет, это ты брось…Свободный график, нормальные люди, нормальные деньги, постоянное движение.

Он: Какое движение?!.. Что ты про это знаешь?.. Ты прям как этот… будешь мне рассказывать, какая у меня отличная работа… Была. Это как когда смотришь на другой берег реки, другой берег всегда кажется лучше.

Максим. У тебя там что, неприятности?

Он: Там уже все…. Меня там нет… Они не знают, что я не вернусь из отпуска. Вот так-то.

Максим. Так чего случилось?

Он: Вот представь себе — ничего. Не хочу больше, и все. Вот понимаешь, именно что не хочу. Могу, но не хочу. Поэтому и еду. Если не уеду, опять пойду ведь… Кончится отпуск, и пойду. А что делать? В этом городе мне по-другому нельзя.

Максим. В каком «этом»? Что значит "в этом городе"? А в каком по-другому?

Он: В другом. Это же ясно… в любом другом городе будет по-другому.

Максим. Ничего не понимаю. У тебя какие-то конкретные наметки есть? В каком городе? Что будешь делать?

Он: Макс, стоп. Что-то сильно много вопросов. Никуда конкретно я не еду. Я просто еду отсюда. Не куда-то, а откуда-то, то есть отсюда. И не факт, что надолго. Просто решил, что еду, и все. А там посмотрим. Может, через неделю вернусь, и на работу.

Максим. Ладно, не хочешь — не говори… Хотя я вот тоже планировал и так, и сяк ремонт сделать, уложиться в такие-то сроки, в такие-то деньги. А оно, видишь, как выходит. Я и сам удивляюсь, как оно выходит.

Он: Макс, слушай, я же говорю, я не знаю, куда я еду. Что-то я одно и то же всем объясняю в последнее время. И я, между прочим, завидую тому, что ты делаешь ремонт, понял… Ну, не тому, как ты его делаешь… а тому, что ты видишь смысл его делать. Тому, что у тебя этот смысл есть.

Максим. Какой смысл?! Шутишь, что ли? Я ненавижу этот ре-монт. Ненавижу себя в этом ремонте. Ты же сам говорил про берега реки, а туда же…. Позавидовал! (Качает головой.) Конечно, сидишь на берегу реки, и от комаров спасу нет, допустим. А на другом берегу, кажется, комаров нету… а их просто не видно….Позавидовал!.. Бляха-муха!

Он: Позавидовал. Ты же делаешь этот ремонт, значит, у тебя все более-менее нормально. Просто нужно сделать ремонт — и будет вообще хорошо, будет ещё лучше. Кому-то кажется, например, что ему дачи не хватает для нормальной жизни — он строит дачу…, кому-то надо жениться, кому-то развестись, кто-то всю жизнь собирается начать бегать по утрам, кто-то худеет. Главное, чтобы смысл был. Смысл! А я вообще, как представлю, что буду вот тут жить всегда, вот тут… в этом городе, на этой улице, в этой квартире… Всегда! Так все, мне не то что ремонт, мне посуду мыть не хочется… и самому умываться тоже.

Короткая пауза.

Максим: (спокойно). Да как ты смеешь так про мою жизнь говорить? Я не понял. Что ты себе позволяешь? У меня есть свои конкретные причины делать у себя дома ремонт. Конкретные мои причины и мои смыслы. А ты — "кто ремонт, кто жениться, кто худеть". Как ты смеешь вот так вот все обобщать, все в одну кучу? А себя при этом выделять. Разве ты не чувствуешь, что это оскорбительно и обидно? Я, мол, уезжаю, а у тебя ремонт.

Он: Макс, Макс…

Максим: (передразнивает). "Я тебе завидую, твоему ремонту". И в этом во всем слышно столько высокомерия: мол, я такой тонкий и страдаю, а хотел бы быть попроще, вот как ты, Макс, и видеть смысл делать ремонт.

Он: Да ты что, Макс, ты чего навыдумывал, я и в мыслях не имел.

Максим. Ой, ой, не имел!.. Все ты имел… и всегда… Вечно сделаешь такую рожу, мол, посмотрите, я переживаю что-то крайне тонкое и непостижимое… Я тебе до сих пор не могу простить, как ты мне сказал, ещё давным-давно… рожа была такая же… вот точно такая же… Ты сказал: "Не разговаривай сейчас со мной, я только час назад закончил читать (не помню, какую книжку) и ещё не могу выйти из-под впечатления", — и пошел, такой грустный.

Он: Макс, остановись, ты чего городишь…

Максим. А в школе, помнишь, явился с гипсом на руке. Бледный, этакий раненый. И рожа была такая же. Все вокруг — "ой да ай", "больно?", "не больно?", "как случилось?", а ты — "так, ерунда, уже не болит" и поморщился, как бы терпишь. Тьфу! Я это твое выражение лица, эту твою… рррожу терпеть не могу.

Он: Ну хватит!.. Слава богу, мы не в один детский сад ходили. Все! Хорошо! Убедил. Я тебе не завидую… тебе хуже, чем мне. Но денег одолжить не могу, извини… И если ты намерен углубляться дальше в детство, то до свидания. (Садится.)

Пауза.

Максим. Я ещё чай не выпил…Сергей, если я сейчас уйду, то сколько же времени должно пройти, чтобы я к тебе снова зашел или позвонил…Я очень хочу немедленно уйти, но это будет неправильно… неправильно.

Он: Максим, дружище…

Максим. Серега, не называй меня Максим, я привык, что ты называешь меня Макс…И ты не подумай, что я обиделся, ну… из-за денег.

Он: Да брось ты, что я, дурак, что ли…

Максим. Не-е, знаешь, я почему так сорвался… из-за твоего этого «завидую». Потому что боюсь, боюсь я, что этот ремонт когда-нибудь кончится… потому что он уже длится черт его знает сколько. Всегда, по-моему. И все связано с ним… Все заботы, все причины, все неудобства. Понимаешь? И как бы уже все устоялось, все устройство жизни. А вот кончится ремонт, и что? Пенять будет не на что. Капец… Но с другой стороны, так ведь тоже нельзя, уже невозможно. А ты тут со своим смыслом и со своими "бегать, худеть". (Машет рукой.)

Пьют чай. Молчат.

Можно, я позвоню?

Он: Звони.

Максим: (берет трубку). Слушай, он чего-то того… не работает.

Он: Ой, я его отключил…, я забыл совсем. А сам думаю: странно, чего-то он долго молчит. (Подключает телефон.)

Максим. Зачем отключаешься? Опасаешься какого-то неприятного звонка? (Набирает номер.)

Он: Да нет, просто если не отключать — все! Никакого уединения не получится. Люди же не понимают, что они набрали номер и ко мне домой ввалились. А я беззащитен перед ними. Кто-нибудь позвонит, скажет гадость и трубку бросит… Я вроде бы у себя дома, а ко мне может ворваться кто угодно. Без спроса и приглашения. Так что отключаюсь иногда. Хотя сам тоже зво-ню…

Максим. Извини… (В трубку.) Светочка, привет… Нет, я у Сергея… Нет, скоро приеду… Да-да… Пожалуй, не стоит… Нет, не надо…Давай не будем сейчас. Приеду — обсудим… Да, скоро… Ну все, пока… Ну все, говорю…Все… (Кладет трубку.) Извини, что ты последнее сказал?

Он: Да так… ничего особенного.

Максим. Я, наверное, пойду, надо к своим заехать, если сегодня суббота.

Он: Макс, погоди, сам же сказал, что неправильно сразу ухо-дить…

Максим. Ты же слышал, я обещал скоро…

Звонит телефон.

Он: Извини… Але…да, я…(Закрывает трубку ладонью.) Ну вот, попался, блин… (В трубку.) Да, да, Борис Натанович… Я же вас просил, не нужно мне напоминать… Ну конечно, конечно… Да все будет в порядке… Извините, я только что зашел домой и даже не успел разуться, раздеться. (Подмигивает Максиму.) Я вам минут через пять перезвоню… Да, да, обязательно перезвоню. (Закрывает трубку ладонью, закатывает глаза, качает головой. В трубку.) Хорошо, хорошо… Борис Натанович, извините за подробности, я едва добежал, чуть не обописался, через пять минут перезвоню… Через пять минут. (Кладет трубку.) Вот видишь (отключает телефон), тут же прорвались.

Максим. Извини…

Он: Да ну… не теперь, так позже достанут. И ведь все какая-то ерунда… Ай…(Машет рукой.) Вот эта книжка, со всеми этими номерами, мне кажется, она сильнее всего мучает, терзает прямо. Куча каких-то обещаний, просьб… Моих просьб, просьб ко мне. Куча вранья всякого. А сколько дежурных звонков, а сколько ожидания нужного звонка… И вот посмотри, какая гадкая вещь, телефон. (Показывает.) Вот я говорил только что, кивал, жестикулировал… Или объясняешь кому-нибудь по телефону, как куда-то пройти, и делаешь обязательно вот так. (Изображает разговор по телефону.) Значит, выйдете из метро и сразу налево (показывает руками), пройдете немного, увидите такой большой красный кирпичный дом, повернете направо, во двор, там мимо гаражей и налево… Вот зачем это все показывать? Или кивать, или улыбаться, когда по телефону разговариваешь? Какой смысл? Знаешь, мне иногда хочется взять эту книжку и вот так вот, с буквы «А» (открывает книжку), с буквы «А»… Так… ага… Авдеев Анатолий В. Уже не помню — Викторович или Владимирович. Набрать и сказать: "Здравствуйте. Анатолий Викторович? Владимирович?! Извините. Это Сергей Басин вас беспокоит. Помните такого? Я вам звоню, только чтобы сказать, что вы дурак и свинья". После этого вычеркнуть его телефон, потом пройтись вот так по всей книжке, и можно будет телефон не отключать… и в этом городе жить…

Максим. А я знаю Авдеева Толю, он хороший человек… такой… мужик. И не думаю, что он тебя очень достает. А там, в книжке, и я есть, наверное…

Он: Здесь много хороших людей, а может быть, и все хорошие. Просто так надо, понимаешь… Потому что это уже неважно. Пусть все эти хорошие люди подумают, что я сошел с ума или я плохой… А тебя, Макс, здесь нет, вот гляди. (Показывает.) Хотя (машет рукой) я ведь все равно так не сделаю, не смогу. Так и буду звонить и отвечать…Улыбаться буду, жестикулировать, закрывать трубку рукой и комментировать. И поэтому, Макс, надо съездить. Надо попробовать, как без этого всего — хорошо или плохо…А твой телефон я и так помню.

Пауза.

Максим. Я вот шел к тебе и даже остановился. Подумал: надо бы пива купить… по бутылочке. А потом подумал, приду утром с пивом, взаймы просить. Неправильно.

Он: Правильно, Макс, сейчас очень правильно было бы маленько выпить.

Максим. Именно, маленько. И даже не для того, чтобы что-то выпить, а для того, чтобы что-то перед этим сказать.

Он: У нас дома только какой-то бальзам есть. Такой темный, горький, но, видимо, ужасно полезный.

Максим. Серега, да не надо. Я к своим обещал приехать ско-ро.

Он: Да? Ну, смотри. А то можно хотя бы в чай плеснуть.

Максим. Мы с тобой за голым чаем чуть не поссорились, а что будет, если бальзама туда плеснуть? Ну его.

Он: Дело твое. А я бы выпил… немножко.

Пауза.

А я, Макс, ничего делать не могу. В смысле, все через силу, все… И я от всего этого так устал, и кажется, устал на много лет вперед. Нет у меня никаких сил с этим справиться. Потому что все, что я умею, весь мой опыт все бесполезно. И вот это вот мое состояние, оно для меня такое новое, что я в этом моем новом существовании ничего не умею, и весь мой опыт никуда не годится. Поэтому и хочу сделать чего-то такое, чего не делал никогда. Никогда никуда без дела не ездил. Вот… думаю попробовать. А Татьяна… Макс, женщины вообще гораздо более жизнестойкие создания. Вот я вижу, что она ждет от меня какого-то решения. А от этого решения и её жизнь зависит… А она ждет и может при этом радоваться… радоваться каким-то простым вещам. Новым занавескам или вкусному винограду… и ждать при этом… Я так бы не смог. Мне кажется, я даже вкус не различаю того, что ем. Я ничего не чувствую, кроме этого глобального какого-то процесса… процесса понимания моей слабости, вот этой моей неспособности ни к чему… И ещё я понимаю, понимаю очень остро, что я буду тем, кто я есть, всегда. Понимаешь, всегда! То есть не буду знать итальянский язык никогда, никогда не буду богатым, никогда не побываю в Аргентине, и так далее, и так далее… нет, Макс, не получается объяснить, потому что, Бог с ней, с Аргентиной, главное — вот это «навсегда». А женщины не так устроены. Лучше. Видимо, как-то рациональнее… Нет, не рациональнее, это обидно звучит. Лучше — и все.

Максим. Я маленько не в строчку. Я тут недавно слушал радио, оно у меня вообще не выключается. И там что-то было про рациональность в природе. Что, мол, у насекомых и животных все в высшей степени рационально, и поэтому они такие прекрасные. А я подумал… Извини, Серега, я вообще не в ту степь, но, может, тебе будет забавно послушать. Так вот, я подумал: вот комар сосет кровь, для комара рационально было бы быть беззвучным, ну, чтобы безопаснее питаться, а у него такие есть специальные крылышки, маленькие, которыми он гудит. Только гудит. Летает он большими. А ещё есть такие маленькие. Чтобы гудеть. А я вчера всю ночь не спал. Ну, знаешь, тишина, и вдруг — з..з..з. з, потом раз, и снова тишина. Значит, сел сосать мою кровь. Дернешься, опять запел, сволочь. И вот так я метался. Включишь свет, пока проморгаешься, к свету привыкнешь, он уже спрятался. Выключишь свет, ляжешь — загудел. А потом подумал: ну пусть один раз напьется и успокоится, не буду дергаться — но ведь непонятно, куда он сел… И начинает все тело покалывать… не выдерживал, дергался, и опять свет включал. Но они, эти комары городские, такие хитрые, падло…А не звенели бы, да сосите сколько влезет, им капля-то всего нужна. Нет, специальные маленькие крылышки, специально, чтобы мучить. И, я сильно подозреваю, чтобы мучить именно человека. Потому что лосю или кабану в лесу, видимо, наплевать. А я всю ночь скакал… А ты знаешь, что среди комаров кровь сосут только…

Он: Самки. Я знаю. Макс, не пытайся меня вот такими притчами развеселить.

Максим. Тогда ты скажи, что тебе нравится мучиться, и я не буду пытаться.

Он: У нас комаров тоже полно в доме. Они где-то в подвале плодятся и из подъезда в квартиру залетают.

Максим. Давай, я за пивом сбегаю.

Он: …Давай… Щас, я денег дам.

Максим. Ну уж нет. У меня на ремонт не хватает, а на пиво есть.

Он: Ма-а-а-кс!

Максим. Ты же знаешь, что спорить бесполезно. Ты только телефон подключи, я своим позвоню. Ты прав. Телефон, действительно, гадость. Сейчас врать буду… Любимой жене! Свинство…

Он и Она.

Темно, включается свет. Он в трусах, жмурится. Берет газету, сворачивает её в трубочку, оглядывается по сторонам.

Он: Не могу, хуже пытки, издевательство какое-то. Спасу нет.

Она: (в ночной рубашке, шали и тапочках, тоже жмурится). Сережа, если ты не хочешь спать, то не делай из этого события. Я-то чем виновата? Мне утром рано вставать… уже… вон через четыре часа…

Он: Почему ты не купила какой-нибудь отравы от комаров?

Она: А почему ты не купил?

Он. Я же тебя просил… и давно.

Она: Сережа, сейчас ночь. Негде сейчас, сию секунду, взять отраву… Ну чего ты хочешь?… Давай, я буду отгонять от тебя комаров.

Он: Зачем ты глупости говоришь…

Она: Не шуми… И можно хоть какой-то свет выключить, такая иллюминация из-за одного комара. Саша может проснуться. А ему тоже утром рано вставать.

Он: Конечно, чего ты спрашиваешь?

Она: (выключает основной свет, остается гореть торшер или другая небольшая лампа; садится). Ну все, теперь ложиться бесполезно. Сна ни в одном глазу.

Он: Сейчас он прилетит. Хотя бы отомщу. (Накидывает халат.) И между прочим, кровь сосут и терзают только самки…комаров.

Она молчит. Пауза.

Она: Как я не люблю вот это… вот эти ночные бдения. Для меня такой тусклый свет ночью значит одно — кто-то болеет. Сашка маленький болеет или я, маленькая… Сразу такая тоска, такая тоска…

Он молчит.

Как тебе не стыдно, Сережа…. как тебе не стыдно.

Он: Прости, Танечка, прости. Но ничего поделать не могу… Это не капризы, это что-то другое. Я отлично понимаю, что мне лучше быть одному сейчас… не побыть одному, а быть. Понимаешь?

Она: Господи, ты все про одно и то же.

Он: Наверное, это неприятно… Мне это тоже не нравится.

Она: Это, Сережа, не неприятно, это невыносимо.

Он: Да, наверное…, наверное, но ничего поделать с этим не могу. Не могу…. Вот, смотри…, я отчетливо помню, как мы с тобой покупали наш диван. Как у нас не хватало денег, мы просили его нам оставить, потом радовались, когда его купили…. что удачно купили…, а теперь я не могу вспомнить само ощущение. Само ощущение радости. Я помню, что радовался, но не помню как. И не помню, как я мог радоваться покупке дивана… или вообще, радоваться. Не понимаю. И вообще, то, как я раньше понимал, ну, понимал, все… теперь не работает. Я теперь не понимаю даже самое элементарное. И из-за того, что ничего не понимаю, все вижу…

Она: Что ты видишь, комаров? А то, как я живу, как Саша, как мы…

Он: (хлопает ладонью по столу). При чем здесь комары? Видишь, с тобой невозможно говорить серьезно.

Она: Серьезно, давай говорить серьезно. Только не шуми… Так что ты такое видишь?

Он: Зачем ты так грубо? Так нельзя спрашивать. Так ты ничего не услышишь или услышишь не то, что хочешь. А все слышат только то, что хотят услышать.

Она: Не знаю, кто такие эти «все», а я от тебя выслушала так много того, чего не хотела слышать… так что это ко мне не относится… Дальше.

Он: Танечка, смени этот тон, или мы не будем разговаривать.

Она молчит.

Понимаешь, вроде бы все нормально, то есть я вижу, что все вроде как я хотел… ты, Сашка, работа, город… Но я не помню, не могу вспомнить, как я мог всего этого хотеть. И как мог быть всем этим доволен. Понимаешь, я все теперь вижу по отдельности. И все это — отдельно от меня… А самое главное — время. Вот, казалось бы, совсем недавно, я ощущал время так: что-то было давно, что-то не очень давно, а что-то вчера… А сейчас для меня все давно. Все…

Она молчит.

Все было давно: и город этот был так давно, и страна… Танечка, ты меня слушаешь?

Она: Я слушаю тебя, Сережа.

Он: Мне так жалко того, которым я был раньше. Вот я хожу по городу, я его так знаю, здесь вся моя жизнь, за его пределами у меня ничего нет, и никого, почти никого, а сейчас я не чувствую его как город. Я его не чувствую… Я его вижу. И вижу я строения, между ними дороги…. в землю зарыты трубы, провода, люки кругом, чуть поглубже метро… Но на самом деле, относительно размеров планеты, не так уж глубоко, так…чуть-чуть. Много столбиков, тоже с проводами, фонариками, много деревьев. Но это не тот город, который я любил, или страна… Мне так жаль того мальчика, то есть меня, мальчика, который думал про себя давным-давно: "Господи, какое счастье, что я родился именно здесь! Вот родился бы где-нибудь… в Аргентине, и что бы я тогда делал?" А сейчас я не понимаю, что это. В смысле, не что это за страна, а почему я её то так любил, то не любил, почему я здесь живу, почему живу именно так… Вот смотри, я говорю по-русски… и продавщица в нашем гастрономе говорит по-русски. Мы разговариваем с ней на одном языке. Но если бы она услышала то, что я сейчас сказал, а я ведь говорил по-русски, что бы она из этого поняла?

Она: Почему ты уверен в том, что тебя никто не понимает? Что это за смешное такое высокомерие? И при чем здесь продавщица? Что за дурацкая интеллигентщина? Ты бы никогда не стал так говорить с продавщицей… с незнакомой тебе женщиной. А ты сейчас разговариваешь со мной, со мной.

Он: Да, с тобой, да-да… Таня, помнишь, ты была беременна, ну, уже такая круглая совсем, и часто просила меня потрогать живот…. чтобы почувствовать, как там кто-то шевелится. Я помню… такой тугой живот и, действительно, движения, толчки. Я что-то тебе восторженное сказал, а сам подумал: "Бог мой, ужас! Это ужас!.. Это природа, космос…, космос! И я в этом участвую…" Я смотрел тогда на тебя с изумлением и пробовал представить себе, что у меня внутри, у меня в животе, вот здесь (показывает), другое живое существо, человек, мой сын или дочь. Мне даже дурно стало… А ты была такая счастливая… И я не могу понять или даже попробовать представить, сколько бы ты мне ни объясняла, как это можно пережить и относиться к этому как к нормальному и естественному делу… когда у тебя…у человека, внутри другой человек, и он развивается, растет… А ты говоришь, что тебе все понятно, что тебе понятно то, что я переживаю.

Она: Я не сказала, что понимаю, что с тобой творится. Хотя, конечно, мне кажется, что я по-своему понимаю… Я имела в виду, что я понимаю то, что ты говоришь. Я слушаю и понимаю.

Он: Танечка, мы так по-разному устроены. Так по-разному! Я не могу понять, как ты можешь вот так терпеть все это, так от меня зависеть и ждать чего-то…

Она: А почему ты решил, что я терплю и что мне плохо? Почему ты решил, что я чего-то жду? Почему ты опять решил за меня? Я живу так, как я хочу! Я живу с тобой, это мой дом…. это моя жизнь… Я устала, но мне не нравится, что ты определил мою жизнь как несчастную. А от тебя зависит не все, Сережа, далеко не все…

Он: Не шуми, пожалуйста.

Она: Ты уезжаешь. Ты уже целый месяц уезжаешь… Я тебе не мешаю… Я то вытаскиваю из тебя клещами какие-то слова, то выслушиваю длиннейшие твои рассуждения. Но я ведь это не терплю, для меня это все важно. Я не хочу быть несчастной… Я, конечно, не могу быть счастливой рядом с тобой, когда тебе так плохо, но я не хочу быть несчастной, не хочу, понимаешь?!

Он: Тише, тише, Танечка…

Она: Ты разве не можешь понять такую простую вещь, это так просто… я тебя люблю и хочу быть с тобой. А я и так с тобой… Почему я должна быть несчастной? Я просто устала.

Пауза.

Он: Значит, я понятно все объяснил? Тебе понятно?

Она: Ты все объяснил понятно. Ты очень хорошо говорил, а я…, я все-таки не дура…

Он: Таня, скажи…, я хочу тебя спросить, но это такой… странный вопрос. Скажи, вот ты любишь, когда тебе дарят цветы? Подожди, подожди…, когда тебе дарят цветы, ты радуешься чему? Ты радуешься цветам или вот… вниманию? Или ты радуешься из вежливости? Я, честное слово, не понимаю. Женщинам принято дарить цветы, а мне интересно, цветы женщинам, то есть вам, нравятся? Нравятся сами цветы, ну, вот эти… цветки?

Она: Ты мне очень редко дарил цветы. По-моему, всего-то раза четыре или пять.

Он: Я в них ничего не понимаю. Мне их неприятно выбирать и покупать… и с цветами по улице неприятно идти.

Она: Потому-то ты всегда даришь мне то, что нравится тебе, а не мне… Да. Я очень люблю цветы. Вот именно вот эти цветки… Люблю. Очень.

Он: Вот видишь, а ты говоришь, можно понять… Я могу понять только то, что ты их любишь. Но сам почувствовать это я не смогу. Сколько ни объясняй…. Ни разбираться, ни любить не смогу.

Она: И что? Что ты хочешь этим сказать? То, что мне тебя никогда не понять, и все?

Он: Нет, Танечка, вовсе нет. Я хочу сказать, что мне иногда кажется, что я тоже тебя понимаю. А на самом деле, видишь, как все… И я тоже тебя люблю… И не могу без тебя… А сам думаю… но ты пойми меня правильно. Правильно! Я думаю: "Боже мой, как правильно было бы мне быть сейчас одному. Но с самого начала. То есть никогда тебя не знать. Потому что теперь я уже без тебя быть не хочу, не могу, без вас не могу… Не хочу". И при этом понимаю, что лучше быть одному.

Она: Нет, Сережа, этого я не понимаю. И мне кажется, что тебе и не хочется, чтобы я это поняла. Мне кажется, что я не должна этого понимать. И может быть, тебе не надо было мне это говорить… Мне это больно слышать… Нет, нет, я не обижаюсь, мне просто больно это слышать.

Он: Прости меня, я не должен был этого говорить. Я понимаю, я, честное слово, я не хочу быть таким беспомощным. И я не хочу, чтобы ты меня таким видела… Но я ничего не могу с этим поделать. Просто я не знаю, что делать. Вот так вот…

Пауза.

А знаешь, почему я все ещё не уехал, почему тяну с этим?

Она: Знаю, знаю, Сережа, ты не хочешь… Я отлично знаю, как ты себя ведешь, когда чего-то не хочешь.

Он: Не-а…неправильно. Я боюсь…Я боюсь того, что поеду куда-то, там что-то будет, не будет — неважно. А потом вернусь сюда, и все… В конце концов вернусь… и что дальше? Тогда и этой возможности, возможности уехать, не будет. А если ещё честнее, то я боюсь и того, что будет там, если я туда в конце концов поеду… Потом куда — туда? Хотя это, в общем-то, неважно.

Она: А тебя не волнует то, что я боюсь за тебя и буду волноваться, переживать. Что мне будет тяжело и плохо?

Он: Конечно, меня это волнует. Но, опять-таки, пойми правильно… меня это не останавливает… Танечка, я все-таки должен поехать, иначе опять втянусь, а этого я боюсь ещё больше. А за меня чего волноваться? Я же не на Луну… Я просто уеду из города. Из города… куда-то в другое место… Как обычно, с одной лишь разницей. Цель другая: не быть где-то, а не быть здесь. Здесь.

Пауза.

А я, между прочим, всегда волнуюсь, если ты куда-то поехала, ну, за рулем, и задерживаешься. Я знаю, что ты отлично водишь машину…, ничего особенного себе не фантазирую. Но всегда слегка тревожусь. Хотя знаю, что ты в этот момент, скорее всего, стоишь где-нибудь в пробке… или другая какая-то неопасная ситуация. Просто я этого не вижу, и все… А если я уеду куда-то в другое место, ты меня видеть не будешь, то представь, что я еду в поезде, или автобусе, или иду по какой-то улице, или сплю… Просто в каком-то другом городе… Что со мной может случится? Я же не сумасшедший.

Пауза.

Она: Я однажды, давно, видела какой-то документальный фильм или репортаж в новостях, про войну или про террористов, в какой это стране было или когда, я не помню, меня это и не интересовало. Я помню, что были такие кадры… как человек какой-то стоял, а другие люди были с оружием, они его толкали, били, а потом его толкнули сильно, он упал. А когда стал подниматься, в него выстрелили… в голову, и он упал. Он дернулся и упал… так сразу, и по-другому. Совсем не как перед этим. И это было так просто, так быстро. Меня потом долго-долго не отпускало то, как он упал. Само его движение, и как его руки…, и как его голова дернулась… Мне стало плохо, я плакала. А потом старалась через дорогу переходить осторожнее, чтобы вот так же не упасть. Мне так было страшно… А теперь, когда я за Сашку или за тебя волнуюсь, всегда что-нибудь такое в голову лезет. Я себя ругаю, злюсь, потому что так думать нельзя…

Он: Скажешь тоже… ты же знаешь, какой я осторожный, перехожу дорогу только на зеленый свет, и все равно смотрю по сторонам… А я помню, я ещё маленький был и видел, как человек с девятого этажа упал. У нас девятиэтажка была недалеко от того дома, ну, когда мы в центре жили… Так вот, перед Новым годом мужики вешали гирлянды на дома, украшали…, а мы стояли смотрели. И вдруг один упал. Я не зажмурился, я просто не поверил, что это вижу. А он молча так летел и шевелил руками и ногами… Упал… негромко, его подкинуло чуть-чуть, и он больше не шевелился. И все…Отчетливо помню этот звук, глухой, и как он ногами шевелил в воздухе. Тогда я не сильно испугался…, а потом, как вспомню, так даже дышать забываю. Ты же знаешь, как я высоты боюсь. У меня от высоты сразу все в ноги опускается и ноги холодеют. Или на колесе обозрения мне все время казалось, да и сейчас кажется, что вот эту люльку, ну, вот эту корзину, в которой сидишь, заклинит и она медленно будет переворачиваться. Медленно-медленно… Так что так думать нельзя. Ни в коем случае.

Пауза.

Танечка, давай все-таки спать. А то так неизвестно, до чего договорим-ся.

Она: В этом ты весь… сначала заведешь разговор в такие дебри… Ну как я сейчас усну?

Он: Тогда давай сидеть… но на такие страшные темы, чур, больше не говорим.

Она: Как тебе не стыдно, ты всегда так, как только сам высказался, дальше начинаешь отшучиваться.

Он: Нет. Я сейчас шутить не могу… и смеяться тоже. Давай спать, Тань…

Она: Спи.

Он: А ты?

Она: А я буду комара убивать.

Он: Да брось ты, я уж забыл про него.

Она: Опять ты только про себя… Я ему теперь сама хочу отомстить за эти ночные бдения. Да и какой тут сон?

Он: Тогда давай вместе его ловить. Точнее, её.

Она: Давай…

Он: Сейчас выключим свет, и комар обязательно прилетит. Ты включаешь свет, а я его убиваю.

Она: Видишь, я решила его ловить, а ты уже командуешь…

Он: А так, как ты хочешь его искать, его так не отыщешь…

Она: Ладно, давай сидеть в темноте.

Гасят лампу или торшер. В комнате тусклый утренний свет.

Он: Ой, уже светает! Извини, Танечка, совсем не дал тебе поспать.

Она: Вот именно… все, я пошла умываться.

Он: Хочешь, я кофе сварю?

Она: Нет.

Он: Почему?

Она: Ты сваришь, а мне потом плиту отмывать от кофе… (Ухо-дит.)

Он: Я аккуратно… (Идет за ней.)

Он и отец; сидят рядом на скамейке, молчат некоторое время.

Отец: Я не буду говорить, что я куда-то тороплюсь или что у меня дела… Дел у меня нет, но так сидеть и молчать я тоже не намерен.

Он: Пап, не дави на меня, пожалуйста… Понимаешь, мне не нравится, что нам в последнее время все не удается поговорить…ну, толком поговорить. А при матери что-то вообще не удается нам… поговорить.

Отец: Было бы о чем говорить…

Он: Ну вот… опять ты…

Отец: А ты посмотри, как ты с матерью разговариваешь! Как ты с ней говоришь?! Что ты себе позволяешь?!..

Он: Я же не спорю, я и говорю, что не получается…сразу нервы какие-то, сразу она меня в самое больное место…жалит.

Отец: Она тебя жалит! Это ты так про мать? А ты такой безответный… такой…выслушаешь и промолчишь?… Нет, чтобы остановиться вовремя. (Машет рукой.)

Он: Пап, все правильно…, точнее — неправильно. Я поэтому хотел с тобой здесь встретиться и отдельно поговорить. А то, что я хочу тебе сказать… точнее не хочу… а то, что… надо сказать, как-то очень…ччерт, непросто сформулировать. Короче, я тебе говорил, что собирался тут съездить, так вот еду я, видимо, надолго.

Отец: Та…а…кх!..

Он: Пап, пожалуйста, не говори это свое «так». Я тебя прошу… Я его с детства как услышу… так и не знаю, что дальше говорить. Я и сейчас не знаю, с чего начать. Татьяне ничего не могу толком объяснить. Не потому, что скрываю что-то, а потому что, если она спросит конкретно — почему еду или зачем, — все! Ничего не могу ответить. Сформулировать не могу. Не знаю, чего сказать.

Отец: Чего ты не знаешь? Не знаешь, чего сказать, или не знаешь, зачем едешь?

Он: Папа, я тебя прошу, не дави. Опять ведь разговор не получится. Ты давишь на меня, не даешь сообразить, сбиваешь с толку.

Отец: Сережа, ты же только что сказал, что не знаешь, что сказать. Как же я тебя могу сбить с толку, когда ты сам ничего не мо-жешь…

Он: (подскакивает с места). Что ты к словам цепляешься?! Как маленький, честное слово… Мне поговорить с тобой нужно, посоветовать-ся.

Отец: Не трепыхайся, ты чего подскакиваешь? Садись и не подпрыгивай, если хочешь посоветоваться… Садись, садись. Или давай, ухо-ди.

Он: Ну вот… папа, ты, как всегда, боишься, что я забыл, кто здесь главный. Я же ведь не сомневаюсь, что ты здесь главный. Зачем ты мне постоянно это снова и снова напоминаешь? Без этого не можешь? Ты что, не можешь, не хочешь послушать меня?… Перебиваешь, одергиваешь… Я не в третьем классе, папа… У меня у самого сын в третьем классе. (Машет рукой.) Да не беспокойся ты…Ты главный… ты! И не надо… не надо об этом все время напоминать. (Садится, отворачивается.)

Отец: Все?… Это ты так советуешься?… Что, я не знаю, как ты спрашиваешь совета?… Прибегаешь с выпученными глазами, рассказываешь какую-нибудь свою новую идею, говоришь, что это что-то очень важное…, что тебе нужно спросить совета, а спросить его не у кого. И так далее. На самом деле, ты все уже решил. А я тебе нужен, только чтобы тебя выслушать и одобрить. Одобрить то, что ты там напридумывал. Потому что, если я, не дай Бог, отнесусь к твоим фантазиям невнимательно или не очень серьезно, ты же сразу подскакиваешь, бежишь, хлопаешь дверью.

Он пытается что-то сказать.

Не дергайся. А я должен все выслушать, одобрить, и тогда: "Папа, спасибо, только ты вот так вот меня понимаешь"… Тебе никакого моего совета не надо. (Машет рукой.) Ты ведь слушать не умеешь. Слышишь только то, что хочешь услышать…

Он: М… угу… Отлично! Вот и поговорили.

Отец: Поговорили… Почему не убегаешь? Или двери нету, чтобы хлопнуть?

Пауза.

Он: Папа… ты что не услышал?… Я сказал, что собираюсь поехать… надолго.

Отец: И что тебе от меня нужно, какой совет? Ты же сам уже решил, что едешь. Что ты хочешь услышать? "Езжай, сынок"? Ну пожалуйста — "езжай, сынок"!

Он: Поеду, поеду…

Отец: Вот и поезжай…

Он: Отлично поговорили!.. Просто супер! (Встает.) Пап! Вот гляди, ты уже сбил меня с толку, в чем-то успел обвинить, а теперь стараешься сказать последнее слово в разговоре. Ты же мастер такого разговора. Только вот зачем это? Зачем это тебе?

Отец: Как будто ты сам что-нибудь оставляешь без ответа! Так что не надо, не надо… Прежде чем дверью хлопнуть, всегда что-нибудь напоследок крикнешь. И не выпучивай глаза, не так, что ли?

Небольшая пауза.

Он: (садится, смотрит в сторону, качает головой)…Так… все так… все так…

Молчат.

Пап, давай так, давай как обычно: я тебе расскажу… ну, то, что мне надо сказать, а ты, как всегда, послушаешь…А?… Потому что сегодня… не как всегда…не как всегда.

Отец молчит.

Понимаешь, я не то чтобы еду надолго, или далеко, или неизвестно зачем… Я в этот раз вообще по-другому еду… Я… я сейчас объясню… Вот гляди, когда я куда-то ездил, это было нужно кому угодно, только не мне. Либо какая-то командировка, либо… давно не виделись с дядей Мишей и тетей Катей, или надо навестить бабушку, или… похоронить… Или летом на море, потому что… ну… иначе лето пройдет как-то неправильно. Лето же надо… использовать. Надо его как-то провести не в городе…, отдохнуть. То есть какие-то конкретные дела и причины, по которым я ехал куда-то, всегда находились там… ну, там, куда я ехал. Там!.. (Машет рукой.) А теперь нет никаких причин… Нигде. Видимых!.. Видимых причин нет.

Отец молчит, сидит, глядя в сторону. Пауза.

И ещё папа… я с работы решил уйти…

Отец: Та-а-кх!

Он: Я же просил не говорить это свое «так». Я себя сразу каким-то провинившимся школьником чувствую.

Отец: Ты ушел с работы?

Он: Нет, я решил уйти…. Вышел в отпуск и думаю не возвращаться…

Отец: Не смей этого делать!

Он: Папа?!!

Отец: Что "папа"?!.. Хотя… если ты чего вбил в голову, то все… Посоветоваться решил, называется…

Он: Я не понимаю твоей реакции… Что здесь такого?… Это абсолютно мое дело… Ты забыл, что я не…

Отец: Это у тебя память короткая… Уже забыл, как канючил и каждый день донимал меня, чтобы я по своим старым каналам немножко поддавил… Вот чуть ли не здесь сидели, и ты так же, заламывая руки, говорил: "Папа, это мой последний шанс, это моя мечта, мне нужна эта работа"…

Он: Пап, я тебя умоляю…. я это помню… Но ты не передергивай… Я тогда участвовал в конкурсе на это место. И у меня были все шансы, и ты это знаешь…

Отец: А зачем тогда был весь этот ужас в глазах и надрыв в голосе?

Он: Папа, ну хватит уже!

Отец: Вот именно, хватит! Я тогда Николай Афанасьевичу звонил… Не знаю, какие у тебя тогда были шансы, дело уже давнее…, но Николай Афанасьевич мне до сих пор иногда позванивает. И совсем не для того, чтобы узнать, как у тебя дела на новом месте…. И мне приходится реагировать на его просьбы… Вот так вот… А как ты хотел?!

Он: Папа… Ну так что мне теперь делать, если я не могу там работать? Я действительно страшно рвался на это место… Мне там все нравилось — и условия, и люди, и… зарплата. Зарплата очень нравилась… А теперь все делаю через силу… Все, даже бриться перед работой мучительно — на себя долго в зеркало смотреть тяжело…. Потому что, как только работа стала такой… ну, бессмысленной, невыносимой, — зарплата перестала нравиться…

Отец: У тебя там неприятности? Так и скажи и не усложняй. Я тебя отлично знаю. Нагородишь массу тонких, витиеватых рассуждений, а в итоге выяснится, что тебе банально нагрубили или обидели.

Он: Да если бы…. если бы… Тут все по-другому… Пап, я уже боюсь тебе что-либо говорить, потому что ты опять скажешь, что это тонкие, витиеватые рассуждения. А для меня это не рассуждения… Я так живу сейчас… И пытаюсь, хоть как-то, объяснить тебе это. Объяснить… Я, пап, вдруг увидел, точнее, не очень вдруг, но в конце концов увидел, что эта работа… она навсегда…Ну, не в глобальном смысле навсегда, а у меня в жизни навсегда. В ней есть видимые перспективы… Но вот именно, что все варианты этих перспектив видны… И их не то чтобы мало, а просто определенное количество. И еще… можно даже почти точно просчитать, сколько денег я получу до пенсии в случае воплощения даже самых лучших перспектив… Понимаешь? Даже эту сумму можно приблизительно высчитать. И вроде бы деньги неплохие. И дело как бы не в них, не в деньгах… Но из-за того что все сводится к конкретным срокам и цифрам — столько-то денег и столько-то лет, то становится как-то смертельно скучно, а точнее тошно… И я бы, честно говоря, предпочел бы просто найти эти деньги, вот так…, на улице, и вообще бы не работать.

Отец: Что ж, понятно…

Он: Папа, да что тебе понятно? Ты так это сказал как будто я тунеядец закоренелый… или лентяй…

Отец: Нет-нет, ты не лентяй… когда тебе что-то нужно, ты тут, действительно, расшибешься.

Он: А я не знаю других примеров…, не слышал, чтобы кому-то было что-то не нужно, а он бы расшибался.

Отец: Не цепляйся к словам… Ты о чем-то хотел меня попросить? Звонил и говорил, что у тебя ко мне просьба. Что хотел попро-сить?

Он: Пап, я уже не помню… не помню, о чем изначально хотел говорить… Пап, я уже сказал, я решил уехать, точнее… поехать на некоторое время, ну, съездить…Просто, это я тебе уже тоже говорил, я не могу больше делать то, что делал… а другого я ничего не умею, а теперь кажется, что и то, что умел делать, теперь не умею и не могу все это продолжать… Нет!.. На самом деле могу! На самом деле все продолжаю и продолжаю… Суета вся эта, телефон все время звонит, я куда-то кому-то звоню… Нет, пап, я не уволился, я, может быть, даже и вернусь…ну, обратно, на работу… но хотелось бы верить, что не вернусь.

Отец: (спокойно). Знаешь, Сережа, а ты эгоист. Причем такой махровый эгоист. Этакий классический…

Он: (спокойно). Спасибо. (Встает.) Я другого, собственно, и не ждал…

Отец: Ой! (Машет рукой.) Чего другого? Ты, кажется, не согласен с тем, что ты эгоист. Послушай, Сережа, я же тебя не упрекаю… Ты звал меня, чтобы все это мне сказать, чтобы я тебя послушал, ну… и как-то утешил, успокоил. Так? Конечно, эгоист! И всегда был им. Но я же тебе не сказал сейчас, что это плохо… Я тебя не ругаю. Я просто жду — чем ты все это закончишь, в чем твоя просьба и к чему все эти рассуждения.

Он: Да к тому, пап, что получается, что я знал заранее то, что ты мне скажешь. Ну, не в деталях, а по сути. Но я договорю. Так вот, я поеду, папа, потому что мне надо поехать. Я просто произведу перемещение в пространстве, без умысла, без видимой цели и причины, главное, без видимой причины. И я надеюсь, это заставит меня делать то и действовать так, как я ещё не знаю. Потому что то, что я знаю, и то, что умею, в той ситуации не пригодится. Потому что то, что я могу здесь, в этом городе, мне кажется, за его пределами пригодиться не может. И возможно, что-то произойдет. А для этого надо поехать. Может быть, есть какой-то другой выход из того, что со мной происходит, просто я другого не вижу.

Пауза.

Отец: Значит, просьбы у тебя ко мне нет никакой. Теперь ты закончил? А я тебе должен что-то на это сказать? И я свободен?

Он: Папа… ничего ты мне не должен говорить. А просить у тебя, когда ты так со мной разговариваешь, я ничего не хочу.

Отец: Сережа, а чего ты ожидал от меня, ну чего? Вот ты сказал, что то, что ты мне сообщишь, это не как всегда. Да у тебя каждый раз, все не как всегда… А-а! (Машет рукой.) Ты хотел со мной посоветоваться или чтобы я тебя утешил, но я не уверен, что то, что я сейчас тебе скажу, ты хочешь услышать. Может тебе это будет даже неприятно и обидно слышать, но… может это будет и полезно… Хотя… (Машет рукой.) Ты что ж, думаешь, то, что с тобой происходит, это так ужасно необычно и уникально? Что я об этом никакого представления не имею? Так вот, не думай так. Ты только не пойми это, ну, мол, что я считаю, что это несущественно и несерьезно… Нет, я так не считаю. Это, возможно, и серьезно, и сильно, и даже глубоко. Но все это я в свое время прошел по полной программе. У тебя, конечно, свои детали, но ничего нового ты мне не сообщил… Понял?… А теперь, хочешь обижайся на это, а хочешь — успокаивайся. Я же тебе это сказал, чтобы тебя успокоить. А тут уже — дело твое.

Пауза.

Он: Папа, я даже не знаю… Пап, то, что ты сказал, это как-то очень серьезно… Я не понимаю, объясни… Нет, я понимаю, но ты все равно объясни.

Отец: Ты бы лучше у матери спросил или лучше вообще с матерью поговорил. А не огрызался бы, как мальчишка, как пацан… Она тебе может рассказать, как я уезжал и как не уехал. И как она, между прочим, первая и единственная поняла, что со мной что-то серьезное творится… и даже не поняла, а почувствовала. Почувствовала, что я на грани… И как только почувствовала, перестала меня ругать и перечить мне. Ходила везде со мной по городу. За руку держала. Сидела со мной рядом целыми ночами, когда я спать не мог… оттого, что не знал, как дальше жить. Не знал. А она всегда чувствовала, когда нужно молчать, а когда мне было нужно, чтобы со мной поговорили… Помню, зимой, всю ночь ходила со мной вокруг дома и держала за руку… и ни слова не сказала. А как я только стал выходить из этого состояния, так она мне по полной программе устроила… За мой эгоизм… и все эти сопли. А мне очень плохо было. И вот так, как мы с тобой сейчас, мне не с кем было поговорить. А ты мне твердишь — "это не как всегда, уезжаю, с матерью не могу говорить!"

Он: Пап, а я этого не помню!

Отец: Зато я помню.

Он: Но ты ведь никуда не поехал.

Отец: Не поехал…, никуда не поехал. Но, ты извини за пошлость, время было другое. У меня вот так долго скулить, как ты, возможности не было… Не-бы-ло. (Встает.) Ну все. Больше я тебе ничем помочь не могу. Давай, езжай, делай что хочешь.

Он: Пап, я же ещё не прощаюсь. Я как соберусь, так к вам забегу. А ты, пожалуйста, если я уеду, поговори с Татьяной. Объясни ей, ну, то, что мне сказал, то и ей скажи. И так… присматривай за ней.

Отец: Ты же только что сказал, что мы не прощаемся.

Он: (усмехается). Да-да… Пап, только не смейся… Должен тебе сказать, что только ты меня так понимаешь, только ты.

Обнимает отца, тот стоит, опустив руки, отвернув лицо.

Отец: Так, значит, ты поедешь все-таки?

Он: Поеду, скорее всего, поеду.

Отец: Зря я согласился прийти сюда. Зря. И знаешь, Сережа, ты эгоист посильней меня. Зря я пришел. Пока. (Поворачивается уходить.)

Он: Пап, ещё один момент… Я как-то беспокоюсь за вас за всех, как-то в этот раз особенным образом боюсь. Боюсь… вас оставлять, предчувствие неприятное какое-то… я не знаю…

Отец: Та-а-кх!

Он: Все, пап…. извини. Пока, пока.

Отец: Вот именно, пока. (Уходит.)

Он стоит, молча качает головой.

Она один.

Она: У нас в шкафу лежат морские ракушки…несколько разных морских раковин…, которые мы сами привезли с моря. Они не какие-то особенные…а такие маленькие. И есть одна, которую можно слушать, она у нас давным-давно. Ее мой отец привез когда-то мне откуда-то… Она сохрани-лась, и я уже своему сыну давала её слушать. И говорила то, что все говорят…. говорила, что так шумит море.

А папа, наверное, купил её где-то на рынке, в каком-то курортном городке. Одну из множества таких же раковин… И купил-то, скорее всего, потому, что положено что-нибудь морское с моря привозить. А потом эта раковина стала таинственным предметом, который мне иногда давали подержать и послу-шать…. а потом она стала тем же самым для моего сына. Маленькие ракушки я сама собирала на море, лет семь назад. Их было много в прибое. Я сидела и вы-бирала более или менее целые. Но когда они высыхали, то переставали быть красивыми и яркими. Некоторые из них лежат в шкафу за стеклом. Я с них (ус-мехается) раз в год стираю пыль. Я каждую из них знаю. А там их было так много — просто прибой, пляж…

Или у нас есть старая мельхиоровая ложечка. Красивая, вся потертая, лю-бимая всеми чайная ложечка. Она у нас всегда была одна. Сервиза никто не помнит. А когда-то она лежала в магазине новая, блестящая, одна из многих, точно таких же. А куда они все потом подевались?… И кто мог предположить, что именно эту ложечку будут так любить в какой-то семье. (Улыбается.)

Идешь мимо магазинов, а там в витринах манекены… забавные или дурац-кие. С глупыми глазами… ну, пластмассовые. Но вот эта пластмасса имеет форму человека!..А точно такая же, ну, вот в точности такая же пластмасса пошла на изготовление какой-нибудь пластмассовой посуды. И хоть в этом нет ничего особенного, но все-таки странно, как это все выходит.

Звучит несколько пафосно, но я, в самом деле, об этом думаю… и это для меня не просто так.

Я же родилась в этом городе. И он для меня такой один. Другого не будет. В смысле, такого, где есть школа, в которой я училась, где…, ну и так далее. Родной город.

И еще… я же живу с мужчиной. С человеком, который мне даже не род-ственник. (Усмехается.) Не родственник… Как-то же он выбрался. От слова «выбирать», конечно. (Усмехается.) И хотя я отлично помню, как мы познако-мились и как все было… но это же ничего не объясняет.

Вот так. (Улыбается, уходит.)

Он и водитель.

Он останавливает машину.

Он: Здравствуйте! Мне до…(Называет название улицы, вокзала или какого-то другого места.) За сколько доедем?

Водитель: Минут за пятнадцать.

Он: (усмехается). Не…, я не в этом смысле…

Водитель: Тогда за полтинник.

Он: Не-е-е, спасибо… всего доброго…Полтинник!

Водитель: А сколько?!

Он: Ну я не знаю… Ну… тридцать…

Водитель: Смеетесь, что ли, за тридцать… Это же несерьезно…

Он: Знаете, я здесь каждый день езжу, так что…

Водитель: А я?… Я здесь вообще работаю.

Он: Да я что, спорю, что ли… Всего доброго… (Отходит.)

Небольшая пауза.

Водитель: Ну ладно, поехали… за сорок.

Он: Поехали…(садится)…за тридцать пять.

Водитель: И не стыдно?!.. Тридцать пять…, ужас какой! Что я делаю…

Он: Да все в порядке, меня отвезете…, а так бы пустой ехали.

Водитель: Есть цена, понимаешь? ЦЕ-НА… Тридцать пять…

Он: Да нормальная цена, я здесь каждый день езжу за тридцат-ник.

Водитель: Не знаю, как ты ездишь…, а я сказал — полтинник, а везу тебя за тридцать пять. Это что значит? Что я подвинулся больше, чем ты. Это же обидно…

Он: (усмехается). А мне приятно… И знаете, вот вам деньги сразу… сразу заплачу… (Протягивает деньги.)

Водитель: Это ещё почему?… Мы не доехали еще…

Он: Непонятно?… Просто я сейчас заплачу… сразу, а дальше как бы поеду бесплатно.

Водитель: (смеется). Хорошо, давай…

Он: А доедем — я вам скажу спасибо, пожелаю всего хорошего…. и у меня будет ощущение, что вы мне просто помогли. Просто так помогли…бесплатно.

Водитель: (по-доброму). Да пошел ты… (Берет деньги.)

Пауза.

Он: Что же за погода такая? Льет и льет! Лета не было, теперь, может, хоть бабье настанет…

Водитель: И не говори… Я вообще такого лета не помню. Не…, когда сильно жарко, я тоже не люблю…Но такое лето — это уже ни в какие ворота…

Он: Да-да… точно.

Небольшая пауза.

Водитель: Ты посмотри, что делает! Наверное, баба за рулем… Ну точно!.. Ужас… Я бы просто запретил бы им права выдавать.

Он: А у меня жена водит машину хорошо. Как-то так уверенно, спокойно.

Водитель: Спокойно?… угу… ну вообще-то они… так, аккуратно… некоторые ездят, но бывает… вообще ужас, тока успевай уворачиваться.

Он: А что, среди мужиков дураков нету, которых за руль нельзя пускать?

Водитель: Оо-оо-оо! И не говори! Скока хочешь. Вот смотри, что делает!..

Он: Да-а…

Пауза.

Водитель: Тебе как лучше… слева или справа подъе-хать?

Он: Да все равно… без разницы.

Водитель: Я тогда справа подъеду.

Он: Да Бога ради…вон там тормозните…

Водитель: Тормознуть или остановиться?

Он: (усмехается). Да-да, конечно, остановиться… Ну… спасибо, всего доброго…

Водитель: С вас пятерочку.

Он: Мы же договаривались! Как не стыдно?!..

Водитель: Наоборот…, сам посуди…, ты мне платишь щщас пятерку, и у тебя остается ощущение, что доехал за пятерку, то есть дешево. Я тебе точно говорю. Ощущение, что доехал дешево, лучше, чем ощущение, что тебе просто помогли… А?

Он: (усмехается). Да… да-да. (Усмехается, расплачивается.)

Водитель: Ну вот…

Он: Ловко…

Водитель: Чего?

Он: Не-не…. все в порядке, нормально. Спасибо, всего добро-го…

Водитель: И тебе всего хорошего.

Он: Спасибо, спасибо…

Водитель: Угу…

Он остается один, стоит, наклонив голову, улыбается, качает головой.